CC BY
75
© 2003 г. А.Ю. Мордовцев, А.Ю. Мамычев
МИШЕЛЬ ФУКО: ПОИСК ОСНОВАНИЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВЛАСТИ
В современной теории государства и права, как и во всей юридической науке, в свете вполне ощутимых стремлений ряда исследователей к методологическому обновлению собственных интеллектуальных изысканий вполне оправдана ситуация поиска адекватной аналитики изучаемых явлений, процессов, событий. Десятилетие “конструктивного хаоса”, царящего в 90-х гг. в гуманитарной сфере, явно спровоцировало данные тенденции. Целая эпоха методологической и идеологической стабильности, наблюдаемая, в том числе и в политико-юридическом познании, давящего на умы монизма, если и не прекратилась вовсе, то уж по крайней мере прервалась, возможно, временно отступила. Конечно, рецессию диалектико-материалистической теории и определяемых ею концептуальных подходов к решению государственно-правовых проблем можно оценить по-разному, и абсолютно правы авторы, стремящиеся выявить не только исключительно позитивные моменты, связанные с отказом от многих канонов прежнего метода, они, бесспорно, имеют место в современной юриспруденции, но и обращающие пристальное внимание на негатив. Например, не секрет, что отечественная историкоправовая наука в лице многих ведущих школ “не обнаружила” явной методологической ценности в цивилизационном подходе - историкоморфологических построениях О. Шпенглера, его реквиеме по Западу (как это было не так давно отмечено на одной из международных конференций, проводимых российским историко-правовым обществом), в теоретическом мистицизме А. Тойнби - и продолжает рассматривать его не более чем увлекательное чтиво, достаточно полезное для расширения кругозора. В этой связи отказ от работающих в руках российских исто-риков-правоведов методов равносилен отказу от методологии вообще, переходу к обычному “фактокопательству”. То же самое можно сказать и о других направлениях юридической мысли, в частности об общей теории права и государства, цивилистики и др., в рамках которых далеко не всегда целесообразно стремиться использовать вновь обретенные в настоящее время философско-эвристические конструкции. Однако нельзя отмахнуться и от очевидного - отечественная правовая наука сейчас, в переходном (в теоретико-методологическом плане) состоянии развития действительно открыта для обмена идеями и опытом, способна вести диалог со всем полем гуманитарной мысли, причем не только современной (зарубежной или российской), но и “путешествовать во времени”, открывая или заново открывая как иностранные, так и собственные интеллектуальные шедевры, обретая утраченное.
Довольно длительный период времени наше правоведение было охвачено “онтологической болезнью”, т.е. занято социологической регистрацией правовых событий, их анализом и частно научным обобщением. В рамках последнего и выстраивалась определенная логика - поиск тождества между правовыми понятиями, принципами, идеалами (многие из которых введены, но пока еще не осмысленны) и правовым сознанием посредством правовой практики. Именно этот по-своему важный и значимый духовно-практический период развития науки привел к осознанию того, что теория права (чтобы двигаться вперед) вынуждена обратится к познанию своей самости, собственной эвристической практики и результатов. Как пишет, например Д.А. Керимов, в любой науке “... периоды, характеризующиеся накоплением преимущественно онтологического материала, неизбежно сменяются периодами его гносеологического осмысления, обобщения и систематизации” [1, с. 71]. Значимость этих этапов более чем очевидна: они позволяют не только разобраться и привести в порядок саму основу правовой науки (ее методологию и “проце-дуру рационализации”), но и дают возможность обогатить весь ее фундамент новым содержанием и инструментарием, вобрав в себя различные достижения науки в иных отраслях гуманитарного знания.
В этом ракурсе весьма актуально рассмотрение проблемы власти, так как данный социальный феномен, равно как и другие (например, право, государство, правосознание), служит объектом междисциплинарных исследований, что способствует диалогу и взаимообогащению ряда общественных наук. Более того, в новом взгляде на социальные явления острее всего нуждается и сама общая теория государства и права: в отечественном правоведении особенно в последние годы достаточно отчетливо проявляется стремление к поиску простых ответов на очень сложные вопросы.
