CC BY
30
© 2003 г. А.А. Дуров
НАРОДНАЯ СОЦИОЛОГИЯ (ВЕРСИЯ В.М.ШУКШИНА)
Определение "народная" в заглавии статьи меньше всего связано с проблемой выявления особенностей национального менталитета. Вслед за П.А. Флоренским и М.М.Бахтиным актуализуем более широкое его значение, выделяя наднациональный смысл, рассматривая народную культуру как «философию народов» [1, с. 145-168], «большой опыт», «большую память человечества» [2, с. 77-79]. Эта память, по мнению М.М.Бахтина, не есть память о прошлом, время относительно в ней. «Эта память позволяет обойти меня самого (и мою эпоху) во времени» [2, с. 79], тем самым позволяет прогнозировать, видеть будущее.
В России ХХ в. в минуты роковые потрясших ее культурных катастроф «призванным на пир» современникам был дан шанс прикоснуться к большому народному опыту напрямую, минуя промежуточные официальные культурные традиции, в которых воплощен прежде всего «малый опыт специфической части человечества (притом данного момента, заинтересованной в стабильности его)» [2, с. 72]. В большом опыте неофициальной народной культуры, наоборот, всегда идут живые инновационные процессы, позволяющие ей адекватно дать ответ на вызов времени. Здесь действуют первообразы (архетипы) народной культуры, выражающие вечные истины и предельные ценности народной культуры. Эти первообразы (к какому бы полюсу они ни относились - Добру или Злу) находятся в становлении и по законам тождества и метаморфозы, сохраняя свою сущность, все время трансформируются. Участвуя в экзистенциальном диалоге нации, они каждый раз принимают иной облик.
И вот тогда-то на сцену выходят протагонисты народной культуры, налаживающие связи непосредственно с первообразами национальной культурной традиции, минуя промежуточных учителей [3, с. 19-20]. Вступают с этими первообразами в экзистенциональный, т.е. "смыслежизненный" диалог. Тем самым они приобретают опыт различения сил Добра и Зла, в каком бы облике эти силы ни воплотились и какую бы маску они ни надели.
В русской культуре 60 - начала 70-х гг. таким протагонистом стал В.М.Шукшин. В конце своей жизни он создал повесть-сказку "До третьих петухов", в которой попытался с точки зрения народной культуры воссоздать диалог социальных сил того времени. Диалог этот не ограничивался синхронией (диалог современников), он включал и диахронию - диалог времен. Сейчас ясно, что несмотря на свою злободневность, а может быть благодаря ей, диалог этот был чреват будущим, в котором угадывается наша нынешняя современность, расстановка сил в нынешнем социуме. Именно эта беременность будущим делает указанное произведение чрезвычайно
актуальным. В нем обнажены механизмы взаимоотношения социальных сил, явлены их онтологические корни.
Модель Бытия, образа жизни, имплицитно содержащаяся в этом произведении, поражает своим изяществом, ясностью и в то же время практичностью.
Обозначим основные постулаты шукшинского варианта народной онтологии. Народная культура на протяжении большого опыта выработала верные взаимоотношения с первоосновами Бытия: необходимостью (Правдой) и свободой (Волей). Эти категории воплощены в первофеноменах народной культуры - буднях (сфере необходимости) и праздниках (сфере свободы).
Все было бы просто, если бы Бытие было однослойно, но оно по меньшей мере трехслойно. Слои эти - телесный, душевный, духовный. Каждый из них имеет два полюса. Один укоренен в сфере необходимости (Правды будней) и представляет собой преображение страха перед ней. Это преображение выражается в так называемых первичных нравственных чувствах: стыде, жалости, совести. На уровне душевном страх сублимируется в жалости (страхе за другого [4, с. 67]), на уровне телесном - в стыде (страхе за низшее в себе [5, с. 51]), на уровне духовном - в совести (страхе Божием).
