CC BY
304
7. ТЕОРИЯ И ИСТОРИЯ ПРАВА И ГОСУДАРСТВА, ИСТОРИЯ УЧЕНИЙ О ПРАВЕ И ГОСУДАРСТВЕ
7.1. КОЛДОВСТВО КАК ВИД РЕЛИГИОЗНОГО ПРЕСТУПЛЕНИЯ В ДРЕВНЕРУССКОМ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВЕ
Лукьянов Сергей Александрович, доктор юридических наук, профессор кафедры государственных и гражданско-правовых дисциплин
Место работы: Московский областной филиал Московского университета МВД России имени В. Я. Кикотя
luk1959@rambler.ru
Аннотация: в статье исследуется колдовство как вид религиозного преступления в законодательстве Древней Руси X-XVII вв., а также его последующая эволюция в российском праве.
Ключевые слова: колдовство, религиозное преступление, каноническое право, магия, ведовство, волхование.
WITCHCRAFT AS THE FORM OF RELIGIOUS CRIME IN THE OLD-RUSSIAN LEGISLATION
Lukyanov Sergey A., doctor ofjuridical sciences, professor of the department of state and civil-lawful disciplines Place of employment: Moscow provincial branch of Moscow University MVD of Russia name V. YA. Kikotya
luk1959@rambler.ru
Abstract: in the article is investigated witchcraft as the form of religious crime in the legislation of ancient Russia X-XVII substances, and it's also subsequent evolution in the Russian right.
Keywords: witchcraft, religious crime, canonical right, magic, vedovstvo, volkhovanie.
Большая Советская Энциклопедия давала следующее определение колдовства: «Колдовство, волшебство, ведовство, чародейство, согласно народным поверьям, таинственная способность некоторых людей причинять различный вред или избавлять от нег, насылать или снимать порчу. Вера в колдовство существовала как у отсталых, так и у развитых народов, в ней отражаются суеверный страх и бессилие перед болезнями, стихийными бедствиями и пр. Вера в колдовство сохраняется и при господстве христианства, ислама, буддизма и др. сложных религий, частично сплетаясь с ними» [4, 409]. В Википедии колдовство толкуется несколько иначе: «чародейство, ведовство, волхование, волшебство - занятие магией как ремеслом, при котором колдун заявляет о контакте со сверхъестественными силами (демонами, духами предков, природы и другими)» [6].
Если исходить из того, что колдовство является родом занятий, ремеслом, то им с древнейших времен занимались практически все служители политеистических культов, поскольку в их основе лежала магия как комплекс особых действий, направленных на материализацию или дематериализацию объектов и явлений. Будучи неотъемлемой частью политеизма, колдовство не воспринималось как криминальное явление, его легитимность или противоправность зависела лишь от направленности и результатов магического воздействия - положительного или отрицательного. В этом плане показательно отношение к колдовству в дохристианском римском праве. Проникнутое сакральным характером, оно содержало требования проведения в определенных ситуациях религиозно-магических действий: при принятии важных политических решений совершались церемонии жертвоприношений, оракульских гаданий, толкования «знамений». Частная жизнь римлян, осно-
ванная на «домашних культах», также сопровождалась имеющими сакральное значение церемониями и магическими действиями. Но уже в тот период в римском праве запрещалось совершение безнравственных или опасных ритуалов. Согласно Плинию, в 568 г. от основания Рима, коллегией Бахуса был принят ряд постановлений, предусматривающих смертную казнь за совершение человеческих жертвоприношений, волшебство и гадания (кроме оракульских предсказаний). В языческом римском праве появилось понятие Crimen mathematicorum, означавшее наказуемое преступное колдовство (волшебство). При этом совершение магических действий допускалось как часть культа, но запрещались самовольные занятия магией [33, 2-4].
С установлением христианства в римском, а затем и в византийском праве колдовство и волшебство в любой форме были полностью запрещены и решительно пресекались. Константин I Великий запретил обращаться к колдунам, волшебникам и магам и злоумышлять против чьего-либо здоровья или целомудрия, император Констанций установил смертную казнь для магов и колдунов, в Институциях Юстиниана указывалось на опасность смерти от ядов, применяемых при волшебстве, в Эклоге чародеям назначалось обезглавливание мечом [33, 29-30].
В дохристианской Руси под колдовством (волшебством) понималось волхование и ведовство как обязательная часть восточнославянских языческих культов. Волхвы осуществляли языческое богослужение в форме магических ритуалов и обрядов, а само понятие «волхование», по мнению Е. Е. Левкиевской происходило от древнеславянского «влснжти» - «говорить сбивчиво, неясно» [19, 529]. Слово «ведовство» происходит от исконно общеславянского глагола «ведети», то есть
«знать», «уметь». «Ведунами» признавались лица, обладавшие особыми знаниями и навыками. Например, в мифе о князе Олеге он именуется «вещим», то есть обладавшим особым даром предсказания [5, 145-146].
