CC BY
36
Л. А. Максименко
МОЙ ПУТЬ В ФИЛОСОФИЮ
О начале.
Гравитационная сила на меня действовала, как и на всех, но кратчайший путь на территорию «ничейной земли» лежал через физфак. Когда в альма-матери, где я уже трудилась в качестве ассистента на кафедре теоретической физики, забрезжил свет философской мудрости, правда, пока еще в форме единственной «экспериментальной» группы на историческом факультете, против него было уже не устоять. Набравшись храбрости, я испросила разрешения посещать занятия со студентами, которые вел Д. М. Фе-дяев. В течение года моя «философская вера» крепчала, а вместе с ней и желание погрузиться в пучину знаний.
Так, движимая исключительно познавательным интересом к миру, я оказалась в приемной проректора по научной работе. Поступление в аспирантуру предполагало предварительную беседу с предполагаемым научным руководителем. Поскольку я могла «предполагать» единственного известного мне в лицо философа, постольку к нему и пришла. Он сразу огорошил: «Ну, напишите, Людмила Александровна, пару страниц, о чем бы вы хотели сказать человечеству».
Для Дмитрия Михайловича, как мне потом стало известно, это была сакраментальная фраза, с которой он обращался к будущим жертвам философии. Я восприняла ее со звериной серьезностью, вследствие чего впала в глубокое отчаяние, потому что я вообще не думала о человечестве. Только о себе. И потом, я же хотела не сказать, а спросить. Только смутно чувствовала, что именно и вообще не знала у кого. Наверно у бытия (это мне потом объяснил незабвенный Сергей Иванович Орехов - мой первый Учитель философии).
В день зачисления в аспирантуру Дмитрий Михайлович сказал на собрании аспирантов напутственные слова про «научную деревню», жителями которой мы оказались. И когда я - наивная чукотская девушка - летела домой мимо табачной фабрики, от которой несло какой-то дрянью,
мне казалось, что вдыхаю аромат амброзии, доносящийся с Олимпа. Ну и что, что запах? В Индии коровы - тоже священные животные! Ощущение счастья переполняло от предвкушения приближения к тайне.
Об Учителе.
Конечно, будни не всегда были такими радостными. Мой научный руководитель, как часто подчеркивал Дмитрий Михайлович, был «строг, но справедлив». Обладая безусловным талантом педагога и горячим деятельным сердцем невозмутимого даоса, Сергей Иванович искренне полагал, что пути вещей к великому Дао открываются для «варваров» философии через бамбуковую палку. К счастью, верное педагогическое средство ко мне применялось редко. После выполнения какой-то работы (статьи или параграфа) Сергей Иванович обыкновенно давал «день на разграбление города» или «конфетку «Дубок»», и все начиналось сначала!
Обладавший искрометным юмором и душевной щедростью, он всегда поражал неординарностью мысли, слова и действия. Как громовые раскаты Зевса звучало его «Прокляну!» в адрес провинившегося субъекта, немедленно согласного на жертвенный «стакан крови!» или «мешок изюму!». Студентов соседнего АБиКа (Академии бюджета и казначейства) он наповал сразил своей визиткой. Тогда эти символы делового мира только входили в моду. Сергей Иванович всегда жил с опережением времени. На своей визитке, как говорится, скромненько, но со вкусом он написал: «Пророк»! И указал сотовый телефон! Бытие на связи с пророками всегда внушало особое доверие к жизни!
Когда Сергей Иванович неожиданно покинул нас, наверно, все испытали щемящее чувство сиротства, которое вопреки поэту не переросло в блаженство. Л. М. Карпова сказала тогда на панихиде, что пройдет время и, наверно, мы привыкнем к этой мысли, к тому, что с нами нет Сергея Ивановича. Время прошло, насчет привычки - не уверена. В. В. Николин тогда тоже отметил, что это печальное событие не может прервать внутренний диалог с Ореховым. Наверно, он прав. Если «рукописи не горят», то и мыслители не умирают! Тем более пророки!
О феминном и маскулинном.
