CC BY
364
Былинин В.К., Екатерина II: человек, Одесский М.П. государственный деятель,
писатель
В статье рассматривается реформаторская деятельность императрицы Екатерины II. Ключевые слова: просветительские идеи, самодержавное правление, наказ Комиссии по составлению нового Уложения.
Bylinin V.K. Ekaterina II - a woman, a Odessky M.P. state official, a writer
УДК 94 (47).066
of Ekaterina II is given.
In this article the reformational activity Key words: Enlightening ideas. Reigning.
Екатерина занималась самообразованием стого времени,как сделалась великой княгиней. С этих пор до вступления на русский престол в продолжение 18 лет чтение книг и выписки из них по всевозможным политическим, научным и литературным вопросам были ее неизменным занятием. В ее библиотеке находились такие разнообразные и серьезные книги, как "История Германии" Барри, диалоги Платона во французском переводе, "Анналы" Тацита, "Церковная история" Цезаря Баро-ния, знаменитый энциклопедический словарь П. Бейля и другие сочинения. Из современных писателей на Екатерину оказал заметное влияние выдающийся французский просветитель Монтескье. Его философский трактат "О Духе законов" особенно увлек восторженную читательницу. Выписки из этого трактата позднее вошли в "Наказ Комиссии о составлении нового Уложения". ("Дух законов", - писала она госпоже Жоффрен, хозяйке известного литературного салона в Париже, - должен быть требником для всех государей, если только они не лишены здравого смысла".)
Но наиболее существенными для своего развития Екатерина считала просветительские идеи Вольтера. "Вольтер - мой учитель; он, или, лучше сказать, его произведения развили мой ум и мою голову;
я - его ученица". Переписку с Вольтером она начала, как только стала русской императрицей, и продолжала ее до самой смерти французского философа. Как свидетельствует эта переписка, ни к какому другому писателю Екатерина не относилась со столь трепетной любовью и горячим энтузиазмом, совершенно не замечала его недостатков, видела в нем некий идеал просвещенного литератора.
Совсем иначе царица относилась к Жан Жаку Руссо - насмехалась над его сочинениями, возмущалась демократическими теориями, особенно представленными в его "Общественном договоре". Подобные теории, полагала она, неизбежно порождают революции и анархию. Несмотря на все пристрастие к передовой французской литературе, Екатерина в собственноручной записке запрещала продавать в России известный педагогический труд Руссо "Эмиль": "Слышно, что в Академии наук продаются такие книги, которые против закона, доброго нрава, нас самих и российской науки, которые во всем свете запрещены, как, например, "Эмиль" Руссо".
Зато такая же дружба, как с Вольтером, Екатерину долго связывала с издателями многотомной "Энциклопедии" - Д'Аламбе-ром и Дидро. Сразу после вступления на
престол она предлагала Д'Аламберу стать воспитателем малолетнего Павла, огорчалась по поводу его отказа, но и после часто продолжала обращаться к нему за советом по разным вопросам. Узнав, что Дидро беден и нуждается в деньгах, императрица купила у него библиотеку за 15 тысяч ливров, оставила ее в его распоряжении и назначила хранителем собственной же библиотеки, выплатив на 50 лет вперед жалованье из расчета 1 000 франков в год. В 1773 г благодарный Дидро приехал в Петербург, где прожил 5 месяцев. Каждый день Екатерина приглашала его к себе во дворец, подолгу беседовала с ним и в довершение всех своих благодеяний предложила 200 тысяч рублей для нового издания "Энциклопедии".
Благоволила она и к другим писателям-иностранцам. Приглашала на службу итальянского юриста Ч. Беккариа, автора книги "О преступлениях и наказаниях", предлагала Бомарше издать в Петербурге сочинения Вольтера и поставить его знаменитую комедию "Женитьба Фигаро". Из немцев Екатерина поддерживала дружеские отношения с доктором Циммерманом, и особенно долго - с бароном Гриммом, которому предлагала навсегда переселиться в Россию и возглавить управление народным образованием и народными школами. Наконец, в круг ее придворных всегда входило несколько европейских знаменитостей вроде французского посланника графа Сепора, бельгийского принца де Линя и других.
