CC BY
124
ФИЛОЛОГИЯ
Вестн. Ом. ун-та. 2011. № 3. С. 232-237.
УДК 82.09 В. И. Хомяков
ЛИРИКА ПАВЛА ВАСИЛЬЕВА В КОНТЕКСТЕ ПРАВОСЛАВНОЙ ТРАДИЦИИ
Анализируется функционирование в лирике П. Васильева комплекса значений, связанного с православными традициями. Делается вывод о том, что традиция православного мировосприятия была продолжена в первую очередь в творчестве новокрестьянских поэтов, в котором ставятся и решаются как социальные и нравственные, так и мировоззренческие проблемы. Отмечается, что в поэзии П. Васильева отражена такая особенность национального самосознания, как двоеверие, что с наибольшей отчетливостью реализовано в столкновении языческих и христианских ценностей.
Ключевые слова: Васильев, православие, смысл жизни, дом, семья.
Жизнь русского человека была тесно связана с православной традицией, и память о вере как основе морали да и сама вера в первые пореволюционные годы была утрачены не полностью. Вместе с тем следует учитывать, что для многих поэтов этого периода характерно амбивалентное отношение к вере: с одной стороны, налицо безрелиги-озное сознание поэтов, не ориентированное на Бога фактами личной веры, с другой, - апелляция к традиционным ценностям христианства, отношение к вере как опыту регулирования духовной жизни человека (в качестве примера можно привести творчество Васильева и других поэтов 20-30-х гг.). В эпоху переоценки всех ценностей с небывалой остротой встает вопрос о смысле жизни. В философской литературе данное понятие определяется по-разному. Для одних смысл жизни есть осознание человеком своего отношения к миру и к самому себе. Другие считают, что главное - это содержание своей собственной жизни, для третьих в первую очередь важна моральная установка личности, четвертые говорят об объективно существующей, намеренно поставленной цели жизни. А. Камю писал: «Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы жить - значит ответить на фундаментальный вопрос философии» [1]. А. Введенский смысл жизни видел «в служении нравственному долгу, а этот долг понимается как обязанность служить всеобщему счастью...» [2]. По мнению Е. Трубецкого, смысл жизни - в служении Богу. Именно «Бог как жизненная полнота и есть основное предположение всякой жизни» [3].
Обобщая все эти суждения, можно сделать вывод о том, что смысл жизни - это ключевая, базовая ценность человека, определяющая объективный момент подлинной человеческой жизни. Смысл жизни отвечает не только на вопрос, во имя чего действовать, в нем содержится знание, которое раскрывает место человека в мире и его отношение к нему, а также знание средств и целей самой деятельности человека.
Многие поэты в поисках ответов на вечные вопросы обращаются к религии. В начале ХХ в. религиозное мироощущение нашло отражение прежде всего в поэзии Серебряного века. В 1920-е гг. тради-
© В.И. Хомяков, 2011
ция православного мировосприятия была продолжена в первую очередь в творчестве новокрестьянских поэтов, в котором ставятся и решаются как социальные и нравственные, так и мировоззренческие проблемы. Крестьянская поэзия 19201930-х гг. не представляла единого потока и не поддается унификации. Исторически творчество так называемых новокрестьянских поэтов оказалось обреченным на маргинальность в советской литературе, но воспринималось как яркое выражение поэтического и религиозного сознания крестьянства. Так, по мнению С.Г. Семеновой, «крестьянская духовная нива оказалась значительно плодотворнее, чем пролетарская идеологическая почва, на яркие творческие личности, на собственно художественное освоение мира, человека, мечты». «Новокрестьянские поэты принесли тонкую систему соответствий души природы и человека, питаемую и фольклорными образами, и христианско-крестьянским восчувствием
мира. <...> Новокрестьянские творцы берут основные образные уподобления из природы, крестьянского быта, сакральных областей бытия, обращаясь поэтически преображенной памятью к родной земле как к колыбели, воспитавшей слух, глаз, вкус, душу и интуицию поэта.» [4]. По верному замечанию Н.М. Солнцевой, крестьянскую поэзию в целом можно характеризовать как философскую лирику. Например, у Клычкова «драма человеческого бытия вынесена из социально-исторического контекста в план внеисториче-ский - вечных вопросов: человек и природа, человек и смерть, он и она, сознательное и иррациональное в человеческих отношениях, душевный разлад.» [5].