Например, наиболее распространено следующее определение власти: это отношения господства и подчинения, при которых воля и действие одних лиц (властвующих) доминирует над волей и действиями других лиц (подвластных). Государственная власть - это концентрированное выражение воли правящих социальных групп. Проблема, казалось бы, ясна и прозрачна. Однако даже поверхностный анализ существующих в современной России властных практик, по крайней мере, ставит под сомнение предыдущие утверждения. Кто подлинный субъект государственной власти? Народ, парламент, Президент ... Последний в послании Федеральному Собранию РФ прямо заявил, что «органы местного самоуправления часто осуществляют функции органов государственного управления» или «в стране вообще формируется своего рода “теневая юстиция”». В этих условиях по неволе теряешься по поводу определения подлинных субъектов государственной власти (субъектов властвования),
перестаешь доверять привычному пониманию ее природы. Поэтому на первый взгляд довольно ясное понятие, сложившиеся в рамках теории государства и права, при глубоком, обстоятельном изучении открывает бездну не понятого. «Тайна сия велика...»
Кроме всего прочего, объективная трудность в определении власти связана, во-первых, с тем, что власть рассматривается с различных методологических и эпистемологических позиций, формируя концептуальное пространство, и исследователь теряется в накопленном веками материале; во-вторых, различие взглядов на власть, во многом, объясняется также обстановкой и содержанием социального запроса на тот или иной вид интеллектуальной деятельности (юридический, философский, социологический и др.) на определенном историческом этапе; в-третьих, как правило, проблема знаний о власти погружалась в заидеологизиро-ванное и политизированное поле.
В силу этого, многие авторы в процессе исследования сознательно задают определенные ограничения в определении этого феномена. Так, Т. Парсонс рассматривает власть только в политическом измерении, оставляя за скобками остальные ее проявления [2]. Бихевиористы Г. Лас-суэл, А. Каплан, Р. Даль сводят все многообразие отношений власти к отношению между акторами и их волевыми стремлениями, убеждениями и, естественно, интересами [3]. X. Арендт определяет ее как способ регулятивного общения (диалога) между равными субъектами [4]. В рамках формально-управленческого подхода уделяется внимание, как правило, государственной власти с присущими ей отношениями господства
- подчинения и лишь вскользь анализируются другие виды власти (социальная, экономическая, политическая и т.п.).
Несмотря на вышесказанное, явный интерес сегодня все же вызывают концепции, предлагающие максимально широкую, интегрированную трактовку власти вообще и государственной власти в частности. Так, к наиболее сложным современным подходам к пониманию природы власти, осмыслению ее социокультурной значимости можно отнести и концепцию властных отношений М. Фуко. Сразу хотелось бы отметить, что говорить о каком-либо статичном понимании власти в рамках его взгляда не представляется возможным. Определение власти здесь всегда погружено в определенную социокультурную стратегию, имманентно области (политической, религиозной, экономической и т.п.), в рамках которой производятся значимые (оправданные, легитимные) суждения о ней. В своих научных исканиях этот автор обращается к истокам формирования явлений, к скрытой логике их развития, которая в то или иное время побуждала, а то и принуждала сказать о каком-либо социальном явлении нечто определенное (т.е. сделать его объектом познания) и далее двигалась к условиям, формирующим эту логику. Дискурсивный
анализ Фуко предполагает рассмотрение набора властных и иных связанных с ними практик, в которые вовлечены представители определенного социума. Эти практики - политические, юридические, экономические, информационные - задают фон, условия возможности, понимания различных высказываний, актов, доктрин и событий. Сам Фуко утверждает, что целью его дискурсивного анализа являются «практики... понимаемые здесь как место, где сказанное и сделанное, применяемые правила ... спланированное и принятое за данность плавятся или переплетаются» [5, с. 49].
