CC BY
188
так далее. Упоминаемые в нескольких главах романа, данные объекты становятся лейтмотивами модернистского повествования, принуждают читателей извлекать особый смысл из факта, из неоднократного упоминания.
Реалистическая манера письма Дж. Джойса была навеяна техникой зеркального отражения объективного мира, присущей Г. Ибсену. В романе «Улисс» отражательная функция проявляется в виде нескольких «зеркал», каждое из которых, обладая подражательным характером, характеризуется собственным уникальным «отражением». Знаменателем, унифицирующим эпизоды перечисления фактов, событий, действий, становится в романе остраненное восприятие повседневной жизни. Синтаксические кластеры в дискурсивной ткани романа оказываются идеальной формой конструирования повседневности как открытой системы, предполагающей актуализацию повседневного опыта персонажей. Однако для Джойса желание представить повседневный опыт как экстраординарный, ранее не испытанный, не является самоцелью, поскольку язык, согласно модернистскому видению, всегда видоизменя-
ет то, что он репрезентирует. Язык предстает оптимальным материалом для радикального эстетического производства лишь симулякров, что и подтверждается частотным функционированием синтаксических кластеров в романе «Улисс».
Список литературы
1. Комлев, Н. Г. Словарь иностранных слов. М., 2001. 459 с.
2. Лотман, Ю. М. Внутри мыслящих миров. Человек - текст - семиосфера - история. М., 1996. 464 с.
3. Butler, Ch. Joyce and the Displaced Author // James Joyce and Modern Literature. Cambridge, 1982. P. 54-71.
4. Gibson, A. Joyce’s Revenge. History, Politics, and Aesthetics in Ulysses. Oxford : Oxford University Press, 2002. 237 p.
5. Joyce, J. Ulysses. L., 1985. 720 p.
6. Lawrence, K. The Odyssey of Style in Ulysses. Princeton, 1981. 353 p.
7. Moretti, F. Signs Taken for Wonders. L., 1988. 297 p.
Вестник Челябинского государственного университета. 2013. № 2 (293).
Филология. Искусствоведение. Вып. 74. С. 104-109.
Л. П. Ковальчук
НАУЧНАЯ ПАРАДИГМА И СТРУКТУРНАЯ КОМПОЗИЦИЯ СКАЗОЧНОГО ДИСКУРСА
Раскрываются культурные ценности сказочного дискурса, рассматриваются основные характеристики народной сказки, к которым относятся языковая и образная метафоричность, особое соотношение фантазии и реальности, нестандартные формы пространственно-временного членения и трехчленность. Особое внимание уделяется композиционным приемам.
Ключевые слова: народные сказки, сказочный дискурс, метафора, композиционные приемы.
История культуры на всем ее протяжении родная сказка, наряду с языком и искусством, соотносилась со сказочным наследием древно- составляет автономную символическую форму сти. Сказочный дискурс, несмотря на свою ви- культуры, отмеченную особой модальностью, димую простоту восприятия и доступность, за особым способом символической объектива-многовековую историю превратился в универ- ции чувственных данных, эмоций. сальное хранилище закодированной информа- Сказочный дискурс в той или иной фор-ции, которое помогает человеку, прежде всего ме иллюстрирует особенности первобытного ребенку, усвоить культурные ценности. На- мышления. Человек - существо индивидуаль-
ное и социальное. В соответствии с психической природой индивида под действием внешних объектов у него возникают первичные ощущения и эмпирический опыт, который невозможно порой передать привычными средствами языка, особенно человеку древности, поэтому не удивительно, что язык сказочного дискурса высоко метафоричен.
О глубокой метафоричности народной сказки говорил еще А. А. Потебня. Метафоричность выражения начинается одновременно со способностью человека сознавать, удерживать различие между «субъективным началом познающей мысли» и действительностью, миром объектов [11. С. 262]. Ученый также отмечал: «Душевная жизнь первобытного человека характеризуется развитием фантазии, особою наклонностью к олицетворению» [11. С. 264].
