CC BY
209ЛЮДИ
М. И. Венюков и имперские проекты России в Средней Азии
Анна Кузнецова
Российской исторической наукой уже в XIX веке была разработана теория о способе национального существования России как процесса ее непрерывного расширения вовне. У ее основ стояли не только кабинетные ученые, но и люди, совмещавшие разнообразные (в том числе военные и разведывательные) практические занятия с концептуализацией завоевательной политики империи. Свою деятельность они рассматривали как «служение Отечеству», то есть как патриотическую, и были искренне убеждены, что активная внешняя политика, предполагающая, помимо прочего, присоединение территорий, населенных нерусскими народами, отражает исконные национально-государственные интересы России. Народы же, на которые распространяется «цивилизующее» российское господство, получают исключительно благоприятные возможности продвижения по пути прогресса.
Одним из ключевых направлений российской экспансии во второй половине XIX века стала Средняя Азия. Поражение в Крымской войне вынудило русских военных теоретиков искать территории, где, как им казалось, Россия могла бы «компенсировать» свои внешнеполитические неудачи на европейском направлении, добиться военно-политического реванша, наиболее существенным выражением которого стало бы «сдерживание» ее главного соперника — Великобритании. Михаил Иванович Венюков (1832—1901) был горячим сторонником этой линии. Его взгляды относительно перспектив России в Средней Азии (как и в целом в системе международных
Анна Васильевна Кузнецова, старший преподаватель Усть-Илимского филиала Иркутского государственного педагогического университета, г. Усть-Илимск.
отношений) отразили общие тенденции развития государственной внешнеполитической доктрины, он внес личный вклад в события, непосредственным участником которых, как военный чиновник, являлся по должности.
I
Имя М. И. Венюкова не вошло в школьные и вузовские учебники и потому мало известно российскому читателю. Только немногие преподаватели исторических факультетов упоминают Венюкова в своих лекциях. В отечественной историографии о нем сложилось стереотипное представление как об ученом и путешественнике, авторе сугубо специальных этнографических и геодезических трудов. Методологические догмы марксизма, а также потребности политики Советского Союза в республиках Средней Азии долгое время препятствовали созданию полной биографии Венюкова, реконструкции и оценке его деятельности во всех ее деталях. Разведывательные поездки Венюкова в Среднюю Азию именовались «путешествиями»; умалчивалось то очевидное обстоятельство, что его «исследовательские» экспедиции преследовали прежде всего военно-стратегические цели, совершались по заданию и на средства российского правительства в рамках его служебной деятельности в Военном министерстве. Поэтому так важно очистить биографию Венюкова от «белых пятен». Ведь в ней — не только жизнь незаурядного человека; она еще и неразрывно сплетена с историей становления русского Туркестана, с процессом формирования отношений России с народами и государствами Средней Азии!.
Венюков — выдающийся русский ученый, путешественник, офицер Генерального штаба, военный разведчик, политический аналитик, колониальный теоретик и практик, один из основоположников отечественной геополитики, создатель оригинальной концепции международных отношений и внешней политики России. Его многогранная и противоречивая личность совместила в себе качества исследователя-эмпирика и высокопрофессионального военного теоретика, специалиста в области стратегического анализа.
Венюков встречался с А. И. Герценом и Н. П. Огаревым, и этот сюжет неоднократно упоминался в отечественной историографии. Однако демократические воззрения Венюкова уникальны по своему
генезису. Сторонником конституционной монархии его сделало несогласие с «неправильной» внешней политикой царизма; по мнению Венюкова, она была недостаточно активной и не учитывала насущных национально-государственных интересов России. Венюкова можно назвать экспансионистом-радикалом.
Диапазон научной, военной и политической деятельности Венюкова был весьма широк. Он выполнял конфиденциальные поручения российского правительства, в частности собирал военную и политическую информацию в Англии, Франции, Германии, Италии, Швейцарии, Турции, Китае, Японии. В Средней Азии он это делал дважды: в 1859—1860 годах и с 1871 по 1875 год. Донесения Венюкова в Петербург из его так называемых путешествий содержали, наряду с конкретными сведениями о состоянии военного потенциала и о внутриполитической обстановке в стране пребывания, еще и личные размышления о тенденциях, динамике и перспективах развития международных отношений. Собственно говоря, статус чиновника Военного министерства, офицера Генерального штаба и предполагал совершенно определенные приоритеты его служебных командировок. Сам Венюков писал без обиняков: «Военные сооружения везде составляли предмет моих первых забот ex officio»2.
