Метаязыковые высказывания старообрядцев Латгалии Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

Г. П. Пилипенко (Москва)

Метаязыковые высказывания старообрядцев Латгалии

В статье представлена типология метаязыковых высказываний в устной речи старообрядцев Латгалии. Из метаязыковых сигналов (повторы, интонация, переключение кода, хезитация, смех) и высказываний можно составить представление об отношении информантов к собеседникам, к языкам, языковым вариантам и в целом к языковой ситуации. Метаязыковые высказывания, зафиксированные в устной речи старообрядцев Латгалии, могут существовать как в имплицитной, так и в эксплицитной форме. Чаще всего объектом метаязыковой рефлексии становится лексический уровень языка. Ключевые слова: русский язык, метаязыковые высказывания, латышский язык, языковая ситуация, диалект, лексика.

Метаязыковым феноменам в последнее время посвящается много работ, написанных как на русском диалектном материале1, так и на материале языковых сообществ, проживающих в России2, исследуются они и на примере дискурса русскоязычных диаспор за рубежом3. Существуют работы по метаязыковым особенностям языковых личностей4. Изучению метаязыковых высказываний старообрядцев, населяющих Латвию, Литву и Эстонию, до сих пор уделялось недостаточно внимания5. Метаязыковые высказывания содержатся и в материалах интервью, опубликованных по результатам экспедиций центра «Сэфер» в Латгалию6. Что касается старообрядцев Латгалии, то лучше всего изучены фонетические, морфологические и лексические особенности их речи7, тогда как их дискурсивные практики оставались вне рассмотрения исследователей.

В данной статье будут рассмотрены факты реализации метая-зыкового сознания информантов, проявляющиеся в ходе интервью. По-видимому, большая часть анализируемых метаязыковых явлений (если речь идет о говорящем на диалекте или на другом языке)

Публикация подготовлена в рамках проекта РНФ № 16-18-02080 «Русский язык как основа сохранения идентичности старообрядцев Центральной и Юго-Восточной Европы».

фиксируется как раз в ситуации разговора с исследователем8. При этом в имеющихся работах анализу подвергаются только непосредственные факты метаязыкового проявления, тогда как общий контекст высказывания зачастую остается «вне рассмотрения». Тем не менее именно данное обстоятельство, присутствие исследователя и дистанция между ним и собеседниками, является решающим фактором, способствующим реализации и активизации метаязыкового сознания членов изучаемого сообщества.

Исследователи отмечают, что проживание в зоне культурных и языковых контактов «стимулирует активность рефлексии над различиями языков, причем характер рефлексии может быть обусловлен как собственно языковыми, так и экстралингвистическими (социальными, историческими, политическими) факторами»9. К таким сообществам можно отнести и старообрядцев Латгалии, проживающих на востоке и юго-востоке Латвии. На территории Латгалии языковая ситуация выглядит следующим образом. В общественной жизни единственным официальным языком является латышский язык, латышское население в быту использует латгальский диалект (имеющий также литературную версию, на нем транслируются некоторые теле- и радиопередачи). Среди русских старожилов, представленных по большей части старообрядцами, распространены диалекты псковской зоны10; по имеющимся историческим источникам, большинство переселенцев было по происхождению из псковских и новгородских земель11. Русский язык является доминирующим в сфере домашнего общения, его используют 60,3 % жителей региона, тогда как латышский/латгальский - 39 %12. Помимо этого в регионе распространены диалекты белорусского и польского языков13. В довоенный период в Латгалии проживало также значительное число евреев, использовавших идиш. Таким образом, языковая ситуация в Латгалии чрезвычайно сложная, поскольку регион является многонациональным, многоконфессиональным, находящимся на славянско-балтийском пограничье (внутри которого можно выделить границу с русскими и белорусскими говорами, а также границу с нелатгальскими говорами латышского языка и с литовским языком).

С целью изучения языка и этнокультурной ситуации старожильческого русского населения Латгалии была предпринята экспедиция в данный регион14, в результате которой были записаны нарративы от 45 информантов. В ходе последующей сплошной расшифровки устного корпуса текстов были выявлены многочисленные факты метаязыковых высказываний информантов, в том числе такие, на

которые исследователь во время интервью не может обратить внимание из-за быстрого процесса самого интервью15. Иногда интервью целиком может быть построено вокруг метаязыковых высказываний информанта16.

Р. Якобсон называл метаязыковую способность одной из основополагающих словесных функций17. Эта функция позволяет «при помощи парафразы, синонимики или же посредством эксплицитной расшифровки эллиптических форм обеспечить полноту и точность общения между собеседниками»18. Изучение же металингвистического измерения языка может быть названо метапрагмати-кой, поскольку связано с феноменами языкового использования (с лингвистической прагматикой)19. Встречается понятие «метапраг-матическая осведомленность», которая является существенной составляющей «способности к порождению значения в использовании языка»20. Вводится также термин «прагматема», когда определенные грамматические формы, лексемы, теряют свое первичное значение и становятся сугубо прагматическими единицами21.

Значимым компонентом языкового сознания, которое отвечает за отношение языковой личности к языку, является метаязыковое сознание22. Говорящие в процессе использования языка при помощи различных средств «сигнализируют», что они осознают не только содержание, но и форму сообщения23. Особую область обыденного знания, «являющую собой систему представлений непрофессиональных носителей языка (в том числе диалектоносителей) о языке, которую можно воссоздать, в частности, на основании анализа ме-

24

таязыковой лексики и текстов», называют наивной лингвистикой24. Выделяется также специальная область «метаконтактология», когда объектом рассмотрения становятся контактно-языковые явления25.

Металингвистические феномены делятся на имплицитные и эксплицитные, представляющие собой скорее шкалу, чем дихотомию26. При эксплицитной реализации говорящий напрямую указывает на определенные речевые события и сегменты дискурса, комментирует свою или чужую лингвистическую практику27. Е. Д. Бондаренко отмечает, что метаязыковая информация (явная) может храниться в сознании информанта в свернутом и развернутом виде28. А. Н. Ростова пишет про показания метаязыкового сознания, которые представляют собой вербализованные суждения о языке как результат осознания языковой действительности29. Однако показания метаязыкового сознания могут и не быть вербализованными. Отмечается, что «ме-таязыковое сознание личности реализуется в разных формах - от

явных до скрытых, от развернутых суждений о языке до косвенных маркеров (чаще невербальных) восприятия и оценки особенностей своей и чужой речи. Каждая из этих форм связана с набором типичных речевых ситуаций и имеет особые средства выражения»30. Ме-таязыковое комментирование объясняет когнитивные и коммуникативные процессы в речемыслительной деятельности индивида31, само же понятие предлагается называть рефлексивом32. Маркерами явных показаний метаязыкового сознания являются, например, глаголы речи в функции сказуемого, тогда как маркеры скрытых показаний проявляются только в естественных условиях в виде суперсегментных фонетических средств (например, интонации), смеха, мимики, жестов33. К скрытым (имплицитным) показателям относят также переключение языкового кода34. В свою очередь при помощи переключения языкового кода происходит конструирование иден-тичности35. Язык позволяет категоризировать окружающие явления в духе оппозиции «свой - чужой», поэтому представления информантов о языке «важны с точки зрения самоидентификации говорящих и идентификации окружающих»36.

В метаязыковых вставках реализуется своеобразный диалог, даже если роль исследователя минимальна37. Метаязыковые вставки призваны привлечь внимание собеседников, в них проявляется стремление информантов быть понятыми38, они также сообщают позицию информантов присутствующим. В настоящей статье будут рассмотрены как эксплицитные, так и имплицитные маркеры мета-языкового сознания, проявляющиеся в случае использования диалектных или иноязычных явлений.