Всегда оставаясь убежденной сторонницей самодержавного правления в России, она явилась инициатором и участником перевода романа Мармонтеля "Вели-зарий", который представлял собой откровенно антиабсолютистское произведение.
Но при всем уважении к французскому просвещению и представителям его, философам-энциклопедистам, разным ученым и писателям. Екатерина всегда помнила, что она - русская императрица, призванная управлять русским народом. Изучая Европу и западноевропейские науки, она уделяла пристальное внимание ознакомлению с Россией, с ее обычаями, историей, культурой. Сразу по прибытии
в Россию она приступила к освоению русского языка под руководством академика В. Ададурова. Всякий пишущий по-русски, утверждала она, обязан по-русски и думать. И сама писать любила, хотя при этом постоянно делала орфографические ошибки. Они ничуть не стесняли ее. "Ты не смейся над моей русской орфографией,- услышал от нее однажды секретарь А. Грибовский. - Я тебе скажу, почему я не успела хорошенько ее узнать: по приезде моем сюда с большим прилежанием я начала учиться русскому языку. Тетка, Елисавета Петровна, узнав об этом, сказала моей гофмейстерине: полно ее учить, она и без того умна. Таким образом, могла я учиться только из книг, без учителей, и это есть причина, что я плохо знаю правописание". Тем не менее, по воспоминанию того же Грибовского, государыня говорила по-русски весьма чисто и была склонна употреблять "простые и коренные слова, каковых она знала множество". Познакомившись с русским и церковнославянским языками настолько, чтобы читать книги, она обратилась к русской истории, штудировала древние летописи и на их основе составила объемные исторические заметки. Ее перу принадлежит оригинальная редакция жития Сергия Радонежского. От литературы книжной Екатерина перешла к собиранию народной словесности. Русские пословицы, песни, сказки вызывают у нее живой интерес, украшают речь ее самой и ее литературных героев. Искреннее стремление понять Россию в ее прошлом и настоящем позволило ей, немке по происхождению и ученице французских энциклопедистов, стать для русских русской императрицей.
Даже в период страстного увлечения философией Монтескье, Вольтера, Дидро и их последователей Екатерина не доходила до такой крайности - пытаться воплотить их идеи в своей государственной деятельности. О том же самом Дидро, которому она выказывала такое высокое уважение, она впоследствии говорила графу Сегюру: "Я много и часто беседовала с ним, но больше с любопытством, чем с пользою. Если бы я его словам поверила,
то пришлось бы все поставить вверх ногами в моем царстве. Законодательство, административная часть - все должно было бы перевернуться, чтобы дать место его непрактическим теориям. Видя, что ни одно из тех великих нововведений, которые он проповедовал, не было приведено в исполнение, он высказал некоторое удивление и даже высшую степень неудовольствия. Тогда, говоря откровенно, я сказала ему: "Господин Дидро, во всех Ваших предложениях относительно введения реформ Вы забываете только одно, именно разницу, которая существует между Вашим положением и моим; Вы работаете только на бумаге, которая все терпит. Но я, бедная императрица, я работаю на человеческой коже, которая чувствительна и щекотлива в высшей степени". В своих решениях и поступках она была по-немецки расчетлива. Когда Вольтер начал слишком торопить ее, побуждая составить новые законы, Екатерина ответила в письме из Казани: "Подумайте только, что эти законы должны служить и для Европы и Азии; какое различие климата, жителей, привычек, понятий! Я теперь в Азии и вижу все своими глазами. Здесь 20 различных народов, один на другого не похожих. Однако ж необходимо сшить каждому приличное платье. Легко положить общие начала, но частности? Ведь это целый особый мир: надобно его создать, сплотить, охранять".
Таким образом, императрица думала, как можно было бы использовать в российских условиях гуманные идеи западноевропейских просветителей, идеи,связанные с созданием справедливого, разумно организованного общества. Однако, когда началась Великая французская революция 1789 г., ужаснувшая и отпугнувшая от этих идей многих либералов, Екатерина окончательно утвердилась во взгляде на совершенную неприменимость и особую вредность просветительских моделей и тех, кто эти модели создавал, для абсолютистской России.
