CC BY
197О.И. Елисеева
АРИСТОКРАТИЧЕСКИЙ ЛИБЕРАЛИЗМ В ЦАРСТВОВАНИЕ ЕКАТЕРИНЫ II
«Уже двадцать лет, как правительство неосторожно отпускает многих молодых людей учиться в Женеву. Они возвращаются с головой и сердцем, наполненным республиканскими принципами, и вовсе не приспособлены к противным им законам их страны»1, - писал в 1763 г. бывший французский посол в России Луи Огюст де Бре-тейль. Чуть раньше, вскоре после переворота, возведшего Екатерину II на престол, он в одном из донесений сообщал: «Форма правления тяготит большую часть русских, беспременно все хотят освободиться от деспотизма... В частных и доверительных беседах с русскими я не забываю дать им понять цену свободы и свободы республиканской -крайности по вкусу нации, ее грубому и жестокому духу. Я льщусь надеждой увидеть, как обширная и деспотическая Империя разлагается в Республику, управляемую группкой сенаторов. Надо постараться сокрушить русскую нацию с помощь нее самой».
Речь шла о тех притязаниях на власть, которые предъявляла аристократия. Отсюда и уточнение про «группку сенаторов». Французский резидент в Петербурге Шарль де Эон де Бомон в канун Семилетней войны (1756 - 1763 гг.) писал: «Свобода, единожды проникнув в Российскую империю, заставит ее впасть в анархию, подобную польской. Всякий русский, кто получил образование и путешествовал, сотни раз вздыхал над несчастной долей в приватных со мной беседах. Те, кто читает французские брошюры, а тем паче английские, объявляют себя приверженцами самой смелой философии и противниками, вместе с друзьями своими, деспотического и тиранического государства, в котором они живут»2.
Де Эон не ошибался. В дни коронации Екатерины II ее подруга, участница переворота княгиня Дашкова сказала английскому послу графу Джону Бекингемширу: «Почему моя дурная судьба поместила меня в эту огромную тюрьму? Почему я принуждена унижаться в этой толпе льстецов, равно угодливых и лживых? Почему я не рождена англичанкой? Я обожаю свободу и пылкость этой нации» .
Из этих рассуждений европейские дипломаты делали вывод о близкой революции. Пугачевщина казалась ее предвестником. Сословные реформы Екатерины отсрочили начало нового мятежа, но по расчетам из Версаля, он был неизбежен. К концу царствования, когда в Париже уже пала Бастилия и свирепствовал якобинский террор, французские авторы не перестали мечтать о потрясениях в России. Такой восторженный вестник бури как Шарль Массон писал: «Многие молодые головы питаются примерами древности, тайно размышляют над прекрасным Жан Жаком и, забывшись на миг в истории народов, с ужасом обращают взоры на историю своей родины и на самих себя.
.Некоторые именитые семьи, куда проникло просвещение, как чужестранец под гостеприимную кровлю. может быть, воспользуются счастливыми условиями, чтобы, в ожидании лучшего, изменить самодержавные формы управления, возвести на трон хорошего государя, придать Сенату или какому-нибудь совету большее значение». Эти слова Массона прямо намекали на проект Никиты Панина по созданию Государственного совета, не удавшийся, но не забытый.
1 Сборник Русского Исторического Общества (Далее Сб. РИО.). Т. 140. С. 127.
2 Строев А. Ф. «Те, кто поправляет фортуну». Авантюристы Просвещения. М., 1998. С. 227-228.
3 Екатерина Романовна Дашкова. Исследования и материалы. СПб., 1996. С. 39.
Среди знати «есть гордые, великодушные личности; не будучи последователями системы равенства и свободы, они все же возмущаются тем позорным самоотречением, которое от них требуется»1.
Во времена Массона только несколько аристократических фамилий тяготели к олигархии, да поклонники Руссо были готовы немедленно штурмовать Петропавловскую крепость. Однако стоит обратить внимание на его замечание о том, что горячие головы «питаются примерами древности» и забываются на миг «в истории народов».
Говорить о своих исторических правах, подкрепленных «примерами древности», в тот момент в России могла только родовитая аристократия, некогда, в допетровские времена, разделявшая власть с царями и не имевшая нужды в «позорном самоотречении».
