CC BY
0УДК 930 ББК 63.1
История социальных наук
Д.А. Бакланов
Михаил Карпович и Ричард Пайпс: преемственность или дисконтинуитет? К вопросу о «Школе М. Карповича»
Статья посвящена одному из сложнейших вопросов, существующих в поле историографических исследований - проблеме научных школ. Автор фокусирует свое внимание на гарвардской «школе Михаила Карповича», в годы холодной войны определявшей облик всей американской русистики. Между тем «школа М. Карповича» до сих пор остается малоизученной и выступает скорее в роли вспомогательной конструкции в современных трудах об американском россиеведении. Наиболее именитый ученик Карповича -Ричард Пайпс - на протяжении всей своей научной карьеры всячески настаивал на своем особом положении в рамках этой дисциплины. Кроме того, он во многом расходился во взглядах со своим учителем. В этой связи автор предпринимает попытку ответить на вопрос о месте Ричарда Пайпса в «школе М. Карповича», приходя к заключению о тесной схоларной взаимосвязи между ними.
Ключевые слова: Ричард Пайпс, Михаил Карпович, интеллектуальная история, проблемы научных школ, американская русистика
Изучение функционирования и бытования научных школ представляется одним из важнейших вопросов историографических исследований. Проблемы «школ», выявления их типов, круга персоналий остаются крайне актуальными и по-прежнему дискуссионными для современного научного знания. Со всплеском интереса к данным сюжетам в 1990-2000-е гг. исследователи обратили свое внимание на личностный фактор в развитии «школ», творческую лабораторию ученых, их профессиональную повседневность и быт,
© Бакланов Д.А., 2023
Работа выполнена в рамках проекта РГГУ («Интеллектуальная биография в исследованиях молодых историков») («Конкурс проектные научные коллективы РГГУ»).
а также интеллектуальный и социально-политический фон, в рамках которого создавались, циркулировали и наследовались научные идеи [Алипов 2019; Долгова 2020].
Гарвардская «школа М. Карповича» стала неким общим местом в современных трудах об американской русистике. Это словосочетание фигурирует в различных вариациях, но чаще всего к нему прибегают с целью очертить широчайший круг учеников русского эмигранта, защитивших под его началом диссертации (всего более тридцати) [Крейд 2003, с. 174; Захаров 2016, с. 39]. Несмотря на расхо-жесть употребления данного понятия, до настоящего момента практически не было предпринято основательных попыток рассмотреть эту проблему в схоларном измерении.
Небольшое письменное наследие М. Карповича (1888-1959), им было выпущено около двух десятков статей по истории и одна небольшая монография, является несомненным препятствием в исследовании его «научной школы». После выхода на пенсию в 1957 г. вместе с Г.В. Вернадским он планировал написать объемный десятитомный труд по истории России, в котором бы отвечал за главы, посвященные XIX - началу XX в. Однако этим замыслам не суждено было сбыться - Карпович умер в 1959 г.
Тем не менее впервые изданный в 2012 г. курс «Лекций по интеллектуальной истории России» Карповича, пользовавшийся огромной популярностью у студентов, дает возможность приблизиться к пониманию данной проблемы [Карпович 2012]. Карпович трактовал «интеллектуальную историю» как промежуточную сферу между политикой и философией, обозначая, что идеи оказывают влияние на политику в широком смысле. Для него это была прагматическая философия, т. е. та, которая применима к реальным проблемам индивидуальной и социальной жизни человека [Карпович 2012, с. 30].
Его ученики отличались большей творческой продуктивностью, а Ричард Пайпс (1923-2018) стал самым плодовитым западным ученым, писавшим об истории России как в количественном отношении, так и с точки зрения тематического и хронологического охвата его трудов.