Говоря, в свою очередь, о традиционном понимании государственной власти как действующих, юридически оформленных субъектно-объектных отношений Фуко показывает, что они реально не существуют, а созданы исключительно для публичной симуляции. Вообще, употребляя термин «власть» (а в контексте его рассуждений данная категория предстает именно как государственная власть), он неоднократно подчеркивал, что понимает под ней не некую субстанцию, погруженную в социальное тело, а множественность форм “отношений власти”, которые и определяют характер и содержание социально-правового и политического взаимодействия между отдельными индивидами, между индивидом и группой, сообществом и т.п. Поэтому Фуко и не дает привычного для нас, явного определения государственной власти (ограничивается контекстуальным), но отмечает, что «власть понимается не как достояние, а как стратегия, что взаимодействия господства приписывается не “присвоению”, а механизмам, маневрам, тактикам, техникам, действиям. Что надо видеть в ней сеть неизменно напряженных, активных отношений, а не привилегию, которой можно обладать. Что следует считать ее моделью [...] Словом, власть скорее отправляется, нежели принадлежит; она не “привилегия”, приобретенная или сохраняемая господствующим классом, а совокупное воздействие его стратегических позиций...» [6, с. 41] или «власть - это не некий институт или структура, не какая-то определенная сила, которой некто был бы наделен: это имя, которое дают сложной стратегической ситуации в данном обществе» [7, с. 193]. В этой связи современные концепты власти для Фуко - это не более, чем пустые, не наполненные конкретным содержанием понятия. Он утверждает, что реальность власти сосредоточена во множестве взаимодействующих, порой разновекторных сил, причем всегда в конкретном обществе, этим термином следует обозначить миллионы взаимодействий, а не отдельные и единичные события. Отдельной экзистенции существования вне этих событий власть (государственная, политическая, экономическая) не имеет. Фуко показывает, что, обращаясь к рассмотрению любой социальной (юридической, политической, религиозной) проблемы, в какой-либо исторический период, исследователь в конечном итоге сталкивается с го-
сударственной (либо, шире - социальной) властью, ее проявлениями, и каждый человек так или иначе является частью существующих в обществе властных отношений, неизбежно вовлечен во властно-правовой круговорот. Таким образом, государственная власть рассматривается им не как совокупность институтов и аппаратов, а как множественность отношений силы, имманентных области, где они осуществляются и формируются, а уже внутри той или иной области эти отношения институциа-лизируются (приобретают привычный для нас вид), порождают определенный дискурс. Поэтому-то Фуко и анализирует условия самой возможности существования данного явления в определенных конфигурациях социальных практик. Французский методолог высвечивает социальный контекст переплетения Слов (о власти) ж Дел (власти). Итак, государственная власть - это абстрактное понятие, ее можно обозначить как общее имя для дискурса, за которым скрывается устойчивая конфигурация, столкновение и пересечение государственно-властных (аппаратных и неаппаратных) практик.
Конечно, методологическая направленность М. Фуко до сих пор остается предметом широких дискуссий, но одно не вызывает никаких сомнений - это стремление выявить условия формирования и существования (осуществления) различных социально-правовых и политических феноменов: власти, управления, права, наказания, содержание которых трансформируется и во времени, и в пространстве, порой кажется просто неуловимым.
Развитие творческой мысли Фуко можно условно разделить на три этапа:
- археологический, здесь он исследует условия возможности появления той или иной социальной проблемы в дискурсе. Причем дискурс имеет два разных смысла: с одной стороны, “публичный”, декларируемый, идея и содержание которого культивируется и контролируется в конкретной социальной практике, с другой -“скрытый”, выступающий в качестве реального состояния дел, реконструкцией и анализом которого занимается исследователь [8, с. 100 - 105];
- генеалогический, здесь он рассматривает, проблематизирует современные конфигурации практик, а затем описывает историю их становления. “Я отталкиваюсь от проблемы в тех терминах, в которых эта проблема ставится сегодня, и пытаюсь написать ее генеалогию; генеалогия означает, что я веду анализ, опираясь на сегодняшнюю ситуацию... это, значит, написать историю настоящего” [9, с. 11];
- анализа единичных практик, которые формируют отдельного индивида как субъекта властных отношений, другими словами, он восходит от единичности к системной множественности властных отношений, подчеркивает, что не может существовать сетки властных отноше-
ний (так или иначе опутывающей все общество) без некоторого числа “практик себя”, из которых она (система власти) и вырастает, на которые опирается, в которых разворачивается [10].