И еще одно высказывание о крестьянской поэзии, принадлежащее известному исследователю творчества Н. Клюева К. Азадовскому. По его словам, «поэт воспевает, приподымает человека крестьянского труда, противопоставляя его «городским» людям, которые, как ему кажется, более далеки от земли, от природы, от Бога» [6].
Обращение к христианской системе ценностей мы находим у С. Клычкова, С. Есенина, Н. Клюева, П. Карпова, А. Ганина, А. Ширяевца, П. Орешина. Христос у этих поэтов - неотъемлемая часть природы, жизни России (даже скорее Руси). Православная основа русского бытия всегда была сокрыта в самом сердце России, в самых глубоких корнях народного ми-
роощущения. Поэтому в стихах новокрестьянских поэтов Христос - это образ народных представлений. Конечно, мировоззрение каждого из поэтов было глубоко индивидуальным. Религиозность Клюева отличается, например, от пантеизма Клычкова или религиозной веры Есенина.
Так, для ранней поэзии Есенина характерна гармония, в его стихах нет противоречий, метаний (это появится позднее), есть только Божий мир, создаваемый молитвенным настроем лирического героя: «Запах ладана от рощи ели льют, / Звонки ветры панихидную поют» («Зашумели над затоном тростники.», 1914 г.) [7, т. 1, с. 48]. Или: «Троицыно утро, утренний канон, / В роще по березкам белый перезвон. / Тянется деревня с праздничного сна, / В благовести ветра хмельная весна» («Троицыно утро, утренний канон...», 1914 г.) [7, т. 1, с. 49].
Лирический герой стихотворения Есенина «Не ветры осыпают пущи.» (1914 г.) молится не в храме, а в лесу, не перед иконами, а перед «голубизной незримой кущи». В елях ему видятся «крылья херувима», «а под пеньком - голодный Спас» [7, т. 1, с. 60]. В стихотворении очень спокойные, чуть ощутимые, нежные цвета. Золотистый (символ Святого Духа) и синий (символ вечности, постоянства) насыщают колорит этого стихотворения и придают произведению композиционную завершенность и музыкальность.
Стихотворение «Чую Радуницу Божью.» (1914 г.) напоминает литургию, совершаемую в лесу: «Поклоняюсь придо-рожью, / Припадаю на траву» [7, т. 1, с. 68]. Радуница - это пасхальное поминовение усопших. Церковь призывает людей, следуя примеру Господа, возвестить радость Светлого Христова Воскресения всем от века усопшим. В поэтическом мире это можно воспринимать как связь между живыми и мертвыми, как обретение душевного покоя и конечную цель существования.
Образ Христа в поэзии Есенина неразрывно связан с образом России. Христос появляется не только на лоне природы, но и в старой, бедной крестьянской избе. Поэт описывает нищую избушку, бедную Русь. Именно образ Христа позволяет ощутить истинную духовную красоту сельского быта, тепло, радость и любовь. «Задымился вечер, дремлет кот на брусе, / Кто-то помолился: “Господи Исусе”. / Полыхают зори, курятся туманы, / Над резным окошком занавес багряный» («Задымился вечер.», 1912 г.) [7, т. 1, с. 55].
Религиозные стихотворения и поэмы раннего Есенина, от которых он, по его позднему признанию, готов был отказаться, впитали в себя больше представлений, запечатленных в духовных стихах и народных поверьях, нежели непосредственно евангельских образов и мотивов.
Отношение к религии существенно меняется у Есенина после революции. Есенинская двойственность осмысления образа Христа вызвана тем, что поэт хочет увидеть и обрести Спасителя не через церковь, а через непосредственное всматривание и вслушивание в духовную сущность жизни, в ее трагизм. Как ни парадоксально, но именно в эти тяжелые, кровавые, пропитанные атеизмом революционные годы, творчество Есенина (да и не только его) становится более плодотворным и обращается к вечным темам, поискам истины, к Богу и Святому Писанию.
А. Белый в 1918 г. пишет поэму «Христос Воскрес», пронизанную мучительными поисками истины. В этом произведении Белый пытался совместить вечное и современное. Хотя, по словам поэта, современность - лишь внешний покров поэмы, ее внутреннее ядро не знает изменений. В поэме «русский» Христос, представленный в образе России-Богоносицы, побеждает Змия. Он является своеобразным символом спасения России от разрушительных последствий революции.