Другой полюс Бытия укоренен в сфере свободы (Праздника) и представляет собой акт освобождения от страха путем отрешения от него в игре свободных стихий: телесной (стихии смеха), душевной (стихии красоты) и духовной (стихии ума).
Жить праведно и свободно может только сильный организм. Поэтому следующим, а может быть, и первоначальным типом деятельности в народной культуре было налаживание верных взаимоотношений с Силой («неведомой причиной всякого действия» [6, с. 152]). Кратко остановимся на признаках Силы. Первым таким признаком является связь, т.е. праведная жизнь: со-весть - духовная связь, жалость (со-чувствие) - душевная связь; смех - телесная связь. Следующий признак верных взаимоотношений с Силой - покой - как «равновесие всех на него действующих сил» [7, с. 623].
Третий признак силы - полнота свойств духовных, душевных и физических. Отсутствие каких-либо свойств чревато исчезновением зависимых от них граней силы, что обедняет ее, делает эту силу ущербной.
Шукшиным был актуализован образ идеальной народной Личности, способной завязывать верные взаимоотношения с вышеперечисленными основами Бытия: Правдой, Свободой, Силой - образ народной Троицы, ипостасями которой явились архетипические образы народной культуры, выразители основных ее ценностей: Иван-дурак - народный праведник, Атаман - народный освободитель и Илья Муромец - народный защитник.
Вышеназванные ипостаси народного идеала находятся в подвижном единстве, где ведущая роль может временно переходить от одной ипостаси к другой. Так, при ведущей роли Ивана-дурака народный идеал может быть
представлен как выражение свободной и сильной правды, при ведущей роли Атамана - как выражение сильной и праведной свободы, при ведущей роли Ильи Муромца - как выражение праведной и свободной силы.
В этом подвижном единстве заключен широкий спектр взаимоотношений, который невозможно сколько-нибудь полно рассмотреть в рамках данной статьи. В качестве примера укажем только на взаимоотношения по воссозданию органического единства, строящиеся по принципу дополнительности. Так, в образе "дурака" происходит "венчание" Правды со смехом, в образе Атамана - Свободы с совестью, в образе Ильи Муромца -Силы с жалостью.
Однако воссозданная в повести-сказке "До третьих петухов" реальная картина духовной жизни русской культуры 60 - 70-х гг. ХХ в. оказалась далекой от идеальной. Здесь власть захватили другие силы, которые В.М.Шукшин вывел в образах совокупных субъектов: гадов, чертей, мудрецов. Каждый из этих образов восходит к архетипическим коллективным индивидуальностям нечистой силы русской народной культуры.
Заслуга В.М.Шукшина в том, что он сумел различить и выявить их онтологические корни, тем самым дал возможность увидеть их сущность, скрываемую под различными масками: изящными и красивыми (черти), излучающими силу и покой (гады), ученость и благообразие (Мудрец).
Так, он показал, что гады (Змей-Горыныч и Баба-Яга) создали систему, в которой всем управляет телесная сила, где даже слабый пол получает тенденцию превращения в сильный (мужской признак дочки бабы Яги - усы). Тотальное усиление доводит до предела основной источник силы - связь, превращая ее в сращивание, правда, только телесное, так, у Змея-Горыныча три головы при едином теле. Все, что мешает силе усиливаться, подлежит устранению, при этом происходит освобождение от главной помехи силы -жалости. Но безжалостная сила становится безобразной, т.е. утрачивает вместе с душевной правдой-жалостью власть над душевной стихией - "стихией красоты". В этой компании один безобразнее другого: дочь бабы Яги «сильно страшная с усами», Змей-Горыныч «уродина», не говоря уж о самой Бабе-Яге - символе уродства.
Неподвластная силе стихия красоты становится зеркалом, показывая силе ее недостаточность, ущербность, лишая силу одного из ее основных источников - покоя. Нервничает, заслышав игру Ивана-дурака на дудочке, Змей-Горыныч; согласна на все муки, только бы свести уродливый признак, дочь Бабы-Яги; озабочена, чтобы в лесу было красиво, Баба-Яга. Поэтому все подвластные Змею-Горынычу стихии ума и смеха подчиняются одной задаче: обессилить, приручить красоту и ее конкретного носителя Ивана-дурака.