Тема эта весьма интересная. Мое первое знакомство с ней состоялось благодаря Надежде Викторовне Чекалевой. Когда я впервые услышала ее на студенческой лекции, то не поверила своим ушам. Ибо такое сочетание женщины и ума мне казалось принципиально невозможным! Однако это открытие было подкреплено последующим опытом аспирантуры. Лекции аспирантам читала Л. И. Чинакова -божество, сошедшее с университета моей мечты! Вообще Лидия Ивановна почему-то вызывала ассоциации с Маргарет Тэтчер. Отчасти внешне. А может быть, потому, что «железная леди» кафедры философии была единственной женщиной в Омске, окончившей МГУ, да еще и, по слухам, учившаяся там вместе с покойной супругой последнего генсека ЦК КПСС - Р. М. Горбачевой. Или потому, что аспиранты на лекциях и на экзаменах чувствовали себя британски-
ми шахтерами, эмпирическим путем установившими, что зубами, данными от природы, гранитные знания о природе разгрызть невозможно. Здесь требуется особая хитрость разума. А Лидия Ивановна в преддверии вступительного экзамена в аспирантуру решительно отказала будущим жертвам науки в пользовании на экзамене философскими первоисточниками по причине фальсификации последних некоторыми недобросовестными субъектами, неверно понявшими, в чем состоит хитрость мирового разума. А хитрость в том, чтобы использовать его по назначению, т. е. думать. Но до этого тоже надо додуматься. И Лидия Ивановна существенно ускорила этот процесс.
Ну и, наконец, последней каплей, разбившей мужской миф о женской логике, в плену которого я сладостно пребывала, выписывая себе индульгенции на всякий логический просчет, стала Наталья Ивановна Мартишина. Когда я впервые ее увидела на заседании диссовета, мирно беседующей с кем-то из членов диссовета, то подумала, что это, наверно, какая-то студентка. Однако, когда Наталья Ивановна неожиданно для меня вышла к трибуне «держать речь», то изумлению не было предела! Наверно не только моему. Такому редкостному сочетанию скромности и женского обаяния с аналитично-сверхлогичным умом и знаниями позавидует любой интеллектуал-мужчина! Даже Александр Друзь! Ну, в общем, с тех пор я почитаю первым великим философом Агриппу, воздавшего должное женскому полу в «Рече о его достоинстве и превосходстве». А вторым (просто по хронологии) великим философом - моего любезного оппонента -Владимира Ивановича Красикова, во-первых, милостиво простившего мне в качестве критического замечания лемов-ские сепульки и сепулькаторы а во-вторых, справедливо констатировавшего в духе Агриппы вечную биологическую ущербность мужчины по причине его телесной самозакну-тости и неспособности к самоудвоению.
Вот и статья моего другого дважды оппонента - Натальи Ивановны Мартишиной «О феминном и маскулинном в науке» по-тертуллиановски заставляет поверить опыту самой «железной женщины» современности, изрекшей в своем премьер-министерском кресле прямо-таки философскую истину: «Петух, может быть, и кукарекает, но яйца всё-таки несёт курица!». Так вот где она - философская правда жизни! Так вот они - несопоставимые по метафизическому значению процессы! Значит, распространившийся по массовой культуре шовинистский миф «о курином в женской природе» имеет явно маскулинные корни!
К нашему счастью и чести наших мужчин, их образ мысли априорно и радикально очищен от всевозможных мифов, идолов и заблуждений любой культуры. Чистый разум кафедры философии!
О том, о сём.
Как-то на аспирантской лекции Л. И. Чинакову заменял С. И. Орехов. Лекция была посвящена Шопенгауэру, который точно в этот момент сожалел о своей безвременной кончине. «Черное солнце» европейской философии в этот момент черной завистью завидовало лектору! Это вам не пустая аудитория какого-то там Берлинского университета, из которой все свободные уши утекли слушать зануду-Гегеля! Это вам другая аудитория (№ 430!), в которой такой
воли к жизни мысль Шопенгауэра не выдавала с тех пор, как покинула его светлую голову.
Один из опоздавших аспирантов, войдя в этот храм науки и неожиданно для себя обнаружив другого лектора, немало смутился, и хотел было прояснить ситуацию дурацким вопросом: «Извините, это лекция?». То, что он спросил что-то недостойное, он понял тотчас, ибо в ту же секунду внимание лектора как девятый вал накрыло вопрошавшего. Перун Громовержец разразился такими молниями, что ослепли циклопы: «Не извиняю! - почти орал С. И. Орехов. - Изыдите! Это вам не лекция! Это «Поэма огня»! Это светопредставление!». Кто бы сомневался?! Ведь речь шла о Воле и Представлении, свет в которое нес лектор. Сергей Иванович носился туда-сюда вдоль кафедры так, как будто в него вселился дух Шопенгауэра. Смею надеяться, что эту лекцию присутствующие запомнили надолго.
