CC BY
31
РО! 10.34216/1998-0817-2019-25-4-95-99 УДК 821.161.1.09"19"
Белякова Елена Николаевна
кандидат филологических наук Костромской государственный университет [email protected]
«МЫ НЕ ВИДИМ ИДЕАЛА... МЫ ВИДИМ МЕЛОЧЬ И МЕЛОЧЬ...» ПРОБЛЕМА НРАВСТВЕННО-ЭТИЧЕСКОЙ ОЦЕНКИ ПРОИЗВЕДЕНИЙ А.Н. ОСТРОВСКОГО В ЛИТЕРАТУРНОЙ КРИТИКЕ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА
Публикация подготовлена в рамках поддержанного РФФИ научного проекта № 19-012-00070
На примере газетно-журнальных отзывов о произведениях А.Н. Островского, опубликованных в 1850-70-х гг., в статье рассматривается проблема литературно-критической оценки художественного текста. Автор статьи исходит из положения, что оценка художественного текста напрямую связана с идеологией и главным запросом времени, в рамках которого текст получает эту оценку.
По справедливому замечанию Г. Фридлендера, одной из важнейших задач, поставленных русской общественной жизнью второй половины XIX века перед литературой, было создание образа жизненно реального и вместе с тем положительного героя. А.Н. Островский в своём творчестве был сориентирован на то, чтобы отвечать на самые острые социальные запросы. Тем не менее его произведения зачастую не удовлетворяли, а иногда и оскорбляли нравственные чувства современников. В статье предпринята попытка проследить, чем обусловливалась негативная нравственно-этическая оценка творчества драматурга и какую роль играла газетно-журнальная критика в формировании литературного процесса.
Ключевые слова: литературная критика, художественный текст, образ, герой, идеал, нравственный ориентир, нравственно-этическая оценка.
Когда мы говорим о литературной критике, то предполагаем, что одна из главных её функций - интерпретация художественного текста. В системе суждений Г. Гадамера роль читателя («первого»), ставшего посредником в коммуникации «произведение - другой читатель», сводится к тому, чтобы максимально способствовать достижению понимания художественного текста реципиентом, снять напряжение «между горизонтом текста и горизонтом читателя» [5, с. 53]. Но эта функция заметно видоизменяется, когда расширяется коммуникативное пространство, и вместо диспозиции «литературное произведение - читатель», как это есть у Гадамера, возникает более сложная коммуникативная модель: «произведение - общество - читатель». Став участником этой коммуникации, «интерпретатор» (посредник) превращается в критика. В отличие от «интерпретатора», критик не имеет главной своей задачей прийти к пониманию текста. Его задача - оценить текст, соотнеся его с общественными запросами сегодняшнего дня. Текст для него важен и значим в силу того, насколько он работает на время. Потому критик не только не снижает напряжение и не снимает отчуждение, возникающее в процессе чтения, а зачастую усиливает их. При подробном изучении газетно-журналь-ной периодики в процессе работы над изданием собрания сочинений А.Н. Островского, мы ещё раз утвердились не только в этом суждении, но и в том, что вектор развития творчества писателя формируется в неразрывной связи с критикой, в рамках которой постепенно обозначается идеологический запрос современности.
В период 1850-70-х гг. наиболее явственно заявляет о себе проблема, сформулированная одним
из рецензентов Островского: «Мы не видим идеала» (Отечественные записки. 1851. Май. № 5. Отд.: Критика. С. 7). В середине XIX века вопрос о нравственных основаниях российской культуры приобрёл особое значение в связи с переоценкой влияния европейского просвещения на патриархальную Россию. В 1852 г. А.Д. Галахов, размышляя о новой отечественной словесности, писал: «По нашему мнению, авторы обращаются за идеалами не в ту сторону» (Отечественные записки. 1852. № 1. Отд. 5. С. 13). В 1854 г. Т.И. Филиппов в публичной речи о принципах современного воспитания призывал общественность «подумать ... как бы привести в ясность наши неопределенные отношения к европейскому просвещению, как отделить в нём нужное и полезное для нас от того, чего нам должно избегать как лишнего и даже вредного» [14, с. 27].
