CC BY
484). Упоминание об опальных сыновьях чрезвычайно важно для Пушкина.
Вскоре, 18 января, поэт обращается к Бенкендорфу с ходатайством о назначении пенсии вдове генерала Раевского. «Половина семейства находится в изгнании...» (XIV, 58, 399, ориг. по-франц.), — пишет Пушкин, имея в виду, конечно, не только Марию и ее мужа, но и обоих братьев.
Стихи воскрешают образность «Полтавы» — в Полтаву собирается сам поэт. Поэма же была связана для Пушкина с именем сестры Раевских — Марии: к ней, как принято считать, обращено «Посвящение» «Полтавы».
Напомним, что встреча Пушкина с семейством Раевских произошла на Днепре, в Екатеринославе.
Мы полагаем, что появление в автографе рисунка, изображающего медведя на цепи, тоже связано с воспоминаниями о Раевских. Первые впечатления от цыганского табора у Пушкина относятся, по-видимому, к кавказскому путешествию с Раевскими. И. П. Липранди отметил это обстоятельство в своих воспоминаниях.15 К тому же совсем недавно, в 1829 г., Пушкин совершил новую поездку на Кавказ и снова встретил Н. Раевского-младшего.16
Рисунок, как заметил Д. П. Якубович, напоминает о поэме «Цыганы». Герой ее водил медведя (что, кстати, вызвало известное недовольство Рылеева и Вяземского. Осенью 1830 г. Пушкин вспомнит об этом в своих полемических заметках). Очевидно, что имя «Алеко» намекает не только на Александра Пушкина, но и на Александра Раевского, в коем немало общего с пушкинским персонажем. Так что встающие за пушкинским рисунком ассоциации ведут все к той же семье Раевских, «близкое воспоминание» (Д. П. Якубович) о которых в соединении с общим интересом поэта к Украине, с «воспоминанием» о «Полтаве» и увело его от стихов В. Скотта, помешало продолжить работу над переводом.
А. В. Кулагин
15 См.: Пушкин в воспоминаниях современников. М., 1985. Т. 1. С. 327—328.
16 Есть предположение, что поэт навестил А. Раевского в Полтаве во время своей поездки на Кавказ в 1829 г. (см.: Га л у шко Т. К. Пушкин и братья Раевские: (К истории отношений) //Пушкин: Исслед. и материалы. Л., 1989. Т. XIII. С. 204—206).
«НАДПИСЬ К ВОРОТАМ ЕКАТЕРИНГОФА»
3 мая 18 34 г. Пушкин записывает в дневнике: «Гуляние 1 -го мая не удалось от дурной погоды, — было экипажей десять. Гр.(афиня) Хреб.(тович) однако поплелась туда
же — мало ей рассеяния. Случилось несчастие: какая-то деревянная башня, памятник затей Милорадовича в Екатерингофе, обрушилась, и несколько людей, бывших на ней, ушиблись. Кстати, вот надпись к воротам Екатерингофа:
Хв.(остовым) некогда воспетая дыра!
Провозглашаешь ты природы русской скупость, Самодержавие Петра И Милорадовича глупость».
(XII. 328)
Сведения об этой «надписи» в пушкиноведении крайне скудны. Комментирование ее обычно ограничивается указанием на литературный источник — стихотворение Д. И. Хвостова «Майское гулянье в Екатерингофе 1824 года», выпущенное в том же 1824 г. отдельным изданием и затем вошедшее во второй том «Полного собрания стихотворений графа Хвостова» (СПб., 1829). Однако эпиграмма обнаруживает возможность более широкого комментария, реального и историко-литературного.
Но прежде чем приступить к нему, отметим, что сама принадлежность эпиграммы Пушкину остается гипотетичной. В «большом» академическом издании она помещена в разделе «Dubia». В «малом» академическом десятитомнике (ред. Б. В. Томашевский) его вовсе нет среди стихотворений поэта: оно напечатано лишь в составе дневника. Существенных аргументов в пользу авторства Пушкина исследователи не приводят. Вот наиболее развернутое обоснование: «Характер и качество эпиграммы, а также и то, что Пушкин чужих стихов в дневник не записывал, о себе же не раз писал безлично («некто», «сказано»), заставляют отказаться от сомнений в принадлежности эпиграммы Пушкину».1 Думается, что этих общих соображений все же недостаточно, тем более что Пушкин записывал в дневнике и чужие стихи: в июне 1834 г. он записал эпиграмму «Под камнем сим лежит граф Виктор Кочубей...», предварив ее фразой «О Кочубее сказано» (XII, 331) и оговорив, что сам не имеет к ней отношения. Поэтому, пока априорно принимая авторство Пушкина, мы в то же время ставим сверхзадачей нашего комментария подтверждение авторства поэта через биографические реалии и контекст пушкинского творчества.