Языковая рефлексия информантов активизируется в ситуации межъязыкового и междиалектного взаимодействия, что как раз наблюдается в Латгалии. В имеющихся описаниях, как нам представляется, в стороне остается вопрос о степени участия исследователя в высказываниях подобного рода, его влиянии39. Следует предположить, что именно ситуация интервьюирования, интерес исследователя-лингвиста к языковому репертуару собеседников провоцирует информанта к порождению метаязыковой информации40. Даже если речь идет об интервью открытого типа, без частых перебивок, разрывающих нарративную цепь и имеющих целью выяснение «неясных слов и конструкций», фигура исследователя является для информанта основной, на кого ориентировано его внимание и кому будут адресованы метаязыковые комментарии. Думается, что в последнем случае метаязыковые комментарии приобретают большую ценность

для исследователя, поскольку не индуцированы непосредственно с « внешней» стороны, а актуализированы самим говорящим в том месте и в то время, которые он считает нужными. Роль окружающих собеседника лиц очень рельефно проявляется при анализе фрагментов интервью. Коммуникативной ситуацией, в которой реализуются метаязыковые стратегии информанта, является рассказ о реалиях прошлого, подробностях быта. На наш взгляд, при рассмотрении подобных явлений следует привлекать более широкий контекст высказывания, который позволяет выявить механизмы их порождения. Рассмотрим некоторые примеры41:

(1) Б2. Трудно | её сварют | шалушку снимем | такая была ступа | в ступу накидаешь картошку туда | и толчок такой.

Б1. Толкали | ступа назвалась | толчок.

И. Ступа? Б1. Да | ступа. И. А вот это | чем? Б1. Толчок. Б2. Пест.

Б1. Пест назывался | толкли всё мягкое | она ж выскакивает. Б2. И толкём толкём | картошку эту раскатаем (Даугавпилс).

(2) А. Принесут эти | топор там |

пень | дрова | или попилить | ну |

разные эти вот.

И. А брама - это что?

А. Вот едет свадьба | люди станут

так | натянут ленту с цветами | и

закроют.

О. А вот вы задаёте | а что | в России такого понятия нет? И. Брамы нет.

О. Нету? | и в Белоруссии это есть | вот там где я | это всю жизнь здесь я помню такое. А. Стоит машина | вот я объясню | вот приехали молодые | они едут | люди ждут посмотреть свадьбу | невеста... (Бикерниекская волость)

В первом примере исследователь ведет разговор с двумя информантами (Б1 и Б2) о блюдах народной кухни, которые раньше были распространены среди старообрядцев. Собеседницы рассказывают о приготовлении гулъбишников42. При этом происходит актуализация диалектных лексем и словоформ (шалушка, толкём, толчок). Исследователь вступает в беседу дважды: первый раз переспрашивает, повторяя за информантом слово ступа, второй раз уточняет название приспособления, с помощью которого толкли картошку, не называя его. Именно это обстоятельство послужило стимулом для Б2 дать общелитературную лексему, что также подхватывает Б1, предоставляя более развернутый комментарий. Таким образом, мы видим, что решающим фактором, способствовавшим появлению метаязы-кового комментария (разъяснение диалектного слова, его «перевод»

на общелитературный язык), послужили действия исследователя. Во втором примере информанты (А. и О.) рассказывают о свадебных традициях, конкретно в данном отрывке представлен рассказ об обычае перегораживать молодым дорогу и устраивать испытания для жениха. В старожильческих говорах Латгалии эта практика получила название брама, которая и упоминается чуть выше одним из собеседников. Тем не менее здесь роль исследователя также очень важна, поскольку он инициирует дальнейший «разговор о языковых явлениях». Поводом к нему послужил вопрос исследователя с просьбой уточнить значение лексемы брама43. После него следует реакция О., которая удивлена тем, что данное слово незнакомо собирателю, а затем О. приводит информацию ареального характера о распространении данной лексемы в соседней Белоруссии. Второй информант в последней реплике дает толкование «проблемной лексемы».

Таким образом, исследователи являются инициаторами метая-зыковой рефлексии собеседников не только активно, но и пассивно, уже своим присутствием указывая на необходимость толкований, разъяснений слов.

Как уже отмечалось выше, метаязыковые комментарии могут быть как эксплицитными, так и имплицитными44. К эксплицитной стороне относятся внешние факты проявления метапрагматическо-го сознания, вербализированные явления. К имплицитной стороне можно отнести все скрытые и неявные факты метапрагматического сознания, что позволяет увидеть элементы порождения высказывания, закодированные в метапрагматических сигналах. Чаще всего объектом метаязыковой рефлексии становятся лексические единицы языка, другие языковые уровни подвергаются метаязыковой рефлексии гораздо реже.

Ниже речь пойдет об осмыслении русско-латышского взаимодействия информантами. Одним из скрытых (имплицитных) случаев реализации метаязыкового сознания является переключение языкового кода45. Большинство фактов кодового переключения в собранном нами корпусе составляют цитации чужой или собственной речи на латышском языке46, тогда как спонтанного переключения кода, не предполагающего цитирование (как это описано, например, в статье М. Глушковского47 на материале языка старообрядцев в Польше), нами не было зафиксировано.

Приведем примеры повторов, когда высказывание на русском языке сопровождается переводом на латышский. Эта стратегия (re-

iteration) весьма распространена среди двуязычных информантов и отмечается уже Дж. Гамперцем48. Встречается она в речи старообрядцев в Румынии и Болгарии49, однако, как нам кажется, там это происходит чаще из-за малочисленности группы, а также из-за большего процента владеющих официальным языком. Собеседник из Ви-шек использует именно такую стратегию, без дополнительных эксплицитных показателей, сразу после небольшой паузы:

(3) Он так и называется Вышкский смешанный хор | Visku jauktais koris | вот | ну вот он является волостным как бы хором | там тоже на добровольной основе каждый участвует | кто желает (Вишки).

Тот же информант в другом высказывании уже использует комбинацию метапрагматических показателей, паузу, хезитацию (паузу хезитации и вербальные хезитативы50).

(4) Вот домашний сыр | хлеб | а хлеб мы покупаем | у нас есть Aglonas || э | аглонский музей хлеба | ну | не покупаем | а нам привозят родственни... | знакомые [улыбка] | угощайтесь (Вишки).

Очевидно, что информант предполагал сказать Aglonas maizes muzejs, когда говорил о том, где чаще всего его семья покупает хлеб, однако, произнеся первое слово названия музея, прервал повествование и уже после паузы и небольшого колебания произнес название музея на русском языке. Подобный случай можно также назвать самокоррекцией, поскольку информант решил, что приведенное первым латышское название может быть непонятно присутствующим исследователям (заметим, что в примере (3) латышское название было употреблено вторым в ряду). Данный пример лишь частично соответствует критериям «повтора», поскольку первая (латышская) часть произнесена не полностью. На вопрос о том, можно ли считать эти два фрагмента переключением языкового кода, следует скорее ответить отрицательно, поскольку речь идет не о свободно комбинируемых речевых средствах, а о воспроизведении устоявших сочетаний (название хора, название музея). Тем не менее в приводимых примерах никакой эксплицитной метаязыковой информации не содержится. Приведенный пример в целом соответствует схеме, которую используют информанты при оговорках51.

В других примерах из этой группы метаязыковая информация находит свое эксплицитное выражение.

(5) И. А как называется?

М. Деревня Барисы | по-латышски Barisi (Прейли).

(6) Ехать | не доезжая <.. .> две остановки | а усадьба моя называется Кирши52 | на русский язык с латышского перевести | это вишни (Даугавпилс).