Пайпс выражал глубокую симпатию к своему учителю, особенно в поздний период своего творчества. К примеру, в личной переписке с Марком Раевым, другим учеником Карповича, он дружелюбно называл его Karpy [Daly 2018, p. 148]. В то же время Пайпс критиковал подход Карповича и его «прямых последователей». Вот что он писал в своей автобиографии: «Утверждение, что Россия была страной европейской, можно аргументировать вполне убедительно, если рассматривать только ее "высокую" культуру - литературу, искусство и науку, которые действительно были европейскими, и игнорировать политические и социальные институты и культуру "низов"
общества, которые европейскими назвать нельзя. Вот почему такие русские, как Карпович, и те из его студентов, которые разделяли его взгляды, концентрировали свое внимание на интеллектуальной истории» [Пайпс 2005, с. 135].
Возможно, столь неоднозначное отношение Пайпса к Карповичу проистекало из личных обстоятельств назначения первого на пост адъюнкт-профессора Гарварда в 1958 г. Эта должность в символическом смысле означала статус преемника Карповича в университете. Сам Карпович выдвигал прежде всего кандидатуру своего любимого ученика - Мартина Малиа, но руководство остановило свой окончательный выбор на Пайпсе.
Наиболее выразительным маркером схожести позиций Карповича и Пайпса является их острое неприятие большевизма, советской власти и тоталитаризма как такового. У обоих историков были свои собственные причины для подобных взглядов.
После прихода большевиков к власти Карпович лишился возможности возвращения на родину, при том, что он уехал в США в мае 1917 г. не в статусе белого эмигранта, а в качестве личного секретаря Б.А. Бахметева, возглавлявшего посольство Временного правительства. Известно, что Карпович планировал вернуться в Россию к Рождеству, но этому не суждено было сбыться. Уже позднее личная трагедия историка перекочевала и на страницы его исторических работ. Тем самым вовсе не климат холодной войны стал причиной его ненависти к Советскому Союзу. Идеологическое противостояние двух сверхдержав лишь актуализировало род его деятельности и придало привилегированный статус американской русистике как научной дисциплине.
Профессиональное становление и развитие Ричарда Пайпса, наоборот, происходило уже в годы холодной войны, при этом ранний этап его творческой активности на рубеже 1940-1950-х гг. совпал с периодом политики маккартизма. Причины его неприятия советской власти, таким образом, становятся предельно осязаемыми. Позднее ученый апеллировал и к другим факторам в этом вопросе, а именно к его польскому происхождению и более чем столетнему владычеству России над Польшей: «Возможно, я подсознательно разделял отношение поляков к России (курсив мой. - Д. Б). Наверное, я впитал эти взгляды позже, благодаря окружению, так как, живя в Польше, не испытывал, как уже говорилось выше, ни малейшего интереса к нашему восточному соседу. Мои научные изыскания укрепили некоторые из этих воззрений и в моем главном труде о российских политических институтах и культуре "Россия при старом режиме"» [Пайпс 2005, с. 134]. Это обстоятельство позволяет искать причины и предпосылки восприятия Пайпсом России в том числе и за пределами имманентной неприязни к СССР.
Антипатия Карповича и Пайпса к большевикам, безусловно, не является признаком их близости в научном отношении. Но этот фактор указывает на одну из точек их идейного соприкосновения и напрямую связан с вопросом о преемственности между народничеством и большевизмом, одной из важнейших проблем в советской исторической науке.
Теоретический фундамент в ее разработку закладывался еще до начала холодной войны. Работа Карповича «Предшественник Ленина: П.Н. Ткачев» [Karpovich 1944] во многом задала импульс будущим исследованиям этой проблематики. По всей видимости, Карпович в своей статье опирался на знаменитого философа Н.А. Бердяева, который писал о ярко выраженном сходстве взглядов Ткачева и Ленина [Бердяев 1955, с. 155-168].
Совершенно точно можно сказать, что проблема народничества была ключевой в научном творчестве Пайпса в 1960-е гг. Однако в отличие от Карповича, который отстаивал идею о нежизнеспособности и стихийности формирования большевизма в России, отмечая при этом существенное влияние на марксистов народнических идей, Пайпс пошел несколько дальше и заявил о закономерном возникновении большевизма, напрямую проистекавшего из народнической идеологии [Pipes 1960]. Пайпс декларировал полное непонимание и извращение русскими интеллектуалами ортодоксального марксизма - точка зрения, не раз звучавшая из уст Карповича [Карпович 2012, с. 265].
