CC BY
44
кратии, ни германский рейх, ни советская империя «не дали той степени геополитической стабильности и относительного процветания, который был достигнут при Габсбургах» (с. 329).
Достижения Габсбургов заметны в сравнении с нынешними попытками крупных военных держав управлять землями «срединного пространства». Их методы, по словам Меттерниха, состояли «в установлении подпорок для поддержания шатающихся домов», обреченных развалиться. «Но, возможно, в этом и состоит великий урок Габсбургов: острое чувство преходящего, свойственное хрупким человеческим свершениям. Отсюда мудрое понимание того, что геополитические проблемы могут быть только управляемы, но редко могут быть решены. И отсюда понимание того, что задача просвещенной державы во всех поколениях состоит в том, чтобы выстраивать оплоты против древнего хаоса войны и геополитики, даже если они не продлятся долго» (с. 329).
Т.М. Фадеева
2019.03.023. Т.М. ФАДЕЕВА. ВОСТОЧНО-ЦЕНТРАЛЬНАЯ ЕВРОПА: СПОРЫ ВОКРУГ ТЕРМИНА И ИСТОРИИ РЕГИОНА. (Обзор).
Ключевые слова: Восточно-Центральная Европа; политическая составляющая; национальное самоопределение, народные демократии; реформированный коммунизм; социализм с человеческим лицом.
Регион Центрально-Восточной Европы (ЦВЕ) охватывает 15 постсоциалистических стран. Из них крупными являются лишь Польша и Румыния; остальные страны относительно небольших размеров. Этот регион Европы прошел сложный путь политического и социально-экономического развития в условиях драматической для населяющих его народов борьбы крупнейших европейских держав за сферы влияния на континенте. Эта борьба велась с особой силой в Х1Х-ХХ вв. между Австро-Венгрией, Германией, Россией, Турцией, а также Францией и Великобританией. В ходе этой борьбы благодаря усилившимся национально-освободительным движениям формировались и разрушались прежние государства. После Первой мировой войны распалась Австро-Венгерская империя, на карте Европы вновь появилась Польша, образовались
Чехословакия и Югославия, более чем удвоилась территория Румынии.
Последующие изменения в политической карте ЦВЕ явились результатом победы над фашистскими Германией и Италией в годы Второй мировой войны.
Для обозначения этого региона в постсоветские десятилетия на Западе стал часто употребляться термин - «Восточно-Центральная Европа», которым обозначают территорию между Германией и Россией (разграничение на юге с Юго-Восточной Европой оказалось размытым). Сегодня он почти полностью вытеснил из обихода и термин «Центральная Европа», и некогда распространенный в немецкоязычной среде термин «Средняя Европа» (Mitteleuropa). Предложенная схема выглядит политически мотивированной: разница между Центральной и Восточно-Центральной Европой состоит только в том, что во втором случае к Центральной Европе добавлены Украина, Белоруссия и страны Балтии. Однако он не получил безоговорочной поддержки и вокруг него продолжаются споры, как о том свидетельствует нижеследующий материал.
Петер Хаслингер (Гердер-институт исторических исследований Восточно-Центральной Европы) [2] утверждает, что ВЦЕ - все еще стратегически важная область исследований. Сегодня исследователи вновь сосредоточивают внимание не только на России, но на всей Восточной Европе, включая восточные страны - члены ЕС. В Германии междисциплинарные исследования укрепились благодаря появлению Центра по восточноевропейским и международным исследованиям в Берлине. Однако остается вопрос: должна ли германская восточноевропейская историография, включая историю ВЦЕ как одну из ее трех составляющих, играть активную роль в этом процессе? Должно ли исследование быть вновь нацелено на воссоздание ВЦЕ как пространственно целого, невзирая на все ее внутренние различия?
Сегодня этот термин служит обозначением региона, в котором субрегионы в известной мере взаимозависимы, но сохраняют отличия в ряде аспектов. Исследование ВЦЕ сегодня отделено от исследований России и СССР. Германские университеты и институты сосредоточились на странах Балтии, Беларуси и Украине, и поэтому стало возможным пересмотреть восточноевропейские связи с российской и советской историей. При этом восточноевро-
пейская историография в последние годы никоим образом не обнаруживает тенденции к концептуальной самоизоляции.
