CC BY
69
рельсы, тогда только и культура сдвинется» [ОГУ ГАИО, ф. 2802, оп. 2, ед. хр. 262, л. 52].
Исследование художественной жизни Иркутска в конце ХХ века позволяет нам сделать некоторые выводы, отметить ряд тенденций и закономерностей в деле сохранения и консервации культурного наследия.
Конец ХХ в. и переход к рыночной экономике отмечен распадом системы Союза художников и Художественного фонда. Художественная культура Иркутского региона теряет связь и с властью, и с экономикой. Власть не в силах сформулировать свой социальный заказ и дать художникам достойную идею, так как у современной российской власти нет единой внятной идеи. Региональная власть еще менее способна обозначить свою идеологическую направленность. Рынок «товаров культуры» также не готов сотрудничать с иркутскими художниками, так как находится под сильным влиянием американизованного
маркетинга и требует мощной информационно-рекламной поддержки для любого товара, лишь единичным представителям иркутской художественной интеллигенции удается совместить функции деятеля культуры, бизнеса и политики.
Можем ли мы ждать, что в условиях рыночного капитализма каждый деятель культуры сумеет соединить в одном лице художника, бизнесмена и политика? Вряд ли. Нет никаких оснований ожидать, что подобные уникальные случаи могут стать основой для дальнейшего развития региональной культуры. Следовательно, рано или поздно мы снова придем к необходимости воссоздания структуры, направленной на конвертацию культуры в деньги и во власть. Иначе здоровое развитие российского общества не состоится. Только воссоздание структуры, аналогичной Союзу художников, может обеспечить эффективную конвертацию трех сил и здоровое развитие общества.
Библиографический список
1. Каган М.С. Перспективы развития гуманитарных наук в XXI веке // Методология гуманитарного знания в перспективе XXI века. К 80-летию профессора Моисея Самойловича Кагана. Материалы международной научной конференции. 18 мая 2001 г. Санкт-Петербург. Серия «Symposium». Вып.12. СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского философского общества, 2001. C. 9-14.
2. Лукша П. Экономика культуры - штрихи к науке нового
века // Российское экспертное обозрение. 2007. № 6(23). С. 13-18.
3. Якобсон Л.И. Экономические методы управления в социально-культурной сфере. М.: Экономика, 1991. 365 с.
4. ЛГ - Литературная газета. 2007. № 20, 16 - 22 мая; № 24, 6 - 12 июня.
5. ОГУ ГАИО. Ф. 2802.
УДК 621.879
МЕТАФИЗИКА ТВОРЧЕСТВА В ПОЭЗИИ ИВАНА ЖДАНОВА
© О.Н. Меркулова1
Иркутский государственный университет, 664025, Россия, г. Иркутск, ул. Чкалова, 2.
Данная статья представляет собой описание творческого процесса как философии творчества-существования в художественном мире поэта-метафизика Ивана Жданова. Тайна творчества раскрывается как постижение тайны времени, то есть осознанного проживания мгновения настоящего во всей его полноте. Это означает открытие всеединства мира в проживании своей глубинной сущностной специфичности - экзистенции. Результат - рождение слова. Библиогр. 6 назв.
Ключевые слова: философия творчества-существования; метафизика; время; всеединство; экзистенция; слово.
CREATIVITY METAPHYSICS IN IVAN ZHDANOV'S POETRY O.N. Merkulova
Irkutsk State University, 2 Chkalov St., Irkutsk, Russia, 664025.
This article describes the creative process as a philosophy of creativity and existence in the artistic world of the poet and metaphysician Ivan Zhdanov. The mystery of creation is revealed as an insight in the mystery of time that is the conscious living of the present moment in its fullness. This means to open the world unity in living its deep essential specificity - the existence. And it results in the birth of a word. 6 sources.
Key words: philosophy of creativity and existence; metaphysics; time; unity; existence; word.
1Меркулова Ольга Николаева, старший преподаватель кафедры новейшей русской литературы, тел.: 89148873168, e-mail: [email protected]
Merkulova Olga, Senior Lecturer of the Department of Modern Russian Literature, tel.: 89148873168, e-mail: [email protected]
Метафизическая лирика отличается от лирики религиозной тем, что она изначально заявлена как лирика поэта. Поэт персонифицирует общий духовный потенциал и потому выполняет антропологическую миссию - представление человека в диалоге с Универсумом. Это посредническое положение поэта - между Миром и человеком - создаёт специфическое напряжение лирики: это сознание слабости человеческих сил в переживании и высказывании внечеловеческой сути переживаемого.
