CC BY
75
Библиографический список
1. Граудина, Л.К., Миськевич, Г.И. Теория русского красноречия / Л.К. Граудина. — М., 1989.
2. Ольшанский, И.Г. Лингвокультурология в конце XX в.: итоги, тенденции, перспективы // Лингвистические исследования в конце XX в. — М., 2000.
3. Белянин, В.П. Основы психолингвистической диагностики (модели мира в литературе) / В.П. Белянин. — М., 2000..
4. Ожегов, С.И., Шведова, Н.Ю. Толковый словарь русского языка / С.И. Ожегов. — М., 2001.
5. Анисимова, Е.Е. Лингвистика текста и межкультурная коммуникация (на материале креолизованных текстов) / Е.Е. Анисимова. — М., 2003.
6. Русский ассоциативный словарь. В 2 т. Т. 1. От стимула к реакции / Ю.Н. Караулов и др. — М., 2002.
7. Сухотерина, Т.П. Поздравление как гипержанр естественной письменной русской речи / Т.П. Сухотерина // Автореферат дис. ... канд. филол. наук. — Кемерово, 2007.
8. Kluckhohn C. Values and Value Orientations in the Theory of Actions. In: Parnsons T and Shils E. (eds.). Toward General Theory of
Action. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1951.
9. Багаутдинова, Г.А. Аксиологическая лингвистика: языковая ценность языковых единиц и ценности, выражаемые языковыми
единицами / Г.А.Багаутдинова // III Международные Бодуэновские чтения: И.А.Бодуэн де Куртенэ и современные проблемы теоретического и прикладного языкознания (Казань, 23-25 мая 2006 г.): труды и материалы: в 2 т. / Казан. гос. ун-т; под общ. ред.
К.РГалиуллина, Г.А.Николаева. — Казань: Изд-во Казан. ун-та, 2006. — Т.2.
10. Каган, М. С. Философская теория ценности / М.С. Каган. — СПб.: Петрополис, 1997.
11. Панов, М.И., Тумина, Л.Е. Эпидейктическая речь // Эффективная коммуникация: история, теория, практика: Словарь-справочник. — М., 2005.
Статья поступила в редакцию 10.12.07.
УДК 821.161
Э.П. Чини на, канд. филол. наук, доцент кафедры литературы ГАГУ, г. Горно-Алтайск
М.В. ЧЕВАЛКОВ — МИССИОНЕР-ПРОСВЕТИТЕЛЬ, ПИСАТЕЛЬ АЛТАЯ
Раскрываются основные особенности литературной деятельности М.В. Чевапкова. Прежде всего, «Памятное завещание», важнейшее произведение автора, созданное на стыке разных жанровых форм: агиография, биография, этнографическая зарисовка и др.
Ключевые слова: алтайсая литература, Чевалков, агиография, Макарий Глухарев
М.В. Чевалков — основоположник письменной алтайской литературы — прошел религиозно-нравственную и филологическую школу Алтайской духовной миссии, сам стал миссионером-просветителем, главным переводчиком миссии, участвовал в научных экспедициях по Алтаю, собирал фольклорные материалы. Его филологическая одаренность начала проявляться в 16-летнем возрасте, когда М.В. Чевалков стал делать первые шаги на стезе переводческой деятельности. Так получилось, что Чевалков с детства знал русский язык от своего русского друга Якова и младшего брата Андриана, который учился в православной миссии у о. Макария Глухарева. О. Макарий, видя сметливость мальчика, взял Киприа-на, по крещении — Михаила, на обучение в миссию. Переводческая деятельность юного М.В. Чевалкова началась случайно: по просьбе о. Макария он точно перевел на алтайский язык слово «ибо».
В миссии сложились благоприятные условия для литературного роста М.В. Чевалкова, он прошел прекрасную филологическую школу, участвуя в переводе на алтайский язык «Вечной книги» — Священного Писания. Как отмечает Б.Я. Бедюров, «...работа над переводом на родной язык Священного писания — великого литературного памятника всех времен и народов — исподволь подготовила Чевалкова к занятиям литературным творчеством [1, с. 10].
Христианская культура глубоко захватила М.В. Че-валкова. Он испытал столь сильное влияние деятелей православной миссии, что и сам пошел по стопам своих наставников. М.В. Чевалков начал вести подвижническую жизнь, перенес много испытаний, горя, забот, тягот, много послужил распространению христианства на Алтае, преодолевая отчуждение и непонимание не только среди чужих, но и в своей собственной семье. Деятельность его была разносторонней.
