CC BY
55
1 Богатуров [Bogaturov] (ред.)
2012: 44.
Внутренний «Другой» как третий механизм государственного строительства
2 Kuus, Agnew 2008: 99-100.
3 Тимофеев [Timofeev] 2008.
4 Yack 2001.
______________РОССППСШ ЮАПТГН_______________
И.Ю.Окунев
МЕЖРЕГИОНАЛЬНАЯ ДИФФЕРЕНЦИАЦИЯ КАК ОСНОВА ФОРМИРОВАНИЯ РОССИЙСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ
Ключевые слова: российская государственность, центр, периферия, полупериферия, межрегиональная дифференциация
Россия — страна невероятно большая и разнообразная и вместе с тем чрезвычайно централизованная. Как правило, этноконфессио-нальная, социально-экономическая и политическая дифференциация приводит к децентрализации политико-территориального устройства страны, к нарастанию центробежных сил и нивелированию разницы между центром и периферией. Федеративное устройство является в таком случае фактором, препятствующим монополизации центром политических процессов1. Однако в России почти всегда происходило ровно наоборот: чем обширнее и многообразнее становилась страна, тем сильнее оказывался центр и диспропорции регионального развития в его пользу. Этот парадокс наводит на мысль, что при формировании российской государственности подобная межрегиональная дифференциация и доминирование центра играли ключевую роль. В настоящей статье предлагается гипотеза, основанная на политико-географическом методе, которая, на наш взгляд, объясняет истоки такого положения вещей.
Традиционно выделяются два главных территориальных основания формирования государственности: национальное строительство и угрозы безопасности2 или, другими словами, маркирование ментальных границ сообщества «Мы» и актуализация «Других»3. Процесс национального строительства связывает территориально обособленную культурную общность с зарождающимися политическими институтами, что позволяет населению выступить источником легитимности будущего государства4. Если национальное строительство представляет собой внутреннюю основу становления государственности, то внешней выступают угрозы безопасности, точнее, дискурс о них, который формирует образ «Других», на противопоставлении себя которым и складывается нация. Помимо политических границ, новому образованию нужны границы идентичности, которые создаются за счет осознания угроз извне. Кроме того, угрозы безопасности мобилизуют население, тем
70
ТОЛПГГСТ № 2 (73) 2014
5 Campbell 1998.
6 Ekirsen 1995: 427.
7 Окунев [Okunev] 2011.
юсспАсмю юмппа
самым значительно ускоряя внутреннюю легитимацию данного образования5. Т.Х.Эриксен обозначил эти два механизма как «мы-признак» («we-hood», общая идентичность и общая миссия) и «нас-признак» («us-hood», противопоставление реальному или воображаемому внешнему врагу)6.
Необходимо заметить, что в обоих механизмах партикуляризм (как главный вызов государственности — выделение себя среди других) имеет четко выраженную географическую основу. Ключевым признаком национального самосознания становится именно принадлежность к некоей «исконной» территории, которая оказывается важнее этно-конфессиональной общности или социально-экономического единства. Последние хотя и осознаются лучше, но в начальный период нациестроительства не так гомогенны, как на позднейших этапах, когда они начинают превалировать над фактором автохтонности территории. Иначе говоря, «мы» и «они» могут быть нанесены на карту, даже если точно определить, кто «мы», а кто «они», пока не получается. Это, в частности, объясняет, почему территории, утратившие этническую самобытность, продолжают сохранять миф о собственном партикуляризме (Корнуолл в Англии, Истрия в Хорватии, Ингерманландия в России и др.).
И все же эти два механизма не в состоянии с достаточной степенью адекватности объяснить процессы государственного строительства. Исходя из описанных принципов, должны формироваться исключительно гомогенные нации, основанные на понимании своей общности (в первую очередь территориальной) и инаковости по отношению к внешним силам. Однако почти любое государство оказывается гетерогенным и неравномерно развитым: в Италии и США промышленному северу противостоит сельскохозяйственный юг, в Германии и Украине различия пролегают по линии запад—восток, во Франции и Англии районы вокруг столицы более развиты, чем расположенные ближе к окраинам, и т.д. В логике двух механизмов государственного строительства соответствующие части страны должны обособляться (вплоть до отделения), вырабатывая собственное региональное самосознание и противопоставляя себя другим частям. В ряде случаев так и произошло — от Нидерландов, приняв католицизм, отделились фламандцы, промышленная Чехия разошлась с сельскохозяйственной Словакией и т.д. В одной из своих предыдущих работ мы проанализировали природу такого продолжающегося дробления, связав его с балансированием территорий между окружающими центрами силы7. Но если бы действовали только два упомянутых механизма, процесс дробления политической карты мира и расщепления наций шел бы непрерывно, чего, как мы знаем, не наблюдается.
