CC BY
139
ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ И КАВКАЗ N 2 5(59), 2008
Г" X
РЕГИОНАЛЬНАЯ Г ЮЛИТИКА 4
МЕЖДУНАРОДНЫЙ ТЕРРОРИЗМ И СТРАНЫ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ: ПОСПЕШНЫ1Е ВЫВОДЫ
Стивен СЕЙБОЛ
ассоциированный профессор по центральноазиатской истории исторического факультета Университета Северной Каролины в Шарлоте (Шарлота, США)
В последние месяцы до и в первые годы после развала Советского Союза появилась масса книг и статей, прямо говоривших о возможности распространения исламского «фундаментализма» в странах Центральной Азии. Эти страхи основались на многочисленных прогнозах, среди которых можно выделить главные: продолжение политического и военного конфликта в Афганистане и попытки Ирана укрепить свое влияние в регионе. Однако могу утверждать, что все эти опасения были преждевременными, так как реальная угроза стабильности и безопасности Центрально-Азиатского региона, в том числе потенциальные вызовы со стороны исламского радикализма, вероятнее всего, возникнут на следующей переходной стадии, когда на смену нынешним репрессивным режимам придут новые лидеры. Я называю эту стадию «постпереходный переход»1. Не думаю, что исламисты и их деятельность представляют угрозу, скорее для дискредитации будущих лидеров будут использовать исламистскую риторику, подкрепляемую соответствующими действиями, а внутреннее политическое соперничество между фракциями привлечет любые средства, с помощью которых можно уничтожить оппозицию. По этому сценарию, исламистская риторика и пропаганда повлияют на политическое развитие стран Центральной Азии, более того, затормозят переход от авторитарного устройства к
1 Точно определить, когда кончается «переход», довольно трудно. Здесь я остановлюсь на двух критериях: 1) смена лидеров, появившихся сразу же после распада СССР (С. Ниязов, А. Акаев), «новыми» лидерами или 2) менее конкретно — установление экономической, политической и социальной независимости от просоветских структур. Так, экономику Казахстана можно было бы полностью освободить от контроля «сверху», если бы не политическая ситуация в стране, находящаяся в тисках советского наследия.
либеральным демократиям. В предлагаемой статье я попытаюсь доказать, что сделанные в свое время выводы оказались довольно поспешными и достаточно угрожающими, причем основанными на реальных и на воображаемых слабостях государств региона, но отнюдь не на действительном понимании силы и жизнеспособности переходных режимов. В заключение статьи я ставлю четыре вопроса (можно было бы задать и больше) с целью подкрепить свои собственные выводы, касающиеся социального, экономического и политического перехода, который сегодня имеет место в регионе.
Как только мы начинаем изучать вопрос о смене режимов в странах Центральной Азии, то сразу же улетучивается надежда, что все-таки будут превалировать демократические принципы. В двух случаях режимы сменились или насильственным путем, или в результате массовых протестов. Гражданская война в Таджикистане принесла тысячи убитых и намного больше вынужденных переселенцев; в Кыргызстане с режимом было покончено отнюдь не в результате выборов, а в связи с массовыми протестами, проходившими по всей республике, и бегством из страны тогдашнего президента А. Акаева, опасавшегося своего отстранения от должности насильственным путем2. Глобальное распространение воинствующего ислама вызвало всеобщую тревогу по поводу того, что бывшие советские республики Центральной Азии станут наиболее уязвимыми к последствиям деятельности этого течения. Неэффективные государственные и общественные структуры, все более и более репрессивное политическое руководство в странах ЦА, «дырявые» границы — все это дает основание полагать, что регион, как минимум, может стать убежищем и даже «питомником» исламистских радикальных группировок, террористической деятельности и антиправительственных мятежей. Вероятность всего этого еще сохраняется, но удалось ли приверженцам ранних прогнозов дать глубокий анализ той силе и упорству, с которыми постсоветские режимы сохраняют свою власть в каждой отдельно взятой республике региона?
