CC BY
96
О.В. ХАВАНОВА
ЦЕНТРАЛЬНАЯ ЕВРОПА КАК УХОДЯЩАЯ НАТУРА ?
(НЕКОТОРЫЕ ИТОГИ ДИСКУССИИ ПОСЛЕДНИХ ДЕСЯТИЛЕТИЙ В ВЕНГЕРСКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ)
Знакомство с обширной литературой о Центральной Европе порой приводит к выводу, что изучение Центральной Европы как исторического региона и дискуссия о Центральной Европе - явления совершенно разные. Изучение - это прежде всего исследования по широкому кругу проблем социально-экономической, политической, культурной истории стран и народов региона, в которых авторы, восходя от частного к общему, сталкиваются с необходимостью типологизации находящихся в центре их внимания процессов на территории к востоку от Эльбы и на запад от России. Дискуссия о Центральной Европе - это нередко абстрактный и почти всегда политизированный обмен аргументами “за” и “против” существования особой зоны в Европе, генетически связанной с Западом, но волей исторических судеб отнесенной к чуждой ей восточной окраине континента.
В контексте геополитических изменений конца ХХ в. дискуссия, похоже, уже пережила свой апогей и потеряла актуальность. Признаком того, что она близка к завершению, можно считать появление публикаций, подводящих ее итоги. Это объясняется не только календарным концом века, но и стремлением систематизировать и осмыслить явление, на которое открывается возможность взглянуть со стороны 1. В данной статье рассматриваются некоторые из многочисленных публикаций последних десятилетий по проблемам Центральной Европы как исторического региона. Не отражая всего многообразия точек зрения по данному кругу вопросов, эти работы тем не менее позволяют составить представление о том, какие проблемы и в каком политическом и историко-культурном контексте волновали венгерских ученых в 80-90-е годы.
Положение Венгрии в Европе с давних пор характеризовали: субъективное
самоопределение как части западноевропейской цивилизации и объективная роль связующего звена между западом и востоком континента. Не случайно один из самых ярких образов Венгрии, принадлежащий великому поэту Эндре Ади, - “страна-паром”. В ХХ в. эти две составляющих венгерской идентичности не раз вступали в конфликт. После Первой мировой войны Венгрия с согласия западноевропейских держав лишилась, как известно, почти двух третей территории и более половины населения. Чувство принадлежности к Западной Европе вошло в противоречие с глубоким разочарованием в Западе, либерализме, капитализме, демократии 2. Выдающийся историк Дюла Секфю (европеец до мозга костей) в книге-исповеди “Три поколения и что за этим следует” обвинил венгерских либералов Х1Х в. в слепом заимствовании западноевропейской модели нации, неприемлемой для полиэтничной Центральной Европы. Яркий и противоречивый политик и мыслитель Дежё Сабо категорично провозгласил: “Место Венгрии в Европе - Восточная Европа”.
Краткий период после Второй мировой войны ознаменовался оптимизмом в отношении будущего центральноевропейских народов, у которых вновь появился шанс самостоятельно решить свои национальные судьбы. В атмосфере эмоционального подъема 1945-1947 гг. было написано ставшее классическим эссе выдающегося философа Иштвана Бибо “Нищета духа
п 3
малых восточноевропейских государств” .
Однако народы региона против их воли оказались включенными в сферу влияния СССР. Отныне, признавая скорее сходство, чем различия территорий между Эльбой и восточной границей западного христианства, с одной стороны, и России - с другой, историки, вольно или невольно, принимали несправедливое возрождение “границы 800 г.” (т.е. восточной границы империи Карла Великого) в форме “железного занавеса” и мирились с отторжением Венгрии от западной цивилизации. Наоборот, подчеркивая базовые расхождения между этими зонами,
1 Спектр взглядов, теорий, концепций места Венгрии в Европе, сформулированных ведущими венгерскими историками, социологами, философами ХХ в. см.: HelyUnk Europaban. Nezetek es koncepciok a 20. szazadi Magyarorszagon / Szerk. Ring E. - Budapest, 1986. - I.-2. kot.
2 Подробнее см.: PokA. Eastern European historiography in the twentieth century // Europa und Wir. 10 Jahre Europa Institut Budapest. - Budapest, 2000. - P. 148.
3 Перевод отдельных глав книги на русский язык см.: Бибо И. Нищета духа малых восточноевропейских государств // Венгерский меридиан: Журн. Обществ. наук. - Будапешт, 1991. - № 2. - С. 39-82.
акцентируя несходства Центральной и Восточной Европы, ученые, опять-таки вольно или невольно, выражали протест против включения Венгрии в Восточный блок.
