Национально-религиозный экстремизм и политический терроризм националистов как движущая сила этногенеза армянского этноса (очерк социально-политической истории)

Кузнецов Олег

Олег КУЗНЕЦОВ

Кандидат исторических наук, доцент, проректор по научной работе Высшей школы социально-управленческого консалтинга (института) (Москва, Российская Федерация).

НАЦИОНАЛЬНО-РЕЛИГИОЗНЫЙ ЭКСТРЕМИЗМ И ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТЕРРОРИЗМ НАЦИОНАЛИСТОВ КАК ДВИЖУЩАЯ СИЛА ЭТНОГЕНЕЗА АРМЯНСКОГО ЭТНОСА (ОЧЕРК СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ)

Резюме

Сквозь призму содержания процесса этногенеза армянского народа рассматриваются вопросы влияния организованного национально-религиозного экстремизма, политического

террора и терроризма на вектор и интенсивность модернизационных трансформаций социальной структуры данного этноса начиная с последней четверти XIX и до конца ХХ века.

КЛЮЧЕВЫЕ этногенез, социальная модернизация, Армянская СЛОВА: Апостольская Церковь, армяно-григорианское

духовенство, секуляризация, национально-религиозный экстремизм, политический терроризм, «Дашнакцутюн», «Гнчак», ASALA, JCAG, Республика Армения, нагорно-карабахский конфликт.

Введение

До 1991 года армяне никогда не имели своей полноценной национальной государственности, а поэтому, в соответствии с положениями большинства классических и современных

теорий и учений о государстве и праве, никогда ранее не являлись политической нацией, то есть государствообразующим этносом. И только умышленный и организованный отчасти извне развал Советского Союза предоставил им такую возможность, полноценная реализация которой подтверждается четвертью века реального суверенного существования нынешней Республики Армении.

Естественно, мы не отрицаем факта существования в античные времена Древнеармянско-го царства, наличие которого в истории Передней Азии две с половиной тысячи лет назад подтверждается многочисленными артефактами материальной культуры — хозяйства и быта, обнаруженными археологами в западной части Малой Азии. Однако современная Республика Армения с ее формально-демократическим политическим режимом, на наш взгляд, в принципе не может считаться правопреемницей теократического Древнеармянского царства, равно как и современное еврейское Государство Израиль не является правопреемником эллинистической Иудеи: слишком много политико-правовых различий между полулегендарными тео-кратиями Древнего мира и современными странами с республиканской формой правления. Безусловно, мы не отрицаем наличия культурологической, духовной или религиозной преемственности между прошлым и нынешним в рамках религиозной или культурной традиции, но это обстоятельство совсем не означает присутствия юридической правопреемственности между ними и якобы проистекающего из этого права армян претендовать на какие-то территории за пределами тех государственных границ нынешней Республики Армении, установленных для нее в соответствии с нормами международного права.

Существовавшая в 1918—1920 годах дашнакская Республика Армения также вряд ли может считаться каким-либо внятным опытом организованного построения и соответствующего ему существования национальной государственности армянского народа, поскольку с момента своего провозглашения 28 мая 1918 года она сразу же превратилась в очаг регионального военного конфликта, начав боевые действия и организовав военные походы поэтапно против всех своих соседей. Не имея сколько-нибудь организованной структуры государственного управления и скоординированной экономической инфраструктуры, лидеры АРФ «Даш-накцутюн», захватившие власть в новообразовавшемся государстве, развернули военную агрессию на все четыре стороны света в надежде разрешить все свои внутренние проблемы за счет захвата имущества и ресурсов сопредельных стран и народов, действуя в лучших традициях кочевых племен, существовавших, наподобие армий Чингисхана (или его последователя в деле снабжения армии австрийского фельдмаршала XVII столетия Валленштейна), за счет грабежа порабощенного ими оседлого местного населения, что является самым наглядным доказательством отсутствия на тот момент в Республике Армении сколько-нибудь внятно сформированных государственных институтов.

Посудите сами: в ноябре — декабре 1918 года случилась армяно-грузинская война за контроль над регионами Самцхе-Джавахетия с центром в городе Ахалкалаки, в результате которой армянские вооруженные формирования были принуждены вернуться (не без поддержки грузинской государственности извне со стороны сначала Германии, а затем Великобритании) на исходные позиции. Потерпев неудачу на этом направлении, армянские революционные националисты в мае 1919 года решили предпринять поход в сторону Нахичевани, в окрестностях которой к тому времени азербайджанцами уже была провозглашена Аразская республика, ликвидированная армянскими военными силами спустя месяц после начала боевых действий. В этом районе локальные бои продолжались с середины мая до 10 августа 1919 года, когда между противоборствующими сторонами после возвращения Нахичевани и ее окрестностей под военный контроль Азербайджана было заключено перемирие. Вновь в районах совместного проживания армян и азербайджанцев, в Зангезуре и Нагорном Карабахе, боевые действия начались в марте 1920 года. После 28 апреля в бои против армянских вооруженных формирований втянулись регулярные части Советской России, что предопределило поражение войск дашнаков в начале августа и возвращение всей территории современной Нахчыванской Автономной Республики под юрисдикцию уже советского на тот момент вре-

мени Азербайджана в соответствии с письмом председателя Нахичеванского ревкома М. Бек-ташева на имя председателя СНК Азербайджанской ССР Н.К.Н. Нариманова.

Потерпев поражение на востоке, правительство Армении, составленное из националистов АРФ «Дашнакцутюн», тем самым предопределило свою дальнейшую политическую судьбу: турецкие войска, являвшиеся до советизации Азербайджана гарантами его безопасности и государственного суверенитета, атаковали Республику с юга, возвращая вооруженной рукой под свою юрисдикцию территории, занятые армянами в 1918 году. В результате армяно-турецкой войны, длившейся с 23 сентября по 2 декабря 1920 года, дашнакская Республика Армения потерпела не только сокрушительное военное, но и полное политическое поражение, и только свержение власти правительства террористов АРФ «Дашнакцутюн» (достаточно вспомнить, что военным министром в его составе был Драстамат Канаян, взрывами самодельных бомб убивший в 1905 г. губернатора Бакинской губернии князя М.А. Накашидзе, а в 1907 г. — генерал-губернатора Тифлисской губернии М. Алиханова-Аварского) спасло армянский народ от справедливой мести со стороны тех соседствующих с ним в Закавказье народов, которые до этого стали жертвами его нападений. И лишь советизация Армении 2—3 декабря 1920 года позволила армянам сохранить свой административно-правовой суверенитет в составе Советской России и избежать перспективы низведения до уровня малочисленного и поэтому лишенного специального правового статуса народа Кавказа1.

Поражения дашнакской Республики Армении в войнах 1918—1920 годов с сопредельными государствами имели объективный цивилизационно детерминированный характер и, по сути, были предопределены уровнем социального развития этого этноса в начале ХХ века. Социальная организация армянского народа того времени не имела уровня развития, достаточного для создания эффективно функционирующей государственности, а это, в свою очередь, было обусловлено объективным содержанием его социальной истории в эпоху Средневековья и Нового времени, когда формировались основные ведущие политические нации современного мира.

«Millet at-Arman» в истории средневекового мусульманского Востока

Начиная с V века армяне оказались в диаспоральном рассеянии по странам мусульманской ойкумены, расселившись по территории Персидского шахства, Османской империи (включая современные страны Балканского полуострова, находившиеся с конца XIV столетия под властью османов, а также области Северной Африки, состоящие под ее протекторатом) и пребывающего от нее в вассальной зависимости Крымского ханства. При этом османская (равно как и крымско-татарская) государственная администрация воспринимала армян только как миллет (millet at-Arman) — самоуправляемую группу иноверцев-немусульман, или зимми (аналогичным образом в Османской империи воспринимались православные, католики или евреи, при этом соответствующая конфессиональная группа образовывала собственный мил-лет; например, религиозная корпорация православных подданных Османской империи официально именовалась millet at-Rum). Иными словами, в основу армянской идентичности (впрочем, как и восточноевропейской, западноевропейской или иудейской) османскими властями

1 Более подробно о событиях и перипетиях истории дашнакской Республики Армении см.: История национально-государственного строительства в СССР, 1917—1978 гг.: в 2-х тт. 3-е изд., доп. и перераб. Т. 1. История национально-государственного строительства в СССР в переходный период от капитализма к социализму (1917—1936). М.: Мысль, 1979; Hovannisian R.G. The Armenian People from Ancient to Modern Times. In 2 vols. Vol. II: Foreign Dominion to Statehood: The Fifteenth Century to the Twentieth Century. Los-Angeles: Palgrave Macmillan, 2004; Minassian A.T. La république d'Arménie. 1918—1920: La mémoire du siècle. Bruxelas, 1989.

была положена не национальная, а религиозная общность — не кровь, а вера, точнее — конфессиональная принадлежность и связанная с ней церковная обрядовость.

В соответствии с законами шариата, являвшимися основой правовой системы Османской империи и Персидского шахства, немусульмане, или зимми, в исламском мире были лишены личного права собственности на землю и возможности пребывания на государственной службе, связанной с феодальным землевладением, то есть были исключены из круга лиц, допускаемых до всех видов государственной — административной, военной, фискальной, интендантской — службы и были обязаны платить специальный налог на иноверцев — джизью, средства от нее шли на содержание вооруженных сил или закупку снаряжения для них. Изначально (в момент мусульманского завоевания территории) джизья рассматривалась как выкуп зимми (иноверцем) своей жизни, но, по мере того как любое исламское государство обретало черты централизованной иерархической организации, она получала то содержание, о котором мы сказали выше. Тем самым поддерживался баланс государственных интересов: янычарское войско в Османской империи обеспечивало безопасность всех подданных независимо от их вероисповедания, а немусульманское население, сохраняя свою веру и церковное самоуправление, частично участвовало в содержании вооруженных сил или местной администрации, в подчинении у которой состояли янычарские орты (роты, или отряды).

Джизья имела строго фиксированный подушный характер, а ее сбор в странах исламского мира возлагался на соответствующие религиозные корпорации, иерархи которых также были обязаны вести поименный учет своих единоверцев, или, например, в масштабах всего государства, как в Османской империи, или в границах ее отдельных областей, гарантируя тем самым сбор налога в султанскую казну. Иными словами, всякая церковь (ислам церковной организации для верующих правоверных мусульман не признает) — будь то православная, католическая или армяно-григорианская — в Османской империи была официально наделена фискальными обязанностями, связанными с учетом своих адептов и ежегодным сбором с них джизьи, средства которой поступали или непосредственно в султанскую казну (так было в Стамбуле и Руме — европейских владениях османов на Балканском полуострове), или в казну вали или пашей — правителей провинций (вилайетов), которые затем несли перед монархом отчет о расходовании полученных денежных средств. Таким образом, немусульманское духовенство в исламских странах являлось своего рода посредником между официальными властями и представителями окормляемых ими религиозных общин, становясь не только духовной, но и административной властью.