Наличие в каждой стране устойчивых центр-периферийных отношений наводит на мысль о существовании третьего механизма государственного строительства — внутреннего «Другого». Процесс межрегиональной дифференциации в рамках государства через создание и поддержание внутренних ментальных границ между центром и периферией
ГОЛПГЛТ № 2 (73) 2014
71
юсспАсмю юмппа
8 Yiftahel 1998: 37.
9 Anew 2003: 36.
10 Колосов, Зотова [Kolosov, Zotova] 2012: 170.
11 Джонсон, Коулман [Johnson, Coleman] 2012: 111.
12 Said 1978.
13 Джонсон, Коулман [Johnson,
Coleman] 2012: 112.
14 См., напр. Бусыгина
[Busygina] 2006, Туровский [Turovskijj] 2007.
позволяет выявлять территории, нуждающиеся в специальных мерах, направленных на сохранение их соответствия национальным нормам, а тем самым — и государственности8. У данного механизма имеются два измерения: геохронополитическое и конструктивистское.
Геохронополитическое измерение означает, что центр-перифе-рийные отношения являются географической проекцией хронополитических (временных) различий. Общество дифференцирует пространство через дихотомию современного и отсталого9. На основе восприятия истории в духе модерна как линейного движения от Дикости к Современности за одними регионами закрепляется статус современных, или развитых, в то время как другие осмысляются в качестве отсталых. Но развитость может определяться только в противопоставлении с отсталостью, и наоборот. Такая геохронополитическая дифференциация действует и на международном («развитый Запад/Север» — «третий мир»), и на внутригосударственном уровне. Создание и поддержание внутренних ментальных границ между центром и периферией обычно позволяет центру ощущать себя развитым, а периферии осознавать свою отсталость, то есть необходимость следовать колее более передового центра.
Конструктивистское измерение предлагает критическая (в терминологии В.А.Колосова — дискурсивная10) геополитика. По мнению К.Джонсона и А.Коулман, «указание центром на экономически и культурно более слабый регион объединяет оставшуюся часть этого государства за счет создания мифа, демонстрирующего величие национальных идеалов и опасность уклонения от них»11. Авторы находят параллели между мифом о внутреннем «Другом» и представлениями о Востоке, описанными Э.Саидом в «Ориентализме»12. Подобно тому как мистический, экзотический, не поддающийся контролю и неразвитый Восток был создан европейцами до полноценного знакомства с ним посредством дискурса, противопоставлявшего Восток Западу, внутренний «Другой» «вначале оказывается подчинен, благодаря внутреннему колониализму, а затем ему приписываются отрицательные характеристики — например, культурная или моральная отсталость, коренящаяся в его колониальном положении»13. Представления об отсталости периферии можно считать мифом о внутреннем ориентализме.
Центр-периферийным отношениям посвящена обширная литература14, однако в исследовании данных отношений в качестве механизма государственного строительства, на наш взгляд, еще есть лакуны. Кроме того, межрегиональная дифференциация обычно рассматривается как негативное явление, от которого государству рекомендуют «избавиться», что оставляет в тени изучение процесса продуцирования мифа о такой дифференциации как необходимого условия поддержания единства страны.
Ключевой вопрос здесь — где предел эффективности подобной маргинализации (пусть и не всегда сознательной) центром периферии, после которого периферия начинает тяготеть к сепаратизму?
72
Т10ЛПГЛГ № 2 (73) 2014
юсспАсмю юмппа
15 Hirshman 1970, Rokkan 1974.
16 Роккан [Rokkan] 1973: 53.
17 Мелешкина [Meleshkina] 2012: 37.