Взгляды, согласно которым Венгрия относится к Восточной Европе, нашли наиболее полное развитие в так называемой “теории разворота”, сформулированной в 1963 г. Жигмондом Палом Пахом, экономическим историком, одним из немногих, открыто придерживающихся марксистской методологии. Суть теории в том, что в ХШ-ХУ вв. Венгрия, при наличии структурных расхождений, была близка к Западной Европе, но с конца ХУ в., одновременно с Великими географическими открытиями, началась эпоха первоначального накопления капитала, обусловившая характер последующего капиталистического развития. Венгрия не выпала из процесса полностью, но оказалась на положении “полупериферии” с неизбежными расхождениями в экономическом развитии и социальной структуре. Вследствие изменений направления торговых путей затормозилось развитие городов. Сельское хозяйство, обслуживавшее западные рынки, было монополизировано дворянством, в результате чего росло крупное домениальное хозяйство и разрушались мелкие крестьянские наделы. Крепостничество возродилось в своем “втором издании”. Развитие капитализма затормозилось и в Х1Х в. пошло по прусскому пути. Пах не делает вывода о том, что в таких обществах из-за феодальных пережитков особенно сильны ведущие к революциям социальные противоречия, но искушенному читателю это ясно без дополнительных разъяснений.
К теории Паха отчасти близки взгляды экономических историков, написавших главные свои труды в соавторстве, Ивана Беренда и Дёрдя Ранки. В исследованиях, посвященных капиталистической модернизации, они разделили Европу на Центр, где модернизация была осуществлена раньше всего и в наиболее полной и успешной форме, и на несколько в разной степени удаленных от центра периферийных зон, в одну из которых и попадала Венгрия (5, с. 911).
Среди тех, кто относит Венгрию к Восточной Европе, - крупнейший венгерский историк-славист Эмиль Нидерхаузер, хотя эта его концепция никогда не имела широкой поддержки в венгерском научном сообществе. В статье “Единство и разнообразие восточноевропейского развития” он проводит линию, разделяющую европейский континент на западную и восточную половину в районе Гарца и в качестве общих для Восточной Европы черт называет численный перевес славянских народов, преимущественно аграрный характер экономики и полиэтничный характер народонаселения. Этот обширный регион историк делит сначала на три географические зоны - равнину между Гарцем и Уралом, Карпатский бассейн и Балканы, которым более или менее соответствуют три политических субрегиона: Российская империя, пространство от Балтики до Хорватии и области византийско-османского влияния на Балканах. Среди факторов, нарушающих единство региона, Нидерхаузер выделяет разделение христианской церкви на православие и католичество, что предопределило образование диаметрально противоположных социально-политических систем, неравномерность исторического развития и последствия османского владычества. В результате становится очевидно, что единство Восточной Европы можно понимать лишь как некую “функциональную общность”, сложившуюся в силу географического расположения (12).
Оппонентом Паха и Беренда-Ранки на рубеже 70-80-х годов выступил выдающийся историк-медиевист Енё Сюч, сформулировавший концепцию трех исторических регионов Европы. Собственно, первый вариант своего исследования Сюч опубликовал в самиздатовском сборнике “Сазадвег” (“Конец века”) 1979 г., подготовленном к 70-летию И.Бибо, до которого тот так и не дожил. Впоследствии эссе в более полном варианте не раз переиздавалось отдельной брошюрой. Согласно теории Сюча, начиная со второго тысячелетия на европейском континенте все отчетливее прорисовываются три региона. Если на географической карте, писал историк, точками обозначить скопление западных экономических и социально-политических элементов, то на восток от Рейна густота точек будет снижаться, пока за Эльбой эти количественные изменения не примут качественного характера, а за границей западного христианства точки практически не исчезнут. Промежуточную зону, отличающуюся и от Запада, и от Востока Европы, Сюч предложил именовать Центральной Европой.
Эта зона, не совпадая ни с одним из соседних регионов, на протяжении веков европейской истории сближалась то с Западом, то с Востоком. Например, в Х-Х11 вв. раннефеодальные королевства Венгрия, Польша, Чехия по структуре экономики были близки к Византии, но в сфере культуры ориентировались на Западную Европу. В ХШ-ХУ вв., в пору упадка и гибели Византии и нашествия монголов на Киевскую Русь, экспансия Запада в Центральной Европе усилилась. В ХУГ-ХУШ вв. на фоне бурного развития капитализма на
Западе отставание региона стало более явным, но даже тогда, подчеркивает Сюч, по структурным параметрам он не стал типологически един с Россией (13). За 20 лет, прошедших со времени публикации эссе, теория Сюча не только приобрела многочисленных сторонников в лице авторитетнейших венгерских историков, в числе которых Петер Ханак, Иштван Орос, Габор Дяни и Иштван Рев, но и стала обязательной для изучения на исторических факультетах венгерских университетов 4.
Чаба Дупчик в статье “Европейские регионы и дискуссия о Центральной Европе в 80-е годы” называет три основных фактора, подготовивших всплеск международного интереса к Центральной Европе в 80-е годы. Во-первых, новый курс во внешней политике ФРГ, которая, с одной стороны, усиливала интеграцию в капиталистический Запад, а с другой - демонстративно налаживала отношения с восточными соседями, давая при этом понять, что правящая элита и в мыслях не допускает сохранения разделения Германии. Во-вторых, в широких научных и общественных кругах возрос интерес к истории и историческому наследию монархии Габсбургов. Увлечение искусством в стиле модерн совпало с выходом в свет монографии К. Шорске “Вена в эпоху fin de siecle: политика и культура”. Среди философов и социологов особую популярность приобретают труды Витгенштейна. Одновременно формируется интерес к монархии Габсбургов как своеобразному прообразу интегрирующейся Европы, что нашло выражение, например, в книге Дж. Комлоша “Монархия как общий рынок”. Наконец, в 80-е годы наблюдается рост антисоветских настроений в странах Восточного блока. Основной акцент в публицистике делается на то, что данное пространство - это Центральная, а не Восточная Европа (т.е. не Советский Союз), и поскольку коммунизм является идеологией, приспособленной к особенностям более отсталой России, ему нет места в центральноевропейских странах (5, с. 12-13).
