CC BY
18Литература
1. Гордукалова Г. Ф. Документальный поток социальной тематики как объект библиографической деятельности. Л., 1990. С. 4.
2. Там же. С. 7.
3. Авторское право: библиографический указатель за 1826-2004 годы / сост. С. В. Петровский, Е.
В. Смыслина. М., 2005.
4. Кушнаренко Н. Н. Документоведение. Киев, 2000. С. 220.
I. YU. LEVITINA. THE REFLECTION OF INTELLECTUAL PROPERTY PROBLEMS IN THE DOCUMENTAL FLOW OF COPYRIGHT (1826-2004)
In the article on basis of analysis of dynamics of documental flow on copyright a cast of its size is made.
Key words: copyright, documental flow, amount and dynamics of the book flow, intellectual property.
о. А. ТЯПЧЕНК0
мотив САМОУБИЙСТВА И ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ПРАВЕДНОГО / ГРЕХОВНОГО НАЧАЛ В ОБРАЗНОЙ СИСТЕМЕ ПРОЗЫ ВЕРЫ ГАЛАКТИОНОВОЙ
Автор статьи соотносит специфические и общие черты раскрытия мотива самоубийства в прозаических произведениях в. Галактионовой.
Ключевые слова: образная система, проза в. Галактионовой, мотив самоубийства.
Одна из тенденций современной науки о литературе - поиск взаимосвязей между религиозным, прежде всего православным, мировидением и такими литературоведческими категориями, как образ, мотив, проблема. В русле этой тенденции вполне закономерна постановка задачи охарактеризовать мотив самоубийства в художественной прозе Веры Галактионовой. В статье будут рассмотрены три показательных текста этого, по нашему мнению, выдающегося мастера, лауреата премии им. А. Платонова и других литературных наград. Это роман «На острове Буяне», сказ «Большой крест» и новелла (по другим характеристикам - повесть) «Со всеми последующими остановками».
Актуальность поставленной нами задачи усиливается разноплановыми, но внутренне связанными обстоятельствами: пристальным литературоведческим вниманием к мотиву самоубийства [1] и формирующейся традицией «православнолитературной» интерпретации творчества русских писателей [2]. Учитывая, что аспекты рассмотрения вопроса могут быть многообразными, остановимся на многомерности в раскрытии мотива самоубийства, его непосредственной связи с грехом и опосредованной - с праведным началом.
В системе образов того или иного прозаического произведения это соответствует разным художественным векторам. Наиболее обобщенно грех самоубийства затронут в концептуальном и самом пластически совершенном романе Галактионовой - «На острове Буяне». Раскрытие данного мотива связано с персонажем, которому повествователь передоверяет свое собственное
мировидение. Импульс к развертыванию мотива дает беседа Васи Зуя с монахом Андроником о «красивом парнишке», в зоне терпящем неимоверные психологические и физиологические страдания. Василий Зуй - молодой беглый заключенный, сильный духом и телом, чуткий к поэзии, склонный к рефлексии, но твердый в убеждениях
- носитель истинно народного сознания. Он органично и бестрепетно заключает: «И руки на себя ему нельзя наложить, грех» [3].
Эта сентенция упреждает дальнейшую роль мотива, его сюжетно-фабульную передачу. Вечная истина о греховной сущности самоубийства первенствует в реальности, как бы ни был страшен крестный путь героя, сколь бы ни был силен искус уйти от мучений - вопреки нравственной максиме православного канона. Упреждающая роль отмеченного мотива проявляется в исследуемых текстах по-разному и не исчерпывает его художественные возможности.
Показателен диалог Андроника и Василия, являющий цельную образную подсистему: «Крест он такой несет, этот красивый. Мученически грехи свои, и родителей своих грехи, искупает. Родительских грехов на нас много навалилося. За безбожное-то время. Их избывать нам приходится. Так он же кайф приучается, против своей воли, славливать, если уже не славливает вовсю. Какое тут мученичество? - удивлялся Зуй. - И руки на себя ему нельзя наложить, грех. Вот ты бы, монах, как поступил?» [4].