18 Wallerstein 1974: 349—350.
19 См., напр. Эстевуд [Estewood] 2009.
В поисках ответа на него можно, вслед за С.Рокканом, обратиться к понятию «выход», использованному А.Хиршманом для описания стратегии индивидуального экономического поведения15. В европейском «поясе городов» на границе романской и германской культурных идентичностей возможностей «выхода» было много: помимо тяготения к великим центрам, окружавшим регион со всех сторон (Англия, Франция, Германия, Австрия, Италия), были варианты присоединения к буферным государствам (Швейцария, Нидерланды) или образования собственного (Люксембург, Лихтенштейн). Это обусловило острую конкуренцию за данные территории и, соответственно, высокий уровень их автономности: стратегия внутренней маргинализации в такой среде бы не сработала. Ситуация была стабилизирована протестантской реформацией, которая перекрыла каналы культурного «выхода», создав условия для централизации государств16. Противоположным примером могут служить осколки Золотой Орды в России, возможности для «выхода» которых были значительно уже. Как замечает Е.Ю.Мелешкина, чем выше контроль над границами («выходом»), тем легче иерархическим структурам стабилизировать и легитимировать свои доминирующие позиции17.
Как будет показано ниже, внутренний ориентализм играл ключевую роль в становлении российской государственности. Конечно, сложная модель политико-территориального устройства России не сводится к подавлению центром внутреннего «Другого». Даже при слабой возможности «выхода» такая стратегия в чистом виде не смогла бы обеспечить единство страны, протянувшейся от Балтийского до Японского моря. На наш взгляд, на разных исторических этапах при формировании в России централизованного государства активно задействовались все три механизма: национальное строительство («мы-признак»), мобилизация через угрозы безопасности («нас-признак», внешний «Другой») и внутренняя дифференциация (внутренний «Другой»). Тем не менее для решения поставленной в настоящей работе задачи целесообразно сосредоточить внимание на третьем механизме.
Для формирования и удержания межрегиональной дифференциации (и в хронополитическом, и в конструктивистском измерении) российский центр задействует стратегию выделения и поддержки полупериферии. Данный термин, введенный И.Валлерстайном, был использован им для объяснения межгосударственных отношений, однако, по нашему мнению, его можно применить и при анализе политикотерриториальной структуры отдельной страны.
Напомним, что в мир-системе Валлерстайна полупериферия играет двоякую роль: с одной стороны, она смягчает политическое давление периферии на ядро (выступает своеобразным буфером), с другой — обеспечивает экономический обмен между ними18. Добавим, что поддержка центром полупериферии порождает у периферии надежду на такое же отношение к себе, тем самым удерживая ее в орбите центра. Несмотря на во многом обоснованную критику идей Валлерстайна19, его концепция
ТОЛП1Г № 2 (73) 2014
73
юсспАсмю юмппа
полупериферии в целом позволяет углубить понимание природы политических процессов.
Структуру любой страны, таким образом, можно представить в виде схемы «центр — полупериферия — периферия». Полупериферия может быть как естественной, то есть возникшей под воздействием объективных социоэкономических предпосылок, так и искусственной, то есть созданной центром для решения специфических геополитических задач, в том числе продуцирования мифа о внутреннем «Другом». Историю российской государственности, на наш взгляд, правомерно интерпретировать как процесс периодического искусственного воспроизводства полупериферии, закреплявшего ментальные границы внутреннего «Другого».
Процесс
воспроизводства
внутренней
российской
полупериферии
20 Макаров [Makarov] 2О09.
21 Тихомиров [Tikhomirov] 1979:
123.
22 Лазаревич [Lazarevich] 2005.
Российская государственность сама по себе имеет периферийное происхождение. Великая русская равнина была глубокой периферией как для Западной Европы, так и, что важнее, для Константинополя и викингов, чья совместная торговля через балтийско-черноморские речные бассейны создала пространство для экономической централизации восточнославянских племен в IX в. Киевская Русь, прародитель русского государства, складывалась на противопоставлении себя в первую очередь двум центрам, от которых зависела экономически, — северного в Скандинавии и южного в Византии.
