CC BY
50
ТЕМА НОМЕРА: ВОКРУГ ФУКО
Наследие Мишеля Фуко: Преемственность и попытки нового прочтения: Введение к тематическому разделу
Мишель Фуко, французский философ и историк культуры (1926-1984), принадлежит к числу тех социальных мыслителей, которые интересны не только содержанием своего интеллектуального наследия, но и самим процессом его конституирования, т.е. формирования и трансформации идей и предмета исследования, с одной стороны, и их оценки и восприятия (в том числе опосредованного временем) - с другой. Под этим углом зрения примечательным представляется проект, начатый несколько лет назад британским издательством Ра^гауе МаошШаи, которое подготовило к печати и приступило к публикации на английском языке всех лекционных курсов, прочитанных Фуко в Коллеж де Франс в 19701980-х годах1. Помимо образовательно-просветительской этот проект имеет и другую задачу - представить самой широкой аудитории наследие французского мыслителя в том ракурсе, который в наибольшей степени импонировал его автору: в форме живой речи, непосредственного обращения к слушателям, что предполагает их ответный отклик. Как известно, Фуко не довольствовался академическим форматом изложения своих мыслей относительно общества, феномена власти, археологии знания, генеалогии власти-знания, эстетики существования и заботы о себе; он охотно развивал их в выступлениях, эссе и интервью (которые сегодня опубликованы в виде отдельных сборников)2. В этом отношении Фуко являл собой
1 См., например: Foucault M. Security, territory and population: Lectures at the Collège de France, 1977-1978. - N.Y.: Palgrave Macmillan, 2009.
2 Foucault M. Dits et écrits. - P.: Gallimard, 1994. - T. 1-4.
«великолепный образец публичного интеллектуала, едва ли не последний в этом роде, если оставить в стороне политических ораторов и медийные персонажи», - замечают Куз Венн и Тициана Тер-ранова в предисловии к специальному выпуску журнала «Theory, culture & society», которым его редакция почтила память философа в год 25-летия со дня его кончины1. Цель этого выпуска во многом перекликается с замыслом проекта Palgrave Macmillan - привлечь внимание социальных аналитиков к насущным проблемам современного общества и наук об обществе, сохранив «дух Фуко» и его методологический арсенал. Именно поэтому данный выпуск получил название «Мышление после Фуко»: собранные здесь статьи должны были стать своего рода комментарием к его лекциям в Коллеж де Франс, которые, в свою очередь, позволяют увидеть в новом свете концепцию биополитики и критику неолиберализма, рассуждения о «рождении тюрьмы» и «техниках работы над собой» и т.д. Содержание этого выпуска, по замыслу его редакторов, призвано сделать очевидным становление постфукианской методологии социально-философского и культурно-исторического анализа, где, наряду с критикой Фуко, сохраняется принцип генеалогической реконструкции в качестве предпосылки «историй настоящего» с его ключевыми - экономическими, политическими, экологическими, культурными - проблемами.
В распоряжении российского читателя сегодня имеются переводы большинства фундаментальных работ Фуко, включая часть лекций 1970-1980-х годов2. На этом фоне тем более плодотворным может оказаться его знакомство с новейшими дискуссиями западных социологов, сосредоточенными «вокруг Фуко». В настоящий тематический раздел РЖ включены рефераты некоторых статей, опубликованных в упомянутом выше выпуске «Theory, culture & society», где рассматриваются понятие биовласти, концепция пра-
1 Venn C., Terranova T. Thinking after Foucault // Theory, culture & society. -
L., 2009. - Vol. 26, N 6. - P. 1-11.
2
См., например: Фуко М. Безопасность, территория, население // Фуко М. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью. - М.: Праксис, 2005. - Ч. 3; Фуко М. Ненормальные: Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1974-1976 учебном году. - СПб.: Наука, 2004; Фуко М. Нужно защищать общество: Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1975-1976 учебном году. - СПб.: Наука, 2005.