Первым нормативным правовым актом, принятым после провозглашения греко-византийского православия государственной религией Киевской Руси являлся «Устав святого князя Володимира, крестившего Русь-скую Землю, о церковных судех» [36,137-138]. Среди преступлений и проступков, относящихся к компетенции церковного суда, указывались:
«ведьство», под которым подразумевалось волшебство и колдовство;
«зелииничьство» - изготовление лекарственных средств, ядов и «приворотных» и «отворотных» «зелий»;
«потвори» - изготовление талисманов и амулетов; «чародеяния» - совершение колдовских, магических действий, призывание потусторонних сил;
«волхования» - совершение языческих обрядов и ритуалов [43, 13-14].
В Уставе не имелось конкретных указаний на субъекты этих преступлений, но под ними безусловно подразумевались «ведуны» и «ведуньи» (колдуны и ведьмы), знахари, использовавшие «бесовские» заговоры, заклинания и ритуалы, языческие жрецы и жрицы. При этом в Уставе отсутствовали санкции за совершение религиозных преступлений и проступков [36, 148-150].
Как показала дальнейшая практика церковных судов по делам о религиозных преступлениях, древнерусские церковные нормы предусматривали в качестве наказаний за их нарушение чисто канонические меры воздействия - «запрещение» (временное ограничение общения преступника с верующими - запрет на вход в церковь, на исповедь и причастие) и «отлучение» (полный разрыв церкви с отлученным: «чужи имети от соборныа церкви и наших заповедей недостойны и непричастны») [20, 261].
Уставом Ярослава Мудрого о церковных судах 10511054 гг. были впервые определены карательные санкции за совершение отдельных видов религиозных проступков, подсудных «вопчим» судам, но единственным упоминанием в нем о колдовстве можно считать статью 38 Пространной редакции Устава, где говориться о наказании мужьями жен, занимающихся магией, предсказаниями, изготовлением талисманов («узлов») и «зелий»: «Аще жена будеть чародеица, наузница, или волхва, или зелейница, муж, доличив, казнит ю, а не лишиться» [11, 90]. Под «казнью», по мнению Н. М. Гальковского, понималось простое телесное наказание [7, 104].
Для пришедшей на Русь церковной (монастырской) медицины народная языческая медицина являлась конкурентом, поэтому изготовление лекарственных препаратов было объявлено прерогативой монастырских лекарей. В смоленских уставных грамотах XII в. указывалось, что к полномочию епископского суда относились дела, связанные с изготовлением «зелий» на дому, а не в монастырях [13, 213-217].
Нужно отметить, что Русская церковь не приняла на вооружение суровые санкции византийского законодательства по делам о религиозных преступлениях. Основываясь в целом на нормах греко-византийского Номоканона, русские иерархи вносили собственные новации, смягчающие наказания за совершение преступлений, находящихся в компетенции церковных судов. Например, в «Правиле церковном вкратце» митрополита Иоанна II (1080-1089 гг.) указывалось, что
волхвов следует «яро казнити навъзбранно злу, но не до смерти убивати, ни обрезати их телесе... не бо принимает сего церковное наказание и учение» [33, 46]. Церковные суды стремились руководствоваться достоверными сведениями и уликами по делам о «волхованиях», что способствовало формированию в системе церковного судопроизводства инквизиционной формы расследования. Почти за три века до издания «Malleus malefikarum» епископ Серапион подготовил инструкцию церковным судам о методах изобличения колдуний: «Вы же воду послухом постависте и глаго-листе: аще утопати начнеть, неповинна есть, аще по-плыветь - волхов есть» [36, 93]. Способом выявления колдовства была также исповедь: «Настойчиво будут исповедальные вопросы требовать ответа на следующее: «Или к волхвам ходил еси или в дом водил? Аще волхову водил еси в дом или к ней еси ходил? Или вежество за тобой есть? Или оумеешь волшебныя потвори?» [1, 279-280].
Имевшие в XI-XIII вв. место репрессии в отношении волхвов носили, как правило, характер самосудов. Например, зафиксированный Никоновской летописью факт сожжения в 1227 г. в Новгороде четырех волхвов, обвиненных в «насылании» неурожая и эпидемий объясняется самосудом новгородских «черных людей», в то время как «мужи Ярослави» пытались их спасти, а сам летописец сомневался в виновности казненных [36, 158].