...В сознании Екатерины произошел переворот: она стала гонительницей тех самых умственных и литературных движений, с которыми раньше заигрывала и ко-
торые милостиво одобряла. Проживающие во Франции русские отзываются: все издание трагедии Я.Б. Княжнина "Вадим" конфискуется. Стихотворение Г. Р. Державина "Властителям и судиям", переложение 81-го псалма, объявляется дерзким и якобинским. Н.И. Новиков и А.Н. Радищев оказываются за решеткой. Наконец, Московскому митрополиту Платону высочайше поручено строго рассмотреть иностранные философские и политические книги, переведенные и изданные в России, в том числе самой императрицей.
Насколько же резок оказался контраст между охранительно-консервативным концом правления Екатерины и его либеральным началом! Может быть, еще с того момента, когда Екатерина в костюме гвардейского майора скакала во главе заговорщиков к Петергофу, она ощутила себя "рыцарем свободы и законности". Через пять лет она попыталась дать своим грандиозным планам преобразования страны практический ход. С этой целью в Москве была созвана Комиссия по составлению нового Уложения - нового свода законов Российской империи. Прежде чем депутаты приступили к работе, им было зачитано руководство к действию - Наказ государыни. И хотя Наказ в скором времени был полностью изъят из обращения по строжайшему распоряжению самой составительницы, справедливости ради надо сказать: многие его положения сыграли поистине выдающуюся роль в истории русской общественной мысли.
Самое радикальное преобразование, которое намечала монархиня, предполагало отмену крепостного права. В 1766 г. торжественно провозглашалось: "Наше первое желание есть видели наш народ столь счастливым и довольным, сколь далеко человеческое счастье и довольствие может на сей земле простираться". Этого пафоса не разделяли многие представители русского дворянства. Поэт А.П. Сумароков дерзнул резко критиковать идею о ликвидации крепостной зависимости. "Сделать русских крепостных вольными нельзя, - писал он, - будет ужасное несогласие между помещиками и крестьянами, ради усмирения которых потребны будут
многие полки; непрестанная будет в государстве междоусобная брань и вместо того, что ныне помещики живут покойно в вотчинах ("и бывают зарезаны отчасти от своих", - заметила тут же Екатерина), вотчины их обратятся в опаснейшия им жилища. Примечено, что помещики крестьян и крестьяне помещиков очень любят, а наш низкий народ никаких благородных чувствий не имеет" ("иметь не может в нынешнем своем состоянии", - добавила Екатерина). Как бы подхватывая аргументацию Сумарокова, Е.Р. Дашкова говорила по этому поводу Дидро: "Просвещение ведет к свободе; свобода же без просвещения породила бы только анархию и беспорядок. Когда низшие классы моих соотечественников будут просвещены, тогда они будут достойны свободы, так как они тогда только сумеют воспользоваться ею без ущерба для своих сограждан и не разрушая порядка и отношений, неизбежных при всяком образе правления".
Екатерина в конечном итоге уступила, но горько заметила при этом, что раз нельзя крепостного признать личностью, "так его скотом извольте признавать, что к немалой славе и человеколюбию от всего света нам приписано будет". О своей иронии она быстро забыла. Крестьяне в екатерининскую эпоху были закабалены до такой степени, что, не выдержав притеснений и гнета, поднялись на решительную борьбу. Восстание под предводительством Е. И. Пугачева (1773 - 1775 гг.) стало самым крупным стихийным выступлением крестьян в истории России.
Однако прогрессивным положением "Наказа" была идея создания "правового" самодержавного государства. По этому поводу говорилось: "Равенство всех граждан состоит в том, чтобы все подвержены были тем же законам ("чтоб один гражданин не мог бояться другого, а боялись бы все одних законов")". "Ничего не должно запрещать законами, кроме того, что может быть вредно или каждому особенно, или всему обществу. Самое надлежащее обуздание от преступлений есть не строгость наказания, но когда люди подлинно знают, что преступающий законы непременно будет наказан". Замечательные,
правильные слова, которые и сейчас не утратили злободневности! На деле же они оказались лишь благими пожеланиями. Сама императрица законы не ставила ни во что. "Разве я не могу, невзирая на законы, сего учинить!" - обыкновенно недоумевала она, когда дерзали указать ей на неправомерность ее распоряжений. К сожалению, в окружении Екатерины не находилось правдолюбца, кто посмел бы возразить ей. Примеру государыни следовал легион вельмож и чиновников. В ее правление злоупотребления и казнокрадство достигли небывалых размеров. Например, наместник владимирский граф Р.И. Воронцов, отец Е.Р. Дашковой, заслужил славу злостного расхитителя казны, за что получил в народе прозвище "Роман - большой карман". Екатерина избрала весьма любопытную меру пресечения его расхитительства - послала в дар ему большой кошелек...
