CC BY
29
ЮБИМЦЫ МУЗ
Григорий ХОДАСЕВИЧ
Максимилиан
Близкий всем
Б. М. Кустодиев. Портрет М. А. Волошина. 1924 г.
Кипы воспоминаний об этом человеке, о его доме и о созданной им сказочной стране Ким-мерии количественно во много тысяч раз больше страниц о его творчестве - поэзии, переводах, критике, живописи, акварелях. Столь колоритна и парадоксальна его фигура, что никто из мемуаристов не в силах был пройти мимо. Возможно, его чудачества мешали (и мешают до сих пор) разглядеть под искусно сотворенной маской («Лучше пройти, будучи заброшен камнями, нежели пройти незамеченным», по его шутливому утверждению) большого поэта, замечательного критика, настоящего художника, своеобразного философа. Наша задача - попытаться заглянуть туда, куда Максимилиан Александрович Кириенко-Волошин не допускал никого: под намертво приклеенную маску того, кому «надо стольких любить: всю Россию, каждого человека в ней...».
Волошин:
, всему чужой
Волошин, с детства страдавший от астмы и неправильного обмена веществ, очень остро ощущал свою непохожесть на других. С малых лет он пытался выработать независимость в мыслях и суждениях. И хотя его ранние дневники заполонены цитатами, уже в первых его статьях (а Волошин готовился стать искусствоведом) можно найти и оригинальность, и даже оригинальничанье.
К тому же времени относятся его рассуждения о лице и маске. Волошин считал маску «священным завоеванием индивидуальности духа... правом неприкосновенности своего интимного чувства, скрытого за общепринятой формулой». Не заставил себя ждать и вывод, что людям с повышенной чувствительностью (к коим, безусловно, относил себя Волошин) маска насущно необходима. Наблюдения свои о природе маски он начал с французов: «Французы дико стыдливы во всем, что касается переживаний. Более спокойные и уравновешенные скрывают эту стыдливость за маской светской любезности, другие, более экспансивные, -за насмешкой, за шуткой». Далее Волошин обратился к жителям российских столиц: в Москве «более крупные индивидуальности подчеркивают и группируют черты своего настоящего лица, ища скорее выявляющего, чем покрывающего личность. Лицо же петербуржца всегда прикрыто маской, не настолько податливой и гибкой, как маска парижанина, но более холодной, неподвижной, официальной».
Продекларировав нераздельность произведений художника и его личности, Волошин ринулся созидать. По свидетельствам окружающих, Волошин «создал себе те качества, которые считал нужным иметь, и как бы сделал себе маску, которую и носил не снимая, пряча под ней свои подлинные чувства и мысли, которые не всегда совпадали с теми, какими он хотел, чтобы они были. Очень редко Макс забывал об этой идеальной маске и нарушал созданный им образ, и это всегда в порыве сильных чувств».
Далеко не всем окружающим маска, созданная им, казалась идеальной, но буквально все отмечают ее законченность. Так, Бунин в своих весьма едких воспоминаниях пишет о Волошине, что «...очень тщательно "сделана" была его наружность, манера разговаривать, читать». Нелестную оценку Волошину выдал и Хлебников; хорошо еще, что его характеристика: «Из теста помещичьего изваянный Зевес не хочет свой "венок" вытаскивать из-за молчания завес» -пришлась на год 1909-й, а не, скажем, на 1919-й.
22 2002 /2 ПСТМП и АЛЛЕРГИЯ
Дух противоречия и любовь к парадоксам, эпатажу и мистификациям снискали Волошину славу, которая была довольно скандальна и зачастую закрывала пути для дальнейшего творчества. Мифам о себе Макс не только не препятствовал, но и принимал в их создании и распространении непосредственное участие. Одним из них был такой: в противоположность увлекающемуся дионисианством Вячеславу Иванову, Волошин объявил себя поклонником Аполлона, в честь которого написал знаменитое эссе «Аполлон и мышь». В культ этого бога входило у него и хождение по пустынному морскому берегу без костюма.