Церковь не была в состоянии охватить контролем сложнейшие процессы религиозного синтеза, поэтому вынужденно смирялась с необходимостью пассивного созерцания процесса формирования особого, русского варианта православия: «Духовенство часто равнодушно смотрело на остатки языческих старых обычаев» [7, 125]. По мнению Г. А. Носовой языческие культы постепенно влились в русское православие [22, 152]. Как писал Б. Д. Греков, православие в своем ортодоксальном византийском варианте так и не смогло утвердиться на Руси, приняв особую, соответствующую местным условиям форму двоеверия [9, 386-390]. «Ведунами» официально именовались даже некоторые представители феодальной аристократии. В «Сказании о Мамаевом побоище» Д. М. Боброк-Волынский показан как «вещун», обладавший способностями «слушать» землю, птиц, зверей и т. д. [41, 172, 184]. По мнению Е. В. Аничкова, «волхование само по себе оказалось неискорененным. Самое волхование не исчезло. Оно держалось долго и упорно» [1, 278-279].
Распространение в XIV-XV вв. «городских ересей» повлияло на ужесточение наказаний за совершение религиозных преступлений. В 1410 г. митрополит Фотий направил послание новгородскому духовенству, в котором указывал учить мирян «чтобы басней не слушали, лихих баб не принимали, ни узлов, ни примолвления, ни зелия, ни вороженья» [8, 231]. Но уже в 1411 г. по решению псковского посадника было сожжено двенадцать «вещих женок», обвиненных в «насылании мора». В 1462 г. в Можайске по решению князя Ивана Андреевича за колдовство был сожжен боярин Андрей Дмитриевич с женой. По обвинению в колдовстве была сожжена мать Григория Мамоны, одного из воевод Ивана III. В 1497 г. Ивану III поступил донос на супругу Софью Палеолог, о том, что ее посещали три «лихие бабы» с «зелием», которые были схвачены и утоплены в Москве-реке [8, 241].
В Псковской судной грамоте 1467 г., а затем и в Судебнике 1497 г. смертная казнь была закреплена лишь за совершение святотатства [12, 11]. Церковным собором 1503 г. были преданы анафеме и переданы для «град-
ской казни» «жидовствующие», подвергнутые сожжению по приговору великокняжеского суда [21, 94-101]. По мнению Е. Е. Голубинского на рубеже ХУ-ХУ1 вв. «усилившаяся гражданская власть взяла на себя защиту чистоты веры, что выразилось в преследовании грехов и пороков полицейскими мерами» [8, 232]. Как считал В. А. Рогов, сожжения еретиков начала XVI в. стали прецедентом в правоохранительной практике, с этого момента светская власть начинает широко применять «градские казни» в отношении религиозных преступников [35, 83]. Н. М. Гальковский объяснял ужесточение наказаний за религиозные преступления влиянием норм золотоордынского права: «Воспитанная в суровой школе татарщины, гражданская власть не была склонна к кротким мерам... Начиная с XV-XVI вв., преступления против религии и вообще против всякого рода остатков язычества считаются государственными преступлениями» [7, 242-243].
По мнению Филарета (Гумилевского), в XVI в. в Московском государстве имел место рост преступлений, связанных с колдовством и волшебством, а также широкое распространение старых и новых суеверий. Он считал это следствием «усиленного сближения с Западной Европой» [44, 120]. Е. Е. Голубинский видел причину усиления борьбы с колдунами во влиянии «суеверий татар на русскую знать», считая, что «преследование колдовства московским правительством производилось в силу подражания татарам». В качестве примера он упоминал случай 1591 г., когда в результате розыска, проведенного боярином Астафием Пушкиным по делу о смерти крымского царевича Мурата в Астрахани, были сожжены «ведуны», обвиненные в «изведении» царевича колдовством [8, 252].
Обвинение в колдовстве в ту эпоху являлось беспроигрышным, поскольку обвиняемому доказать обратное было практически невозможно. Так, когда потребовалось устранение Сильвестра и Адашева из окружения Ивана IV, им было предъявлено обвинение в «изведе-нии» волшебством царицы Анастасии Романовой [8, 69].
Попытка установления самодержавной монархии в эпоху Ивана IV закономерно приводила к идее тотального контроля за поведением и образом жизни подданных. В постановлениях Стоглавого собора 1551 г. указывается на ряд проступков, связанных с остатками язычества: «Русалии о Иванове дни и в навечерии Рождества Христова и крещения сходятся мужи и жены и девицы на нощное плещевание, и на безчинный говор, и на бесовские песни, и на плясание, и на скакание, и на богомерзкие дела. А в великия четверток порану солому палят и кличют мертвых» [37, 309-310]. По мнению Е. В. Аничкова, в этот период наблюдалось «перерождение волхования»: наряду с сохранявшимися «народными» суевериями пришли новые ереси из Европы [1, 281]. В Стоглаве говорилось и о них: «Злыя ереси кто знает их и держится: рафли, шестокрыл, во-ронограй, остромий, зодей, алманах, звездочетьи, ари-стотелъ, аристотелевы врата и иные составы и мудрости еретическия и коби бесовские, которые прелести от Бога отлучают» [37, 309-310]. Изобличению «бесов-ства» западноевропейской астрологии посвятил свое «Послание о неблагоприятных днях и часах» Филофей Псковский: «А звезды. не помогут ни в чем, не прибавят и не убавят» [23, 142].