Начинающий драматург А.Н. Островский также понимал нравственный вопрос как вопрос общественный. В 1850 году в отзыве на повесть Е. Тур «Ошибка» он отмечает: «Отличительная черта русского народа, отвращение от всего личного, эгоистически отторгшегося от общечеловеческого, кладет и на художество особенный характер; назовем его характером обличительным. <...> Это обличительное направление нашей литературы можно назвать нравственно-общественным направлением» [10, т. 10, с. 7]. Именно обличительный пафос преобладает в его комедии «Банкрот», восторженно принятой и публикой, и критикой. Однако следующий шаг молодого драматурга обнаруживает изменение его устремлений. Вдохновлённый первым успехом, он решается на эксперимент и пишет пьесу-этюд «Неожиданный случай», где вместо прямого и жёсткого обличения нравов прибегает к лёгкой
© Белякова Е.Н., 2019
Вестник КГУ ^ № 4. 2019
95
иронии, рискнув изобразить «такое смешное», «на которое можно смотреть только с улыбкой, а такого много в жизни» (Москвитянин. 1851. Июнь. № 11. Отд.: Критика и библиография. С. 334). И тут же возникает волна неприятия. Критикам недостаёт обличения героев нравственно ничтожных и предъявления героев нравственно высоких: «Мы видим мелочь и мелочь, больше мелочи ничего здесь не видно» (Отечественные записки. 1851. № 5. Отд.: Критика. С. 7). Негативные отклики заставили Островского обратиться к написанию произведения, где будет обличён порок и представлен идеал. В 1852 г. опубликована комедия «Бедная невеста», но вновь нравственное чувство взыскательных читателей оказалось оскорблено. Критики находили, что герои пьесы «нелепые и прескучные создания. Даже трудно понять, что хотел выразить ими автор, так они неопределённо пошлы» (Северная пчела. 1853. 11 июня. № 128. С. 509).
Однако обличительная нота, хорошо слышимая в комедии, заставила признать за ней право на серьёзный разбор. Одну из главных заслуг драматурга И.С. Тургенев увидел в том, что наконец-то в литературе оказалась «затронута одна струна, которая до сих пор в области искусства издавала только слабые звуки, а именно: струна наивности, нецеремонности, какой-то детской откровенности в эгоизме», особенно в образе Мерича, сниженном варианте лермонтовского Печорина (Современник. 1852. № 3. Отд. 3. С. 2). В среде русского общества 1850-х годов сохранялась тенденция идеализации печоринского типа личности, обособленного от мира и пренебрегающего этическими нормами. Особую обеспокоенность в связи с нравственной дезориентацией юношества выражали публицисты «Москвитянина», отмечавшие, что «"Герой нашего времени" оказал вредное влияние на молодых людей», которые «жалким идеалом исказили в себе естественные движения» (Москвитянин.
1851. № 7. С. 405-406). Со страниц журнала звучал призыв к сатирическому изображению «дендизма» и предъявлению читающей публике нового идеала, более связанного с народной почвой. Образ Мери-ча, воплотивший в себе идеологию индивидуализма в её крайне сниженном звучании, работал на развенчание героя печоринского типа. Но если Тургенев увидел в этом достоинство комедии, то обозреватель «Отечественных записок» С. Дудыш-кин - серьёзный недостаток. «Скрытую мысль» Островского рецензент усмотрел в его намерении исказить неугодный идеал, создать низкопробную пародию, «лицо, щеголяющее фразами, которые лежали подле печоринских, и отражающее в себе печоринский элемент» (Отечественные записки.
1852. № 4. С. 127-128). Остальные герои пьесы виделись рецензентам мелкими, нравственная идея ничтожной: «Основанием Бедной Невесты служит мысль, избитая во множестве повестей и драмати-
ческих сочинений - мысль, как трудно выйти замуж бедной девице. <...> Надобно открывать в этом общественном недостатке новые стороны, глубокие причины его, показывать странные его следствия: тогда справедливое негодование может возвыситься до поэзии <...> Не такими пьесами можно показать истинные идеалы современной драмы» (Северная пчела. 1853. 11 июня. № 128. С. 509).