вительственности, новые формы духовных практик и этика становления саморефлексирующего субъекта. Критериями отбора материалов для реферирования в данном случае послужили нетривиальность критической рефлексии «по поводу Фуко», оригинальность реконструкции тех или иных идей французского мыслителя наряду с намерением выйти за их пределы и наметить ту самую постфукианскую перспективу социокультурного анализа, о которой говорили Венн и Терранова. Кроме того, в тематический раздел вошли рефераты работ британских, немецких и австрийских авторов, фокусом которых стала специфика историко-социальных подходов в обществознании, использующих методологический инструментарий Фуко, а также эффективность последнего в контекстах социополитического анализа терроризма и изучения дискурсивной логики массмедиа.
Открывает тематический раздел знаменитая «тюремная лекция» Фуко, прочитанная им в университете Монреаля в 1976 г. Выступив с критикой популярного в те годы увлечения «альтернативными» пенитенциарными учреждениями, не предполагавшими обязательного ограничения «телесной свободы» преступника, Фуко на ряде примеров показал, что подобные учреждения не подразумевают ничего нового либо прогрессивного. Во-первых, они воспроизводят в иных формах классические принципы тюрьмы XIX в.: раскаяние как предпосылка социальной реабилитации; семья как проводник закона и нравственного порядка; принудительный труд как инструмент исправления. Во-вторых, попытки либерализации западной системы уголовного преследования оборачиваются беспредельным расширением функций социального контроля, их беспрепятственным проникновением во все сферы жизни общества и среды обитания правонарушителя и реальной опасностью заражения «тюремным вирусом» всего социального организма. Другой аспект «тюремной лекции» связан с генеалогией института тюрьмы. Анализ его возникновения на рубеже ХУШ-Х1Х вв. и последующей трансформации в ответ на меняющиеся экономические и политические потребности социальных элит подготовил вывод Фуко о том, что проблема тюрьмы не может быть не только решена, но даже адекватно сформулирована в терминах теории наказаний. Несостоятельна также и ее постановка только в рамках социологии или психологии преступности. Вопрос об исторической роли и
перспективах этого социального установления следует обсуждать исключительно с позиций «политической экономии преступности». Такой подход делает очевидным тот факт, что тюрьма изначально создавалась не как институт борьбы с преступностью, а как инструмент иерархической организации криминальной сферы, способ дифференциации противоправных действий и механизм перераспределения дивидендов криминальной экономики в интересах властных структур, замечает Фуко.
Х. Шефер обращается к проблеме обоснования Фуко дискурсивных изменений применительно к задачам современной социои-сторической праксеологии. Главное методологическое достижение французского мыслителя, которое может стать ориентиром для праксеологической аналитики наших дней, автор видит в его стремлении связать макроперспективу осмысления исторических сдвигов с микроперспективой обсуждения отдельных конкретных практик. Шефер аргументирует свою позицию в ходе ретроспективного обзора трудов Фуко разных лет, прослеживая этапы разработки названной проблемы - от описания гомогенных дискурсивных структур («Слова и вещи»), через постановку вопроса о характере их изменений («Археология знания») до формирования динамической концепции конкурирующих форм знания и анализа причин не только изменчивости, но и устойчивости дискурсивных практик. Свою задачу Шефер видит в том, чтобы высветить прак-сеологическую направленность суждений Фуко о дискурсивной трансформации и показать их перспективность в контексте новейших праксеологических теорий, где дискурсивные практики рассматриваются как части всеобъемлющей «связи слов и дел». Их сторонники считают оппозицию текстовых и деятельностных подходов порождением сугубо аналитического разграничения речевой и поведенческой практик. Фуко разделял эту точку зрения, полагая, что дискурсивные практики могут быть поняты только в комплексе с практиками недискурсивными. В работе «Забота о себе», посвященной греческой культуре самообладания, он доказательно иллюстрирует эту мысль на примере исторического развития практик, направленных на формирование субъекта.