Исследования ВЦЕ должны быть политически осознанными, но никак не политизированными, считает Хаслингер. Исследователи должны ответственно противостоять средствам массовой информации, которые пытаются увековечить геополитические споры и установки, прежде всего распространенные негативные представления о ВЦЕ как о регионе, где деформируется демократия, как о «приюте популистских сил и антилиберальных авторитарных правителей». Столь же важно для нас сделать достоянием истории развитие региона после 1989 г. и соблюдать критическую дистанцию по отношению к «новому порядку на старом континенте» [2, р. 299].
Наконец, ключевой задачей исторического исследования ВЦЕ остается не допустить угрозы националистического подхода. По мнению Хаслингера, история ВЦЕ слишком важна для будущего, а потому не может сводиться к тому, чтобы быть «просто нишей» внутри германского академического ландшафта.
Два автора (Фредерика Кинд-Ковач, специалист по истории Юго-Восточной и Восточной Европы, университет Регенсбуурга, и Валеска Бопп-Филимонов, Фридрих-Шиллер университет Йены) обращаются к дебатам вокруг Восточно-Центральной Европы, сосредоточиваясь на проблеме пространственных категорий и ее изучении в германской академической науке.
30 лет назад концепция ВЦЕ регулярно возникала и недавно появилась в виде темы «Де-конструкция Центральной Европы: от Средней Европы к видению Общей Европы, 1918-2018». В 2000 г. Юрген Кокка поставил вопрос о внутренней взаимосвязи дисциплин «История Восточной Европы» и ее подраздела «История Центральной Восточной Европы». Вопрос состоял в том, основана ли их идентичность на исторических особенностях, является ли она следствием холодной войны, или даже служит проекцией воображаемого и желаемого пространства? Тогда же Иоахим фон Пут-каммер привлек внимание к факту, что в период 1790-1945 гг. ВЦЕ никоим образом не представляла собой цельный, исторически очерченный регион.
Тем не менее историки сегодня вновь возвращаются к этим дебатам, возможно потому, что ВЦЕ, а также Юго-Восточная Ев-
ропа вновь заняли заметное место в германских академических исследованиях, благодаря существенному и долгосрочному финансированию соответствующих институтов. Исследования Восточно-Центральной и Юго-Восточной Европы сумели дистанцироваться от их «большого брата» - Восточной Европы, предмета российских исследований; однако в ходе этого отделения обе области создали для себя четко ограниченное пространство [3, р. 309]. При этом авторы постулируют необходимость фундаментального пересмотра исследований ВЦЕ, ведущихся в Германии.
Сама Европа как исторический регион представляет собой сложное, взаимопереплетенное пространство, а вовсе не «постоянную географическую территориальную и административную единицу», и в той же мере, как и национальное государство, не может служить категорией исследования. Поэтому Центральная Европа, Восточная Европа и Юго-Восточная Европа не могут восприниматься как пространственные категории в век транснациональной и «переплетенной» истории.
Авторы статьи убеждены в необходимости более интегрированного исторического изучения различных регионов Европы: «Мы не сможем обеспечить Восточно-Центральной Европе и Юго-Восточной Европе место в современной и общей истории, если будем выпячивать их "особенности и суверенитеты". Важным побудительным мотивом в направлении более интегрированного подхода является нынешний политический климат в Европе и фундаментальные вызовы Европейскому союзу. В этом отношении мы усматриваем, к сожалению, более сходств, чем различий, сравнивая восточное и западное европейские общества: Европа как целое сталкивается с социальной фрагментацией, интенсивной миграцией, ксенофобией и растущим популизмом и новым авторитаризмом» [3, р. 312]. Едва ли стоит подчеркивать существенные отличия этих регионов от Западной Европы и каких-либо других. «Как историки, мы не должны, даже ненамеренно, подчеркивать понятие "Балканы как отсталая, незначительная часть Европы", а Восточно-Центральную Европу рассматривать как "другую Европу". Само изучение этих частей Европы должно стать более интегрированным» [3, р. 314].
