Научная статья на тему '«Наказ» Екатерины II в оценке иерархов русской церкви'

«Наказ» Екатерины II в оценке иерархов русской церкви Текст научной статьи по специальности «История и археология»

CC BY
390
47
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Аннотация научной статьи по истории и археологии, автор научной работы — Стенник Юрий Владимирович

Показывается место и роль православного фактора в культурной истории России XVIII века на материале замечаний церковных иерархов к одному из политических сочинений императрицы Екатерины II

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Текст научной работы на тему ««Наказ» Екатерины II в оценке иерархов русской церкви»

III. ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ

УДК 94.99+23/28 Ю.В. СТЕННИК

«НАКАЗ» ЕКАТЕРИНЫ II В ОЦЕНКЕ ИЕРАРХОВ РУССКОЙ ЦЕРКВИ

Показывается место и роль православного фактора в культурной истории России XVJII века на материале замечаний церковных иерархов к одному из политических сочинений императрицы Екатерины II

Одной из политических акций Екатерины II, призванных убедить общественное мнение в гуманности принципов ее власти и просвещенном характере самодержавия в России, станет созыв ею на пятом году царствования Комиссии по составлению Нового уложения. 30 июля 1767 года в Москве открылись заседания Комиссии. В ее работе участвовали депутаты от всех социальных слоев тогдашней России, представлявшие все губернии империи. Цель Комиссии состояла в разработке и принятии нового Свода законов, или -согласно традиции Московской Руси - Нового уложения. Для работы Комиссии Екатерина II подготовила «Наказ», документ, содержащий изложение принципов, на основании которых предполагалось разрабатывать законы, призванные, в свою очередь, регулировать общественную жизнь страны.

О работе комиссии, о факторах, предопределивших ее созыв, и о причинах полного провала этой конституционной затеи императрицы уже не раз писали историки и литературоведы. Я позволю себе остановиться на событиях, предшествовавших работе Комиссии, точнее, на одном частном эпизоде, отразившем реакцию на «Наказ» со стороны представителей православного духовенства.

Работу над «Наказом» Екатерина 11 начала задолго до созыва Комиссии -зимой 1764 года. В своем письме к французскому математику д Аламберу летом 1765 года она сообщала о близившемся завершении сочинения и признавалась в использовании при работе над ним книги Монтескье «О духе законов». Но прежде чем опубликовать «Наказ» и представить его депутатам, императрица дала ознакомиться с текстом документа узкому кругу доверенных лиц, в числе которых были граф М.А Воронцов, генерал-аншеф А.И. Бибиков, поэт и драматург А.П. Сумароков и др. Помимо них, Екатерина привлекла к предварительному обсуждению «Наказа» и представителей православного духовенства. Это были епископ Псковский Иннокентий, епископ Тверской Гавриил (позднее ставший митрополитом Санкт-Петербургским) и иеромонах Платон, бывший в то 34 Вестник УлГТУ 1/2001

время законоучителем цесаревича, а позднее ставший митрополитом Московским. «Записка», в которой содержалось мнение священнослужителей о «Наказе», была датирована 29 апреля 1766 года, т. е. составлена более чем за год до публикации окончательного текста документа. Это был отклик на первоначальный вариант «Наказа», позднее подвергшегося корректировке. Учитывались при переработке документа и пожелания представителей русского духовенства. Остановимся на некоторых моментах этой заочной полемики священнослужителей с императрицей.

Вступительная часть «Записки» носила официальный, комплиментарный характер. Законодательная инициатива императрицы приветствовалась как «нужный в России подвиг». Особо отмечался «острый слог» сочинения, «важности вещей соответствующий» [1].

Большую часть «Записки» составляли критические «примечания» иерархов, в которых осторожно, но достаточно твердо священнослужители высказывали свои мнения по поводу неудовлегворявших их отдельных положений «Наказа». В основном их замечания касались тех мест документа, где прямо или косвенно затрагивались вопросы религии и нравственности, решались вопросы печатной цензуры, а также обсуждались проблемы соблюдения правосудия в аспекте eip соотнесенности с законами милосердия. Примечательно при этом, что в своих за-мечаниях церковные иерархи обнаруживают подчас большую последовательность в реальном отстаивании общественно-государственных интересов, нежели императрица со своими претензиями выступать в роли либерально мыслящей за-конодательницы. Вот несколько тому примеров.

Первое замечание священ нослужителей касалось тезиса, заявленною в разделе, посвященном трактованию источников законов и их соотносимое™ с нравами и обычаями народов (в окончательной редакции эю была глава 6 «О законах вообще»): «На 5 листе, - замечают они, - на странице второй написано, что "Все поли-ические портки не суть пороки моральные" (92). Тезис вызвал естественное недоумение иерархов. Они усмотрели в подобной формулировке попытку Екатерины 11 отделить политику от морали и тем самым каким-то образом снять с правителей ответственность за моральную сторону принимаемых ими решений. Священнослужители так откомментировали приведенное вьлне положение 1 -го варианта «Наказа»: «Но как кажется, что некоторые политические порош вместе суть и пороки моральные, то мнится, надобно ограничить всеобщее расширение сего правила, и из числа моральных пороков не все политические пороки выключать» (там же).