1. «Хвостовым некогда воспетая дыра!»
Ворота, о которых говорится в эпиграмме, фактически не были воротами Екатерингофа. Они представляли собой однопролетную деревянную арку в стиле ампир, воздвигнутую на Петергофской дороге по проекту Д. Кваренги в 1814 г. для встречи победоносной русской гвардии. Именно ее воспел Хвостов в стихах 1824 г.:
1 Цявловская Т. Примечания // ПушкинА. С.Собр. соч.:В 10 т. М., 1974. Т. 2. С. 630.
Врата за труд, стяжанный кровью, Телохранителям царя Сооруженные любовью...
К этим строкам автор сделал примечание: «За Триумфальными воротами есть новые, которые построены иждивением дворянства и купечества в 1814 году, в честь Лейб-Гвардии полков, отличившихся при Кульмском сражении и покорении Парижа».2
Со временем арка обветшала, и было принято решение заменить ее новой — аналогичной, но увеличенной в размерах и уже гранитной, с металлическим покрытием (архитектор В. П. Стасов). Ее строили тоже на Петергофской дороге, но южнее арки Кваренги и поворота на Екатерингоф, у речки Таракановки.3 Торжественное открытие новых ворот состоялось 17 августа 1834 г. Старая арка была разобрана, судя по сообщению А. Н. Греча,4 уже после освящения стасовской, т. е. не раньше осени 1834 г., и, стало быть, после того, как пушкинская эпиграмма была написана.
Из эпиграммы ясно, что поэт без почтения относится к ампиру — стилю архитектуры официального Петербурга. В юности он уже имел случай выразить свое отношение к подобного рода сооружениям. В 1814 г. в Павловске к празднику в честь возвращения из Парижа Александра I были сооружены триумфальные ворота со стихотворной надписью А. Буниной:
Тебя, текуща ныне с бою, Врата победны не сместят!
Лицеисты присутствовали на празднике, и Пушкин по этому поводу набросал карикатуру с изображением ворот, не могущих «вместить» императора.5 Здесь внимание поэта занимают не только сами ворота, но главным образом комическая ситуация; важно,
2 Хвостов Д. И.Полн. собр. стихотворений. СПб., 1829. Т. 2. С. 127, 133. Под «Триумфальными воротами» имеются в виду гранитные Лифляндские ворота (архитектор А. Ринальди, 1774—178 5), находившиеся перед выездом из города через загородный (Обводный) канал на Петергофское шоссе. На недатированном плане города, где отмечены и Московские триумфальные ворота (1834—1838), и первая железная дорога (1837), эти ворота еще указаны (см.: Plan de St. Petersburg. Paris, s.a.). На некоторых планах Петербурга пушкинского времени именно арка Ринальди названа «Екатерингофскими воротами» (см.: План города С.-Петербурга. СПб., 1821; Подробный план столичного города С.тПетербурга ... СПб., 1828. Л. XXI). Очевидно, такое название закрепилось в сознании современников, хотя эта арка по сути дела воротами Екатерингофа тоже не была. Просто по дороге в предместье ее обязательно нужно было проехать, в то время как дальнейший путь мог лежать либо через арку Кваренги с последующим поворотом направо, либо по набережной Загородного канала (см.: Великанова С. И. Гравюра К. Гампельна «Екатерингоф-ское гулянье 1 -го мая» как источник для изучения архитектуры и быта Петербурга 1820-х годов И Старый Петербург. Л., 1982. С. 193.
3 См. фотовоспроизведение плана местности, сделанного В. П. Стасовым в 1827 г., в кн.: П илявский В. И. Стасов — архитектор. Л., 1963. С. 179. Ср.: План столичного города Санкт-Петербурга. (СПб., 1832).