Джон Коннелли (Калифорнийский университет, Беркли), высказывает критические замечания в адрес специалистов, зани-
мающихся историей ВЦЕ, за их формально-абстрактный подход, в котором нет собственно истории, ее видных деятелей, драматического напряжения. В таком подходе отсутствует то, что может привлечь аудиторию. Автор статьи считает, что рассматриваемый регион «дает возможность поразмышлять над вопросами о человеческом опыте, прежде всего, над сложной задачей организации сосуществования людей, говорящих на многих языках и практикующих много религий, поскольку в ВЦЕ мы находим общие проблемы, в их специфическом отражении, например, в революциях 1848, 1919 или 1956 гг., пережитых с особой интенсивностью малыми народами, зажатыми между крупными державами» [1, р. 316].
При таком понимании мы получим ответы на трудные вопросы о том, как очертить пространство региона и обосновать его изучение. Допустив с самого начала, что ВЦЕ вынуждает нас к тематической последовательности, становится легче признать, что ее физические границы никогда не были фиксированы. Метафорой «пространства» становится «сцена», на которой разыгрываются национальные движения, требующие своей территории, упрощая при этом проблему этничности.
По мнению автора, этот регион - место, где возникали движения малых наций, на протяжении поколений боровшихся против имперского правления. Фактически, считает он, эта постоянная забота о самоутверждении и определяет период новейшей истории: одержимость идеей национализма сделала ВЦЕ антиимперским пространством. Поначалу его становление происходило незаметно: что мы знали о чехах, моравах, силезцах, о южных славянах?
ВЦЕ изобиловала не столько языками, сколько диалектами, без ясных лингвистических границ между областями. Если встать на точку зрения того времени, согласно которой нацию определяет язык, то трудно было бы представить себе нацию, протянувшуюся от западной Богемии к востоку через северную Венгрию до Закарпатской Руси и далее. [1, р. 317]. В XIX в. национализм ставил острые вопросы самоопределения, и те, кто желал добиться успеха в политике, включая марксистов-интернационалистов, не мог его игнорировать. Коннелли выделяет два очага мятежа, один в землях Габсбургов, другой на территориях под контролем Российской и Османской империй. Зачинщиками первого стали Мария-Терезия
и Иосиф II, которые невольно спровоцировали национальные движения в Венгрии и Богемии, пытаясь ввести немецкий язык в качестве государственного. Это вызвало протестные движения среди патриотов, претендующих представлять словаков, сербов, хорватов и румын в борьбе против насильственной германизации.
Романтический национализм подобным же образом проявился в начале XIX в. среди польских, сербских и греческих националистов, которые не только заботились о языке, писали историю, переводили классиков (Шекспира или Мольера), но и использовали насильственные методы, направленные на свержение имперского правления. И поэтому этот второй очаг можно назвать «повстанческим (или революционным) национализмом». Этот краткий очерк, считает автор статьи, позволяет очертить ВЦЕ как регион, где националистически настроенные подданные дают знать о себе насильственными действиями.
Это особенно ярко проявлялось в случае венгерского национализма с конца XVIII в. Намерение Иосифа II ввести немецкий язык в качестве официального венгры восприняли как угрозу превращения страны в еще одну немецкоговорящую провинцию Европы [1, р. 317]. После его указа 1784 г. в суд Вены посыпались петиции, одно венгерское графство напомнило о судьбе этрусского города Вейи: кто теперь о нем вспомнит? Подобно ему мадьяры попросту исчезнут из истории. Предлагаемой реформой Иосиф II пробудил глубоко дремавшие чувства, положив начало новой фазе национального развития. Подобно мадьярам, чехи, хорваты, сербы, саксонские немцы в 1830-х и 1840-х годах стали организовываться политически, дабы избежать «искоренения». Поколением позже один литературный критик, посетивший Варшаву, предсказал, что польская культура может исчезнуть под нажимом русификации и германизации. Впрочем, этому противостояли тайные школы и театральные клубы, распространившиеся в Польше.