В 1860 г. М. Чевалков познакомился с ученым-лин-гвистом, ориенталистом В. Радловым, представлявшим Российское Географическое Общество. М. Чевал-ков оказал немало услуг В. Радлову уже в первой его экспедиции по Алтаю как знаток алтайской культуры и искусный переводчик. И неудивительно — к тому времени М. Чевалков был «хорошо известен как толмач и знаток Алтая широкому кругу людей — от чиновников и миссионеров до исследователей и путешественников», и В.Радлов «обретал в лице М. Чевалков вполне грамотного и способного человека, компетентного помощника при сверке и обработке собранных материалов» [1, с. 6].
М. Чевалков активно помогал собирать и описывать фольклорные материалы, много общался с такими известными деятелями-просветителями Алтая, как В.Вер-бицкий, Г. Потанин, Н. Ядринцев и др.
М. Чевалков прослужил в православной миссии 25 лет и в 1863 году был награжден императором Александром II золотой медалью.
Как «толмач», он принял немалое участие в 1864 году в дипломатической деятельности русского правительства. С.С. Каташ отмечает: «Чевалков блестяще выполнил миссию государственной важности, вырвав чуйцев из-под протектората Китая. Чем значительно ускорил решение вопроса о юридическом оформлении теленгитов подданными России. Дальновидность его усилий была доказана всем ходом последующих событий. Теленгиты были освобождены от непомерных податей китайскому двору. Добровольное вхождение алтайцев в состав России явилось актом огромного политического значения» [2, с. 8]. Дипломатической миссией руководил петербургский чиновник А.Г. Принтц.
Когда М. Чевалков путешествовал с Принтцем по Алтаю, он все время проповедовал Слово Божие, ведь он
был воспитанником о. Макария Глухарева. И проповедническая деятельность его не осталась без последствий. В 1870 году епископ Томский и Семипалатинский Платон рукоположил М. Чевалкова во дьякона. А через 7 лет, в 1877 году, М.Чевалков удостоился священнического сана и до конца своей подвижнической жизни оставался верен избранному пути.
М. Чевалков был не только переводчиком. На протяжении почти сорока лет своей многотрудной жизни он постоянно обращался к литературному творчеству, причем создавал произведения разных жанров — басни, поучительные стихи, обрабатывал фольклорные материалы.
Первым литературным опытом М. Чевалкова стало произведение, известное под названием «Чоболкоптун ^уруми» («Жизнь Чевалкова»). Идею написать жизнеописание подал М. Чевалкову В. Радлов, который предполагал использовать сочинение М. Чевалкова как один из источников для своей книги «Образцы народной литературы тюркских племен». Он думал почерпнуть у М. Че-валкова новые для себя слова и выражения и фольклорные материалы.
В 1894 году в журнале «Православный Благовестник» был помещен перевод на русский язык произведения М. Чевалкова. Перевод был сделан священником православной миссии о. Макарием Невским под заглавием «Памятное завещание». 74-летний М. Чевалков создал вторую редакцию автобиографии, внеся существенные изменения в текст. Во-первых, он переадресовал свое сочинение: первый вариант был написан в виде письма В. Радлову, а второй вариант посвящен детям, поэтому
о. Макарий Невский назвал его завещанием. Во-вторых, М. Чевалков в новую редакцию включил, естественно, описание событий, происшедших после 1864 года почти за 30 лет. Оригинал этого произведения под названием «Ундулбас кереес» не найден, и мы можем судить о нем только по имеющемуся переводу о. Макария Невского.
«Памятное завещание» М. Чевалкова соотносится с типичными агиографическими мотивами — мотив раннего покаянного чувства, молитвенных слез, духовной жажды, тяготения к духовному учению, постоянного самоосуждения и другие. В «Памятное завещание» М. Чевалкова включается житийный сюжет и герои агиографических сказаний, возникают параллели с житием священномученника Киприана и мученицы Иусти-ны. В произведении М. Чевалкова каждый факт, каждое событие имеют двойное значение: внешнее, житейское, биографическое и тайное, мистическое, когда факт предстает как проявление видов Промысла, божественной «икономии».
В «Памятном завещании» М.Чевалкова звучат житийные предзнаменования, предсказания свыше, вводится встреча Киприана с юродивым — «дурачком Евсеем», который сначала безмолвно, а потом и словесно намекает на будущее главного персонажа. Прямые или косвенные, молчаливые или словесные предсказания юродивых часто встречаются в агиографической литературе. Далее в повествовании по мере углубления героя в сущность христианской веры, все большее место начинает занимать такой неотъемлемый элемент жития, как чудеса и видения [3, с. 26]. Все основные события жизни Михаила сопровождаются знамениями и помощью свыше, так, например, изображаются два прямых вмешательства свыше святителя Николая Чудотворца, приходящего на помощь Михаилу в трудные моменты жизни. Михаилу является «в тонком мире» даже его первый духовный наставник о. Макарий Глухарев, призывая подвижника к мужественной борьбе с демоническими силами. Следующее чудо явно напоминает образы и символику десятой главы Апокалипсиса.