4 См.: Греч А. Весь Петербург в кармане. 2-е изд., испр. и доп. СПб., 1851. С. 111, 522.
5 См.: Гаевский В. П. Пушкин в Лицее и лицейские его стихотворения // Современник. 1863. Т. 97. N° 8. С. 367—368. Рисунок не сохранился.
что она порождена чужими стихами. Позже именно так произойдет со стихами Хвостова.
В пору, когда Пушкин написал эпиграмму, шла подготовка к открытию еще одного ампирного монумента — Александровской колонны на Дворцовой площади, открытой 30 августа 1834 г. Хотя Пушкин нигде не высказывал своего отношения к ее архитектуре, вызываемые ею ассоциации (дворец, камер-юнкерство и т. п.) были явно негативными. 28 ноября того же года, упоминая в дневнике об открытии колонны (сам поэт на нем не присутствовал), Пушкин здесь же рассказывает о своем пребывании в Тарутине, где он видел «столп», возведенный, как и триумфальные ворота, в честь победы над Наполеоном: «Гр.(афа) Румянцева вообще не хвалят за его памятник — и уверяют, что церковь была бы приличнее. Я довольно с этим согласен. Церковь, а при ней школа, полезнее колонны с орлом и длинной надписью, которую безграмотный мужик наш долго еще не разберет» (XII, 332). Можно допустить, что критическое отношение к архитектурному стилю во многом обусловливалось у поэта связанными с этим стилем социальными, политическими ассоциациями.
Заметим попутно, что в библиотеке Пушкина есть небольшая книга, посвященная триумфальным воротам, правда, московским: «Описание обоих вновь построенных триумфальных ворот...» (М., 1775).6 Это в какой-то мере говорит об интересе поэта к подобным сооружениям, хотя описанные в книге ворота отмечены печатью уже барочной традиции.
Слово «дыра» появилось в эпиграмме не случайно. Во-первых, оно дает комический эффект в сочетании с высоким определением «некогда воспетая». Этот эффект тем более объясним, что гуляние 1834 г. оказалось неудачным и контрастировало с высокопарными стихами графа. Во-вторых, оно ведет к фривольным ассоциациям, прежде не раз появлявшимся у Пушкина именно в связи с Хвостовым — в «Тени Баркова»: «...Он слово звучное, кряхтя, Ломает в стих упрямо...»;7 в стихотворении «Ты и я» (1817—1820): «...Я же грешную дыру Не балую детской модой И Хвостова жесткой одой, Хоть и морщуся, да тру» (II, 130); в стихотворном послании к Вяземскому 1825 г: «Но твой затейливый навоз Приятно мне щекотит нос: Хвостова он напоминает...» (II, 429). В этом смысле «надпись» включается в контекст пушкинских поэтических высказываний о поэте-графомане.8
Ну почему Пушкин вспомнил о стихах Хвостова спустя десять лет после их публикации?
Можно предположить, что ежегодное Екатерингофское гулянье прочно связывалось в сознании читающих современников со сти-
6 См.: М одзалевский Б. Л. Библиотека А. С. Пушкина: Библиографическое описание: В 2 кн. М., 1988. Кн. 1.С. 71 (№ 266).
'Пушкин А. С. Тень Баркова // Литературное обозрение. 1991. N° 11. С. 26.
8 В таком же духе писали о Хвостове некоторые другие эпиграммисты (см.: Эпиграмма и сатира. М.; Л., 1931.Т. 1.С. 165—166).
хами «прославившего» их пиита. Во всяком случае об этих стихах насмешливо вспомнил в 1833 г. ссыльный Кюхельбекер.9 Но, думается, дело не только в этом.
22 апреля в столице состоялся праздник совершеннолетия наследника престола. Церемония праздника кратко описана Пушкиным в дневнике (запись от 25 апреля — «середа на святой неделе»). «Я не был свидетелем» (XII, 327), — сообщает поэт, хотя из дальнейшего текста становится ясно, что в это время он находился во дворце, в другом его помещении.