Надо сказать, что в окончательной редакции «Наказа» данный пункт главы 6 был откорректирован. Приведенное выше положение Екатерина была вынуждена разъяснить. После перечисления ею примеров отличия законов у разных народов, обусловливаемого разницей обычаев и нравов, императрица резюмировала в пункте 56: «Предложенное мною здесь не для того сказано, чтобы хотя на малую чергу сократить бесконечное расстояние, находящееся между пороками и добродетелями. Боже сохрани. Мое намерение было только показать, что не все политические пороки суть пороки моральные и что не все пороки моральные суть политические пороки» [2]. 35 Вестник УлГТУ 1/2001

Внимание иерархов было обращено также на место из V Т I I главы «О наказаниях», гласившее: «Что когда люди не воздерживаются инако, как только суровыми казнями, сие проистекает от насильства правления» (93). В данном случае, стремясь быть достойной ученицей Монтескье и Беккариа, императрица подобным пассажем заявляла себя противницей излишней, по ее мнению, суровости наказаний. В своих увлечениях идеей гуманизации правосудия Екатерина делает ответственным за жестокость карательных действий только правительство, словно забывая о вине правонарушителей. И показательно, как тактично священнослужители поправляют императрицу, они соглашаются, что «насильственное правление, ожесточая дух, погашает в нем чувствительность к добру» (93). Но они отказываются возлагать ответственность за строгость наказаний только на правительство: «...некоторые люди суть весьма ожесточены и столь внутреннее совести чувствие погасившие, что иногда и кроткий Государь в печальной необходимости себя находит употребить наказания против кроткой сердца своего склонности. В таком случае сии самые рода человеческого изверги будут причиною налагаемой им казни и своего неисправления» (там же). Иными словами, по мнению священнослужителей, исполнение правосудия должно быть конкретным, и мера наказания должна определяться не с оглядкой на исполнение абстрактной заботы о гуманности, а основываться на понимании тяжести совершенного преступления. Каждый человек должен нести ответственность за свои деяния, и вина самого человека за строгость налагаемого на него наказания не может преуменьшаться, какими бы жесткими не были в глазах либеральных законодавцев правительственные судебные нормы.

Здесь полезно напомнить летописное предание, связанное с поведением князя Владимира вскоре после введения им христианской религии в Киевской Руси. На этот эпизод позднее обратит внимание митрополит Платон в своей «Краткой церковной российской истории» (М., 1805).

Воспринявший догматы новой религии, с ее идеалами любви к ближнему, смирения и всепрощения, Киевский князь стал столь неистово им следовать, что его религиозность начала отрицательно сказываться на отправлении им своего дожа как правителя. Князь совестился карать преступникв. В Киеве умножались грабежи, убийства, страдали невинные люди. Митрополит со священниками обратились к князю с вопросом: «Почто не казнишь преступников?» Владимир отвечал: «Боюся греха». Но они сказали князю: «Ты поставлен от Бога на казнь злым, а добрым на помилование; достоит тебе казни-ти разбойников, но со испытанием...». Владимир послушался митрополита, и порядок в городе и его окрестностях восстановился [3].

Не менее показательными были «примечания» священнослужителей относительно того места «Наказа», где императрица бралась защищать столь модные в умах философов эпохи Просвещения идеи свободы слова и печати. Иерархи ссылались при этом на один пункт из главы XX «О преступлениях в оскорблении

Величества», того места, где «изъясняется о сочинениях язвительных». В окончательном тексте документа это был пункт 484 ^«Запрещают в самодержавных государствах сочинения очень язвительные: но оныя делаются предлогом подлежащим градскому чиноправлению, а преступлением; и весьма беречься надобно изъискания о сем далече распространять, представляя себе ту опасность, что умы почувствуют притеснение и угнетение: а сие ничего иного не произведет, как невежество опровергают дарования разума человеческого и охоту' писать отнимет [4].