(7) Кстати тоже | я думал что она полька а он старовер | хотя его Янис | Янка Янка его все [зовут] | а он | ну как бы | Янис53 это Иван по-латышски | его все Янка Янка [зовут] (Даугавпилс).

Здесь стратегия повтора осложнена комментариями самих информантов, поясняющих латышские или русские имена собственные: в (5), (6) - географические названия, а в (7) - личное имя. Собеседники во всех трех случаях отмечают лингвистическую принадлежность личного имени/топонима. Речь везде идет о латышском/русском аналоге, что и считают нужным подчеркнуть информанты. Очевидно, что и этом случае вряд ли можно говорить о переключении кода, хотя бы потому, что речь идет о единичных лексемах.

Более развернутые метаязыковые комментарии могут появляться, если поиск переводного аналога затягивается. Подобный пример представлен в следующем диалоге:

(8) О: Потом есть у них | очень у латышей очень распространена | это так называемые zalumballes | это | э-э | я даже не знаю | как это на русский [перевести].

Е: Bals | зелё- зелёный бал.

О: Ну типа зелёный бал zalumballe | да | это когда все выходят куда-то вот на || на природу | на тусовку | где обязательно горит огромный костёр | играют латышские песни | там пляски | да? то есть это фактически в каждом пагасте | в каждом э-э. Е: Волости. О: Волости. Е: В каждой волости.

О: В каждой волости | вот | например | вот <.> они ездили в Вышки | Вышки там было так называем - sadziedasanas kolhoza | спевка в колхозе | ну что-то такое | да? | ну уже на современный манер (Даугавпилс).

В примере (8) мы наблюдаем сразу три подобных случая. Представлен фрагмент рассказа информанта (О.) о культурных мероприятиях латышей в Латгалии. Последняя реплика информанта демонстрирует стратегию повтора в чистом виде, без дополнительных пояснений, русский аналог следует после латышского. Отметим, что и здесь речь также идет об устоявшемся названии, в данном случае -культурного мероприятия (Sadzied asanas kolhoza). Что же касается двух других слов, то возникшие колебания при поиске аналога повлекли за собой развернутые метаязыковые комментарии с привлечением второго информанта (Е.). В своей первой реплике О. употребляет латышское слово54, перевод которого вызвал у нее затруднения, вербально реализованных в следующем комментарии: это | э-э я даже не знаю | как это на русский55 (Е. И. Иванцова называет такие элементы высказываний маркерами неуверенности56). На помощь приходит другой информант, подсказавший, как правильно можно было бы перевести на русский язык. Во второй своей реплике О. повторяет подсказанный перевод на русский язык, а затем практически без паузы снова воспроизводит латышскую лексему, что укладывается в параметры ситуации повтора, как мы ее наблюдали в примере (3). После этого следует разъяснение. Однако в конце второй реплики снова возникает аналогичная ситуация, на этот раз «проблемным» словом стал латышский термин административно-территориального деления pagasts57. После его произнесения во фразе последовала самокоррекция - повтор зависимого слова с последующей паузой. Показательно, что как zajumballe, так и лексема pagasts в речи информанта адаптируются к грамматической системе русского языка: так называемые , zajumballes , | в каждом , пагасте , | в каждом

pl. J pl. 1 m.sg.loc. m.sg.loc. 1 m.

sgloc Здесь снова повторяется стратегия, когда Е. подсказывает перевод слова, далее О. употребляет только русский перевод (волость). Трудности при поиске аналога в русском языке возникают из-за того, что во всех рассмотренных случаях речь идет о латышских реалиях.

В целом подобные метаязыковые комментарии (например, в (8)) характерны для информантов, активно владеющих латышским языком. В нашем случае это касается собеседников 30-40 лет. Что же касается более старшего поколения, то их языковая компетенция в латышском языке ограничена, что отражено в метаязыковых сигналах следующего фрагмента интервью:

(9) И1. У нас и подарок для вас! И2. Это льняное [полотенце]. К. Льняное | да | liels paldies jums. И2. Nav par ko. К. Ne ne ne loti skaista | ee | e | mani bus loti dargs | э-э | так | счас скажу || по-лат... | подарок. И2. Davana. К. Во! davana [смех].

(9) И1. У нас и подарок для вас! И2. Это льняное [полотенце]. К. Льняное, да, большое спасибо вам.

И2. Не за что.

К. Нет, нет, нет, очень красивая, э-э, э, для меня будет очень дорогим, э-э, так, счас скажу... по-лат..., подарок. И2. Подарок.

К. Во! подарок [смех] (Скрудали-енская волость)._

Узнав, что с одним из исследователей можно говорить по-латышски, информант меняет языковой код, чтобы выразить свою благодарность за сувенир, но уже во второй паузе отчетливо проявляется неуверенное владение вторым языком: заминка, пауза, очередное переключение кода, поиск подходящего слова по-русски. Все приведенные метаязыковые комментарии являются, по сути, «мыслями вслух», демонстрирующими процесс порождения речи на L2 и свидетельсвующими о явном перевесе в языковом сознании L1. Подбирая слово, К. произносит по-русски слово, которое она хотела вспомнить. После чего на помощь приходит И2, подсказав « проблемную» лексему58. Обращает на себя внимание также грамматическое согласованное по роду во второй реплике К. Первое прилагательное употреблено в женском роде, тогда как второе - в мужском, при этом главное слово, с которым они согласуются, по-латышски еще не названо, поскольку именно его и не может вспомнить собеседница. Вероятно, здесь сказывается амбивалентность языкового сознания, в латышском языке слово davana - женского рода, а в русском слово подарок - мужского рода.

Второй наиболее часто встречающийся случай метаязыковой рефлексии информантов, обусловленной межъязыковым взаимодействием, - это этимологизирование. Определенные диалектные лексемы в русском языке совпадают с аналогичными по семантике лексемами в латышском и латгальском. Данная особенность отмечается информантами. Приведем следующие примеры:

(10) В. Брюква была | так она и есть брюква.

И. Просто я слышал есть калика.

В. Каливка.

Ва. По-латышски kalis.

B. Морковь тоже бабушка говорила баркан | но это от латышского слова | по-латышски burkans | а они говорили баркан | это просто они уже слышали морковка | может быть на базаре продавали | там вот говорили (Прейли).

(11) Т1. Я знаю что когда картошку выкопали | это покопки | надо стол накрыть | а когда поросенка зарезали | это абады | опять же.

C. Абады это по-латвийски.

Т1. Это отсюда | это местное слово | это местное | это латыши говорят (Малиновская волость).

(12) Морковь? бар-бар как-то баркан | баршны были | ну это что-то латышское burkani | баршны || белорусское | наверное | что-то (Даугавпилс).

(13) Может быть | я знаю те слова | которые ни || это вот шнка | например | это которого э-э-э нету | это-о-о | не знаю | кажется | из белорусского это-о-о | бидон | шнка | да | это с латышского kanna | потом бурак | это свекла (Науенская волость).

(14) В латгальском есть agrista и в белорусском есть агриста | это крыжовник | помню даже бабушка агристом называла крыжовник | потом | э | бацэн | это-о | аист | который ну на | два | два пальца на | на латгальском bacen | бацян | соответственно | на белорусском (На-уенская волость).

Собеседники, рассуждая о лексемах, в определенный момент активируют этимологическую способность метаязыкового сознания и устанавливают межъязыковые параллели. При этом подобной задачи в ходе интервью не ставилось, информанты спонтанно принимают решение дать этимологию слова. Показательно, что из всего многообразия диалектных лексем объектами «наивной» этимологизации становятся только некоторые. При этом этимология, представляемая информантом, отражает лишь поверхностный уровень восприятия бытования лексемы. В приводимых фрагментах лексемами, вокруг которых строится этимологически ориентированная метаязыковая рефлексия информантов, являются: кали(в)ка (10), баркан (10), (12), абады (11), канка (13), агрист, батьян (14). Рассмотрим их более детально.