На этой стадии основным предметом беспокойства была угроза языку, а не людям, что стало реакцией на смесь интеллектуального и имперского высокомерия и пренебрежения по отношению к малым народам, унижения их. Немецкие либералы XIX в. насмехались над чешским национальным движением, считая, что каждый разумный «славянин» был бы счастлив, видя поглощение великой мировой культурой. Русские официальные лица также
полагали, что поляки будут ассимилированы их великой нацией. Угроза поглощения сохранялась и после поражения национал-социализма во Второй мировой войне. Коммунистические режимы пробудили старые антиимпериалистические опасения.
ВЦЕ не включала в себя Германию, однако в регионе оставалась германская проблема. Немецкий язык был распространен на большей его части, от Мааса до Мемеля. Многие немцы думали, что национальное государство, созданное в 1871 г., решило германский вопрос, но миллионы, оставшиеся за его пределами, были недовольны. Обе мировые войны в какой-то мере включили «этнических» немцев, а вместе с ними и восточных европейцев, в управляемое Германией пространство. После поражения нацистской Германии там возникли национальные государства, где немецкий элемент невелик.
Американец Коннелли подчеркивает, что ему понятна озабоченность немецких коллег спецификой изучения региона в немецких научных учреждениях, но изучение региона в англоамериканском мире построено иначе. Самое большое различие состоит в том, что Восточная Европа значительно уже, чем Osteuropa, она оставляет за пределами Россию и зачастую Украину как области, где отсутствуют традиции антиимпериалистических волнений, характерные для стран, из которых сложилась новая карта 1919 г. Имеются также практические причины такого ограниченного понимания: может ли исследователь в одиночку заниматься историографией региона, протянувшегося от Эльбы до Тихого океана? И что общего между российской историей и историей чехов и хорватов? К тому же терминология не отличается четкостью. ВЦЕ используется как синоним Восточной Европы, возможно, это пережиток холодной войны.
Можно с уверенностью утверждать лишь то, что без специализированного знания проблемы региона, даже ограниченного, останутся загадкой. Когда Германский научный совет рекомендует начинать изучение с церковных приходов, это верно, но нельзя упускать из виду и более дальние горизонты.
В глобальной перспективе следует учитывать, что данный регион сконцентрировал как бы в разрезе проблемы новейшей истории, породив целый словарь понятий: австромарксизм, австро-славизм, Сараево, национальное самоопределение, неудавшаяся
демократизация, сельская социология, ирредентизм, генеральный план Ост, народные демократии, рабочее самоуправление, реформированный коммунизм, социализм с человеческим лицом, этнические чистки, расширение НАТО и нелиберальная демократия [1, p. 319].
Сравнительно-историческое изучение региона способно привести к более широким и важным выводам, прежде всего, о вызовах демократизации. 1919 год был первой масштабной попыткой насадить либеральную демократию в постколониальном пространстве, где она была слабо развита. Страны ВЦЕ можно рассматривать как своего рода лабораторию, способную дать ответы на причины удач и провалов демократии в отдельных странах.
Однако процесс изучения ВЦЕ едва начался. Трудно найти регион, столь исторически значимый, который бы так пострадал от небрежного обращения историков и где не рассматриваются важные исторические вопросы, способные заинтересовать людей эпохи постмодерна за пределами редких докторских семинаров. Согласно выражению: «то, что имеет имя, имеет прошлое», есть веские основания для того, чтобы ВЦЕ имела имя: оно объединяет народы, которым понятна история друг друга, поскольку они пережили ее вместе.
Список литературы
1. Connelly J. History as area studies set in time // J. of modern european history. -2018. - N 4. - P. 315-320.
2. Haslinger P. East Central European history - still a strategically important field of research // J. of modern european history. - 2018. - N 4. - P. 295-301.
3. Kind-Kovacs / Bopp-Filimonov. Debating East Central Europe again German Academia and the dilemma of spatial categories // J. of modern european history. -2018. - N 4. - P. 307-315.
2019.03.024. РИНГМАР Э. «ДУХ 1914 ГОДА»: ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЕ И ЗАЩИТА.
RINGMAR E. «The spirit of 1914»: A redefinition and a defence // War in history. - L., 2018. - Vol. 25. - P. 26-47.
Ключевые слова: Первая мировая война; общественные настроения; энтузиазм масс; пацифизм.