Вопреки распространенным толкованиям фукианской модели дискурса, продолжает Шефер, уже в «Археологии знания» подчеркивается, что дискурс - это не текст, а практика, конституирующая
объект знания, материальность которой устанавливается в ходе аналитической работы. Праксеологическая установка Фуко проявляется и в его представлении о дискурсе как о «воспроизводящейся материальности» согласованной совокупности высказываний - рутинной практике, в основе которой лежит неявное телесно укорененное знание. Генеалогические принципы анализа - антиэссен-циализм, контекстуальность и гетерогенность - подразумевают именно праксеологическое осмысление ненадежности, неожиданности и неподвижности вещей. Генеалогия, по Фуко, есть предприятие для выявления разнородности того, что принимают за единство. Анализ дискурсивных изменений не может быть результативным вне анализа институциональных и материальных аранжировок. Эти методологические посылки Фуко образуют фундамент для расширения предметных рамок социоисторических исследований за счет включения в них дискурсивного, институционального, телесного и материального теоретических изменений, полагает Шефер.
Фукианская «забота о себе», или «техники работы над собой», но уже в виде поиска новых форм духовности, составляет предмет рассмотрения в статьях П. Рабиноу и Э. Кэмпбелл. При этом Рабиноу акцентирует попытку Фуко осмыслить новые формы социализации и трансформации субъекта в его отношениях с другими, а Кэмпбелл апеллирует к этике становления в связи с анализом культуры нарциссизма как характеристики современного «авто/биографического общества», где этика коллективной жизни подчинена эгоистической эстетике существования. Если Рабиноу делает упор на реконструкции этических идей Фуко в контексте его лекций 1981-1982 гг., то Кэмпбелл привлекает возможность использования этих идей для осмысления новейших социологических исследований идентичности и субъективности в терминах авто/биографии.
Фукианская практика саморефлексирующей субъективности, пишет Рабиноу, сосредоточена вокруг трех ключевых вопросов: что значит мыслить; каким образом следует это делать; в каком направлении надлежит двигаться по этому пути? В лекциях Фуко начала 1980-х годов автор усматривает намерение «сопоставить вчера и сегодня» применительно к рождению экспериментальных форм взаимоотношений между людьми - форм, которые могли бы конституировать различие между тем, что мыслитель называл ис-
черпавшим себя пространством современности, и пространством будущего, где все будет обстоять иначе. Для Фуко, как некогда для Ницше, характерен постоянный интерес к процессу становления, т.е. к тому, что происходит в настоящем и чем становится настоящее в отличие от прошлого. Обоим мыслителями свойственно также состояние непрерывного поиска, выражавшегося в пристальном внимании к работе над собой. С этой точки зрения, замечает Раби-ноу, почти все работы Фуко могут быть причислены к разряду несвоевременных апелляций (по аналогии с «Несвоевременными мыслями» Ницше), к новым формам практик, творчества и духовности. Под духовностью Фуко подразумевал поиски и практики трансформации субъектом самого себя - с тем чтобы получить доступ к истине. Выдвигая ряд гипотез по поводу взаимоотношений европейской философии и категории «духовность», он подчеркивал, что и в дохристианской, и в христианской традициях истина выступала следствием самопреобразования субъекта путем аскезы и прочих техник, результатом которых являлся «отклик истины в субъекте». Назначением духовности Фуко считал спасение, но не столько как очищение от скверны, сколько как деятельную субъективную трансформацию: спасение сообщает устойчивость и постоянство доступу субъекта к самому себе и потому неотделимо от его работы над собой на протяжении жизни.
По мнению Э. Кэмпбелл, возвращение фукианских «технологий Я» в политическую и в особенности в этическую сферы социальной жизни (все чаще рассматриваемой в терминах авто/биографического общества) способствует переосмыслению социокультурных связей между людьми, объединенными общими интересами. Выступая против обвинений Фуко в «моральном нигилизме» и считая некорректным противопоставление его этики становления его же эстетике существования, Кэмпбелл стремится обозначить точки пересечения этического и эстетического во взглядах Фуко, с одной стороны, и в практиках авто/биографического общества - с другой. Автор имеет в виду, что изучение эстетических аспектов прочтения и написания авто/биографий подготавливает адекватное понимание сущности этического отношения к себе и другим «в духе Фуко». Фуко нередко упрекают в намерении подчинить этику панэстетизму, свести моральные категории к вопросам стиля, интуиции или удовольствия. Аналогичным обра-
зом эстетику существования трактуют как перформанс, нарцисси-ческую поглощенность собой, агрессивное самовосхваление, а ее рефлексивные параметры - как микрополитику чувственных желаний. Для автора, однако, очевидна связь так называемого морального нигилизма французского мыслителя с его нежеланием ставить знак равенства между этикой вообще и авторитарной этикой моральных кодов, предписаний и нормативов - в частности.