Владимир Аристов, говоря о стихах поэта-метафизика Ивана Жданова (1949 года рождения), замечает следующее: «Сам вопрос о воздействии человека на мир, о творчестве понимается в этих стихах, конечно, шире, чем обычно. В духовном движении, даже в простейшем шаге каждый человек является творцом» [2, с.120]. Действительно, в поэзии исследуемого автора творчество - это любой акт духовного созидания, поэтому субъект речи, говорящий от лица «просто человека», почти не отличим от лирического субъекта, говорящего от лица творца, собственно поэта.
Творческий акт осуществляется, прежде всего, как напряженный процесс вслушивания. «Непосредственное восприятие поверхностно, - пишет автор статьи «О специфике идиолекта И. Жданова», - оно исходит от реального бытия предмета и ничего не говорит о его сущности. Чтобы её уловить, надо проникнуть глубже непосредственного впечатления» [4, с.69]. Для метафизической поэзии, вникающей в мир неочевидного, характерна именно чуткость слуха как обнаружение в себе глубинного ощущения - резонанса от соприкосновения с миром. Это «настойчивое вслушивание в мир внешний оказывается равносильным вслушиванию в собственную душу, - пишет Александров, - пристальный поиск внятного звука адекватен поиску самого себя, своей экзистенциальной основы» [1, с.9]. «Вот ты и слышишь, сжимая в руке телефонную рукоять: / раненый сад вещества в тебя, как сердце стучит» [5, с.86].
Очевидно, речь идет о неком «внутреннем слухе», проникающем в суть вещей, как предельной духовной концентрации, акте трансцендирования, который инициирует особый взгляд («очами души»), преодолевающий привычное, условное видение. Основанием такого восприятия является открытое миру сознание. В поэтической системе Жданова это образ столпничества как «абсолютной исповедальности» («Ниша и столп», «Мнимые пространства») [5, с.39]. Открытость сознания содержит в себе установку на бесконечность и многомерность мира, «другого» и собственного «я», вопреки всем условностям восприятия.
Задача ждановского человека - осознать состояние этого глубинного резонанса с миром. Осознать -значит назвать, явить в слове. «Назвать - значит овеществить, а не развоплотить. Оставить, чтобы находился. Был, существовал, жил. Стал тем, что противоположно небытию. Время овеществляется в предметах, но оно и развоплощает их. Язык, слово дает им жизнь вечную», - пишет автор в книге «Воздух и ветер» [5, с.22].
Как видим, творчество в поэзии Ивана Жданова понимается как духовный акт «услышания», уловления, ожидания слова («поиск внятного звука»). «Задрал бы он его, как волка на охоте, / и в сердце бы вонзил кровавые персты. / Но звук сошел на нет. И вот на ровной ноте / он держится в тени, в провале пустоты» [5, с.28]. Такой экспрессивный план выражения, адекватный чувству предельной концентрации лирического субъекта, получает поиск слова в стихотворении «Крещение».
Состояние до слова характеризуется как тьма. «Обертоны смыслов» этой мифологемы подробно рассмотрены в статье Е.И. Радоновой «Свет и тьма в лирике И. Жданова», где в том числе «наблюдается устойчивая связь тьмы в её различных проявлениях с состоянием молчания, немоты, то есть с состоянием до слова» [6, с. 185]. «Тихий ангел - палец к губам -оборвет разговор, / ... / и от ангельских крылий, / как в минуту молчанья, на сердце темно. / Так мы жили» [5, с.141]. Связь света и звука в буквальном смысле осознана самим поэтом в прозе: «Ночью - в лесу ли, в городе, где угодно - всё равно: в лунную ли ночь, в пасмурный день - звуки ночные и звуки дневные разные. Звук и солнечный свет связаны. Но каким образом?» [5, с.21]. Итак, слово преображает тьму.