Метафоричен не только сам язык сказки, но и образы. Ритм и слово, действие, вещь, персонаж - это то, к чему мы привыкли в составе литературы, но что представляет собой различные формы осмысления действительности; их структура складывается так же метафорически, как и всякая образная система [15]. Схожие идеи можно найти в трудах А. Н. Афанасьева, Э. Тайлора и многих других исследователей сказки, считавших, что в основе ее сюжетной линии, так же, как и мифа, лежит образное переосмысление действительности, окружавшей наших предков.
До недавнего времени существовал несколько ограниченный взгляд на народные сказки: их охотно собирали, пользовались содержащейся в них информацией как свидетельством о древнейших верованиях, высоко ценили их живой и меткий язык, простоту эстетического чувства, но в то же время в основе сказочных повествований видели произвол фантазии, уводящей за пределы вероятности и действительности. На самом деле уникальность сказочного дискурса заключается в особой связи вымысла с правдой.
Н. Будур в книге «Русская демонология» отмечает, что сила сказочной выдумки тесно связана со всем укладом жизни русского человека. Именно поэтому мир и быт русской крестьянской жизни составил основу былинного и сказочного творчества, и в этом их документальная ценность [13]. На наш взгляд, точнее будет сказать, что сказочный дискурс тесно связан с реальной жизнью любого народа, породившего ту или иную сказку. Многие фразы из сказок стали крылатыми выражениями, пословицами и поговорками, что свидетельству-
ет о богатстве идейного содержания, познавательно-дидактической сущности и неизменной художественной выразительности сказочного дискурса.
Народная сказка отражает фундаментальные точки зрения на устройство мира. Она зарождается в результате игры воображения с элементами обыденного опыта путем его преувеличения или переосмысления. Фантазия в сказочном дискурсе базируется, как правило, на совершенно определенной, основанной на действительности почве. Вместе с тем, как считает В. Н. Морохин, «связь с действительностью ни в коей мере не противоречит положению о выдумке как одной из ведущих особенностей сказки. Ведь вымысел не только содержит в себе материал дидактики, но и помогает заглядывать вперед, видеть будущее» [8. С. 7]. Действительно, в сказочном воображении люди давно перемещались по воздуху с помощью ковров-самолетов, причем за много веков до изобретения первых летательных аппаратов, с чудесной скоростью передвигались в пространстве еще до изобретения паровоза и автомобиля, с помощью чудесных предметов одним махом уничтожали противников, пока не появилось оружие [8. С. 7].
В народной сказочной традиции даже сложились специальные показатели неправдоподобия (шутливо-абсурдистского, алогичного характера). Чаще всего они встречаются в зачинах или в концовках сказок. Например, зачин русской сказки, записанной в 30-х гг. XX в.: «В некотором царстве, в некотором государстве, в том, в котором мы живем, под номером сядьмым, иде мы сядим, снег горел, соломой тушили, много народу покруши-ли, тем дела не ряшили» [6. С. 92]. Особенно такие присказки характерны для волшебной сказки: «На море-океане, на острове Кидане растет дуб - золотые маковки, на нем кот-баюн идет вверх - песню поет, вниз - сказки говорит» [9. С. 41]. Традиционный алогичный зачин прослеживается и во многих английских народных сказках (“Jack and his golden snuffbox”, “The well of the world’s end” и так далее): “Once upon a time, and a very good time it was, though it was neither in my time nor in your time nor in any one else’s time ”. Шуточный зачин наиболее распространен в сказках о животных:
“Once upon a time when pigs spoke rhyme
And monkeys chewed tobacco,
And hens took snuff to make them tough,
And ducks went quack, quack, quack, O!”
Такие зачины сразу уводят в особый, волшебный мир со своими сказочными канонами.
Концовка же сказки с такими формулировками, как: «Вот и сказка вся, дальше врать нельзя», «И я там был; мед, пиво пил, по усам текло, а в рот не попало», “And they all lived happy and died happy, and never drank out of a dry cappy” (из сказки “Kate Crackemuts”), “And that’s just about the end of my tale, except to tell you this, my friend: if you believe even half of this fine old nonsense, you’re more of a fool than I am!” (из сказки “The king of England’s three sons”) - символизируют возвращение к реальной действительности.