Есенин в поэме «Преображение» (1917 г.) говорит о Христе, России, революции. В «Преображении» ощущается вера в возможность выхода из тьмы бездуховности. Звучат слова из молитвы: «.даждь нам днесь.», мелькают строчки из Ветхого Завета: «Новый Содом / Сжигает Егудиил. / Но твердо, не глядя назад, / По ниве вод / Новый из красных врат / Выходит Лот» [7, т. 2, с. 56].
Возникает вопрос: люди ли сожгли «Содом» как воплощение старой жизни и с победой вышли из «красных врат» либо Господь наказал людей. В данном контексте ставится под сомнение значимость революции в истории России. В названии произведения заключается весь смысл. Преображение Господне - это тот день, когда Он предстал перед учениками в Божественной славе, укрепляя их в вере и свидетельствуя о Своем Божестве: «Зреет час Преображенья, / Он сойдет, наш светлый гость, / Из распятого терпенья / Вынуть выржавленный гвоздь» [7. т. 2, с. 59]. Лирический герой видит во сне Сына Божия, но признается, что «нет за ним апостолов, нет учеников».
В поэме «Пришествие» (1917 г.), посвященной А. Белому, поэт обращается к России, которая вверглась во тьму и неведение: «Под снежною ивой / Упал твой Христос! / Опять его вои / Стегают
плетьми / И бьют головою / О выступы тьмы» [7, т. 2, с. 52]. Страшный грех русского народа поэт сравнивает с отречением Петра. Нет больше входа в Царство Божие, следы крови на каждом: «Как взойду, как поднимусь по ней / С кровью на отцах и братьях?» [7, т. 2, с. 53], никому нет спасения. Возникает мысль о кровавой жертве России во имя великого будущего: «А гибель так близка» [7, т. 2, с. 54]. По наблюдению О.Е. Вороновой, растущую угрозу основам «естественного» сознания Есенин сумел выразить в наиболее острой форме именно потому, что по сути своей он был поэтом «почвеннического» склада, прочно укорененным в национальной духовной традиции [8].
В свое время И. Шмелев отмечал: «И вот - жизнь потребует воли организующей, воли - власти духовного обновления. Возрождение будет, если за основу строительства взято будет подлинное Христово Слово, во всей глубине его: ни злобы, ни разделений на умытых и неумытых, на иудеев и эллинов, на бедных и богатых. Все -граждане, и все - братья, и все - одно» [9].
У народа отняли религию, дав взамен партию и вождя. Некоторые поэты поспешили отказаться от традиционной веры, воспевая новый строй и новую идеологию. Еще до революции И. Филипченко писал: «Но раздастся удар набата / И спрут златоглавый - храм / Разомкнет свои щупальцы кольца - / О, тогда ни единого богомольца / Не останется там» («Кабак и храм, религия и пьянство.», 1913 г.) [10, с. 486]. А. Ясный скажет в стихотворении «Россия» (1923 г.): «Не маши своим белым кокошником, / Не звони от Ивана Великого, / На заре мы тебя укокошили, / На заре свое горе размыкаем» [10, с. 554]. В. Александровский восторгался гибелью «Старой Руси» («Бешено, неуемно бешено.», 1923 г.). С. Малашкин воспевал разрушение храмов («Пролетариату», 1918 г.). Антихристианская на-
правленность характерна для «Богомолки» (1923 г.), «Катавасии» (1923 г.) и особенно «Нового Завета» (1925 г.) Д. Бедного, которые представляют собой собрание сценично-площадных куплетов, оскорбляющих и унижающих православных людей. Кроме насмешки над «чумазым Христом», присутствует и шуточное издевательство
над историей России, ее нравами и обычаями.
Нужно было иметь большое мужество, чтобы противостоять антиправославной вакханалии. Есенин дал поэтический бой Д. Бедному. И кажется немного странным, что спустя десятилетие Васильев посвятит Д. Бедному стихотворение, в котором поднимет этого «мужиковствующего» поэта на почти заоблачную высоту: «Блестит венцом / Пот на челе творца, /Не доблести ль отличье эти росы? / Мир поднялся не щелканьем скворца, /А славною рукой каменотеса» [11, с. 213] («Демьяну Бедному», 1936 г.).
Это стихотворение было написано Васильевым под влиянием первой встречи с Д. Бедным, состоявшейся в 1932 г. Может быть, свою роль здесь сыграло доброе отношение Д. Бедного к Васильеву. Возможно, молодого поэта привлекла крестьянская тематика стихотворений Бедного, его обращение к народным образам, простоте формы. Как заметил критик А. Селивановский, Д. Бедный «предельно опростил и плебейски огрубил поэтический словарь, впервые в истории русской поэзии сделал объектом последней самый “низкий”, самый “будничный” материал»
[12]. Подобный подход к поэтическому слову, кстати, был характерен и для Васильева, хотя молодой поэт был далек от политической и сатирической ангажированности произведений Бедного.