Но даже получив временную власть над стихией красоты, сила не может остановиться и не щадит никого, даже родственную силу. Унизить, со-
жрать, спеленать, зажарить, проглотить - вот неполный перечень действий мертвящей все силы. Недаром Шукшин оставляет союз внутри этой силы (дочери Бабы-Яги и Змея-Горыныча) бесплодным.
Другая коллективная индивидуальность - черти - узурпировали право на другую сферу духа - Свободу (Праздник). Здесь все освобождаются от всего, даже от признаков пола (все черти в штанах) и, конечно, от главной помехи свободы - совести.
Но утрата совести (духовной правды) превращает ум в стихию без руля и без ветрил. «Озоруете! А теоретически не готовы» [8, с. 541], - так на своем жаргоне определил умственную (духовную) беспомощность чертей Мудрец. Поэтому все подвластные им стихии, и в первую очередь стихия красоты (у чертей все красиво: «Девица красиво пела "Очи черные", гитаристы не менее красиво аккомпанировали ей. И сама девица даже очень красивая, на красивых копытцах, в красивых штанах» [8, с. 534]), нацелены на завоевание власти над духом. Свою бездуховность черти хотят компенсировать захватом духовного места - монастыря. С помощью Ивана-дурака, направившего стихию красоты, превратившего ее в страшную силу, черти сумели это сделать. Вот как описывает это Шукшин: «А песня лилась, рвала душу, губила суету и мелочь жизни - звала на простор, на вольную волю. А черти шли и шли в пустые ворота» [8, с. 552].
Победа над силами духа высветила существо чертячей свободы, которую прекрасно выражает пушкинское: «Ты для себя лишь хочешь воли». И этой воле для себя поистине нет предела. Чертям мало занять святое место, им надо самим стать святыми.
«- И кого же заместо их (святых. - ДА.) писать? - тихо спросил самый старый монах.
- Нас» [8, с. 553].
Беспредельная свобода, но только для чертей, остальным не положено. «Вон инструкция висит, - сказал стражник-черт, - подходить к воротам не ближе десяти метров... и выражаться не положено» [8, с. 552]. С непокорными же расправа коротка: «Наше-вам с кистенем...» [8, с. 551-552].
Последний тип коллективной индивидуальности - «Мудрец и его канцелярия». Эта сила узурпировала право на монопольные взаимоотношения с Правдой. Все - от извержения вулкана «Дзидры» до происшествия с котом Тимофеем - должно входить в сферу компетенции Мудреца и его канцелярии, на все должна быть наложена резолюция. Работу эту осуществляет стихия ума, для этого она освобождается от связи с реальностью, т. е. уводится из сферы действительного в сферу возможного. Возможным, следовательно, и относительным, здесь становится все, в том числе устоявшиеся нормы морали. «Тут, очевидно, нужно говорить не о моде, - заговорил старик важно и взволнованно, подводя теоретическую базу под захват чертями
монастыря, - а о возможном положительном влиянии крайне бесовских тенденций на некоторые устоявшиеся нормы морали» [8, с. 542].
Дух веет, где хочет, только освобожденный от реальности, от тела мира. Но тогда Правда тела, освобождающая, обновляющая и возрождающая его стихия - «смех-жизнедатель» - покидает его, а его обновленная в стихии смеха духовная жизнь превращается в ложную условность, мертвеет, пока не превратится в царство смерти - скуку.
Поэтому, когда появляется Иван-дурак, разоблачитель ложной условности, управляющий стихией смеха, происходит неизбежное развенчание потерявшего связь с реальностью духа. В образной системе народной культуры этот процесс дан как буквальное разоблачение-раздевание Мудреца. Но даже и в этом, казалось бы, безнадежном случае Мудрец остается верен себе и направляет стихию ума на то, чтобы сделать неприятную действительность разоблачения недействительной: «Решение, - торжественно объявил Мудрец, - данный юмор данного коллектива дураков - объявляется тупым! А также несвоевременным и животным, в связи с чем он лишается права выражать собою качество, именуемое в дальнейшем - смех. Точка. Мой, так называемый нежданчик, считать недействительным» [8, с. 550].