Например, в программном стихотворении «До слова» изображен болезненный процесс созревания «я» для слова. И он видится поэту во взаимодействии разных ипостасей одного и того же «я». Недаром появляется образ рикошета: «Ты - соловьиный свист, летящий рикошетом». Имеется в виду человеческое «я», являющееся суммой многих других отражений этого же «я». Нелинейность образа поддержана субъектной структурой произведения (переход от «ты» к «он» и от «ты» к «я»). Заметим, что перемене типов речи предшествует перелом синтаксической инерции - появление простых предложений на фоне сложных («Ты - соловьиный свист.» и «О, дайте только крест.»), что всегда свидетельствует о смысловой нагрузке.
Перед нами отчужденное от самого себя «я», которое осознает болезненный процесс преображения -рождения того же самого «я» (по тексту «ты»), для слова. «Ты» и «он» - образы «я» (объекта наблюдения), переживающего трагическую двойственность своего существования: «Как будто кто-то спит и видит этот сон, / где ты живешь один, не ведая при этом, / что день за днем ты ждешь, когда проснется он». Мотив двойственности поддержан и образом тени, в которой «слиты воедино» и «птица и полет». «Я» трагически переживающее свою бесконечность в теле эмпирического «я». Именно поэтому процесс (опыт, рождение) расширения-созревания «я» бытийного оборачивается драмой преодоления пустоты и немоты, окрашенных в образы быта: «Ты - сцена и актер в пустующем театре. / Ты занавес сорвешь, разыгрывая быт, / и пьяная тоска, горящая, как натрий, / в кромешной темноте по залу пролетит. /... / Но утлые гробы незаселенных кресел / не дрогнут, не вздохнут, не хрястнут пополам, / не двинутся туда, где ты опять развесил / крапленый кавардак, побитый молью
хлам. / И вот уже партер перерастает в гору, / подножием своим полсцены охватив, / и, с этой немотой поддерживая ссору, / свой вечный монолог ты катишь, как Сизиф». Образы театральной игры (сцена, актер, пустующий театр, драма, партер и т.д.) противопоставлены природным образам (степь, тучи, крылья берегов, свежестью разят, дно, берега, открытом поле), как искусственное, ненастоящее противопоставлено естественному, истинному.
Силовое напряжение между разными ипостасями единого «я» («я» осознаваемого и «я» переживаемого) создает динамику его закручивания-расширения-углубления («свивая в смерч», «продолжая дно, и берега креня») - состояние, ознаменованное рождением слова: «Но где-то в стороне от взгляда ледяного, / свивая в смерч твою горчичную тюрьму, / рождается впотьмах само собою слово / и тянется к тебе, и ты идешь к нему. / Ты падаешь, как степь, изъеденная зноем, / и всадники толпой соскакивают с туч / и свежестью разят пространство раздвижное, / и крылья берегов обхватывают луч». «Я», переживающее свою бесконечность в теле эмпирического «я», и «я», осознающее всё это, сливаются в едином творческом порыве. Взрыв, состояние коллапса - длительность мгновения освобождения, истины, полноты существования. Боль - залог преображения в слове: «О, дайте только крест! И я вздохну от боли / и, продолжая дно, и берега креня, / я брошу балаган - и там, в открытом поле...». Рождающееся слово животворяще. «...Слово освобождает (или как будто освобождает) от быта, от нетворческого «балагана» [1, с. 183]. Однако полнота недостижима («Но кто-то видит сон, и сон длинней меня»), вернее, неудержима, поэтому процесс перерождения «я» должен совершаться снова и снова, составляя существо человеческой жизни («Свой вечный монолог ты катишь, как Сизиф»). Недаром стихотворение носит название «До слова». Так автор акцентирует саму необходимость постоянного (бесконечного) творческого обновления человека как сути его существования.
Итак, творческий процесс в поэтической рецепции Ивана Жданова есть самоотчуждение «я», наблюдающего болезненную длительность перехода из одного состояния (эмпирическое) в другое (бытийное) того же самоуглубляющегося «я». Рождающееся в бытии, переживающее процесс духовного обновления «я» и самоотчуждающееся от него до отождествления с другим «я» встречаются в пространстве стиха, где они пребывают в постоянном диалоге, формируя расширяющуюся модель мира. Углубление - самопознание открывает личную сопричастность космосу («Не мир вокруг, а мир в нем.», «Нам же его (мира) смысл предстает из глубины и более естествен его рост из глубины, то есть в обратном порядке» [5, с. 135]), а самоотрешенность приближает к Богу («Увидеть себя со стороны - такое может только Бог. Бог? Но видеть себя таким взглядом - все равно, что видеть Его» [5, с.133]). Мир резонирует этой открывшейся полноте существования («Падает снег на темную воду., а навстречу ему - из глубины тоже падает снег восходит»), обретая онтологическую объемность, много-
мерность, восполняя, доосуществляя свой образ до целого («и как будто ты присутствуешь на празднике во-площенья дробящегося, ветвящегося абсолюта») [5, с.20].