Вследствие этого каждый немусульманин в исламских странах объективно оказывался под двойным властным контролем: с одной стороны, в административно-полицейском отношении он был подчинен местным властям, не испытывавшим к нему особой любви по причине различия в вероисповедании, а с другой — он был юридически подчинен духовенству своей конфессии, от благорасположения которого напрямую зависело его личное материальное благополучие и благополучие его семьи. Последнее обстоятельство обязывает нас сделать следующий вывод: немусульманское духовенство в Османской империи (равно как и в Крымском ханстве) обладало намного большим объемом прав и полномочий, нежели его мусульманские коллеги, а объем его участия в государственной и общественной жизни страны в разы превосходил те возможности, которыми обладали их коллеги по ремеслу в христианских странах. Если говорить об армяно-григорианском духовенстве, то любой священник, избираемый или приглашаемый на служение общиной, автоматически выполнял три функции: собственно священнослужителя, что давало ему возможность общения внутри церковной иерархии, административного старосты общины, что позволяло ему решать внутриобщинные дела, и фискала, ответственного за сбор джизьи, что обеспечивало его взаимодействие с местной мусульманской администрацией. Таким образом, он концентрировал на себе все каналы взаимоотношений представителей местной этнорелигиозной общины с внешним миром, в результате чего она попадала в полную зависимость от него. А если учитывать, что подобная практика организации жизни и быта армянского этноса в Османской империи существовала минимум пять-

сот лет, то стоит ли удивляться тому обстоятельству, что роль представителей армяно-григорианского духовенства в биологическом и социальном существовании армян как миллета Османской империи была исключительно велика и высока?

В Персидском шахстве концентрация власти армяно-григорианского духовенства над своими единоверцами была не столь велика, как в Османской империи. Это объясняется тем, что сбор джизьи с армян в этой стране (иных иноверцев во владениях персов не было, не считая немногочисленной секты зороастрийцев-огнепоклонников) осуществляла непосредственно местная администрация самостоятельно, но по спискам, составленным армяно-григорианскими священниками, и сама джизья, хотя и имела подушный характер, несла в себе черты (по крайней мере, так было в XVIII в.) подоходного налога. Христианские области Восточного Закавказья (Картли-Кахети, Гурия) являлись вассальными государствами персидских монархов, обладавшими полной административной и религиозной автономией, из-за чего на них требования уплаты джизьи местным населением не распространялись. Соответственно, практика сбора этого налога с армян во внутренних областях персидского государства имела общеадминистративный характер, исключавший непосредственное (за исключением учета единоверцев) участие армяно-григорианского духовенства в этом фискальном процессе. Поэтому армяне, являвшиеся подданными персидского шаха, объективно имели больше шансов и возможностей социального и экономического самосовершенствования по сравнению со своими единоверцами, проживавшими в Османской империи.

Максимально привольно чувствовали себя армяне во владениях крымского хана, простиравшихся (помимо непосредственно территории полуострова) от современного Приднестровья до Малой Кабарды. Османский государственный деятель и писатель второй половины XVIII века Эльхадж-Муххамед-Ассейид Неджати-эфенди, являвшийся в годы русско-турецкой войны 1768—1774 годов интендантом войск османского Крымского корпуса, разгромленного русскими войсками осенью 1772 года, описывая в своем сочинении «Тахири-и Кырым» («Крымская история») быт и нравы жителей Крымского полуострова того времени, писал, что джизья для каждого крымского армянина составляла один куруш (или пиастр) в год2, уплатив который в казну хана (по сути, в качестве выкупа лицензии на ведение предпринимательской деятельности), армянин мог беспрепятственно заниматься любым видом хозяйственной деятельности, включая работорговлю и содержание торговых бань. После перехода Крыма в вассальную зависимость от России по условиям Карасубазарского мирного договора от 1 ноября 1772 года армянское население полуострова было принудительно переселено в окрестности Ростова-на-Дону, образовав город Армавир, в результате чего Российская империя получила контингент торговцев и ремесленников, а Крымское ханство лишилось их, что во многом предопределило его скорое и окончательное присоединение к России в 1783 году.

Итак, из приведенного выше краткого историко-этнографического обзора, мы видим, что армяне для исламской ойкумены никогда не были единым народом, а являлись религиозной сектой, куда входили представители разных этнических групп из совершенно разных по своему социальному статусу категорий населения, проживавших в разных странах, из которых они на всем протяжении ХУШ и XIX столетий прибывали в Российскую империю. Массовое и организованное переселение армян в российское Закавказье из Персии по итогам войны 1826—1828 годов и из Османской империи по итогам войны 1828—1829 годов, являвшееся своеобразной частью контрибуции с побежденных войсками Отдельного Кавказского корпуса стран, никак не изменило нравственности и быта представителей этой религиозной корпорации. Подобное понимание содержания процесса эмиграции армянского населения из различных мусульманских стран в Россию позволяет нам сделать вывод, что при переселении на

2 См.: Неджати-эфенди М. Записки Мухаммеда Неджати-эфенди, турецкого пленного в России в 1771— 1775 гг. / Пер. с тур. и предисл. В. Смирнова // Русская старина, 1894. Т. 81. № 3. С. 113—134; № 4. С. 179—208; № 5. С. 144—169 (цит. по: Русская старина, № 4. С. 183).

новое место жительства они в полной мере сохранили специфику внутрикорпоративных отношений, на протяжении поколений формировавшуюся в странах их исхода, в соответствии с которой они выстраивали отношения с местным русским (казачьим или малороссийским) населением, не стремясь при этом устанавливать контакты с армянами иноверцами, прибывшими в Россию из других стран мусульманской ойкумены.

Армянские иммигранты по прибытии на новое место жительства на Дон, Тамань, Северный Кавказ или в Закавказье (например, в район Ахалкалаки и Лорийскую долину) сохранили прежний уклад жизни, обычаи и верования, которые существенно различались между собой, что объективно не могло не обратить на себя внимания представителей российской администрации и науки. Выдающийся российский военный историк, этнограф, непременный секретарь Российской академии наук, член военно-учебного комитета при Главном штабе Российской Императорской армии генерал-лейтенант Н.Ф. Дубровин во 2-й части 1-го тома своей многотомной «Истории войны и владычества русских на Кавказе» (СПб, 1871), посвященной этнографическому описанию кавказских народов, так характеризовал закавказских армян:

«Поселившихся между татарами армян нет возможности подводить под одну и ту же категорию с теми из их единоплеменников, которые составляют образованный класс, разбросанный по всем частям света, и даже с теми, которые населяют города Грузии. Армяне мусульманских провинций, кроме религии, в образе жизни весьма мало отличались от татар. Кучка ям, покрытых землею, расположенных без всякого порядка и разделенных между собой грудами навоза или смрадными, гниющими лужами, дорожки, извивающиеся то около, то через крышу этих ям, заменяющих дома, составляют общий вид большинства армянских селений. Только в некоторых местах в нижней полосе (гор. — О.К.) сады и рощи своей зеленью прикрывают эту грязь, в которую погружены селения. Армяне точно так же, как и татары, жили в землянках вместе со своим скотом, нисколько не стесняясь отправлениями и привычками этих животных. В такой землянке армянина и хлев, и скотный двор, и место воспитания его поколения. Здесь и насест для кур и крикливых петухов, составляющих ночью весьма неприятное общество. Мириады самых разнообразных и гадких насекомых приветствуют посетителя у самого входа в саклю»ъ.

Сомневаться в объективности и достоверности содержания слов одного из руководителей императорской Российской академии наук, думается, не приходится. Поэтому приведенная выше цитата лишний раз доказывает справедливость высказанных нами слов о социальной, региональной и, возможно, этнической разнородности представителей армянского этноса в России 1860-х годов, которая в последующие два-три десятилетия никак не могла измениться. Как мы видим из процитированного выше отрывка, основная масса армянского населения Закавказья, переселившаяся туда за два поколения до этого из Османской империи, по уровню организации быта и хозяйства не поднялась выше родоплеменных отношений. При этом следует понимать, что Н.Ф. Дубровин говорил как раз об армянах, проживавших именно на территории современной Республики Армении, которые в своем социальном развитии еще каких-то полтора столетия назад находились на самых низших этапах общественной эволюции и при этом составляли численное большинство среди своих единоверцев, проживавших на тот момент в Российской империи. Чтобы читатель мог понять смысл данного утверждения, следует пояснить, что в 1830—1831 годах из Османской империи в российское Закавказье русскими войсками было выведено до трети миллиона армян, тогда как двумя годами раньше, в 1828 году, из Персии — порядка 50 тыс. человек, а за полвека до этого из Крыма — не более 15 тыс. человек4. После этого образовавшаяся на месте присоединенного к России в 1828 году Эри-ванского ханства одноименная губерния стала преимущественно армянской по национальному

3 Дубровин Н.Ф. История войны и владычества русских на Кавказе. В 8-ми тт. Т. 1. Ч. 2. СПб: Тип. Н.И. Скороходова, 1871. С. 403.

4 Об этом подробнее см.: Кузнецов О.Ю. Нашествие или исход? Переселение армян в Закавказье в 1830—1831 гг. в трудах русских военных историков второй трети XIX — начала ХХ столетия // IRS-Наследие: Международный азербайджанский журнал, 2012, № 5 (59). С. 56—61; № 6. С. 32—37.

составу населения, равно как и регион Самцхе-Джавахетия, ныне принадлежащий Грузии, где до этого проживали главным образом перешедшие в ислам мингрелы.

Чертой, качественно отличавших армян от мусульман при общности их образа жизни и нравов, было их более ревностное отношение к религии. Собственно, в этом факте нет ничего удивительного, поскольку при существовавшем в последней трети XIX столетия примитивном образе жизни и укладе ведения хозяйства, который был свойственен значительной части армянского населения российского Закавказья, единственно возможным для него способом позиционирования себя в окружающем мире была религиозная самоидентификация: она, по сути, была единственным маркером, качественно выделявшим его из представителей полукочевых мусульманских народов, чей образ жизни мало чем отличался от его собственного. На этом фоне как никогда высок был статус и авторитет представителей армяно-григорианского духовенства, которое, как это было и раньше в Османской империи или в Крымском ханстве, стало выполнять в России посреднические и представительские функции между официальными властями и своей многонациональной паствой в местах ее проживания. В результате этого переселившиеся в Россию армяне по-прежнему оставались полиэтничной религиозной сектой под руководством собственного духовенства и его иерархии, чему в немалой степени способствовала официальная «арменизация» части автохтонного для региона коренного тюркского населения Закавказья из числа коренных малочисленных народов (например, части татов и уди-нов), традиционно являвшихся адептами армяно-григорианского вероисповедания еще задолго до массового прибытия в этот регион армянских иммигрантов из Османской империи и Персидского шахства.

Марксистский принцип, согласно которому «бытие определяет сознание», в полной мере может быть применим к определению характера и содержания религиозного мировоззрения, которое господствовало в среде закавказских армян в последней трети XIX столетия. Естественно, о его существовании ничего не знал Н.Ф. Дубровин, однако следовал ему, когда описывал в своем этнографическом исследовании Кавказа специфику религиозного культа и ритуала закавказских армян. Если верить описаниям религиозной обрядовости заурядных армянских обывателей Закавказья, сделанным Н.Ф. Дубровиным полтора столетия назад, получается, что они в основной своей массе были отнюдь не «классическими» армяно-григорианами, а вполне заурядными язычниками, поклоняющимися целому пантеону сакральных божеств. Соблюдя все реверансы официально-бюрократической политкорректности, которая традиционно была столь свойственна российской официальной научной литературе не только нашего времени, Н.Ф. Дубровин пишет:

«Хотя армяне приняли христианство с давних времен, но в некоторых религиозных обрядах их сохранились и до сих пор языческие обряды. Так, они приносят жертву Мигру, покровителю героев на войне, доставляющему победу лицам мужественным и храбрым... Нынешние армяне совершают праздник в честь Мигра или в Сретение Господне, или накануне его. Торжество это проходит или внутри церкви, или вне ее, на открытом воздухе...

