Научная статья на тему 'Тодорова М. Воображая Балканы. Todorova M. imagining the Balkans. - N. Y. , Oxford: Oxford Univ.. Press, 1997. - S. 257. (реферат)'

Тодорова М. Воображая Балканы. Todorova M. imagining the Balkans. - N. Y. , Oxford: Oxford Univ.. Press, 1997. - S. 257. (реферат) Текст научной статьи по специальности «История и археология»

CC BY
617
142
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Журнал
Политическая наука
ВАК
RSCI
Область наук
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Текст научной работы на тему «Тодорова М. Воображая Балканы. Todorova M. imagining the Balkans. - N. Y. , Oxford: Oxford Univ.. Press, 1997. - S. 257. (реферат)»

Тодорова М.

Воображая Балканы.

Todorova M.

IMAGINING THE BALKANS. -N.Y., OXFORD: OXFORD UNIV. PRESS, 1997. - S.257.

(Реферат)

В получившей широкую известность книге Марии Тодоровой - болгарской исследовательницы, ныне работающей в США, — речь идет главным образом о конструировании образа Балкан в общественном сознании Запада. Именно в этом контексте автор посвящает специальный раздел понятию “Центральная Европа”.

Западную культуру преследует некий призрак, и это, по словам Тодоровой, призрак Балкан. Все силы вовлечены в святой союз по изгнанию этого призрака: политики и журналисты, консервативные академики и радикальная интеллигенция, а также разного рода моралисты.

В начале ХХ в. Европа изобрела новое понятие “балканизация”, которое не только стало обозначать раздробленность больших и жизнеспособных политических объединений, но и превратилось в синоним возврата к племенному, отсталому, примитивному, варварскому состоянию. В последних работах, особенно в США, Балканы определяются как иная Европа, при этом подчеркивается, что балканское население не желает соответствовать стандартам поведения, принятым в цивилизованном мире. Автор считает, что такой взгляд основывается на упрощении и стереотипизации Балкан и что данный дискурс требует специального анализа.

Балканские войны впервые огорчили цивилизованный мир в 1912-1913 гг. Нахлынувшие в Европу вести о жестокостях, совершаемых на далеком европейском средиземноморском полуострове, бросили вызов движениям за мир, которые не только набирали силу в Европе, но и начинали приобретать институциональные формы. Фонд Карнеги за международный мир, основанный в 1910 г., создал международную комиссию “по изучению причин возникновения и способов ведения Балканских войн”. Доклад этой комиссии, состоявшей из известных общественных деятелей Франции, США, Великобритании, России, Германии и Австро-Венгрии, был опубликован в 1914 г. В нем назывались различия между первой и второй Балканскими войнами: первая война велась за независимость и носила оборонительный характер, а вторая война была грабительской, в ней как победитель, так и побежденный понесли моральные и материальные потери. Как в то время понимались задачи цивилизованного мира на Балканах? Необходимо было положить конец использованию этих наций их правителями ради собственной наживы; способствовать созданию третейских судов и настаивать на выполнении их решений; Европе следовало подать пример судебного урегулирования всех международных споров.

В 1993 г. Фонд Карнеги перепечатал доклад 1913 г., изменив его название: “Другие Балканские войны”. Предисловие было написано Дж.Кеннаном, бывшим послом США в СССР в 50-е годы и в Югославии в 60-е. Кеннан пишет о том, что в ХХ в. правители балканских монархических государств были слабыми, и их власть оспаривалась неуправляемыми парламентскими структурами. М.Тодорова замечает, что Кеннан не упоминает о том, что эти слабые правители были в основном из германских коронованных династий, и они соревновались в имперском поведении западноевропейского образца. Главными причинами развязанных балканскими правительствами войн начала ХХ в. были не религиозные проблемы, а агрессивный национализм. Он глубоко вобрал в себя черты, унаследованные из их далекого племенного прошлого. Этот национализм жив и сегодня, пишет Тодорова (с.5).