В 1970-х гг. Пайпс в большей степени сосредоточился на социально-политических сюжетах российской истории и сформулировал их последовательную концепцию в книге «Россия при старом режиме» [Пайпс 1993]. Ученый поставил перед собой цель найти истоки тоталитаризма в российских политических институтах [Пайпс 1993, с. 10]. Свою установку он реализовал в полной мере, обнаружив его предтечи в период Московского царства, а в качестве причин выдвинув «вотчинную модель» развития российской государственности. Этот конструкт Пайпс заимствовал у В.О. Ключевского, который считался главным историком на Западе. Ключевский, в свою очередь, развивал идеи К.Д. Кавелина о вотчинных отношениях [Мининкова 2018].
В область научных интересов Карповича не попадала история России ранее XVIII в., и хотя бы из этого факта понятно, что истоки большевизма и тоталитаризма он увидел значительно позднее, а именно в левом радикализме второй половины XIX в. Строго говоря, Карпович настаивал и на том, что большевизм - это аномалия и рудимент на теле российской истории, что подчеркивало хоть и негативную, но все же определенную уникальность движения.
В принципиально важной главе о русской интеллигенции Пайпс описывает эволюцию этого феномена начиная с Новикова и Радище-
ва, постепенно переходя к Чаадаеву, первым русским социалистам, славянофилам и западникам. К слову, западников ученый видит как исключительно историографическое понятие - «зеркальное отражение славянофилов» [Пайпс 1993, с. 350]. Пайпс отмечает широкое влияние Гегеля, Шеллинга и других немецких идеалистов на российских интеллектуалов первой половины века. Пайпс останавливается на консерваторах и радикалах - нигилистах, народниках и пр. Ученый подчеркивает и ключевую значимость художественной литературы для развития русского интеллектуализма.
Нельзя не отметить поразительное сходство изложенного Пайп-сом с интерпретацией Карповича в его «Лекциях». Последний также выделял Радищева и Новикова в качестве первых российских интеллигентов. В схожем ключе учитель Пайпса представил западников в полемике со славянофилами. И конечно, литература, по Карповичу, являлась двигателем общественного и интеллектуального прогресса в России конца XVIII - начала XX в.
Во многом в «России при старом режиме» Пайпс опирался на традиции русской исторической мысли второй половины XIX в., а именно на постулаты историко-юридической школы, а также модель Ключевского. Необходимо упомянуть, что лекции последнего, а также некоторых его учеников (в том числе М.М. Богословского) Карпович слушал в Московском университете, в котором учился с 1906 по 1914 г. (в период с 1906 по 1908 г. стажировался в Сорбонне).
В это же время Пайпс создает фундаментальную двухтомную биографию П.Б. Струве [Пайпс 2001a; Пайпс 2001b]. Данный труд наполнен глубоким и въедливым анализом как творческой активности русского мыслителя, так и окружавшего его интеллектуального фона. С учетом неоднократной смены Струве политических и философских ориентиров, а также его активной общественной позиции Пайпс погрузился в изучение широчайшего спектра движений и их основных представителей - от социал-демократии, большевизма и народничества до либерализма и консерватизма.
Со второй половины 1970-х и почти все 1980-е гг. Пайпс разрабатывал актуальные политические сюжеты, в частности о внешнеполитическом противостоянии России и США, в которых настаивал на необходимости отхода от политики разрядки. В связи с этим его исторические изыскания находились за пределами русской истории XIX - начала XX в. Однако уже в конце 1970-х гг. он начал работу над своим magnum opus - многотомной «Русской революцией» [Пайпс 1994a; Пайпс 1994b; Пайпс 1997]. В этом труде свое яркое отражение нашло влияние Карповича. Именно интеллигенция, которую Пайпс воспринимал как исключительно радикальный элемент, стала главной виновницей «трагедии 1917 г.». Это означает, что интеллектуалы
оказали «влияние на политику в широком смысле», о чем говорил и Карпович. Важно отметить и тот факт, что Пайпс практически полностью игнорировал заслуги «ревизионистов», которые видели причины революции в социальном факторе: одним из лидеров данного направления был другой ученик Карповича - Леопольд Хеймсон. Даже некоторые аспиранты Пайпса отказались от учения своего наставника и перешли в «ревизионистский» лагерь. К их числу можно отнести Питера Кенеза, написавшего двухчастную критическую рецензию на труд учителя [Кепег 1991; Кепег 1995]. Пайпс, в свою очередь, продолжал придерживаться постулатов тоталитарного подхода в американской русистике, родоначальниками которого были именно русские эмигранты.
