CC BY
102
М.П. Гребнева Барнаул
М. ОСОРГИН И ФЛОРЕНЦИЯ
В автобиографическом повествовании «Времена» М.А.Осоргин отмечал: «Лично я собрал исключительную по ценности библиотеку русских книг об Италии, преимущественно путешествий, от времен Шереметева до дней наших» [1].
Его собирательская работа сочеталась с работой просветительской, он занимался «организацией экскурсий русских учителей в различные европейские страны» [2], в частности, в Италию. В этой стране Флоренция заняла «первое место, или, во всяком случае, оспаривала <. > его у Рима» [3].
А.Пасквинелли так же, как и сам М.Осоргин, подчеркивает, что «для экскурсантов наиболее важным» было «познание живой итальянской действительности, а не мертвых памятников древности» [4]. Это и не могло быть по-другому, поскольку, по словам писателя, он «... очень любил Италию и прилежно ее изучал, не музейную, а современную ..., живую, Италию в труде, в песне, в нуждах и надеждах» (Вр, 97); «города Италии были моими комнатами: Рим - рабочим кабинетом, Флоренция - библиотекой .» (Вр, 97).
Известно, что «в декабре 1906 года М.Осоргин вместе с несколькими политическими беженцами из России прибыл в Сори, красивое итальянское местечко на лигурийской Восточной Ривьере, недалеко от Генуи, где и поселился» [5]. Это событие, по всей видимости, отразилось в рассказе «Сестра» (1928). Однако по прошествии времени оно «обрастает»
дополнительными смыслами, в частности, флорентийскими ассоциациями.
Так, совершенно отчетливо можно говорить о кругах постижения Осоргиным Италии, о том, что ад прошлой жизни его героя здесь противопоставляется раю настоящей жизни, точно также как утопия, сказка настоящего - реальности прошлого: «Жизнь завертела меня в кругах, куда Оле (О.А.Ильина - М.Г.) доступа не было...» [6 (МП, 95)]; «А завертев - жизнь отбросила меня далеко от Москвы и даже от России» (МП, 111); «.да она и не увлеклась бы моими новыми знакомствами и новыми интересами: ее никогда не увлекали утопии, она жаждала жизни реальной» (МП, 111); «Я тогда жил в сказочной обстановке, у южного моря...» (МП, 111); «Вести о смертях так часто получались в моем земном раю, среди роз, лилий, пальм и кипарисов.» (МП, 112).
Ключевыми словами, определяющими флорентийскую тему в рассказе, оказываются - сад, красота, лилии, Венера: «Я тогда жил . в старой вилле, утонувшей в зелени огромного сада» (МП, 111); «Но нельзя, живя среди красоты, не быть ее пламенным поклонником, - и я урывал у подневольной и скучной работы минутки для себя» (МП, 111); «Вести о смертях так часто
получались в моем земном раю, среди роз, лилий, пальм и кипарисов...» (МП,
112); «Я вышел в сад, сорвал несколько высоких белых лилий...» (МП, 112); «Вода сочилась из ниши, промытой годами, и в нише росла всегда влажная мелколистая трава - зеленые листики на тонких прочных нитях, растущие веером. Итальянцы зовут эту траву СареІУвпеге; за ними и мы называем ее -Волосами Венеры» (МП, 113).
Заметим, что рассказы Осоргина, как правило, сюжетно симметричны. Данное произведение не является исключением, потому что лилии, положенные перед статуэткой каменной мадонны, - «...это было только воздаянием памяти сестры и друга» (МП, 113), а трава, помещенная в сосуд для святой воды, - «. священной данью памяти женщины» (МП, 113). Кроме того, белая лилия - это символ Флоренции, города садов и цветов [7]. Трудно избавиться также от близости сестры Осоргина - Мадонны и Венеры -к Венере прославленного флорентийца С.Боттичелли. О правильности ассоциаций свидетельствуют не только упоминания о воде, женщине, цветах, волосах, но и о раковине: «Вот эту траву я принес в капеллу, где над моим столом была вделана в стену каменная раковина для святой воды...» (МП,
113).
Ощущением прошлого счастья и гармонии пронизан также рассказ «Каштановое море» (1928). В автобиографическом повествовании Осоргин, в частности, писал: «Мне были одинаково знакомы север и юг, Ривьера и каштановые леса Тосканы...» (Вр, 97). Тоскана - это, безусловно, безмятежное былое автора: «Потому ли, что передо мной выгоревшее от бездорожья поле, потому ли, что нет горизонта и долго еще не будет, - я вспоминаю каштановые леса Тосканы и ломаную линию апеннинских Альп» [8 (В, 172)].
Тоскана для Осоргина - это не только Флоренция, но и то, что окружает ее: «Да, потому и вспоминается так живо Тоскана (какое приятное слово для русского уха!) и ее удаленные от центра места, и горное селенье, и монастырь, похожий на камею...» (В, 172).
Тосканские диковинки окружают флорентийские достопримечательности: «Эти чудеса мало кому известны, так как
покоятся они в глуши, далеко от торного пути иностранцев и художников; время и людское невниманье охраняют их от славы и разрушенья» (В, 172).