Итак, кратко охарактеризованы силы, захватившие власть над миром с точки зрения их отличия друг от друга. Однако есть вопрос, и касается он не частностей, а мировоззренческих основ, по которому эти силы поразительно едины, т.е. общий принцип, на котором строятся все виды деятельности образов зла: нравственная, эстетическая, познавательная. Он проводится в жизнь всеми указанными образами зла в универсальном типе деятельности - педагогике, которую справедливо называют прикладной философией. Принцип этот - обессиливание всего и вся, представленный как улучшение.
Так, все, чем сильна и правдива красота (народная песня), зачисляется Змеем-Горынычем в разряд «дурной эстетики» и подлежит улучшению-обезвреживанию. Как это происходит, Шукшин с блеском показал на примере «обработки» Змеем Горынычем народной песни «О Хаз-Булате». Эта обработка рассматривается Змеем-Горынычем как тяжкий труд по воспитанию и образованию. «Господи, сколько надо терпения, - вздохнула первая голова Змея-Горыныча, - сколько надо еще сил потратить, нервов, пока их научишь. Ни воспитания, ни образования» [8, с. 529]. Таким же тяжким трудом заняты и черти. «Какие вы все же грубые, - стыдит оказавших сопротивление монахов изящный черт, - невоспитанные, воспитывать да воспитывать вас. Дикари. Пошехонь. Ничего, мы за вас теперь возьмемся» [8, с. 554]. И это не пустые слова. Программа культурной воспитательнообразовательной работы, изложенная в чертячей песенке, направлена уже не на обессиливание явленной силы, а на замутнение одного из основных ее источников - памяти (духовной связи) [8, с.551]. Но основательней всех
пришлось заняться проблемами воспитания и образования Мудрецу, которому для обезврежения вырвавшейся из-под контроля стихии смеха приходится создавать целую теорию «о смехе дурном и смехе хорошем» [8, с. 549-550].
Противоестественный характер такой нравственности, направленность ее против Природы особенно хорошо видны на примере судьбы Медведя, вынужденного сменить естественные условия существования на неестественные - жизнь в цирке, где опять-таки не используются его естественные способности (физическая сила), а воспитываются противоестественные («ходьба на задних лапах»). На противоестественный, болезненный характер правящих миром сил, когда, по выражению Шукшина, плюсы становятся флюсами, указывают и праздники, творимые ими.
«Празднество, - пишет М. М. Бахтин, - всегда имело существенное и глубокое смысловое мировоззрительное содержание... никакая "игра в труд" и никакой отдых или передышки в труде сами по себе никогда не могут быть праздничными... Они должны получить санкцию не из мира средств и необходимых условий, а из мира высших целей человеческого существования, т.е. из мира идеалов. Без этого нет и не может быть никакой праздничности» [9, с. 11-12].
И действительно, если высшая цель - победа над неподвластной ранее стихией, то праздник превращается в торжество над побежденным. В нем происходит жесткое иерархическое деление на господ и рабов, а главным становится демонстрация побежденной силы, ее ходьбы на задних лапах, пляски под чужую дудку и т.п. Праздник принимает кастовый характер -праздник для своей компании. Так построены и праздники души Змея-Горыныча, и праздник-шабаш, справляемый в оскверненном чертями монастыре, и праздник тела в компании Несмеяны. Все перечисленное выше указывает на абсолютную противоположность их народному празднику, который, по мнению М.М. Бахтина, всегда есть форма второй жизни народа, вступавшего временно в утопическое царство всеобщности, свободы, равенства и изобилия [9, с. 12].