Кеннан считает, что на развитие юго-восточной части европейского континента повлияло не только турецкое владычество, но и более ранний исторический период, в результате чего

сложилась яркая неевропейская цивилизация, которая по сей день сохраняет неевропейские черты (с.6).

К 1993 г., когда Европа существенным образом трансформировалась, Балканы, по мнению Кеннана, изменились мало (с.6). Кеннан, вслед за многими американскими журналистами, подчеркивает балканскую дикость, продолжающую существовать в конце ХХ в. Для западноевропейского мира невозможно то, что произошло в 1495 г. и было перенесено в наши дни, невозможно существование головорезов. Массовые убийства происходили в Европе 200 лет назад, на Балканах же — 50. Однако Тодорова полагает, что на этом основании нельзя считать Балканы не-Европой, поскольку Балканский регион не обладает монополией на варварство (с.7). Американские журналисты легко бросают обвинения в боснийском геноциде, называя число убитых от 25 тыс. до 250 тыс., забыв о Холокосте, игнорируя 3 млн. убитых во Вьетнаме.

Проблема, по мнению автора, состоит в том, как объяснить существование в мире негативного имиджа Балкан в сфере международных отношений и в политологических исследованиях, и в последнее время в интеллектуальном дискурсе. Автор считает, что произошел полный отрыв понятия от объекта, а также приписывание после 1989 г. идеологически обремененного понятия Балканскому региону (с.7). Исторический дискурс о Балканах как географической и культурной общности поглощен другим дискурсом, в котором данная конструкция используется в качестве мощного символа, находящегося вне исторического времени. Подобный подход является продуктом двухвековой эволюции. Появился специальный жанр, связанный с этой проблемой и описывающий подобную “инакость”. Возникла и новая дисциплина - имиджелогия, имеющая дело с литературными образами “инакости”. Продолжением проблемы “инакости” стала дискуссия об ориентализме, инициированная книгой “Ориентализм” Э.Саида.

Автор, рассматривая феномен балканизма, пытается показать различия между ориентализмом и балканизмом. В разные исторические периоды дихотомия Восток-Запад имела вполне определенное пространственное измерение, она сополагала общества, которые существовали рядом, но имели противоположные политические, религиозные или культурные устои. В этом противопоставлении Восток не всегда наделялся уничижительным подтекстом. Напротив, для Византии, бывшей центром цивилизованного европейского мира на протяжении ряда веков после падения Рима, Запад был синонимом варварства и жестокости. Лишь после падения Константинополя в 1453 г. и утраты православной церковью былого блеска, а также особенно после экономического взлета Западной Европы, Восток был поглощен православным миром как менее значимой частью дихотомии.

Л. Вулф показал, что привычное нам сегодня разделение на Восток и Запад возникло относительно поздно, в XVIII в., когда ось Восток — Запад сменила преобладавшую до этого ось Север — Юг. Данное разделение, носившее пространственный характер, постепенно начало приобретать различные оттенки, связанные с верой в эволюцию и прогресс, характерные для эпохи Просвещения. В связи с тем, что географический восток Европы отставал от экономического развития самой Европы, он стал идентифицироваться с промышленной отсталостью, недостаточно развитыми социальными отношениями и институтами, с иррациональными культурами. Таким образом, еще со времен древних греков понятие Восток носило двойственный характер. Понимание Востока зависело от нормативной системы ценностей в разные исторические периоды (с .12).

На юго-восточный европейский полуостров оказали тысячелетнее влияние Византия и полутысячелетнее — оттоманское правление. Свое имя Балканы получили при Османах, и можно согласиться с выводом о том, что и сами они являются оттоманским наследием, замечает автор. Хотя Оттоманская империя на полуострове существовала с XIV до начала ХХ в., турецкое воздействие было особенно ощутимо в XVIII и XIX вв., а завершение этого влияния автор относит к концу Первой мировой войны. Более длительные и серьезные последствия проявились в повседневной культуре и демографической ситуации на Балканах. Особенно повлияло оно на историческую самоидентификацию, считающуюся крайне важной для балканских обществ.