Принципиально важно для творчества Жданова представить не просто сущностную картину мира, а целостный образ, в котором вечное и конечное объединены живой связью: «Что делать нам в стране, лишенной суесловья? / По нескольку веков там длится взмах ветвей. / Мы смотрим сквозь себя, дыша его любовью, / и кормим с рук своих его немых зверей» («Мороз в конце зимы.») [5, с.55]. По точному замечанию автора статьи «О специфике идиолекта И. Жданова»: «Мир Жданова - это мир на грани исчезновения вещей. На первом плане мир вещей, на втором мир чистых сущностей, поэта же интересует «зона», где вещи развоплощаются, а сущности обретают зримые очертания» [4, с.70].
Энергия притяжения-отталкивания двух ипостасей одного единого «я» создает образ бытия, закрученного в виде спирали, точнее, воронки (см. «Увы, уходят.» образ неба-валторны, лабиринт розы и лабиринт чугунных батарей в «Рапсодии.», образ смерча в «До слова», человек-водоворот в прозе). Это животворящая расширяющая вселенную пульсация в стихах Жданова («коллапсирующий розовый куст») есть образ чистого становления. Так автор овладевает тайной времени - осознает мгновение настоящего. Осознанное проживание настоящего во всей его глубине и полноте означает открытие мира в изначальном сущностном единстве всех его составляющих, от истока до точки в реальности, ставшей поводом метафизических переживаний.
Значит, постичь мгновение настоящего - осознать всеединство: «День, разрастаясь, вбирает в себя неолит, / толпами уличный люд плодоносит с утра. / Вот ты и видишь: не было ничего ни с каких пор, / кроме того, что день, полным нутром, судный вращал свет.» [86]. «Где ты, замерзшая в клюве голубки земля? Увидел ли кто-нибудь в воздухе ребра ковчега? Сооружается ли он где-нибудь?», - пишет автор в своих прозаических размышлениях [5, с.135]. Ведь именно в настоящем присутствует сопряженное единство всех точек, времен и потенций мира. И именно в настоящем открывается экзистенция - осознанное проживание своей глубинной онтологической (сущностной) специфичности. И оно переживается не как сосредоточенность на созерцании онтологически чистого зазеркалья, мерцающей холодной вечности, а как полнота самой жизни. Неуничтожимое длящееся Начало Всего.
Итак, осознание всеединства - творческая задача человека и поэта. Поэтическое призвание совпадает с личным самоутверждением. Но при общих путях творческого преображения именно последнему (поэту) дана не только «иная мера труда и усилия», как говорит Аристов, но и иная мера ответственности перед миром, Богом и самим собой [2, с.120]. «Займи пазы отверстых голосов, / щенячьи глотки, жаберные щели, / пока к стене твоей не прикипели / беззвучные проекции лесов!» [5, с.79]. Эти строчки из ждановского сти-
хотворения «Мастер» - творческое кредо самого автора, чья поэзия представляет собой феномен предельной чуткости, предельной осознанности и точности изображения.
Поэтический дар переживается как захваченность речью: «Ты, как силой прилива, из мертвых глубин / извлекающей рыбу, / речью пойман своей, помещен в карантин, / совместивший паренье и дыбу» [5, с.113]. Участь поэта - трагическая обреченность на стихи. «Всё равно обречен на стихи. Творчество - это именно обреченность», - скажет Жданов в беседе с Ириной Волобуевой [3, с.278]. Обреченностью называет автор трагическую предрешенность судьбы, потому что поэт в его понимании не просто проводник и избранник, а прежде всего, искупитель вины: «Ты - последняя пядь воплощенной вины, / ты - свидетель и буквица света» [5, с.114]. Поэт - ответчик за всех и вся, связующее звено, болевая точка мироздания и это неотвратимо (поэтическая чуткость особого рода): «Индийская птица, петух, / чего ты орешь на морозе /. / я горлом твой голос услышу, / с которым потащат на суд. / И станет тоска площадей / изложницей вопля ночного, / сшивая надеждой суровой / в народ одиноких людей» (курсив мой - М.О.) [5, с.162]. Его призвание очищение-преображение-освидетельствование в слове.