Задаваясь риторическим вопросом: “Для чего была нужна Центральная Европа”, Дупчик выделяет несколько “групп интересов”, вовлеченных в дискуссию в 80-е годы. Это прежде всего социологи, анализировавшие далекие перспективы общественного развития, и демократическая оппозиция, искавшая идею, вокруг которой можно было бы формулировать стратегические и тактические задачи политической борьбы. Специфика венгерской ситуации, по мнению автора, заключалась в том, что при кадаровском режиме оппозиция имела довольно широкое поле для общественно-политической дискуссии. При этом для того, чтобы вступить в ряды оппозиции, было недостаточно демонстрировать политическую солидарность. Требовался “вступительный взнос” в виде статей, книг, публичных выступлений, в которых ключевое место занимало осмысление феномена Центральной Европы. Наконец, к этому понятию апеллировали так называемые “народные писатели”, озабоченные судьбами венгерских национальных меньшинств в сопредельных странах. Для них Центральная Европа стала своеобразным “ненационалистическим ответом”, приемлемым компромиссом между универсализмом и национальным партикуляризмом (5, с. 14-15).
Принято считать, что отправной точкой для дискуссии в странах региона послужила статья М.Кундеры 1984 г. “Трагедия Центральной Европы” (в английском переводе -“Украденный Запад”). Большой резонанс вызвала книга венгерского писателя Дёрдя Конрада “Антиполитика. Центральноевропейские медитации” (1985). В то же время дискуссия о Центральной Европе, как пишет Дупчик, оставалась скорее уделом интеллектуалов, чем более осторожных политиков (5, с. 12-13).
Важной вехой в дискуссии о Центральной Европе стал специальный номер журнала “Сазадвег” за 1989 г., посвященный памяти И.Бибо. В нем приняли участие виднейшие европейские интеллектуалы, вовлеченные в дискуссию о Центральной Европе (среди них Милан Кундера, Тимоти Гартон Эш, Иосиф Бродский и др.), а также венгерские историки, философы, политологи, которых, как писали во введении Аттила Мелег и Эндре Бойтар, объединяло понимание Центральной Европы как “идеологии освобождения от гнета большевистской империи” (2, с. 5).
В ряду статей венгерских авторов особый интерес представляет исследование Дёрдя Дярмати “Центральноевропейскость Венгрии: историческая данность - современные
последствия” (6), посвященное памяти выдающихся венгерских историков Е.Сюча, Д.Ранки, К.Ирини и Э.Кёвич, ушедших из жизни в 1988 г., в научном наследии которых изучение Центральной Европы занимало особое место. В начале Дярмати суммирует то общее, что
4 Перевод эссе на русский язык, сделанный с англоязычного издания, см.: Сюч Е. Три исторических региона Европы // Центральная Европа как исторический регион / Отв. ред. Миллер А.И. - М., 1996. - С. 147-265.
характерно для большинства работ о Центральной Европе. Во-первых, авторы априорно исходят из разделения континента на Запад и Восток, между которыми и находится Центральная Европа. Важно, что влияние Запада на эти земли не было завоеванием, с одной стороны, и пассивным восприяти-ем - с другой. Во-вторых, эта смешанная зона, сочетающая признаки соседних регионов, способна к самовоспроизведению. Историк приводит забавный пример с мулом, который, будучи помесью осла и кобылы, бесплоден, а Центральная Европа, напротив, успешно воспроизводит основные структурообразующие элементы, в которых есть что-то от Востока и что-то от Запада. В-третьих, при изучении Центральной Европы преимущественное внимание традиционно уделялось Средним векам и раннему Новому времени, поэтому системное изучение процессов Х1Х-ХХ вв. Дярмати называет “заданием, доставшимся в наследство от предшествующих поколений”. Он цитирует Д.Ранки, который призывал искать такие явления, модели, структуры, которые являются стержнем всей социально-экономической системы. Для Средневековья таким ключевым элементом было крупное домениальное хозяйство. Аналогию этого института необходимо найти для Х1Х-ХХ вв., причем не только в сфере экономики, но и на уровне властных отношений, которые нередко играли решающую роль (6, с. 34).
Центральная Европа, по Дярмати, это не раз и навсегда законсервированная в своих неизменных формах данность, а понятие и явление, меняющееся в зависимости от взаимодействия факторов, определяющих его извне и изнутри. “Доводы “за” и “против”, -пишет он, - отражают кризис идентичности в не имеющем границ регионе и сами же создают его снова и снова”. Таким образом, перефразируя знаменитое изречение Декарта “Cogito ergo sum”, можно сказать: “Центральная Европа подвергается сомнению, следовательно она существует” (6, с.37).