Центр формирования русского государства оказался во вторичной периферии, окраинной даже для Киева, — на территории так называемого ополья, или залесья (нынешние Владимирская и Ярославская области и северо-восточная часть Московской). Среди множества причин переноса сюда ядра русской государственности отмечают и сложившийся в этих местах средневековый климатический оптимум20, и барьерную функцию брянских (или дебрянских — от «дебри») лесов, отчасти оберегавших находившиеся за ними (в за-лесье относительно Киева, отсюда — Переславль-Залесский) территории от разрушительных набегов татаро-монголов21, и границу природных зон (смешанных лесов и тайги), окаймлявшую ядро с севера и способствовавшую взаимообмену между разными типами хозяйствования22. Так или иначе, случилось то, что многократно происходило в истории: новый виток развития начался на периферии бывшей империи («пояс городов» — бывшее пограничье Римской империи, США — периферия Британской империи, Санкт-Петербург — новая столица на периферии Московии и др.). Находясь на стыке культур и типов хозяйствования, пограничные районы агрегируют новации всех своих соседей и при переходе на новый этап развития оказываются более конкурентоспособными применительно к ядру.
В геополитическом отношении новое ядро было выгоднее старого. Во-первых, оно располагалось в центре огромной равнины, в потенциале дававшей возможность контролировать несметные ресурсы,
74
Т10АПГКГ № 2 (73) 2014
23 Гумилев [Gumilev] 2001.
24 Рогачев [Rogachev] 2005.
25 Беляков [Beljakov] 2007.
юсспАсмю юмппа
и, главное, как и в случае с линиеи разграничения романской и германской культурных общностей, породившей европейский «пояс городов», на цивилизационной границе славян, финно-угров и тюрков. Не случайно Л.Н.Гумилев считал русскую нацию соединением славянского и тюркского этнических элементов23. Если добавить еще и финно-угров и указать, что подобное слияние началось на территории Владимирской Руси, то с этим утверждением можно согласиться.
И все же русское ядро сложилось не вокруг Владимира, Суздаля или Ростова Великого, а вокруг незначительного на тот момент поселения Москва. С чем это было связано? Как отмечает С.В.Рогачев, Москва находится в точке максимального сближения Волги и Оки, что позволило ей контролировать перевал грузов из одной речной системы в другую и тем самым стать экономическим ядром Волго-Окской Руси24. Действительно, после Нижнего Новгорода Волга уходит на север к Костроме и Рыбинску, а Ока — на юг к Рязани, но затем реки как бы поворачивают друг к другу и максимально сходятся между Дубной и Коломной, чтобы потом опять разойтись: Волга — к Твери, а Ока — к Орлу. В какой-то момент во Владимирской Руси смещается геополитическое позиционирование: княжества перестают осмыслять себя в рамках залесской дихотомии Киевской Руси и, соответственно, стремятся разместить свои центры глубже в залесье, ближе к окаймляющей Русскую равнину Волге. Залесские образования начинают воспринимать себя как общность, противопоставленную в том числе и степной южной Руси. Как следствие, периферийное сознание замещается ядерным, влекущим за собой необходимость укрепления собственной государственности в Волго-Окской нише, географическим центром которой выступает Москва. В этом контексте выглядит вполне закономерным, что первыми в состав Московского княжества вошли земли к северу и югу от ядра — в направлении речных артерий Оки (Коломна, в 1301 г., то есть буквально через четверть века после выделения отдельного Московского княжества, отобранная у Рязани) и Волги (Угличское княжество, купленное в 1328 г.).
К концу XV в. централизованное московское государство заняло почти всю Волго-Окскую нишу. Отношения между Москвой и присоединенными землями носили классический центр-периферийный характер, однако для дальнейшего расширения требовалась более сложная политико-территориальная структура.
Прекрасным примером стратегии выхода Московского княжества за пределы Волго-Окской ниши может служить история Касимовского ханства. В середине XV в. московские князья выделяют татарам часть нынешней Рязанской области для создания вассального ханства25. В городе Касимове (тоже, кстати, расположенном на берегах Оки) до сих пор сохранились самые старые на территории центральной России татарские мечети, мавзолеи и кладбища. Ханство просуществовало вплоть до конца XVII в., став одной из первых русских полупериферий.
ГОЛПГЛТ № 2 (73) 2014
75
26 См. Рогачев [Rogachev] 2005.