В начале 1990-х годов многие эксперты говорили о возможности, даже о вероятности возникновения и усиления в Центральной Азии того, что тогда все именовали «исламским фундаментализмом». Все сходились во мнении, что в регионе, при отсутствии действенных структур безопасности, существуют очаги этнонациональных противоречий, слабо развиты социальная, культурная, экономическая и политическая сферы, что делает страны ЦА весьма уязвимыми к тому, что можно точнее классифицировать как воинствующий или радикальный ислам. Панацеей от такой «чувствительности» могла стать быстрая и устойчивая экономическая и политическая либерализация, уход от авторитарного, централизованного контроля, осуществляемого при советской власти. Однако этого не произошло, как бы лидеры республик региона ни старались доказать обратное. В результате появились группировки, ратующие за осуществление в регионе исламистских идей, однако тот факт, что правящие режимы стран ЦА смогли подавить своих противников, означал, что данные группы до сих пор избегают применять радикальные методы борьбы, часто ассоциируемые с исламским терроризмом. И это отнюдь не свидетельствует, что их потенциал иссяк или что тактику и стратегию, выбранные режимами стран региона, и в дальнейшем можно будет успешно использовать в борьбе с террористической деятельностью и угрозами. А говорит о том, что после более 15 лет экономического спада, социальной нестабильности, политических репрессий, вкупе с реальным и воображаемым культурным возрождением, страны региона могут стать во втором и третьем десяти-
2 Пример Кыргызстана вызывает озабоченность, поскольку являет собой нездоровый прецедент и, по нашему мнению, контрпродуктивный механизм. Если выступление против режима приобретает массовый характер — неважно, по какой причине люди выходят на улицу, — то можно ожидать, что каким-то образом режим сам себя аннулирует. В ином случае перерастет ли народный гнев и разочарование в насильственные методы свержения режима?
летии со дня провозглашения независимости гораздо более уязвимыми к исламской риторике и конфликтам, чем в первом3.
После первоначального шквала статей и книг, посвященных угрозе исламского терроризма, наступило затишье — внимание экспертов к этой проблеме ослабло. Однако с 2001 года заметно увеличилось количество выпущенных по этой теме работ, в которых снова давалась оценка угрозам экстремистского толка, хотя многие авторы как будто бы забыли, что эксперты, публиковавшие свои материалы в начале 1990-х годов, выражали озабоченность именно такого рода (правда, не материализовавшуюся тогда в явном виде). Возможно, ученые слишком концентрировали свое внимание на воображаемых и реальных недостатках стран Центральной Азии и не смогли увидеть потенциально сильные стороны социально-культурной и политической сфер развития?
Совершенно очевидно, что после распада СССР пришедшие к власти политические лидеры в каждой республике ЦА пытались создать однопартийную структуру; в действительности же называть здесь структуру «партийной» совершенно неверно, поскольку каждый президент пришел к власти в отсутствие партийной структуры, которую обычно ассоциируют с системой выборов в стране. Исключением стал Аскар Акаев в Кыргызстане, хотя эта «исключительность», по всей вероятности, скорее обусловливалась процессом его прихода к власти и победой на выборах, нежели отражением целей его сторонников. Придя к власти, А. Акаев начал медленно, но верно укреплять собственную власть.
В первые месяцы после дезинтеграции Советского Союза акцент в республиках, конечно в разной степени, делали на историческом прошлом, национальном величии, традициях, культуре и языке4. Сложные переплетения существуют между исламом и прошлым Центральной Азии, традициями региона, его культурой. Лидеры стран ЦА быстро отказались от общих советских базовых составляющих с их славянской культурой и традициями, приняли новую интерпретацию истории и мифологии, чтобы заполнить вакуум, возникший на месте дискредитировавшей себя коммунистической идеологии. Светская власть стремилась уничтожить политических противников, которые угрожали режиму. Нередко режимы сталкивались с националистическими и культуралистскими требованиями, которые, как казалось, пытались сорвать реализацию планов общественно-политического развития, выработанных руководством каждой страны ЦА с целью обеспечения стабильности и сохранения своей власти. Однако ислам как компонент культурного возрождения, предусмотренного политическими лидерами, в этом качестве долго не продержался.