Противостояние между родовой и служилой знатью - скрытое, но от этого не менее упорное - не утихало в течение всего XVIII столетия. Объединив вотчину и поместье, Петр Великий убрал сословную перегородку внутри дворянства. Но живейшая память о ней оставалась. Рубец не зажил даже в следующем веке. А. С. Пушкин в уже упомянутом «Романе в письмах» скажет: «Аристокрация чин[овная] не заменит аристо-крации родовой».
Древние фамилии, владевшие некогда собственными княжествами, чувствовали себя униженными, когда их ставили в равное положением с теми, кто приобрел знатность и богатство, служа государю и получая от него землю на правах держания. Консервативный русский историк, критик царствования Екатерины II с правых позиций князь М. М. Щербатов писал в памфлете «О повреждении нравов в России: «...Государи наши жизнь вели весьма простую... Почти всякий по состоянию своему без нужды мог своими доходами проживать». Однако после реформ Петра «роскошь» вкралась даже в «простое житье», и «зачали уже многие домы упадать», «расходы достигши до такой степени, что стали доходы превозвышать; начели люди наиболее привязываться к государю и к вельможам, яко ко источнику богатства и награждений. Разрушенное местничество. не замененное никаким правом знатным родам, истребило мысли благородной гордости во дворянах, ибо стали не роды почтенны, а чины, и заслуги, и выслуги; и тако каждый стал добиваться чинов»2.
В императорской России любая попытка ввести при государе орган правления на подобие боярской Думы встречала сопротивления не только со стороны монарха, но и со стороны широких слоев поместного дворянства.
Среднее дворянство было заинтересовано, чтобы государь продвигал помещиков по чиновной лестнице и жаловал за службу. Многочисленное офицерство боялось, что при введении того или иного олигархического органа круг лиц, получающих доходные назначения, ограничится разветвленной родней членов Совета. В новой форме вернутся порядки времен Боярской Думы и Государева Двора, когда места занимали в соответствии с родовитостью. Не даром Щербатов добрым словом поминал местничество, позволявшее выдвигаться «лучшим» по родовому признаку. Случись такое, и возможности для обогащения широкой служилой массы исчезли бы. В екатерининское время выразителями подобных настроений и были Орловы. Выскочки, попавшие «из грязи в князи».
Высшую аристократию, напротив, волновал вопрос о том, что ее права попираются капризом государя, своевольным хотением продвигать по службе худородных, мелкопоместных, никому неведомых людишек. Последние не имели своего мнения,
1 Массон Ш. Секретные записки о России времени царствования Екатерины II и Павла I М., 1996. С. 133 - 136.
2 Щербатов М. М. О повреждении нравов в России //Столетие безумно и мудро. М., 1986. С. 320, 332, 336.
боялись возразить монарху и заменяли попечение об Отечестве царевой службой. То есть были исполнителями. Тогда как родовитые аристократы годились и в законодатели.
Этот средневековый конфликт в России XVIII столетия, в силу культурной европеизации, приобрел внешние черты противостояния абсолютизма и либерализма. Тогда как, по сути, был противостоянием аристократии и монархии. Свои претензии на власть наиболее образованные представители высшего сословия формулировали языком «Духа законов» Монтескье, что до сих пор сбивает с толку исследователей. Да и для самих носителей подобного мировоззрения - например, графа Н. И. Панина и княгини Е. Р. Дашковой - создавало немалую трудность. Им нужно было понять самих себя, потребности своей страны и выразиться так, чтобы, вместо Москвы, не получался Париж и Лондон.
Как выглядел для них конфликт двух реальностей - той, что располагалась за окном, и той, что была вычитана из книг? В 1780 г. в Вене Дашкова разговаривала с канцлером В. А. Кауницем о Петре I. Этот монолог можно назвать программным. К концу XVIII столетия просвещенные патриоты начинали тяготиться постоянным славословием в адрес реформатора и хотели вести родословную своей страны от времен Рюрика, а не с основания Петербурга.