Между многими армянами распространено поклонение солнцу, которое на армянском языке выражается словом арев. Как бы то ни было, но до сих пор есть еще лица, которые называют себя ареварди — сынами солнца. Умирающий всегда кладется лицом к востоку, также всегда делают с умершим, когда кладут его в гроб. Само погребение совершается почти всегда перед захождением солнца. Армяне признают Анагиду — богиню мудрости и славы, которая, по мнению многих, покровительствовала армянскому царству... Ежегодно во время лета, когда цветут розы, армяне праздновали день этой богини, и торжество это называлось вартавар. В этот день они украшали в честь богини храмы, статуи, публичные места и даже самых себя. Ныне в честь той же богини армяне украшают цветами алтари и по совершении литургии окропляют народ розовой водой»5. Заметьте, это было в сельской местности на территории современной Армении в последней трети XIX века!

5 Дубровин Н.Ф. Указ. соч. С. 409—410.

Любой потенциальный армянофильствующий оппонент, имеющий достаточные познания в гуманитарных науках, укажет нам на то, что подобное явление имеет название синкретизм, то есть произвольное соединение разнородных вероучительных и культовых положений, которое исторически свойственно не только одним армянам, но и присутствует в богослужебной практике практически всех христианских церквей. Действительно, это так. Но, как справедливо указал в своей монографии «Язычество древних славян» академик АН СССР и РАН Б.А. Рыбаков, религиозный синкретизм имманентно свойственен периоду перехода от родо-племенной организации общества к государственной, когда идеологией «верхов» становится монотеистическая религия, а «низы» все еще продолжают прозябать в языческом многобожии. Именно такая картина наблюдалась в ареале проживания восточных славян в Х веке (и вплоть до XIV в.), когда происходила постепенная христианизация различных историко-географиче-ских областей домонгольской и золотоордынской Руси. Нечто похожее наблюдалось в середине XIX века и среди закавказских армян, а это, в свою очередь, свидетельствует о том, что они никогда ранее в своей истории не имели опыта национальной государственности, а все рассуждения о некогда утраченном ими Древнеармянском царстве — не что иное, как идеологический миф, с помощью которого религиозные «верхи» армянского этноса на протяжении последних нескольких столетий устанавливали и поддерживали свой нравственный и финансовый контроль над соплеменниками. Кроме того, между христианским и армянским синкретизмом есть одно принципиальное отличие: христианство по своей сути есть культ жертвы, принесенной Христом перед Богом-Отцом во искупление грехов человеческих, а поэтому не требует принесения каких-либо дополнительных материальных жертв, не говоря уже о человеческих жертвоприношениях. Культ Мигры — армянского аналога бога-олимпийца Ареса или римского бога Марса — требует дополнительного жертвоприношения, что полностью несовместимо с истинно христианским вероучением и этикой. Армянские богословы, искушенные в схоластике, не могли не знать этого, но мирились или осознанно поощряли такое положение дел, поскольку оно полностью их устраивало и соответствовало их корпоративным интересам.

Наш вывод о существовании на всем протяжении XIX и даже в начале ХХ века армянства как полиэтничной религиозной секты или этнорелигиозной корпорации разделял в свое время и прокурор Эчмиадзинского синода А. Френкель, который в 1907 году представил в Святейший правительствующий синод небезызвестную записку о положении дел в армянской среде Российской империи. Сомневаться в компетентности этого чиновника в данном вопросе у нас нет оснований, поскольку исполнение обязанностей по должности прокурора Эчмиадзинского синода предполагало осуществление им функции государственного инспектора за административной и хозяйственной деятельностью иерархов и духовенства армяно-григорианской церкви на всем пространстве страны. Иными словами, он был самым информированным и, следовательно, компетентным в данном вопросе чиновником Министерства внутренних дел Российской империи (Армянская Апостольская Церковь с 1836 г. по 1917 г. в административном отношении подчинялась Департаменту иностранных вероисповеданий МВД), в адекватности экспертного мнения которого нет основания сомневаться. Характеризуя социальное устройство закавказского армянства в начале ХХ века, А. Френкель писал:

«Историческая Великая Армения, принявшая христианство в IV веке, в V столетии уже потеряла всякую политическую самостоятельность и находилась попеременно под властью персов (Зороастрова учения), Византии, арабов, турок-сельджуков и других завоевателей. Разделенные под властью победителей, различные области прежней Армении жили, развивались и вырабатывали свои специальные и церковные отношения применительно к условиям и государственному строю своих обладателей, мало-помалу теряя между собой связь; в силу этих обстоятельств каждая область, продолжая отстаивать чистоту и неприкосновенность догматов армяно-григорианства, сильно денационализировалась в языке, правах и обычаях. Не говоря уже об армянах турецких, египетских, персидских и индийских, — если взять только наше Закавказье, — то встретим весьма любопытный факт: армяне тифлисские

(грузинское влияние), армяне акулисские, елисаветпольские и карабагские (персидское влияние) и армяне ахалцихские, ахалкалакские (турецкое влияние) почти не понимают друг друга и браки между ними редки.

Исторические судьбы армянского народа доказали с неопровержимой точностью полную неспособность этого народа к образованию самостоятельного государства, государственного организма, доказали полную несостоятельность этого народа в деле восприятия истинных начал высшей цивилизации, так как на протяжении нескольких тысячелетий, история не записала ни одного имени в рядах светил наук и искусства. Старая Великая Армения не оставила после ни одного кодекса национальных законов, если не считать Сборник Законов ученого монаха Мхитара Гоша, представляющий жалкую компиляцию из законов Моисея, византийских и кое-каких армянских народных обычаев»6.

Место армяно-григорианского духовенства в жизни армянского этноса

Важнейшей причиной такого положения дел, на наш взгляд, был весьма специфический общественный и юридический статус социальной корпорации армяно-григорианского духовенства в системе социальной стратификации армянского религиозно-этнического социума. Две специфические черты качественно отличали священнослужителей этого вероисповедания от их коллег из других церквей или конфессий. Прежде всего, корпорация армяно-григорианского духовенства никогда не была сословной, чему объективно препятствовала практика целибата (безбрачия): священнослужители Армянской Апостольской Церкви не могли иметь юридически законных детей, которые бы в конкретно-исторических условиях господства принципов и норм сословного феодального права в Российской и Османской империях и Персидском шахстве могли унаследовать имущество и должность. Поэтому воспроизводство корпорации осуществлялось за счет привлечения кадров из иных слоев и социальных групп армянского религиозного сообщества (миллета). Вполне очевидно, что священнослужитель любой конфессии должен быть образованным человеком. В этом смысле для священника знание догматов веры и конфессионального богослужения представляет собой своего рода образовательный ценз, качественно отличающий его от мирян, находящихся в силу отсутствия у них подобного образования в зависимом от своего духовного пастыря положении. Обретение необходимых знаний, умений и навыков объективно требовало в то время и требует поныне значительного периода времени — обычно от пяти до десяти лет, что полностью исключало доступ к священническому званию всем тем простолюдинам, кто не мог содержать себя в период учебы (или чьи семьи или родовые кланы не имели достаточных средств для этого). Поэтому корпорация священников армяно-григорианского вероисповедания на протяжении веков формировалась главным образом за счет младших сыновей или племянников купеческих фамилий, то есть из числа представителей той социальной группы, которая концентрировала в своих руках общественное богатство всей армянской этнорелигиозной корпорации — прообраза армянского этноса. Это обстоятельство объективно предопределяло торгово-ростовщи-ческий характер происхождения кадров армянского духовенства, по крайней мере, на всем протяжении XIX и в начале XX столетия в Российской империи, и в первую очередь — в закавказских губерниях и областях.

6 Российский государственный исторический архив (далее — РГИА). Ф. 821 «Департамент духовных дел иностранных исповеданий МВД Российской империи». Оп. 7 «Армяно-григорианское исповедание. 1836—1917 гг.». Д. 96 (180/139) «Записки и справки об армяно-григорианской церкви в России и ее духовенстве, о деятельности Эчмиадзинского синода и об отношении к нему католикосов всех армян, об имуществе духовных учреждений и др. 1864—1911». Л. 254.

Второй особенностью содержания социального статуса и бытия армянского духовенства было то социально-хозяйственное обстоятельство, что в руках Армянской Апостольской Церкви в начале ХХ столетия сконцентрировалось (в форме права собственности или прямого либо косвенного управления) распоряжение общественной собственностью армянства, но не как этноса, а именно как религиозной секты, когда частная собственность семей армян передавалась в управление священнослужителям или доверенным лицам иерархов Армянской Апостольской Церкви. Указанное имущество, естественно, не имело ни малейшего отношения ни к богослужебной, ни к какой-либо иной конфессионально обусловленной деятельности и являлось, говоря языком современной юриспруденции, коммерческой недвижимостью, специально созданной и изначально предназначенной для извлечения прибыли. Передача этого имущества под управление Армяно-Григорианской Церкви выводило его из-под налогообложения Российской империи, увеличивая тем самым рентабельность его эксплуатации и ставя армянских промышленников и торговцев в конкурентно выгодные условия по сравнению с другими субъектами предпринимательской деятельности, в первую очередь — по отношению к зарождающейся на рубеже ХК и ХХ веков российской национальной буржуазии. Подобная практика не была собственно российским автохтонным явлением и была перенесена армянскими иммигрантами в российское Закавказье из стран прежнего их диаспорального рассеяния. По оценкам современных армянских авторов, в начале ХХ столетия общая стоимость имущества Армянской Апостольской Церкви на территории Российской империи составляла колоссальную по тем временам сумму в 113 млн рублей7, формировавшуюся главным образом за счет или частных пожертвований, или доходов от использования коммерческой недвижимости.

Главноначальствующий на Кавказе генерал от инфантерии князь Г.С. Голицын в 1901 году обратил внимание по подобную вопиющую несправедливость, наносящую прямой ущерб экономике вверенного ему в управление региона и фискальной политике правительства в этой части империи, и стал инициатором разработки проекта закона об установлении прямого административно-фискального контроля Российской империи над имуществом Армяно-Григорианской Церкви, которое непосредственно не использовалось при осуществлении богослужебной деятельности либо не было связано с обеспечением жизни и быта духовенства или ритуально-похоронным (погребальным) делом. На протяжении полутора лет он настойчиво добивался одобрения и утверждения императором Николаем II своей законотворческой инициативы и в итоге добился своего: 12 июня 1903 года вступил в действие имперский закон о передаче под государственный контроль значительной части имущества и денежных средств Армяно-Григорианской Церкви. С формально-правовой точки зрения закон представлял собой Высочайше утвержденное положение Комитета министров, а полное его официальное наименование было многословно и формулировалось так: «О сосредоточении управления имуще-ствами Армяно-Григорианской Церкви в России в ведение правительственных учреждений и о подлежащих передаче в ведение Министерства народного просвещения средствах и имуще-ствах означенной Церкви, коими обеспечивалось существование армяно-григорианских церковных училищ»8.

Суть этого закона заключалась в том, что российское государство устанавливало прямой и непосредственный контроль над недвижимым имуществом и капиталами, принадлежащими Армяно-Григорианской Церкви, передавая их «из управления духовенства и духовных установлений сего исповедания» в заведывание министра земледелия и государственных иму-ществ (недвижимость) и министра внутренних дел (финансы), однако при этом «сохраняя за Армяно-Григорианской Церковью право собственности на сии имущества и капиталы». Если

7 См.: Карапетян Л.И. Из истории армянских политических партий на Кубани в начале ХХ века. В кн.: Армяне Северного Кавказа. Сб. статей. Краснодар: Центр понтийско-кавказских исследований, 1995. С. 92.

8 Полное собрание законов Российской империи. Собрание третье. 1881—1914. Т. XXIII. 1903. Отд. I. СПб: Государственная типография, 1905, № 23156. С. 778—779.