Степень поддержки исламистов в Центральной Азии — вопрос спорный: трудно точно сказать, что происходит в этом плане. В регионе существуют сложности, нет признанных лидеров, цели никто четко не озвучивает. Определить уровень и масштаб поддержки трудно, и часто региональные лидеры намеренно неверно оценивают этот фактор, чтобы оправдать репрессивную тактику, используемую ими в отношении политических соперников, которые точно так же отвергают исламистские требования, но тем не менее воспринимаются как серьезная угроза стабильности. Некоторые эксперты рассматривают внутренние экономические проблемы в качестве основного фактора, подстегивающего в регионе рост исламистских тенденций и терроризма. Однако это ведет к недооценке других внутренних и внешних рычагов давления на режимы и население стран региона, имеющих место с 1991 года. Совершенно очевидно, что вооруженные боевики, противостоящие режиму, выдвигают главным образом требования местного значения,
3 Это утверждение напрашивается само собой, поскольку в первом десятилетии в регионе возникло не очень много серьезных радикальных исламистских тенденций; однако через 10 лет кто-нибудь сможет поспорить и назвать данную статью также «поспешным» выводом.
4 Фактически уже перед самым распадом СССР каждая республика приняла законы о языке, которые предусматривали придание языку титульной нации статуса государственного языка. Русский язык оставался полуофициальным, и в общем упор на национальный язык стал вопросом политики и сферы культуры.
при этом используя риторику радикального ислама для дискредитации правительства своей страны. Получается, что эксперты готовы скорее увидеть в радикальном исламе опасность, а не его культурное (не духовное) влияние?
Ряд ученых утверждает, что с самого начала возрождение ислама обусловливалось прошлым — был ли народ, населяющий территорию страны, оседлым или кочевым. Согласно этому выводу, более мощное возрождение мусульманства можно наблюдать среди традиционно оседлого населения — узбеков и таджиков, чем среди кочевников — казахов, кыргызов, туркмен. Другим фактором, способствующим возрождению ислама, стали относительная слабость демократических гражданских институтов и этнический состав каждой республики. Так, согласно этому утверждению, относительно менее репрессивный режим Казахстана, с его многонациональным населением и кочевым прошлым, менее подвержен пропаганде и влиянию радикального ислама. Следовательно, диаметрально противоположное происходит в Узбекистане и Таджикистане (возможно, это можно было бы назвать фактором Ферганской долины?).
Одной из причин, почему исследователи выражают озабоченность возрождением ислама в Центральной Азии, можно назвать тот факт, что региональные лидеры ссылаются на ислам и историю региона с целью легитимизировать новые политические институты; в частности, новые национальные доктрины и национальная идентичность увязываются с исламской символикой. Однако это возрождение в большой степени риторическое. При советской власти ислам оставался главным образом традиционным, основное внимание уделялось ритуальным аспектам, а интеллектуальный, духовный и идеологический аспекты были в тени. Поэтому очень важно понять значение создания политических институтов в нынешней Центральной Азии — все политические структуры и акторы были лишены той легитимности, которую имела в советское время Коммунистическая партия. Не было никакой национальной или политической идеологии — фактически сегодняшние новые независимые государства попали в советский социальный и политический эксперимент, их историческое прошлое было в основном забыто, иногда, правда, брали какие-то исторические факты и облекали их в идеологически формы, которые лидеры республик удобно пристраивали в качестве доказательства легитимности своей власти. Ислам обеспечил эту легитимность как прочную форму идентичности большинства населения, оправдывая притязания на государственность в международных рамках, поскольку в глобальном масштабе возможны только признанные политические границы. Но обоснованна ли эта озабоченность?
Воинствующий ислам в Центральной Азии обычно загнан в угол, для чего власти порой используют и жесткие методы. В начале 1990-х годов появилось множество работ, в которых прослеживался феномен потенциального распространения радикального ислама в регионе. Дебаты по поводу исламской угрозы стабильности Центральной Азии редко рассматривались применительно к самому региону, правда отдельные авторы исследовали эту проблему в контексте исламистских движений вообще в мусульманском мире5. Хотя тема очень интересная и полезная, она остается за рамками данной статьи.