Широко распространено представление о том, что Балканы начали терять свою идентичность в процессе европеизации, который в XIХ и ХХ вв. включал в себя рационализацию, секуляризацию, интенсификацию торговой деятельности и промышленного производства, формирование буржуазии и других новых социальных групп и прежде всего — расцвет бюрократического национального государства. С этой точки зрения

Балканы становятся европейскими, избавляясь от имперского наследия и принимая гомогенное европейское национальное государство в качестве нормы социальной организации (с.13).

М. Тодорова считает, что в настоящее время происходит окончательная европеизация Балкан, и в этом смысле наступает конец существованию Балкан как оттоманского наследия (с.13). Восточный имидж служил для Балкан прикрытием их бегства от цивилизации.

Скрещение всех путей - вот главная характеристика Балкан. Если Запад и Восток обычно представляют как несовместимые сущности, как самодостаточные антимиры, то Балканы часто называют мостом, связующим Европу с Азией, Восток с Западом. Балканы, утверждает автор, являются также мостом между этапами исторического развития, что привело к появлению таких терминов, как “слаборазвитость”, “полуколониальность“, “полувосточность”.

Вопрос о полуколониальном или квазиколониальном статусе Балкан, по мнению автора, заслуживает особого внимания. Применительно к Балканским странам такое понятие, как “свободные государства”, было фикцией, которая прикрывала реальные угнетение и манипуляцию. Проблема состоит в том, чтобы выяснить, можно ли применять достижения исследований развития постколониальных государств к Балканам, допустимо ли утверждать, что, включая Балканы в число европейских стран, Европа провинциализируется. Автор считает это невозможным, так как Балканы — часть Европы, хотя последние несколько столетий были ее периферией. В случае нормализации взаимоотношений Балкан и Европы, противоречия будут сведены к экономической, политической и культурной неоднородности Европы. Но ведь европоцентризм, будучи культурно-идеологическим измерением современного мира, не сводится к банальному этноцентризму, замечает автор.

Незаконченность процесса самоидентификации Балкан обусловлена религиозными и расовыми проблемами. Одна из версий дихотомии Восток — Запад заключается в противопоставлении православия и католицизма. Противостояние это тем не менее основывается не на теологических проблемах, а на возникших относительно поздно культурных и политологических построениях. Тойнби и Хантингтон считают, что религиозные дебаты узаконивают и затемняют подлинную суть происходящего геополитического соперничества.

Расовый компонент балканского дискурса требует более сложного анализа (с .18). До конца XIX в. существовали представления о смешении рас у балканских народов, которые перешли в балканский дискурс ХХ в. Балканские народы относятся к индоевропейской расе. Если ориентализм имеет дело с разными расами, то балканизм рассматривает различия в рамках одного расового типа, подчеркивает автор. То понятие, которое определяется как балканизм, складывалось в течение двух веков и оформилось в особый дискурс в связи с Балканскими войнами и Первой мировой войной. В последующие десятилетия данное понятие приобрело некоторые дополнительные черты, оставаясь в целом неизменным.

После Второй мировой войны географическому и политическому положению Балкан уделялось скромное место — часть Восточной Европы, воспринимаемая на Западе как “неотъемлемый придаток СССР”. Автор считает, что Балканы с готовностью вошли бы в Западную Европу, “если бы не коммунистическая паранойя, распространившаяся там”. Настроения балканского населения не принимались в расчет, и ось Восток-Запад стала основой для интерпретации будущего развития.

После 1989 г. с исчезновением биполярного мира исследовательская терминология стала меняться. Так, изучение России и постсоветского пространства именуется теперь евроазиатскими исследованиями. Отказ от понятия “восточноевропейские исследования” объяснялся тем, что русская история имеет существенные отличия, особенно от ВосточноЦентральной Европы, где сохранилось больше религиозных, культурных и экономических связей с Западом, чем их сохранилось у России (с .140).

