Научная статья на тему 'Мотив сада в творчестве Сергея Клычкова'

Мотив сада в творчестве Сергея Клычкова Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
263
44
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Щербаков С. А.

Щербаков С.А. МОТИВ САДА В ТВОРЧЕСТВЕ СЕРГЕЯ КЛЫЧКОВА. В статье рассматриваются семантика и художественные функции образа сада (земного и небесного) в творчестве одного из поэтов «крестьянской купницы» Сергея Клычкова.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Scherbakov S.A. THE MOTIVE OF THE GARDEN IN CREATIVE ACTIVITY SERGEYA KLYCHKOVA. This article is devoted to image of the earth and divine garden in the creative work of one of the peasant poets Sergey Klychkov.

Текст научной работы на тему «Мотив сада в творчестве Сергея Клычкова»

КУЛЬТУРОЛОГИЯ

МОТИВ САДА В ТВОРЧЕСТВЕ СЕРГЕЯ КЛЫЧКОВА

С.А. ЩЕРБАКОВ, докторант МГУЛ, канд. филолог. наук

Мотив сада - самый ранний и основополагающий в поэзии Сергея Клычкова. Прежде всего, сад символизирует у него песенное начало собственного творчества. Не случайно первый его сборник назывался «Песни»( 1910), а второй - «Потаенный сад» (1913). «В певчем сердце» [1] поэта печаль и радость (Второе издание сборника «Потаенный сад» открывается разделом ПЕЧАЛЬ - РАДОСТЬ) слиты воедино, поскольку сам «сад любви, печали» таится именно в сердце лирического героя, даря ему радость творчества. Образ сада сопровождается многочисленными эпитетами: голубой, тайный, тихий, старый, темный, густой и т.д. Уже сами по себе эти эпитеты показывают, что сад этот не реальный (вишневый, яблоневый и пр.), а символический, хотя часто характеризуется притяжательным местоимением мой:

Ручеек бежит по лугу,

А мой сад на берегу,

Он стоит невидим другу,

Невидим врагу...

Невидимость, потаенность, бесплотность сада указывают на приверженность молодого поэта символизму с его скрытыми знаками и тайными смыслами. По утверждению Н.М. Солнцевой, «лирика первых двух книг Сергея Клычкова воспринималась современниками как явление символизма» [2, С. 22]. Но, как отметила та же Н.М. Солнцева, «в поэзии Клычкова таилась стихия, во многом противоречащая эстетике символизма» [2, С. 23]. Для поэта, выросшего в старообрядческой семье и с детства впитывавшего в себя народную культуру, это было естественно. Символика Клычкова основывалась на русском фольклоре и славянской мифологии, ритмика стиха часто заимствовалась у русской народной песни, главными его лирическими персонажами поэта стали Лель и Лада, что дало основание современному исследователю говорить о «русском символизме»[3] писателя. Также, на наш взгляд, здесь возможен термин «фольклорный символизм».

Центральный для философии символизма постулат «о трагическом разрыве между видимостью и сущностью» [4, стб. 979] был близок мировосприятию Клычкова. «Мир, который, на взгляд поэта, лишился эстетической достоверности (т.е. обуржуазился, стал глубоко плебейским и

вульгарным, выставил все, в том числе творчество, на продажу, объявил поэта «безумцем») и превратился в своего рода декорацию, лжеценность, дурную бесконечность» [4, стб. 980], представлялся ему серым и убогим, и только поэзия помогала спастись от ужаса бытия. В одном из писем тех лет он восклицает: «Ох, жизнь сера, милый друг, черна, как трубочист, - что было бы, если бы не было песни, поэзии. Вот поэзия: павлин, прекрасный, солнечный павлин, распустивший свой жемчужный хвост на грязном дворе» [5]. Эта же тема продолжается в его стихах:

Сегодня у нас на деревне Дерутся, ругаются, пьют -Не слышно, как птицы царевне В лесу деревенском поют.

А в роще Дубравна гуляет И в лад им поет на ходу.

И тихо заря догорает В далеком небесном саду.

Чтобы не видеть «грязного двора» жизни, лирический герой Клычкова растит в своем воображении «тайный сад», в котором поет его «сердце-соловей»:

Я играю в гусли, сад мой стерегу,

Ах, мой сад не в поле, сад мой не в лугу, Кто на свете счастлив? счастлив, верно, я В тайный сад выходит горница моя!..

Счастлив я и в горе, глядя в тайный сад:

В нем зари-подруги янтари висят,

Ходят звезды-думы, грусть-туман плывет, В том тумане сердце-соловей поет.

Образ сада космогоничен. Несмотря на свою потаенность, он представляет собой ни что иное, как вселенную, где звезды - думы поэта, заря - его подруга, а поэтическая грусть покрывает туманом землю. Он потому не в поле и не в лугу, что никакой реальный ландшафт такого сада не вместит. Он существует благодаря вдохновению поэта, вот почему стережет его лирический герой (и от врага, и от друга) весьма необычным способом: играя «в гусли».