Конечно, термины «джихад» и «джихадист» продолжают раздражать ученых и экспертов, но мы используем их в данном контексте (исламистские группировки также применяют эти термины в таких случаях), если речь идет об исламских боевиках, рассматривающих возникшее противостояние как конфликт между мусульманской религией и вероотступниками, и именно этот конфликт они считают угрозой исламу и всем мусульма-
5 К основным исключениям относятся работы одного французского ученого и одного пакистанского журналиста (см.: Roy O. The New Central Asia: The Creation of Nations. London: I.B. Tauris, 2000; Rashid A. Jihad: The Rise of Militant Islam in Central Asia. New Haven, CT: Yale University Press, 2002). Недавно более полное исследование этого вопроса представил российский ученый (см.: Naumkin V. Radical Islam in Central Asia: Between Pen and Rifle. New York: Rowman & Littlefield Publishers, 2005).
нам мира. Более того, исламистские группировки не ограничивают понятие «джихад» исключительно войной против отступников, противниками также становятся государства и правители, которые нарушают основы ислама. Исламисты ведут пропаганду и посвящают свою жизнь свержению этих режимов, прибегая к насилию для достижения своих целей.
Причины конфликта между исламистами и государствами Центральной Азии простыми не назовешь. Некоторые ученые относят начало противостояния к периоду возникновения ислама на территории региона, другие же, например В. Наумкин, считают, что это более поздний феномен, но все же его источники появились еще в досоветский период6. Один из таких источников — все еще вызывающее полемику движение басмачей, в 1920-х годах выступавших против советской власти. Однако эти ранние источники кажутся больше упражнениями в науке, чем отражением современных угроз. Фактически утверждается, что конфликт неизбежен, причем игнорируются «смягчающие» обстоятельства, в том числе экономические и политические проблемы. Это «заново открытое» прошлое вызывало сомнения, но новые режимы применяли его в политических интересах, думая о своем настоящем и будущем, в котором не предвиделось ни легитимности, ни консенсуса. Ислам становится связующим звеном, которое удобно использовать как для отказа от провалившегося советского эксперимента, так и для заполнения идеологического и социально-политического вакуума.
По мнению многих исследователей и экспертов, в том числе зарубежных, в Центральной Азии ислам возрождался под воздействием враждебных радикальных групп, которым было куда направить свои усилия: мусульманская религия при советской власти была изолирована, но не уничтожена. Ряд ученых указывает на то, что, несмотря на преследования, в советское время имело место неофициальное отправление мусульманских обрядов.
Существует много факторов для возникновения в Центральной Азии воинствующего ислама, к основным из них относятся экономический, политический и/или идеологический. Друг друга они не исключают, даже часто переплетаются и выступают вместе в качестве возможной причины. В центральноазиатском контексте наиболее важны два первых, они обусловливают появление общей риторики, используемой исламистскими движениями. Экономическая мотивация подчеркивает значимость социально-экономических факторов, которые должны быть основаны, по мнению исламистов, на социальной справедливости, как того требует мусульманская религия. Причинами исламского возрождения называют тяжелое экономическое положение и снижение уровня жизни. Особую притягательность для мусульман имеет фактор социальной несправедливости, который порождает «чувство социальной неудовлетворенности, постоянно подпитывающее все радикальные исламские движения»7.
Как представляется, именно политическая фрустрация, обусловленная решением лидеров стран региона не допускать оппозицию на политическую арену, может стать причиной ужесточения деятельности исламистских движений и распространения их влияния в Центральной Азии. По мнению Г. Фуллера, фрустрация и недовольство и есть по многим причинам именно те факторы, которые в мусульманском мире делают «политический ислам все еще единственной альтернативой большинству нынешних авторитарных режимов»8.
Идеологическая составляющая в странах Центральной Азии, очевидно, не работает, во всяком случае не выступает в качестве одной из основных причин, но все же может
6 Cm.: Naumkin V. Op. cit. P. 9.
7 Burke J. Al-Qaeda Today and the Real Roots of Terrorism // Terrorism Monitor, 12 February 2004. P. 2.
8 Fuller G. The Future of Political Islam. New York: Palgrave Macmillan, 2003. P. 15.
влиять на развитие событий, например, когда исламистским движениям не удается добиться массовой поддержки населения этих стран.