юсспАсмю юмппа
На наш взгляд, у подобной модели было по меньшей мере два преимущества. Во-первых, создание на колонизуемых землях менее централизованных территорий и их вассалитет сокращали, по Роккану, потенциал «выхода». Во-вторых, что важнее, полупериферия становилась буферной зоной российской колонизации и создавала у других территорий привлекательный образ российского государства.
Необходимо отметить, что по мере роста страны полупериферия часто переходила в периферию. Так, после присоединения Казанского и Астраханского ханств постепенно сходит на нет полупериферийная функция Касимова.
Помимо Касимова, в роли полупериферий первой волны выступали на западе Псковская республика (вассалитет с 1348 г., автономия в 1399—1510 гг.) и Смоленское великое княжество (вассалитет в 1355— 1386 гг.), на востоке Вятская (вассалитет в 1411—1485 гг.) и Югорская (вассалитет в 1483—1582 гг.) земли, марийский протекторат (1487—1521 гг.) и некоторые другие территории. В ходе второй волны колонизации в XVI—XVII вв. полупериферийными образованиями становятся: Запорожская Сечь на западе; Калмыцкое ханство (вассалитет в 1557— 1724 гг.) на юге; вассальные княжества на территории современного Ханты-Мансийского АО (Кодское, Обдорское, Кондинское, Пелым-ское и др. в XVI в.), Сибирское ханство (вассалитет 1555—1572 гг.) и Ногайская Орда (ограниченный вассалитет в 1555—1634 гг.) на востоке.
К началу XVIII в. успешная колонизация расширяет нишу России с Волго-Окского междуречья до Великой русской равнины на границе Европы и Азии. Перед страной встает вызов — продолжение роста и переход на новые ступени развития связаны с доступом к морям. Попробуем, вслед за Рогачевым26, задаться вопросом: где ближайший к Москве берег мирового океана? Это берег у впадения Невы в Балтийское море — именно там и будет основан Санкт-Петербург. На юге, дальше от Москвы, на донских берегах у Черного моря строятся Азов и Ростов-на-Дону. Пытаясь ухватиться сразу за два моря — Балтийское и Черное — российская колонизация вторгается в традиционные ареалы иных культур: Швеции на севере, Османской империи на юге и Польши между ними. Окончательно оформляется структура российского государства с геополитическим центром, выдвинутым далеко на запад к европейским технологиям и рынкам сбыта, и ресурсной базой, находящейся глубоко в тылу на востоке. Чтобы укрепиться в новой полосе, применяется тот же метод полупериферий. Полуперифериями третьей волны станут: Финляндия (автономия в 1806—1917 гг.) на севере; Царство Польское (1815—1917 гг.) на западе; Бессарабия, Валахия и Молдавия (протекторат в 1774—1856 гг.), Абхазия (автономия в 1810—1864 гг.), Сванетия (автономия в 1812—1833 гг.) на юге; Казахское ханство (протекторат в 1740—1822 гг.), Бухарское, Хивинское и Кокандское ханства (вассалитет в 1860—1870-е годы), Сахалин (совладение с Японией в 1844—1875 гг.) и некоторые другие образования на востоке. К полуперифериям Российской империи четвертой, незавершенной, волны
76
Т10ЛПГЛГ № 2 (73) 2014
22 Ильин, Ме-лешкина [Il'in, Meleshkina] 2010.
Эмпирическая
разминка
юсспАсмю юаш
можно отнести Туву, Северный Иран, Монголию, Маньчжурию, Ляодунский полуостров, Карскую область, Галицию, Шпицберген и др. Из-за политического кризиса начала XX в. из этих территорий в состав России войдет лишь Тува, и только в середине столетия.
Санкт-Петербург, выдвинутый далеко вглубь Балто-Черноморской системы, зоны соприкосновения западно- и восточноевропейской цивилизационных ниш, мог бы стать лидером второго европейского «пояса городов» на стыке двух культур (Кенигсберг-Калининград, Вильнюс, Варшава, Витебск, Минск, Львов, Киев и др.)27. Однако после распада Российской империи европоцентричный геополитический код России сменяется изоляционистским, и центростремительные процессы возвращают ядро российской государственности в Москву.