Другой важной темой, которую поднял Пайпс в своем труде, был вопрос об исторической неизбежности революции. Притом что в разное время - главным образом в предисловии и во вступлении к англоязычному и русскому изданиям 1989 и 1992 гг. соответственно - ввиду исторических причин ученый исходил из различных посылок, он все же номинально отрицал какие-либо намеки на исторический детерминизм, по крайней мере в отношении революции [Пайпс 1994а, с. 5-10]. Карпович, в свою очередь, высказывал ровно ту же мысль: «Не существует ничего окончательного. Вы никогда не можете сказать: конечная цель достигнута» [Карпович 2012, с. 271]. Тезис об отсутствии неизбежности революции был ключевым и для него. Карпович пытался продемонстрировать спорадический характер формирования марксистского движения и большевизма и до конца своей жизни грезил о возвращении на родину.
Тем не менее Карпович писал об интеллектуальном и культурном расцвете в России накануне 1917 г., а Пайпс, держа в уме «вотчинную модель», выстраивал картину напряженности как в обществе, так и во властных кругах. Так, соглашаясь с пагубностью советского режима, Пайпс тем не менее увидел много общего между ним и имперской Россией.
Различие же «советского» и «досоветского» в работах Карповича достигалось через призму истории интеллектуализма. Он, как и Пайпс, практически полностью игнорировал социально-экономические особенности развития российского общества.
Карпович и Пайпс, несомненно, совпадали и в видении трагических последствий революции, большевизма и В.И. Ленина как «воплощения вселенского зла». Карпович в одной из своих заключительных работ указывал на создание Лениным первого в мировой истории тоталитарного государства, попутно обозначая его главных адептов: «Муссолини и Гитлер были только учениками и подражателями» [Карпович 2012, с. 23-24]. Пайпс продолжил эту линию:
Все атрибуты тоталитаризма были предвосхищены в ленинской России... <.. .> Поскольку в начале 20-х, когда Муссолини устанавливал свой режим, а Гитлер основывал свою партию, в Советском Союзе - и нигде более - уже существовали все необходимые институции и процедуры» [Пайпс 1997, с. 296].
Пайпс подчеркивал и косвенную ответственность большевиков за Холокост [Пайпс 1997, с. 313], а убийство царской семьи рассматривал как пролог к массовым убийствам XX в. [Пайпс 1994Ь, с. 478].
В чем Карпович и Пайпс явно расходились, так это в вопросе о схожести путей России и Европы. Первый был сторонником либерально-западнического тезиса о неразрывности путей их развития. Он не мог согласиться с тезисом о том, что между политикой российского империализма и «советской экспансией» было нечто схожее.
Пайпс, несмотря на то что в 2000-е гг. призывал Россию отказаться от эфемерного «особого пути», подчеркивал специфические особенности ее исторического развития, отмечая, к примеру, существенное влияние ордынского владычества на последующие периоды истории [Пайпс 2015]. «Вотчинная модель» - ядро российской политической культуры, согласно Пайпсу, специфическая форма «восточного деспотизма», подчеркивала некую особенность России от других цивилизаций.