В его поэзии, обозначенной судьбой России, жили высокие традиции. Как это ни покажется парадоксальным, но подспудно христианские мотивы пронизывают всю поэзию Васильева.
В книге Н. Солнцевой «Китежский павлин» приводится любопытный документ одного из идеологов голгофского христианства Ионы Брихничева, в котором говорилось: «.люди отказались от Христова вина. И вот учение о Царстве Божием на земле заменилось учением о рае. <.> Там - в небесах. За облаками. . Божественное, животворное учение - о всеобщей борьбе за Спасение Целого, о богочеловеческом напряжении всех сил всего человеческого рода к воскрешению всей твари - маленьким, бессильным учением - о спасении собственных душ» [5, с. 61]. Здесь отвергается христианское внимание к человеческой личности как образу и подобию Божию, но в то же время закладывается своеобразное идеологическое обоснование противопоставлению понятий «личность» и «массы». Этот
мотив зазвучал и в первом выпуске альманаха «Скифы», вышедшем в 1917 г., где русское скифство с близостью к земле, вольнолюбием противопоставлялось всесветному, «интернациональному» меща-
нину. Не случайно А. Ремизов назвал пореволюционное время «диким скопищем глумливых воров и насильников.» [13].
Пожалуй, только в творчестве крестьянских поэтов осталась тяга к православной России. П. Радимов говорил: «Благослови, Господь, мой подвиг песнопенья! / Огонь пылающий вложи в мои уста. / Где только станешь ты - сияет красота, / Ты взор свой обратишь - сбываются веленья [10, с. 364] («Псалом зачала», 1912 г.). В стихотворении С. Фомина «Разбитая икона - истерзанная Русь.» (1918 г.) мы читаем: «Разбитая икона - / Истерзанная Русь, / Душа моя взбурлена, / Я на тебя молюсь» [10, с. 377]. Сходным было и мироощущение А. Ширяевца, который в «Мужикослове» (1923 г.) пишет: «Накрываются тучею-схимою / Вышний Пастырь, а звезды кудесно-ярки. / - Вот встают они - праотцы, деды, отцы мои - / Мужики, мужики, мужики» [10, с. 380]. П. Орешин относил себя к «пахарям всея России», верил, что «даже мировая / Ржаным плечам под силу кладь» («Сивка-бурка», 1923 г.) [10, с. 389]. Аналогичные мотивы звучат в его произведениях «Ми-кула» (1923 г.) и «Великоросс» (1923 г.). С. Клычков, как справедливо пишет Н.М. Солнцева, «по природе своей, по культурным корням, по эстетической школе был прежде всего продолжателем фольклорного, мифологического начала в русской литературе» [5, с. 120]. На протяжении всего творчества создатель «Потаенного сада» (1913 г.), «Домашних песен» (1923 г.) отстаивал приоритет христианского мироощущения. Позднее, отвечая на вопросы анкеты «Каким нам нужен писатель?», Клычков скажет, что писатель должен «оставлять для себя некую запретную зону для идей, чувств и мыслей.» [14. т. 2, с. 517]. Такой заповедной сакральной зоной для Клычкова оставалась православная Русь: «За чудесною рекою / Вижу: словно дремлет Русь, / И разбитою рукою / Я крещусь, крещусь («Монастырскими крестами.», 1922 г) [14, т. 1,
с. 164]. Он сожалеет о том, что человек отошел от природы и потерял веру в Бога, заменив ее коммунистической идеологией: «И вот теперь в привычном месте / Висит не Спасов образок, / А серп возда-ния и мести / И сердца милый молоток!
[14, т. 1, с. 253-254]. («Давно не смотрит Спас с божницы.», конец 1920-х - начало 1930-х гг.)
Понятия Бога и веры, поклонение крестьянской Руси являются основными в поэзии Клюева. Можно назвать такие его стихи, как «Сегодня небо, как невеста.» (1910 г.), «За лебединой белой долей.» (1911 г.), «Господи, опять звонят.»
(1916 г.), «Застольный сказ» (1917 г.); поэмы «Мать-Суббота» (1922 г.), «Заозерье» (1927 г.), «Погорельщина» (1927 г.). В поэме «Мать-Суббота» Клюев скажет: «Это - Суббота у смертной черты, / Это - Суббота опосле Креста. / Кровью рудеют России уста, / Камень привален, и плачущий Петр / В ночи всемирной стоит у ворот.» [15].