переводить с бюрократического языка на общепонятный, власти Российской империи наконец-то решили произвести ревизию никогда ранее ими не учитывавшегося имущества церкви и тем самым пресечь возможности для финансовых махинаций армянского духовенства, предоставляемые их фактической неподконтрольностью властям. В результате под государственный контроль переходили все «имущества и капиталы», «принадлежащие армяно-григорианским церквам, монастырям, духовным установлениям и духовно-учебным заведениям», то есть имущество храмов, консисторий, епархий, училищ и иных структур церкви. Однако перечень этого имущества Армяно-Григорианской Церкви, указанный в законе, оказался неизмеримо широк и никак не соответствовал ее религиозному предназначению: в частности, передаче в заведование министра земледелия и государственных имуществ подлежали «земли как населенные, так и ненаселенные, какого бы наименования и рода они ни были, также отдельные леса, луга, пастбища, рыбные ловли и проч.», а также «все те из принадлежащих Армяно-Григорианским Церквам, духовенству и духовным учреждениям сего исповедания домов и строений, которые не нужны для помещения и необходимого хозяйства самого духовенства и означенных учреждений». Иными словами, под контроль государства поступали все «непрофильные активы» Армяно-Григорианской Церкви, не связанные с религиозной деятельностью.

При этом в ведении Армяно-Григорианской Церкви, ее иерархов и священнослужителей на прежних основаниях оставалось собственно «церковное» имущество: «пространства земли, находящиеся под зданиями церквей, монастырей, часовен и т.п. и под строениями, занимаемыми архиерейскими домами, духовными установлениями, приходским, как городским, так и сельским, духовенством и духовно-учебными заведениями; земли, заключающиеся в церковных и кладбищенских оградах, и, наконец, находящиеся в пользовании духовенства усадебные участки, земли, занятые садами, огородами, пашнями и т.п., пространством не свыше трех десятин при каждой приходской церкви, не сдаваемые в посторонние руки для извлечения дохода».

Как видно из текста Закона Российской империи от 12 июня 1903 года, в начале XX века Армяно-Григорианская Церковь по отношению к собственной пастве играла роль феодального латифундиста, сосредоточившего в своих руках право собственности (если не на правах владения, то хотя бы пользования и распоряжения) практически на все основные средства существования сельского населения, принадлежащего к различным армянским территориально-религиозным общинам. Именно иерархия церкви для представителей армянской этнорелигиозной корпорации на всем протяжении ее пребывания под юрисдикцией российских имперских властей, то есть начиная со второй трети XIX столетия заменяла собой социальную организацию в соответствии с принципами структурирования позднефеодального общества. В Российской империи (в отличие от реалий османской или персидской государственности) духовенство Армяно-Григорианской Церкви во взаимоотношениях с официальными властями помимо исполнения административно-представительских и фискальных функций выступало в качестве собственников земли и другого недвижимого имущества коммерческого предназначения, то есть де-факто играло социально-хозяйственную роль, аналогичную той, которую в среде закавказских мусульман исполняли потомственные беки и агалары — наследственная земельная аристократия. По сути, каждый армянский монах по своему юридическому статусу мало чем отличался от моафа, ординарный священник — от агалара, настоятель храма — от бека, а иерарх (епископ или архиепископ) — от хана, исполнявшего функции наиба (управляющего областью или уездом). А это, в свою очередь, означает, что как минимум в Российской империи Армяно-Григорианская Церковь не только символизировала, но и реально представляла собой феодальную иерархию армянской религиозной корпорации, в рамках которой пастве — простым прихожанам из числа сельских или немногочисленных городских обывателей — отводилась роль крепостных крестьян или тяглового посадского населения, обязанного платить разного рода налоги и выполнять работы и в пользу государства, и в пользу своей церкви.

Духовенство Армяно-Григорианской Церкви внутри своего этноса на всем протяжении XIX и в начале XX века выполняло еще и банковско-ростовщические функции, регулируя

денежные потоки и капитализируя финансовые излишки армянского народа, причем не всегда легальными средствами и путями. Намек на понимание властями Российской империи подобного положения дел содержит в себе следующее положение Закона от 12 июня 1903 года: «Указанному выше порядку заведывания подчинить также имущества и капиталы, которые впредь будут в виде пожертвований или отказов по завещаниям поступать в пользу означенным учреждениям». Армяно-григорианское духовенство придерживалось и придерживается ныне правил целибата, в силу чего не имеет прямого потомства, отчего на духовные должности обычно назначались представители зажиточных и многочисленных семей, для которых перевод денежных средств путем пожертвования в пользу церкви представлял собой одну из эффективных форм уклонения от уплаты государственных налогов, поскольку контроль за денежными средствами, переходя от купца к священнику, не выходил за пределы семейного клана. Фактически мы можем говорить о том, что армянские священнослужители на рубеже XIX и ХХ столетий были не только феодалами-помещиками и даже в отдельных случаях латифундистами, но и одновременно с этим являлись типичными буржуа, беззастенчиво использовавшими в торговом обороте церковные капиталы, формировавшиеся за счет доверчивой паствы, обогащая тем самым себя и своих кровных родственников. В этом смысле сан армяно-григорианского священника предоставлял самые широкие возможности для осуществления масштабной коммерческой деятельности, контроля над которой объективно не было ни со стороны государства, ни со стороны этнорелигиозной корпорации армянства, находившегося в подчиненной, почти рабской зависимости от своего духовенства, и был залогом и гарантом скорого материального обогащения.

Переход церковных капиталов под контроль государства лишал высший слой армянского этноса возможности более или менее легального уклонения от налогов, а также исключал всякую возможность использования церковных капиталов на коммерческие цели, что превращало армяно-григорианских духовных лиц из хозяев жизни и властителей дум армянского народа, по сути, в чиновников на содержании у государства и тем самым уравнивало их в положении со священнослужителями всех иных конфессий и вероисповеданий Российской империи. Иными словами, введение в действие Закона от 12 июня 1903 года объективно лишало армяно-григорианское духовенство привычного для его исключительного социально-экономического статуса, что повлекло два принципиально важных последствия для иерархии Армянской Апостольской Церкви. С одной стороны, армяно-григорианское духовенство призвало свою паству на борьбу с государственной властью Российской империи за отмену действия указанного закона и за возвращение положения дел в состояние status quo ante bellum — до начала войны, что породило в истории России первую волну армянского национально-религиозного терроризма. Но, с другой стороны, принятие и практическая реализация положений Закона от 12 июня 1903 года показали, что впредь духовенство Армяно-Григорианской Церкви объективно уже не может сочетать одновременно два социально-экономических начала — феодально-землевладельческое и буржуазно-торговое, поскольку в изменившихся социально-политических условиях подобный дуализм становится тормозом развития армянства как этнорелигиозной корпорации, навлекая на него административные преследования и даже репрессии, не говоря уже о криминальных внеэкономических действиях со стороны немногочисленной, но уже появившейся к концу XIX века части армян, совершенно справедливо считавшей Армянскую Апостольскую Церковь в том виде, в котором она существовала на тот момент, тормозом национального развития и прогресса.

Переход контроля над этносом в руки националистов

Секуляризация церковных имуществ Армяно-Григорианской Церкви хронологически, а не в силу причинно-следственных связей совпало с периодом активизации антиправитель-

ственных действий армян на территории Османской империи: первые организованные проявления такой деятельности относятся к 1890-м годам. Их организатором и идейным вдохновителем была отнюдь не Армянская Апостольская Церковь, духовенство которой не имело оснований предъявлять претензии властям Османской империи, поскольку обладало привилегированным положением в общественной иерархии этой страны. Ими были функционеры-боевики различных армянских национально-революционных организаций, возникших на исходе XIX столетия не без содействия властей Российской и Британской империй и Французской Республики. Совершенно очевидно, что речь в первую очередь идет о партии социал-демократического толка «Гнчак» (Колокол), учрежденной в Женеве в 1887 году группой студентов-армян из России, и Армянской революционной федерации «Дашнакцутюн» (Содружество), образованной на учредительном съезде в Тифлисе в 1890 году в результате слияния экстремистских по своей сути групп армянских народовольцев, марксистов и анархистов. Также нельзя забывать и о существовании в те же годы автохтонной для Османской империи партии «Арменикан», организованной в 1885 году в турецком городе Ван. Все эти три организации ставили перед собой цель создать в областях Восточной Анатолии (азиатской части Османской империи) национальное армянское государство с республиканской формой правления, не стесняясь и не ограничивая себя в выборе и использовании методов и средств для достижения этой цели. В качестве одного из действенных и эффективных средств они рассматривали террор, методы которого должны были применяться как по отношению к представителям тюркских народов Закавказья и Передней Азии, так и по отношению к тем представителям армянской религиозной корпорации, кто отказывался сотрудничать с революционными группами армянских националистов.

В первой редакции (1894 г.) Политической программы Армянской революционной федерации «Дашнакцутюн» пункты 8 и 11 раздела «Средства [революционной борьбы]» принципиально предусматривали террор: предполагалось «подвергать террору представителей власти, изменников, предателей, ростовщиков и всякого рода эксплуататоров» и «разорять и разрушать правительственные учреждения». Аналогичные формулировки средств и методов борьбы присутствовали и в документах партии «Гнчак», идеологи которой определяли их следующим образом: «пропаганда, агитация, террор, организационная работа и крестьянско-рабочая активность»9. Итак, мы видим, что террор и терроризм с самого начала рассматривались и даже предусматривались армянскими националистами как эффективное и наиболее часто используемое средство революционной борьбы за обретение их единоверцами национальной государственности в областях Восточной Анатолии, причем применяться оно должно было в равной мере как по отношению к османам, так и по отношению к армянам, их поддерживающим. Случайно ли это? Увы, нет. В условиях социально-экономического и общественно-политического развития армянства в начале ХХ столетия, о которых мы подробно писали выше, никакого иного способа принуждения своих единоверцев к участию в революционной борьбе за практическую реализацию идеи обретения национальной государственности у армянских националистов не было.

Прокурор Эчмиадзинского синода А. Френкель в своей уже упоминавшейся нами выше записке 1907 года о состоянии дел в Армяно-Григорианской Церкви на территории Российской империи писал: «До XVIII столетия, когда началось поступательное движение России на Ближний мусульманский Восток, подавляющая масса армян, разделенных между Турцией и Персией, ничем не реагировали против мусульманского владычества, так как жилось армянам отнюдь не хуже, нежели другим подданным султана и шаха. Армяне быстро проникли в правящие и финансовые сферы своих завоевателей, захватив в свои руки почти всю торговлю и кредит.

9Маккарти Д. Тюрки и армяне: Руководство по армянскому вопросу. Баку: Азербайджанское государственное издательство «Азернешр», 1996. С. 48—50.

Мусульманские правители признали суверенитет армянских католикосов в деле церковного управления, и армянская история знает многих патриархов, которые выколачивали из своей паствы солидные суммы при помощи турецких заптиев и персидских фаррашей (т.е. сборщиков налогов. — О.К.). Нужно полагать, что этот своеобразный порядок даже льстил национальной армянской гордости, так как в лице властного католикоса создавалась иллюзия главы народа.

Ни турки, ни персы не вмешивалась в обычное армянское право и порядок самоуправления мелкой земской единицы.

Первая треть XIXстолетия, отмеченная пробуждением национального самосознания многих мелких народов, не могла пройти бесследно и для армян, тем более что после ряда удачных войн России против Турции и Персии, окончившихся отторжением нескольких провинций с армянским населением, у армян не могли не возникнуть надежды на окончательное освобождение от мусульманского ига. Пробудившееся среди армян чувство национального самосознания приняло направление, сходное у всех порабощенных иноземцами народов. Патриоты и общественные деятели, прежде всего, обратили внимание на восстановление и создание литературы, национального театра и искусства, возбуждение народной гордости путем воспитания юношества на примерах (хотя бы апокрифических) доблести предков и т.п.»10.