Венюков оказал значительное влияние на представления о том, какими должны быть русский Туркестан и границы Российской империи. Более того, фактически он предложил царизму целостный проект действий на всех «окраинах» империи. Целью проекта было тесно «привязать» окраины к российскому центру. Пути и средства достижения этой цели могли варьироваться в зависимости от расстановки сил в каждом конкретном районе. Но в любом случае в его интерпретации глобального проекта «Русской Азии» одно из центральных мест занимали среднеазиатские территории.
Идея «политического объединения» Средней Азии и России, требовавшая «занятия Туркестана сполна», была у Венюкова составной частью всеобъемлющего плана колонизации «окраин» и упрочения контактов между ними. Неслучайно перспективы территориального расширения в Средней Азии он связывал с укреплением геополитического положения России на Дальнем Востоке. Польша, Прибалтика, Средняя Азия, Сибирь, Приморье должны были образовать в составе России «более или менее полную политическую связь, в поддержании которой есть интерес и для исконной России, и для страны, приобретенной ею извне»3.
II
Венюков воспринимал Среднюю Азию как «российскую» территорию. В то же время он отмечал, что экономическое освоение края и налаживание стабильных отношений с коренным населением — дело будущего. Подробную информацию о положении дел в регионе, регулярно направлявшуюся им в Петербург, он дополнял аналитическими заметками и размышлениями относительно перспектив развития событий на колониальных окраинах Российской империи. В своих рапортах и донесениях в Генеральный штаб Венюков был вполне откровенен — прямо указывал, что речь идет о борьбе за российские стратегические интересы. Задача же привнесения в Среднюю Азию «цивилизации» и «культуры», о которой он писал витиевато и подробно, имела подчиненное значение.
Взгляды Венюкова относительно масштабов, интенсивности, направленности российской политики в Средней Азии имели непосредственное отношение к борьбе мнений в российском правительстве и в общественно-политических кругах по вопросам внешней политики империи и ее приоритетов. В то время позиции двух министерств, Иностранных дел и Военного, во многом не совпадали. В первом из них преобладали сторонники сдержанной политики в Средней Азии, во втором — сторонники эскалации там военных действий, расширения среднеазиатских владений России. В соответствии с установкой на доминанту западного вектора в имперской политике, которой придерживался глава министерства князь А. М. Горчаков, в МИДе считали, что излишняя внешнеполитическая активность России на юго-восточном направлении способна осложнить отношения с Англией. Представители же военного ведомства полагали, что пора отходить от сложившихся стереотипов политического мышления, вносить изменения в официальную внешнеполитическую доктрину. Традиционную ориентацию на западные страны они воспринимали как очевидный архаизм, препятствующий укреплению позиций России на Востоке, в том числе в Средней Азии. Восточное направление внешней политики трактовалось ими как приоритетное, возможность обострения на этой почве отношений с государствами Западной Европы в качестве серьезной опасности не рассматривалась. Сотрудники Генерального штаба, другие военные чиновники самого высокого ранга акцентировали внимание на росте колониальной активности западных держав, прежде всего Англии, в Средней Азии и считали, что даже сохране-
ние паритета может быть достигнуто только путем военной интервенции, за счет массированного вторжения русских войск вглубь Средней Азии.
Венюков принадлежал к «партии» военной бюрократии и был убежден, что «естественной границей» России должны стать Гиндукуш, Балх, Бадахшан. По его мнению, Россия ради защиты своих российских стратегических интересов в Средней Азии не должна была бояться бросить вызов интересам британским. И пусть это чревато обострением отношений с Англией, даже широкомасштабным вооруженным конфликтом с ней на региональнои уровне — России все равно необходимо занять «угрожающее положение» по отношению к британскому правительству, игнорировать его позицию, настойчиво расширять зону российского господства и влияния в Средней Азии. Вместе с тем восточное направление российской внешней политики играло для Венюкова служебную роль: он полагал, что как можно более ощутимое присутствие России в Средней Азии вынудит Англию стать более сговорчивой в вопросах европейской политики.
Венюков был ярым англофобом. В течение длительного времени он придерживался мнения о необходимости превентивного похода российских войск на Британскую Индию. Он не только сформулировал эту идею, но и разработал план военной кампании. Свои взгляды он изложил в докладной записке, поданной Александру II3; в ней доказывалось, что только удар по региональной «монополии» Англии позволит установить «естественные границы» России.