Хвостов, имевший обыкновение воспевать торжественные события, и на этот раз сочинил стихотворение, тоже опубликованное отдельным изданием.10 Оно было подписано в печать 29 апреля. Учитывая, что подобный полуофициальный отклик должен был появиться незамедлительно и что печатание трехстраничной книжки не требовало в пушкинскую эпоху много времени, можно предположить, что к 3 мая (дата пушкинской записи) стихотворение уже попало к читателям, в том числе и к Пушкину: в его библиотеке эта книжка была.11
Хвостов «напомнил» Пушкину о себе, и это «напоминание» совпало с известием о гулянье в Екатерингофе. Кроме того, реакция петербургского общества на праздник совершеннолетия раздражала поэта: «Петербург полон вестями и толками об минувшем торжестве, — записывает он в дневнике 25 апреля. — Разговоры несносны. Слышишь везде одно и то же» (XII, 327). Этим во многом объясняется раздраженный тон самой эпиграммы.
Добавим, что в июне того же года Пушкин записал в дневнике: «Здесь прусской кронпринц с его женою. Ее возили по Петергофской дороге, и у ней глаза разболелись» (XII, 331). Запись, возможно, косвенно связана с эпиграммой: вскоре после стихов о триумфальной арке в дневнике появляется намек на показной характер правительственного шоссе.
2. «Провозглашаешь ты природы русской скупость...»
Второй стих можно, конечно, понимать буквально: природа в окрестностях Петербурга действительно не отличалась пышностью. Пушкин, вероятно, полемизирует здесь с Хвостовым, не пожалевшим красок для своих «екатерингофских» пейзажей: «Весна!.. пир целыя природы...» и т. д. Однако стих мог таить намек и на саму личность титулованного поэта.
В первом номере «Невского зрителя» за 1820 г. была опубликована эпиграмма на Хвостова, подписанная «Е. Б...ий» (Баратынский) :
9 См.: Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи.Л., 1979. С. 284.
10 Хвостов Д. И. 22-го апреля в С.-Петербурге 1834 года. СПб., 1834.
п См.: М о дзалевский Б. Л. Библиотека А.С.Пушкина. Кн. 2. С. 35 (N9111).
Хоть глуповат подчас Дамон, Люблю я милого собрата; Не виноват пред светом он — Пред ним природа виновата!12
Здесь говорится о скупости природы, пожалевшей ума для Хвостова. В переработанном варианте эпиграммы в сборнике «Стихотворения Евгения Баратынского» (М., 1827) сохранялась заключительная острота, но намек на Хвостова стал более прозрачен: «Поэт Графов в стихах тяжеловат...».
Пушкин должен был помнить эпиграмму: номер «Невского зрителя» был хорошо ему знаком, он содержал стихотворение самого Пушкина «Дориде», а также стихи Баратынского, Кюхельбекера. На сборник же Баратынского 1827 г. он пытался написать рецензию. Вполне вероятно, что эпиграмма Баратынского вспомнилась ему, когда он сочинял «надпись», одним из адресатов которой был все тот же Хвостов.
Наконец, еще одна возможная ассоциация. Новые, стасовские, ворота воздвигались на средства частного лица — гвардейского генерала Ф. П. Уварова, оставившего 400 тысяч рублей на возведение памятника в честь гвардии, и на пожертвования дворянства и купечества.13 Власти же до этого воротами не занимались. Старая, деревянная, арка разрушалась на глазах горожан. Это давало поэту повод позлословить о властях, об их скупости.
3. «Самодержавие Петра...»
Екатерингоф, как известно, был основан Петром. Но Пушкин говорит здесь не просто о Петре, а о его «самодержавии».
Комментирование этого стиха требует обратиться к контексту пушкинского творчества времени создания эпиграммы.
Незадолго до ее появления, осенью 1833 г., написан «Медный всадник». Сопоставляя эту поэму и навеянный полотном К. Брюллова «Последний день Помпеи» стихотворный набросок 1834 г. «Везувий зев открыл...», Ю. М. Лотман отмечает в них «трехчленную формулу Пушкина»: «восстание стихии — статуи приходят в движение — народ (люди) — жертва».14 Нетрудно заметить, что эта парадигма, носящая в упомянутых произведениях трагический характер, имеет отношение и к «надписи», но уже будучи окрашена в пародийные тона. Понять это помогает контекст дневниковой записи о гулянье 1 мая. Во-первых, оно не удалось от «дурной погоды» («восстание стихии»). Во-вторых, произошло «падение кумира» — деревянной башни. В-третьих, «несколько людей, бывших на ней, ушиблись».