«Некоторые реформы, насильственно вводимые им, - заявила Дашкова, - со временем привились бы мирным путем. Если бы он не менял так часто законов. он не ослабил бы уважение к законам. Он ввел военное управление, самое деспотическое из всех. торопил постройку Петербурга, тысячи рабочих погибли в этих болтах. испортил русский язык»1.
Сходного мнения придерживались М. М. Щербатов, Д. И. Фонвизин, Н. И. Новиков. Оно восходило к рассуждениям Жан-Жака Руссо в «Общественном договоре» 1762 г., где философ обрушивался с яростной критикой на петровские преобразования. По его мнению, вместо того чтобы делать из русских немцев, следовало развивать их самобытность, народ нуждался не в цивилизации, а в закалке. Теперь развращенные западной культурой русские ослабеют, подпадут под власть татар или другой азиатской орды, которая следом захватит и Европу2.
Однако у княгини и философа были разные отправные точки для негодования. Она предъявляла к Петру I претензии не за то, что он лишил Европу щита, а за то, что «уничтожил свободу и привилегии дворян». Речь, в первую очередь, о Боярской Думе, в которой члены высокопоставленных родов подавали государю советы и совместно с ним правили державой. Дашкова считала, что прежде самодержавие было ограничено боярским представительством. Преобразования же начала XVIII в. - своего рода вывих, который требуется исправить.
Ее дядя Панин, исходя из методологии Монтескье в «Духе законов», считал, что Россия не вписывалась ни в один из типов правления: «Государство не деспотическое, ибо нация никогда не отдавала себя государю в самовольное его управление. Не монархическое, ибо нет в нем фундаментальных законов; не аристократия, ибо верховное в нем правление есть бездушная машина. на демократию же и походить не может»3. Тогда что? В рамках заявленной схемы Россия двигалась от деспотии к монархии, для которой не доставало только фундаментальных законов.
Монологом о Петре I Дашкова напоминала, что такие законы были - «Уложение» Алексея Михайловича 1649 г. - значит, страна уже являлась монархией, но из-за реформ Петра I потеряла этот статус - качнулась к деспотии. О том, что подобное дви-
1 Дашкова Е. Р. Записки 1743 - 1810. Л., 1985. С. 127.
2 Строев А. Ф. Те, кто поправляет фортуну. Авантюристы Просвещения. М., 1998. С. 216.
3 Конституционные проекты в России. XVIII- начало XIX в. М., 2000. С. 287.
жение возможно, корреспондентку предупреждал на примере Франции Дидро. Сбившись с пути, русским необходимо вернуться на «правильную» стезю.
Когда-то княгиня предполагала, что эту миссию исполнит Екатерина II, которой ее вельможные сторонники предназначали роль регента или «правительницы», но никак не самодержицы. По мысли Н. И. Панина, ее власть должен был ограничить Совет с законодательными функциями. Эту идею поддерживала и Дашкова. Французский дипломат Клод Рюльер, много общавшийся с Екатериной Романовной, подчеркивал, что разногласий между вельможей и племянницей не было: «Панин и княгиня одинаково мыслили на счет своего правления»1.
«Один горький урок вынесла Дашкова из ее сношений с двором, - записал философ Дени Дидро со слов самой княгини, - он охладил в ней пылкое желание полезных и благотворных реформ». Фраза посвящена не реформам вообще, каковых в екатерининское царствование было проведено исключительно много. А тому единственному случаю, когда августейшая подруга раз и навсегда преградила княгине дорогу к решению вопросов высшего государственного управления.
«Почему она не любит Петербурга? - продолжал Дидро. - .Может быть, она добивалась места министра и даже первого министра, по крайней мере, чести государственного совета; или княгиня обиделась, что друг ее, которому она надеялась вручить регентство, захватил, без ведома и наперекор ее планам, царскую власть»2. Все это весьма проницательно.
Позднее Г. Р. Державин вспоминал: «Дашкова была честолюбивая женщина, добивалась первого места при государыне, даже желала заседать в Совете»3. Имелся в виду тот самый Совет, проект которого исходил от Панина.