И в заключение подчеркнем самую характерную особенность анализируемых праздников, то, что ни один из них не может завершиться, т. е. закончиться венцом (свадьбой), а следовательно, остается бесплодным, неспособным зародить новую жизнь. В народном празднике, наоборот, полнота живой жизни, игра, даже буйство сил - все направлено на освобождение и подготовку души, духа и тела для нового рождения.
Таким образом, на современном этапе бытования народной культуры ее органическое единство распалось на отдельные автономные системы, где один слой бытия узурпирует взаимоотношения с одним первофеноменом народной культуры. Так, персонификация телесного - гады (узурпируют взаимоотношения с Силой), персонификация душевного - черти (со Свобо-
дой) и персонификация духовного - Мудрец и компания (с Правдой). Каждая такая система - «коллективная личность». Эти коллективные личности, утратив свойства, создающие живое единство - способность к трансцен-денции, стали персонификациями Зла.
В поисках силы, способной противостоять персонификациям Зла, Шукшин обратился к единственной тогда реальной духовной силе - библиотеке, представляющей собой некое хранилище ценностей национальной культуры, воплощенных в образах героев классической (т.е. образцовой) литературы. Повесть-сказка «До третьих петухов» и начинается сценой в библиотеке русской классической литературы, персонажи которой олицетворяют коллективную личность общенациональной духовной элиты, образ-идею всего национального идеала.
Состав этой общенациональной элиты (тело идеала) вызывающе неполон, ущербен. Это очевидно уже на уровне социального состава. Здесь всего два сословия: дворяне (Обломов, не то Онегин, не то Чацкий, Ленский, Лишний) и крестьяне (Илья Муромец, Иван-дурак и крестьянский заступник Атаман). Кроме этих двух сословий есть еще промежуточная среда, прослойка (Конторский, Пришибленный, Акакий Акакиевич). Совсем не представлены военное сословие, священнослужители, купцы. В.М.Шукшин очень точно выразил парадоксальную ситуацию, сложившуюся к тому времени. В исторической реальности второй половины ХХ в. эти сословия, кто официально (военное сословие), кто полуофициально (священнослужители), кто неофициально (купцы) существовали, но в пространстве официальной культуры того времени им не нашлось места. Огромный потенциал национальной культуры при этом не был актуализован. Достаточно сказать, что в русском эпосе рассматриваемые сословия представлены значительными фигурами. Назовем самые известные: Добрыня Никитич (военное сословие), Алеша Попович (священнослужители), Садко (купечество). Если рассматривать бытие этих фигур в «большом времени», то можно сказать, что здесь мы встречаемся с попыткой приостановить «большое становление» этих фигур путем отстранения их от участия в экзистенциальном, т.е. смыслежизненном диалоге, происходящем внутри нации как совокупном субъекте.
Но и включенные в состав общенационального библиотечного идеала образы русской классики - фигуры специфические. Шукшин здесь обнажает принцип селекционного отбора в лучшие, образцовые, классические -элиту. Логика этого отбора понятна из слов Обломова, который, защищаясь от Атамана, кричит: «Я же хороший был! Я только лодырь беспросветный... Но я же безвредный» [8, с. 518]. «Хорошие» это безвредные - вот ключ. Безвредный - значит, без свойств, следовательно, без сил.
Как же, однако, быть с персонажами, имеющими ярко выраженные свойства-идеи - чести (Лишний), порядка (Конторский), защиты (Илья Му-
ромец), воли (Атаман)? Во-первых, они одноидейны (однодумы). Эти идеи-силы обладают имманентным законом развития, законом ряда, который, будучи оторванным от единственного целого, превращается в силу разрушительную. Идея воли превращается в поиски «кто виноват», что нет воли; идея чести - в междоусобицу, постоянные разборки и т.д. Устанавливаются антагонистические отношения.
Далее сила, формирующая состав идеала (элиты), обессиливает его по принципу «разделяй и властвуй». С помощью древнейших и неумирающих категорий хвалы и хулы происходит деление на народ и не народ, ученых и неученых, умных и дураков, хороших и плохих.