Период до Х1Х в. он называет временем, когда Центральная Европа была “определена извне”, т.е. заполняла пространство, которое ей оставляли Запад и Восток. Эта часть исследования главным образом основана на концепции трех регионов Европы Е.Сюча. Что касается “длинного Х1Х века”, то эту фазу историк называет “Центральной Европой, ограниченной изнутри, или Средней Европой немцев”. Дярмати видит суть происходивших в регионе процессов в том, что постепенно на пространстве, которое было “зазором” между Западной Европой и Россией, оформились, структурировались две германские империи -Гогенцоллернов и Габсбургов. Дярмати считает, что “в Новое время, вплоть до Первой мировой войны, обретавший зримые черты немецкий экспансионизм все плотнее заполнял пространство имперскими структурами” (6, с. 38).
Метаморфозы региона в ХХ в. историк определяет замысловатой формулой: “Путь малых государств от временного зазора в великодержавном вакууме к идеологически скроенному этатистскому принуждению блокового противостояния” (там же). Если в годы Первой мировой войны политические элиты и общественное мнение народов Центральной Европы ради заветного национального суверенитета отвергли предполагавший немецкую гегемонию план Средней Европы Ф.Науманна, то через два десятилетия те же народы наряду с растущей экономической зависимостью поступились государственной самостоятельностью, снизойдя до положения сателлитов гитлеровской Германии. После Второй мировой войны “железный занавес” возродил “границу 800 г.”, только место противостояния христианства и варварства заняло противоборство христианства и атеизма, и на востоке Европы крепостничество “вышло” в своем “третьем издании”, подчинив партийному всевластию лишенное автономии “огосударствленное общество” (6, с. 41).
Марксистское течение, зародившееся на Западе, через адаптированную для более отсталого региона большевистскую разновидность вернулось назад в качестве сталинской производной. После Второй мировой войны этатистский бумеранг марксизма ударил в то центральноевропейское пространство, где советская внешняя политика помогла закрепить успехи, достигнутые вооруженными силами СССР на фронтах. Если по отношению к царской России начала ХХ в. большевистская модель несла в себе альтернативу модернизации отсталого региона, то в середине века сталинская модель означала для немцев, поляков, чехов, венгров исторически регрессивный, насильственный вариант (6, с. 42).
Экономические реалии, заключает свое исследование Дярмати, ясно доказывают, что процветание этого пространства не будет длительным и успешным, если не будет связано с процветанием немецких территорий. Вопрос, хотят ли этого народы региона и сама Германия, успешно интегрированная в Запад. Не нужно заранее отвергать возрождающуюся симпатию к былой Центральной Европе, полагает историк, только потому, что ее апологеты оставили
тяжелое наследство. Исходя из сегодняшнего положения вещей, не очевидно, что “новая Центральная Европа”, ломающая с обеих сторон баррикады, хуже, чем десятилетия назад искусственно разделенная на две части тогдашняя Центральная Европа. Необходимым условием является налаживание рентабельного функционирования экономик малых народов этого пространства, реорганизация социально-политических отношений в соответствии с критериями демократического государственного права, достижение сначала юридического, а затем и фактического примирения национальных и региональных идентичностей (6, с. 45).
Статья Э.Бойтара “Центральная Европа или Восточная Европа” (3) была написана в 1980 г., впервые опубликована в самиздате в 1984 г. и вновь перепечатана в “Сазадвег” в 1989 г. Она проникнута болью за то, что народы Центральной Европы всегда были игрушками в руках великих держав и в середине ХХ в. против воли были приписаны к типологически и генетически чуждому восточноевропейскому региону. Бойтар с помощью исторических аналогий подводит читателя к выводам о современной политической ситуации в Центральной Европе. Формально он анализирует особенности развития личности, общества и нации в регионе. Ученый показывает, как отсутствие национальных рамок для складывания институтов гражданского общества привело к гипертрофированной роли государства и, как следствие, ограничению свободы личности. С другой стороны, он показывает трагизм положения народов Центральной Европы, которые не распоряжались своей судьбой в период, когда на европейском континенте обретали зримые контуры современные нации.
В основе трагедии народов региона лежит, по мнению автора, противоречие между тем, что есть de facto, и тем, что должно быть ex principio. Бойтар цитирует великого венгерского политика и мыслителя Иштвана Сечени, который в первой половине Х1Х в. писал, что фактически Венгрия - это не более чем провинция Австрии, но в принципе - суверенное королевство. В качестве наиболее яркого исторического примера подобного несоответствия он приводит судьбу Королевства Польского, которое на бумаге имело конституцию, сейм, ответственное правительство, армию, сравнимые с западными гражданские свободы, а на деле было чистой профанацией, поскольку все в государстве вершилось по воле русского царя (3, с. 23).