Как следует из приведенной выше цитаты, в Османской империи и Персии армяне не были ассимилированы ни в административном, ни в религиозном отношении и, более того, достаточно успешно интегрировались в экономическую жизнь этих стран, монополизировав целые отрасли государственного хозяйства. Но при этом мы не должны забывать о том, кто конкретно из представителей армянской религиозной корпорации мог добиться такого положения в социальной иерархии османского и персидского государств. Это были представители торгово-ростовщических фамилий, неразрывно связанных кровнородственными узами с духовной иерархией Армянской Апостольской Церкви, то есть аффилированные с иерархами церкви предприниматели и промышленники, увеличивавшие за счет использования в торговом обороте и коммерческой деятельности церковных средств благосостояние католикосата. Вместе с тем они явно не стремились содействовать нравственному или интеллектуальному развитию своей паствы, видя в ее невежестве и социальной отсталости лучшую гарантию своего господства над массой единоверцев, являвшейся фундаментом их экономического (если быть более точным, то торгового и банковско-ростовщического) могущества.

Вполне очевидно, что армянские церковники и связанные с ними торговцы и ростовщики не были готовы добровольно участвовать в реализации идеи создания в Восточной Анатолии национальной государственности армян с республиканской формой правления, появление которой на политической карте мира означало бы объективный конец их теократии и плутократии. Заставить их вступить на путь борьбы за такую идею можно было только посредством насилия или внеэкономического принуждения, самыми доступными среди которых были средства и методы личного или персонального террора, которые приобретали квалифицирующие черты терроризма, если содержали в себе качественные признаки посягательства на жизнь государственного или общественного деятеля (армянские церковные иерархи как раз относились к последней категории). Армянские националисты-революционеры прекрасно осознавали, что ради практической реализации идеи создания на территории Восточной Анатолии армянской национальной республики им придется не только воевать с властями Османской империи, но в первую очередь преодолевать косность и все прочие особенности этнорелигиозного менталитета своих соплеменников, поэтому открыто обозначили террор как средство формирования и воспитания армянского этноса.

Первым шагом на пути создания в турецком Закавказье армянской национальной государственности с республиканской формой правления должно было стать формирование граж-

10 РГИА. Ф. 821. Оп. 7. Д. 96. Л. 258.

данского общества, которое бы стало социальной основой нового моноэтничного государства. Для этого было необходимо превратить полиэтничную армянскую религиозную корпорацию или секту в единый народ, объединив его не по религиозному, а по какому-то качественно иному — материальному — признаку, никак не связанному с религиозной метафизикой. Для этого было необходимо создать некую альтернативную реальность бытия армянства, в которой тотальному присутствию и влиянию Армянской Апостольской Церкви не было бы места. Иными словами, армянские националисты-революционеры должны были изобрести и реализовать на практике способ, используя который, они заняли бы в жизни армянской этнорелигиозной корпорации то место, которое ранее занимала иерархия Армяно-Григорианской Церкви, что давало им два стратегических преимущества. С одной стороны, реализация данного плана не требовала дополнительных затрат сил и средств на слом старой и создание новой социальной структуры этноса, достаточно было в уже существующей системе социальных связей и отношений заменить одних людей (точнее, представителей одной социальной корпорации) другими (представителями иной — политической — корпорации), не меняя при этом существенно компетенции руководителей и исполнителей. С другой стороны, установление контроля над паствой Армянской Апостольской Церкви неизбежно влекло за собой для армянских националистов-революционеров и установление контроля над иерархией Армяно-Григорианской Церкви и ее имуществом (по крайней мере, той его частью, которая не была непосредственно связана с отправлением культа или иной религиозно обусловленной деятельностью). По сути, армянские революционеры-националисты, стремясь реализовать свой политический идеал создания в турецком Закавказье армянского национального государства, должны были проводить в отношении Армянской Апостольской Церкви ту же административную политику, которую проводили в отношении этой церкви административные власти Российской империи на Кавказе, реализуя в своей практической деятельности положения имперского Закона от 12 июня 1903 года.

Итак, как мы видим, важнейшим условием и залогом успеха реализации политического идеала армянских национал-революционеров могла быть только тотальная социальная модернизация армянства и его превращение из полиэтничной религиозной секты, чем оно было еще в конце XIX века, в полноценный этнос или народ, имеющий в основе своей самоидентификации отнюдь не религиозные, а социально-политические доминанты общественного бытия. Подобных доминант, которые бы выполняли функцию общенациональных нравственных (или хотя бы интеллектуальных) ориентиров, в тот конкретно-исторический момент у армян объективно не было, необходимо было создать их искусственно, а затем навязать армянству как религиозной секте, чтобы у нее не было альтернативы, возможности выбора какого-либо иного пути общественно-политического развития, помимо создания в Закавказье своей мононациональной республики. Первым практическим шагом на этом пути стало насильственное разрушение привычного обыденного уклада жизни армян в мусульманской среде и разжигание армяно-мусульманской кровной вражды, наличие которой объективно заставило различные территориально-религиозные общины армян забыть о своей местечковой самобытности и самодостаточности и объединиться воедино уже отнюдь не по религиозному признаку. Начиная с последнего десятилетия XIX века консолидирующим для армянства фактором стала угроза коллективной ответственности за совершенные их единоверцами и соплеменниками преступления против местного мусульманского населения как Османской, так и Российской империй, а также Персидского шахства. Появлению этого чувства, консолидирующего этнос уже не по религиозному, а исключительно по национальному признаку, способствовали преступления так называемого слепого террора, совершенные армянскими боевиками-националистами из партии «Гнчак» и федерации «Дашнакцутюн» в 1895—1907 годах как в турецком, так и российском Закавказье. Суть их сводилась к тому, что боевики этих экстремистских националистических организаций провоцировали в местах компактного проживания армян межрелигиозные и межэтнические столкновения, нападая на поселения мусульман и причиняя ущерб их

имуществу, убивая при случае местных жителей (главным образом тех, кто не мог защитить себя — женщин, стариков и детей).

Перечень этих преступлений достаточно хорошо известен и приведен в многочисленных публикациях турецких и азербайджанских авторов11, реконструировать здесь подробный список этих криминальных деяний особого смысла не имеет. Все эти преступления имели целый ряд общих и даже типологических черт, образующих в совокупности своего рода «криминальный почерк», качественно выделявших их среди деяний прочих политических экстремистов конца XIX — начала ХХ столетия — анархистов, народовольцев, революционных социал-демократов и прочих. Исторические свидетельства позволяют нам выделить пять важнейших типологических черт, характеризующих абсолютно все известные преступления армянских революционеров-националистов, совершенные ими в тот сравнительно непродолжительный период времени.

Во-первых, все они совершались в местностях Османской или Российской империи с наличием населенных пунктов с компактным проживанием армянского населения, доля которого среди общей массы автохтонных мусульманских жителей региона была сравнительно невелика — не более 10—15 процентов. Примеров погромов мусульманского населения в уездах Эриванской губернии Российской империи с преимущественно армянским населением история не знает. Все это позволяет говорить о том, что боевики «Гнчак» и «Дашнакцутюн» специально выбирали те местности, в которых местное армянское население, волей-неволей поддерживавшее их, могло быть подвергнуто военно-административным репрессиям за содействие преступникам без шансов организации сопротивления войскам или силам полиции. Примерами такого рода криминальных деяний являлись обстрелы и поджоги населенных пунктов с преимущественно мусульманским населением, массовые убийства местных жителей, совершенные с особой и даже показной жестокостью, обстрелы со стороны армянских сел и деревень воинских команд, направлявшихся местными властями на подавление беспорядков и водворение спокойствия. Самые ранние примеры провоцирования со стороны армянских националистов локальных межконфессиональных и межнациональных конфликтов мы встречаем в истории Османской империи. Так, еще в июле — августе 1894 года был спровоцирован армяно-турецкий конфликт в Сасуне — горной области в современном турецком Курдистане, 18 сентября 1895 года — массовые беспорядки с применением ручного огнестрельного оружия в стамбульском районе Баб-Али, в котором располагалась резиденция османского султана Абдул-Гамида II, в октябре того же года — межобщинные столкновения и погромы турецких поселений в окрестностях городов Ак Хисар, Трабзон, Байбурт, Битлис, Эрзерум в Восточной Анатолии, то есть в турецком Закавказье, тогда же вспыхнул вооруженный мятеж армян в городе Зейтун (ныне поселок Сумейманлы на южном средиземноморском побережье Турецкой Республики), а месяц спустя начались столкновения армян с турками и курдами в юго-восточных провинциях (вилайетах) азиатской части Османской империи — Диарбекире, Арабки-ре, Урфе, Малатии, Харберде, Сивасе, Айнтапе, Мараше.

Эти преступления, по мнению идеологов армянского национализма из числа лидеров партии «Гнчак» и Армянской революционной федерации «Дашнакцутюн», должны были обособить армян от прочего местного населения, навлечь на них гнев соседей-мусульман и репрессии властей, чтобы армянские жители впредь не чувствовали себя частью местного сообщества и осознавали свою личную причастность к совершенным преступлениям. Тем самым

11 См.: Мустафаев Р. Преступления армянских террористических и бандитских формирований против человечества (XIX—XX вв.): краткая хронологическая энциклопедия. Баку: Элм, 2002; Наджафов Б. Лицо врага. История армянского национализма в Закавказье в конце XIX — начале ХХ в. Баку: Элм, 1993; Преступления армянских террористических и бандитских формирований против человечества: XIX—XXI вв.: краткая хронологическая энциклопедия / Институт по правам человека НАНА; сост. А. Мустафаева и др.. Баку: Элм, Тахсил, 2013; HylandF.P. Armenian Terrorism: The Past, the Present, the Prospects. Boulder: Westview Press, 1991; The Armenian Atrocities and Terrorism. Washington: Assembly of Turkish-American Association, 1999.

вместо свойственного армянам чувства религиозного конформизма насаждалось объединяющее чувство ответственности за противоправные деяния, но не как членов религиозной корпорации или секты, а как представителей совершенно конкретного этноса. По сути, преступления такого рода должны были изменить парадигму национально-религиозного самосознания ар-мянства и заставить его воспринимать себя впредь не как религиозную корпорацию, то есть полиэтническую секту, а как принципиально новую социально-политическую общность — народ, руководимый партией националистов.

Мы не претендуем на оригинальность в формулировании и постулировании тезиса о том, что преступления армянских националистов в форме нападений и погромов в мусульманских населенных пунктах сельской местности или мусульманских кварталах городов и связанных с ними как бы «случайных» убийств мирных жителей изначально имели характер провокации, совершенной в надежде вызвать ответные репрессии со стороны официальных властей и тем самым обособить армян в общении с ними и местным населением и вызвать чувство антагонизма между ними. Впервые «тезис провокации» был вполне определенно и однозначно сформулирован в работе американского исследователя Уильяма Лангера «Дипломатия империализма» (William L. Langer, The Diplomacy of Imperialism), опубликованной еще в 1951 году, где автор предположил, что революционные лидеры армян рассчитывали, что вызванные их действиями страдания армян привлекут внимание к армянскому вопросу12. Спустя полвека он был повторен еще одним американским обществоведом Уолтером Лакером в книгах «Эпоха терроризма» и «Новый терроризм: фанатизм и оружие массового уничтожения» (Walter Laqueur, Age of Terrorism; The New Terrorism: Fanaticism and the Arms of Mass Destruction), в которых он предельно конкретно формулирует мысль, что армянские революционеры 1880-х и 1890-х предполагали, что их атаки на турок приведут к жестокому возмездию, которое, в свою очередь, вызовет национально-религиозную радикализацию армянского населения и сможет привести к интервенции западноевропейских стран против Османской империи13. Мы вполне солидарны с подобными утверждениями, поскольку они в полной мере не только характеризуют тактику армянских националистов в конце XIX — начале ХХ столетия, но и определяют место подобных приемов борьбы в контексте этногенеза армянского народа в составе населения Османской империи.