Страдания Волошина от приступов астмы, усиливавшихся по ночам, породили миф о том, что он проводил ночи во время свадебного путешествия вместе с невестой исключительно на крышах гостиниц. Толщина же его, согласно мемуаристам, показалась испанским таможенникам столь подозрительной, что ему пришлось доказывать ее не контрабандный, а природный характер, раздевшись.
Лекцией «О художественной ценности пострадавшей картины Репина» Волошин надолго закрыл себе путь в периодическую печать России. Упрекнув изуродованную вандалом картину в натурализме и отсутствии художественной ценности, Волошин предложил после реставрации вывесить ее в комнату с надписью «только для взрослых». Он заявил о преувеличенности художественного значения репинской картины «Иван Грозный и сын его Иван», поскольку «человеческому духу свойственно канонизировать людей после их смерти, а произведения - после их уничтожения».
Волошин, по словам Ильи Эренбурга, изготовлял «статьи, похожие на стихи, стихи, похожие на статьи, целую коллекцию причудливых и занятных масок».
В 1914 г. с началом мировой войны Волошин призывается в армию ратником ополчения 2-го разряда. Он пишет письмо военному министру (осталось неизвестным, было ли оно отправлено), отказываясь от воинской службы: «Тот, кто убежден, что лучше быть убитым, чем убивать, и что лучше быть побежденным, чем победителем, так как поражение на физическом плане есть победа на духовном, - не может быть солдатом». Освобождение, однако, приходит от врачей -по сведениям его первой жены, его признали непригодным из-за астмы, биограф же склонен приписать это поврежденной при падении с велосипеда в 1910 г. правой руке.
Строчки Волошина «душен стал мне узкий терем, сны увяли, я устал», хотя относятся по большей части к неудачной женитьбе, можно понимать и буквально. «У меня астма, и я совсем не переношу низких потолков, - знаете... задыхаюсь», - передает Марина Цветаева слова Волошина.
Переезд в Крым, ставший для поэта источником вдохновения, тоже был во многом вынужденной мерой. Вне природы Волошин, по многочисленным свидетельствам, физически задыхался: в городских
квартирах с их кухонным газом, в прокуренных вагонах и на морозе у него проявлялась астма. Поэтому столь редко Волошин выезжал из Крыма; бывало, и на эти выезды не хватало денег.
Вот как описывает мемуарист одно из появлений Волошина в Москве: «Он был очень тучен и страдал приступами бронхиальной астмы и казался старше своих пятидесяти лет. Видно было, как ему тесно и душно в этой непривычной одежде, как неудобно сидеть в слишком узком кресле и вообще, после долгих лет коктебельского приволья, очутиться в давно покинутой им так называемой "культурной" обстановке». Путь обратно оказался еще неприятнее. «Удалось довезти до Коктебеля все свои болезни, не растеряв, а приумножив (осложнение на легкие и воспаление плечевого сустава)», - пытается шутить Волошин.
Но зато любой человек, влюбленный в искусство, мог каждое лето совершенно бесплатно попасть в сказочную страну, управляемую добрым волшебником. Большая часть воспоминаний о Волошине оставлена именно этими людьми, жившими в Киммерии и унесшими оттуда страсть к играм и розыгрышам, силы для творчества и благодарность хозяину дома. Однако, как свидетельствует мемуарист, «окруженный массой гостей, Волошин, по существу, был глубоко одинок. Он был приветлив ко всем, радушен со всеми, его интересовала жизнь каждого». Вот другое свидетельство: «Имея много друзей очень близких, он ни с кем никогда не был откровенен до конца. В глубины своего "я" он никому не давал заглянуть».
Были и другие мнения: «Под толстым слоем духовного жира, простодушно принимаемого многими за утонченную эстетическую культуру, скрывается непроходимый кретинизм и хамство коктебельского болгарина», - это не кто-нибудь, а другой знаменитый астматик Осип Мандельштам, правда в минуту крайнего раздражения. Сам Волошин считал, что «на высотах познания - одиноко и холодно». Создав свой мир, он имел право многократно повторить: «В вашем мире я - прохожий, близкий всем, всему чужой».
М. А. Волошин. Крымский пейзаж.
ПСТМП и АЛЛЕРГИЯ 2002 /2 23