Свое исследование Бойтар начинает строками Д.Секфю, который сетовал, что народы, совершившие большие грехи, беспрепятственно наслаждаются властью, безопасностью и благополучием, полученными ценой гнусных дел, не боясь праведного гнева Господня 5. Обращенные некогда к творцам Версальской системы, теперь они с полным основанием могут быть отнесены к архитекторам блокового противостояния периода “холодной войны”. В заключение Бойтар с горечью пишет: “Нельзя предсказать конца этого начавшегося два столетия назад процесса - из Центральной Европы в Восточную Европу. Ясно, что выпрыгнуть из этой колеи можно лишь в результате такого исторического поворота, который, скорее всего, будет сопровождать конец света. Правда, есть и другое решение: признав общность живущих здесь людей, попытаться сделать из Восточной Европы Центральную Европу” (3, с. 30).
Если в историко-философской концепции Э.Бойтара признание общности народов, живущих между Эльбой и западными границами России, было путем коллективного спасения от коммунизма, то историки после беспристрастного анализа констатируют, что план этот, при всей своей привлекательности, неосуществим. В том же номере “Сазадвег” за 1989 г. Петер Кенде в статье “Есть ли шанс и смысл у восточноевропейской конфедерации государств?” писал: “У идеи восточно-центральноевропейской федерации нет истории, по крайней мере, если под этим понимать реальные процессы. Были планы и предложения, но никогда со стороны тех, кто обладал реальной силой, а если и с их стороны или с их ведома, то в те моменты, когда от них ничего не зависело” (9, с. 9).
В противовес тем, кто склонен идеализировать общее историческое прошлое народов региона в составе Австро-Венгрии, Кенде считает, что монархия Габсбургов никогда не была свободной федерацией ни по своей структуре, потому что часть народов не располагала внутренней автономией, ни по расположению, так как ее границы дробили большинство народов региона. В межвоенный период травмирующий эффект территориальных разделов сделал венгерское общественное мнение невосприимчивым к идее конфедерации, поскольку для этого необходимо было испытывать дружеские чувства к тем самым соседям, которые принимали участие в разделе Великой Венгрии. После Второй мировой войны эти планы были обречены на провал, потому что Сталин, в чьих руках были нити центральноевропейской
5 Szekfu Gy. Harom nemzedek es ami utana kovetkezik. - Budapest, 1934. - 382. old.
политики, не хотел ни чешско-польского, ни венгеро-румынского, ни болгаро-югославского сближения.
Анализируя состояние вопроса в начале 90-х годов, Кенде приходит к выводу, что шансы создать конфедерацию равны нулю. Экономическая интеграция региона была недостаточно тесной даже в рамках СЭВ, а без СССР экономики отдельных государств практически перестали дополнять друг друга. Культурные различия между народами столь же глубоки, как и между крайними точками юга и севера Европы. Обсуждению любой формы конфедерации должно предшествовать снятие территориальных претензий, о чем проще заявить, чем преодолеть. Наконец, нет такого языка, который заместил бы некогда выполнявший функцию lingua franca немецкий. Нет смысла обсуждать планы создания региональной конфедерации, потому что процесс европейской интеграции начался в рамках Общего рынка и скоро охватит весь континент. В этом контексте любая Дунайская конфедерация неизбежно примет периферийный характер (9, с. 16-19).
Не менее осторожным в суждениях относительно перспективы региональной интеграции был выдающийся венгерский ученый, авторитетнейший эксперт по истории Австро-Венгрии и страстный сторонник теории Центральной Европы как особого региона Петер Ханак. Но даже он признавал, что при строгом и беспристрастном анализе “станет очевидно, что глубинных предпосылок для центральноевропейской интеграции нет и по сей день” (1, с. 48). Во-первых, по мнению Ханака, монархия Габсбургов была более успешной моделью экономической интеграции, чем СЭВ. Во-вторых, даже к концу ХХ в. в странах региона отсутствовала основа стабильного существования - сильное гражданское общество. “Мы должны смотреть правде в глаза, - пишет он, - сильная демократия не может вырасти немедленно из-под обломков рухнувшей коммунистической системы”. Наконец, в регионе полностью отсутствует общее или, по крайней мере, сходное самосознание, и главная причина этого коренится в “твердости, бескомпромиссности и религиозном характере центрально- и восточноевропейского национализма” (1, с. 58-59).
Статья Гезы Есенски в журнале “Сазадвег” 1989 г. озаглавлена “Венгры и три Европы” (8). Учитывая, что автор через несколько лет занял пост министра иностранных дел первого постсоветского правительства Венгрии, это не только личная позиция историка и политолога, но и внешнеполитическая программа демократических сил, чья победа на парламентских выборах 1990 г. была безоговорочной. Как историк, Есенски занимает сторону тех, кто выделяет в особую зону территории, лежащие между Западной Европой и Россией, в то же время он считает, что рано или поздно народы этого региона войдут в общий европейский дом. По мнению исследователя, геополитический выбор венгров, как и других народов региона, однозначно в пользу Запада. Он предлагает выработать программу скоординированных действий народов региона по слому навязанных им политических структур, преодолению экономического кризиса, инкорпорации в Западную Европу (8, с. 47-50).