Лексемы с корнем боркан/баркан (морковь) фиксируются, по данным СРНГ, на территории Новгородской, Псковской, Калужской, Тверской, Ленинградской областей, для них указаны финское (рвгк-капа) и эстонское (рв^ап$) соответствия59. В «Псковском областном словаре» приведена карта ареального распространения лексемы по территории всей области (с большей концентрацией на севере и севе-ро-востоке)60. Отмечена она и «Новгородском областном словаре»61. В «Материалах для словаря русских старожильческих говоров Прибалтики» зафиксировано бытование этой лексемы в русских говорах Эстонии и Латвии62. Что касается латгальского языка, то здесь мы находим формы Ъаткат, Ъагкат, Ъагкивт, в отличие от литературного латышского Ъигкат63. Калика (брюква) фиксируется в СРНГ в формах каливка, калига, калика на северо-западе России, а также на Ура -ле64. Распространена она и в русских говорах Прибалтики65, отмечается и в Псковском и Новгородском областных словарях66. Агрест, агрус, огрез (крыжовник) представлены также на западе и северо-западе России, кроме того, отмечены они и в южнорусских говорах. В СРНГ приводятся польские и латинские источники этимологии данного слова67. В «Псковском областном словаре» мы нашли примеры бытования этого слова в Невельском и Себежском районах68, фиксируется оно и в смоленских говорах69. Среди старожильческого населения Прибалтики распространены также формы аграст и агрист70, многочисленные варианты представлены и в латгальских говорах agristys, agreskys, agrвsti, agruskys, agristi, agrusci, agrвzdi, agrйsti. agrestill, которые противопоставлены литературному латышскому ërkskвgas. Канка/канна (бидон) встречается в русских говорах на территории Латвии72 и в псковских говорах73. Лексема батъян/ботъян (аист) зарегистрирована в Псковской74 и Смоленской областях75, в русских говорах Прибалтики76, а также в латгальских говорах в форме Ъа^ат, Ъа^ат11. Что же касается лексемы абады, то нами было отмечено ее бытование только в латгальских говорах (aЪаdys, aЪаds, aЪаdi) со значением «блюдо из только что убитого (для охотников -застреленного) животного»78. В «Лингвотерриториальном словаре Латгалии» приводится толкование, согласно которому так называется первое угощение на «похоронах свиньи», а также сырое мясо, которое приносят соседям после «похорон свиньи»79. Там же даются две латышские этимологии этого слова. В диалектных словарях русского языка данного слова обнаружено не было. Таким образом, почти все лексемы (за исключением лексемы абады), ставшие объектом метаязыковой рефлексии и этимологизирования и возводимые

информантами к латышскому / латгальскому источнику, помимо территории собственно старожильческих русских говоров Латвии распространены также в приграничной с Латвией Псковской области, на северо-западе, западе России, а также в некоторых других районах, в которых определенно можно исключить латышское языковое влияние. Латышское / латгальское влияние описывается следующим образом: Х80 по-латышски | это от латышского слова (10), Хэто по-латвийски | это местное слово | это латыши говорят (11), ну это что-то латышское (12), это с латышского (13), в латгальском есть Х | на латгальском Х (14). Помимо латышского/латгальского влияния в трех случаях (11, 13, 14) устанавливаются белорусские соответствия: белорусское | наверное (12), кажется | из белорусского (13), Х на белорусском (14). Очевидно, что к подобной этимологизации со стороны информантов стоит относиться с осторожностью81, нас в данном случае интересует только спонтанный выбор некоторых слов и установление межъязыковых параллелей. Отметим, что во всех приведенных примерах, за исключением (10), собеседники самостоятельно отбирали слова. В примере (10) инициатором метая-зыковой рефлексии стал исследователь. Б. Синочкина отмечает, что мотивированное слово считается своим, а немотивированное приписывается языку соседей82.

Рассмотрение фактов метаязыковой рефлексии, обусловленной языковыми контактами, завершим отрывком разговора между исследователем и информантом о достопримечательностях Латгалии:

(15) Ф. Да | Латгалия тоже | там простой народ | там очень простой народ | Латгалия | туда вот Резекне там | там вот это Аглона | где эта бажьница | вот туда заедьте | уой там интяресно посмотреть | там красивые места и базьница большая | это костёл. И. Это костёл?

Ф. Костёл | да | базьница называется по-ихнему.

Говоря об одном из самых известных мест Латгалии, католической церкви Вознесения Богородицы в Аглоне, информант использует слова бажьница, базьница (латыш. ЪaznTca, латгал. Ъогпеюа, Ъozneica, Ъате1са8Ъ). В первый раз она употреблена без какого-либо комментария, во второй раз следует разъяснение (это костёл). Дополнительный комментарий и вторая реплика Ф. вызвана тем, что исследователь переспрашивает. Ф. подтверждает и указывает на лингвистическую принадлежность лексемы (называется по-ихнему),

актуализируя таким образом оппозицию «свой-чужой» на лингвистическом уровне. Следует отметить, что само слово произнесено с палатализацией, не характерной для латышского языка.

Далее будут рассмотрены метаязыковые высказывания, комментарии информантов, относящиеся к диалектным словам русского языка, без привлечения межъязыковых параллелей. Очевидно, что старожильческие русские говоры (система говоров подробно описана В. Чекмонасом84) функционируют еще в сельской местности, по большей части среди пожилых людей. Однако нами были отмечены черты исходной диалектной системы и в говоре молодого поколения даже в городской среде (конечно, в сильно редуцированном виде, например: перенос ударения на окончания у слов женского рода в вин. п. ед. ч., использование форм на - вши для выражения прошедшего времени, употребление диалектной лексики (например, покерую (поруковожу), ставка (пруд), шашок (хорек) и т. д.). Таким образом, речь пойдет о взаимодействии языков в сознании информантов. Приведем примеры спонтанных, не направленных исследователем нар-ративов собеседников, которые в нашем корпусе достаточно много-численны85:

(16) Посушить | яво много пить няльзя | если у кого язва желудка или что | это излечивает | мой батя86 | отец | этой частотел | пил (Прейли).

(17) Отец валенцы87 | тоже валенки одеёт | шубу | и бегом оне к попу | значит | хорошо там в центре | попа за бороду с печки. (Малиновская волость).

(18) Первым делом землю в руку брал | ну и по растениям | если зацвел хвощ | такой пупоши88 назывались | иди пахай землю | отец колхозные поля вспахивал плугом и лошадьми <.> на этих полевых хвощах появляются пупоши | вот он всегда говорил | пора детей выводить на пупоши | это значит что нужно идти в поле и есть этот хвощ (Прейли).

В первых двух фрагментах (16, 17) представлена стратегия повтора, информанты, по сути, приводят синонимические ряды89. Информант, употребив вначале диалектное, оцениваемое им как разговорное слово, после паузы предлагает общелитературный вариант. В

(18) примере мы видим стратегию повтора, осложненную констатацией наименования, в дальнейшем нарративе эта лексема функционирует параллельно с общелитературным словом.

Еще одна распространенная речевая стратегия маркирования диалектизмов - просигнализировать об их употреблении при помощи метаязыковых комментариев. Эти комментарии чаще всего предстают в виде вопроса о литературном (общеизвестном) соответствии данных лексем:

(19) Ну когда поставили эти | как они называются | шпары | то есть эти | как это будет по-русски | я не знаю [смех] (Вышки).

(20) Подосиновики | боровики | обабки | ну а потом и | и осени мо-чёники | как они называются? | мочёники90 и мочёники | а как правильно называются | мочёники называли (Малиновская волость).