Аудитория № 430 хранит многие тайны, связанные с защитами диссертаций, поскольку долгое время была стартовой площадкой для будущих поселенцев, переселенцев, проходимцев «научной деревни» из разных племен (философов, педагогов, биологов...).
В этой же аудитории защищал свою кандидатскую диссертацию про априоризм в истории тот самый «народный», кого народная молва окрестила «баловнем судьбы» - Павел Леонидович Зайцев. Для меня его защита открыла не только светлый образ Павла Леонидовича, но и особую науку -историю. Ее особость и загадочность во многом отражена в волюнтаристскиом тезисе П. Валери: «Дайте мне перо и бумагу - и я сочиню вам учебник истории». А как же априоризм? К нему-то - априоризму смыслов - потом пришлось пробиваться, штудируя книжку В. Н. Сырова в связи с неожиданно свалившимся на меня курсом в магистратуре по философии истории. Этой недетской неожиданностью я обязана Павлу Леонидовичу, которого баловница-судьба призвала служить в университет имени Достоевского, который А. В. Гидлевский, часто говорящий загадками для окружающих, почему-то называл «университетом имени Рас-кольникова».
О нем.
О нем - Александре Васильевиче - хочется сказать отдельно, ибо Александр Васильевич представлял редкостную породу людей - охотников до истины. Могу это подтвердить со всей ответственностью, поскольку знакома с ним со студенческой скамьи. Педагогические инновации и тонкий юмор Гидлевского понимали не все студенты и даже не все преподаватели-коллеги. По какому-то странному стечению обстоятельств, а точнее по доброте душевной, а еще точнее - по неспособности отвечать отказом на просьбы страждущих, Александр Васильевич оказался в должности декана физфака. К счастью для себя - очень ненадолго. В течение первых дней двух или трех он, очнувшись от содеянного, незамедлительно провел обряд экзорцизма, навсегда изгнав из себя чуждый собственной природе дух административного беса. И все оставшееся время он продолжал настойчиво искать истины, попутно совершенствуясь в духовных упражнениях. Немногие знают, что в свое время он стал легендой в каратистском сообществе, когда само слово «каратэ» приравнивалось к ненормативной антисоветской лексике. Обладатель черного пояса и высше-
го дана А. В. Гидлевский нес свою священную миссию, хотя и говорил, что «в сказки про старика Хоттабыча» не верит. А верит в науку. И по-аристотелевски верит в философию как науку. И в то, что философия должна основываться на науке, а не наоборот. Александр Васильевич был бескомпромиссен к «фальшмоделям» и считал, что, если не создавать «нормальные научные модели», общество ждет тана-тальное и вряд ли оно будущее. Ибо уже сегодня, «резкое падение среднего интеллекта «узконосых обезьян»», фиксируемое в качестве научного факта не только им, «выглядит банальной резолюцией». Поэтому он продолжал охоту.
Охота в цивилизованном мире представляется его граж-данам-цивилизьянам занятием в лучшем случае из области развлечений, как на картине В. Перова; в худшем - из области архаического исторического прошлого. Александр Васильевич многими современниками воспринимался как чудаковатый «дегустатор уксуса» с внешностью и манерами всех трех прототипов этого сюжета. Создавалось впечатление, что он все время иронично извинялся за истинный вкус напитка. Серьезное педагогическое сообщество его благородных ква-лиметрических порывов не оценило, ведь Александр Васильевич был одержим подозрительным стремлением «все довести до числа». Так и хочется добавить - и «расположить мерой, числом и весом». А педагогика наука очень приблизительная. Ей до числа нет дела, если, конечно, это не число студентов на душу преподавателя.
Поскольку «качество» (образования), над исчислением которого думал мощный интеллект, помещённый в пифагорейскую душу Александра Васильевича, все-таки категория философская, то все сошлось. Сошлось на кафедре философии, куда он добровольно прибыл в качестве докторанта Сергея Федоровича Денисова, который, к слову сказать, и меня по-отечески приютил после ухода Сергея Ивановича. Так что мы с Гидлевским опять оказались в одной лодке.