Пайпс писал о необходимости поощрения института частной собственности по западному образцу [Пайпс 2000]. И в то же время отмечал низкую заинтересованность российских властей и общества в этом аспекте. Во многом данная идея произрастала из построений Г.Ф.В. Гегеля, который подчеркивал прямую взаимосвязь свободы личности и частной собственности1. В данном случае напрашивается еще один вывод: об укорененности Пайпса в русской дореволюционной историографической традиции, поскольку теоретические основания историко-юридической школы (на идеи которой Пайпс опирался и в данной монографии) зиждились в первую очередь на философии истории немецкого философа.
В 2005 г. из-под пера Пайпса вышел один из последних его крупных трудов, посвященный русскому консерватизму [Пайпс 2008]. Представленный Пайпсом нарратив русской истории практически целиком повторял тезис о «вотчинном духе», развитый в «России при старом режиме» (как и в «Собственности и свободе»), но уже с упором на политическую и интеллектуальную историю. Пайпс отдельно остановился на различных мыслителях консервативного толка и противостоящего ему либерального.
1 Гегель Г.В.Ф. Философия права. М.: Мысль, 1990.
В этом отношении особенно примечательна трактовка Пайпсом интеллектуальной истории. Ученый по-прежнему понимал ее сходным с Карповичем образом, несмотря на тот неоспоримый факт, что с конца 1940-1950-х гг. научное восприятие интеллектуальной истории претерпело существенные изменения, оформившись в крупное историческое направление, где прямая взаимосвязь идейного и практического далеко не всегда была первостепенна. Так, Пайпс указывал на то, что Н.В. Гоголь «вошел в интеллектуальную историю» только благодаря своему сочинению «Выбранные места из переписки с друзьями», т. е. писатель затронул важные социально-политические проблемы в своем творчестве и поэтому оказался в пантеоне той самой «интеллектуальной истории» [Пайпс 2008, с. 146].
Таким образом, невзирая на отдельные разногласия во взглядах Карповича и Пайпса на историю России, можно с уверенностью говорить о схоларной преемственности между ними. Пайпс унаследовал понимание Карповичем «интеллектуальной истории» вплоть до конца своей творческой активности в начале XXI в.
В этой связи предложенная учеником Пайпса - Джонатаном Дэй-ли - классификация направлений в американской русистике представляется некорректной и ангажированной. Он выделяет две основных линии: первая имеет отношение к М.М. Карповичу и другим русским эмигрантам и проистекает из идей Гегеля, вторая - школа Ричарда Пайпса - восходит к Монтескьё [Daly 2017, p. 53]. К последней, разумеется, относит себя и автор.
Однако проведенный анализ позволяет утверждать, что методологически Пайпс принадлежит не просто к «школе Карповича», но наследует отчасти и традиции русской исторической мысли второй половины XIX в. Сам Карпович аналогично произрастает из русской традиции историоописания рубежа XIX-XX вв. Он учился у выдающихся ученых - М.М. Богословского, Д.М. Петрушевского, В.О. Ключевского. Несомненно, на Карповича повлияло и его двухлетнее обучение в Сорбонне, где он слушал лекции А. Люшера и Ш. Даля. Это нашло отражение в активном применении историком компаративистского подхода. В то же время он впитал в себя идеи русских эмигрантов, так как являлся важной частью, а порой и связующим звеном сообщества русского зарубежья как до войны, так и после. К примеру, курс «Лекций по интеллектуальной истории России», впервые прочитанный в 1947 г., имеет явные параллели с «Русской идеей» Н.А. Бердяева 1946 г. [Бердяев 2006], если не брать в расчет религиозно-эсхатологический характер произведения. Исследователями отмечается и влияние на него философа И. Берлина, который также эмигрировал из России в начале 1920-х гг. В 1940-1950-х гг. он часто бывал в Гарварде и работал вместе с учениками Карповича [Большакова 2022, с. 138].
В то же время, если принять точку зрения о том, что у Карповича все же не получилось привить любовь к русской истории своим ученикам и Пайпсу в особенности, то даже несмотря на это, последний во многом отталкивался от подходов, развитых его учителем. Наиболее явственно об этом свидетельствует выделение им ключевой роли интеллигенции в развязывании главной, как он считал, трагедии XX в. - Русской революции. Однако воинствующее неприятие советской власти русскими историками-эмигрантами под влиянием климата холодной войны распространилось в сознании их учеников и на отдельные периоды дореволюционной истории России.