Во-вторых, боевики «Гнчак» и «Дашнакцутюн» совершали свои преступления (по крайней мере, на территории Российской империи) главным образом в местностях, где были сосредоточены армянские общины, переселившиеся в 1830-х годах из Персидского шахства или ранее входившие в политическую орбиту этого государства. Ярким примером объективного присутствия подобной тенденции в практике политического экстремизма армянских националистов в начале XX века является так называемая армяно-татарская резня 1905—1906 годов. Авторство этого определения принадлежит Владимиру Феофиловичу Маевскому, чиновнику Министерства иностранных дел Российской империи, который с 1880-х годов и до начала Первой мировой войны несколько десятилетий служил вице-консулом в различных административных центрах Восточной Анатолии, а поэтому не понаслышке знал всю подноготную пресловутого «армянского вопроса» во внутренней и внешней политике Османской и Российской империй. Будучи во время войны чиновником по особым поручениям Управления генерал-квартирмейстера штаба Кавказского фронта и в данной должности оказывая консультационную помощь русскому военному командованию в вопросах гражданского управления оккупированными территориями Османской империи, он издал в 1915 году в типографии Штаба Кавказского военного округа в Тифлисе книгу «Армяно-татарская смута на Кавказе как один из фазисов Армянского вопроса»14, в которой весьма подробно изложил как фактологию, так

12 См.: Langer W.L. The Diplomacy of Imperialism. 1890—1902. New York: Alfred A. Knopf, 1951.

13 См.: Laqueur W. Age of Terrorism. Boston, MA: Little, Brown, 1987; Idem. The New Terrorism: Fanaticism and the Arms of Mass Destruction. New York: Oxford University Press, 2000.

14 Маевский В. Ф. Армяно-татарская смута на Кавказе как один из фазисов Армянского вопроса. Тифлис: Тип. Штаба Кавказского военного округа , 1915.

и причинно-следственные связи армяно-азербайджанского конфликта начала XX столетия (в имперской и советской России азербайджанцев до 1926 года официально называли «закавказскими татарами»).

В контексте трагических событий того времени наиболее жесткие столкновения, в результате которых погибло около 2 тыс. человек, случились в Баку в феврале и августе 1905 года, а также в Нахичевани в мае того же года. Помимо этого армяно-азербайджанские столкновения происходили в Тифлисе (Тбилиси), Елизаветполе (Гяндже), Шуше, то есть тех местностях, в которых проживали армяне, перелившиеся в 1830-х годах на территорию владений Российской империи в Закавказье из Персии и не считавшие «эриванских» армян, переселившихся из Османской империи, из среды которых формировались в большинстве своем кадры боевиков АРФ «Дашнакцутюн», не только своими соплеменниками, но даже единоверцами15. Чтобы вовлечь их в орбиту формируемого средствами террора нового армянского этноса, националистам из «Гнчак» и «Дашнакцутюн» на территории современного Азербайджана пришлось приложить гораздо больше усилий и проявить много больше жестокости, чем это было сделано на территории Османской империи, где имущественный антагонизм армян и турок был гораздо сильнее, чем в российском Закавказье. Бывшие персидские армяне, переселившись в регион Центрального Кавказа, в силу своего более высокого социального развития в бытность под властью персидских шахов, оказались на более высоком уровне общественного, культурного и хозяйственного развития, чем бывшие турецкие армяне, что позволило им глубже интегрироваться в социально-экономическую жизнь региона, не прибегая к посредничеству Армяно-Григорианской Церкви. Чтобы вырвать эту часть армянства (назовем его условно «ба-кинско-карабахским») из привычного им уклада бытия и включить в состав формирующегося этноса, идеологам и боевикам «Гнчак» и «Дашнакцутюн» оказалось мало спровоцировать армяно-азербайджанские межэтнические и межрелигиозные столкновения (согласно оценке американского тюрколога Тадеуша Свентоховского (Tadeusz Swiçtochowski), в ходе столкновений 1905 года на территории современной Азербайджанской Республики было разрушено 158 азербайджанских и 128 армянских поселений16), им потребовалось еще совершить серию террористических актов в форме посягательства на жизнь высокопоставленных чиновников Российской империи, что, в свою очередь, автоматически превратило данный межобщинный конфликт из регионального в общероссийский.

В-третьих, в организации большинства преступлений армянских националистов в конце XIX — начале XX столетия на территории Османской и Российской империй, посредством которых идеологи и боевики «Гнчак» и «Дашнакцутюн» стремились произвести социальную модернизацию армянской этнорелигиозной корпорации, превратив ее из полиэтничной секты в единый народ, непосредственное содействие оказывала иерархия Армяно-Григорианской Церкви, священнослужители которой были не только пособниками в совершении криминальных деяний, предоставляя помещения церквей и доходных домов, входящих в комплекс церковного имущества, для хранения оружия и взрывчатки, но и их заказчиками. Самый ранний факт содействия со стороны Армянской Апостольской Церкви преступной деятельности армянских революционных националистов датируется 18 июня 1890 года, когда в помещении церкви Сурб Аствацацин в Эрзеруме османская жандармерия обнаружила склад стрелкового

15 Это объясняется тем, что в среде армянства в начале ХХ века существовало несколько религиозных центров, сохранявших за собой автономию в управлении отдельными частями ойкумены этой этнорелигиозной секты: так помимо Эчмиадзинского католикосата, формально являвшегося ведущим в структуре Армянской Апостольской Церкви, существовали также автокефальные Сисский католикосат и Стамбульский епископат, не подчинявшиеся де-факто Эчмиадзинскому синоду (об этом подробнее см.: ВертП. Глава церкви, подданный императора: Армянский католикос на перекрестке внутренней и внешней политики империи, 1828—1914. В кн.: Конфессия, Империя, Нация: Религия и проблема разнообразия в истории постсоветского пространства / Ред.-сост. И. Герасимов, М. Могильнер, А. Семенов. М.: Новое издательство, 2012. С. 165—206).

16 См.: Swigtochowski T. Russia and Azerbaijan: A Borderland in Transition. New York: Columbia University Press, 1995. P. 40.

оружия. Узнав об этом, экстремисты из числа местной армянской общины попытались сорвать проведение оперативно-розыскных мероприятий, в результате чего завязалась перестрелка и погиб жандарм и около 20 нападавших. В пределах Российской империи склады оружия в помещениях армяно-григорианских храмов начали находить в 1903 году, когда в соответствии с уже упоминавшимся выше Законом от 12 июня этого года начала проводиться учетная перепись церковных имуществ Армянской Апостольской Церкви для последующей их передачи под государственное управление. Первый склад оружия в помещении армяно-григорианской церкви был случайно найден чиновниками имперского Министерства государственных иму-ществ 2 сентября 1903 года при ревизии хозяйства Кафедрального собора во имя Св. Григория Лусаворича в Баку17, после чего стало ясно, что духовенство Армянской Апостольской Церкви пойдет на самые кровавые преступления, лишь бы сохранить в неприкосновенности находящееся в его собственности или управлении имущество, не останавливаясь даже перед организацией вооруженного мятежа против официальных властей Российской империи, у которых до этого пользовалось полным благорасположением и доверием.

Втянувшись в антиправительственную деятельность армянских революционных националистов, Армянская Апостольская Церковь, хотя и отбила посредством организации масштабных армяно-мусульманских погромов попытки имперских властей установить контроль над церковными финансами и имуществом, в реальности оказалась в стратегическом проигрыше. Предоставив находящиеся в собственности или управлении Церкви храмовые здания и объекты коммерческой недвижимости в распоряжение боевиков «Гнчак» и «Дашнакцутюн», иерархи и духовенство впоследствии объективно не смоги вернуть их под свой контроль, даже несмотря на то, что по настоянию наместника на Кавказе графа И.И. Воронцова-Дашкова в 1907 году действие Закона от 12 июня 1903 года было отменено. В итоге армянские революционеры-националисты установили над церковным имуществом и финансами контроль, аналогичный тому, какой предполагали установить власти Российской империи. Но между двумя этими разновидностями контроля была одна принципиальная разница: администрация Российской империи де-юре и де-факто сохраняла за Армяно-Григорианской Церковью право собственности на принадлежащие ей объекты недвижимости и финансовые средства, требуя лишь отчета об их использовании, тогда как функционеры и боевики «Гнчак» и «Дашнакцутюн» пользовались ими без всякого контроля со стороны Церкви, распоряжаясь ее имуществом и деньгами в своих интересах. После этого Армянская Апостольская церковь утратила статус духовного и интеллектуального лидера армянства, который по факту перешел к руководству политических группировок армянских националистов. За Церковью остались на непродолжительное время лишь представительские функции армянского этноса, но и те были объективно утрачены, после того как Российская и Османская империи прекратили существование и на их месте возникли светские республики — большевистская Советская России и кемалистская Турция. Подобный переход идеологического доминирования от институтов церкви к политическим институтам армянства был цивилизационно детерминирован и означал по сути завершение процесса социальной трансформации полиэтничной религиозной корпорации армян в новый этнос. Но случилось это только после окончания Первой мировой войны, в результате событий которой у армянского народа появилась новая объединительная идея коллективной трагедии вследствие применявшихся по отношению к их этнорелигиозной корпорации в Османской империи военно-полицейских репрессий в 1915—1916 годах, которые впоследствии были объявлены «геноцидом армян».

В-четвертых, в деятельности местных организаций «Гнчак» и «Дашнакцутюн» революционный радикализм, национально-религиозный экстремизм и политический терроризм мирно соседствовали с совершением преступлений против чужой собственности — рэкетом, грабежами и вымогательством, о чем без стеснения пишут современные армянские авторы. В частности, Л.И. Карапетян в добросовестно написанной и снабженной многочисленными

17 См.: Мустафаев Р. Указ. соч. С. 14.

ссылками на архивные источники статье «Из истории армянских политических партий на Кубани в начале XX века» сообщает весьма примечательные факты об армянской этнокрими-нальной деятельности в этом регионе Российской империи. Он пишет: «Значительное место в тактике дашнаков занимали экспроприации и террор. Архивы содержат ряд свидетельств о вымогательстве значительных сумм. В случае невыдачи прибегали к крайним мерам. Так, 22 июня 1906 года в Армавире Амбарцумом Овнатовым был убит за невыдачу 10 тыс. рублей купец Н. Шахназаров... В Безымянной волости по указаниям Агасина поощрялись экспроприации у русских. Причем в пользу комитета можно было отчислять лишь половину суммы (это означает, что вторую половину суммы вымогатель оставлял себе в качестве вознаграждения за свои криминальные труды. — О.К.)... Ряды экспроприаторов пополнялись провокаторами и шантажистами. Это дискредитировало партию. Поэтому в 1907 году на собраниях обсуждался вопрос об экспроприациях. Решили продолжать, но под строжайшим контролем партийных организаций. В противном случае за вымогательство предполагалось исключение из партии, предание террору. Именно за это летом 1907 года был убит неизвестный армянин. Такую же кару за присвоение партийных денег понес и член армавирской боевой группы Енох Тер-Аветисянц...»18 Как мы видим, рэкет и вымогательство денег как у своих единоверцев, так и проживавших поблизости соседей иной национальности были в начале XX столетия основными источниками получения средств и для осуществления деятельности, и для содержания боевиков армянских экстремистских группировок.