Важна и другая параллель: «ворота Екатерингофа» — это монумент, в какой-то мере воплощающий в себе, пусть в смысле
Невский зритель. 1820. 4. I. Генварь. С. 103.
13 См.: Греч А. Весь Петербург в кармане. С. 521.
14 Лотман Ю. М. В школе поэтического мастерства. М., 1988. С. 126.
военной славы, государственную идею. В этом отношении он как бы приравнивается к Медному Всаднику Фальконе.
Пушкин подчеркнул в дневнике, что упавшая деревянная башня — памятник затей Милорадовича. Имя Милорадовича связывалось с событиями 14 декабря: именно он отговаривал бунтовать солдат на площади у памятника Петру. Милорадович — один из тех двух генералов, которые в пушкинской поэме «пустились (...) Спасать и страхом обуялый И дома тонущий народ» (V, 141).
Упоминался в «Медном всаднике» и другой «герой» эпиграммы — Хвостов, и тоже в качестве официозного поэта, певшего «бессмертными стихами Несчастье невских берегов» (V, 145). Но и в стихах о Екатерингофе Хвостов не жалел похвал для его основателя:
...Приятно вспомнить о П ет ре! И суша и моря, лир звуки Вещают громко о добре; Воздвигли нам Алкида руки Петрополь, ремесла, науки, Гражданский чин, военный строй; Наш Петр — строитель. Царь, герой!'5
В таком же духе был выдержан пассаж о Петре в булгаринской «Прогулке в Екатерингоф».16 Поэтому пушкинская формула «самодержавие Петра» воспринимается как полемическая по отношению к верноподданическим панегирикам современников, совершавших литературные «прогулки» в столичное предместье. Заметим кстати, что ежегодное екатерингофское гулянье приурочивалось к очередной годовщине взятия русскими войсками шведской крепости Ниеншанц (1703). Поэтому гуляние становилось еще и своеобразной данью памяти Петру.
В конце 1833-го—начале 1834-го г. (декабрь—март) Пушкин работает над статьей «О ничтожестве литературы русской». В разных редакциях ее несколько раз говорится о «мощном самодержавии Петра» (см.: XI, 497, 500), и эта формула как бы предвосхищает аналогичное выражение в эпиграмме и выдает общее русло пушкинских размышлений в эту пору.
Около 29 мая 1834 г., когда не прошло еще и месяца после появления в дневнике стихотворной «надписи», Пушкин пишет жене из Петербурга в Полотняный Завод: «Ты спрашиваешь меня о Петре? идет помаленьку; скопляю матерьялы — привожу в порядок — и вдруг вылью медный памятник, которого нельзя будет перетаскивать с одного конца города на другой, с площади на площадь, из переулка в переулок» (XV, 154). Но причем тут «перетаскивание»? Я. Л. Левкович считает, что Пушкин, возможно, намекает на поиски места для памятников Петру I (1744), Суворову (1801) и «Румянцева победам» (1799).17 Действительно,
Хвое то в Д. И. Полн. собр. стихотворений. Т. 2. С. 134. и См.: Литературные листки. 1824. N3 8.С-. 305—307.
17 См.: Левкович Я. Л. Комментарии // Пушкин А. С. Письма к жене. Л., 1986.С. 165.
8 Временник, в. 27
113
два последних монумента перемещали в 1818 г., когда поэт жил в Петербурге.18 Но Пушкин мог иметь в виду и события современные, откликаться на злобу дня. Не содержит ли в таком случае процитированный фрагмент намека на постройку на новом месте триумфальных ворот, как бы переезжающих «с площади на площадь»? Показателен и «петровский» контекст в письме: Пушкин сообщает жене о работе над «Историей Петра I».
Все это показывает, что записанная в пушкинском дневнике эпиграмма — не случайный экспромт. Она связана с важнейшими пушкинскими замыслами этой поры, так или иначе касавшимися петровской темы.
4. «И Милорадовича глупость»
Комментируя этот стих, М. И. Гиллельсон19 приводит отрывок из «Записок» Вигеля, описавшего «увеселительные занятия» петербургского военного генерал-губернатора в Екатерингофе. По распоряжению Милорадовича в парке были наняты дачи «для молодых актрис и воспитанниц», плясавших для него на балах.20 К. А. Кумпан связывает этот стих с затратой Милорадовичем крупной суммы казенных денег на украшение Екатерингофа, ссылаясь при этом тоже на Вигеля.21 Но все это трудно увязать с «глупостью» Милорадовича.
