CC BY
91
УДК 821.161.1:821.352.3
ББК 83.3(2)1 К 88
Кубова Ф.А.
М. Ю. Лермонтов и А.-Г. Кешев (Каламбий): к вопросу литературной преемственности.
Аннотация:
В статье проводится сопоставительный анализ творчества М. Ю. Лермонтова и А.-Г. Кешева, позволяющий выявить целый ряд общих черт. Как и в романе «Герой нашего времени» в «Записках черкеса» Кешева можно говорить об эстетических принципах романтизма и реализма. Основная цель и состоит в выявлении и разграничении этих принципов. Творчество Лермонтова может служить идеальной методологической базой для анализа произведений Кешева, создававшихся в русле идейно-эстетических исканий русской литературы XIX века.
Ключевые слова:
Литературные традиции, романтизм, реализм, творческий метод.
Творчество таких выдающихся русских художников слова, как Жуковский, Пушкин, Лермонтов стало своеобразной иллюстрацией одного из законов литературного процесса, предполагающего в одном случае эволюцию, последовательную смену одного творческого метода другим в соответствии с личностным и творческим ростом писателя и требованиями времени, а в другом случае тесное сочетание двух, а иногда и трех художественных систем, так называемый стилевой эклектизм в границах даже одного произведения, примером которого может служить «Герой нашего времени» и ряд других произведений. Эту закономерность в развитии литературы XIX века охарактеризовала И.В. Карташова, обозначив его как «явление чрезвычайно сложное, диалектическое, многогранное, развивающееся как по линии окончательного преодоления романтизма, так одновременно и по пути все более глубокого органического усвоения его традиций» [1: 83]. Творческое наследие ряда выдающихся русских художников слова может служить идеальной методологической базой для анализа литературных произведений писателей адыгского просветительства, поскольку последнее развивалось в русле идейно-эстетических исканий и завоеваний русской литературы XIX века. Проведение аргументированного и обоснованного анализа и идентификации творческого метода одного из самых талантливых писателей-просветителей XIX века Адиль-Гирея Кешева невозможно в отрыве от контекстного изучения и сопоставления с ним творческих методов русских художников слова, тем более что исследователи выявили в его творчестве традиции некоторых писателей русской литературы, а значит закон стилевого эклектизма, характеризующий их творческую индивидуальность, вполне мог быть присущ и творчеству адыгского писателя-просветителя. К.М. Шиков отмечает, что на произведениях Адиль-Гирея Кешева, вошедших в сборник «Записки черкеса», лежит печать традиций М.Ю. Лермонтова: «Ярким свидетельством влияния великого русского писателя на молодого горца может служить творческое освоение им приема использования образа сквозного героя-повествователя в трех рассказах «Записок черкеса» - «Два месяца в ауле», «Чучело», «Ученик джинов» - так же как и в романе М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». Но не только этим ограничивается лермонтовское влияние на А.-Г. Кешева. И у одного, и у другого все произведения связаны друг с другом общностью проблематики: от рассказа к рассказу идет четко выраженное усиление мотива одиночества, ярко характеризующее и усиливающее протестное содержание внутреннего состояния героя» [2: 115].
В финале рассказа «Ученик джиннов» мы наблюдаем эволюцию намерений героя-повествователя при сохранении прежнего отчужденного отношения к нему земляков: говоря
об изменениях, которые произошли в ауле и в нем самом, он уже ставит перед собой новую цель - «передать бумаге разные любопытные черты» из жизни адыгов, чтобы и его народ смог когда-нибудь «занять свой уголок в огромной семье человечества». Но и здесь, даже в этом благородном, можно сказать, историческом начинании, мы видим ту же пульсирующую печаль героя-повествователя по поводу того, что он по-прежнему очень далек от своих сородичей и все еще не понят ими.
При сопоставительном анализе творческого наследия М.Ю. Лермонтова и Каламбия можно выявить целый ряд общих черт. Так, большинство литературоведов, исследовавших творчество Лермонтова, ризнают, что проблема определения его художественного метода -одна из самых сложных и дискуссионных. Формула «от романтизма к реализму», характеризовавшая в общих чертах творческую эволюцию Пушкина и Гоголя, произведения которых с известной долей определенности можно было отнести либо к романтизму, либо к реализму, а в случае стилевого эклектизма наблюдалось явное доминирование одного из художественных методов, не подходила для Лермонтова.