Следовательно, сказочный дискурс имеет дело с личностью, с реализацией ее желаний. Он субъективен, поэтому его герои - люди, а не божества и не святые. Источником вымысла является материализованная реальность, которая преобразуется в сознании человека в нестандартные формы.
В нестандартных формах в сказочном дискурсе представлено и пространственно-временное членение повествования. Сказки отражают индивидуальную ориентацию в пространстве и во времени и социальную категорию пространства, символизирующую территориальную организацию нации. Сказочная концепция времени соотносится с тем, что сказка всегда подразумевает генезис, становление, жизнь во времени, действие, историю, повествование.
В народной сказке нет барьеров между фрагментами времени, частями пространства. Действие совершается в некоторое время в тридевятом царстве, в тридесятом государстве, герои лишены исключительных характерных признаков и похожи один на другого. Движение всегда молниеносно, оно никогда не обрисовывается полностью, обычно двумя-тремя словами: «ехал долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли». Не в стиле сказки и подробное описание самого кульминационного момента -боя, что, например, характерно для героического эпоса или современных блокбастеров.
Д. С. Лихачев в «Поэтике древнерусской литературы» говорит об отсылке сказки к прошлому. Для данного жанра характерно прошедшее время, при этом отсчет ведется от одного эпизода к другому. Время отсчитывается от последнего события («через год», «через день», «на следующее утро») и всегда движется в одном направлении, не возвращаясь назад. Поэтому в сказке нет статических описаний. Условность сказочного времени тесно связана
с его замкнутостью: «Сказочное время не выходит за пределы сказки... Его нет до начала сказки и нет по ее окончании. Оно не определено в общем потоке исторического времени. Сказка начинается как бы из небытия, из отсутствия времени и событий. Заканчивается сказка не менее подчеркнутой остановкой сказочного времени - констатацией наступившего «отсутствия» событий: благополучием, смертью, свадьбой, пиром» [4. С. 225-227].
М. М. Бахтин считает, что в прошедшем времени сказочного повествования локализуются образы будущего, но эти образы не отрываются и от реальной действительности. Наоборот, вся энергия желаемого будущего, представленного в фольклоре, глубоко интенсифицирует образы материальной действительности, в особенности самого человека. Человек будущего наделяется невиданной физической силой и трудоспособностью [2].
Границей сказочного времени служат специальные словесные формулы в виде ироничных присказок (нехарактерных для английских сказок), следующих в начале (для того чтобы подготовить и заинтересовать аудиторию, приобщить ее к ирреальной атмосфере) и в конце повествования (с целью отделить сказку от реальной жизни и вернуть слушателя в действительность). Присказка и концовка служат своего рода обрамлением для сказочного сюжета. Концовка сказки всегда имеет счастливый исход.
Для того чтобы получить полное представление о структуре народной сказки, процитируем одну из известных присказок, по
Н. И. Кравцову. Так, сказка «Иван Сученко и белый Полянин» имеет присказку: «Начинается сказка от сивки, от бурки, от вещей каурки. На море, на океане, на острове Буяне стоит бык печеный, возле него лук толченый; и шли три молодца, зашли да позавтракали, а дальше идут - похваляются, сами собой забавляются; были мы, братцы, у такого-то места, наедались пуще, чем деревенская баба теста! Это присказка, сказка будет впереди» [3. С. 108].
За присказкой, которая бывает далеко не у всех сказок, следует зачин, начинающий повествование. Зачин говорит о времени и месте действия, обстановке, действующих лицах, т.е. представляет собой своеобразную экспозицию. Время и место действия, о которых говорится в зачине, неопределенны, более того - фантастичны [3. С. 108].
Формула зачина «в некотором царстве» указывает на пространственную неопределен-
ность места действия. В сказках других народов ей соответствует неопределенность во времени: es war einmal (немецкое «некогда было»); once upon a time (английское - «однажды, в некоторое время»); il y avait une fois (французское - «однажды было») [12].