Вернемся к ранним прогнозам исламского потенциала в Центральной Азии. Предлагаемый обзор нельзя считать исчерпывающим анализом всех работ на эту тему, однако хотелось бы представить некоторые из них, позволяющие сделать некоторые выводы.
По мнению Ш. Хантер, опубликовавшей работу на эту тему в 1996 году, одним из факторов, обусловивших интерес Саудовской Аравии и других арабских стран к установлению прочных отношений с республиками Центральной Азии, стало стремление не допустить распространения радикального ислама в регионе9. Другие авторы заявляли, что наиболее активно в регионе повел себя Иран, исламское государство, традиционно конкурирующее с Турцией. Тем не менее Иран не повлиял на возрождение ислама в значительной степени, и «не столько из-за противостояния региональных лидеров, сколько из-за дефицита ресурсов и общего осторожного отношения суннитской части населения Центральной Азии к шиитскому исламу»10. Однако жители стран региона оказались более восприимчивыми к исламистской риторике, особенно в сельских районах, поскольку они «стонут под гнетом демографического взрыва, увеличения числа мелких землевладельцев, а людям ближе исламская традиция формулировать на родном языке свои нужды и требования»11.
Ранние упоминания исламского «фундаменталистского» влияния в Центральной Азии, по мнению Д. Кричлоу, означали для мусульманской части населения региона «радикальную форму ислама, которая посягает на ее социальную свободу, становясь арбитром в гражданских делах»12. Д. Кричлоу отвергает перспективу глубокого проникновения влияния Ирана в социальную и духовную жизнь людей, в частности узбеков, главным образом из-за пропасти между суннитскими традициями в странах региона и верованиями шиитов в Иране. Он утверждает, что наиболее вероятный источник дестабилизаци-онных течений в Центральной Азии — Афганистан, однако «нынешний хаос, царящий в этой стране, ослабит влияние сил, стремящихся внедриться в регион, и не позволит им успешно проводить там свои идеи»13. Однако Д. Кричлоу упускает очень важный аспект афганского конфликта. Он не говорит о все увеличивающемся потоке наркотиков из Афганистана и связанной с незаконной торговлей ими коррупции, о заинтересованных в этом группировках, в том числе исламистах-боевиках и коррумпированных чиновниках на границе, которые мечтают лишь о том, чтобы этот поток не прекращался. Другие же эксперты постоянно указывают, что гражданская война в Афганистане все больше будет тормозить политическое развитие стран Центральной Азии. В 1995 году Р. Магнус и И. Наби опубликовали статью «Афганистан и Центральная Азия: отражения и модели», в которой отмечали, что «Афганистан стал своего рода предупреждением для центральноазиатских лидеров — опасно следовать модели политических перемен»14. Далее
9 См.: Hunter Sh.T. Central Asia since Independence. Westport, CT: Praeger, 1996. P. 142—143.
10 Kulchik Yu., Fadin A., Sergeev V. Central Asia after the Empire. London and Chicago: Pluto Press, 1996. P. 54. Далее авторы утверждают, что «ислам, исповедуемый сегодня в Центральной Азии, это в основном его нецивилизованная, грубая версия».
11 Ibid. P. 6.
12 Critchlow J. Nationalism and Islamic Resurgence in Uzbekistan. В кн.: Central Asia: Its Strategic Importance and Future Prospects / Ed. by H. Malik. New York: St. Martin’s Press, 1994. P. 237.
13 Ibid. P. 238—247. Д. Кричлоу полагает, что Россия могла представлять для независимости республик Центральной Азии гораздо большую угрозу, чем исламский фундаментализм, в случае если националисты в Москве начали бы эксплуатировать экономический спад и слабость лидеров этих республик с целью восстановить бывшую советскую империю. Он отмечает: «Сегодняшнее очарование исламским фундаментализмом не должно ослеплять. Необходимо видеть вероятность возвращения российского империализма при молчаливом согласии построенных по струнке руководителей новых центральноазиатских республик».