Подобные противоречия в оценке художественного метода Каламбия - это одна из самых характерных черт, отмечаемых большинством исследователей творчества известного адыгского писателя-просветителя 19 века. Этот вопрос наряду с происхождением псевдонима писателя является самым полемичным, и данное обстоятельство роднит его с М.Ю. Лермонтовым и позволяет говорить о некоторых общих для обоих писателей характеристиках. Подобно тому, как исследователи творчества Лермонтова для идентификации его художественного метода прибегают к выявлению и разграничению элементов и традиций романтизма и реализма в его романе, мы попытаемся установить принципы, положенные в основу произведений Каламбия с точки зрения их принадлежности двум вышеупомянутым литературным направлениям.
Так же, как образ Печорина, по мнению большинства исследователей и современников Лермонтова, во многом носит автобиографичный характер, но полностью не тождествен автору, кешевский герой-повествователь также является выразителем мировоззрения самого автора, но не его двойником, он генерирует идеи, отражающие сомнения, думы и чаяния передовой части горской интеллигенции середины 19 века. Здесь мы видим пересечение автобиографичности романтизма и главного тезиса реализма о типичности образа, который складывается на стыке обобщения и конкретизации; этот художественный образ, отражая действительность, дает общее через частное, сохраняя индивидуальный облик и конкретность отдельно взятого единичного.
О сходстве в биографиях Каламбия и его героя-повествователя говорит многое: учеба в одном из военных корпусов Петербурга, служба в полку, получение образования, которое легло «нерушимой стеной» между ним и его соотечественниками. Вместе с тем, история его злоключений («Два месяца в ауле») и последовавшее за этим крушение надежд на преобразование жизни своих соплеменников весьма типичны для адыгского общества того периода и раскрывают трагедию исторической разобщенности молодой горской интеллигенции со своим народом, которому они тщетно хотят послужить на благо. Об объективности писателя, о том, что это явление носит общий характер и вскрывает истинную картину жизни адыгского общества середины 19 века, картину своеобразного раскола, конфликта между образованностью и невежеством, а если говорить шире, косностью и прогрессом, говорят слова писателя: «Современное состояние Кавказа породило
значительный круг людей, которые отбились от родной почвы, а к чужой не пристали. Поверхностное полуобразование ставит их во враждебное отношение ко всему окружающему, разрушает веру в достоинство старых обычаев, но не дает им достаточно сил для успешной борьбы с действительным злом. Это живейшая струна нашей современности.. ,».[5: 51].
И.Н. Хаткова, признающая за Каламбием «сочетание реалистических и романтических тенденций», считает, что его герой-повествователь является воплощением романтического характера, поскольку его «социально-психологический тип перекликается с
идейно-нравственной концепцией героев романтической школы. Этот лирический персонаж возвышен, духовно богат и щедр, в какой-то мере противостоит неустроенному реальному миру, не принимает его, как и мир не принимает героя».[6: 14].
Соглашаясь с характеристикой, данной главному герою рассказа Кешева, все же необходимо отметить, что здесь, на наш взгляд, имеет место случай, когда написанный отчасти в романтических красках образ подчинен реалистическому художественному заданию - выявлению и критике отживающих обычаев и социальных порядков, устаревших форм феодального мироустройства и вынесению им жесткого приговора, ввиду их исторической обреченности и неперспективности.
Этот герой-повествователь развенчивает созданный писателями-романтиками яркий, экзотический монолитный миф о необыкновенности черкесов как детей гор, поражающих и привлекающих инонационального читателя как внешностью, так и поступками, стихийной естественностью, необузданностью, страстными порывами, вольнолюбием - всем, что противостоит своей непохожестью привычному образу мыслей образованного человека. У Каламбия же образы горцев (Залиха из рассказа «Два месяца в ауле», Мата из повести «Абреки», Назика из рассказа «Чучело») лишены романтической исключительности и подчеркнутой односторонней черно-белости, это не герои, не личности-титаны, не воплощенные в образах идеалы писателя, напротив, они очень земные люди, сомневающиеся, колеблющиеся, в чем-то противоречивые и проявляются они в конкретных жизненных обстоятельствах, правда, не без ярко выраженной, как это бывает в романтизме, бури страстей и экстремальных ситуаций («Чучело», «Абреки»).