Суждениям военной «партии» вообще была присуща категоричность. Венюков обвинял Горчакова в «некомпетентности», в «неумении» объективно оценить расстановку сил на международной арене и ее возможные изменения в будущем, в отсутствии «политической прозорливости» по поводу ситуации в Средней Азии. «Азиатские мелочи», по оценке Горчакова, не имели принципиального значения для внешней политики России. Напротив, утверждал Ве-нюков, англо-русское соглашение 1872—1873 годов «установило совершенно нелепые границы русского Туркестана с юга» и тем самым ограничило возможности для создания российского стратегического плацдарма в области реки Аму-Дарьи.
Активным сторонником усиления российского военно-политического присутствия в Средней Азии выступал и военный министр Д. А. Милютин. Он также выражал несогласие с точкой зрения Горчакова. «Наше министерство иностранных дел, — подчеркивал он, — с давних времен держалось в азиатской политике системы пассивного
консерватизма. Заботясь более всего о поддержании дружбы с Англией, оно противилось всякому нашему успеху в Средней Азии»4. Венюков же, чиновник, а не министр, высказывался куда откровеннее: Англия — «главный враг России на земном шаре»; политика британского правительства — «подозрительная и враждебная»; «войну с Англией можно отсрочить, но избежать ее нельзя»5. И в этой войне на стороне России будет, если можно так выразиться, «право места», поскольку задача обеспечения стратегических и финансово-экономических интересов России в Средней Азии объективно обусловлена ее положением в евразийском пространстве.
Однако и в Военном министерстве не было полного единодушия. Поход в Индию многим чиновникам и офицерам представлялся авантюрой, Венюкова они называли «алармистом». Существовавшие границы России в Средней Азии воспринимались как «естественные», ухудшение отношений с Англией — как очевидная и нежелательная перспектива. Позиция этой группы военных смыкалась, таким образом, по ее основным пунктам с позицией Министерства иностранных дел. В этом заключается одно из главных объяснений, почему прогноз Венюкова о грядущем столкновении с Англией не подтвердился: помимо того, что он преувеличил исходившую от нее угрозу российским интересам, победу во внутрироссийских политических баталиях одержали те круги, которые подготовили создание Антанты.
Англо-русское соперничество, борьба за «расположение» среднеазиатских военно-политических элит и управляемых ими народов проецировались на отношения с сопредельными государствами: с Афганистаном, Персией, а в перспективе — и с Индией. Венюков последовательно проводил идею, что повсюду, где присутствуют британские интересы, необходимо создавать российский «противовес». При этом в своих антианглийских стратегических расчетах он исходил из убежденности в том, что британское правительство недооценивает значения ислама в политической и общественной жизни мусульманских народов и Россия может этим воспользоваться.
Коммуникации, проходившие через Афганистан в Туркестан и Индию, создавали, по мысли Венюкова, некое единое геополитическое пространство. Поэтому британский контроль над внешней политикой Афганистана представлялся ему недопустимым, угрожающим нерушимости российских границ в Средней Азии. В Военном министерстве также опасались усиления Англии в Афганистане, равно как и завоевания ею Тибета, что открыло бы ей путь в Синьцзян и к границам русского Туркестана уже не только с юга, но и с востока.
Официальная точка зрения, согласно которой Афганистан должен был служить «нейтральной» буферной зоной между британскими и российскими колониальными владениями в регионе, Венюкова совершенно не устраивала; ему казалось, что подобный подход создает дополнительные преимущества для Англии. Главенствовать в Афганистане должна Россия, между нею и южным соседом должно установиться отношение «старшего брата» к «младшему».
Венюков также увязывал среднеазиатский вопрос и англорусские противоречия в регионе со статусом России в Персии. Утверждения англичан, будто Персия уже находится в зависимости от России, он объявлял необоснованными, напротив, требовалось укрепить и усилить российское присутствие в этой стране. Тут его воззрения в целом совпадали с официальной точкой зрения российского правительства, считавшего, что «благосклонный нейтралитет» Персии предпочтительнее наступательного или оборонительного союза с нею. Ну, а далее, в связи со все той же заботой о безопасности российских южных рубежей, он ставил вопрос о государственной принадлежности Герата и Хорасана. Ибо «естественно-национальное чувство» россиян должно было, как считал Венюков, побуждать их к упрочению позиций империи на «туркмено-хорасанской окраине».