Даже те, кто признает наличие региональной специфики, либо ищут ее в прошлом, либо ограничивают ее существование сферой самосознания. Так, социолог Чаба Киш в статье “Центрально-европейские писатели о Центральной Европе” предлагает вычленить отличительные особенности региона в области литературы, чтобы через них Центральная Европа обрела наконец свою идентичность. В ряду таких особенностей Киш называет, во-первых, периферийное положение, которое порождает миф о “пограничном бастионе” и в то же время размывает границы реального и нереального. Во-вторых, из-за того, что регион населяют малые народы, их литература проникнута тревогой об исчезновении нации. В-третьих, языки и культуры в Центральной Европе безнадежно перемешаны, а отношения между соседями едва ли не безнадежно испорчены в ходе национального строительства, проходившего порой за счет ассимиляции соседних этносов. Регион станет частью большой Европы только тогда, заключает Киш, когда сумеет обогатить многоцветье культур континента своими незаменимыми в европейском пейзаже красками (10).
Молодая исследовательница Каталин Данчи в работе “Центральная Европа на карте дискурса Восток-Запад” (4) с помощью специальной компьютерной методики рассматривает, в каких смысловых полях существует понятие “Центральная Европа” в работах таких авторитетных специалистов, как П.Ханак, Т.Г.Эш и Дж.Шёпфлин. По мнению Данчи, дискуссия о Центральной Европе 80-х годов показала, что регион существует не сам по себе, но его можно объяснить только в контексте цивилизационного дискурса Восток-Запад, при этом ни один из авторов не сумел выйти за рамки сложившихся стереотипов идеализации Запада и демонизации Востока, превосходства первого и отсталости второго. Единственным достижением дискуссии,
считает автор, можно назвать появление у жителей региона гордости за культурные достижения рубежа Х1Х-ХХ вв. (4, с. 53).
Интересно, как Данчи анализирует статью П.Ханака “Центральная Европа ищет сама себя”. В начале статьи историк характеризует кризис центральноевропейской идентичности, выражающийся в периферийности, относительности и ирреальности. Вместо того, чтобы обрисовать свое понимание идентичности региона, он уходит в пространные описания мощного культурного наследия, созданного монархией Габсбургов на рубеже Х1Х-ХХ вв., и предрекает создание “некоей культурной общности” в будущем (7, с. 17-19). Таким образом, по мнению Данчи, автор ставит под вопрос само существование Центральной Европы, о которой пишет не иначе, как об “исчезнувшей”, “воображаемой”, “мысленной”. Она существует тогда, когда о ней говорят, более того, когда в нее верят (4, с. 21).
Во-первых, Центральную Европу характеризует сочетание реального и ирреального. По мнению Ханака, ее объединяет стиль барокко, в котором “исчезает различие между жизнью, сном, игрой и иллюзией”. Во-вторых, регион неотделим от бремени моральных грехов прошлого - воинственного национализма, антисемитизма, фашизма, поэтому невозможно говорить о Центральной Европе и не говорить об ее истории. В результате отношение к региону у центральноевропейцев, в том числе у самого Ханака, не лишено известной двойственности: с одной стороны, Центральная Европа существует, с другой - ее бытие ограничивается сферой культуры. Таким образом, заключает Данчи, Ханак признает, что этого региона не существует. Повсюду в статье, где речь идет об объединяющих факторах (будь то барокко или фашизм) или о характерных признаках (относительность, плюрализм), он смотрит на регион со стороны, как на отражение в зеркале Запада.
Исследовательница отмечает, насколько подвижны у Ханака внешние и внутренние границы региона: сначала Центральная Европа — это пространство между атлантической цивилизацией и “азиатским” востоком континента, затем - область между Мюнхеном, Клужем, Любляной и Краковом, затем - те территории, которые были захвачены Гитлером и Сталиным. Целые страны и народы по воле историка то “выпадают” из региона, то вновь в него включаются, и становится очевидно, что к характерным признакам Центральной Европы относится невозможность провести ее границы. Наконец, по мнению Данчи, идентичность самого Ханака как венгерского интеллектуала проявляется в том, что о Центральной Европе он пишет так, что в ее составе всегда оказывается монархия Габсбургов, он даже представить себе не может, что правомерно говорить о таких внутренних субрегиональных границах, когда Австрия относится к Центральной Европе, а Венгрия нет (4, с. 20-22).
Наблюдение Данчи справедливо и для статьи венгерского историка Ласло Тёкецки “Образование в Центральной Европе” из журнала “Сазадвег” 1989 г. (17). Автор выносит Центральную Европу в заголовок статьи, хотя по сути сводит свой анализ к монархии Габсбургов, а в рамках монархии ограничивается Венгрией. Он исходит из утверждения, что Центральная Европа отставала по уровню экономического развития, но ее интеллектуальная элита всегда жила в унисон с Западом. Этот феномен Тёкецки объясняет не только тем, что значительная часть интеллектуальной элиты обучалась на Западе, но и тем, что, в противовес утвердившемуся в Германии узкоспециализированному техническому образованию, в Венгрии на рубеже ХУ111-Х1Х вв. победила модель гуманитарной гимназии с преимущественным изучением античного наследия, поданного сквозь призму христианства, а также национальной истории и литературы.