Очевидно, что предполагаемый подход открывает принципиально иной взгляд на проблему государственной власти, задает оригинальную стратегию ее исследования. Вместе с тем, подчеркивая значимость дискурсивного анализа (выявления условий возможности явлений) в правоведении, мы отнюдь не хотим ограничиться сведением концепции власти, предложенной М. Фуко, к чисто теоретическим конструкциям онтологического характера, а стремимся развить ее гносеологический потенциал и выявить методологическую значимость его построений для современной философии политики и права.
К сожалению, в научной литературе дискурсивная стратегия, равно как и само понятие дискурс, до сих пор не может освободится от частно научной, лингвистической коннотации. Несомненно то, что именно лингвистикой впервые был широко использован и содержательно наполнен данный термин, однако бесспорно и то, что дискурс уже давно (начиная с
60-х гг. XX в.) стал философской категорией [1, с. 29], означающей условие (языковое, коммуникативное, историческое), актуализирующее бытие для субъекта. В отличие от классической европейской мысли, всегда стремившейся выявить и рассмотреть нечто «третье» между Думать и Говорить, дискурс во французской традиции понимается как первичное Событие, предопределяющее бытие. Таким образом, дискурс - это особый «фон», контекст или, как пишет Фуко, - «условия возможности» существования реальных феноменов.
Как известно, в традиционном для западно-европейской культуры юридическо-политическом понимании, государственная власть представлена в виде особых техник, способов воздействия (господство - подчинение), упорядочивания и регуляции многообразия социальных отношений. Роль права в рамках данного подхода сводится к юридическому кодированию властных практик, чтобы осуществление последних не выходило за рамки правового регулирования. Власть как бы априорно понимается как особый механизм социальной коммуникации, который должен быть органично встроен в политико-правовую жизнь общества и хотя бы на уровне публичного дискурса (нормативно-правовых актов, деклараций и т.д.) соответствовать юридической реальности. В этом плане механизмы власти весьма часто совпадают с самим правовым регулированием, а в некоторых случаях власть вообще понимается как средство для достижения правовых целей, т.е. не имеет собственного «языка», а артикулируется в системе социальных отношений посредством юридического дискурса [11].
Однако, думается, современная политическая и правовая жизнь намного богаче, а значит, сложнее и феномен власти. Очень сама практика опрокидывает некоторые давно устоявшиеся понятия и догмы, показывает примитивность и односторонность многих имеющихся в правовой науке воззрений. Более того, сегодня, очевидно, происходит перенос юридических понятий, схем и терминов из западных культур на отечественную почву без учета неповторимого, национального стиля правового и политического мышления, образов, юридических и управленческих практик, в силу чего и возникает полное или частичное несовпадение юридического знания с имеющей место действительностью (духовной, политической, правовой и т.п.).
Порой складывается впечатление, что правовая наука в современный период часто как бы не “замечает” окружающего ее социального бытия, просто подгоняет последнее под содержание собственного (сформулированного к настоящему времени) корпуса знаний. Оценка политикоюридических процессов и явлений зачастую протекает в точном соответствии с принятыми в науке теоретическими постулатами и эвристическими схемами, в рамках которых остальные социальные явления, так или иначе нарушающие заранее программируемую истину, не принимаются в расчет, и традиционное правовое знание, как справедливо отмечает Фуко, от них полностью абстрагируется [12, с. 188 - 190]. В итоге возникает вопрос, а что если мы действительно «вступаем в такой тип общества, где юридическое все менее и менее способно кодировать власть и служить ей системой представлений» [13, с. 220]? Посему необходимо выработать новую аналитику, схватывающую динамизм политической жизни и ее различные проявления.