Терминологические изменения затронули не только науку. В 1994 г. Государственный департамент США решил изъять термин “Восточная Европа” из лексикона своего Европейского бюро: “Восточная Европа возвращается к тому, что было в начале Второй мировой войны, в 1939 г., - к Центральной Европе”. И хотя было неясно, как может существовать лишь западная граница у европейского пространства, это требование восприняли серьезно, по крайней мере, в дипломатической сфере. Позднее, говоря о двух больших нациях на флангах Центральной Европы, Ричард Холдбрук упомянул, что Россия взяла на себя роль Восточной Европы, но он не утверждал этого открыто, так как для министерства иностранных дел США терминология является отражением внешней политики (с .141).

В январе 1995 г. в одном из репортажей о Центральной и Восточной Европе на Радио “Свобода” излагались данные Института открытых исследований СМИ (ОМШ). Под

Центральной Европой подразумевались Польша, Венгрия, Словакия, три балтийские республики, Украина и Белоруссия; под Юго-Восточной - республики бывшей Югославии, Албания, Болгария, Румыния и Молдавия. В предложенной классификации неназванной Восточной Европой оказалась Россия. Автор замечает, что не следует усматривать в этой схеме некий заговор. Данную классификацию можно объяснить искренним желанием преодолеть размежевание, унаследованное от времен “холодной войны”. Однако Юго-Восточная Европа была урезана точно в соответствии с линией раздела во времена “холодной войны”: Греция и Турция по-прежнему были отнесены к Западной Европе и к Среднему Востоку соответственно.

Мода на термин “Центральная Европа” пришла в начале

80-х годов, и почти одновременно были опубликованы три работы известных авторов: Ено Сюча, Чеслава Милоша и Милана Кундеры. В калейдоскопическом обобщении многовекового европейского развития от времен падения Римской империи до конца XIX в. Сюч утверждает, что понятие “Запад” возникло уже в IX в. и распространялось на север и восток. Западная Европа расширяла свои границы, чтобы включить в себя Юго-Восточную Европу, находившуюся в сфере влияний Византии.

По мнению венгерского автора, современный период развития демонстрирует вторую экспансию Запада через океан и одновременно экспансию урезанной Восточной Европы, когда последняя приобрела завершенный вид, вобрав в себя Сибирь. Однако “Восточно-Центральная Европа оказалась сдавленной между этими двумя регионами, как на заре Новейшего периода истории... и теперь трудно сказать, принадлежит ли она к Западной Европе или оказалась вне ее” (с .142).

Вопрос о венгерской идентичности и о причинах сравнительной отсталости Венгрии также рассматривается Сючем. Он считает, что Венгрия испытывала трудности пограничного региона, расположенного между двумя центрами с противоположными тенденциями развития: все возрастающий городской суверенитет и интенсивный товарообмен и одновременное соперничество западных государств с централизованными государственными бюрократическими структурами, держащими под своим контролем городские цивилизации Востока. Западная корпоративная свобода и сословная система, а также восточная власть, влиятельная в довольно аморфном обществе. Принципы внутренней организации общества оказались противоположными в западных и восточных государствах. По-разному развивалось крепостное право в западных абсолютистских государствах, компенсирующих исчезновение крепостничества, и в восточных государствах — закрепивших его. Сюч противовопоставляет развитие капиталистических частных компаний на Западе и государственное преобладание на Востоке Европы; эволюцию западных государств в направлении национального абсолютистского государства и развитие имперской автократии на Востоке и т. д. Отдавая дань эрудиции венгерского ученого, Тодорова отмечает его несколько механистический подход. Русский абсолютизм он сводит к византийскому самодержавному мистицизму. Систему своих взглядов на Европу венгерский автор строит вокруг двух полюсов, которые развивались, по его мнению, независимо друг от друга. Странно то, что, будучи историком, он признает однородность Запада, замечает Тодорова. Развитие Центральной Европы понимается им как “история человеческого прогресса по направлению к свободе”. В рамках этой величественной конструкции не считалось уместным рассматривать Балканы, иронизирует Тодорова.