Представители народа (Иван-дурак, Атаман, Илья Муромец) наделяются следующими похвальными качествами: они самородки [8, с. 517], носители сути, исконного - они хорошие в нравственном отношении. Но они дураки в смысле, который дают этому слову ювелиры. Дурак - это неогра-ненный алмаз, т.е. алмаз, не ставший еще бриллиантом [8, с. 397]. Умные персонажи, носители прогресса, призваны просвещать дураков, оформлять, огранять, делать из них бриллианты, но они оторвались от народа, от сути, поэтому утратили нравственность, они плохие, им надо самосовершенствоваться.
Таким образом, антагонизм только усиливается. Умные ушли от сути, т.е. от народа, но презирают его: «Только не делайте, пожалуйста, вид, - с презрением молвил Онегин, обращаясь к Илье и к Казаку, - что только вы одни из народа, мы тоже - Народ» [8, с. 517]. Дураки ушли от учения, относятся к ученым несерьезно: «Думайте, думайте. Умники нашлись... Доктора» [8, с. 516], - говорит Иван-дурак, оценивая действия «умных».
Далее энергия тонов хвалы и хулы дает направление движения каждой из этих частей. Так, восхваляемая в народных персонажах суть заставляет их двигаться к истоку, исконному, посконному. Они огрубляются, опрощаются, возвращаются в первоначальное исходное состояние. Так, Илья Муромец превращается в Сидня Карачаровского («был огромный, что не мог встать»). Но и на этом движение не останавливается. Оно переходит границы человеческого, превращая Илью в ругателя, который только и знает, что лается [8, с. 515].
Дураку вообще никуда двигаться не надо, он дошел до последней сути, дошел до истока - эмбриона. Однако в этом эмбрионе уже заложена идея о том, что он выше всех, выражает чаяния народные, таящая, как известно, разнонаправленные потенции, направленные, однако, не во-внутрь, а вовне.
Умные персонажи, наоборот, развиваются под воздействием энергии тона хулы. В них пробуждено чувство сословной вины («страшно далеки они от народа»), что вызывает разнонаправленные движения во внутреннем мире этих образов-идей.
Другая группа умных, вернее, «полу-умная» часть библиотеки (разночинцы) также живет под знаком самосовершенствования, которое заключается в преодоления отрицательных (по мнению историков литературы) качеств, но не сословных, а личностных. Здесь произошел замечательный поворот. Качества, определенные как отрицательные, являются единственными реальными качествами тех или иных персонажей, поэтому их преодоление - выход в пустоту. Следуя этой логике, тихий рассудительный Акакий Акакиевич превращается в буйного умалишенного. Замечательно и то, что деятельность в данном случае направляется во вне. Утрата сути заменяется желанием соответствовать духу времени, быть современным (одна из доминант сверхзадач этой части элиты). «Не крутенько ли», - реагируют умные персонажи на предложение Бедной Лизы отправить Ивана-дурака в букинистический магазин, т.е. в магазин старой (несовременной) книги. [8, с. 519]. Примыкающий к этой группе Обломов приветствует любое проявление современной жизни, в частности возрождение с ног («с ножками это они неплохо придумали»). Итак, умная часть идеала полна желания стать современными. А так как суть ими утрачена, они объединяются под шапкой какой-либо идеи. Самой популярной становится, естественно, вечно современная идея "что делать?".
Чем же связаны между собой персонажи? Дураки - кровным родством, кровь своя и «кровь поганая» [8, с. 518]. Такой связи нет у полу-умных.
Для умных родовая связь вообще незначима. Поэтому здесь две тенденции: к обособлению (при взаимоотношениях внутри сословия) и объединению (при взаимоотношении с другими сословиями). Предельным выражением обособления является позиция Лишнего. Самое замечательное, что обе эти тенденции основываются не на рациональных факторах, а на факторах иррациональных (чувственных). Это характерно как для межличностных отношений (оскорбленное чувство чести), так и для межсословных.