По социальному составу интеллектуальная элита состояла из мелкого и среднего дворянства, которое в силу своей многочисленности было вынуждено получать образование и зарабатывать на жизнь умственным трудом, а также из недворянской интеллигенции. Эта уникальная прослойка центральноевропейских интеллектуалов, по мнению автора, создавала своеобразный “mtermundmm” (межзвездное пространство). Если учесть, что в эпикурейской философии именно в межзвездном пространстве обитали боги, становится ясно, какое место отводит автор интеллектуалам эпохи дуализма и, возможно, себе - их духовному наследнику.
Этот буржуазно-интеллигентский слой с западноевропейским кругозором “стал центральноевропейским в результате двойного столкновения”: с узкосословным менталитетом, традиционными привычками большинства своего сословия и с разрушительными последствиями прогрессировавшего европейского капитализма. Их ответом стал срединный путь, сочетавший сознательный выбор западной модели развития, но при отсутствии форсированного разрушения “старого мира” (14, с. 52). Именно ими был создан тот чарующий
мир, который ассоциируется с понятием “Центральная Европа”, и именно к этому источнику, предлагает автор, следует припасть для восстановления центральноевропейской идентичности.
В конце 90-х, по удачному выражению Дупчика, понятие “Центральная Европа” подверглось “инфляции”. Страны, стремившиеся в ЕС и НАТО, считали друг друга, скорее, конкурентами, чем партнерами, и старались не вспоминать об общей региональной принадлежности. Германия, через которую осуществлялись контакты этих стран с Западом, не была заинтересована в воссоздании особого Центральноевропейского региона. Его восточная граница, после того как из стран прекратившего свое существование Варшавского договора были выведены советские войска, также потеряла актуальность. Интеллигенция, прежде ломавшая копья в бесконечных спорах о том, что есть Центральная Европа, оказалась поглощена добыванием хлеба насущного. Понятием, осуществляющим связь Венгрии с Западом, вместо “Центральная Европа” стало “просто Европа” (5, с. 16). На этом фоне новые работы, если и появлялись, то чаще заполняли нишу экзотических теорий.
Густав Молнар в статье “Исчезающая Промежуточная Европа” (11) рассматривает европейский континент как биполярную в своей основе модель, состоящую из католическо-протестантского Запада и православного Востока. Промежуточная Европа (аналог Центральной Европы) распадается на “внешний пояс Запада”, основу которого составляют Венгрия, Чехия и Польша, и далекую от него периферию, населенную южными и восточными славянами и румынами, являющимися духовными и политическими наследниками Византии. Главный тезис Молнара состоит в том, что следование западной модели — неимоверно долгий и болезненный процесс, полный провалов и попыток взять новый старт. Встречи с Западом, попытки освоить западную политическую культуру всегда имели для народов Промежуточной Европы деструктивное значение и шоковые последствия (11, с. 102).
Молнар называет три “коллапса” в истории Венгрии, которые были результатами переноса западных структур на венгерскую землю. В первой половине Х111 в., когда дворянство заставило короля признать свои корпоративные права и свободы (“Золотые буллы” 1222, 1267 гг.), но в отличие от Западной Европы, где их прообраз и аналог “Великая хартия вольностей” стала первым камнем в фундаменте будущего гражданского общества, в Венгрии произошла всего лишь приватизация страны феодальной верхушкой. Второй коллапс последовал на рубеже ХУ-ХУ1 вв., после длительного эксперимента по внедрению западных институтов при Анжуйской династии. Наконец, третий растянулся на всю вторую половину Х1Х в. - от революции 1848 г. до конца Первой мировой войны - и был связан с попыткой осуществить в условиях Венгрии, которую Молнар рассматривает как фактически многонациональную империю, модель французской нации, что, как известно, привело к конфликтам с невенгерскими народами королевства, а затем - как результат имитирования французской модели этими народами - к развалу Великой Венгрии.
Нельзя не заметить, что Молнар произвольно трактует отдельные факты венгерской истории, встраивая их в свою теорию коллапсов. Например, он представляет период феодальной раздробленности в Венгрии как явление, имеющее иные, чем на Западе, корни, превращая это в аргумент в пользу периферийного характера венгерского социального развития. На самом деле даже “родина классического феодализма”, Франция, проходила через период едва ли не тотальной “приватизации” страны феодальной верхушкой. Удивительны при этом ссылки на румынских историков, хотя история Венгрии в Средние века детально исследована венгерскими историками-медиевистами. Автор уходит от объяснения, почему Венгрия, Чехия и Польша, несмотря на неоднократные коллапсы, вызванные адаптацией западных моделей и ценностей, все-таки сумели создать основу стабильного развития - гражданское общество. Связано ли это только с тем, что они встали на путь адаптации к Западу гораздо раньше, чем народы православной Восточной Европы, или свою роль сыграли особенности социальной организации и властных отношений, характерные для стран западно-христианского цивилизационного ареала?
Интересны рассуждения автора о причинах отставания стран православной Восточной Европы. В странах — наследницах Византии со Средних веков существовал разрыв между рациональными по своей природе формами правления, зародившимися еще в поздней античности, и архаическими по социальной организации народами. Молнар применяет к этим странам теорию С. Хантингтона о “разделенных обществах”, суть которой в том, что политики, по невежеству думающие, что они могут изменить свои народы, обречены на провал. Вводя элементы западной культуры, они, считает Хантингтон, не способны устранить существенные
элементы культуры автохтонной. В результате появляются разделенные страны, но не возникает западного общества.