Города и городки предстают в рассказе, окруженными каштановым морем: «В наших пеших странствиях по каштановому морю мы забредали в заброшенные часовни и маленькие церковки безлюдных приходов» (В, 172); «В редкой из них не было нечаянных радостей - деревянной статуи с облупившейся краской, осыпавшейся фрески, а чаще всего - литого горельефа одного из братьев Делла-Роббиа или их учеников» (В, 172). Известно, что Роббиа - семья итальянских скульпторов, представителей раннего Возрождения во Флоренции [9]. Имя делла Роббиа - примета Флоренции, точнее, флорентийского искусства.
Знакомство с монастырями, церквями на горах и холмах Тосканы - это средство более полного проникновения в дух Флоренции, расположенной в долине. Местоположение города давало основание сравнивать его с чашей,
окруженной холмами и горами: «Мы жили в небольшом горном селенье, как бы на сером острове среди каштанового моря» (В, 168-169); «Мы вышли рано утром, а к полудню дошли до горного монастыря. Другого такого монастыря, вероятно, нет на свете» (В, 170).
Осоргин был человеком, хорошо знавшим всю Тоскану и особенно ее центр - Флоренцию. По его словам, в этом городе он «был не менее двадцати раз», сроднился с ним: «И всегда с вокзала, отправив вещи в отель, шел пешком на Piazza Signoria» [10 (КМ, 299)]. За любовь, за преданность Флоренция платит ему сторицей, «чарует прежним очарованием» (КМ, 299). Даже повтор однокоренных слов не кажется путешественнику излишним, поскольку выражает характер взаимоотношений города и человека.
Флоренция в очерке Осоргина жива, она звучит («профиль башни Palazzo Vecchio четок и выразителен, как музыка», КМ, 299), светит («Арно унизан береговыми огнями», КМ, 299), замерла не миг, но готова к действию («Лоджия - как опустевшая сцена мистерии», КМ, 299). Ее мифологическое прошлое («колоссальная кисть правой руки Давида, и Персей, и статуэтка Донателло», КМ, 299) не отменяет обыденного настоящего («нелепый Бьянконе», «художественно-ужасный, зверски-добродушный Геркулес», 299).
Мифологическое и современное, возвышенное и житейски-сниженное не просто соседствуют во Флоренции, но и порождают ее удивительную гармоничность: «...все это слилось в изумительную гармонию, нарушить которой не в силах ни стойки кафе, ни проезжий извозчик, ни подъехавшая группа велосипедистов, явных агентов наружной охраны» (КМ, 299).
Интересна интерпретация тех же самых реалий флорентийской действительности не только в очерке о ней, но и в рассказе «Дожди» (1937). Флоренция столь же благодарная по отношению к Осоргину, как и вся Италия, предстает здесь совершенно негостеприимной по отношению к его другу: «И были нудные и нескончаемые дожди в стране, куда ездят любоваться цветом неба и яркостью солнца. Италия до удивительности не приспособлена к плохой погоде, это ей не к стилю» (В, 284).
Речь идет о том, что дожди не идут и к стилю Флоренции. Похоже, что авторская ирония в этом рассказе - это средство отделить самого себя и свое восприятие Флоренции от своего друга и от его восприятия города цветов:
I
«Вода текла по белым и черным мраморным плитам, на Арно вскакивали пузыри...» (В, 284);
«Арно унизан береговыми огнями» (КМ, 299);
II
«... нельзя было поднять головы, чтобы посмотреть на палаццо Веккио...» (В, 284);
«Профиль башни Palazzo Vecchio четок и выразителен .» (КМ, 299);
III
«...и когда мы под зонтиками хотели взглянуть на чудный вид с холма во Фьезоле, - оказалось, что ничего, кроме дождя, не видно» (В 284);
«Лучший вид на глубочайший и одухотвореннейший город Италии - с высоты Фьезоле» (КМ, 350);
IV
«Давид на пьяцца Синьориа был так мокр, что казался только что вышедшим из соседнего фонтана, где он полоскал пращу» (В, 284);
«... колоссальная кисть правой руки Давида...» (КМ, 299);
V
«Под мокрым навесом кафе мы ели мороженое, и мой друг меланхолически говорил «красивый городок, бог с ним, но не особенно уютный» (В, 284);
«Прохлада, тончайшие краски земли и неба и веянье крыльев духа Тосканы!Божественный город!» (КМ, 350);
С Тосканой, с Флоренцией была связана не только лучшая пора жизни Осоргина, но и ее закат: «Счет дней окончен. Остающуюся неделю отдаю Флоренции. Она также входит в список святых мест, дорогих воспоминанию, которые нужно посетить» (КМ, 349-350).