Некоторые нравственные уроки из «океана житейской пошлости» критика всё-таки извлекала. В более поздних публикациях 1860-х годов уже отмечалось, что пьеса даёт повод к размышлению о русской семье, о проблемах воспитания и взаимоотношений поколений: «Родители забывают, какой страшной ответственности подвергают они своих детей», принуждая к отношениям, выстроенным без любви, согласно требованиям выгоды (Санкт-Петербургские ведомости. 1868. 1 сент. № 232. С. 2). «Сама же героиня, бедная невеста - вся как будто в тумане», - писал рецензент журнала «Пантеон», заметив, что «отношения бедной невесты к кругу, в котором она взращивается, определены весьма неясно» (Пантеон. 1852. № 4. Отд. 4. С. 4-5). «Гораздо бы лучше было, если б автор, не увлекшись мыслью о героизме, вывел просто девушку, которая своим безвыходным положением возбуждает искреннее сочувствие», - писал о ней Дудышкин (Отечественные записки. 1852. № 4. Отд. 6. С. 126).
Этот запрос на изображение «просто девушки», но не в будничных заботах, а в «безвыходном положении», был воспринят Островским. Со временем рецензенты будут находить, что образы его героинь обретают земные, естественные черты, а в созданных женских характерах проявлена истинная нравственность (нравственность чувств) в противовес нравственности показной (поведенческой нравственности). Критика признает за драматургом способность создавать женские характеры, в которых «слышится достоинство женщины». В образах Нади («Воспитанница», 1858), Катерины («Гроза», 1859), Олиньки («Старый друг лучше новых двух», 1860) критики отметят «сознание своей личности, своей гражданской свободы» (Русский мир. 1859. 6 марта. № 10. С. 235), проявление натуры, смотрящей «на вещи с своей точки зрения, и не изменяющей ни на минуту своим понятиям» (Московский вестник. 1860. 1 октября. № 40. С. 640). Казалось бы, некоторые очертания ожидаемого общественного «идеала» современности обозначались всё более отчётливо. Но, во-первых, преимущественно это касалось женских образов, во-вторых, формирующийся творческий почерк драматурга вызывал новые нарекания: «Реализм доходит у г. Островского до излишества: изображая действительную жизнь, он уже совершенно забывает всякие требования искусства и очень часто выводит перед нами на сцене такие вещи, которые гораздо лучше бы оставить в тени... выведение их на сцену только понапрасну оскор-
бляет вкус и даже приличие» (Санкт-Петербургские ведомости. 1859. 31 декабря. № 284. с. 1280). Драматурга обвиняли в изображении «возмутительной безнравственности» [15] и отсутствии в его произведениях «всякой идеи или нравственной мысли» (Русское слово. 1860. № 11. Отд. 3. С. 75).
Вот один из фрагментов разбора комедии «Воспитанница» критиком Н. Ахшарумовым, чьё эстетическое и нравственное чувство оказалось оскорблено поведением «мерзкой старухи» Уланбековой, обликом «ехидны с косым пробором и жёлтою шалью» Василисы Перегриновны [3, с. 349] и особенно фигурой Неглигентова: «Это какая-то гнусная и развратная обезьяна, вместо души пропитанная насквозь эссенциею всевозможных низостей, какие только существуют в приказном быту» [3, с. 347]. Рецензент задаётся вопросом, «может ли в деревне и в подгородном селе русской помещицы происходить что-нибудь подобное тому, что происходит в доме Уланбековой? Конечно, может; но делают ли нам сцены г-на Островского типичную картину жизни подобного рода, это уже довольно сомнительно. - Скопировать грязные пятна с какой-нибудь сферы жизни и очертить самую жизнь, - две вещи разные» [3, с. 352-353]. «Критик упрекает Островского - в чём бы вы думали?.. - в том, что он представил не идиллию, что изобразил только грязные пятна жизни, а не самую жизнь», - пишет в ответ на эту рецензию Добролюбов (Современник. 1859. № 9. Отд.: Современное обозрение. С. 103). Автор «Тёмного царства» видит главную идею пьесы в обозначенной драматургом нравственной проблеме российского общества: «Весь цинизм самодурной морали и логики выражен здесь очень рельефно. Личность самодура ставится здесь центром всего нравственного мира.» (Современник. 1859. № 9. Отд.: Современное обозрение. С. 103).