(21) А эти богатки91 | я опять же не скажу | как называется латинское название этого растения | я вообще не обращаю внимания | эти богатки обязательно заталкливались за облипок92 | или как он называется | двери | вот дверь | вот перекладина [показывает наверх] | да | и вот туда наверх | ну как | загадывали | какое будет здоровье в этом году каждому члену семьи (Прейли).

В примере (19) наблюдаются пример хезитации, собеседник не может подобрать литературный аналог для слова шпары (стропила)93, рассказывая о том, как при завершении строительных работ на крышу водружали венок из еловых веток. Просигнализировав о том, что трудно найти литературный аналог (как это будет по-русски | я не знаю), информант завершает высказывание невербальным маркером, смехом, который часто сопровождает подобные ситуации хезитации94. Интересно, что информант в 21-м фрагменте на коротком промежутке дважды маркирует подобным образом диалектные лексемы. Общим для этих случаев является то, что литературное соответствие не найдено, либо из контекста самого описания понятно, о чем может идти речь; так, в примере (20) речь идет о грибах, поскольку маркируемое слово используется при перечислении разновидностей грибов, а в примере (21) слову облипок дается толкование, сопровождаемое жестами, рисующими форму и местонахождение предмета в комнате. Соответственно, эти слова не находятся на периферии языкового сознания и активно используются информантами.

Что касается собственно характеристики диалектной речи, то она в метаязыковом сознании информантов противопоставлена литературному русскому языку, на котором, в частности, говорят исследователи. При противопоставлении могут актуализироваться несколько параметров: время (раньше/сейчас, в старину), возраст (старики/дети), правильность/неправильность речи, соотношение город/ деревня. Приведем примеры:

(22) Бурачки95 | а потом уже уот | сьвякла | появилося | слово сьвяк-ла | намест бураков | от (Малиновская волость).

(23) Она [бабушка] говорила крестьбины96 | это я уже говорю крестины | а она говорила крестьбина или как там (Вышки).

(24) Называли паска | кулич это уже в современном языке (Даугавпилс).

(25) Это раньшее время так называли старики | шамурлы сварил | приду в гости [смех] | не сварил | не приду (Прейли).

(26) Но старики вот байня97 говорили (Даугавпилс).

(27) З: Кузик98 называли в деревне... А: Кузик мы её называли | кузик.

З: По-простому? | ну она как-то по-другому немножко | по-научному (Даугавпилс).

(28) Красная | чёрная сморода99 | а это поречки100 | от так называли раньше | поречки сморода (Малиновская волость).

(29) Ну уже мы давно говорим сьвёкла | вообшэ | праилъна говорится сьвёкла | а раньше да | звали бурак (Скрудалиенская волость).

(30) Ох | я забыл! | это ж по-староверски101 баркан! (Малиновская волость).

(31) По-белорусски-то бусел | а по-нашему | по-староверски батьян (Малиновская волость).

(32) Ячнёвая | ячнёвая | вот мне | вы подумай! | это ж ня так | [улыбка] по грамматике надо! [смех] (Прейли).

(33) Они иногда таким || ну как сказать || чисто деревенским языком говорят (Даугавпилс).

За исключением двух последних примеров (32, 33), в самой фразе приводятся диалектные лексемы, вокруг которых развертывается метаязыковая рефлексия собеседников. По приводимым фрагментам видно, что диалектные слова определяются информантами как вышедшие из употребления (22, 28), как присущие только речевому репертуару пожилых людей (23, 25, 26) и противопоставлены современному языку (24)102. Конструкции, которыми описываются устаревшие слова, выглядят следующим образом: раньше X - сейчас У103. Кроме того, в высказываниях можно найти восприятие литературного языка как правильного, например в (29). Показателен в этом отношении пример (32), когда литературная норма понимается как по грамматике104 (ср. то же в работах Е. Д. Бондаренко и Б. Синочки-ной105). Отмечено также восприятие диалектизмов как деревенских, простых слов (27), а сам язык называется деревенским (33)106. Примеры (30) и (31) интересны тем, что в них противопоставление выводится на уровень этноконфессиональной идентичности. Практически все перечисленные слова могут получить «ярлык» «староверское слово». Примечательно, что эти слова воспринимаются как «наши» и таким образом противопоставлены сразу лексике других этнических общностей региона (славянских и неславянских), литературной норме, а также словарю присутствующих при разговоре исследователей.

Отдельным случаем в метаязыковой рефлексии информантов является актуализация диалектных лексем в ряду перечисления. Эти лексемы возникают спонтанно в сознании информанта, когда тема беседы с исследователем касается языковых особенностей конкретной местности (напомним, что речь идет об интервью открытого типа). Например:

(34) Простошша107 была | но это опять-таки вот эти | те люди | более старшего поколения | которые | к бабушке с дедушкой к примеру приходил брат старший | он говорил простошша | и птушка была | не птичка | а птушка | тоже он говорил (Санаужа).

(35) А дедушка как называл спички? | серянки раньше | не спички а серянки | называл | потом он | подожди | что ж он еще называл? | мы все смеялися | ой! | много чего! а потом ботинки называл камсгши | ой много чего! (Даугавпилс).

Во фрагменте (34) лексема простокиша ранее была объектом интереса исследователя, информанту был задан вопрос о том, как раньше называли простоквашу. Собеседница рассказала, что это слово употребляли раньше старшие люди, и далее ее внимание переключилось на поиск других подобных соответствий. Из всего многообразия ее метаязыковое сознание «выхватило» лексему птушка108. Для лексемы информант приводит литературное соответствие. Пример (35) представляет типологически тот же случай, однако различие заключается в том, что он не был спровоцирован интересом исследователя к определенным языковым явлениям, а явился частью общего разговора о старине, обычаях. Возникает образ дедушки, который употреблял необычные для современного языка информантов лексемы109, чем обозначается временная дистанция. Очевидно, что сразу вспомнить диалектную лексему не получается, поэтому мы находим маркер затруднения в виде вопроса (дедушка как называл спички?) Кроме того, сам приводимый отрывок очень эмоционально излагается: рассказ ведется в полушутливом тоне, с улыбкой. Информант говорит, что даже в то время, когда дедушка был жив, слово серянкиш вызывало у них смех. Вторым словом, которое было актуализировано в этом ряду, является камашит. И в первом и во втором случае приведен общелитературный эквивалент.

К последним двум примерам примыкают развернутые наррати-вы о словах. По содержанию они могут быть похожи на рассмотренные выше примеры, одна их структура несколько иная. Их основой является более развернутый, детализированный сюжет, например история из жизни информанта, иллюстрирующая описание контекстов его употребления. В обоих случаях в центре внимания метаязы-кового сознания информантов находится лексема дянки112.

(36) О! | они дянки | рукавицы говорят дянки | а я говору [смех] || что это за дянки такие? | а у них дянки | рукавицы <.. .> я уже запомнила | я сразу не знала что такое дянки | рукавицы | варежки (Бикерниек-ская волость).

(37) Вот это ешо я помню | что варежки назывались || дяночки <...> дяночки | дяночки | это я помню | поехали кататься || папин | брат двоюродный приехал из города на розвальнях зимой <...> ну и поехали кататься | и меня с собой взяли | а мне было лет шесть | наверное | да | ну вот катались | катались | возвращают домой | мама встречает уже вот | а у меня одна рука в варежке | а другая голая

[недовольным голосом] «А где вторая? | Где вторая дяночка?» [писклявым голосом] - «Не знаю» | - «Ах вот оно что! | Ты уже ребёнку и дяночку потерял!» | Это было (Даугавпилс).