Вторым основоположником центральноевропейской идеи был польский поэт Чеслав Милош, хотя он не использует термин “Центральная Европа”. В своих эссе 1983 г. Милош пишет о “моем уголке Европы”, но это не Центральная Европа, так как он имеет в виду литовскую периферию, вращающуюся вокруг трех осей: Север-Юг (противостояние и синтез польского и латинского), Запад-Восток, Прошлое и Будущее. Понимание им Центральной Европы содержится в следующей цитате: “Я родился между Римом и Византией в Вильно. Здесь можно понять подлинное качество европейскости”. Джордж Шопфлин писал о происхождении подобных интерпретаций: “Возникает географический и семантический вопрос о том, что если Центральная Европа является внешней границей Европы, то где же тогда находится Восточная Европа?”.

У Милоша двойственное отношение к России: он говорит о разделении Европы между католицизмом и православием на протяжении веков, но в то же время спешит уточнить, что угроза, которую он ощущает, идет не от восточного христианства, а от того, что произошло в результате его поражения. Для того чтобы проиллюстрировать изоляцию России, он ссылается на русского историка Г.Федотова, который писал о том, что русские неудачи происходят из

замены греческой всеобщности славянской идиомой. Однако Милош никогда полностью не отделял Россию от Европы, а лишь противопоставлял русское мессианство западным идеям.

Анализируя литературу стран Центральной Европы, Милош отметил ряд особенностей, характерных для ее писателей: знание истории, ироничность. К центральноевропейским странам он относит Польшу, Чехию, Эстонию, Литву, Сербию, Хорватию, Украину, Словению, Румынию, Балканские страны.

Милан Кундера написал эссе о Центральной Европе, хорошо известное на Западе. Перечитывая его работу десятилетней давности, Тодорова пишет: “Его эссе кажется мелодраматичным и иногда расистским, но, имея в виду прежний исторический контекст, его эмансипаторский пафос является оправданным”. По мнению Кундеры, не политика, а культура должна рассматриваться как решающий фактор, в соответствии с которым нации формируют и выражают свою идентичность. В рамках этого культурного подхода он отстаивает ту точку зрения, что центральноевропейская идентичность является идентичностью семьи небольших наций и неотъемлемой частью более широкого европейского опыта, в то же время имеющей свои индивидуальные черты.

В случае с Россией Кундера подчеркивает как преемственность российских традиций, так и их глубокое отличие от европейских. Близость Центральной Европы Западу объясняется географическим положением и тесными культурными контактами. Россия представляет собой иную цивилизацию, принципиально отличную от европейской, несмотря на отдельные периоды в ее истории, когда происходили сближения в сфере культуры с Европой.

Кундера придавал большое значение роли общеславянской идеи в судьбе Центральной Европы. По его мнению, ошибкой для Центральной Европы была идеология славянского мира. Он не заходил так далеко, чтобы утверждать, что чехи не являлись славянами, как это делал Дж. Конрад, говоря о поляках. И все же он утверждал, что, кроме языкового родства, ни чехи, ни поляки не имели ничего общего с русскими (с .146). Мир России иной, чем тот, в котором жил Кундера: “Россия познала другие беды, более разрушительные беды, у нее другое представление о пространстве (это пространство поглощает многие нации), у русских иное чувство времени (медленное и терпеливое), они другому радуются, по-другому живут и умирают” (с.146). О Балканах Кундера в своих работах не упоминает.