Характерная для художественного мышления В. Галактионовой диалогичность раскрывает специфичную многомерную связь между не-
избежностью грехов и необходимостью покаяния, искупления. Это пластично явлено в ответе Андроника Зую, в заключительном диалоге монаха «с самим собой». Он, при всей страсти Василия к возражениям, принимается как истина в последней инстанции. При этом проявляется и общее свойство мотива, и своеобычное понимание праведного / греховного начал, свойственное всему роману. В данном случае повторяемость в персонажной сфере обращена к сложным целым: «мотив в эпическом произведении “живет” в составе блока» [5]. Цепь грехов может быть преодолена только силой праведного устремления. Считаем уместным указать на связь между отмеченным свойством образной системы произведения и православными корнями русской духовной словесности, которые представляет, например, выдающийся деятель конца XIII века епископ Серапион, «опытный проповедник и учитель <...> Он не приказывает, не умоляет и как бы даже не просит, но передает слово Господу, а сам же в развитие этого слова ставит вопросы, которые должны заставить людей задуматься над происходящим и самим сделать свой выбор. И даже не заставить, а сделать так, чтобы они сами с помощью слова Господнего и сопровождающего его разъяснения поняли зависимость между грехами своими и претерпеваемым бедствием, пережили это новое для них знание в той степени, когда пробуждается совесть, и именно она становится главным императивом к принятию нужного практического решения» [6].
Обращенность к сложным целым дополняет раскрытие проблемы в рассматриваемом нами произведении: самоубийство соотнесено с общей греховностью человека, которую спасительно преодолевают искупление и покаяние, органично ведущие от греха к праведности.
Обратимся к иному пути раскрытия мотива самоубийства. Попытка отца семейства, мужчины в расцвете сил, броситься под поезд явлена в остросюжетной повести «Со всеми последующими остановками». Упреждение этой совершенной от житейской безысходности попытки внешне случайно. Но оно сюжетно закономерно. Ему сопутствует передача эпизода сквозь призму восприятия событий детьми, четырехлетним Никитой и пятилетней Светой: «Торопливо помогая себе руками и совсем не боясь испачкаться, мужчина, упав на четвереньки, страшно быстро взбирался по насыпи. А потом встал, посмотрел на небо - и успокоенно лег на рельсы. Он лег поперек дороги, опустив лицо вниз и обхватив голову руками <...> Засигналил, тяжело завскрикивал, заревел приближающийся видимый тепловоз. И долго тормозил со скрежетом и свистом, пытаясь сдержать напирающие на него коричневые разогнавшиеся вагоны» [7]. Обобщающая сила эпизода спасения дополнена безымянностью персонажа и достаточно отвлеченным «диалогом с небом», в которых примечательна надежда на спасение свыше: «Убивают, Господи. Да спасите же кто-нибудь!» [8].
Посланцами Господа предстают и железнодорожник, который спас самоубийцу, и дети, случайные свидетели происшедшего.
Образное представление мотива самоубийства в данном случае неотделимо от более широкого контекста - тех эпизодов в прозе других художников, с которыми оно вступает в концептуальный диалог. Отметим два, как нам кажется, самые важные: «Доктор Живаго» Б. Л. Пастернака и «Братья Карамазовы» Ф. М. Достоевского.
«Самоубийственный искус» железной дороги не раз отмечался исследователями как связанный с образом пути. В рассматриваемом плане уместно, мы полагаем, сравнить упомянутый эпизод из повести В. Галактионовой с неупреж-денной гибелью отца Юрия Живаго (в эпизоде из романа Пастернака проявилась недостаточная религиозная укрепленность подростка-сына). Десятилетний Юрий отложил молитву за отца, «однако именно в это время (пять с минутами) бросился на всем ходу со скорого вниз головой на насыпь» его мучающийся отец, словно бы умоляя о милости, но не получая, как пишет И. А. Есаулов, «молитвенной помощи сына» [9]. В повести Галактионовой сюжет как средство реализации образной системы обращен к упреждению греха. Косвенно это связано с удивительно естественным образом ребенка - Никиты. Он «умудрился» в свои четыре года сам, незаметно для окружающих, спасти от смерти соседа-старика: тот был обречен на гибель чудовищно бесчеловечной женой, а Никита выбросил зелье, смертоносность которого почувствовал инстинктивно. Спасительный жест ребенка подчеркивает православную всеобщность способности вершить волю Божию. В рассматриваемом не «железнодорожном» эпизоде роль Никиты иная, он пассивный наблюдатель. Но тем более полно и цельно раскрывается художественная органика упреждения греха.
Важным истоком темы упреждения греха служит христианское начало в великом романе «Братья Карамазовы». Как отмечал С. Л. Шараков, «особенности образного мира “Братьев Карамазовых” тесно связаны с идеей спасения
- главной идеей христианства <...> В свете идеи спасения история человеческой жизни становится историей спасения: творение, грехопадение, искупление, страшный суд» [10]. Заметим, что искус железной дороги в контексте образа и судьбы Коли Красоткина также связан с упреждением греха самоубийства. Отсюда правомерен вывод об определенном образном созвучии представления мотива греха в повести В. Г. Галактионовой и в классической православной традиции.