В своих трудах М. Фуко формирует и использует динамический (ис-торико-динамический) подход, рассматривая типичные способы обретения смысла любым социально-правовым явлением как во времени, так и в пространстве. Власть должна восприниматься как смысловое начало, и ее смысл раскрывается через проекцию образов власти и связанных с ними властных отношений. И лишь затем эти образы “оживляются” и персонифицируются в отдельных индивидах, группах, органах. Государ-ственную власть скорее следует анализировать как особую реальность, обнаруживающую себя в сердцевине политической и правовой жизни: ее образ возникает в социальной практике и для практики, за ней всегда стоит некоторая онтологическая утвердительность как сосредоточение организующих, упорядочивающих и утверждающих сил. Поэтому главная задача для М. Фуко - проследить восприятие, в широком смысле -видение власти (как на «низовом», «мизинном» уровне, так и на уровне властных элит) в истории той или иной культуры. В рамках подобного подхода следует заниматься не простой регистрацией отдельных собы-
тий, а сведением единичных практик к целостному смысловому образу власти, ее роли в той или иной эпохе, конкретном социуме. Необходимо реконструировать главные центры, смыслонаполняющие ее образ и властную практику, и выйти к особым политико-правовым типам властвования, адекватным стилю мыследеятельности индивидов в конкретном ментальном поле.
Итак, в данном дискурсе власть рассматривается в трех плоскостях; во-первых, реконструируя образы и стили мыследеятельности субъектов (первичных, вторичных) и объектов власти, т.е. осуществляя путь от культурно-антропологического [14] момента власти к более общим аксиологическим формам; во-вторых, как технологии, техники и способы осуществления власти, где именно юридическое начало упорядочивает и организует всевозможные властные отношения. Это объективирующие практики, т.е. нормы, модели, действуя в которых индивид становится “социально-позитивным” (социальные действия которого получает массовое одобрение) участником общественных отношений; в-третьих, как властные отношения, складывающиеся в повседневной практике, в которых все властные образы и техники “оживляются”. Это область, где сеть властных отношений и стратегий получает свою правовую (или неправовую) реальность, где производятся соответствующие знания и смыслы.
Примечания
1. Керимов Д.А. Методология права (предмет, функции, проблемы философии права). М., 2001. С. 71.
2. Парсонс Т. О понятии «политическая власть» // Хрестоматия по теории государства и права, политологии, истории политических и правовых учений. М., 2000.
3. Даль Р. О демократии. М., 2000. С. 820 - 827.
4. Арендт X. Истоки тоталитаризма // Там же. С. 860 - 879.
5. Хархордин О. Фуко и исследование фоновых практик // Мишель Фуко и Россия: Сб. статей / Под ред. О. Хархордина. СПб.; М., 2001.
6. Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М., 1999.
7. Фуко М. Воля к истине. По ту сторону знания, власти и сексуальности. М., 1996.
8. Розин В.М. Типы и дискурсы научного мышления. М., 2000. С. 100 - 105.
9. Кастель Р. “Проблематизация” как способ прочтения истории // Мишель Фуко и Россия. С. 11.
10. Фуко М. Забота о себе. История сексуальности III. Киев; М., 1998.
11. Юридический дискурс, в данном контексте, можно представить как собирательное понятие, отражающее весь “мир права”, со своим юридическим языком, системой понятий и правил, традиций, историей, правовой практикой и правовым мышлением. Он не только конкретизирует и проблемати-зирует реальную правовую жизнь общества, но и зависит от социального времени и пространства.
12. Так, Фуко утверждает, что юридическое понимание власти “неадекватно тому способу, каким осуществлялась и осуществляется власть; однако же оно является тем кодом, в соответствии с которым власть себя предъявляет и в соответствии с которым, по ее же собственному предписанию, ее и нужно мыслить” и там же “если мы хотим проанализировать власть в конкретной и исторической игре ее приемов, то как раз от этого образа и нужно освободится, т.е. от теоретической привилегии закона и суверенитета. Необходимо построить такую аналитику власти, которая уже не будет брать право в качестве модели и кода” (Воля к истине... С. 188 - 190).
13. Подорога В. А. Власть и познание (археологический поиск М. Фуко) // Власть: Очерки современной политической философии Запада. М., 1989. С. 220.
14. Фуко по поводу субъективных практик говорит, что они образуют самый важный и самый активный очаг нравственных и правовых законов, и что именно вокруг них и развертывается основное размышление (Воля к истине).
Таганрогский институт управления и экономики 14 февраля 2003 г.