Таким образом, на начальной стадии формирования понятия “Центральная Европа” оно рассматривалось в противопоставлении к России. На этом этапе Балканы либо игнорировались, либо относились к Восточной Европе и крайне редко включались в понятие “Центральная Европа” (с.147). В 80-е годы понятие “Центральная Европа” наделялось эмансипаторским подтекстом, связанным с общим понятием европейскости. Тодорова замечает, что дискуссия носила скорее политический характер, чем научный, так как не логические доводы имели приоритет, ведь “логика не является важной предпосылкой для политического манифеста” (с.147). Цитируя Дж.Шопфлина, Тодорова отмечает, что в конце 80-х годов центральноевропейская идентичность была достаточно привлекательной для широкого круга людей.

Некоторые исследователи относят Балканы к Восточной Европе, понимаемой в широком смысле. В то же время религиозный раздел между латинскими и ортодоксальными землями точно соблюдается: Хорватия и Словения относили себя к Центральной Европе, тогда как остальная часть Югославии не включалась в нее. Тодорова замечает, что подобная логика кажется странной, когда притязания первых оправдывались, а доводы остальных не принимались в расчет.

Петер Ханак, последователь Сюча, дал определение Центральной Европы для XIX в., совпадающее с границами Габсбургского королевства: “Монархия, включая Венгрию, как система государственной власти, располагалась между вполне зрелой парламентской демократией на Западе и автократией Востока”. Отстаивая коренные различия между феодальными системами Центральной и Восточной Европы, его аргументация, считает Тодорова, раскрывала лишь различия в степени развития аналогичных явлений. “Дворянство в Венгрии и Польше было более многочисленным, организованным, независимым, чем в России”. Довольно значительные отличия имелись в уровне развития правовых взаимоотношений и в экономическом развитии городов.

В то время как венгры, поляки и чехи сосредоточивают свое внимание на выявлении различий между Центральной и Восточной Европой (под последней подразумевается Россия), для немцев свойственно привлечение внимания к различиям между Западно-Центральной и Восточно-Центральной Европой.

Вслед за Милошем Чаба Киш (С7аЪа Клб) стремится вывести идентичность Центральной Европы с помощью анализа литературных произведений. В его литературной карте Центральной Европы Тодорова выделяет три аспекта: срединный и приграничный характер региона и видение своего места между Западной и Восточной Европой; судьба малых наций; лингвистическое и культурное разнообразие региона, а также формы их сосуществования. Литературу Центральной Европы Киш подразделяет на две ветви; немецкую и литературу народов малых стран (поляков, чехов, словаков, венгров, словенцев, хорватов, сербов, румын и болгар, а также финнов и народов Прибалтики, белорусов, украинцев и греков). Главное отличие центральноевропейской литературы от русской, по мнению Киша, состояло в том, что центральноевропейские писатели были одержимы идеями национальной идеологии, и их произведения были подчинены реализации национальных идей.

Предраг Матвеевич написал статью “Центральная Европа — взгляд из Восточной Европы”. Если Кундера считал, что все страны Центральной Европы подчинены Россией, кроме Австрии, то П.Матвеевич обращает внимание на другие небольшие страны, которые не были под господством России: республики Югославии. Матвеевич никогда не говорил о Балканах как таковых, но Белград и Бухарест включались им в понятие Балканы, а Болгария не упоминалась.

Румынский исследователь Евгений Ионеско является сторонником идеи Центральноевропейской федерации как защиты от “псевдоидеологического варварства России и ее духа завоевателя”.

Единственным автором, который четко проводил границу между католической Центральной Европой и православными Балканами, был Жак Рупник. Он считал, что видение Центральной Европы изменяется от страны к стране, и оно позволяет понять мотивацию восприятия соседей.

Продолжение дискуссии о Центральной Европе расширило и углубило культурный спектр этого понятия. Отношение к Балканам осталось прежним. Центральная Европа стала интерпретироваться как частный случай региона, “как частный случай идентификационной политики, то есть борьбы за формирование социального поля в рамках особого политического проекта” (с.149). Спор о Центральной Европе вряд ли был попыткой строительства региона, так как сама дискуссия никогда не доходила до конкретного политического проекта, но обсуждение подразумевало освобождение от влияния Советского Союза.

Л.М.Светлорусова

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.