III
Успех геополитических притязаний Российской империи в сильнейшей степени зависел от того, какую карту она разыграет в своих отношениях с населением Средней Азии. Венюков был убежден, что народы региона должны смотреть на российское государство и русский народ как на своих «защитников». «Очевидная польза» российского военно-политического присутствия в регионе была, как он отмечал, непоколебимой данностью, метрополия — Российская империя — обладала «нравственным правом» на территории и народы Туркестана. Здесь Венюков лишь повторял своего современника, генерала М. А. Терентьева, подчеркивавшего, что Россия «исполняет в Азии действительную миссию, внося в нее европейскую цивилизацию... расширяет круг человеческих знаний, вводит новые племена в семью цивилизованных народов»6.
Окончательно взгляды Венюкова на «культурную миссию» России в Средней Азии, а также планы воплощения этой миссии в
жизнь сложились к концу XIX века. Он не был в них соверешенно оригинален, отчасти разделял распространенные штампы, говоря, например, о «миролюбивой политике» России. Следует также добавить, что он ощущал себя представителем великой державы, был национально самодостаточен и испытывал чувство превосходства по отношению к тем, кому его государство приносило «культуру». У него не было сомнений в том, что именно «национальное достоинство» русского народа позволяло России осуществлять свою «цивилизаторскую миссию». Что касается цивилизуемых, то народы Средней Азии он относил к «расам низшего развития», «слабым народам», называл «варварскими племенами». И только «одна Россия, при имени которой среднеазиатские варвары чувствуют страх, может положить предел их разбоям и обратить их в более или менее мирных пастухов»7.
Колонизация Средней Азии, которую Венюков понимал как «великую историческую задачу» России, виделась ему как «мирная» по преимуществу и потому «рентабельная». Однако в случае, если «мирные» методы окажутся безрезультатными, следовало использовать весь арсенал репрессивных средств, включая нападения на деревни и убийства мирного населения. При случае он напишет без каких-либо колебаний: отправка двух военных отрядов необходима для «доставления мира и тишины нашим верноподданным киргизам». Вообще для Венюкова политическое «закрепление» в Средней Азии было немыслимо без военного присутствия, а оно, в свою очередь, предполагало четко разработанную тактику ведения военных действий, учитывающую местные природно-климатические и этно-политические особенности. Вместе с тем Венюков не считал силовую политику панацеей. Он рекомендовал играть на военных и политических противоречиях между этническими группами среднеазиатской элиты того времени. Если же противоречия слабы, то их при необходимости можно раздуть. Сам она так и поступил на практике, сознательно спровоцировав в 1859 году, когда был главой русской военной экспедиции, вооруженный конфликт между двумя группами киргизов в Пишкеке (Бишкеке. — А. К.).
Любопытны взгляды Венюкова на ислам и контакты с исповедующим его местным населением. Первоначально он видел в этой религии препятствие для российского проникновения в Среднюю Азию, а мусульман именовал «хищниками», которых предстоит «смягчить и умиротворить». В дальнейшем же Венюков открыл в исламе новые возможности, рассчитывал с его помощью создать в
среде местного населения ориентированную на Россию торговую прослойку и укрепить таким образом позиции метрополии в Средней Азии. Собственно, ради этого он и занимался систематическим сбором этнографических сведений. Но тут конечно, не все зависело от Венюкова. Многое могло бы сделать государство, если бы прилагало усилия для развития торговли со среднеазиатскими территориями. Реальный ее уровень Венюков полагал «неудовлетворительным», и исправить это положение должно было, по его мысли, железнодорожное строительство, стратегическое и торгово-экономическое значение которого было для него очевидно.
Венюков категорически отказывался признавать, что аборигены колоний — не важно, в Средней Азии или в других местах — обладают «национальной гордостью». Такого, по его мнению, просто не могло быть, раз они находятся в состоянии «дикости». И потому действия России в Средней Азии не отличаются и не должны отличаться от действиий в колониях других великих держав. Привнесение «культуры» в среду «туземцев» происходит примерно по одной модели, разнятся только средства — мирные или насильственные. Так Венюков компенсировал ощущение неполноценности русского, всеми силами стремящегося стать европейцем.
Впрочем, ради этой компенсации надо было еще, как мы помним, быть идейным «англофобом», жестко противостоять «насильственной» региональной политике Великобритании, осуждать эту политику и превозносить «мирный» курс России. В этом вопросе Венюков был непреклонен и в 1870-е годы, и в следующее десятилетие, когда он настаивал на том, что Россия должна была овладеть «ключом к Индии» — Мервским оазисом. Заодно еще раз подтвердился бы «естественный» характер ее продвижения вглубь Средней Азии: ведь этот оазис «не замыкает Арало-Каспийской низменности с юга и должен, по всей вероятности, стать внутренним владением России, а не пограничным»8.