Таким образом, с исчезновением в результате геополитических изменений 90-х годов Промежуточной Европы, Венгрия, Чехия и Польша из стран периферии вновь вернулись к своей роли пограничного пояса западного христианства. В ближайшее время можно ожидать возведения в этот статус Словении, Хорватии, Словакии и стран Балтии. Народы же православной Европы, если хотят модернизировать свои социальные структуры и политические институты по западному образцу, должны приготовиться к крайне болезненному пути и неоднократным коллапсам.
Как в любой абстрактной дихотомической схеме, противопоставление двух, как выясняется, взаимоисключающих моделей оставляет больше вопросов, чем дает ответов. Что есть для Молнара Запад, понятие географическое или геополитическое? Если ставшее фактом вступление в НАТО (и ожидаемое - в ЕС) символизирует присоединение Венгрии, Польши и Чехии к Западу, то относятся ли к нему член обеих этих организаций православная Греция и член НАТО мусульманская Турция? Автор делает основной акцент на болезненности инкорпорации в Запад, но в самой Западной Европе промышленная революция и формирование гражданского общества в свое время сопровождалась колоссальными социальными потрясениями. Испытания, которые предстоит пройти Промежуточной Европе, вытекают только из запаздывающего, по сравнению с западным, характера развития или вызваны упоминавшимся выше отсутствием корреляции между правящей элитой и населением? Является ли западноевропейская модель единственной, универсальной и неизбежной для всего континента или региональная специфика (куда более сильно выраженная на Балканах, чем в Польше или Венгрии) породит новые, отличные от классических, формы рыночной экономики и строительства гражданского общества?
Итак, подавляющее большинство авторов предлагают оставить трехчленную структуру Европы в прошлом и рассчитывают, что в ХХ1 в. Центральная Европа воссоединится наконец с генетически родственной Западной Европой. Процесс этот будет, вероятно, не столь легким, как это представлялось в начале 90-х, но в том, что он успешно завершится в обозримом будущем, не возникает сомнений даже у самых осторожных пессимистов. По мере успешной “инкорпорации в Запад” исчезает политизированный контекст дискуссии о региональной специфике Венгрии. Ведь давно никто не ставит под вопрос принадлежность к Западной Европе Скандинавских стран, где феодализм имел ряд существенных отклонений от классической модели, а капиталистическая модернизация началась со значительным опозданием. Центральная Европа, перестав быть модной темой для представительных политологических форумов, вновь становится одним из объектов внимания историков, которые спокойно продолжают лишенное нарочитой идеологизации, основанное на скрупулезном сравнительном анализе изучение сугубо научных проблем в истории народов региона.
Список литературы
1. Ханак П. Национальная компенсация за отсталость // Австро-Венгрия: опыт многонационального государства / Отв. ред. Исламов Т.М., Миллер А.И. - М., 1995. -
С. 48-62.
2. Bevezeto // Szazadveg. A Bibo Istvan Szakkollegium tarsadalomtorteneti folyoirata. Kulonszam. - Budapest, 1989. - 5. old.
3. Bojtar E. Kelet-Europa vagy Kozep.Europa? // Ibid. - 21-30. old.
4. Dancsi K. Kozep Europa a kelet — nyugat diszkurzus terkepen: a Kozep Europa vita harom cikkenek szovegjelemzese. -Budapest, 2000.
5. Dupcsik Cs. Az europai regiok es a Kozep-Europa-vita a nyolcvanas evekben // 2000. - Budapest, 1997. - 9. evf. - 8. sz. - 8-20. old.
6. Gyarmati Gy. Magyarorszag Kozep-Europaisaga. Tortenelmi adottsagok — jelenkori konyekvenciak // Szazadveg. A Bibo Istvan Szakkollegium tarsadalomtorteneti folyoirata. Kulonszam. - Budapest, 1989. - 31-46. old.
7. Hanak P. Kozep Europa keresi onmagat // Liget. - Budapest, 1988. - 1. sz. - 14-28. old.
8. Jeszenszky G. A magyarsag es a harom Europa // Szazadveg. A Bibo Istvan Szakkollegium tarsadalomtorteneti folyoirata. Kulonszam. - Budapest, 1989. - 47-50. old.
9. Kende P. Van-e eselye egy kozep-europai allamfogeracionak? // Ibid. — 7-20. old.
10. Kiss Gy. Cs. Kozep-europai irok Kozep Europarol // Valosag. - Budapest, 1987. - 5. sz. - 57-63. old.
11. Molnar G. The vanishing of in-between Europe // Regio. - Budapest, 2000. - 1. sz. - 84-104. old.
12. Niederhauser E. A kelet-europai fejlodes egysege es kulonbozosege // Magyar tudomany. - Budapest, 1988. - 8.-9. sz. - 668681. old.
13. Szucs J. Vazlat Europa harom regiojarol. - Budapest, 1983.
14. Tokeczki L. Iskolaztatas es a Kozep-Europa // Szazadveg. A Bibo Istvan Szakkollegium tarsadalomtorteneti folyoirata. Kulonszam. — Budapest, 1989. - 51-54. old.