Рассматривая эстетику существования как квинтэссенцию авто/биографического общества, Кэмпбелл выдвигает на первый план понятие «чувствительности» (к себе и другим) как главной движущей силы этической установки. Тот факт, что Я оказывается «рабочей поверхностью социального», не только бросает вызов доминирующему социологическому дискурсу относительно субъекта и общества, но и предопределяет условия и понятие этического. Тем самым снимается противопоставление эстетического мира желаний, культа телесности и самолюбования, с одной стороны, и этической сферы коллективного действия - с другой. Поэтому культурные практики современности, свидетельствующие о «повороте к Я» - диеты, фитнес, пластическая хирургия и авто/биография, - не должны расцениваться в качестве нарциссиче-ских либо антисоциальных. Напротив, в этих практиках следует видеть предпосылки этически и социально укорененной «чувствительности» к себе и другим, заключает Кэмпбелл.
Статьи Ю. Тэкера, Д. Мейси и С.Дж. Кольера посвящены концепции биополитики и связанному с ней понятию биовласти («власти над жизнью»), которые анализируются как с точки зрения их исходного содержания в работах Фуко, так и в плане их возможного развития и переосмысления применительно к проблемам наших дней. Ю. Тэкер обращается к идее биополитики в связи с обсуждением истории эпидемий в Европе; фокусом статьи Д. Мей-си выступают исторические и современные аспекты «дискурса расовой войны»; С.Дж. Кольеру представляется необходимым осмыслить понятие «власти над жизнью» в рамках разработанной им «топологии власти» (на материале сравнительного анализа лекций Фуко 1976-1979 гг.). Общим для трех исследователей фукианской концепции биополитики является убеждение в эвристической ценности термина «биовласть» применительно к размышлениям о самых существенных аспектах «управления жизнью» - как в ее ин-
дивидуальных, так и в коллективных (и даже макросоциальных) измерениях.
Ю. Тэкер предлагает к обсуждению тему «неочевидных положений биополитики после Фуко», подразумевая, во-первых, новое содержание «власти над жизнью» в третьем тысячелетии и, во-вторых, скрытые подтексты и гипотетическую генеалогию биополитической концепции Фуко, уходящей корнями в демонологию Средневековья. Именно в этом ключе автор интерпретирует связь биологии и теологии применительно к задаче «управления жизнью». Присоединяясь к трактовке Фуко определения «био» (в словосочетаниях «биополитика» и «биовласть»), Тэкер акцентирует симбиоз биологического, медицинского, юридического и управленческого его содержаний, помноженных на виталистский (аристотелевский) принцип «жизни как таковой». При этом жизнь (отдельного тела, населения, социального организма) понимается как течение, поток, циркуляция (рождения, болезней, смерти). В фуки-анских модальностях власти (верховная; дисциплинирующая; власть над жизнью) Тэкер усматривает проблему множественности, которая может решаться на путях корреляции типов власти и форм жизни. Трансформация биополитики в третьем тысячелетии означает применение нового критерия безопасности жизни - это безопасность сетей, в которых концентрируется биополитический поток (транспорт, офис, жилище, отель, магазин, больница); соответственно, нынешний аппарат биозащиты должен рассматривать жизненный поток как неотделимый от сетей его циркуляции. Осмысление биополитики в качестве способа управления безликой, внечеловеческой (или не исчерпывающейся человеческим) биомассой послужило основанием для авторской гипотезы о схоластической демонологии как теоретической разновидности биовласти. Риторика демонологии, сходная с описаниями эпидемий (в том числе и у Фуко), имела целью овладеть тем, что пребывает вне человека либо за пределами его понимания и чувственного восприятия; в этом смысле она являлась артикуляцией биополитики сверхъестественного, полагает Тэкер.