Предпринимаемые меры были частью борьбы с «волхованиями». Грамотой Троице-Сергиева монастыря 1555 г. запрещалось держать «волхвей и баб ворожей», предписывалось «выбивать» их из сел и деревень [33, 242].
Какой-либо статистики дел, связанных с колдовством или волшебством на данный период не имеется. По мнению Николая (Ярушевича) по этим делам уже не сохранялась двойная подсудность: «Ряд исторических фактов суда над волшебниками на Руси до половины XVII века - отводит исключительно светской власти роль судьи над волшебниками, или факты говорят просто о народной расправе над волшебниками, или же выражаются очень неопределенно: был наказан, но чем, - неизвестно» [20, 164]. Аналогичная ситуация сохранялась в XVII в., колдовство, как вид религиозного преступления, в нормативных правовых актах закреплено не было, первой главой Соборного Уложения были предусмотрены лишь богохульство и церковный мятеж [38, 85]. Со слов Г. Котошихина в указанный период за «волховство» и «чернокнижство» «мужскому полу» полагалась казнь через сожжение, а «женскому полу» за «чаровство» - отсечение головы [17, 95-96].
В течение всего XVII в. наблюдалось активное преследование колдовства. В 1606 г. в Пермском уезде расследовались два дела о порче людей колдунами посредством икоты. В 1628 г. за хранение «гадательных тетрадей» дьячок Семенко Григорьев был сослан в Нижегородский Печерский монастырь «на черную работу» с лишением причастия на год. В 1647 г. за чародейство к заточению в монастыре был приговорен крестьянин Мишка Иванов. В 1638 г. расследовалось дело царской «мастерицы» Дарьи Ломановой, «сыпавшей в след» царицы Евдокии Лукинишны пепел с целью «порчи», непосредственно причастные к этому делу были «пытаны огнем до смерти», остальные, косвенно причастные, сосланы по «дальним городам». В 1674 г. в Тотьме была сожжена некая Федосья по обвинению в «порче» [33, 131-132]. Распространенность веры в колдунов приводило к возникновению массовых психозов: в 1670 г. жители г. Шуи «били челом» царю Алексею Михайловичу в том, что «посацких людей жены и дети одержимы от нечистых духов» и обвиняли в «порче» «уездных людей» [33, 132]. Власть подозревала угрозу колдовства и в сфере просвещения: при основании в 1682 г. в Москве Славяно-греко-латинской академии указ Федора Алексеевича содержал запрет на занятия в академии каким-либо «чародейством»: «аще же таковые учители где обрящутся, и оне со своими учениками, яко чародеи, без всякого милосердия да сожгутся» [8, 246].
Н. И. Костомаров писал: «Опасение, чтоб лихие люди не нанесли порчи царю и царскому семейству не имело границ. То же господствовало и в домах знатных господ» [17, 289].
Необходимо указать, что содержавшееся в Соборном Уложении требование при расследовании уголовных дел «сыщется про то допряма» стимулировало совершенствование методов дознания в части поиска доказательств. Так, в 1680 г. знахарь Якушка Паутов был привлечен воеводой в качестве эксперта по делу лица, подозреваемого в колдовстве. Досмотрев перед воеводой изъятые у подозреваемого «корешки и тра-вишки», знахарь засвидетельствовал, что «корешки действительны от сердечной скорби, а худаго в тех корешках и травишках ничего нет» [45, 11].
Как и в XVI в. светская власть использовала обвинения в колдовстве в борьбе с политическими противниками. После свержения правительницы Софьи Алексеевны в рамках дела Шакловитого расследовалось и дело о злоумышлении на жизнь и здоровье Петра Алексеевича и царицы Натальи Кирилловны путем «воро-
жения на костях, и на деньгах, и на воде о здоровье» и «напущении дьявольски порчи по ветру». Указом от 23 декабря 1689 г. велено «воров и богоотступников Андрюшку Безобразова, да человека его Ивашку Щерба-чева, да волхвов и чародеев Нижегородских жителей, коновалов Дорошку Прокофьева, Федьку Бобылева, за их воровство и на Их Государское здоровье злой волшебный и богоотметный умысел по Уложению казнить смертию. Андрюшке и человеку его Ивашке отсечь головы, а волхвов Дорошку и Федьку сжечь в срубе» [25].