Панин сконцентрировал в документе идеи, с которыми вступал в заговор. Совет из нескольких (от 6 до 8) несменяемых, пожизненных членов должен был служить местом «законодания» и существенно ограничивал власть монарха. Без него государь не мог принимать решений. Сам же Совет, напротив, приобретал право выпускать указы, как бы исходящие от государя4.
В проекте Никита Иванович ловко выставлял новый орган защитником власти монарха: «В сем проекте установляемое формою государственною верховное место. законодания, из которого, яко от единого государя и из единого места, истекать будет собственное монаршее изволение, оградит самодержавную власть от скрытых иногда похитителей оной».
Под «скрытыми похитителями» имелись в виду фавориты. «Временщики и кур-тизаны», писал автор, создали собой «интервал между государя и правительства», не считая себя «подверженными суду и ответу перед публикою». «Государь был отделен от правительства. Фаворит остался душою, животворящею или умерщвляющею госу-дарство»5.
Эта мысль была близка Дашквой. Подруга не стала регентом, не соблюла закон, открыто завела любовника, предпочитала гвардейский охлос «честным патриотам». Создание законодательного Совета должно было восстановить попранную справедливость. Отдалить Орловых от Екатерины II и от власти, а саму императрицу вернуть «на путь истинный» - т. е. в лоно аристократического либерализма. Ведь, как отмечал
1 Рюльер К. К. История и анекдоты революции в России в 1762 г. // Екатерина II и ее окружение. М., 1996. С. 72.
2 Дидро Д. Характеристика княгини Дашковой // Записки княгини Е.Р. Дашковой. Лондон, 1859. С. 379.
3 Державин Г. Р. Сочинения. СПб., 1866. Т. 3. С. 621.
4 Ерошкин Н. П. История государственных учреждений дореволюционной России. М., 1967. С. 109.
5 Соловьев С. М. Сочинения. Кн. XIII. Т. 25. М., 1994. С. 138.
Рюльер, обе подруги испытывали «равное отвращение к деспотизму», и Дашкова считала, что «нашла страстно любимые ею чувствования в повелительнице ее отечества»1.
Но, ненавидя деспотизм, подруги совсем по-разному понимали отказ от него. Для западного читателя достаточно пояснить, что Орловы выступали за самодержавие, а Панин и Дашкова являлись сторонниками либерального пути2, и нужные ориентиры будут расставлены. Но на деле картина гораздо сложнее и в некоторых чертах противоположна заявленной схеме. Совет ограничивал волю монарха, передавая его права узкой группе несменяемых олигархов - представителей знатнейших родов.
Много позднее, в 1776 г., французский дипломат при русском двое М.-Д. Корбе-рон записал рассказ женевского адвоката Пиктэ, находившегося на службе у Григория Орлова. Как положено, рассказчик преувеличивал свою роль во всем, что происходило с его господином и, не стесняясь, приписывал себе похороны проекта Панина. «Дело шло о привилегиях дворянства, в пользу которых императрица хотела издать указ. следствием которого было бы управление, как в Польше. Императрицу пленил проект, и уже было решено приступить к составлению указа. Тем не менее, она дала его на рассмотрение Орлову. Пиктэ исполнил эту работу, но Орлов понял опасность проекта и, осведомленный запиской Пиктэ, показал эту записку, полную помарок, императрице, которая быстро смекнула, в чем дело»3. Надо полагать, что Екатерина II и без Пиктэ «быстро смекнула, в чем дело». Проект создания Совета был с большим трудом похоронен.
Новый этап противостояния касался Уложенной комиссии. 30 июля 1767 г. в Первопрестольной открылась работа Уложенной комиссии, которая, по мысли императрицы, должна была создать для России новый свод законов, прежний - Уложение царя Алексея Михайловича 1649 г. - устарел. Созыв Комиссии стал грандиозным действом, в ее работе принимали участие 460 депутатов, представлявшие разные сословия (кроме крепостных крестьян и духовенства)* и съехавшиеся из отдаленных уголков страны. Екатерина II написала для них «Наказ», полный раскавыченных цитат из просветительских трудов, и предавала огромное значение собранному в ходе заседаний материалу. Позднее он лег в основу ее законодательной деятельности, хотя во время самой Комиссии депутаты не смогли прийти к единому мнению по большинству вопросов и составить нечто вроде «Общественного Договора».