Как в (36), так и в (37) примере приводится рассказ-иллюстрация употребления диалектного слова. Мы видим наряду с диалектным словом общелитературный аналог. В ходе интервью, участниками которого были три человека, собеседница З., родом из Белоруссии, говорит о своем языковом опыте «со стороны», о восприятии языка той русскоязычной деревни современного Даугавпилсского края, где она оказалась после замужества (36). Ее реакция является примером межъязыкового и междиалектного взаимодействия, отражает ее восприятие местных языковых реалий, в данном случае лексемы дянки, вокруг которой строится нарратив, эта лексема вызывает смех собеседницы. Еще более развернутый сюжет находим в последнем фрагменте (37). Рассказана история из детства информанта, приводится также прямая речь самого информанта и ее матери с соответствующей разной интонацией. Здесь мы видим помимо собеседницы троих действующих лиц (отца, его двоюродного брата, мать). Актуализация заявленной в самом начале рассказа диалектной лексемы происходит в прямой речи матери. Вероятно, общая тематика беседы, а также эта картина из детства и спровоцировали рассказ, который можно назвать метаязыковым рассказом, иллюстрирующим употребление конкретной лексемы. При цитировании мы отмечаем такие явления метаязыкового сознания, как изменение интонации и

113

использование характерных лексем, жестов113.

В настоящей статье были рассмотрены высказывания двух видов: первая разновидность обусловлена языковой ситуацией в регионе и касается межъязыкового взаимодействия (русско-латышского), которое выражается в переключении языкового кода (чаще всего объектом переключения становятся названия культурных мероприятий, учреждений, имена собственные, топонимы - одним словом, местные реалии) и в этимологизации диалектных лексем (им присваивается происхождение, обусловленное контактами с латышским / латгальским, реже с белорусским языком), при этом данная этимология часто носит «наивный» характер. Второй разновидностью является собственно внутриязыковой уровень взаимодействия (местный старожильческий русский говор - русский литературный язык).

Таким образом, в статье представлена типология метаязыковых высказываний в устной речи старообрядцев Латгалии. Для нас было

важным показать, как на конкретном материале раскрывается лексическое и прагматическое наполнение подобных высказываний. Если говорить о методологии вычленения подобного рода высказываний, то следует учитывать невербальный компонент, а также более широкий контекст диалога/монолога, что позволит раскрыть глубже причину возникновения высказываний и особенности их реализации. В данных высказываниях проявляется идентичность информантов, в них отражается противопоставление «свой - чужой». Если переключение кода и связанные с ним метаязыковые высказывания и сигналы можно считать характерными для многих носителей русского языка в Латвии (не только в Латгалии), то характеристика диалектных слов отражает специфику русского языка старожильческих говоров Латгалии. Кроме того, анализ данных явлений показывает их частотность в устной речи информантов.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 См., например: Бондаренко Е. Д. Наивная лингвистика диалек-тоносителей: этносоциолингвистический аспект: дис. ... канд. филол. наук. Екатеринбург, 2015; Букринская И. А., Кармакова О. Е. Метаязы-ковое сознание и его отражение в диалектном тексте // Слова. Концепты. Мифы. К 60-летию А. Ф. Журавлева. М., 2011. С. 61-73; Костомаров П. И. Особенности экспликации метаязыкового сознания в речи представителей российских немцев Сибири: жанровый аспект // Вестник Томского гос. пед. у-та (TSPU Bulletin). 2013. № 10 (138). С. 67-70; Мызникова Я. В. Лексикографические рефлексии диалектоносителя // Вестник Оренбургского государственного педагогического университета. Электронный научный журнал. 2015. № 3 (15). С. 151-154.

2 См. Александров О. А., Рихтер С. О. Метаязыковое лексическое поле: анализ речи российских немцев Томской области // Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов, 2014. № 1 (31): в 2 ч. Ч. 2. C. 16-20; Александров О. А. Скрытые показания обыденного мета-языкового сознания томских немцев // Вестник науки Сибири. Серия «Филология. Педагогика». 2015. Спецвыпуск (15). С. 266-274.

3 Например: Костанди Е. И. Метаязыковые единицы в разговорной речи диаспоры // Scientific Papers University of Latvia. Linguistics. 2012. № 772. С. 16-23.

4 Иванцов Е. В. Феномен диалектной языковой личности. Томск, 2002.

5 Из работ, в которых освещаются подобные явления, можно назвать следующие: Синочкина Б. Речь как зеркало самоидентификации (староверы Литвы о себе) // Respectus Philologicus. 2002. 1 (6). С. 152-161; Королева Е. Е. Диалектные черты городского просторечия г. Даугавпил-са // Valoda-1998. Humanitaras fakultates VIII zinatniskie lasijumi. Leksiko-logija, fonetika, gramatika. Daugavpils, 1998. С. 14-24; Королёва Е. Е. Лексика Прейльских говоров староверов (современное состояние) // Latvijas Universitates raksti. 707. sej.: Valodnieciba. Riga, 2006. С. 7-13.

6 См. статью о еврейских языках: Гехт М. Представления о еврейских языках // Утраченное соседство: евреи в культурной памяти жителей Латгалии. Материалы экспедиций 2011-2012 гг. М., 2013. С. 272-284.

7 См.: Cekmonas V. Russian varieties in the southeastern Baltic area: Rural dialects // The Circum-Baltic languages: typology and contact. Vol. 54. Vol. 1: Past and Present. Amsterdam; Philadelphia, 2001. P. 101-136; Немчен-ко В. Н., Синица А. И., Мурникова Т. Ф. Материалы для словаря русских старожильческих говоров Прибалтики. Рига, 1963. (Далее - МСРСГП.)

8 Гриценко П. Тексти як джерело дослвдження украшських говiрок Румунп // Павлюк М., Робчук I. Украшсьы говори Румунп. Дiя-лектш тексти. Едмонтон; Львiв; Нью-Йорк; Торонто, 2003. С. VII; Мыз-никова Я. В. Лексикографические рефлексии диалектоносителя // Вестник Оренбургского государственного педагогического университета. Электронный научный журнал. 2015. № 3 (15). С. 151.

9 Бондаренко Е. Д. Наивная лингвистика диалектоносителей... С. 245.

10 Cekmonas V. Russian varieties.. P. 103.

11 Заварина А. А. Русское население Восточной Латвии во второй половине XIX - начале XX в. Рига, 1986. С. 21.

12 Данные приведены по: Iedzivotaju kultüretniskie un migracijas raditaji // Latvijas 2011. gada tautas skaitisanas rezultati. Riga, 2016. 94-118. lp.

13 См. Jankowiak М. Gwary bialoruskie na Lotwie w rejonie Kraslw-skim. Studium Sociolingwistyczne. Warszawa, 2009; Kurczewski J. Poles in Latgalia: marking their identity in multicultural everyday life // Ethnicity. 2009. № 2. P. 58-73.

14 В экспедиции работали д. ф. н. А. А. Плотникова, к. ф. н. Т. С. Ганенкова, к. ф. н. Г. П. Пилипенко. Более подробно об экспедиции см.: Пилипенко Г. П. Полевое исследование старообрядцев в Латвии // Славянский альманах. 2016. Вып. 3-4. С. 504-509; Плотникова А. А. Об экспедиции к латгальским староверам // Живая старина. 2016. № 4. С. 50-54; Ганенкова Т. С. Полевые заметки о языке старообрядцев Латгалии // Staroobrz^dowcy za granice III: historia, religia, j^zyk, kultura. Torun (в печати). Благодарность за проведение экспедиции исследова-

тели выражают д-ру Элине Васильевой (Даугавпилсский университет), Владиславу Иванову (Науенский краеведческий музей), Текле Бекеше (Прейльский музей истории и прикладного искусства), Вадиму Максимову (Прейльский музей истории и прикладного искусства).