Обвинения в колдовстве применялись и иерархами церкви в отношении «раскольников». Митрополит Сибирский и Тобольский Игнатий в одном из своих посланий конца XVII в. писал о последователях «беспоповского толка» «подрешетников»: «причастие же у них бяше некое волшебство, не хлеб но ягоды, изюм глаголемые, чарованием напоенныя» [34, 572]. Аналогичные обвинения выдвигал и Дмитрий Ростовский в «Розыске о раскольнической брынской вере» 1709 г.: «Евгда же того их волхованного общения ягод, аще бы кто вкусил, абие тако желательне смерти себе будет радети» [10, 114].
Парадоксально, но лишь в «просвещенном» XVIII в. колдовство было юридически закреплено в российском законодательстве как религиозное преступление. В первой главе Воинского устава 1716 г. «О страсе Божьем» прослеживалось стремление оградить «православное воинство» от ересей и «суеверных помыслов»: «все идолопоклонство, чародейство (чернокнижество) наикреп-чайше запрещается, и таким образом, что никоторое из оных отнюдь ни в лагере и нигде не будет допущено и терпимо. И ежели кто из воинских людей найдется идолопоклонник, чернокнижец, ружья заговоритель, суеверный и богохулительный чародей: оный по состоянию дела в жестоком заключении, в железах, гонянием шпицрутен наказан или весьма сожжен имеет быть» [39, 328]. Толкованием данного артикула устанавливались процессуальные требования к применению указанных наказаний: «Наказание сожжения есть обыкновенная казнь чернокнижцам, ежели оный своим чародейством вред кому учинил, или действительно с диаволом обязательство имеет. А ежели ж он чародейством своим никому никакова вреду не учинил и обязательства с сатаною никакова не имеет, то надлежит, по изобретению дела, того наказать другими вышеупомянутыми наказаниями, и притом церковным публичным покаянием». Наказание же в этом случае предусматривалось и для подстрекателя: «Кто чародея подкупит, или к тому склонит, чтоб он кому другому вред учинил, оный равно так как чародей сам наказан будет» [39, 329].
По мнению П. О. Бобровского ряд глав и статей Воинского устава практически полностью заимствован из Военного Артикула шведского короля Густава-Адольфа II, при этом копировались состав преступления, процессуальные требования, виды наказаний [3, 42-43]. Учитывая, что к концу XVII в. в Западной Европе уже начинала формироваться «просвещенная» точка зрения на колдовство как суеверие «простонародья», мнение Петра I относительно «чернокнижия» и «чародейства» можно считать по тем временам отсталым. Возможно поэтому в Морском уставе толкование «чернокнижия» несколько отлично от толкования в Воинском уставе. В первой главе книги четвертой Морского устава «О благом поведении на кораблях» полностью воспроизводился текст первого артикула Воинского устава [26]. Однако в толковании статьи говорилось: «Наказание сожжения есть обыкновенная
казнь чернокнижцам, и тем, которые чрез отраву вред какой учинят, или во оных письмах, или словах, хула имени Божию, или отвержение от онаго найдется. А ежели во оных письмах или словах хулы имени Божию и отвержения от онаго нет, но точию суеверные бредни, то надлежит по изобретению дела того наказать другими вышепомянутыми наказаниями, и при том церковным публичным покаянием» [26]. Здесь колдовство говорилось не о связи субъекта «чернокниже-ства» с нечистой силой, а о его «суеверных бреднях», что свидетельствовало о новом взгляде на данное преступление. Этот подход к колдовству, волшебству и чародейству был закреплен в Духовном Регламенте 1720 г., согласно которому духовные власти обязаны были надзирать за распространением в народе «всяческих суеверий» и своевременно доносить об этом светскому начальству [33, 373-375].
Новый взгляд на колдовство проявился и в царствование Анны Иоанновны. Объявленным из Сената указом от 25 мая 1731 г. «О наказании за призывание волшебников и о казни таковых обманщиков» предусматривалось наказание как для «волшебников», так и для тех, кто обращается к их услугам. В указе колдуны именовались «мнимыми волшебниками» и «обманщиками», которые, обманывая «простых людей» «получают себе немалые прибытки», то есть колдовство рассматривалось как вид мошенничества. Однако, поскольку действия «мнимых волшебников» совершаются «душевредными способами» и «богомерзкими делами» в соответствии с некими «учениями», а те, кто к ним обращаются, ищут «вспомоществования в злых своих намерениях», то и те и другие впадают в несовместимый с учением государственной церкви и религии грех. Поэтому колдуны подлежали казни через сожжение, а их «клиенты» - либо такой же казни, либо наказанию кнутом [27].