14 Magnus R.H., Naby E. Afghanistan and Central Asian: Mirrors and Models // Asian Survey, 1995, Vol. 35.
P. 614.
авторы утверждают, что «с появлением в регионе оппозиционных движений (в случае Таджикистана даже вооруженных), включающих демократические, националистические и исламистские элементы, ситуация как в Афганистане, так и в республиках Центральной Азии все больше отражает внутреннюю нестабильность»15.
В свое время Запад был крайне обеспокоен фактом обретения независимости республиками ЦА, и отнюдь не потому, что хотел сохранить советскую систему, скорее страны Запада боялись, что может пострадать международная безопасность, если, например, Казахстан, доселе никому не известное государство с неизвестным лидером вдруг решит поделиться своим ядерным потенциалом16. Позднее появились публикации, сообщавшие, будто Таджикистан продает уран, вызвавшие еще большую тревогу в связи с тем, что, видимо, теперь исламские боевики смогут получить доступ к ядерному горючему. Но факты незаконной торговли так и не обнаружииили17. Тем не менее не все эксперты выражали озабоченность, что возрождение ислама может принять радикальную или вооруженную форму.
Одна такая экспансивная оценка исламского возрождения в первые годы независимости принадлежит А. Рашиду, который прокомментировал ситуацию следующим образом: «Возрождение ислама было просто необычайным, беспрецедентным явлением в истории мусульманского мира, это был абсолютный отказ от советской системы. Нигде в мире религиозные чувства не подавлялись так долго и столь жестоко, и возродились они с исключительным энтузиазмом»18. А. Рашид допускает, что ислам сделал такой бросок вперед скорее по причине отказа от советского прошлого, а не из-за горячего желания принять духовные, даже радикальные догматы веры. Не следует считать (хотя А. Рашид и другие, похоже, делают именно это), что возрождение ислама было чем-то иным, а не стремлением к культурной свободе, подавляемой все 70 лет. Вместе с тем А. Рашид полагает, что серьезные препятствия не позволят исламскому радикализму распространиться в Центральной Азии, но ведь писал он вскоре после распада Советского Союза и не мог предвидеть ход событий в Афганистане, жестокие репрессии против политической оппозиции, неясные последствия гражданской войны в Таджикистане, свержение правительства А. Акаева в Кыргызстане и многие другие события, которые превратят воинствующий ислам в жизнеспособную альтернативу в период окончательного постпереходного перехода к новым лидерам. Подтверждением «исключительного энтузиазма», о котором говорят большинство ученых, стали строительство большого количества мечетей и медресе, а также восприимчивость молодежи к радикальным, воинствующим проповедям ислама.
Не все исследователи, публиковавшие работы вскоре после распада СССР, основывали свои выводы на исламской угрозе. Так, по мнению А. Хаймена, статья которого вышла в свет в 1993 году, стабильность в Центральной Азии зависела от Узбекистана: будет ли он проводить «мирную» политику по отношению к своим соседям?19 А. Хаймен также высказал предположение, что С. Ниязов, при условии «увеличения рыночной экспортной цены на газ», мог бы значительно трансформировать экономику, это было бы
15 Ibidem. Авторы также отмечают, что оппозиция в Таджикистане «едва ли была революционной» и что она охотно кооперировалась с приверженцами светского пути развития и с коммунистами; именно гражданская война «радикализировала» движение.
16 По словам А. Рашида, «в западной прессе прошел слух, что Казахстан продал Ирану ракеты СС-18 и собирается снабдить Тегеран ураном. И хотя этот слух не подтвердился, он более года держал разведывательные управления стран Запада настороже» (Rashid A. The Resurgence of Central Asia: Islam or Nationalism? London, New Jersey: Zed Books, 1994. P. 235).
17 См.: Ibid. P. 236.
18 Ibid. P. 243—244.
19 См.: Hyman A. Moving out of Moscow’s Orbit: The Outlook for Central Asia // International Affairs, 1993, Vol. 69. P. 290.
«вполне вероятно», более того, он мог бы получить прекрасную возможность «занять лидирующее положение в регионе»20. Даже одно из двух было бы неплохо, но кто тогда мог предвидеть ход событий в Туркменистане?