В ответ на обвинения Островского в копировании «грязных пятен» жизни была опубликована статья Вс. Крестовского (Светоч. 1861. № 2. Отд. 3. С. 1-22), заметившего, что подобные претензии «происходят исключительно от слабости нашей критики, позволяющей себе глумиться над поэтами, не умея по достоинству оценить их дарование». «Требуя прежде всего "благопристойности", - продолжает автор статьи, - наши критики не удовлетворяются никаким представленным в литературе женским идеалом: Елену Стахову казнят они за неподчинение родительской воле, Катерину Кабанову - за нелюбовь к пьянице-мужу... наконец, Оленьку (комедия «Старый друг». -Е. Б.), казним мы за то, как ты, мещанка, портниха, смеешь подумать, чтобы выйти за любимого человека, который к несчастью ещё чиновник...» (Светоч. 1861. № 2. Отд. 3. С. 11). Остановив внимание на женихе Олиньки, Васютине, в образе которого проявлены далеко не лучшие черты российского
чиновничества, Крестовский делает неожиданный вывод: «Конечно, это человек старого закала; у нас в обществе принято теперь восставать противу таких. Но что же дало нам это общество наше взамен Прохоров Гаврилычей? <...> Где идеалы этого общества? Надимовы, Львовсие герои, Штольцы, Калиновичи? Но ведь эти только либо фразы громкие кидают на ветер да удивляют ими различных барынь, либо колобродят в потёмках и сами не ведая где. <...> Нет ещё в современном обществе этих идеалов, не выработало, не создало оно ещё их! <...> Прохоры Гаврилычи отходят, новых безукоризненных нет... Или мы ещё только накануне? <...> Не просто ли: в ожидании лучшего!» (Светоч. 1861. № 2. Отд. 3. С. 21). Так в очередной раз оказалась обозначена проблема современной литературы: она не может предъявить обществу нравственный идеал, тем более тот идеал, который был бы связан с народной почвой.
На протяжении 60-х годов XIX в. вопрос о бессилии литераторов представить образ положительного человека звучит особенно остро. «Идея нового человека в русской литературе оказывается одной из самых многогранных, - отмечает В.Г. Андреева. -Писатели разных взглядов и направлений, констатируя множество общественных бед, предлагают свой образ нового героя, нередко формируемый в споре между романистами. В литературной среде второй половины XIX века каждое новое значимое слово становилось элементом обсуждения, проверки жизнью, звеном в поиске новой художественной формы, идеального героя» [1, с. 267]. В каком-то смысле именно неутолимая потребность в идеале обусловила успех романа «Что делать?» (1863). Образы «новых людей» были восторженно приняты читателями-позитивистами. У читателей другого круга герои Н.Г. Чернышевского, для которых характерно «холодное, почти нечеловеческое отрицание страданий», вызывали не восхищение, а «тонкий холод ужаса» [12, с. 238; 237]. В 1867 г. П.В. Анненков констатирует закономерность отсутствия «светлых личностей» в нашей литературе, способной лишь «верно выразить драму общества, лишённого идеалов» [2, с. 342]. О той же проблеме свидетельствует и замечание К. Случевского в работе «Явления русской жизни под критикою эстетики» (1866 г.): «Мы не имеем цельных характеров. Недаром жила наша литература типами отрицательными <...> Юродство нравственное - вот наше отличие за последние пять лет» [11, с. 60-61].