При переходе от одной сюжетной линии к другой или даже от одного эпизода к другому также встречаются известные клише («скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается», «утро вечера мудренее», «это оставим, а другое начнем», «no sooner said than done» и т. п.), которые зачастую тормозят развитие действия. Они останавливают его там, где особенно заметен разрыв между длительностью событийного времени и быстротою рассказа об этих событиях.
Устойчивые формулы существуют и для целого ряда описаний и положений (седлание коня, описание поездки, избушка на курьих ножках, удивление кощея при появлении в его дворце богатыря - «русский дух», «Русью пахнет» и т. п.) [16]. В английских сказках они не так разнообразны, наиболее известной формулой является рифмованный аналог русского выражения «тьфу-тьфу, русским духом пахнет»:
“Fee, fi, fo, fum!
I smell the blood of an Englishman!
Be he alive or be he dead,
I’ll grind his bones to make me bread!”
Сказка иногда имеет и специфичную концовку, обладающую шуточным характером и рифмованной структурой. Она переключает внимание слушателей от сказочного мира к реальному: «А Мартынка и теперь живет, хлеб жует». Концовка может включать в себя заключение или вывод: «Стали они жить благополучно - в радости и спокойствии, и теперь живут, хлеб жуют»; «Иван-царевич простил ее и взял к себе; стали все вместе жить-поживать, лиха избывать» [3. С. 109]. В английском языке традиционными примерами концовки могут быть: “They all lived happily ever after”; “And there they all lived for many more years, in glory and in peace”; “I was asked to the wedding, but by the time I got there there was nothing left but a peascod, so I jumped on it and tobogganed home”.
В сказочном дискурсе наблюдаются и общеэпические законы, в частности, трехчлен-ность, или утроение (три сына, три дочери, три подвига, три попытки добиться желаемого). Такая трехчленность является либо равномер-
ной (три задачи, три года служить), либо сопровождается градацией (третья задача самая трудная, третий бой самый страшный) [12].
Следует также отметить еще ряд композиционных принципов, наблюдаемых в сказочном дискурсе. Например, нагромождение однородных действий (один помощник - верная жена - обращается за помощью к другому помощнику - своим сестрам, а последние обращаются к новым помощникам - птицам, зверям и т. п.), постепенность наращения действия (герой подпрыгивает до царевны сначала на один этаж, потом на два этажа, наконец, целует царевну в уста) и неопределенность имен героев (сказочные имена или случайно пришедшие в голову сказочнику, или типично-сказочные Иван-дурак, Марья-царевна и т. п.) [14]. Что касается последнего пункта, то в большинстве бытовых сказок и сказок о животных герои называются только по своему социальному статусу (жена, поп) или по своему природному происхождению (лиса, волк, черт).
Процесс рассказывания сказки всегда характеризуется определенной интонацией (ритмическим единообразием) и тембром, сопровождается скромной мимикой и жестами.
Несмотря на многовековой интерес к самому распространенному жанру прозаического фольклора, некоторые ученые сознательно избегали определения сказки и выделения сказочного дискурса в особую категорию. Сказку часто смешивали с мифом, поэмой, былью, легендой и т. д. Например, С. Томпсон относит к сказке все формы прозаического повествования, письменные или устные, которые передавались из поколения в поколение в течение многих лет [17]. На наш взгляд, данное определение слишком расширенно и может относиться к другим видам народного творчества.
А. И. Никифоров понимает под сказкой «устные рассказы, бытующие в народе с целью развлечения, имеющие содержанием необычные в бытовом смысле события (фантастические, чудесные или житейские) и отличающиеся специальным композиционно-стилистическим построением» [14. С. 292]. Таким образом, он выделяет три существенных признака сказки: развлекательный характер, необычность содержания и особенную форму построения (сюжетную схему, композицию и стиль) [14. С. 292].