М.В. Чевалков получает дар Святого Духа, видимо, дар проповедовать и обращать в христианство, подобно
тому как в Апокалипсисе описывается получение Иоанном Богословом величайшего пророческого дарования. Знаменательно и то, что после описания этого чуда М.В. Чевалков начинает постоянно обращаться к теме миссионерской проповеди. Для агиографии характерно повторение чудес, знамений, символических видений из Священного Писания. Вообще, М.В. Чевалков имел ясное представление о житийной литературе, так как сам занимался ее переводом. Один из существенных мотивов агиографии — поношение и осмеяние подвижника со стороны чужих и близких. М.В. Чевалков приводит ряд эпизодов своей биографии, когда он терпел «скорби за Христа» от родственников — алтайцев-языч-ников. Из всех искушений герой повествования выходит победителем.
В «Памятном завещании» М.В. Чевалкова кроме многочисленных агиографических мотивов, тем, образов, присутствуют и черты других жанров древнерусской духовной литературы. В частности, часть «Памятного завещания», в которой создается образ отца Макария Глухарева, явно напоминает столь популярные на Руси патерики — сборники коротких рассказов о жизни монахов, известных своими подвигами благочестия. Рассказы-воспоминания Чевалкова о своем первом наставнике созвучны различным видам патериковых рассказов: рассказам, в которых многоразлично воспроизводится ситуация — авва и его ученик или ученики, рассказам, описывающим поучительные поступки и назидания аввы по отношению к разным монахам и мирянам. Отец Макарий предстает в «Памятном завещании» как мудрый, справедливый, праведный и иногда суровый авва. Герои патериков, духовные наставники спасали души всех приходящих часто чудесами и приличествующими случаю назиданиями из Священного Писания. Так, в Киево-Печерском патерике есть рассказ о св. Григории-чудотворце. В одном из них святой Григорий усыпляет воров, пришедших украсть его имущество. Потом пробуждает их и отпускает. Узнав о грозящем ворам наказании, выручает их из беды, отдав властелину книги. «Другие же книги блаженный продал, а деньги роздал убогим. Чтобы, — говорил он, — опять кто-нибудь не впал в беду, думая украсть их». Господь сказал: «Не собирайте сокровищ на земле, где воры подкапывают и крадут; но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут. Где сказано: сокровище ваше, там и сердце ваше будет» [4, с. 311].
Отец Макарий не совершает чудес, но также использует каждый случай для духовного вразумления. Поучения его представлены в виде серий коротких эпизодов. Интересно, как, например, о.Макарий учит старика Та-бакаева. «Этот старик после приготовления к причащению к Святой Тайне, стоя в церкви, увидел таракана, ползущего по полу, пошел за ним и задавил его. Отец Макарий, увидевши это, прогневался и сказал старику: Это Божье создание. Оно идет для своей надобности, а ты, разумный человек, не заботясь о себе, зачем сделал злое дело? Поговей еще неделю, а потом приступи к причащению Святой Тайне. И старик это исполнил» [1, с. 59]. Так нередко заканчивались поучительные рассказы патериков — после краткого описания происшествия следовали часто комментарии на основе ветхозаветных и евангельских писаний.
Отец Макарий изображается как человек, стяжавший дары благодати. Так, в частности, в «Памятном завещании» есть эпизод, в котором он являет дар пророчества. О. Макарий долго увещевал и уговаривал креститься некоего Бориса Кочаева. Борис возненавидел его. «Однажды, когда Борис сидел у дверей своего дома, пришел к нему отец Макарий и, севши возле него, по обычаю начал говорить ему о Боге, Борис, ненавидя его,
говорил ему напротив. Отец Макарий долго сидел и говорил с ним. Не убедив его, отец Макарий сказал: «Я желаю тебе добра, чтобы на твою голову снизошла благодать Господня. Много раз беседовал я с тобой, но ты, кажется, не желаешь сей благодати Божьей. Теперь не я, а ты будешь виноват. Мне Бог повелел говорить тебе. И я много говорил тебе о Боге, о его правде, о благости, обо всем говорил тебе. Ты говоришь: слух мой не принимает таких слов; теперь вместо счастья от Бога прийдет к тебе несчастье, вместо милости падет на голову твою гнев Божий». Сказавши это, он погладил его по голове и ушел» [1, с. 61-62]. И действительно, предсказание отца Макария исполняется: через месяц Борис теряет четыреста рублей денег, через два дня у него вымирает весь скот — 110 голов, и Борис Кочаев в один год превращается из богача в бедняка. Он переселяется в Бачат, теряет там последнее имущество, возвращается в Улалу и здесь, убедившись в конце концов в правоте о. Макария, принимает крещение. Патерики полны рассказами о наказании, вразумлении и спасении грешников.