С попыткой решить поставленную проблему и выработать «положительный» тип, предъявить цельный характер отчасти связано и обращение Островского к исторической драматургии («Козьма Захарьич Минин-Сухорук» 1862, «Воевода» 1864, «Тушино» 1866). Но герои «из далёкого прошлого», по замечанию Н.Л. Ермолаевой, современниками «были встречены с недоверием» [7, с. 94]. При этом
исследователь одним из главных неоправданных читательских ожиданий называет потребность «видеть в литературе своего времени истинно героические натуры, способные вдохновить и повести за собой читателя-современника» [7, с. 94]. Думается, представленные драматургом герои мало отвечали этому требованию. Островскому были интересны не столько герои-вожаки, безоглядно идущие к заветной цели, сколько герои размышляющие, оглядывающиеся назад, постоянно ищущие подтверждения собственного права на счастье, на любовь. Потому, по замечанию И.А. Овчининой, «и либерально настроенные критики, и сторонники радикальных взглядов нередко обвиняли драматурга в защите косности и отсталости.» [9, с. 87]. В отношении многих рецензий на пьесы Островского применимо высказанное исследователем суждение: «Проанализированные отзывы наглядно показали несправедливость оценок современников драматурга, которые. упрекали Островского в карикатурном изображении жизни, а новые средства художественной выразительности квалифицировали как свидетельство упадка его таланта» [9, с. 87].
Упрёки в «аномальности» представленных событий и характеров, в излишней смелости при изображении неприглядных сторон повседневной действительности в критике 1860-70-х годов звучат в адрес Островского регулярно. Приведём примеры из нескольких рецензий на пьесу «Бешеные деньги» (1870). Критик «Новороссийских ведомостей» отмечает, что главная героиня комедии «Лидия даже не тип, а нравственный урод» (Новороссийские ведомости. 1870. 19 марта. № 62. С. 2), а главный герой Васильков «составляет плод расстроенной фантазии г. Островского» (Новороссийские ведомости. 1870. 19 марта. № 62. С. 2). Рецензенту «Нового времени» Лидия «представляется... какою-то отвратительною, прошедшею все ступени разврата и погрязшею в цинизме женщиной». «Подобных женщин нет», - утверждает автор статьи, - «по крайней мере, в том кругу, из какого автор взял свою героиню» (Новое время. 1870. 22 апреля. № 109. С. 1). Едва ли не единственный положительный отклик о пьесе был опубликован в газете «Одесский вестник» (1870. 5 апреля. № 75. С. 229-230; 7 апреля. № 76. С. 233-234). Главным достоинством пьесы, по мнению рецензента, является «отсутствие в ней всяких идеализированных героев, резонёрства и т. п.» [8, с. 117]. Однако нельзя отказаться от мысли, что именно отсутствие идеализации явилось одной из главных причин неприятия комедии большинством критиков. 1870-е годы в России С.А. Венгеров назвал эпохой «высшего развития альтруизма», когда «все фракции радикальной мысли» соединились «в одном общем, страстном стремлении всецело отдать себя служению народу, жертвуя ради этого всеми личными интересами. Ни одна эпоха русской истории
не видела такого накопления идеальных стремлений. <...> Сословный и личный эгоизм кажется прямо отвратительным, и только полное подчинение единичных интересов общественному благу удовлетворяет нравственно чуткого человека» [4, с. 80-81]. В эти годы потребность в обозначении общественного идеала не только не исчезает, но заметно усиливается, а требования к художественному образу, отвечающему нравственным запросам времени, повышаются.
Вряд ли можно однозначно ответить на вопрос, чем в большей мере была обусловлена негативная оценка пьес Островского. В одних случаях драматургу ставили в упрёк патриархальность взглядов, в других - излишнюю смелость в изображении современных нравов. Критики не готовы были видеть на сцене театра ни взятые из самой жизни сцены распадающихся связей и циничных отношений, ни идеализированные образы мифологических сказаний (так, В.В. Тихомиров отмечает, что «из десятка рецензий, посвящённых премьере "Снегурочки" в мае 1873 года, только одна была по-настоящему положительной» [13, с. 109]).