15 В этой связи приведем высказывание А. А. Кибрика и В. И. Под-лесской: «Дискурсивная транскрипция должна отражать в максимальной степени процессы порождения дискурса» (Кибрик А. А., Подлес-ская В. И. Рассказы о сновидениях: введение в проблематику // Рассказы о сновидениях. Корпусное исследование устного русского дискурса / ред. А. А. Кибрик, В. И. Подлесская. М., 2009. С. 31).

16 Так, Т. Петрович отмечает, что любой разговор, начатый с информантом о языке, имеет целью расположить к себе собеседника, поскольку затрагивает нейтральные темы, на которые информанты реагируют позитивно. См.: Petrovic T. Srbi u beloj Krajini. Jezicka ideologija u procesu zamene jezika. Beograd, 2009. S. 144.

17 Якобсон Р. Язык и бессознательное. М., 1996. С. 21.

18 Там же. С. 21

19 См.: Фершуерен Дж. Заметки о роли метапрагматической осведомленности в использовании языка // Критика и семиотика. 2001. № 3/4. С. 88; Lucy J.A. Reflexive language and human disciplines // Reflexive language: reported speech and metapragmatics. Cambridge, 1993. P. 17.

20 Фершуерен Дж. Заметки о роли метапрагматической осведомленности... С. 85.

21 Богданова-Бегларян Н. В. Прагматемы в устной повседневной речи: определение понятия и общая типология // Вестник Пермского университета. Российская и зарубежная филология. 2014. Вып. 3 (27). С. 10.

22 Бондаренко Е. Д. Наивная лингвистика диалектоносителей... С. 26.

23 Petrovic T. Srbi u beloj Krajini. S. 137.

24 Бондаренко Е. Д. Наивная лингвистика диалектоносителей... С. 19.

25 Ривлина А. А. Языковой контакт в «наивном» метаязыковом отражении (на материале взаимодействия современного русского языка с английским) // Социальные и гуманитарные науки на Дальнем Востоке. 2011. № 4 (32). С. 86.

26 Фершуерен Дж. Заметки о роли метапрагматической осведомленности. С. 90.

27 Petrovic T. Srbi u beloj Krajini. S. 140.

28 Бондаренко Е. Д. Наивная лингвистика диалектоносителей. С. 27-28.

29 Ростова А. Н. Метатекст как форма экспликации метаязыково-го сознания (на материале русских говоров Сибири). Томск, 2000. С. 55.

30 Иванцова Е. В. Феномен диалектной языковой личности. Томск, 2002. С. 293.

31 Вепрева И. Т. Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху. М., 2006. С. 318.

32 Там же. С. 76.

33 Иванцова Е. В. Феномен диалектной языковой личности... С. 265.

34 Фершуерен Дж. Заметки о роли метапрагматической осведомленности. С. 95.

35 Там же. С. 101.

36 Бондаренко Е. Д. Наивная лингвистика диалектоносителей... С. 46.

37 Гриценко П. Тексти як джерело дослвдження... С. IX.

38 См. Александров О. А. Скрытые показания обыденного метая-зыкового сознания томских немцев. С. 268; Гриценко П. Тексти як джерело дослвдження... С. УП-УШ.

39 Например, Е. В. Иванцова отмечает, что в записях диалоги с собирателем отражались неполно (Иванцова Е. В. Феномен диалектной языковой личности. С. 205).

40 Рефлексия по поводу своих слов лучше всего представлена в ответах на прямой вопрос собирателя (Харламова М. А. Этническая самоидентификация и ее показатели в диалектном тексте // Ученые записки Казанского государственного университета. Т. 151. Кн. 3. 2009. С. 289). В этих случаях реализуются явные показания метаязыкового сознания, тогда как скрытые характерны для спонтанной речи. Отмечается, что они «менее разнообразны, но более частотны в естественных условиях говорения» (Иванцова Е. В. Феномен диалектной языковой личности. С. 293.).

41 В статье используется нестрогая фонетическая запись, отражаются лишь некоторые характерные для говора информантов явления (например, яканье). Латышские слова приводятся в официальной орфографии. Короткая пауза обозначена при помощи знака |, длительная пауза - ||. Пропущенные фрагменты нарратива, нерелевантные для анализа либо содержащие личные данные информанта, обозначены <.>.

42 Гульбишник (бульбишник, картофляник) - лепешка из вареного картофеля (МСРСГП . С. 32).

43 Это слово находим, в частности, в русскоязычной части «Линг-вотерриториального словаря Латгалии» в статье КиотуБ / Свадьба (Зшко-&еке1е А. КиотуБ. Свадьба // Latgales 1ingvoteritoria1a уаМшса. Лингвотерриториальный словарь Латгалии. 1. Яётекпе, 2012. 333. 1р.).

44 Так, объектом исследования в рамках изучения метаязыково-го сознания становятся либо скрытая (как, например: Александров О. А. Скрытые показания обыденного метаязыкового сознания томских немцев. С. 266-274), либо вербализированная сторона его проявления (Бондаренко Е. Д. Наивная лингвистика диалектоносителей: этносоцио-лингвистический аспект. С. 5).

45 См.: Александров О. А. Скрытые показания обыденного метаязыкового сознания томских немцев. С. 268; Petrovic T. Srbi u beloj Kra-jini. S. 144-145.

46 См.: Пилипенко Г. П. Переключение кода в русском языке старообрядцев Латгалии // Jezikoslovni zapiski. 2017. № 1 (в печати).

47 Giuszkowski M. Uwagi teoretyczne na temat zmiany kodu w monologach starowiercow mieszkaj^cych w Polsce // Acta Baltico-Slavica. 39. Warszawa, 2015. S. 159-173.

48 Gumperz J. J. Discourse Strategies. Cambridge, 1982. P. 78-79.

49 Плотникова А. А. Славянские островные ареалы: архаика и инновации. М., 2016. C. 97; Седакова И. А. Русская речь в балканском окружении // Карпатобалканский диалектный ландшафт: Язык и культура. Памяти Галины Петровны Клепиковой. М., 2008. C. 212.

50 Богданова-Бегларян Н. В. Вербальные хезитативы русской устной речи: реализация поисковой функции и «рефлекс поиска» // Язык и метод: Русский язык в лингвистических исследованиях XXI в. Вып. 2. Krakow. 2015. С. 346

51 Ср.: Александров О. А. Скрытые показания обыденного метаязыкового сознания томских немцев. С. 272; Иванцова Е. В. Феномен диалектной языковой личности. С. 290.

52 Kirsi (латыш.).

53 Jänis (латыш.).

54 Имеется в виду вечеринка на природе с танцами: zalums (латыш.) - зелень, balle (латыш.) - бал.

55 Приведем здесь типологически сходный пример, когда происходит поиск слова. Отличие, однако, состоит в том, что информантом является не русский, а латышка, вышедшая замуж за старовера:

В. Ну тоже ж вербочки сьвентили, на Вербное вербочки там, берёзка распустится уже, распустит берёзку разом с вербочкой, или

там этот, как его называют? kadikis (можжевельник), как называется?

Вл. Не вспомню сразу, как по-русски (Науенская волость).

Собеседница обращается к присутствующим, чтобы ей помогли вспомнить перевод слова, однако и у них не получается вспомнить сло-

во. Здесь заметны такие метапрагматические знаки, сигнализирующие о проблемном слове.

56 Иванцова Е. В. Феномен диалектной языковой личности. С. 265.

57 Pagasts (латыш.) - волость.

58 Здесь мы наблюдаем реализацию стратегии «подсказывания», ср.: Гоффманнова Я. «Подсказывание», «поддакивание» и другие виды стратегии преодоления коммуникативных барьеров // Язык как средство трансляции культуры М., 2000. С. 138-140.