Вся мощь внутреннего призыва, осознанного в поэзии Жданова как небесный гнев («Ты у спящего гнева стоишь в головах, / как земля поперек листопада»; «Стало быть, есть воскресенье, и ты - проводник / гнева и силы, не ищущей цели стыда»,) как зов совести улавливается чутким поэтическим слухом, превращая дар в долг, а поэта обрекая на страдания («Мне страшно писать стихи, они какие-то не мои.»). Тяжесть поэтической судьбы («помраченный дар», «неразменную эту беду», «как рану, цветок вынимаешь») оборачивается ощущением собственной раздвоенности («Попробуй мне сказать, что я фантом.»). Само же творческое преображение видится как процесс болезненного выворачивания себя ради обретения особой точки зрения на мир - целостной: «Оттого ли, что сталь прорастает ножом / и стеной обороны, / завернувшись внахлест двуязычным ужом, / как причет или плач похоронный, - / ты, как рану, цветок вынимаешь из пут / недосчитанных кем-то минут» [5, с.114]. Двуязычность здесь одновременность
существования в двух ипостасях - непосредственном переживании и самоотчуждении - ради довоплощения мира до целого.
Парадоксально, но процесс довоплощения мира представляется как его развоплощение. «Когда хочешь зафиксировать своё переживание, ты утверждаешь мир как катастрофу», - скажет Иван Жданов в интервью с Дмитрием Бавильским. «Для того чтобы воплотить нечто в образ, нужно это нечто развопло-тить с последующим воскресением, то есть провести через смерть» [5, с.170]. Поэтому возвращение - ключевое понятие, лейтмотивный образ художественного мира Жданова. Вернуться в Начало, в безобразную стихию необходимо, чтобы из неё «дорастить» мир до целого и постичь изначальное единство всего и вся. «И воздух перекошенным стоит, / когда его отсутствием питает / не облако, которое летит, / а облако, которое летает» («Замедленное яблоко не спит.») [5, с.35]. «Ткань возвратится в нить, / чтоб грусти стать улыбкой» («Я буду дорожить.») [5, с.60].
Интересно, что сам процесс познания - открытия мира образно представляется как его раскручивание-расширение-доращивание из глубины. И это адекватно описанному нами ранее процессу самопознания, представляющему спиралевидное движение-погружение в глубину сердца. Например, в стихотворении «Зима» земная жизнь человека - это образ дороги, свернутой в рулон, а один земной день в поэтическом тексте «День» «в толпы без берегов, как кровь» свертывает «простор», лабиринты отопительных труб, закрученные по спирали бутоны роз («Рапсодия.»), диск - «музыки спиральный лабиринт», годовые кольца на срезе дерева как символ человеческой судьбы («Море, что зажато.») - всё это образы полноты в ущербном (свернутом) виде.
Итак, творчество в поэтической рецепции Жданова понимается как болезненная длительность перехода из одного состояния в другое, духовное рождение в бытии. Тайна творчества есть тайна времени как смысла самой человеческой жизни (бытия). Задача поэта - осознать её. Результат - рождение слова. Слово в данном контексте перестает быть только словом поэтическим. Оно - «естественное состояние», «знак существования Истины», обретенное знание, миг прозрения. Природа слова взрывная, расширяющая вселенную.
Библиографический список
1. Александров Н. Оправдание серьезности: Иван Жданов - непонятный или понятный? // Дружба народов. 1997. №12. С. 182-192.
2. Аристов В. Предощущенье света // Литературная учеба. 1986. №1. С. 116-124.
3. Волобуева И. Иван Жданов: творчество - это обреченность // Вопросы литературы. 1996. №6. С. 272-299.
4. Воронова Н.Г. О специфике идиолекта И. Жданова (предварительные замечания) // Текст: структура и функционирование. Барнаул, 1994. С. 64-74.
5. Жданов И.Ф. Воздух и ветер. М.: Наука, 2006. 175с.
6. Радонова Е.И. Свет и тьма в лирике Ивана Жданова // Художественный текст и историко-культурный контекст. Пермь, 2000. С. 179-190.