По мнению А. С. Лаврова, указ был понят местными властями как сигнал к началу кампании против всякого «еретичества»: количество следственных дел о колдовстве резко увеличилось, если в 1726 г. таких дел вообще не было, в 1727 г. - одно, в 1728 г. - восемь, в 1729 г. - четыре, то после указа наметился явный рост - в 1732-1740 гг. было расследовано 40 дел о колдовстве, причем в 15 из них содержалась прямая ссылка на указ 1731 г. [18, 364-365]
Предусмотренная указом санкция на практике была реализована в 1736 г. в г. Симбирске. Там на протяжении четырех лет расследовалось дело о колдовстве посадского человека знахаря Якова Ярова по доносу его жены. На основании материалов расследования Канцелярии Симбирской провинции Казанская губернская канцелярия по указу от 25 мая 1731 г. приговорила Ярова к смертной казни и 18 марта 1736 г. он был сожжен на соборной площади Симбирска [2, 4]. Как считает А.С. Лавров, это был последний в России случай сожжения колдуна, причем Казанская губернская канцелярия своевременно о принятом решении не уведомила Святейший Синод, иначе Яров, принеся покаяние, вполне мог бы избежать смертной казни [18, 365]. Наказания за колдовство не всегда соответствовали установленным в1731 г. санкциям: указом от 12 июня 1735 г. жительница Калинкинского уезда Настасья Яковлева, обвиненная в волшебстве, и пользовавшаяся ее услугами полковница Мария Антонова были приговорены к наказанию плетьми и ссылке в женские монастыри в «тяжкую работу навечно» [33, 380].
Другим нормативным актом относительно колдовства
стал указ Синода от 25 ноября 1737 г. «О преследовании суеверий». Данный указ можно рассматривать как продолжение положения Духовного Регламента в части пресечения разного рода «суеверных» проявлений среди «простого» народа. В указе колдовство, волшебство и чародейства не упоминались, речь шла исключительно о «самовымышленных суевериях», направленных «к поко-лебательству и сумнительствам простого народа» [28].
В царствование Елизаветы Петровны отношение к колдовству было зафиксировано указом от 24 августа 1754 г. о разработке проекта нового Уложения. В одном из вариантов проекта в главе «О колдунстве и волшебниках» за распространение суеверий предлагалось наказание плетьми или кнутом, за «суеверные бредни шептанием» - телесное наказание и публичное покаяние, и лишь в случае причинения кому-либо реального вреда лицом, «обманно выдающим себя за чародея», -смертная казнь через обезглавливание [33, 381-382].
Фактическая декриминализация колдовства произошла в эпоху царствования Екатерины II. Личный взгляд императрицы на религиозные преступления, сформировавшийся под влиянием идеи «полной терпимости», был сформулирован ею в Наказе Комиссии по составлению Нового Уложения: «Между преступлениями, касающимися до закона и веры, я не полагаю никаких других. каковые суть прямые и явные святотатства» [33, 381-382]. В соответствии с данной концепцией Екатерина II изложила в Наказе и свое представление о колдовстве, которое рассматривается как плод больного воображения, свойственного невежественному простонародью, «склонному к заблуждениям». При этом императрица заостряла вопрос не на самом колдовстве, а на особенностях расследования подобных дел: «Надлежит быть очень осторожным в исследовании дел о волшебстве и о еретичестве. Обвинение в сих двух преступлениях может чрезмерно нарушить тишину, вольность и благосостояние граждан, и быть еще источником безчисленных мучительств, если в законах пределу оному не положено» [29]. Конкретной реализацией данных положений в законодательстве стал указ от 14 марта 1770 г. «О предостережении судей от неправильных следствий и решений по делам о колдовстве и чародействе и о наказании кликуш плетьми, яко обманщиц». В указе содержалось определение колдовства: «закоснелое в легкомыслии многих людей, а паче простого народа о чародейственных порчах суеверие, соединенное с коварством и явным обманом тех, кои или по злобе или корысти своей оным пользуются». Отдельным положением указа разрушалась сама мысль о возможности причинения какого-либо вреда путем колдовства, кроме как путем отравления: «всякому благоразумному человеку ведати, что давая употребить в пищу каких-либо вредных здравию человеческому вещей и составов, иными сверхъестественными средствами людей портить. отнюдь невозможно». В указе назывались причины распространенности веры в колдовство: «По суеверию простого народа, наслышкою и воспитанием в него вперяемому, многие воображают себе различные к чародейственным порчам способы, и как кто из детства об оных наслышался, так слепо тому и верит; напротив, чего пронырливые, обращая легкомыслие их в свою пользу, умышленно затевают на себя чародейственное искусство и тем для корысти своей приводят себя у простаков в почтение и боязнь». Признавалось, что все ранее принятые судебные и иные решения о колдовстве являлись ошибочными, а осужденные по этим делам «к жестокому наказанию» лица объявлялись осужденными «безвинно». Судьям давалось указание не принимать подобных
дел к рассмотрению и не давать повода к дальнейшему укреплению в народе «сумасбродства» и суеверия, а напротив - «того же часа принять объявление о сем чародействе за пустую, смеха и презрения паче, а не уважения достойную баснь» [30].