Политико-территориальная система Советской империи также состояла из колец периферий и полупериферий. Первое кольцо полупериферий образовывали союзные республики Прибалтики, Восточной и Юго-Восточной Европы (Украина, Белоруссия, Молдавия), Закавказья и Средней Азии, второе — полузависимые народные республики от Кубы до Вьетнама.
О схожей политико-территориальной стратегии, как нам кажется, можно говорить и применительно к современной России. В качестве полупериферий выступают окраинные Санкт-Петербург, Калининградская область, Северный Кавказ и Дальний Восток, поддерживаемые значительными государственными вливаниями, а также богатый полезными ископаемыми север страны (Ямал, Югра, Якутия, Чукотка и т.д.). Особыми примерами полупериферии являются вассальные по отношению к России частично признанные Абхазия и Южная Осетия и непризнанное Приднестровье.
Таким образом, процесс становления и развития российской государственности, на наш взгляд, есть процесс воспроизводства полупериферий — территорий, формировавших дискурс внутреннего «Другого», усиливавших привлекательность страны в зонах новой колонизации и маргинализировавших внутренние периферийные регионы. Вместо типичной структуры «центр—полупериферия—периферия» в России сложилась структура «центр—периферия—полупериферия». Более того, периферийный слой можно разделить на ряд подслоев, складывавшихся по мере продвижения полупериферии вовне. Наиболее глубокая периферия-I будет располагаться вокруг Москвы в Волго-Окском ядре, далее последует периферия-II в европейской части России и, наконец, периферия-III, охватывающая Урал и Сибирь. Окаймлять же структуру будет полупериферия Санкт-Петербург — Калининград — Кавказ — Забайкалье и Дальний Восток — Север.
Эмпирическая верификация представленного массива предположений невозможна без комплексной методологии — от концептуального картирования до глубинного дискурс-анализа. Однако не всегда
ГОЛПГЛТ № 2 (73) 2014
77
28 hp://wordstat. yandex.ru.
Рисунок 1
юсспАсмю ЮАтпа
сложность метода коррелирует с изяществом тестирования. В нашем случае сама гипотеза требует нетривиального решения, ведь ткань дискурсивных практик, приводящих к искусственной поддержке полупериферии и маргинализации периферии, очень тонка: она спрятана за «благонадежными» цифрами и красивыми программами и речами. Поэтому мы взяли на себя смелость в качестве эмпирической разминки (до верификации еще далеко) задействовать картографический метод — коль скоро мы пытаемся понять пространственные закономерности, а языком географии остаются карты. В качестве эмпирического материала выбраны специфические данные: статистика использования в регионах отдельных ключевых слов в основной российской поисковой системе Яндекс (по состоянию на 11 мая 2013 г.).
Статистическое приложение системы Яндекс28 позволяет показывать региональный срез статистики различных запросов на карте. Для отображения используется статистический affinity index («региональная популярность») — доля, которую занимает регион в показах по данному слову, деленная на долю всех показов результатов поиска, пришедшихся на этот регион. На рис. 1— 7 интенсивность цвета соответствует более высокому значению affinity index.
Попробуем представить три механизма государственного строительства в виде ключевых слов и проследим региональные различия в обращении к этим словам. Для иллюстрации «мы-признака» было выбрано слово «русские» (рис. 1), а применительно к «нас-признаку» — слова «Европа» (рис. 2) и «Китай» (рис. 3).
Как видно из рис. 1, «мы-признак» в региональном срезе дает относительно ровную картину (с небольшими отклонениями на Северном Кавказе и Дальнем Востоке). Однако при обращении к «нас-признаку» (рис. 2—3) мы обнаруживаем существенную региональную дифференциацию, отражающую разницу геополитического позиционирования запада и востока страны.
Региональный срез статистики поиска слова «русские»
78
110АПГКГ № 2 (73) 2014
юсспАсмю ЮАтпа
Рисунок 2 Региональный срез статистики поиска слова «Европа»
Рисунок 3 Региональный срез статистики поиска слова «Китай»
Попытаемся теперь проверить гипотезу о наличии в России периферии и полупериферии. Разница между соответствующими территориями должна выражаться в отношении к центру и распределяемым в нем социальным благам. Для начала возьмем за основу такие поисковые запросы, как «Москва» (рис. 4), «командировка в Москву» (рис. 5) и «назначение Москвой» (рис. 6).