Обособление происходит на всех уровнях: на уровне телесно-душевном, уровне эмпирических чувств - обоняния («мне тоже неловко с дураком сидеть», - говорит Обломов Илье. - «От него портянками пахнет...») [8, с. 516]. Раздражает умных эмоциональность, экспрессивность поведения дураков (лаются, грубят).
Однако эта обособленность на чувственном уровне прикрывается стремлением к единению с народом на уровне идейном. Это стремление выражено в лозунге-вопрошании: «Что делать?», призванном объединить и уравнять всех.
Неученые чувствуют это обособление очень хорошо. Так, Илья Муромец про всех умных персонажей говорит: «Вишь, какие они все ученые». И дураки платят тем же. Они тоже не приемлют образ жизни и мысли ученых. Так, ими, особенно Ильей, отвергаются идеи бумажного, документального
порядка, который пытается внедрить Конторский. Он пытается внедрить, так называемые, правовые, цивилизованные отношения в мире, где нарушились человеческие. Его стремления совершенно искренние, он горько сокрушается, что цивилизованные отношения никак не складываются. «Азия, - тихо и горько сказал Конторский, - разве можно тут что-нибудь сделать» [8, с. 518].
Самый заклятый враг таких кляузных отношений, заменяющих сердечные, родственные отношения - Илья Муромец. Все его ругательства направлены в сторону Конторского («крыса конторская, я тебя враз заставлю чернила пить и промокашкой закусывать» и т.д. [8, с. 516]). Это ярко характеризует отношение русского народа к стряпчим (стряпают дела).
Так, бывшие родственники становятся непримиримыми врагами. Воцаряется атмосфера неродственности, и возникает основное деление мира на своих и чужих. Оно искажает прежде всего основания праведной жизни: здесь болит совесть только за своих, их жалеют, а смех превращают в орудие осмеяния, направленное на «ч у ж и х». Так, Илья Муромец жалеет только «своего» Ивана-дурака. Горе чужих вызывает в нем лишь чувство радости. «О-о, забегали?! Забегали, черти драповые?!» [8, с. 518] - смеется Илья Муромец над чужими (умными) персонажами, испугавшимися разъяренного Атамана.
Аналогичные процессы искажения оснований праведной жизни происходят и в лагере умных. Здесь также исчезает жалость к чужому - Ивану-дураку, которого выгоняют одного в ночь, в неизвестность. Совесть превращается в ложный стыд за идеал, будто бы опозоренный дураками. Смех в этом лагере вообще исчезает, его место занимает страх и симуляция освобождения от него.
Любопытные метаморфозы происходят с освобождающими стихиями праздничной жизни. Прежде всего все стихии, кроме стихий ума, отсюда изгнаны. «Библиотечному идеалу» достаточно быть умным. Не слышно ни песен, ни веселья - одни разговоры, разговоры, разговоры. Однако и эта оставшаяся стихия раздроблена надвое: сердечный ум (чутье) дураков и головной ум (ученость) умных персонажей.
Но даже и с этими половинками стихии ума происходят метаморфозы. Они начинают обслуживать основное разделение идеала на своих и чужих. Поэтому природный ум Ильи Муромца проявляется только когда дело касается своего - Ивана-дурака и совершенно беспомощен, когда дело касается беды, грозящей всему идеалу. Ее заметит (вот парадокс деления на своих и чужих) только Лишний.
«Умные» персонажи, среди которых правят бал люди без свойств, а значит, и без своих личных идей, объединяются под лозунгом «Что делать?», который в этом контексте превращается во «Что делать с Иваном-дураком?».
Дураки, в свою очередь, объединяются для защиты своего - Ивана-дурака и ищут его обидчиков под лозунгом «Кто виноват?», приводящим в конечном итоге к пусканию не той (чужой) крови. «Бей казаче! - гаркнул Илья. - Цеди кровь поганую!».