Указ от 14 мая 1770 г. приравнял все, связанное с колдовством, к проступкам, совершенным слабоумными или малолетними, дела о колдовстве, волшебстве, чародействе, как и дела о «ложных предсказаниях» и кликушах, передавались в компетенцию «совестных» судов, которые А. Кизеветтер характеризовал как «первую смелую попытку» «пересадить на русскую почву зародыш таких начал здравой и гуманной юстиции, которые оставались, если не вполне, то почти, чуждыми русскому праву предшествовавшей эпохи» [15, 143-155]. По мнению А. В. Попова, после указа 1770 г. все дела о «суевериях» рассматривались «совестными судами», а в качестве наказаний предусматривались денежный штраф или порка плетьми [33, 381].
В соответствии со ст. 266 Устава благочиния или полицейского от 8 апреля 1782 г. выявление и пресечение колдовства возлагалось на органы полиции: «Буде кто учнет чинить колдовство, или чародейство, или иной подобный обман, происходящий от суеверия, или невежества, или мошенничества, и для оного начертания на земле, или курения, или пугания чудовищем, или воздушные или водяные предвещания, или толкования снов, или искания клада, или искания видений, или нашептания на бумагу, или траву, или пития того отослать к суду, где учинить с ним, как законы повелевают» [40, 375].
По мнению Н. М. Гальковского, в 1795 г. «совестным» судом было рассмотрено последнее дело о колдовстве в Российской империи [7, 248].
В последующем российском уголовном законодательстве сохранялись отдельные составы, ранее считавшиеся признаками колдовства. В Уложении о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. разглашение «ложных чудес» (ст. 1159), объявление себя колдуном или чародеем, лжепредсказания и лжепредзнаменования (ст. 1160), распространение слухов о мнимых видениях, продажа «мнимоволшебных напитков», «составов» и талисманов (ст. 1161), кликушество (ст. 1163) рассматривались не как религиозные преступления, а как преступления, «нарушающие общественное спокойствие и порядок», выражающиеся в «подложном проявлении чудес и других сего рода обманов» [31]. Статьей 263 главы 12 «О нарушении постановлений, ограждающих общественное спокойствие» Уголовного Уложения 1903 г. предполагалась ответственность лишь за распространение «заведомо ложного, могущего возбудить общественную тревогу, слуха», а о народных суевериях упоминалось в статье 79 главы 2 «О нарушении ограждающих веру постановлений», предусматривавшей ответственность за похищение или поругание действием тела умершего «по суеверию, неразумению или невежеству» [32]. Из этого следует, что к началу XX в. у светской власти сложилось впечатление о полном преодолении суеверий, могущих вызвать негативные последствия в сфере обеспечения общественного порядка и безопасности. Однако именно в этот период в российском обществе наблюдался глубочайший духовно-религиозный кризис, связанный с ослаблением влияния государственной церкви и религии, выражавшийся в широком распространении разнообразных мистическо-оккультных учений и сект [24, 506508]. В кругах русской элиты процветала вера в чудеса, творимые «магами», «ясновидцами», «медиумами» и т.
д. Феномен Г. Е. Распутина вполне понятен и объясним на фоне этих процессов и явлений.
Во многом аналогичная ситуация наблюдается в современной России. Дичайшие суеверия получили широкое распространение благодаря средствам массовой информации, телевидению, кинематографии. В настоящее время вера населения Российской Федерации в колдовство составляет 36% из числа опрошенных (по данным ВЦИОМ по опросу 22-23 октября 2016 г.). Это часть населения, считающая, что колдуны и колдовство реально существуют и способны «наводить порчу, сглаз», совершать иные действия в силу обладания сверхъестественными способностями. При этом 27% опрошенных заявили, что сталкивались с подобными проявлениями лично, до 29% пояснили, что применяют способы охраны от «злой магии» путем посещения православных церквей (43%), ношения крестиков или ладанок (14%), «народных» амулетов и т. п. [14].
Узаконенная деятельность «потомственных ведьм», «православных (!) колдунов», «дипломированных экстрасенсов», «целителей», «ясновидящих» создает реальную угрозу не только имуществу, но и жизни, физическому и психическому здоровью граждан, духовно-нравственному здоровью общества. В определенной ситуации дальнейшее распространение ок-культно-мистических учений, идей и практик может создать реальную угрозу национальной безопасности.