Нельзя сказать, что Островский являлся исключительной мишенью для русской критики второй половины XIX века. Те же ноты непонимания и неприятия звучали в отношении других авторов, рискнувших представить публике череду «аномальных» событий и характеров. Более всего напрашивается параллель с Ф.М. Достоевским. Автор романа о «положительно-прекрасном» человеке, в котором критики также увидели «собрание нелепых лиц, выдаваемых автором за действительные» (Санкт-Петербургские ведомости. 1868. 6 апреля. № 92. С. 1), не мог согласиться с предъявленными ему обвинениями: «Неужели фантастичный мой "Идиот" не есть действительность, да ещё самая обыденная! Да именно теперь-то и должны быть такие характеры в наших оторванных от земли слоях общества, -слоях, которые в действительности становятся фантастичными» [6, т. 29 (1), с. 19-20].
В этой оценке Достоевский особенно близок Островскому, который в поисках нравственного идеала оторвался от «фантастичной» действительности и обратился к «почве»: к русской истории и народным преданиям. Драматург осознавал необходимость создания героя нового типа и решался на творческий эксперимент, представляя обществу характеры и события, противоречащие нормам привычной морали. В одних случаях это было связано с предчувствием нового типа героя, с открытием или утверждением нового нравственно-этического кода («Гроза», «Воспитанница»). В других - с острым неприятием вульгарности и цинизма современного миропорядка, обнажение которых в ткани художественного текста казалось особенно вызывающим («Бешеные деньги», «Лес»). Всё творчество Островского в определённой степени
оказалось обусловлено диалогом с литературной критикой своего времени, а ответом на обвинения в отступлении от художественных и этических норм был поиск духовного смысла, отвечающего запросам современной действительности.
Библиографический список
1. Андреева В.Г. О национальном своеобразии русского романа второй половины XIX века. -Кострома: КГУ, 2016. - 492 с.
2. Анненков П.В. Русская современная история в романе И.С. Тургенева «Дым» (1867 г.) // Анненков П.В. Воспоминания и критические очерки. Отд. 2: Собрание статей и заметок, 1849-1868. -СПб.: Тип. М. Стасюлевича, 1879. - С. 342-364.
3. Ахшарумов Н.Д. «Воспитанница» А.Н. Островского // Весна: Литературный сборник на 1859 год. - СПб., 1859. - С. 345-357.
4. Венгеров С.А. Общий очерк истории новейшей русской литературы. // Венгеров С.А. Очерки по истории русской литературы. - СПб.: Тип. тов-ва «Общественная польза», 1907. - С. 25-163.
5. Гадамер Г.-Г. Текст и интерпретация: (из немецко-французских дебатов с участием Ж. Дер-рида, Ф. Форгета, М. Франка, Х.-Г. Гадамера, Й. Грайша и Ф. Лаурелля) / пер. с нем. Е.М. Ананьевой. - М.: Директ-Медиа, 2010. - 81 с.
6. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 т. - Л.: Наука, 1972-1990.
7. Ермолаева Н.Л. Драматические хроники А.Н. Островского о самозванцах в оценке русской критики 1860-70-х годов // Вестник Костромского государственного университета. - 2017. - № 4. - С. 92-96.
8. Зелинский В.А. Критические комментарии к сочинениям А.Н. Островского. - Т. 4. - М., 1904. - С. 1-17.
9. Овчинина И.А. Новые подходы к созданию Полного собрания сочинений и писем А.Н. Островского // Вестник Костромского государственного университета. - 2017. - № 4. - С. 84-89.
10. Островский А.Н. Полн. собр. соч.: в 12 т. -М.: Искусство, 1973-1980.
11. Случевский К. Явления русской жизни под критикою эстетики. I. Прудон об искусстве, его переводчики и критики. - СПб.: Печ. В. Головина, 1866. - 65 с.
12. Страхов Н. Счастливые люди // Страхов Н. Из истории литературного нигилизма, 1861-1865: Письма Н. Косицы. Заметки летописца, и пр. - СПб.: Тип. братьев Пантелеевых, 1890. - С. 309-343.