Все литературные герои Каламбия - это жертвы чудовищных ваварских порядков, которые фактически управляют судьбами его соотечественников. Несчастная Залиха, вопреки ее воли выданная замуж за некоего богатого князя, несмотря на любовь к герою-повествователю рассказа; трагическая развязка истории любви юной Назики к отважному молодому наезднику; трагедия семьи Тадж, которая в угоду обычаю кровной мести, нередко носившему условный характер, становится реальным виновником физического уничтожения гостеприимно принявшего их аула - такова реальная жизнь соотечественников Каламбия, портрет без ретуши, страшный, но правдивый, созданный талантливой кистью писателя, увидевшего те самые типические обстоятельства жизни горцев, которые во многом ретушировались раньше и подавались российскому читателю, окруженные манящим, романтическим ореолом экзотической специфики горской жизни, а теперь они зазвучали в контексте резкого осуждения и неприятия.
Лермонтовский «Герой нашего времени» был написан в конце 30-х годов 19 столетия, когда перед литературой стояла задача поиска нового героя, отражающего новые тенденции общественного развития. Появление рефлектирующего Печорина стало ответом на запросы времени, поскольку этот образ с выраженным в нем «инстинктом истины» очень походил на образ справедливого неподкупного судьи, который находится в перманентном состоянии поиска истины, в этом поиске он одинаково беспощаден и к себе, и к обществу.
Подобной «умной ненужностью», не сумевшей стать полезной современникам, предстает перед нами, пусть не настолько роковая, как у Лермонтова, но во многом трагическая, фигура героя А.Г. Кешева - молодого образованного горца, офицера русской армии, вернувшегося на родину и полного радужных планов по преобразованию жизни горцев, которые ему тоже не суждено реализовать. Он знает, что ключ к переменам в общественной жизни адыгов в необходимости массового просвещения необразованных горцев, но подобно Печорину он тоже «связан по рукам и ногам» общественным укладом родины и устаревшей идеологией его соплеменников. Его робкие попытки просветить своих земляков в простейших вопросах природно-физических явлений, рассказать о других формах общественной жизни наталкиваются на отчужденное недоверие, неприязненную настороженность и насмешки. Здесь у Каламбия мы видим то же лермонтовское фанатичное в положительном смысле этого слова искание правды жизни и следование ей. Его герой объективно, без страха и ложно-ревностного оберегания авторитета нации вскрывает
недостатки адыгского общества, он выворачивает наружу реалистичную, не прикрытую ничем истинную картину невежественности, бесчеловечных порядков и скрытую за ней идеологию, ломающую судьбы тысяч. Устами почтенного старика Ибрагима он говорит горькую правду: «Наш черкес стал скрягой, чести в нем лучше не ищи, нашелся богатый жених, чего ж держать девушку?!» [3: 336].
В своей приверженности тезису «верности действительности» не менее принципиален и неумолимо строг Каламбий и по отношению к главному герою, который, как говорилось выше, весьма автобиографичен. Подобно Печорину, который, рефлектируя, объективно критичен к себе, герой-повествователь Каламбия также, будучи склонным к самоанализу, и не чуждый рыцарских правил своей страны, отнюдь не снимает с себя ответственности за то, что впоследствии произошло с его любимой девушкой. В его размышлениях слышится откровенное чувство вины за свою неспособность противодействовать социальным обстоятельствам, за неоправданные им ожидания девушки: «Бедная Залиха! Какие гонения должна была она вытерпеть за это ужасное время! И аульная сплетня не пощадит её, на неё укажут пальцами за то, что она полюбила человека, сблизившегося с русскими! И я был единственным виновником несчастья девушки. Оправдал ли я перед ней свои обещания, умер ли у дверей её темницы? Бросился ли я с отчаянием истинного горца на её родных и гонителей хоть за тем, чтобы умереть от их кинжалов? Я почувствовал, что меня во многом расслабило европейское воспитание и что в душе моей нет сил на какое-нибудь отчаянное дело, которое разом или бы погубило меня, или бы сблизило меня опять с любимой женщиной» [3: 337].