Васильев был далек от этих споров, но душой, как уже отмечалось, он тяготел к крестьянским поэтам. Это не могло не сказаться и на проблеме духовной веры в творчестве Васильева, что отразилось не только в содержании стихотворений и поэм, но и в фольклорной стихии его произведений. Однако полного сближения с новокрестьянскими поэтами в лирике Васильева нет. В стихотворении «Шутка» (1934 г.) он скажет: «И покуда рядом нет Клычкова, / Изменю фольклору - каково!» [11, с. 199]. Скорее можно говорить о синтезе «своего» и «чужого».
В творчестве Васильева по-своему была воплощена исконно русская национальная идея - вера в реальность невозможного, которая сильнее всего выражена в русских сказках. «Поверивший в слова простые, / В косых ветрах от
птичьих крыл, / Поводырем по всей России / Ты сказку за руку водил [11, с. 355]. Поэт утверждает реальность сказочного мира. Можно привести строки из стихотворения «Переселенцы»: «Ты, конечно,
знаешь, что сохранилась страна одна; / В камне, в песке, в озерах, в травах лежит страна» [11, с. 132]. Но в эту страну ведет трудный путь, сравнимый лишь с достижением соседней звезды («Да, мы до нее достигнем, мы крепче вас и сильней.») [11, с. 133]. Новаторская суть поэзии Васильева состоит в том, что он не только показывает и объясняет путь к лучшему миру, но и сам пытается его пройти.
Конечно, не следует упрощать проблему веры в поэзии Васильева, что порой встречается в работах, посвященных творчеству этого поэта. Вряд ли можно полностью согласиться с О. А. Иост, которая слишком категорично утверждает, что «главной причиной уничтожения Пав-
ла Васильева как раз и был факт осознания им в последние годы острой необходимости возрождения веры - главной основы нормального человеческого существования. Атеистическая по сути советская власть допустить наличие поэта с религиозным мировоззрением (курсив наш. - В.Х.) никоим образом не могла»
[16]. Если бы речь шла о Клюеве или Клычкове, то у нас не возникло бы сомнений. Но в отношении Васильева все не так просто. Известно, что формирование поэта происходило в религиозной семье. Брат поэта В.Н. Васильев вспоминал, что их дед, М. В. Ржанников, читал «церковные книги, знал хорошо «Жития святых», пел на клиросе и соблюдал посты. <.> Варвара Федоровна тоже верила в Бога, но вера ее была какая-то особенная, веселая.» [17]. Но нет никаких указаний, что это повлияло на мировоззрение Васильева. Больше того, в молодости он совершил поступок, недостойный верующего человека, - сбросил крест с купола Троицкой церкви в Павлодаре. А приятель Васильева по рабфаку Е. Туманский отмечал: «Мы были безбожники, читали журнал “Безбожник”, слушали антирелигиозные речи его редактора Емельяна Ярославского. Не пропускали ни одного диспута “Бог или Христос” в филиале Большого театра на Большой Дмитриевке, где спорили крупные фигуры - Луначарский и митрополит Введенский» [18].
В миропонимании поэта не было глубинной канонической веры. Внецерков-ное православие было воспринято поэтом через русский язык и национальную культуру, что, однако, не умаляет духовную силу его творчества. Думается, что в своей поэзии Васильев воплотил проблему духовности в ее национальном варианте. Слова «Бог», «вера», «религия» достаточно редки в лирике поэта (в отличие от его поэм, в которых проблема православного мироощущения выражена более отчетливо). Хотя в миропонимании поэта нет канонической веры, она живет в его героях на уровне мироощущения. Художнику близка не религиозная эстетика, а реальные жизненные ценности, в них он видит корни и прекрасного, и возвышенного. Актуализация этического уровня мировоззрения является основной идеей его поэтического творчества.
В поэзии Васильева отражена такая особенность национального самосознания, как двоеверие, что с наибольшей отчетливостью реализовано в столкновении
языческих и христианских ценностей. Такое сочетание всегда было свойственно нашему народу и не являлось противоречием верующего сознания, ведь многое в христианстве возникло на основе язычества. Так, красота любимой женщины для Васильева равносильна божественной красоте: «И, темня у тополей вершины, / На передней туче вижу я, / Восседает, засучив штанины, / Свесив ноги босые, Илья. // Ты смеешься, бороду пророка / Ветром и весельем теребя. / Ты в Илью не веришь? Ты жестока! / Эту прелесть водяного тока / Я сравню с чем хочешь для тебя» («Горожанка», 1934 г.) [11, с. 206].