Анализ показывает, что ббльшую зависимость от центра демонстрируют регионы вокруг Москвы и к северо- и юго-востоку от нее (выделенные нами первый и второй круги периферии). Теперь возьмем слово «федерация» (рис. 7), к которому, на наш взгляд, должны обращаться регионы с более самодостаточным позиционированием. Согласно гипотезе, такие регионы должны образовывать окраинную полупериферию.
‘ЮАП1Г № 2 (73) 2014
79
юсспАсмю юмппа
Рисунок 4 Региональный срез статистики поиска слова «Москва»
Рисунок 5 Региональный срез статистики поиска слов «командировка в Москву»
Рисунок 6 Региональный срез статистики поиска слов «назначение Москвой»
80
Т10ЛПГЛГ № 2 (73) 2014
юсспАсмю юмппа
Рисунок 7 Региональный срез статистики поиска слова «федерация»
Таким образом, в России складывается парадоксальная ситуация: в максимальной степени поддерживаемые центром регионы оказываются в ментальной структуре более независимыми от него, чем регионы с относительно высоким потенциалом самодостаточного экономического развития (в том числе центры в Поволжье, на Урале и в Сибири), образующие внутреннюю периферию.
Повторим еще раз: приведенный анализ — лишь разминка, открывающая дорогу более глубоким и системным исследованиям пространственной структуры России в рамках выдвинутой нами гипотезы. Однако уже это «первое приближение» подтверждает наличие в стране пространственной структуры «центр—периферия—полупериферия».
* * *
Межрегиональная дифференциация, основанная на построении образа внутреннего «Другого», является, по всей видимости, одним из ключевых механизмов государственного строительства. В России формирование такого образа происходило за счет воспроизводства полупериферий на окраинных территориях новой колонизации. В результате сложилась структура «центр—периферия—полупериферия», и страна оказалась «вывернута» по направлению к своим дальним рубежам. Подобная ментальная структура, отражающая приоритеты регионального развития страны, не совпадает с экономической, в которой ведущие экономические центры расположены во внутренних районах (прежде всего в Поволжье, на Урале и в Сибири). Это создает вечную дихотомию территориального развития России, мечущейся между централизацией и необходимостью развития регионов.
ТОЛП1Г № 2 (73) 2014
81
Библиография
юсспАсмю юаш
Беляков А.В. 2009. Рождение Касимовского царства // Историографическое наследие провинции. — Рязань [Beljakov A.V 2009. Rozhdenie Kasimovskogo carstva // Istoriograficheskoe nasledie provincii. — Rjazan’].
Богатуров А.Д. (ред.) 2012. Экономическая политология: Отношения бизнеса с государством и обществом. — М. [Bogaturov A.D. (red.) 2012. Ehkonomicheskaja politologija: Otnoshenija biznesa s gosu-darstvom i obshhestvom. — M.].
Бусыгина И.М. 2006. Политическая регионалистика. — М. [Busygina I.M. 2006. Politicheskaja regionalistika. — M.].
Гумилев Л.Н. 2001. Этногенез и биосфера Земли. — СПб. [Gumilev L.N. 2001. Ehtnogenez i biosfera Zemli. — SPb.].
Джонсон К., Коулман А. 2012. Внутренний «Другой»: диалектические взаимосвязи между конструированием региональных и национальный идентичностей // Культурная и гуманитарная география. Т. 2. № 2 [Johnson C., Coleman A. 2012. Vnutrennijj «Drugojj»: dialektiche-skie vzaimosvjazi mezhdu konstruirovaniem regional’nykh i nacional’nyjj identichnostejj // Kul’turnaja i gumanitarnaja geografija. T. 2. № 2].
Ильин М.В., Мелешкина Е.Ю. 2010. Балто-Черноморье: времена и пространства политики. — Калининград [Il’in M.V., Meleshkina E.Ju. 2010. Balto-Chernomor’e: vremena i prostranstva politiki. — Kaliningrad].