Определяющая сюжет очерка антитеза «расцвет - закат» дополняется рядом других оппозиций. Пространственно организует его оппозиция верх/низ: «Лучший вид на глубочайший и одухотвореннейший город Италии -с высоты Фьезоле» (КМ, 350); «Дорога вниз, к городу» (КМ, 350). Время регулируется антитезами: «день - вечер», «тогда - сейчас», «юноша - зрелый муж»: «Там я провел последний день» (КМ, 350); «Он (город - М.Г.) уже в вечерней дымке» (КМ, 350); «Был юношей монах-органист, когда я впервые ждал заката в монастыре св. Франциска» (КМ, 350); «Сейчас это - муж почтенный, умеренно дородный, красивый...» (КМ, 350).
Меняются люди, сам автор, но неизменной оказывается музыка Флоренции: «. красавец монах - удивительный органист. Они поют в унисон; сладости нашего церковного пения они не ведают. Но орган покрывает голоса, наполняет маленький храмик, рвется наружу -благословеньем погружающейся в сумрак Флоренции» (КМ, 350).
Совершенно очевидно, что, описывая любимую им Флоренцию, Осоргин не забывает о Родине: о нашем церковном пении, о наших храмах, о наших молящихся людях и о своих душевных страданиях, не утоленных чужбиной: «Как счастливы те, кто умеют молиться! Как им просто жить! Я благодарен глубоко Флоренции за это последнее Ave Maria! Не растопив льда - оно согрело душу» (КМ, 350).
Размышлениями о том, что Флоренция - святой город, божественное место автор и начинает и завершает свой очерк: «Она также входит в список святых мест» (КМ, 349); «Прохлада, тончайшие краски земли и неба и веянье крыльев духа Тосканы. Божественный город!» (КМ, 350).
Образ монаха-органиста в очерке оказывается сюжетно организующим, передающим главную мысль Осоргина - изменяется человек, но неизменным остается дух божественной, созданной богом и хранимой богом Флоренции.
В автобиографическом повествовании Осоргин вспоминал: «Я уходил писать в домик Цезаря на Форуме - еще были целы в домике шесть дубков, слушал орган во Фьезоле...» (Вр, 97).
Тот же самый флорентийский орган определяет сюжет рассказа «Без событий» (1938). В этом произведении важен не только образ автора, но и его приятеля, который «немножко италофил, то есть умеет навертывать на вилку макароны и знает наизусть первые строки третьей песни «Ада». В этом последнем наша точка соприкосновения, а в остальном мы люди совершенно несхожие» (В, 220-221). Речь в рассказе идет о Б.А.Грифцове -литературоведе, искусствоведе, переводчике. Что касается «Божественной комедии», то, с одной стороны, по словам Осоргина, «любезнее Данте мне были сонеты Белли и Чезаре Паскарьелла, да римские stomeШ, порой будившие по ночам» (Вр, 99), а с другой стороны, «когда в 1916 году я возвращался в Россию, со мной в ручном чемоданчике были две миниатюрные книги: «Божественная комедия» Данте и «Размышления» Марка Аврелия» (Вр, 103).
В своем рассказе автор пишет о многом - о грибах, рыбной ловле, старых журналах, но главное о том, что во всем этом и заключается полнота человеческого счастья. Счастье - это, как выясняется, возможность находиться далеко от Москвы и ничего не делать: «Затем спускаемся по скрипучей и неверной лестнице, довольные и голодные. На обед окуни, грибы в сметане, в настоящей сметане, о какой в Москве не мечтают» (В, 224). В этом контексте Москва отчетливо сопоставляется с Флоренцией: «Я спрашиваю ядовито: «Ну, вы продолжаете мечтать о Флоренции? Хотелось бы вам быть сейчас во Фьезоле и слушать орган?» (В, 224). Органный концерт во Фьезоле Осоргин намеренно сравнивает с лягушачьим концертом в деревне: «С рыбной ловли мы возвращаемся по вечерней росе, слушая лягушачий концерт. Если бы произошло какое-нибудь событие, концерт оборвался бы, а с ним и полнота совершенно несомненного нашего счастья» (В, 224-225).
Флоренция - любимый город Осоргина, божественный город, окруженный каштановым морем. Он любит его в любую пору своей жизни, в любое время суток, в любую погоду. Однако эта любовь только усугубляет, укрупняет, делает безграничным его чувство к родине.
Примечания
1. Осоргин М.А. Времена. М., 1989. С. 122.
2. Пасквинелли А.М. Осоргин и экскурсии русских учителей в Италию// Михаил Осоргин. Страницы жизни и творчества: Материалы научной конференции «Осоргинские чтения» (23-24 ноября 1993 г.). Пермь, 1994. С. 95.
3. Пасквинелли А.М. Указ. соч. С. 97.
4. Там же. С. 96.
5. Пасквинелли А.М. Указ. соч. С. 95.
6. Осоргин М.А. Мемуарная проза. Пермь, 1996. С. 111.
7. Фоли Д. Энциклопедия знаков и символов. М., 1996. С. 215.
8. Осоргин М. Воспоминания. Повесть о сестре. Воронеж, 1992. С. 168.
9. Всеобщая история искусств. М., 1962. Т. 3. С. 114 - 115.
10. Кара-Мурза А. Знаменитые русские о Флоренции. М., 2001. С. 299.