Этот монолог позволяет говорить о том, что откровенность, с которой кешевский герой оценивает себя, перекликается с широко использовавшимся в романтизме приемом исповедальности, этот фактор субъективности по традиции придает произведению романтическую лиричность. И здесь снова выявляется аналогия с Лермонтовым: подобно тому, как Печорин говорит о лучших порывах своей души, при этом, не утаивая и свои злые, недостойные помыслы, герой «Записок черкеса» также не боится признать свои слабости. Вместе с тем, Каламбий разглядел, персонифицировал и рельефно вычленил в горской среде уже первые ростки сомнения в целесообразности и святости следования вековым обычаям. А там, где сомнения, недалеко и до протестных явлений, того самого противодействия, которого не хватило его главному герою и которое, как показала национальная история, случилось позже. Таковы Залиха, сознающая чудовищность горской практики вступления в брак на основе корыстных соображений родителей; прозревший Мата, увидевший всю ничтожность и формальность повода кровной мести, ставшего реальной причиной гибели его родного брата и ханцовцев, некогда радушно предоставивших его семье хлеб и кров. И это тоже шаг Каламбия в направлении к реализму, поскольку поворотные изменения в мировоззрении этих героев объективно обусловлены социальными обстоятельствами, в которых они живут, и живописанию этих обстоятельств, которые в реализме называются типическими, писатель придает огромное значение.
Вместе с тем, в рассказе «Два месяца в ауле» мы видим и такую черту романтизма, как принцип кольцевой композиции, который с успехом использован Лермонтовым в «Герое нашего времени». В «Герое.» действие начинается в крепости (повесть «Бэла») и заканчивается здесь же (повесть «Фаталист»): Печорин возвращается к исходному пункту своих нравственных исканий, так и не находя достойной цели в жизни. В рассказе «Два месяца в ауле» герой-повествователь также возвращается к исходной точке своего приключения спустя два года. Здесь же он подводит неутешительные итоги прошлых благородных замыслов, «детских порывов сердца». У меланхоличного кешевского героя, повзрослевшего от свалившихся на него испытаний, мы видим печоринскую безысходность, разочарованность, апатию, тоску и даже некую усталость от жизни, являющуюся следствием опустошенности, одиночества и потерянности героя. Таков финал его юношеских устремлений. Если циклизация повестей у Лермонтова подчинена цели всестороннего освещения главного героя, глубокого раскрытия психологии Печорина, прослеживанию
«истории его души», то цикл рассказов Каламбия, объединенных названием «Записки черкеса», имеет целью анализ национальной психологии адыгов, в формировании которой решающую роль играют обычаи и традиции, изложенные в произведениях писателя с критической точки зрения. Таким образом, очень удачно использованный выдающимся русским писателем композиционный прием получил свое достойное переосмысление в творчестве молодого талантливого адыгского писателя-просветителя.
Примечания:
1. Карташова И.В. А.В. Дружинин и И.С. Тургенев о романтическом начале в искусстве: из истории русской эстетической мысли 50-х годов 19 века // Вопросы романтизма. Казань, 1967. Вып. 3.
2. Шиков К.М. Закономерности развития русскоязычной адыгской литературы XIX - XX
веков: (этнокультурная специфика творческой индивидуальности писателя и
литературный процесс). Майкоп, 2005. 377 с.
3. Адиль-Гирей Кешев (Каламбий). Два месяца в ауле // Шаги к рассвету. Избранные произведения адыгских писателей-просветителей XIX века. Краснодар: Краснодар. кн. изд-во, 1986.
4. Адиль-Гирей Кешев (Каламбий). Ученик джинов // Шаги к рассвету. Избранные произведения адыгских писателей-просветителей XIX века. Краснодар: Краснодар. кн. изд-во, 1986. 397 с.
5. Каламбий. Записки черкеса: повести, рассказы, очерки, статьи, письма. Нальчик, 1988. 271 с.
6. Хаткова И.Н. Идейно-эстетические искания в русской литературе 1830-60-х годов и художественное творчество адыгских писателей-просветителей середины XIX века: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Майкоп, 1996. 18 с.
7. Лермонтов М.Ю. Герой нашего времени. М., 1990. 702 с.