Эти мотивы характерны и для житий, однако патери-ковое начало преобладает в описании поступков и поучений о.Макария. Об этом свидетельствует отсутствие цельного жизнеописания, которого и не мог написать Чевалков; дробление повествования об отце Макария на короткие рассказы и завершенность каждого отдельного эпизода из жизни монаха.
Способ создания образа-характера в большей степени связан с главными принципами художественного письма авторов житий. Как отмечает Д.С. Лихачев: «Этот способ характеристики человека чрезвычайно далек нашему художественному сознанию; он целиком объясняется художественным сознанием своего времени: индивидуальность человека абстрактна и неясна, характер человека еще не различается, — поэтому сравнивается в человеке не сам человек, а лишь его дело, деяния, поступки, подвиги, — по ним он судится. Отсюда такое пристальное внимание, которое уделяют агиографичес-
ким действиям, поступкам» [5, с. 69]. Так и в «Памятном завещании» личность о.Макария Глухарева раскрывается через его действия, поступки, хотя остается до конца не выявленной. Выделяются те из его действий, которые указывают на его духовные дары, веру, силу духа, непоколебимость и другие черты, которые характеризуют его исключительно как пастыря, духовника, индивидуальные же особенности его характера не представлены в «Памятном завещании» М.В. Чевалкова.
Однако «Памятное завещание» — произведение многоплановое, содержащее в себе разные пласты повествования. При преобладании житийного пласта в «Памятном завещании» есть элементы бытового описания, элементы реалистические, этнографические, элементы автобиографии как жанра светской литературы. С одной стороны, образ главного героя жизнеописания агиогра-фичен, к нему прилагается житийная мера личности.
Алтайская литература развивалась в совершенно иных условиях. До 19 века существовала лишь устная народная поэзия, в алтайской литературе не было длительного развития жанровых структур, в частности, например, жанров духовной литературы, с самого начала первые алтайские писатели испытывали сложные влияния - сильнейшее воздействие духовной литературы, влияние научно-этнографической очерковой литературы, классической русской литературы. И М.В. Чевалков не мог воспринять жанры в чистом виде, испытывая многоразличные влияния. Поэтому в «Памятном завещании» есть разного рода наслоения — попытки углубления во внутренний мир в духе психологизма русской литературы Нового времени, этнографические описания. Однако вместе с тем житийное начало выражено в «Памятном завещании» настолько глубоко и сильно, автобиографизм так явно подчинен идее христианского возрастания души в вере и богопознании, «Памятное завещание» так густо наполнено традиционными житийными мотивами, ситуациями, чудесами, видениями, что, на наш взгляд, отвечает жанру жития.
Библиографический список
1. Бедюров, Б.Я. Памятное завещание. Алтайская дореволюционная проза / Б.Я. Бедюров. — Горно-Алтайск, 1990.
2. Каташ, С.С. Литературные портреты / С.С. Каташ. — Горно-Алтайск, 1971.
3. Адрианова-Перетц, В.П. Древнерусская литература и фольклор / В.П. Адрианова-Перетц. — Л., 1974.
4. Дмитриев, Л.А. Изборник / Л.А. Дмитриев. — М., 1969.
5. Лихачев, Д.С. Культура Руси времени Андрея Рублева и Епифания Премудрого / Д.С. Лихачёв. — М.-Л., 1962. Статья поступила в редакцию 22.01.08.
УДК 811.512
Н.Н. Тыдыкова, с. н. с., института алтаистики им. С.С. Суразакова, г. Горно-Алтайск
О ФОРМЕ -а В СИСТЕМЕ ДЕЕПРИЧАСТНЫХ ФОРМ АЛТАЙСКОГО ЯЗЫКА*
В системе деепричастных форм алтайского языка деепричастная форма на -а именуется слитным. Отрицательной формы деепричастие на -а не имеет. В самостоятельном употреблении встречается очень редко, но довольно продуктивна в редуплицированной форме. При этом она может быть образована не только от одинаковых, но и разных глагольных основ. Обозначает длительность и многократность действия, выражая значение образа действия финитного глагола, происходящего одновременно с этой деепричастной формой.
Ключевые слова: алтайский язык, формы деепричастия, финитный глагол, образ действия.
В существующих грамматических исследованиях частью речи [1, с. 31-32], Н.К. Дмитриев рассматривал
по тюркским языкам деепричастия относят к системе деепричастие как отглагольное наречие, во всяком слу-
глагольных форм. Однако не все сразу пришли к этому чае, как функциональную форму глагола, специально
единому мнению. Например, А.Н. Самойлович склонен приспособленную для использования в качестве наре-
был считать деепричастие чуть ли не самостоятельной чия [2, с. 185].
Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ (проект №07-04-00375а «Грамматика алтайского языка. Морфология»).