Возможно, Пушкин в раздражении воспринимает Екатерингоф как продолжение «свинского Петербурга» и потому называет глупцом его преобразователя. Но можно предложить более конкретную гипотезу.
М. И. Пыляев сообщает, что Милорадович в знак благодарности за оду Хвостова в честь Екатерингофа «приказал, на вечные времена, повесить портрет поэта в зале вокзала, и долгое время посетители Екатерингофской ротонды любовались чертами певца Кубры с оригинальной подписью „Э Катерингофа Бард11».22
Известно, что в 1828 г. Пушкин посетил ресторан «Вокзал» в Екатерингофе.23 Возможно, это посещение не было единственным. Портрет Хвостова он наверняка видел, а если даже и нет, то, конечно, слышал о нем как об одном из петербургских курьезов и несообразностей, которые нередко подмечал острый взгляд автора дневника, «русского Данжо». Поэт, как известно, был обязан Милорадовичу тем, что не попал в молодости на Соловки. Едва ли он считал его глупцом (хотя факты самодурства генерал-губернатора известны), но распоряжение повесить портрет Хвостова ни-
18 См.: Медерский Л. Архитектурный облик пушкинского Петербурга // Пушкинский Петербург. Л., 1949. С. 317—318.
19 Русская эпиграмма второй половины XVII—начала XX в. Л., 1975. С. 766.
20 Вигель Ф. Ф. Записки. M., 1928. Т. 2. С. 128.
21 Русская эпиграмма: (XVIII—начало XX в.). Л., 1988. С. 605.
22 Пыляев М. И. Старый Петербург. СПб., 1903. С. 86.
23 См.: Эттингер П. Станислав Моравский о Пушкине: (Из записок польского современника поэта) // Московский пушкинист. М., 1930. Т. II. С. 256—257.
как не могло показаться умным. История с портретом примечательна для нас тем, что в ней соединяются Екатерингоф и имена Милорадовича и Хвостова. Она вполне отвечает содержанию и духу пушкинской эпиграммы. Кроме того, общая полемичность «надписи» по отношению к хвостовской оде позволяет и здесь видеть «ответ» стихотворцу, несколько «перебравшему» в своих похвалах генерал-губернатору: «Трофеем новым, мирным, ясным Он в Петрограде славен стал...» и т. д.24
«Надпись к воротам Екатерингофа», как видим, тесно связана с пушкинским творчеством, полностью вписывается в него. Для четырех стихов здесь слишком много чисто пушкинских параллелей и ассоциаций, исключающих принадлежность эпиграммы другому лицу.
А. В. Кулагин
Хвостов Д. И. Поли. собр. стихотворений. Т. 2. С. 139.
«ОТВЕТ КАТЕНИНУ»
Стихотворение это написано 10 ноября 1828 г. в Малинниках и напечатано в «Северных цветах» на 1829 г. История его создания хорошо известна. С точки зрения скрытого в нем яда политической и личной полемики двух поэтов стихотворение подробно проанализировано Ю. Н. Тыняновым.1
В. В. Виноградов вскрыл контрастно-ироническое течение смыслов, скрытое в намеках цитаты из стихотворения Державина «Философы пьяный и трезвый»:
Не пью, любезный мой сосед!2
В последующие годы стихотворение это принято воспринимать как нечто уже изученное и объясненное: обычно читателя просто отсылают к упомянутым трудам Ю. Н. Тынянова и В. В. Виноградова как к полному и достаточному комментарию. И это естественно. Но, на наш взгляд, стихотворение это стоит того, чтобы к нему вернуться, поскольку таит в себе важные оттенки смысла, не отмеченные вниманием исследователя.
Нам бы хотелось предложить взглянуть на это стихотворение под иным углом зрения; включить его в более широкий контекст
1 Тынянов Ю. Н. Архаисты и Пушкин // Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1968. С. 73—85.
2Виноградов В. В. О стиле Пушкина // Литературное наследство. М., 1934. Т. 16—18.С. 153—155.