13. Тихомиров В.В. «Снегурочка» А.Н. Островского: проблемы оценки и интерпретации (18731900) // Вестник Костромского государственного университета им. Н.А. Некрасова. - 2016. - Т. 22. -№ 6. - С. 107-113.
14. Филиппов Т.И. О началах русского воспитания // Филиппов Т.И. Русское воспитание. - М.: Институт русской цивилизации, 2008. - С. 25-39.
15. Цензурный отчёт о пьесе «Воспитанница» // Российский государственный исторический архив (РГИА). - Ф. 780. - Оп. 1. - Д. 36. - Л. 158.
References
1. Andreeva VG. O nacional'nom svoeobrazii russkogo romana vtoroj poloviny XIX veka. -Kostroma: KGU, 2016. - 492 s.
2. Annenkov P.V. Russkaya sovremennaya istoriya v romane I.S. Turgeneva «Dym» (1867 g.) // Annenkov P.V Vospominaniya i kriticheskie ocherki. Otd. 2: Sobranie statej i zametok, 1849-1868. - SPb.: Tip. M. Stasyulevicha, 1879. - S. 342-364.
3. Ahsharumov N.D. «Vospitannica» A.N. Ostrovskogo // Vesna: Literaturnyj sbornik na 1859 god. - SPb., 1859. - S. 345-357.
4. Vengerov S.A. Obshchij ocherk istorii novejshej russkoj literatury. // Vengerov S.A. Ocherki po istorii russkoj literatury. - SPb.: Tip. tov-va «Obshchestvennaya pol'za», 1907. - S. 25-163.
5. Gadamer G.-G. Tekst i interpretaciya: (iz nemecko-francuzskih debatov s uchastiem ZH. Derrida, F. Forgeta, M. Franka, H.-G. Gadamera, J. Grajsha i F. Laurellya) / per. s nem. E.M. Anan'evoj. -M.: Direkt-Media, 2010. - 81 s.
6. Dostoevskij F.M. Polnoe sobranie sochinenij: v 30 t. - L.: Nauka, 1972-1990.
7. Ermolaeva N.L. Dramaticheskie hroniki A.N. Ostrovskogo o samozvancah v ocenke russkoj kritiki 1860-70-h godov // Vestnik Kostromskogo gosudarstvennogo universiteta. - 2017. - № 4. - S. 92-96.
8. Zelinskij VA. Kriticheskie kommentarii k sochineniyam A.N. Ostrovskogo. - T. 4. - M., 1904. -S. 1-17.
9. Ovchinina I.A. Novye podhody k sozdaniyu Polnogo sobraniya sochinenij i pisem A.N. Ostrovskogo // Vestnik Kostromskogo gosudarstvennogo universiteta. -2017. - № 4. - S. 84-89.
10. Ostrovskij A.N. Poln. sobr. soch.: v 12 t. - M.: Iskusstvo, 1973-1980.
11. Sluchevskij K. YAvleniya russkoj zhizni pod kritikoyu estetiki. I. Prudon ob iskusstve, ego perevodchiki i kritiki. - SPb.: Pech. V Golovina, 1866. - 65 s.
12. Strahov N. Schastlivye lyudi // Strahov N. Iz istorii literaturnogo nigilizma, 1861-1865: Pis'ma N. Kosicy. Zametki letopisca, i pr. - SPb.: Tip. brat'ev Panteleevyh, 1890. - S. 309-343.
13. Tihomirov V.V. «Snegurochka» A.N. Ostrovskogo: problemy ocenki i interpretacii (1873-1900) // Vestnik Kostromskogo gosudarstvennogo universiteta im. N.A. Nekrasova. -2016. - T. 22. - № 6. - S. 107-113.
14. Filippov T.I. O nachalah russkogo vospitaniya // Filippov T.I. Russkoe vospitanie. - M.: Institut russkoj civilizacii, 2008. - S. 25-39.
15. Cenzurnyj otchyot o p'ese «Vospitannica» // Rossijskij gosudarstvennyj istoricheskij arhiv (RGIA). -F. 780. - Op. 1. - D. 36. - L. 158.