Так, в общем доме (библиотеке русской классики), где живет единый общенародный идеал, воцарилась атмосфера неродственности. Разделившийся на ученых и неученых, умных и дураков, он утратил общую память, что, как известно, неизбежно приводит к исчезновению и общих ожиданий. Разрыв временных связей ускорил утрату идеалом (элитой) верных взаимоотношений с Основами Жизни: Правдой, Свободой, Силой, что превратило общенациональный, всесословный Идеал в пляшущего под чужую дудку (медные трубы) волшебного помощника ложной мудрости.
Однако Шукшин не только диагностировал состояние современного ему социума, он, на наш взгляд, наметил и пути преодоления создавшегося кризиса. Прежде всего Шукшин поставил проблему овладения Силой. Показав, где источники Силы замутнены и заблокированы, он тем самым наметил и пути их расчистки.
Итак, одним из источников Силы, по Шукшину, являются связи: телесная, душевная и духовная. Их восстановление для него возможно только в общем деле («не сидеть бы нам...»). Идея общего дела была, на наш взгляд, одной из самых глубинных и задушевных идей В.М.Шукшина. И восходит она к идеям общего дела Н. Федорова, с которыми Шукшин, по всей видимости, познакомился еще в ранней молодости, в период жизни своей в Калуге, где был завсегдатаем дома-музея Циолковского, ученика Н. Федорова. Недаром шукшинский диагноз причин разлада в общенациональном идеале (неродственность и деление на ученых и неученых) повторяет федоровский диагноз причин разлада, происходящего в человечестве [10, с. 53].
Другой источник силы - полнота. Как мы видели, Шукшин, выявив вопиющую неполноту библиотечного национального идеала, прямо поставил проблему восстановления его целостности и полноты. В 1973 г. он писал: «Книги выстраивают целые судьбы» [11, с. 225]. В России они выстраивали, да и сейчас выстраивают судьбу целой нации. В этой связи встает неотложная, но и не терпящая спешки задача обновления парадигмы освоения как русской народной культуры, так и русской классической литературы. Первым шагом на этом пути явился бы, на наш взгляд, пересмотр состава литературных героев, изучаемых в школьных программах, в сторону полноты сословного представительства. Следующим шагом мог бы быть праздник возрождения для забытых, казалось бы уже умерших, смыслов. Так, в современной русской культуре практически не актуализован громаднейший мир народно-трагического («слезный аспект мира»). Ждут нового рождения, чтобы стать прообразами для современных борцов со злом, большинство героев-богатырей русского эпоса и т.д.
Третьим источником Силы Шукшин считал - покой. Здесь уместно вспомнить, что русская культура, культура не Руси, а России зачиналась в молчании «сосредоточенными», «священнобезмолствующими»: Паисием Величковским, Сергием Радонежским, Феофаном Греком, Андреем Рублевым и др. В этой связи возвращение к истокам становится возвращением к покою, сосредоточенности, молчанию.
Недаром одно из образцовых произведений русской литературы, в котором описан крутой поворот русской истории, - «Борис Годунов» А.С.Пушкина, - заканчивается словами: «Народ безмолвствует». Слова эти, как их не интерпретируй, знаменуют в трагедии начало нового этапа культурной истории возродившейся после Смуты России.
Литература
1. Флоренский П.А. // Соч.: В 4 т. Т. 3(2). М., 1999.
2. БахтинМ.М. // Собр. соч. Т. 5. Работы 1940-1960 гг. М., 1966.
3. Семенцов В.С. Проблема трансляции культуры на примере судьбы Бхагавад-гиты // Восток - Запад. М., 1989. С. 5-32.
4. Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1997.
5. Соловьев В.С. // Соч.: В 2 т. М., 1988. Т. 1.
6. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 1998. Т.4. С-У.
7. Там же. Т. 3. П-Р.
8. Шукшин В.М. // Собр. соч.: В 6 т. М., 1992. Т. 3.
9. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М., 1965.
10. ФедоровН.Ф. // Соч. М., 1982.
11. Шукшин В.М. Нравственность есть Правда. М., 1979.
Ставропольский государственный университет 17января 2003 г.