Создан этот сад поэтом «по образу и подобию» садов горних: «У горних, у горних селений / Стоят голубые сады.» Ведь сад - луч-

172

ЛЕСНОЙ ВЕСТНИК 1/2007

КУЛЬТУРОЛОГИЯ

шее, что создано Богом при сотворения Мира. В Эдеме Он поселил прародителей рода людского и именно его лишил их за грехопадение. Д.С. Лихачев, в «Заметках о русском» посвятивший садам отдельный раздел, отметил: «Недаром «золотой век», «золотое детство» человечества - средневековый «рай» - всегда ассоциировались с садом. Сад - это идеальная культура, культура, в которой облагороженная природа идеально слита с добрым к ней человеком» [6]. Он же утверждал, что «садово-парковое искусство - наиболее захватывающее и наиболее воздействующее на человека из всех искусств» [6, С. 447].

Поэтому певец, обладатель собственного сада вдохновения, находится в состоянии счастья при любых жизненных обстоятельствах. Отсюда логично вытекает оксюморон «счастлив в горе», ставшее лейтмотивом раннего (довоенного) творчества Клычкова. В других вариациях: счастлив, несмотря на грусть или печаль, он встречается в целом ряде стихотворений.

У большинства новокрестьянских поэтов есть свои любимые природные ландшафты, во многом определяющие самую суть их поэзии. У Есенина - это «роща золотая» и «малиновое поле», у Клюева «райский бор», у Васильева «родительница степь» (хотя и мотивы сада у них присутствуют). Все это ландшафты чисто природные, и только у Клычкова любимый ландшафт окультурен человеком. Причину этому, скорее всего, следует искать в детских годах поэта, прошедших в деревне, затерявшейся в обширных и глухих (когда-то) талдомских лесах. «Сторона наша лесная, дремучая, темная!..» - заявил он сам в романе «Чертухинский балакирь».

Отношение русского человека к лесу всегда было двойственным. С одной стороны, лес - дар Божий, где добывает деревенский житель пропитание, строительный материал, дрова и такие «мелочи», как лыко для лаптей и деготь для тележных колес, с другой - пристанище нечистой силы и вековечный противник в битве крестьянина за пашню. Леонид Леонов (крестный отец дочери Клычкова) в романе «Русский лес», говоря «о странностях любви» русского народа к своему кормильцу, рассудил про эту двойственность так: «Возможное объяснение следует искать в народной памяти о поломанных сошниках да об изнурительном труде, потраченном на раскорчевку лесной нивы, в извечном стремлении стряхнуть с себя пленительную одурь, навеваемую однооб-

разным плеском ветвей, - в постоянной тревоге, внушаемой близостью медвежьих берлог, разбойничьих вертепов и бесовских наваждений, - в потребности избавиться от вековой опеки леса, потому что воля и солнышко всегда были нам дороже сытного и неслышного существования» [7]. Клычков, конечно, любил лес, посвятил ему множество поэтических и прозаических строк, но, возможно, сад представлялся ему лесом идеальным, «просветленным», где наряду с деревьями есть место «воле и солнышку».

Показательно, что, хотя его собственный символический сад был «невидим» другу и врагу, женские лирические персонажи были там частыми гостьями: и мифологические девы Лада и Дуб-равна, и обычные деревенские девушки: «Как мы были, пели в тихом саде,/ Парень с молодицей...» Возможно, объясняется такая «сегрегация» неистовой (пусть и несколько театрализованной) любовью поэта к Музе, дарующей ему блаженство поэтического вдохновения. Он обращается к ней даже в письме к товарищу, приписав в порыве восторга создание античной богини монотеистическому Богу: «Любовь моя, солнышко мое, - милая, прекрасная Муза! Как это Бог ухитрился создать тебя! Море, горы, звезды и небо, осень и весна - не так чудесны, как Ты - Незримая, Непостижная! Я дурно кончу, не кончить нельзя, потому что не может век блаженство, блаженство в раю, а я на земле! Все равно: предадим жизнь свою мечте и снесем души наши, как цветы, на ее жертвенник!» [8].

Известна довольно холодная реакция Блока на сборник «Потаенный сад». В письме Клыч-кову он сообщает: ««Потаенный сад» я еще бегло посмотрел, а «Песни» давно у меня есть, я читал их. Не скажу, чтоб они были мне близки, нет потребности их вспоминать (курсив наш - С.Щ.)» [9]. Тем не менее, поэма Блока «Соловьиный сад» с ее идеей о пагубности ухода в сад мечты от реальной жизни объективно является прямой полемикой с «Потаенным садом» Клычкова.