Кроме того, А. Хаймен отмечает, что политические репрессии в Узбекистане, особенно в отношении Партии исламского возрождения, у которой много сторонников, а также тактика правительства сделали все, чтобы престиж этой партии значительно вырос, а сама она стала бы сильнее и влиятельнее, чем была. По мнению А. Хаймена, если государство строится на основе нового имиджа и символики, в том числе исламского наследия, то самой большой угрозой зарождающемуся режиму станет этнический национализм; автор также утверждает, что угроза со стороны «неодолимых ваххабитов или радикального влияния Ирана» «преувеличена выше всякой меры». А. Хаймен приходит к выводу, что форма ислама в Центральной Азии будет основываться на воздействии внутренних течений, а не на «влиянии привнесенных чуждых идеологий, неприемлемых большинством населения»21.
В заключение отметим, что мы ни в коей мере не обвиняем исследователей начала 1990-х годов в неверной оценке ситуации в республиках Центральной Азии, просто, по нашему мнению, их тревоги были преждевременны. Никто не предполагал, что подавление правительствами этих республики оппозиционных движений будет столь масштабным и мощным. Повторим еще раз: по нашему мнению, угроза Центральной Азии со стороны воинствующего ислама наиболее вероятна в период постпереходного перехода, то есть когда у зарождающейся политической оппозиции, недовольной годами репрессий, появится удобный момент повлиять на политическое развитие и его исход. Чего нам тогда не удалось, так это понять, насколько сильны были режимы, вместо этого мы акцентировали внимание на воображаемых слабостях. Более того, мы не смогли понять, насколько пассивно было население в политическом плане и до какой степени религия могла объединить совершенно неподготовленные общества стран Центральной Азии. По нашему мнению, региональные лидеры неправильно оценили события в Кыргызстане и вместо того, чтобы ослабить политические ограничения, они собираются и впредь укреплять и цементировать властные прерогативы22. События в Андижане (2005 г.), на мой взгляд, и есть пример неправильной оценки причин свержения А. Акаева. Однако проблема точного определения, что же все-таки произошло, остается, и она довольно туманна.
Итак, вопросы, которые хотелось бы задать в связи с изложенным выше:
1. Были ли правы эксперты, когда предположили, что распад Советского Союза означал и хрупкость политических структур республик Центральной Азии?
2. Были ли правы эксперты, когда предположили, что воинствующий ислам проникнет в регион и негативно повлияет на политическое, социальное и экономическое развитие новых независимых государств?
20 Ibid. P. 291.
21 Ibid. P. 301.
22 «Рецепт» политических трудностей в странах Центральной Азии очевиден, возможно, если говорить о постпереходном переходе в Кыргызстане, где механизм политических перемен основан на хрупкой (даже опасной) «модели демонстраций». 11 апреля 2007 года оппозиционные силы республики призвали население провести демонстрации протеста против режима К. Бакиева. Ряд оппозиционных групп настаивал на его отстранении от должности по модели свержения А. Акаева, другие были готовы к дальнейшим переговорам и политическому компромиссу. Иными словами, оппозиция, по-видимому, извлекла из «революции тюльпанов» только один урок: неудовлетворенность политическим развитием, то есть политический тупик становится причиной лишь для организации демонстраций, направленных на свержение руководства, но не на дальнейшее развитие (демократическое) через выборы. В Кыргызстане имеет место нездоровый прецедент, который может оказаться гораздо дестабилизационнее, чем первоначальный переход от советского строя к постсоветскому режиму (см., например: Marat E. Bakiyev Tries to Save His Presidency but Opposition Prevails // Eurasia Daily Monitor, 29 March 2007, Vol. 4, No. 62).
3. Удалось ли постсоветским режимам республик Центральной Азии выработать эффективные механизмы (степень авторитарности в данном случае неважна), направляющие страну по мирному пути развития?
4. Устраивает ли нас в принципе тот кажущийся мирный переход, который произошел в Туркменистане и Кыргызстане, и считаем ли мы, что подобная тенденция может возникнуть в Казахстане и Узбекистане?