Русский ученый В. Я. Пропп, самая значительная фигура в изучении сказки в России и во всем мире, принимая, хотя и с некоторой до-
лей скептицизма, определение А. И. Никифорова, предлагает рассматривать данный жанр с точки зрения специфичной сказочной формы сюжета, а к главным признакам сказки относит «несоответствие окружающей действительности» и «необычайность. событий, о которых повествуется» [12. С. 23].
Принцип отношения сказки к действительности лег в основу определения сказки
Э. В. Померанцевой и В. Н. Морохина.
У Э. В. Померанцевой «народная сказка -это эпическое устное художественное произведение, преимущественно прозаическое, волшебного, авантюрного или бытового характера, с установкой на вымысел» [10. С. 15].
В. Н. Морохин трактует сказку как «исторически сложившееся устойчивое эпическое художественное произведение фольклорной прозы необычного, порой глубоко фантастического содержания, повествующее о событиях, нередко очень отдаленных, а следовательно, сильно искаженных в процессе устной передачи» [8. С. 7].
В исследованиях, выполненных в русле дискурсивного анализа, сказочный дискурс тоже определяется неоднозначно, что чаще всего объясняется различным прагматическим аспектом изучения. Сам термин «сказочный дискурс», наряду с теоретико-методологическим рассмотрением других типов дискурса, был впервые введен Н. Н. Мироновой, которая обозначает его как «вид речевой коммуникации, обусловленный критическим рассмотрением ценностей и норм социальной жизни», «как особую знаковую систему, обслуживающую культурную коммуникацию» [7. С. 13, 48]. Автор относит сказочный дискурс к одной из разновидностей текстов, «в которых реализуются аксиологические микростратегии под влиянием разного рода экстралингвистических факторов: ментальных, исторических, культурологических, этнопсихологических, этнографических и др.» [7. С. 39].
Ю. В. Мамонова при анализе основных концептов английской бытовой сказки трактует сказочный дискурс как «источник культурноаксиологической информации, выраженной лексическими средствами, концептуальная организация которых изучается» [5. С. 64].
При анализе стратегий и лингвокультурных характеристик англоязычного сказочного дискурса Н. А. Акименко в диссертационном исследовании интерпретирует данное понятие как «активную среду реализации специфичес-
ких параметров категории сказочности, вербализующихся на разных уровнях языковой структуры» [1. С. 25].
Таким образом, несмотря на многостороннее понимание данного феномена, сказка остается важной составляющей культуры любой нации. Традиции аномального сказочного мира - это не только игра воображения, воплощенная в гротескных фразах, невероятных сюжетных конструкциях и выражающая миросозерцание сказителя, но и ключевые ценности, характерные для отдельной эпохи и определенного народа. Сказка объясняет и санкционирует существующий социальный порядок в том его понимании, которое свойственно данной культуре, она содержит некоторую бессознательную жизненную философию народа, представленную рассказчиком. Сказка беспрепятственно проходит все языковые границы, от одного народа к другому и сохраняется в живом виде тысячелетиями.
Список литературы
1. Акименко, Н. А. Лингвокультурные характеристики англоязычного сказочного дискурса : дис. . канд. филол. наук. Волгоград, 2005.193 с.
2. Бахтин, М. М. Эпос и роман. СПб., 2000. 303 с.
3. Кравцов, Н. И. Русское устное народное творчество : учеб. для фил. специальностей ун-тов / Н. И. Кравцов, С. Г. Лазутин. 2-е изд., испр. и доп. М., 1983. 448 с.
4. Лихачев, Д. С. Поэтика древнерусской литературы. 3-е изд., доп. М., 1979. 375 с.
5. Мамонова, Ю. В. Когнитивно-дискурсивные особенности лексики английской бытовой сказки : дис. ... канд. филол. наук. Челябинск, 2004.185 с.
6. Мечковская, Н. Б. Язык и религия : пособие для студентов гуманитарных вузов. М., 1998. 352 с.
7. Миронова, Н. Н. Дискурс - анализ оценочной семантики : учеб. пособие. М., 1997. 158 с.