Переломным в мировосприятии стал для него 1914 год. В одном из писем с фронта он с горечью признается в утрате юношеских иллюзий: «Милый друг, я понимаю, что все с начала до конца было ошибкой, самообольщением, невольным обманом самого себя перед строгим и бесстрастным лицом жизни, уходом от реальной правды, но если вернуть реки вспять, я не хотел бы иного!» [8]

ЛЕСНОЙ ВЕСТНИК 1/2007

173

КУЛЬТУРОЛОГИЯ

Совсем по-другому зазвучали стихи поэта. Оторванный от родной земли, он уже не грезит о горних садах, а тоскует о конкретном саде, где растут обычные для среднерусской полосы деревья и кустарники: «На чужбине далеко от родины / Вспоминаю я сад свой и дом,/ Там сейчас расцветает смородина...», «...А яблони из рукавов расшитых / За изгородку кажут кулаки». Если в символических «голубых садах» пасутся олени, играют жемчугом берега морей и кто-то неведомый «.у горних излук / Склонил золотые колени / И поднял серебряный лук», то в тверской деревне Дубровки «.над садом луна величавая,/ Низко свесившись, смотрится в пруд, - / Где бубенчики желтые плавают / И в осоке русалки живут.» (с. 120). Желтые бубенчики кувшинок в пруду вместо жемчужных берегов морей и доморощенные русалки вместо неведомого златоколенного, вероятно, античного божества. Но по красоте второй пейзаж отнюдь не уступает первому, а по силе воздействия во много раз его превосходит, так как близок сердцу читателя. Осмелюсь высказать предположение, что имя Музы поэта в 1914-1918 гг,- Ностальгия.

Даже российская действительность, представлявшаяся ему незадолго до войны «грязным двором», в далеком от Дубровок Гельсингфорсе (теперь Хельсинки, там Клычков служил писарем 427-го Зубовского полка, затем обучался в школе прапорщиков. На фронт он попал уже младшим офицером.) не кажется столь ужасной, чтобы бежать от нее в тайный небесный сад. Теперь душа поэта, наоборот, хочет прильнуть к родной земле: Эту пору весеннюю, раннюю Одиноко встречаю вдали.

Ах, прильнуть бы, послухать дыхание, Поглядеть в заревое сияние Милой мати - родимой земли.

Несмотря на внешнюю «приземленность» стихотворения «На чужбине далеко от родины.», в нем отчетливо звучат космогонические мотивы (вообще присущие творчеству Клычкова). Величавая луна, предзорняя конница, дыхание земли, заревое сияние раздвигают границы родного сада до вселенского масштаба. Выражаясь образно, «спустившись с небес на землю», поэт не унижает землю в угоду небесам, а возвышает ее до них.

В двадцатые годы в стихах Клычкова, возможно, не без влияния Есенина, посвятившего ему лирический шедевр «Не жалею, не зову, не плачу.» появляется тема бренности челове-

ческого существования и связанный с ней мотив смирения. В стихотворении «Земная светлая моя отрада.», обращаясь к «милому другу» - песне, с тихой грустью вздыхает он о неизбежном круговороте жизни, в котором им суждено расстаться: «.С тоской ты побредешь к другому. ». Завершается же оно настолько явной перекличкой с есенинским стихотворением, что кажется - обращается он именно к своему гениальному товарищу:

Ведь так же будут плыть туманы за ограду,

А яблонные платья цвесть,-

Ах, милый друг, мне ничего не надо,

Не надо и того, что есть.

Следуя новым веяньям в творчестве поэта, образ сада претерпевает метаморфозы. В соответствии с фольклорной традицией, сад становится осенним, символизируя пору зрелости и следующую за ней пору увядания лирического героя: «И не смекнешь, как под ношею / К осени сгорбится сад.». А затем и зимним, когда речь заходит о смерти: «.взглядом встретившись с сугробом,/ Подумается вдруг невпопад:/ Что, если смерть, и нет ли там за гробом / Похожего на этот сад?!». В другом случае поэт сравнивает себя с «глохнущим садом».

В эти же годы Клычков начинает активно разрабатывать тему дома как основы человеческого благополучия. Непременным атрибутом такого дома становится сад «в полдесятины»: «У моего окна такая высь и ширь,/ Такая тишина, отрада и обилье:/ Под ношей гнется сад.». Душой он продолжает тянуться к саду небесному, о чем убедительно говорят «два белых крыла» или «два мои крыла», спрятанные под власяницей или рубищем лирического героя. Но теперь он почитает за благо и обыкновенную, рутинную земную жизнь, которая представлялась ему когда-то «серой» и которая сгорела в огне двух войн и двух революций:

Хорошо, когда у крова Сад цветет в полдесятины.

Хорошо иметь корову,

Добрую жену и сына.

В этих почти прозаических строках, написанных поэтом на сороковом году жизни, трудно угадать его авторство: здесь нет ни фольклорной символики, ни мифологических персонажей, ни тяги к небесному, ни космогонических мотивов. А есть только одна «неслыханная простота» истины.

174

ЛЕСНОЙ ВЕСТНИК 1/2007

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.