Во время путешествия Дашковой за границу, в Париже ее буквально вынуждали говорить о последних русских новостях. И Дидро кое-что выведал. Он сообщал со слов княгини, будто она сказала государыне: «Зачем без особой надобности льстить народу, который знает, что принадлежит ему, и что нет?» В «Наказе» Екатерины II действительно содержалось много похвал реформам Петра, который «вводил нравы европейские в народе европейском»4. Но главное - была высказана мысль о создании нового законодательства путем совета правительства и населения. Тут мнения двух просвещенных женщин расходились кардинально. Императрица не приняла олигархического Совета, не допустила узкий круг аристократов к «законоданию». А теперь открывала двери представителям разных сословий. Речь шла о принципе. Екатерина Романовна предостерегала: не следует льстить народу, пока он знает, что законодательство ему «не принадлежит». А вот государыня видела перспективу участия сословий в выборных учреждениях. При этом она подчеркивала, что шьет платье на вырост. Если одна из по-
1 Рюльер К. К. Указ. соч. С. 69.
2 Воронцов-Дашков А. И. Екатерина Дашкова: жизнь во власти и в опале. М., 2010. С. 80.
3 Корберон М.-Д. Записки // Екатерина. Путь к власти. М., 2003. С. 114.
* Считалось, что интересы частновладельческих крестьян представляют помещики, а священнослужители должны оставаться вне политики.
4 Екатерина II. Сочинения. М., 1990. С. 23.
друг говорила об «олигархии», то вторая - о «монархии» в соответствии с определением Монтескье. То есть о такой форме правления, где абсолютная власть опирается на представительские органы. Обе некогда отвергали «деспотию», но это еще не делал их полными союзницами: следующий шаг у каждой был свой.
4 ноября 1767 г. английский посланник Генри Ширлей доносил из Москвы, «Русские не говорят и не думают ни о чем другом, как о собрании депутатов, и заключают, что теперь они составляют мудрейшую, счастливейшую и могущественнейшую нацию во всей вселенной»1. «Нельзя не пожалеть русских, которые. в действительности находятся на очень далеком расстоянии от счастливого положения некоторых европейских народов», «благословленных конституционным правлением»; «было бы совершенно бесполезно доказывать им, что это собрание не имеет ровно никакого значения перед деспотическою властью государыни». Депутатам «предоставлены лишь такие привилегии, которыми бы не захотел воспользоваться ни один гражданин благоустроенного государства»2. Так и слышится раздраженный голос княгини!
Дидро она сообщила: «Во время второго посещения Москвы по случаю общего собрания депутатов для рассуждения о своде законов, Екатерине угрожал мятеж. Общее неудовольствие дворян. готово было разлиться новой революцией. Это обстоятельство заставило ее уехать в Петербург».
«Надлежит правлению быть так устроену, чтоб. никто из последней степени не мог быть возвышен на первую, ни с первого свергнут на последнюю», - рассуждал Н. И. Панин в проекте Продолжал «фундаментальных государственных законах» 1783 г. Речь идет уже о замедлении социальной мобильности, которая обеспечивалась с петровских времен «Табелью о рангах». Выслужившиеся из дворянских (и не только) низов по своей психологии не были самостоятельны: «Раб деспота есть тот, который ни собою, ни своим имением располагать не может, и который на все то, чем владеет, не имеет другого права, кроме высочайшей милости и благоволения» 3.
Но для кого предназначены фундаментальные законы? Для общества - считала Дашкова. Для нации - сказано в проекте ее дяди. Что же такое «общество» и «нация» для наших героев? Панин однозначен: «Дворянство. почтеннейшее из всех состояний. корпусом своим представляет нацию». В разговоре Дашковой с Дидро о недовольстве в Москве времен Уложенной комиссии обществом, способным на новую революцию, названо тоже дворянство.
Оба автора сетовали на то, что дворянство порабощено. Оба, исходя из личной практики участия в перевороте, предусматривали право на восстание: «В таком гибельном положении нация, буде находит средство разорвать свои оковы, тем же правом, каким на нее наложены, весьма умно делает, если разрывает».