Может быть, тем самым она хотела продемонстрировать свою приверженность другому, гуманному пункту "Наказа", который гласил: "Употребление пытки противно здравому естественному рассуждению; само человечество вопиет против оныя и требует, чтобы она была вовсе уничтожена"? Если это и так, то надо признать, что в своем отношении к нарушителям закона она была избирательна. К многочисленным административным преступлениям своих вельмож она проявляла трогательную терпимость, но всякие посягательства на идеологию самодержавия или на государственный порядок в России пресекала решительно и неотвратимо. Под рукой Екатерина держала мощный карательный аппарат - Тайную экспедицию - во главе с обер-секретарем С. И. Шишковским, слывшим за свое усердие в пытках "кнуто-бойцей". К этому энтузиасту кнута препроводили А. Н. Радищева, которого объявили бунтовщиком хуже Пугачева за написание книги "Путешествие из Петербурга в Москву", пылко обличавшей самодержавие и крепостное право.
Большое внимание в "Наказе" императрицы уделено вопросу веротерпимости. "В столь великом государстве, - читаем здесь, - распространяющем свои
владения над столь многими разными народами, весьма бы вредный для спо-койства и безопасности своих граждан был порок - запрещение книг или недозволение их различных вер. Гонение на человеческие умы раздражает, а дозволение верить по своему закону умягчает и самые жестоковыйные сердца и отводит их от заматерелого упорства, утушая споры их, противные тишине государства и соединению граждан". Нетерпимость к религиозным убеждениям другого до сих пор является постоянным источником общественных потрясений и кризисов. Тому свидетельство - наш горький исторический опыт. Государственная мудрость, проявленная Екатериной в правильной постановке этого вопроса, объясняется не только усвоенными ею просветительскими теориями, но и особенностями ее собственного религиозного воспитания. В молодости она одновременно училась у католического пастора Перара, убежденного паписта, у кальвиниста Лорана, ненавидевшего папу, и у лютеранского священника Вагнера, который на дух не переносил и папу, и Кальвина, вместе взятых. В России ее наставником в истинах православного вероучения был назначен архимандрит Симон Тодорский, который терпеть не мог как протестантов, так и католиков. Легко представить себе, какими твердыми были религиозные воззрения у ученицы, имевшей столь не согласных друг с другом духовных наставников. Полное безразличие к вере позволяло ей глядеть
на этот предмет прежде всего с точки зрения практической пользы. В 1762 г. Петр III секуляризирует церковные земли и издает указ об изъятии из храмов всех образов, кроме икон Христа и Богородицы. Русская церковь, напуганная верховным рецидивом протестантизма, благословила переворот, совершенный Екатериной. Но уже через два года, закрепившись на троне, специальным манифестом государыня подтверждает названный указ и переводит все русские монастыри, ограничив их число до 200, на штатный оклад. Тем самым монахи приравнивались к государственным чиновникам. От этого удара церковь так и не оправилась.
Впрочем,от притеснений "веротерпимой" императрицы страдало не одно официальное православие. Она жестоко расправилась с раскольниками, разрушив их исторически сложившиеся культурные центры. Когда же часть польских территорий вошла в состав России, Екатерина способствовала насильственному обращению в православие около двух миллионов униатов и католиков. Как ни странно, единственно, кого она защищала последовательно, - это иезуиты. Преследуемые по всей Европе, запрещенные папской буллой 1773 г., монахи ордена Иисуса только в России нашли для себя надежное убежище (до 1820 г.).
Печ. по : Екатерина II: человек, государственный деятель, писатель. М.: Современник, 1990. С. 6-12.