8. Морохин, В. Н. Прозаические жанры русского фольклора : хрестоматия. 2-е изд., доп. М., 1983. 303 с.
9. Померанцева, Э. В. О русском фольклоре. М., 1977. 119 с.
10. Померанцева, Э. В. Русская народная сказка. М., 1963. 128 с.
11. Потебня, А. А. Слово и миф. М., 1989. 623 с.
12. Пропп, В. Я. Русская сказка : собр. тр. / ред., коммент. Ю. С. Рассказова. М., 2000. 416 с.
13. Русская демонология. Сказания о земле русской / сост., ред. Н. Будур. М., 2006. 494 с.
14. Русская фольклористика : хрестоматия / сост. С. И. Минц, Э. В. Померанцева. 2-е изд., испр. и доп. М., 1971. 416 с.
15. Фрейденберг, О. М. Поэтика сюжета и жанра / подгот. текста, справ.-науч. аппарат, предисл., послесл. Н. В. Брагинской. М., 1997. 448 с.
16. Хрестоматия по истории русской фольклористики / сост. В. Н. Морохин. М., 1973. 316 с.
17. Thompson, S. The Folktale. N. Y., 1979. 510 p.
Вестник Челябинского государственного университета. 2013. № 2 (293).
Филология. Искусствоведение. Вып. 74. С. 109-112.
Е. В. Коняева
ДИНАМИКА ПРЕДСТАВЛЕНИЙ О ДРУГЕ И ДРУЖБЕ В РУССКОМ ЯЗЫКОВОМ СОЗНАНИИ (конец ХХ - начало XXI века)
Рассматривается динамика представлений о друге и дружбе на двух временных срезах русского языка (80-90-е гг. ХХ в. и первое десятилетие XXI в.). Анализируются данные «Русского ассоциативного словаря» Ю. Н. Караулова и собственных ассоциативных экспериментов со студентами УГТУ-УПИ, проводившихся в 2008-2009 гг. Представлены выводы об изменениях, произошедших в репрезентации представлений о друге и дружбе в русском языковом сознании и их влиянии на процесс коммуникации.
Ключевые слова: ассоциативный эксперимент, ассоциативное поле, стимул, реакция, языковое сознание.
На любом этапе развития общества проблема коммуникации между его членами остается одной из ведущих. В обществе же, которое переживает коренной перелом и сопровождающее его изменение типа социальных отношений, значимость этой проблемы возрастает, поскольку в сознании людей, находящихся под влиянием разных социальных условий, происходит переосмысление разных, в том числе и наиболее значимых для культуры представлений. То есть появление социальных отношений нового типа может привести и зачастую приводит к коммуникативным проблемам.
В данной работе рассматриваются хронологические изменения в представлении о друге и дружбе, которые произошли в обыденном сознании носителей русского языка в конце ХХ -начале XXI в., в годы значительных социально-экономических и политико-идеологических потрясений. С целью их исследования проводился анализ данных ассоциативных экспериментов (далее - АЭ).
Активное использование АЭ в лингвистических исследованиях в настоящее время
(Е. И. Горошко, Е. В. Лукашевич, А. А. Чернобров, В. Е. Гольдин, А. П. Сдобнова, Л. А. Городецкая и др.) обусловлено тем, что его результаты являются «отражением сознания носителей [языка]», выявляемая по реакциям респондентов информация «содержит элементы рефлексии по поводу языка, национальной культуры, дает. оценку понятиям, событиям и типовым ситуациям русской действительности» [4. С. 755].
Результаты целого ряда ассоциативных экспериментов представлены в виде ассоциативных словарей («Русский ассоциативный словарь» [4], «Ассоциативный словарь современных школьников», «Ассоциативный словарь английских личных имен» [5]), которые широко используют для исследования речевого сознания носителей языка. В нашей работе использовались данные «Русского ассоциативного словаря» Ю. Н. Караулова (РАС) и наших собственных ассоциативных экспериментов со студентами УГТУ-УПИ, проводившихся в 2008-2009 гг.
Для выяснения особенностей содержания представлений о друге и дружбе сначала про-