Философские поиски привели Александра Васильевича к открытию витального в человеческом бытии. Витальность, по его выводу и убеждению, проявляется не только в разнообразии, но и в честности, которую А. В. Гидлевский чтил с кантовским ригоризмом, хотя и относился к педантичному лукавцу Канту хуже, чем принято в лучших традициях русской философии. Наверное, поэтому и дал шедеврально лаконичное определение, достойное не только словаря, но и Индекса запрещенных книг и даже самого костра Инквизиции: «Этология - это наука о поведении животных. А этика -это наука о поведении приматов в галстуках»!
От тех, кто несерьезно относился к подобным дефинициям, можно ожидать чего угодно и не угодно. А. В. Гидлевскому было угодно покинуть ОмГУПС, куда его занесла злодейка-судьба после защиты докторской, только потому, что чувство тонкой иронии там заглушает, видимо, стук вагонных колес. Так он, гонимый и мятежный оказался в университете, остроумно им же переименованным означенным выше способом, коротая последние годы на факультете Павла Леонидовича.
Если серьезно, то тема невостребованности сегодня - это проблема. Как можно жить до востребования? Недореализа-ция смертельна. Мне кажется это случай Александра Васильевича. Он даже умер в день своего рождения, поставив с математической точностью точку в своем земном пути.
О диссовете.
Мое пребывание в этом органе совпало с моим бытием в докторантуре.
Совмещение «двух в одном» казалось небезопасным для результата, о чем сразу предупредил Д. М. Федяев, сказав: «Врагу не пожелаешь». В этот ответственный момент сама Лариса Михайловна Карпова, говорящая на заседаниях дис-совета с безупречной дикцией и голосом Левитана, передала мне пост секретаря ученого совета. Роль птицы-секретаря давалась с трудом. Если верить Марксу, раз уж труд создал человека, то создать ученого секретаря, или аспиранта, или докторанта ему раз (или два раз) плюнуть!
А если к труду прилагается методология, то тут уж с железобетонной необходимостью наступают последствия. Опытным путем платоники открыли методологию анамне-зиса, полюбившуюся студентам. Гениальное педагогическое открытие бамбуковой палки С. И. Ореховым было связано с его скрытым платонизмом. Сергей Иванович считал, что философия - это «эквилибристика ума», но не сказал главного секрета. Такую способность ум обретает благодаря седалищному месту. Если в течение долгого времени не отрывать его от стула (Сергей Иванович иногда проговаривался про диван как самый философский предмет мебели), то оно начинает действовать на душу подобно архимедовой силе, выталкивая ее в мир чистых сущностей.
Вот это мы с Галей (Г. В. Горновой) поняли со всей отчетливостью мысли на этапе докторантуры. С ней нас соединила судьба. Не все ж Павлу Леонидовичу масленица! Ну, может, и не баловни. Может, и не судьба, а аспирантская юность, проросшая в крепкую дружескую привязанность, потом - в докторантскую молодость, стало быть, сейчас - в магистрантскую старость, а разлучит, получается, нас только философская смерть! Не будем о грустном! Врожденный украинским солнцем оптимизм и здоровая рациональность Галины Владимировны всегда внушали доверие! Так что злокозненные сети, расставленные ВАКом с нашим приходом за философской мудростью, нам удавалось как-то преодолевать. Спасибо архимедовой силе!
Эта же сила неудержимо привлекла в совет ряд новых сущностей, привнесших в него новые, отнюдь не всегда пасторальные краски. В настоящем составе диссовета заряд бодрости заседающие получают не только, как обычно, от диссертантов, но и от профессора Геннадия Николаевича Сидорова, фонтанирующего художественными декламациями стихов и библейскими цитатами на все случаи жизни! Что тут скажет философский разум - Книга книг все-таки аргумент! Хоть и нефилософский! Особый шарм и загадочность диссо-вету придает фигура Нины Геннадьевны Зенец. Всегда мечтательно и неизменно располагающая себя в обществе трех ее любимых мужчин - Платона, Канта и Гегеля, и соблазнительно требующая от всех, особенно вверяемых ей подопечных студентов и аспирантов, почитания оных. А скептически-критическая подозрительность и ленинская прямота его тезки - Владимира Ильича Жилина просто не дают расслабиться мозгу!
Сначала исключительно из патриотических побуждений он оборонялся только от отечественного постмодернизма, потом пришел к решительному наступлению на рубежи всего идеализма, посягнув в азарте атаки на «святое» даже по меркам диамата - «так называемые законы диалектики»!