59 Словарь русских народных говоров (далее - СРНГ). Вып. 3: Блазнишка-Бятушка. Л., 1968. С. 99-100.

60 Псковский областной словарь (далее - ПОС). Вып. 1: А-Бибиш-ка. Л., 1967. С. 122.

61 Новгородский областной словарь. СПб., 2010. С. 60.

62 МСРСГП. С. 24.

63 Lukasevics V. Latgaliesu-latviesu vardnica. Daugavpils, 2011. 37. lp.

64 СРНГ. Вып. 12: Зубрёха-Калумаги. Л., 1977. С. 352-355.

65 МСРСГП. С. 114.

66 ПОС. Вып. 13: Зензубель-Карляцкий. Л., 2003. С. 419-420; Новгородский областной словарь. С. 360-361.

67 СРНГ. Вып. 1: А. Л., 1965. С. 202-203; СРНГ. Вып. 22: Обвивень-Обдалбливать. Л., 1987. С. 354.

68 ПОС. Вып. 1: А-Бибишка. Л. 1967, С. 51.

69 Словарь смоленских говоров. Вып. 1: А-Б. Смоленск, 1974. С. 63.

70 МСРСГП. С. 18. Нами была также зафиксирована форма ягрест.

71 Lukasevics V. Latgaliesu-latviesu vardnica. 24. lp.

72 СРНГ. Вып. 13: Калун-Кобза. Л., 1977. С. 42.

73 ПОС. Вып. 13: Зензубель-Карляцкий. Л., 2003. С. 453

74 ПОС. Вып. 1: А-Бибишка. Л., 1967. С. 148; СРНГ. Вып. 3: Блаз-нишка-Бятушка. Л., 1968. С. 139.

75 СРНГ. Вып. 3: Блазнишка-Бятушка. Л., 1968. С. 317.

76 МСРСГП. С. 25.

77 Lukasevics V. Latgaliesu-latviesu vardnica.. 36. lp.

78 Ibid. 23. lp.

79 Klavinska A. Abadys. Абады // Latgales lingvoteritoriala vardnica. Лингвотерриториальный словарь Латгалии. [Т.] 1. Rezekne, 2012. 20. lp.

80 Х в данном случае - этимологизируемое слово.

81 Иванцова Е. В. Феномен диалектной языковой личности. С. 285.

82 Синочкина Б. Речь как зеркало самоидентификации. С. 152-161.

83 Lukasevics V. Latgaliesu-latviesu vardnica. 42. lp.

84 См.: Cekmonas V. Russian varieties. P. 101-136.

85 Е. И. Иванцова, напротив, отмечает, что перевод редко встречается в дискурсе языковой личности (Иванцова Е. В. Феномен диалектной языковой личности. С. 150).

86 Зафиксировано в: МСРСГП. С. 25.

87 Форма валенцы, в частности, отмечена для русских говоров Латвии: СРНГ. Вып. 4: В-Военки. Л., 1969, С. 25; МСРСГП. С. 41.

88 ПупЫшка 1. Бутон, почка цветка. 2. Почка у дерева (МСРСГП. С. 266); Пупыш 3. Почка, завязь плода растения. 8. Растение Equisetum arvense L. сем. хвощевых, хвощ полевой (СРНГ. Вып. 33: Протка-Раз-лука. СПб., 1999. С. 134).

89 Ср., например: Иванцова Е. В. Феномен диалектной языковой личности. С. 139; Королёва Е. Е. Лексика Прейльских говоров староверов. С. 11.

90 1. Съедобный гриб с темной шляпкой. 2. Мн. ч. общее название для грибов, пригодных для посола (МСРСГП. С. 156-157).

91 Богатка. Полевой цветок, блошник (МСРСГП. С. 30).

92 Облипок, облипка. Косяк у окна, дверей (МСРСГП. С. 185).

93 МСРСГП. С. 355

94 Иванцова Е. В. Феномен диалектной языковой личности. С. 50,

290.

95 Свёкла (МСРСГП. С. 38-39).

96 Крестины (СРНГ. Вып. 15: Кортусы-Куделюшка. Л., 1979. С. 226).

97 Баня (МСРСГП. С. 23).

98 2. Кузик. 1. Сорт капусты (СРНГ. Вып. 18: Куделя-Лесной. Л., 1980. С. 23).

99 Сморода. 1. Чёрная смородина. 2. Смородина вообще (МСРСГП. С. 302-303).

100 Поречка. 1. Смородина. 2. Красная смородина (МСРСГП. С. 242).

101 Е. Е. Королёва отмечает, что слово старовер может употребляться как этноним (Королёва Е. Е. Языковое самосознание староверов Латгалии // Etnolingwistyka. № 20. Lublin, 2008. S. 237).

102 Ср.: Иванцова Е. В. Феномен диалектной языковой личности. С. 285.

103 Ср. примеры в работе: Королёва Е. Е. Лексика Прейльских говоров староверов. С. 9.

104 В данном случае приводится реакция информанта на исправление его речи другим собеседником. Здесь же присутствуют и невербальные маркеры (улыбка, смех).

105 См.: Бондаренко Е. Д. Наивная лингвистика диалектоноси-телей. С. 5; Синочкина Б. Речь как зеркало самоидентификации. С. 152-161.

106 Многочисленные примеры подобного противопоставления находим в работе Е. Д. Бондаренко, где выделяются следующие параметры: нормативность / ненормативность, письменная / устная форма, социальная принадлежность носителя, территория употребления (Бондаренко Е. Д. Наивная лингвистика диалектоносителей. С. 5455). Приведем несколько примеров из «Псковского областного словаря», в котором описаны упоминаемые нашими информантами лексемы: «Батян па-диривенскаму, а па писанью аист. Себ. Аннинск» (ПОС. Вып. 1: А-Бибишка. Л., 1967, С. 131), «В агароде-та картошка растет, капуста, маркофь, а у нас ешше баркан ее завут. Аш. Трубецкое» (ПОС. Вып. 1: А-Бибишка. Л., 1967. С. 120), «Тяперь брюква, а раньше было ка-лифка. Палк. Па-вашыму брюква - па-нашыму калифка. Н-Рж.» (ПОС. Вып. 13: Зензубель-Карляцкий. Л., 2003. С. 419).

107 Простокваша (МСРСГП. С. 263).

108 Птица (МСРСГП. С. 265).

109 Отметим, что самой собеседнице на момент интервью было более 80 лет.

110 Спички (МСРСГП. С. 292).

111 Ботинок (МСРСГП. С. 115).

112 Дяница, дяничина, дянка - варежка, рукавица (МСРСГП. С. 308). В СРНГ отмечено бытование этой лексемы также на северо-западе России, в Новгородской, Псковской, Тверской, Ленинградской и Вологодской областях, в Карелии (СРНГ. Вып. 9: Ерепеня-Загзазеться. Л., 1972. С. 308).

113 См.: Александров О. А. Скрытые показания обыденного метая-зыкового сознания томских немцев. С. 269-270; Иванцова Е. В. Феномен диалектной языковой личности. С. 206.

G. P. Pilipenko The metalinguistic utterances of Old Believers in Latgale

The article discusses the typology of metalinguistic utterances in the speech of Old believers in Latgale. The metalinguistic signals (reiteration, intonation, code-switching, hesitation, laughter) and utterances show an attitude of the informants toward the interlocutors, languages, language variants, and in general toward the linguistic situation. The metalinguistic utterances registered in the speech of Old believers living in Latgale, exist in implicit and explicit form. Most often the object of metalinguistic reflection becomes the lexical level of language.

Keywords: Russian language, metalinguistic comments, Latvian language, language, dialect, vocabulary.