Литература
Алипов 2019 - Алипов П.А. Научное наследие Н.П. Кондакова в историографическом осмыслении его учеников и коллег // Вестник РГГУ. Серия «Политология. История. Международные отношения». 2019. № 2. С. 12-23.
Бердяев 1955 - Бердяев Н.А. Истоки и смыслы русского коммунизма. Париж: YMCA-PRESS, 1955.
Бердяев 2015 - Бердяев Н.А. Русская идея. М.: Эксмо, 2006.
Большакова 2022 - Большакова О.В. История императорской России в зарубежном россиеведении: теории, источники, интерпретации (1940-2010-е годы): Дис. ... д-ра ист. наук. М., 2022.
Долгова 2020 - Долгова Е.А. Рождение советской науки: ученые в 19201930-е гг. М.: РГГУ, 2020.
Захаров 2016 - Захаров О.И. Российские постреволюционные историки-эмигранты в США: проблемы научной и бытовой адаптации: Дис. ... канд. ист. наук. Екатеринбург, 2016.
Карпович 2012 - Карпович М.М. Лекции по интеллектуальной истории России (XVIII - начало XX века). М.: Русский путь, 2012.
Крейд 2003 - Крейд В.П. Карпович Михаил Михайлович (1988-1959) // Новый исторический вестник. 2003. № 1. С. 173-177.
Пайпс 1993 - Пайпс Р. Россия при старом режиме. М.: Независимая газета, 1993.
Пайпс 1994a - Пайпс Р. Русская революция: Ч. I. М.: РОССПЭН, 1994.
Пайпс 1994b - Пайпс Р. Русская революция: Ч. II. М.: РОССПЭН, 1994.
Пайпс 1997 - Пайпс Р. Россия при большевиках. М.: РОССПЭН, 1997.
Пайпс 2000 - Пайпс Р. Собственность и свобода. М.: Моск. школа полит. ис-след., 2000.
Пайпс 2001a - Пайпс Р. Струве: левый либерал, 1870-1905. Том 1. М.: Моск. школа полит. исслед., 2001.
Пайпс 2001b - Пайпс Р. Струве: правый либерал, 1905-1944. Том 2. М.: Моск. школа полит. исслед., 2001.
Пайпс 2005 - Пайпс Р. Я жил. Мемуары непримкнувшего. М.: Моск. школа полит. исслед., 2005.
Пайпс 2008 - Пайпс Р. Русский консерватизм и его критики: исследование политической культуры. М.: Новое издательство, 2008.
Пайпс 2015 - Пайпс Р. Два пути России. М.: Алгоритм, 2015.
Мининкова 2018 - МининковаЛ.В. Теория вотчинного государства и особенности российской истории // Новое прошлое. 2018. № 3. С. 104-119.
Daly 2017 - Daly J. The Pleiade: Five Scholars Who Founded Russian Historical Studies in the United States // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2017. Vol. 18. № 4. P. 785-826.
Karpovich 1944 - Karpovich М. A Forerunner of Lenin: P.N. Tkachev // The Review of Politics. 1944. Vol. 6. № 3. P. 336-350.
Daly 2018a - Daly J. Pillars of the Profession: The Correspondence of Richard Pipes and Marc Raeff. Leiden; Boston: Brill, 2018.
Kenez 1991 - Kenez P. The Prosecution of Soviet History: A Critique of Richard Pipes' The Russian Revolution // The Russian Review. 1991. Vol. 50. № 3. P. 345-351.
Kenez 1995 - Kenez P. The Prosecution of Soviet History, Volume 2 // The Russian Review. 1995. Vol. 54. № 2. P. 265-269.
Pipes 1960 - Pipes R. Russian Marxism and Its Populist Background: The Late Nineteenth Century // The Russian Review. 1960. Vol. 19. № 4. P. 316-337.