Конечно, еще великий немецкий предшественник В. И. Жилина заподозрил неладное, объявив гегелевское детище перевертышем. Но наш Ильич пошел дальше и продолжил там, где в нерешительности остановился их Маркс, объявив перевертыш иллюзией! Ох, бесстрашный Владимир Ильич, берегитесь Нефелы! А то ведь гореть всему диссовету на огненном колесе Зевса из-за этих шалостей с законами мироздания!
СТРАНИЦЫ ПАМЯТИ
Так и живем! Как на пороховой бочке! Зато сколько адреналина, эндорфина, серотонина, окситоцина и т. п.!
Может это и есть настоящая жизнь в философии? Или хотя бы просто настоящая? Или хотя бы жизнь? Или хотя бы «есть»?!
© Максименко Л. А., 2016
Л. И. Чинакова
ВОСПОМИНАНИЯ О ЛЮБОВИ ПЕТРОВНЕ ФЕДОРОВОЙ
Любовь Петровна Федорова была дочерью коренных ленинградцев и, следовательно, коренной ленинградкой. Она родилась в Ленинграде в 1940 году. Отец был типичным питерским рабочим, на фронт его не призвали, так как он работал на военном заводе и имел бронь. Он с женой и годовалой дочерью был эвакуирован вместе с заводом в Омск и длительное время работал на этом заводе, пока не ушел из жизни. Мать и дочь, очень похожие внешне и по манере поведения, остались одни, но и мать ненадолго пережила отца. После смерти матери Любовь Петровна жила одна. Всегда хорошо одета, красиво причесана, приветлива, улыбчива, она была очень привлекательна, сумела сохранить облик коренной ленинградки. У нее были родственники в Ленинграде, и свой отпуск она иногда проводила в родном городе, расширяя свое знакомство с изменяющейся северной столицей, посещая театры, библиотеку и другие учреждения культуры. Столичную тягу к высокой культуре она привезла в Омск. Несмотря на скромную зарплату, она была частым посетителем различных концертов, имела абонемент в Органный зал, не пропускала выступлений столичных знаменитостей.
Но вернемся немного назад. Окончив школу, Любовь Петровна поступила на историко-филологический факультет Омского пединститута, а по его окончании заведующий кафедрой М. В. Федяев пригласил ее на должность ассистента на кафедру философии. Само собой, что на работу в институт сразу после окончания приглашают лучших студентов. Любовь Петровна согласилась и проработала на этой кафедре без малого 50 лет. Она входила в первый состав сотрудников кафедры, вела семинарские занятия по диалектическому и историческому материализму, а затем еще читала курс эстетики. Ей приходилось работать со студентами разных факультетов, но она предпочитала работу на филологическом факультете, считая его своим вторым домом.
На 3 года ее преподавательская деятельность в Омском пединституте была прервана учебой в аспирантуре в ЛГПИ им. А. И. Герцена. Диссертацию она написала, но, по неизвестным автору этих строк причинам, не стала защищать и вернулась в Омск на прежнее место работы.
С годами Любовь Петровна приобрела такой опыт и авторитет у преподавателей и студентов, что без защиты диссертации была переведена на должность старшего преподавателя. Автор этих строк, будучи тогда заведующей
кафедрой философии, не раз посещала семинарские занятия, проводимые Любовью Петровной. Можно было к чему-то придраться, но было совершенно ясно, что группа к занятиям готова, что всегда есть желающие выступить и что их гораздо больше, чем тех, кто смотрит в окна и ловит ворон. Любовь Петровна никогда не повышала голос, не кричала даже на последних. Занятия проходили в доброжелательной атмосфере, даже если находились спорщики, готовые защищать свои взгляды. Та же атмосфера была и на экзаменах. Экзаменатор не «топил» студента, а старался ему помочь. Но если помощь преподавателя не давала ожидаемого эффекта, Любовь Петровна ставила студенту ту оценку, которую он честно заслужил.
Доброжелательность Любови Петровны проявлялась не только по отношению к студентам. Вспоминаю такой эпизод. Я, будучи только что принята на работу в Омский пединститут, первый раз присутствовала на заседании новой для меня кафедры. Это было в июне 1966 года. Мне было все интересно: кто выступал, что говорили и т. д. Я так увлеклась увиденным и услышанным, что почти не заметила, что заседание закончилось, все разошлись, остался один заведующий, сидевший за своим столом и читавший какие-то документы. Я сообразила, что и мне пора уходить. Сказав заведующему: «До свидания», я открыла дверь в коридор,