Д. Мейси считает одной из центральных категорий концепции биополитики Фуко понятие расы, подчеркивая, что французский мыслитель связывал его с трансформацией биовласти в ходе исторической эволюции взаимных отношений власти и субъекта.
Реконструируя смену исторических дискурсов, связанных с расой, в работах Фуко, автор выделяет две линии его рассуждений. Одна из них связана с анализом превращения дискурса «расовой войны» в государственную идеологию расизма; другая касается изменений в самом содержании дискурсов власти (от суверенитета к дисциплинарной власти и далее - к биополитике). Возникновение биополитики в европейской цивилизации Фуко датирует второй половиной XVIII в.; определяющим здесь стал переход от стратегии остракизма и изгнания (например, прокаженных) к тактике надзора и контроля (в частности, во время эпидемий чумы), вплоть до появления в ХХ столетии биополитических технологий на основе пра-вительственности. На первом этапе становления биополитики функцию трансформации биовласти выполняла именно расовая идея, которая фрагментировала непрерывность биологического континуума, подчеркивает Мейси. Сущность «расовой войны», согласно Фуко, состоит в борьбе против биологической угрозы существованию той или иной расы и в постоянном стремлении к ее улучшению. В ХХ в. влияние расового фактора на формирование новых механизмов власти получило свое концентрированное выражение в доктрине нацизма.
С.Дж. Кольера интересует фукианский анализ политического управления «за пределами» его концепции правительственности. Свою реконструкцию качественного развития идей биовласти в лекционных курсах Фуко 1975-1979 гг. автор называет топологией власти - по аналогии с разделом математики, изучающим свойства фигур при взаимных однозначных отображениях. В качестве фигур в данном случае выступают институциональные структуры и технологи власти. Следуя французскому мыслителю в его определении сущности биополитики как новой - регулятивной - логики управления, Кольер подчеркивает, что в заключительных лекциях данного цикла Фуко пересмотрел хронологический принцип смены типов власти и сделал вывод о том, что в различных секторах общества в разные исторические моменты соединения тех или иных технологий власти ведут к образованию специфических, уникальных типов властных отношений. Это наблюдение и послужило основанием для авторского заключения о «топологии власти» у Фуко. В том же ключе Кольер интерпретирует и концепцию правительст-венности (ключевую тему лекций 1978-1979 гг.), или ментальных
основ политического управления в тех или иных его формах. Критикуя современные попытки использовать эту концепцию для выявления общих механизмов неолиберализма, Кольер настаивает на эффективности топологического анализа данной проблемы. Топологический подход, по его мнению, позволит не только по-новому взглянуть на идею «рационального управления» Фуко, но и проследить, как происходит соединение неолиберализма с нелиберальными политическими элементами в новых управленческих ансамблях наших дней.
Тема правительственности получила продолжение в монографии М. Лакича. В его толковании этот термин описывает сложную форму управления, при которой главным объектом власти выступает население, основным источником знаний служит политическая экономия, а приоритетным техническим инструментом становится безопасность. Существенным аспектом проекта правитель-ственности Фуко является также «государственный интерес», или новая матрица рациональности применительно к задаче управления. Автор подчеркивает, что под властью Фуко понимал как метод анализа, так и отношение: власть как метод есть отнесение исторических объектов к определенному классу принципов принуждения; власть как отношение - это совокупность связей между дискурсивными и недискурсивными практиками и действиями субъектов, формирующая реальность исторической эпохи.
Важнейшей характеристикой концепции Фуко Лакич считает его тезис о том, что власть порождает противодействующие ей тенденции, так что любое властное отношение включает в себя стратегию возможной борьбы с ним. Именно этот аспект рассуждений французского мыслителя становится доминирующим при обращении Лакича к проблеме современного международного терроризма, которую он анализирует в контексте фукианской критики неолиберализма. Рассмотренная под этим углом зрения, структура исламских террористических сетей предстает как соответствующая образцу неолиберальных стратегий управления, которые, в свою очередь, разрабатываются гибкими и непредсказуемыми социальными акторами. Называя современное общество обществом безопасности, Фуко имел в виду, что стратегии неолиберального правительства содержат диспозитив безопасности, необходимый для функционирования общества, и наоборот - диспозитив безопасно-
сти определяет стратегию неолиберального правительства. Терроризм в неолиберальном обществе реализует себя на базе неолиберальных же стратегий и потому является продуктом этого общества. Кроме того, опасность и порождаемый ею страх олицетворяют собой условия существования либерального и неолиберального государства и осуществления им своих управленческих функций. Субъект же согласен на ограничение личной свободы (в целях его же безопасности) только в том случае, если угроза непосредственна и очевидна. Вероятность возникновения такой социальной ситуации, в которой безопасность окажется выше закона, Фуко предсказывал еще в 1977 г.; легитимацию подобному нарушению равновесия обеспечил международный терроризм рубежа ХХ-ХХ! вв., полагает Лакич.