И, наконец, последняя черта, качественно отличавшая антиправительственные действия и преступления армянских националистов в конце XIX — первом десятилетии XX века. Все их криминальные деяния носили двойственный — с одной стороны, этноцентрический, а с другой — транснациональный — характер. Подобный феномен объясняется тем, что армянская этнорелигиозная корпорация долгое время находилась в диаспоральном рассеянии и отчасти объединялась лишь идеологическим руководством Армяно-Григорианской Церкви, что позволяло вербовать боевиков для совершения преступлений в какой-либо местности с целью вырвать местную армянскую общину из рутины локального социума в любой иной точке армянской ойкумены.

В истории имеются многочисленные примеры, когда армянские боевики, уроженцы российского Закавказья, совершали преступления на территории Османской империи или Персидского шахства. И, наоборот, есть документально зафиксированные факты того, что этнические армяне, являвшиеся гражданами Соединенных Штатов, еще в начале XX столетия приезжали на Кавказ, чтобы обучать там боевиков местных организаций «Гнчак» и «Дашнакцу-тюн» изготавливать и использовать самодельные взрывные устройства. Самый ранний из известных случаев подобного рода датируется 29 августа 1903 года, когда в городе Карс на квартире некоего Таноева, расположенной неподалеку от казарм 155-го пехотного Кубинского полка, американский подданный, армянин по национальности, Джон Нахикьян занимался изготовлением ручных гранат, но в результате самоподрыва вследствие неправильного хранения динамита и иных взрывчатых веществ погиб сам и убил хозяина квартиры19. Примеры подобного рода в более поздней истории армянской террористической активности встречаются в изобилии, мы же упоминаем здесь о данном инциденте для того, чтобы наглядно показать, что с самого начала своего практического проявления армянская революционная и террористическая активность носила транснациональный характер и государственные границы различных стран не создавали особых препятствий ее осуществлению.

Прекрасно осознававший все эти аспекты и обстоятельства прокурор Эчмиадзинского синода Армяно-Григорианской Церкви А. Френкель так характеризовал их в 1907 году: «Есть основания полагать, что наше правительство в период с 30-х до 80-х годов прошлого столетия, по меньшей мере, игнорировало (а может быть, находило выгодным) тесную

18 Карапетян Л.И. Указ. соч. С. 89—90.

19 См.: Мустафаев Р. Указ. соч. С. 13.

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

связь армянских организаций в России и Турции. Из пределов России беспрепятственно направлялись в Турцию оружие, боевые припасы и широкая помощь деньгами и добровольцами-армянами.

Политические беженцы-армяне находили верный приют в наших пограничных областях, и в настоящее время этих беженцев накопилось на Кавказе свыше 50 000. Половина этих непрошеных гостей не имеет легитимации. Большинство преступников на Восточном Кавказе — турецкие армяне. Равнодушие к солидарности русских и турецких армянских организаций принесло и другие опасные плоды. В течение 70 лет, 3—4 поколения армянской молодежи воспитывались в идеях сопротивления правительству (хотя бы турецкому), получали политическое восприятие, приучались к мысли о возможности и законности борьбы с властью. Масса армянской молодежи после закрытия армянских школ на Кавказе направилась в Швейцарию и Германию, откуда большей частью возвращались готовыми социалистами. Пропаганда социализма была плодотворна среди армянского городского населения, ибо у горожанина-армянина нет родины, которой он гордился бы, а только горькое сознание, что его народ уже 1 300 лет — раб и всеми ненавидимый паразит. При таком историческом наследии и национальном багаже очень легок переход к интернационалу, к проповеди соединения пролетариев всех стран. Нашелся повод для армянских революционеров. В 80—90-х годах было обращено внимание на вредное направление преподавания в армянских школах, была замечена очевидная связь между Эчмиадзинским патриархом и туземными и иностранными революционными организациями, а также установлены дефекты в управлении церковными и монастырскими армянскими имуществами.

Эти обстоятельства в связи с общим направлением политики тогдашнего Кавказского начальства вызвали появление известных распоряжений о закрытии армянских школ, лишении права патриарха вершить единолично дела брачные, о языке, присяге, отобрании церковных имуществ и т.п. Этого было достаточно, чтобы поднять массу армянского народа против русского правительства. Армянские революционные силы уже к этому времени имели достаточную подготовку, и моральную, и материальную. В прокламациях слово «Турция» было заменено «Россией». И подобно тому, как несколько лет назад русскоподданные армяне везли в Турцию оружие и добровольцев, так и теперь турецкие армяне «фидаи» стали переходить русскую границу...»20

Вполне очевидно, что транснациональный характер армянской политической преступности был обусловлен параллельным влиянием двух факторов. С одной стороны, армянские националисты пользовались неизменным покровительством официальных властей Российской империи и целого ряда стран Западной Европы (прежде всего Великобритании и Франции), видевших в армянском политическом экстремизме организованную силу, способную существенно ослабить военно-стратегические и геополитические позиции Османской империи в Передней Азии и на Ближнем Востоке и способствовать проникновению туда консолидированного европейского влияния. С другой стороны, организационное единство рядов армянских экстремистов обеспечивалось всесторонней поддержкой Армянской Апостольской Церкви, которая, по сути, на рубеже XIX и ХХ столетий передала все доходы от эксплуатации находящегося в ее собственности или управлении коммерческого имущества на содержание партии «Гнчак», действовавшей преимущественно на территории Османской империи, и Армянской революционной федерации «Дашнакцутюн», проявлявшей повышенную активность на территории Российской империи, без чего эти экстремистские организации вряд ли могли добиться столь большого успеха в осуществлении своей противоправной деятельности. Однако политика поощрения или как минимум попустительства в отношении армянского национального

20 РГИА. Ф. 821. Оп. 7. Д. 96. Л. 260—261.

экстремизма, проводимая в указанное время административными властями Российской империи на Кавказе, имела эффект бумеранга, доказательством чего стали события «армяно-татарской резни» 1905—1906 годов, нанесшие политическому имиджу России в мусульманском мире и хозяйству Закавказья непоправимый ущерб.

Тема «геноцида армян» как объединяющий фактор армянского народа

Полное и окончательное обособление армян в социальной и хозяйственной структуре Закавказья (как российского, так и турецкого) завершилось во время Первой мировой войны и сразу после нее, что было связано с совокупностью военных конфликтов дашнакской Республики Армении с соседними странами, во время которых регулярные вооруженные формирования армянских националистов в большей степени осуществляли массовые убийства и погромы местного мусульманского населения (особенно на территории современной Турции и Азербайджана), чем участвовали в боях. Приводить каких-то специальных доказательств в пользу справедливости данного утверждения мы не будем, поскольку они в полном объеме присутствуют в публикациях иных авторов21. Укажем только, что подобные преступные деяния зачастую вызывали крайне жесткие ответные меры со стороны правительств тех стран, против народов которых они совершались (прежде всего речь идет о военных властях Османской империи), которые масштабом военно-полицейских репрессий в отношении мятежного армянского населения тыла действующей армии полностью исключили возможность его влияния на ход и исход войны. Впоследствии эти военно-полицейские репрессии и сопряженные с ними депортации армянского населения с побережья Средиземного, Черного и Мраморного морей в пустынные области современного Северного Ирака получили в армянской литературе название «геноцида армян в Османской империи», но данное определение по целому ряду оснований вызывает у нас комплекс сомнений в его семантической достоверности и объективности.

Не вдаваясь в формально-правовые аспекты этого вопроса (на момент проведения репрессий юридического понятия «геноцид» как такового не существовало, а поэтому подобные действия военной администрации против мятежного населения не были запрещены нормами международного права), укажем, что дата начала военно-полицейских мероприятий — 24 апреля 1915 года — на один день предшествует другой важнейшей дате — началу операции союзных вооруженных сил стран Антанты на средиземноморском театре военных действий. 25 апреля 1915 года, то есть уже на следующий день после получения османскими войсками приказа о проведении полицейских акций в тылу действующей армии, началась Дарданелль-ская десантная операция объединенного франко-британо-российского флота, высадившего на Галлиполийский полуостров (Гелиболу) австралийско-новозеландский армейский корпус (Australian — New Zealand army corp., ANZAC) британских колониальных войск, который должен был развить наступление в сторону европейской части Стамбула. Одновременно с началом десантной операции солдаты армянских рабочих батальонов в османских морских крепостях и фортах, расположенных вдоль Дарданелльского пролива, должны были поднять

21 См.: Маевский В.Ф. Указ. соч.; Мустафаев Р. Указ. соч.; Наджафов Б. Указ. соч.; Преступления армянских террористических и бандитских формирований против человечества: XIX—XXI вв.: краткая хронологическая энциклопедия; Рустамова-Тохиди С.А. Март 1918 г. Баку. Азербайджанские погромы в документах. Баку: Индиго-пресс, 2009; Рустамова-Тохиди С.А. Куба. Апрель-май 1918 г. Мусульманские погромы в документах. Баку: Индиго-пресс, 2010; HylandF.P. Op. cit.; Swigtochowski T. Op. cit.; The Armenian Atrocities and Terrorism.

вооруженный мятеж и блокировать действие батарей береговой артиллерии, обеспечив тем самым беспрепятственное движение объединенного флота стран Антанты в Мраморное море. 19 апреля германская военная разведка передала сведения об этом османскому военному командованию, после чего было принято решение провести превентивную военно-полицейскую акцию, не допустить мятежа и уничтожить его организаторов, что и было сделано сначала в окрестностях Стамбула, а затем в окрестностях крупнейших приморских городов (Трабзона, Синопа, Измира)22. Все это позволяет нам утверждать, что военно-полицейские действия в отношении армян в Османской империи в апреле 1915 года имели характер превентивных мер по предотвращению организованного военного мятежа в поддержку генерального наступления неприятельских вооруженных сил, а поэтому не являлись злонамеренными действиями по истреблению мирного населения, как это активно пытаются сегодня представить армянские авторы.

Тема так называемого геноцида армян в Османской империи во второй половине ХХ века стала объединяющей идеологемой армянства, посредством которой было достигнуто два позитивных для него результата в деле этногенеза и последующей окончательной консолидации этноса. С одной стороны, эта идея способствовала формированию единой доминанты этнической, а если быть более точным, то этнополитической самоидентификации для всех представителей армянского народа, независимо от места их проживания, будь то регион Закавказья либо какое-то иное место диаспорального рассеяния. С другой стороны, тема пресловутого «геноцида» оставляла за скобками или отодвигала на второй план прежде главенствовавшую идею этнорелигиозного единства армян, что способствовало практически бесконфликтной смене организационной структуры, выполняющей функцию консолидирующего начала армянского этноса: если еще в начале ХХ столетия ее исполняла Армянская Апостольская Церковь, то после 1920 года ее постепенно начала монополизировать Армянская революционная федерация «Дашнакцутюн», победившая в конкурентной борьбе за право и возможность доминирования в среде армянства и когорту функционеров партии «Гнчак», и армяно-григорианское духовенство. Последнее обстоятельство позволило армянам мира окончательно сбросить замшелые одежды сектантского религиозного единства, свойственные феодальному этапу развития этого этноса, и избрать политическое единство своего народа под руководством политического института — партии организованного меньшинства, навязавшего свою волю неорганизованному большинству, являющегося вполне естественной, а потому неотъемлемой частью современного буржуазного миропорядка.