Позиция императрицы в данном случае вновь была не лишена двусмысленности. Признание наличия городских цензурных ведомств (прообразов будущих управ благочиния) сочетается здесь с либеральными рассуждениями в пользу ограничения цензуры. В сущности, Екатерина ставит под сомнение пользу цензуры во имя абстрактного понимания свободы мыслить («дабы умы не почувствовали при-теснения»). И вот здесь церковные иерархи проявляют завидную последователь-ность в отстаивании приоритетов государственных интересов, высказывая вполне справедливые сомнения в благодетельности безграничной вольности слова. Причем в своей аргументации они опираются как раз на положения самого екатерининского «Наказа». Они пишут: «Хотя подлинно сия вольность человеку есть срод на и много споспешествует к распространению знагшя, но как вольность весьма премудро в сочинении Ея Императорского Величества на листе 3, на стр. 3 и 4 определена в праве все то делать, что законы дозволяют, и ежели бы какой гражданин мог делать законами зстрещаелюе, там бы уже вольности не было. И потому оная сомнений вольность должна иметь свои справедливые границы, за которые б ей выходить нельзя было» (94). Как видам, в «примечании» священнослужителей на приведенный пункт' «Наказа» последовательно отстаивается необходимость разумной цензуры, определяемой интересами общества в рамках действующих законов. Туманным намекам императрицы относительно «опасности притеснения умов» противопоставляется взвешенная позиция, продиктованная заботой о государственной стабильности. События Французской буржуазной революции на исходе XVI! 1 века подтвердили целесообразность 'такой позиции, что стало ясно позднее и самой Екатерине 11. Когда летом 1790 года она будет читать мятежную книгу А. Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву», где свобода мыслить проявлялась в полной мере, от ее либеральных рассуждений об опасности «притеснения умов» не ос-танется и следа. А ведь Радищев в вопросах, касающихся цензуры, в сущности, следовал идеям императрицы. Я напомню, как, рассуждая в главе «Торжок» о вреде цензуры, он фактически опирался на заявлегшые в «Наказе» пожелания видеть пе-чать свободной. Вот что он писал в указанной главе: «Пускай печатают все, кому что на ум ни взойдет. Кто себя в печати найдет обиженным, тому да дастся суд по форме. Я говорю не смехом. Слова не всегда суть деяния, размьпхшения же не преступления. Се правила Наказа о новом уложении. <.. .> запрещая вольное книгопечатание робкие правительства не богохуления боятся, но боятся сами иметь порицателей» [5]. С подобной точкой зрения будет позднее полемизировать Пушкин, прямо заявлявший, что «слова поэта суть уже его дела». Но для людей ХУШ ве-ка, пребывавших во власти мнений философов-просветителей, абстрактное пре

краснодушие нередко затемняло здравый смысл. Екатерина П скоро поняла опас-ность увлечений либеральными теориями. Для Радищева это оказалось роковым. Прозорливость церковных иерархов в эгом отношении весьма примечательна.

Не осталось без внимания церковных иерархов и то место «Наказа», в котором шла речь о еретиках и о мерах противодействия им на официальном уровне. В первоначальном тексте документа опасность еретических учений признавалась для общества постольку, поскольку они могут способствовать распространению «простонародного невежества», не влияя на гражданское спокойствие. По мнению представителей духовенства, «еретичество» как «ложное мнение, противное истинам, принятым Церковию, едва ли может быть отдельно от беспокойства общества, которым согласие граждан связывается» (94). Деятели церкви, по-видимому, учитывали исторический опыт того же XVII века, когда движение раскольников потрясало общественное спокойствие. Ересь могла питать и антиправительственные выступления. И потому иерархи рекомендуют внесение в «Наказ» формулировок, предусматривающих применение силы закона против еретиков: «<...> кажется, - замечают' они, - что оно («еретичество») не только должно быть опасно по мере простонародного невежества, но и по силе справедливости закона» (там же). Иными словами, иерархи выступали за усиление ответственности правительства в противостоянии еретическим течениям. В условиях XVI! 1 века, когда дела церкви находились под жестким контролем со стороны светской власти, практически руководившей Святейшим Синодом, подобные требования были вполне обоснованы.

Как видим, привлечение Екатериной II высших священнослужителей к обсуждению некоторых аспектов ее политики не было напрасным, но способствовало в конечном итоге внесению большей ясности и последовательности в формулировки содержавшихся в «Наказе» положений. И хотя реального влияния на процессы общественной жизни России этот документ не оказал, само участие церковных иерархов в его подготовке еще раз подтвердило значительную и притом положительную роль конфессионального фактора в духовной жизни русского общества в XVI11 веке.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ ]. Снегирев И.М. Начертание жития Московского митрополита Платона. Ч. I. -М.. 1831-С.90. Далее цитирование мнения священнослужителей следуют по этому источ-нику с указанием страниц в тексте статьи.

2.Наказ, данный комиссии о сочинении проекта НОЕОГО уложения. - СПб., 1820.

3.Митрополит Платон. Краткая церковная российская история. Т .1. - М., 1805. -С.78.

4.Наказ ....-СПб., 1820.-С. 233.

5.Радищев А.Н. Сочинения. -М., 1988. - С. 131-132.

Стенник Юрий Владимирович, доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Института русской литературы (Пушкинский Дом) РА Н, автор монографий и многих работ по истории русской словесности XVIII века. 38 Вестник УлГТУ 1/2001

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.