Т. Кариса интересует возможность содержательного углубления новейших исследований дискурсивной динамики массмедиа с привлечением аналитики власти Фуко. С этой целью он предполагает осуществить методологическое «сопряжение» теории дискурса Фуко (который не занимался специальным анализом эпохи «по ту сторону письма») и системной теории Лумана (где массме-диа отведено центральное место). Недостатком современных исследований Карис считает одностороннее понимание влияния масс-медиа на дискурс исключительно как воздействия, что означает независимость массмедиа и их способность подчинять себе дискурсивное поведение «извне». При таком подходе за пределами анализа остаются анонимные механизмы и процессы, управляющие информационной продукцией, тогда как посредством именно этих механизмов массмедиа оказываются представленными в дискурсе. Для описания подобных механизмов как раз и уместно подключить теорию Лумана, согласно которой конструкция медиареальности служит мотором общественного самоописания и производства знания, настаивает автор. Медийные правила действия описываются, таким образом, как «специфичность изменений», к изучению которой призывал Фуко.
Сопоставляя концепции Фуко и Лумана, Карис констатирует их эпистемологическое родство как следствие общего для обоих мыслителей деонтологического подхода к социальной реальности. Обособление конструктивных процессов они рассматривают в качестве знаковой характеристики социального мира. Ее выражени-
2011.01.001
ем, по Луману, служит аутопойезис систем общественных функций, по Фуко - дискурс, систематически создающий предметы, о которых в нем говорится. Однако их трактовки власти имеют существенные отличия: для первого власть есть символически обобщенный коммуникативный посредник, направляемый политикой как одной из сфер общества; для второго она является универсальной вездесущей силой, неделимым принципом развития и интеграции общества. Соответственно, ядром концепции Фуко оказывается единство власти, теории Лумана - дифференциация между системой и средой. Это различие, однако, не препятствует гипотетическому сближению теоретических установок обоих мыслителей применительно к теме дискурса и массмедиа, считает Карис. Если признать, что массмедиа продуцируют возможности для высказывания (Луман), а дискурс указывает на границы высказываемого (Фуко), то становится очевидной тесная связь между механизмами, принадлежащими массмедиа, и регулятивными принципами дискурса. Тем самым действие первых подпадает под пристальное наблюдение последних. Фундаментом предложенной аналитической стратегии является понимание логики медиаконструирования действительности как механизма власти (в фукианском смысле), с одной стороны, и как условия существования высказываний - с другой. Эта перспектива делает прозрачным тот факт, что массмедиа не могут быть ареной для дискурсов, но присутствуют в них благодаря своим механизмам, обусловливая дискурсивную динамику. Медиадискурс изначально предполагает и содержит свою собственную изменчивость.
Е.В. Якимова
2011.01.001. ФУКО М. АЛЬТЕРНАТИВЫ ТЮРЕМНОМУ ЗАКЛЮЧЕНИЮ: РОСТ ИЛИ СПАД СОЦИАЛЬНОГО КОНТРОЛЯ? FOUCAULT M. Alternatives to the prison: Dissemination or decline of social control? // Theory, culture & society. - L., 2009. - Vol. 26, N 6. -P. 12-24.
15 марта 1976 г. в Университете Монреаля Мишель Фуко прочел лекцию участникам конференции по правам заключенных, где выдвинул тезис, противоречивший распространенному в то время представлению о прогрессивном характере изменений в западной практике уголовных наказаний. Замена традиционного тю-