Тема исторического возмездия тюркским народам за собственную неспособность обрести национальную государственность в 1910—1920-х годах стала на три четверти столетия своеобразной идефикс армянского национализма, своего рода нулевой точкой отсчета в пространственной системе координат политического мейнстрима, по которой определялось субъективное (индивидуальное) или даже коллективное соответствие доминантной идеологеме, являющейся очередным инструментом этногенеза данного народа. Иными словами, все, кто приветствовал и одобрял идею присутствия темы «геноцида армян» в новейшей истории Турецкой Республики, считались и публично объявлялись друзьями этого этноса, а все, кто придерживался противоположной точки зрения, подвергались интеллектуальной или даже финансовой обструкции и именовались его врагами. Тем самым не только поддерживалось монохромное восприятие мира по принципу «свой — чужой», что лишний раз является сви-

22 Об этом подробнее см.: БольныхА.Г. Морские битвы Первой мировой: трагедия ошибок. М.: АСТ, 2002; Коленковский А.К. Дарданелльская операция. М. — Л.: Государственное издательство, 1930; Корбетт Ю.С., Нью-болт Г. Операции английского флота в Первую мировую войну: В 3-х тт. М. — Л.: Военно-морское издательство, 1941; МурхедА. Борьба за Дарданеллы. Решающее сражение между Турцией и Антантой / Пер. с англ. А.С. Цыплен-кова. М.: Центрполиграф, 2004; Фалькенгайн Э. фон. Верховное командование 1914—1916 гг. в его важнейших решениях / Пер. с нем. М.: Государственное издательство, 1923;MontgomeryA.E. The Anzac Illusion: Anglo-Australian Relations during World War I. Cambridge: Cambridge University Press, 1994.

детельством ригидности массовых психологических этносоциальных установок у основной массы представителей армянского этноса, но и формировалось стереотипное восприятие армян у других народов, что способствовало дальнейшему обособлению и диссимиляции армян в окружающем их социуме. По сути, мы можем говорить о новом этапе в эволюции этнопсихологии армянства, когда на смену искусственному навязыванию чувства коллективной ответственности за преступления, совершенные немногочисленной, но сплоченной корпорацией революционеров-националистов против мусульманских народов, пришло формирование чувства коллективной обиды за то возмездие, которое постигло их за ранее совершенные злодеяния.

Тема пресловутого «геноцида армян» имеет еще одну важную особенность, которая переносит ее из области социально-политической в сферу историко-криминологическую. Дело в том, что данная мифологема на протяжении практически всего XX столетия — с начала 1920-х до начала 1990-х годов — была идеологическим обоснованием присвоенного себе армянами права осуществлять террористическую и иную сопряженную с ней криминальную деятельность не только против государства и народа Турецкой Республики, но и против тех стран и народов Европы, которые пресекали и карали преступные деяния армянских националистов. Получается, что активно осуществляемая в настоящее время пропаганда тезиса об ответственности турецкого и азербайджанского народов за так называемый геноцид армян, якобы имевший место в 1910-х годах, служила и служит основанием для оправдания и поощрения преступлений терроризма армянских националистов, число которых за последнюю четверть XX века (не считая военных преступлений во время нагорно-карабахского конфликта) превысило 300 инцидентов23. Однако такое положение дел противоречит нормам ст. 1 федерального Закона «О противодействии экстремисткой деятельности» от 25 июля 2002 года № 114-ФЗ24, которая относит действия, содержащие в себе «публичное оправдание терроризма» к разряду экстремистских. Следовательно, сам тезис о существовании в истории народов Закавказья вопроса «геноцида армян в Османской империи», долгие годы провоцировавший терроризм членов армянских националистических группировок в различных странах мира, также является экстремистским.

При рассмотрении вопроса о пропаганде тезиса «геноцида армян в Османской империи» объектом изучения, безусловно, должен стать его коммерческий аспект, на который большинство современных исследователей не обращают внимания. Однако его изучение помогает отчасти понять вполне легальные механизмы финансирования экстремистской деятельности армянства, что, в свою очередь, позволяет говорить о его ауторепродуцировании, или самовоспроизводстве как успешного коммерческого предприятия. Наглядно оценить масштаб усилий, вложенных армянскими пропагандистами в популяризацию темы «геноцида армян в Османской империи» в глазах мировой общественности, позволяет фундаментальное исследование Джандана Бадема «Библиография турецко-армянского вопроса», изданное на турецком и английском языках в Стамбуле в 2007 году25. Автор собрал и аннотировал для своих турецких коллег 4 450 наименований книг на турецком, русском, английском, французском, немецком, армянском и иных языках, изданных в различных странах мира в период с конца XIX века до 2006 года и посвященных различным аспектам армяно-турецкого противостояния в Османской империи (в современной турецкой историографии эта тема в качестве альтернативы пропагандируемому армянской стороной тезису «геноцида» получила название «турецко-армянского вопроса»).

23 The Armenian Secret Army for the Liberation of Armenia: A Continuing International Threat. A Research Paper [http://www.foia.cia.gov/sites/default/files/document_conversions/89801/D0C_ 0005462031.pdf].

24 Собрание законодательства Российской Федерации. 2002, 29 июля, № 30. Ст. 3031; 2013, 8 июля, № 27. Ст. 3477.

25 См.: Badem C. Turk-Ermeni Sorunu Biblyografyasi = Bibliography of Turkish-Armenian Question. Istanbul: Aras,

2007.

Анализ содержания этого собрания библиографических материалов показывает, что больше половины книг (более 2 200 наименований), посвященных тематике «турецко-армянского вопроса», или «геноцида армян в Османской империи», на основных языках мира было выпущено в период именно с 1975 года по 1995 год, то есть в годы наиболее активной деятельности армянских террористических организаций «Армянская секретная армия освобождения Армении» (ASALA) и «Коммандос справедливости за геноцид армян» (JCAG). Фактически в указанные два десятилетия буквально каждую неделю в какой-либо стране мира выходила книга, посвященная истории или современности турецко-армянского или армяно-тюркского противостояния, что с полным правом можно считать самой масштабной пропагандистской спецоперацией, параллельно приносящей финансовый успех ее организаторам, но не достигшей какого-либо существенного интеллектуального результата. Констатируя данный факт, мы с полной уверенностью можем говорить, что террористическая деятельность указанных групп немало способствовала и содействовала тому, что литература, разъясняющая позицию армянской стороны, в соответствующий промежуток времени пользовалась в мире самой высокой популярностью, поскольку издавалась в значительном количестве наименований и большими тиражами, принося прибыль издателям и авторам. По сути, мы с высокой долей достоверности можем говорить, что несколько десятков актов террора, осуществление которых не потребовало значительных материальных затрат, обеспечило коммерческий эффект выходу в свет более чем двух тысяч изданий совершенно специфической тематики, что с позиций экономики может считаться примером одной из самых эффективных глобальных в современной истории человечества рекламных кампаний коммерческого продукта медийно-полиграфической индустрии.

Конечно, интерпретировать армянский терроризм как исключительно коммерческое предприятие с нашей стороны было бы по меньшей мере аморально, поскольку это будет оскорблять память его жертв. Но тот факт, что террористическая деятельность ASALA и JCAG способствовала коммерческому успеху огромного количества изданий, вышедших в свет в различных странах и на различных языках, наглядно и убедительно свидетельствует, что помимо идеологических или политических целей средствами армянского терроризма успешно достигались также (пусть и неосознанно) и социально-экономические цели, в том числе и достижение коммерческого успеха. Мы не намерены рассматривать ASALA и JCAG как некое подобие этнокриминальных группировок типа имевших итальянское происхождение американских преступных синдикатов «Коза ностра» или «Каморра», деятельность которых имела исключительно экономическую направленность, без наличия какого бы то ни было элемента идеологии или политики (если, конечно, не брать во внимание влияние патримониальных традиций этнических обычаев автохтонного населения Неаполя и Сицилии). Вместе с тем мы не можем не отметить того организующего и структурирующего влияния, которые оказывали боевики ASALA и JCAG непосредственно на саму диаспору и на взаимоотношения внутри нее, с одной стороны, консолидируя людей на достижение общих целей, а с другой стороны, выстраивая между ними социальную иерархию в зависимости от происхождения и заслуг перед этносом или социальными общностями внутри него.

В последней четверти ХХ столетия политический терроризм стал консолидирующим фактором для армянской диаспоры, которая волей-неволей была вынуждена сплотиться вокруг транснациональных организационных структур «Гнчак» и «Дашнакцутюн», оказывавших идеологическое (в контексте темы «ответственности турецкого народа за геноцид армян 1915 г.») и политическое прикрытие противоправной деятельности боевиков ASALA и JCAG. В результате диаспора перестала быть сетью локальных маргинальных общин, претендовавших лишь на сохранение национально-культурной самобытности своих членов, и превратилась в глобальную политическую корпорацию, которой стало под силу решение выстраданной веками задачи создания в Закавказье моноэтнического армянского государства. Для этого имелась в наличии главная социальная предпосылка — структурно организованный народ, готовый вступить в борьбу за обретение своей государственности и соответствующего ей статуса полити-

ческой нации. Практическим инструментом решения этой геополитической задачи стала террористическая война, которую развязали боевики армянской диаспоры сначала в отношении официальных властей Нагорно-Карабахской автономной области Азербайджанской ССР (1988—1989 гг.), в затем — против азербайджанского народа и зарождающихся государственных структур Азербайджанской Республики (1990—1991 гг.). Со временем террористическая война переросла в полноценный межгосударственный вооруженный конфликт (1991—1994 гг.), боевые действия которого хотя и были приостановлены, но причины, его породившие, и последствия, связанные с оккупацией армянскими вооруженными формированиями значительной части суверенной территории Азербайджанской Республики, до сих пор не получили своего политико-дипломатического разрешения. По сути, мы можем говорить о том, что вооруженная агрессия против Азербайджана в 1988—1994 годах стала апогеем длившегося более века процесса социальной трансформации и модернизации армянского народа из состояния полиэтничной религиозной секты, социальное развитие которой находилось на стадии родо-племенных отношений, до состояния полноценной политической нации, создавшей и сумевшей сохранить на протяжении уже значительного периода времени свою моноэтничную государственность.

Заключение

Подводя итог сказанному выше, мы должны сформулировать принципиальный вывод: формирование армянской политической нации на всем полуторавековом протяжении ее этногенеза проходило под аккомпанемент выстрелов и взрывов, а важнейшими вехами на этом пути были политические убийства и иные террористические акты. Национально-религиозный экстремизм и политический терроризм были основной движущей силой социальной трансформации и модернизации армянского народа, без воздействия которых он вряд ли смог бы за столетие — временной промежуток по меркам всемирной истории ничтожный — проделать революционный по интенсивности трансформации цивилизационный скачок из социума эпохи Раннего Средневековья в индустриальное общество. К сожалению, столь интенсивная социальная модернизация этого народа была оплачена жизнями многих сотен тысяч людей — как самих армян, так и погибших от их рук представителей мусульманских и европейских народов.

Мы не видим в этом объективно-историческом процессе ничего дурного или предосудительного, поскольку формирование каждой из ныне существующих политических наций всегда имело свои специфические черты, качественно отличающие каждую из них от подобных. Так, доминантной чертой формирования российской нации было пассионарное православное мессианство, помноженное на идею возрождения империи Чингисхана под скипетром христианского монарха. Германская нация была создана, по образному выражению канцлера Германской империи Отто Бисмарка фон Шенхаузена, «железом и кровью». Американская нация сложилась как меркантильный по своей сути конгломерат потомков разноплеменных европейских эмигрантов, британских работорговцев и привезенных ими из Африки рабов. Современная армянская нация, появившаяся на политической карте мира четверть века назад, стала логичным и закономерным продуктом национально-религиозного экстремизма и политического терроризма, целенаправленно проводившихся в жизнь с последней четверти XIX и до конца XX столетия. И с такой характеристикой через какие-то полвека она войдет во все учебники новейшей политической истории.

Аннотация научной статьи по истории и археологии, автор научной работы — Кузнецов Олег

Похожие темы научных работ по истории и археологии , автор научной работы — Кузнецов Олег