Что может послужить поводом для восстания? «Похищение» свобод «нации». «Нельзя никак нарушить вольность, не разрушая права собственности, и нельзя никак разрушить право собственности, не нарушая вольности», - рассуждал Никита Иванович. «Кто может дела свои располагать тамо, где без всякой справедливой причины завтра вменится в преступление то, что сегодня не запрещается?» Исключительное право дворянства — владение землей с проживающими на ней людьми. Сегодня не запрещено иметь крепостных, но завтра.
Дискуссии по крепостному вопросу в Уложенное комиссии настолько встревожили московских дворян, что они шумно заговорили о грядущем нарушении прав соб-
1 Сб. РИО. Т. 12. СПб., 1873. С. 293.
2 Там же. С. 291-293.
3 Панин Н. И. Проект фундментальных законов // Конституционные проекты в России. ХУШ- начало XIX в. М., 2000. С. 278, 285.
ственности. Екатерина II называла крепостных, «несчастным классом, которому нельзя разбить свои цепи без преступления». «Едва посмеешь сказать, что они такие же люди, как мы, - писала она, - и даже когда я сама это говорю, я рискую тем, что в меня станут бросать каменьями. Чего я только не выстрадала от этого безрассудного и жестокого общества, когда в комиссии для составления нового Уложения стали обсуждать некоторые вопросы, относящиеся к этому предмету, и когда невежественные дворяне. стали догадываться, что эти вопросы могут привести к некоторому улучшению в настоящем положении земледельцев. Я думаю, не было и двадцати человек, которые по этому предмету мыслили гуманно и как люди. Я думаю, мало людей в России даже подозревали, чтобы для слуг существовало другое состояние, кроме рабства»1.
Панин и Дашкова, конечно, «подозревали», но посягательство на права собственности воспринимали крайне болезненно. В том, что положение крестьянства тяжело, и дядя, и племянница согласны. «Люди составляют собственность людей. народ пресмыкается во мраке глубочайшего невежества, носит безгласно бремя жестокого рабства», - рассуждал Панин. Но именно в силу дикости и непросвещенности нужно держать простонародье в узде. Иначе «мужик, одним человеческим видом от скота отличающийся и никем не предводимый, может привести [государство] на край конечного разрушения и гибели».
Об угрозе анархии в результате освобождения крестьян говорила Дидро и Дашкова: «Когда низшие классы моих соотечественников будут просвещены, тогда они будут достойны свободы, так как они тогда только сумеют воспользоваться ею без ущерба для своих сограждан и не разрушая порядка».
Снова вернемся к беседе парижанина с Дашковой: «Во время второго посещения Москвы по случаю общего собрания депутатов. Екатерине угрожал мятеж. Общее неудовольствие дворян. готово было разлиться новой революцией».
Императрица сама признавала, что противодействие было нешуточным: при попытке «улучшить» «положении земледельцев» «Екатерине угрожал мятеж».
Отечество своего разума русские либеральные аристократы видели в Англии2, где соответствовавший русской реальности этап развития был давно пройден, и аристократия обладала местами в Палате пэров, влияя на законы страны и ограничив короля. Рассказывая об увиденном в Англии, Дашкова как бы намечала в воображаемом пространстве две точки: отправную, где находилась невоспитанная Россия, и конечную -просвещенная Британия.
Но не стоит обвинять княгиню в оригинальности: французские писатели, тот же Дидро, уже освоили это направление мысли. Таким образом, наиболее яркие и плодовитые авторы, отстаивавшие позиции аристократического либерализма, предлагали решать насущные для них проблемы современности, как бы, сделав шаг назад, к допетровскому политическому устройству. И видели в европейских политических учреждениях только то, что обуславливал исторический опыт их сословия.
1 Сочинения императрицы Екатерины II. СПб., 1901. Т XII. С. 169.
2 Дашкова Е. Р. Путешествие одной российской знатной госпожи по некоторым англинским провинциям // Е. Р. Дашкова. О смысле слова «воспитание». Сочинения, письма, документы. СПб., 2001. С. 95.