Колосов В.А., Зотова М.В. 2012. Геополитическое видение мира российскими гражданами: почему Россия не Европа? // Полис. № 5 [Kolosov V.A., Zotova M.V. 2012. Geopoliticheskoe videnie mira rossijjskimi grazhdanami: pochemu Rossija ne Evropa? // Polis. № 5].
Лазаревич К.С. 2005. Изучение географии России по природным зонам: Смешанные леса // География. № 20 (795) [Lazarevich K.S. 2005. Izuchenie geografii Rossii po prirodnym zonam: Smeshannye lesa // Geografija. № 20 (795)].
Макаров Н.А. 2009. Археологическое изучение Северо-Восточной Руси: колонизация и культурные традиции // Вестник РАН. Т. 79. № 12 [Makarov N.A. 2009. Arkheologicheskoe izuchenie Severo-Vostochnojj Rusi: kolonizacija i kul'turnye tradicii // Vestnik RAN. T. 79. № 12].
Мелешкина Е.Ю. 2012. Формирование новых государств в Восточной Европе. — М. [Meleshkina E.Ju. 2012. Formirovanie novykh gosu-darstv v Vostochnojj Evrope. — M.].
Окунев И.Ю. 2011. Политико-географические аспекты государственности (Анализ опыта микрогосударств) // Политическая наука. № 4 [Okunev I.Ju. 2011. Politiko-geograficheskie aspekty gosudarstvennosti (Analiz opyta mikrogosudarstv) // Politicheskaja nauka. № 4].
Рогачев С.В. 2005. Понятийный аппарат пространственного анализа // География. № 18 (793) [Rogachev S.V 2005. Ponjatijjnyjj apparat prostranstvennogo analiza // Geografija. № 18 (793)].
Роккан С. 2006. Города, государства и нации: пространственная модель изучения различий в развитии // Политическая наука.
82
ЮЖ” № 2 (73) 2014
_________________________росспАсмю подпита_______________________________
№ 4 [Rokkan S. 2006. Goroda, gosudarstva i nacii: prostranstvennaja model’ izuchenija razlichijj v razvitii // Politicheskaja nauka. № 4].
Тимофеев И.Н. 2008. Политическая идентичность России в постсоветский период: альтернативы и тенденции. — М. [Timofeev I.N. 2008. Politicheskaja identichnost’ Rossii v postsovetskijj period: al’ter-nativy i tendencii. — M.].
Тихомиров М.Н. 1979. Залесские города // Список русских городов дальних и ближних: Русское летописание. — М. [Tikhomirov M.N. 1979. Zalesskie goroda // Spisok russkikh gorodov dal’nikh i blizhnikh: Rus-skoe letopisanie. — M.].
Туровский Р.Ф. 2007. Центр и регионы: проблемы политических отношений. — М. [Turovskijj R.F. 2007. Centr i regiony: problemy politicheskikh otnoshenijj. — M.].
Эстевуд Э. 2009. Современная мир-система Валлерстайна // Ларсен С.У. (ред.) Теория и методы в современной политической науке: Первая попытка теоретического синтеза. — М. [Estewood E. 2009. Sovremennaja mir-sistema Wallersteina // Larsen S.U. (red.) Teorija i metody v sovremennojj politicheskojj nauke: Pervaja popytka teoreticheskogo sin-teza. — M.].
Agnew J.A. 2003. Geopolitics: Re-visioning World Politics. — L., N.Y.
Cambell D. 1998. Writing Security: United States Foreign Policy and the Politics of Identity. — Minneapolis.
Eriksen T.H. 1995. We and Us: Two Modes of Group Identification // Journal of Peace Research. Vol. 32. № 4.
Kuus M., Agnew J. 2008. Theorizing the State Geographically: Sovereignty, Subjectivity, Territoriality // Cox K.R., Low M, Robinson J. (eds.) The SAGE Handbook of Political Geography. — L.
Said E.W. 1978. Orientalism. — N.Y.
Wallerstein I. 1974. The Modern World System. — N.Y.
Yack B. 2001. Popular Sovereignty and Nationalism // Political Theory. Vol. 29. № 4.
Yiftachel O. 1998. Nation-building and the Division of Space: Ashkenazi Domination in the Israeli «Ethnocracy» // Nationalism and Ethnic Politics. Vol. 4. № 3.
ТОАПШ
№ 2 (73) 2014
83