Список литературы:
1. Аничков Е. В. Язычество и Древняя Русь. СПб., 1914.
2. Арсений Королев. Знахарь // Симбирский курьер. 17.03.2016, № 38-39.
3. Бобровский П. О. Происхождение «Артикула Воинского» и изображение процессов Петра Великого по Уставу Воинскому. 1716 г. СПб., 1881.
4. Большая Советская Энциклопедия (БСЭ). Т. 12, «Кварнер - Конгур». Третье издание. М.: Издательство «Советская энциклопедия», 1973.
5. Бычков А. А. Киевская Русь. Страна, которой никогда не было?: легенды и мифы. М.: Олимп АСТ: Астрель, 2004.
6. Википедия. 11Р1_: https://ru.wikipedia.org/wiki/
7. Гальковский Н. М. Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси. Т.1. Харьков, 1916.
8. Голубинский Е. Е. История Русской церкви. Т. 1. М., 1901.
9. Греков Б. Д. Киевская Русь. М., 1953.
10. Дмитрий Ростовский. Розыск о раскольнической брынской вере. М., 1824. 11. Древнерусские княжеские уставы Х-ХУ вв. М., 1976.
12. Есипов В. Святотатство в истории русского законодательства. Варшава: Варшавский императорский университет, 1893.
13. Законодательство Древней Руси. Т.1. М.: Изд-во Юридическая литература, 1984.
14. Интернет-ресурс (по состоянию на 31.10.2016 г.). URL: https:// regnum. ru/news society/21994483.html
15. Кизеветтер А. Совестные суды при Екатерине II // Голос минувшего. М., 1923. № 1.
16. Костомаров Н. И. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях. М.: 1992.
17. Котошихин Г. Россия в царствование Алексея Михайловича. СПб., 1859.
18. Лавров А. С. Колдовство и религия в России 1700 -1740. М.: Древнехранилище, 2000.
19. Левкиевская Е. Е. Славянские древности: этнолингвистический словарь // в 5 т. под общей редакцией Н.И. Толстого. Т. 3, «Круг - Перепелка». М.: Институт славяноведения РАН, 2004.
20. Николай (Ярушевич). Церковный суд в России до издания Соборного Уложения Алексея Михайловича (1649 г.). Пг., 1917.
21. Никольский Н. М. История Русской Церкви. М., 1983.
22. Носова Г. А. Язычество в православии. М., 1975.
23. Олейников В. В., Гончаров А. В. Идеи социальной защиты населения в концепции старца Филофея Псковского в контексте иосифлянского учения // Известия Тульского государственного университета. Экономические и юридические науки. Выпуск 4. Часть II. Тула, Издательство ТулГУ. 2016.
24. Ольденбург С. С. Царствование императора Николая II. - СПб., 1991.
25. Полное собрание законов Российской империи (далее - ПСЗРИ). Собр. 1. Т. III. № 1362.
26. ПСЗРИ. Собр. 1. Т. IV. № 3485.
27. ПСЗРИ. Собр. 1. Т. VIII. № 5761.
28. ПСЗРИ. Собр. 1. Т. X. № 7450.
29. ПСЗРИ. Собр. 1. Т. XVIII. № 12949.
30. ПСЗРИ. Собр. 1. Т. XIX. № 13427.
31. ПСЗРИ. Собр. 2. Т. XX. № 19283.
32. ПСЗРИ. Собр. 3. Т. XXIII. № 22704.
33. Попов А. В. Суд и наказания за преступления против веры и нравственности по русскому праву. Казань, 1904.
34. Послания блаженного Игнатия митрополита Сибирского и Тобольского // Православный собеседник. 1855. № 1.
35. Рогов В. А. История уголовного права, террора и репрессий в Русском государстве XV-XVII вв. М., 1995.
36. Российское законодательство X-XX вв. Т.1. М., 1984.
37. Российское законодательство X-XX вв. Т. 2. М., 1985.
38. Российское законодательство X-XX вв. Т. 3. М., 1985.
39. Российское законодательство X-XX вв. Т. 4. М., 1985.
40. Российское законодательство Х-ХХ вв. Т. 5. М., 1987.
41. Сказание о Мамаевом побоище // Памятники Куликовского цикла. Гл. ред. Б. А. Рыбаков, ред. В. А. Кучкин. СПб.: Институт российской истории РАН, 1998.
42. Словарь обиходного русского языка Московской Руси XVI - XVII вв. // Под редакцией О.С. Мжельской. -СПб.: Наука, 2006.
43. Старков О. В., Башкатов Л. Л. Криминотеология: религиозная преступность. СПб., 2004.
44. Филарет (Гумилевский). История Русской церкви. Период второй. М., 1850. 45. Штольц В. Руководство к изучению судебной медицины для юристов. СПб., 1890.