Однако наша современница изменила бы себе, если бы это исчерпывалось традицией, пусть самой ценной. Ее оригинальность как художника проявляется в третьем рассматриваемом нами произведении. Православно-светлый, но самый трагичный из сказов Галактионовой - «Большой крест» - единственное ее произведение, в котором без свершившейся трагедии не обошлось.
Кончает с собой «гулящая-активистка» Клавка. Сюжет взят из 1920-х годов. Жители села Лунева, одного из оплотов России, защищая себя, свои устои, веру, честь, скрываются от красных и белых палачей в потаенных «городках». Самоубийство героини не упреждается сюжетом, не осуждается, хотя и не оправдывается повествователем.
Клавдии не дано бросить вызов палачам, но в то же время для нее не органично примирение с казнями (такой путь, например, был избран персонажами Л. Сейфуллиной, Ф. Панферова и других писателей, работавших на сходном историческом материале). Остаться так жить для Клавдии - больший грех, нежели уйти из жизни. У Галактионовой художественно неприемлемы другие сюжетные ходы (например, несчастный случай), поскольку они не отвечают нравственной максиме, православной доминанте. Неосуждаемое самоубийство героини в образной системе произведения-сказа выступает как способ осудить чудовищно бесчеловечный мир.
Итак, в творчестве Веры Галактионовой, при совершенно отчетливой, строгой литературноправославной доминанте, образные системы произведений могут быть разительно несхожи. Мотив самоубийства, необходимый элемент художественного мира ряда произведений, играет специфичную роль упреждения и преодоления греховности. Этому мотиву сопутствует устремление к праведному бытию. Роль рассмотренного нами мотива при его повторяемости в разных текстах писательницы в значительной мере оп-
ределяется спецификой образной системы произведения.
Литература
1. Юрина И. В. Жизнь с Христом или жизнь без Христа? (Проблема самоубийства в творчестве Ф. М. Достоевского) // Наследие В. В. Кожинова и актуальные проблемы критики, литературоведения, истории, философии в изменяющейся России: в 2 ч. Армавир. 2006. Ч. 2. С. 244-246.
2. Педченко В. А. Евангельское слово в художественном истолковании А. Пушкина, Н. Рубцова и
B. Галактионовой // Вестник АГУ. Сер. «Филология и искусствоведение». Армавир, 2009. Вып. 2.
C. 29-32.
3. Галактионова В. Г. Крылатый дом: роман, повести, рассказы, сказы. М., 2003. С. 133.
4. Там же. С. 266.
5. Кузнецова А. В. Синтактика и прагматика сюжета: мотив в эпическом тексте // Концептуальные проблемы литературы: художественная когнитив-ность. Ростов н/Д, 2009. С.140.
6. Топоров В. Н. Святость и святые в русской духовной культуре: в 2 т. Т. 2. М., 1998. С. 243.
7. Галактионова В. Г. Крылатый дом ... С. 320.
8. Там же. С. 325.
9. Есаулов И. А. Пасхальность русской словесности. М., 2004. С. 529.
10. Шараков С. Л. Идея спасения в романе Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» // Евангельский текст в русской литературе ХVШ-ХХ вв. Вып. 3. Петрозаводск, 2001. С. 391.
0. A. TYAPCHENKO. THE MOTIVE FOR SUICIDE AND FICTIONAL REPRESENTATION OF PIOUS AND SINFUL BASES IN THE SYSTEM OF IMAGES IN VERA GALAKTIONOVA'S PROSE
The author of the article compares specific and general traits of discovery of the motive for suicide in the prose of Vera Galaktionova.
Key words: system of images, Vera Galaktionova's prose, motive for suicide.
о. А. ДОРОФЕЕВА
К ВОПРОСУ о КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИИ ТЕРМИНА «ГУМАНИЗМ» В ЭПОХУ АНТИЧНОСТИ И РЕНЕССАНСА
Актуальность идей гуманизма очевидна для жизни любого общества. в статье осуществляется экскурс в историю становления понятия «гуманизм», раскрывается важность анализа художественного текста в этом аспекте.
Ключевые слова: античность, Средневековье, ренессанс, индивидуализм, концепт «гуманизм».
Понятие «гуманизм» имеет длительную предысторию. Считается, что как термин оно впервые было введено в научный обиход немецким педагогом Ф. Нитхаммером в 1808 году. Данную категорию трактуют в исторических, культурологических и философских трудах как нравственно-эстетическое и культурное движение эпохи Возрождения или как особый тип мировоззрения, систему взглядов, в основе которой - человечес-
кая личность с ее земными делами и свершениями. Предметом нашего научного интереса является второе, широкое, значение этого понятия, оценить смысл которого можно, вглядевшись в длительную историю становления гуманистических идей, в многогранность и многоаспектность этого общественного феномена.
К примеру, иерархичность общественного устройства древних китайцев основывалась на