В поэзии Васильева Бог оценивается человеческими мерками. В стихотворении «Старая Москва» (1932 г.) поэт говорит о прошлом столицы с некоторой иронией: «Ночи глухи, песни глухи - / Сколь у Бога немоты! / По церквам твоим старухи / Чертят в воздухе кресты» [11, с. 161]. Ирония затем переходит в сатиру: «Оттого твой Бог овечий, / Бог пропажи и вранья, / Прячет смертные увечья / В рваной шубе воронья» [11, с. 162]. Васильев описывает в своих стихах гармоничное состояние мира, когда естественное право человека на любовь, жалость и сострадание совпадает с высшими законами бытия. Конечно, это прямо в лирике не проговаривается, но имплицитно прочитывается во многих текстах. Отсюда уравнивание в правах высокого и низкого, земного и небесного. Например: «Устали
звезды говорить о Боге, / И девушки играли в волейбол» («Так мы идем с тобой и балагурим.», 1930 г.). Или: «Что бабы в церкви - кланяются травы» («Не знаю, близко ль, далеко ль.», 1932 г.) [11,
с. 171]. Или: «Стоит мирозданье, / Стоят побережья, / И жвачку в загонах / Роняют волы» («Дорога») [11, с. 185].
Примеры можно продолжить. Но даже из приведенных отрывков становится ясно, что васильевская картина мира является выражением полноты и целостности мироздания. Духовное понимание бытия, по Васильеву, всегда предполагает не только божественную, но и земную жизнь.
Главное назначение человека в том и состоит, чтобы совершать добро в мире и
через это деяние идти к самосовершенствованию своей личности.
ЛИТЕРАТУРА
[1] Камю А. Миф о Сизифе. Эссе об абсурде // Камю А. Бунтующий человек. М., 1990. С. 24.
[2] Введенский А. Условия допустимости веры в смысл жизни // Смысл жизни: антология. М., 1994. С. 115.
[3] Трубецкой Е. Н. Смысл жизни. М., 1994. С. 47.
[4] Семенова С. Г. Русская поэзия и проза 1920— 1930-х годов. Поэтика. Видение мира. Философия. М., 2001. С. 40, 41.
[5] Солнцева Н. Китежский павлин. Филологическая проза: Документы. Факты. Версии. М., 1992. С. 327.
[6] Поэзия и судьба Николая Клюева. Круглый стол «ЛГ» // Литературная газета. 1989. 17 мая.
[7] Есенин С. А. Собр. соч. : в 3 т. М. : Правда, 1970.
[8] Воронова О. Е. Мировое есениноведение: современные аспекты интерпретации творчества С. А. Есенина // Вестник Рязанского гос. пед. унта им. С. А. Есенина. 2003. № 1 (9). С. 48-57.
[9] Шмелев И. Пути мертвые и живые // Русская идея. В кругу писателей и мыслителей русского зарубежья : в 2 т. Т. 1. М., 1994. С. 214-215.
[10] Русская поэзия ХХ века. Антология русской лирики от символизма до наших дней / сост. И. С. Ежов, Е. И. Шамурин. М., 1925.
[11] Васильев П. Н. Стихотворения и поэмы. Л., 1968.
[12] Селивановский А. Очерки по истории русской советской поэзии. М., 1936. С. 146.
[13] Ремизов А. М. Царевна Мымра. Тула, 1992. С. 221.
[14] Клычков С. Собр. соч. : в 2 т. М., 2000. Т. 1. Стихотворения. Проза. Т. 2. Проза.
[15] Клюев Н. Сердце Единорога. СПб., 1999. С. 648.
[16] Иост О. А. Мировоззренческие основы поэмы Павла Васильева «Кулаки» // Региональный компонент в творчестве российских и казахстанских писателей ХХ века : материалы меж-дунар. науч.-практ. конф., посвященной дню рождению П. Васильева и году Казахстана в России. Павлодар, 2003. С. 94.
[17] Васильев В. Н. О моем брате // Васильев В. Н. Этап на восьмую. Повести и рассказы. Омск, 2004. С. 52-53.
[18] Туманский Е. М. Павел Васильев, каким его не знали... (1927-1937) : документальная повесть. Самара, 1992. С. 21-22.