Одновременно рациональное и эмоциональное противопоставление «цивилизованности» и «дикости» во многом подготовило ментальное противостояние русского и коренного населения в Средней Азии. Дистанция между двумя социально-экономическими и культурными укладами здесь неизменно сохранялась и, в значительной мере, сознательно поддерживалась на правительственном, конфессиональном, бытовом уровне. Областью интеграции (но одновременно и конфликта) должна была стать необходимая, по мнению Венюкова, политика переселения русских в Среднюю
Азию, освоения ими отдельных территорий в составе региона по российской экономической и культурно-конфессиональной модели. Территориями же, лучше всего подходящими для русской колонизации, он считал Бухарское ханство и Туркмению (разумеется, не целиком)9. Другие же среднеазиатские земли большей частью «могут быть оставлены вне господства русской власти не только не в ущерб, но даже к выгоде России». Иными словами, в сферу прямого государственного управления следовало включать не весь регион, а только области стратегического значения и пространство непосредственной российской колонизации. Соответственно одной из первоочередных задач российской политики Венюков считал ликвидацию суверенитета Коканда и Бухары. Наконец, как принципиальный сторонник конституционной монархии и парламентаризма в общероссийском масштабе, Венюков и в Средней Азии планировал создание парламента. Он надеялся, что этот институт обеспечит успех «всяких мер, полезных для экономического, общественного и умственного развития окраин, которые сами увидят пользу в принадлежности к составу сильного государства».
IV
Представления Венюкова о характере административного подчинения окраин империи центральной власти во многом расходились с представлениями на этот счет российской колониальной администрации. Венюков не только испытывал личную неприязнь к туркестанскому генерал-губернатору К. П. Кауфману, но и демонстрировал полное непонимание проводившейся им политики.
С марта 1873 по март 1874 года Венюков работал в качестве представителя Военного министерства в Особой комиссии, образованной при Министерстве внутренних дел для составления проекта нового административного деления в Средней Азии. Свои предложения по поводу задач Комиссии Венюков изложил в специальной записке, посвященной национальным окраинам империи (Средняя Азия, Восточная Сибирь, Дальний Восток). В Средней Азии он полагал необходимым образовать крупные «административные группы» (с учетом этнических областей расселения), ограничить полномочия генерал-губернатора и подчинить подведомственные ему территории петербургскому правительству, сократить число «административных единиц второго порядка» (губерний и областей), «собрать
под одно управление все киргизские степи»10. Венюков был убежден, что в будущем колонии отделятся от метрополии, поэтому предлагаемые им меры преследовали вполне определенную цель — максимально затормозить этот эвентуальный процесс. Возникает, однако, вопрос: если права генерал-губернатора во многом ограничиваются, каким образом он сможет оперативно решать конфликты между российской властью и коренным населением или противоречия в среде этого населения?
Приверженность Венюкова идее и практике административного централизма определялась его стремлением покончить с царившим в российском Туркестане произволом, положить предел коррумпированности местного чиновничества. Впрочем, он низко оценивал и качества столичной бюрократии. «В России, чем выше чиновничья среда, тем гнуснее», — написал он однажды. Негативным, порой просто нетерпимым было его отношение к коллегам из военного министерства — «штабным интриганам». Невысокого мнения Ве-нюков был и о военном министре Милютине, которого характеризовал как человека «мстительного», лишенного «великодушия к лицам, задевшим его самолюбие, а более всего — подчиненным, которые решались иметь свое суждение». О российских дипломатических миссиях за границей он тоже судил очень строго: по его мнению, многие из них не были озабочены обеспечением российских национально-государственных интересов (в свойственном Венюкову понимании этих интересов) и представляли на деле «полицейские, сыскные учреждения», которые не защищали интересы российских подданных за рубежом, а «подкапывались под них».
Не менее критичен Венюков был по отношению ко многим своим соратникам в Средней Азии. Саркастически отмечая стремление заполучить ордена любым, даже недостойным, способом, он описывал, как фабриковались и отправлялись в Петербург «победные реляции» о никогда не происходивших сражениях, как изобретались ключи от крепостей, взятых «с боем». По его словам, отправленные в Петербург символические «ключи от Ташкента» были заказаны слесарю Четвертого линейного Оренбургского батальона. А «при взятии Пишкека, — саркастически замечает Венюков, — не было даже ключей от крепости, потому что ворота изнутри подпирались бревном, к почтовой пересылке несколько неудобным». Что же, для сарказма было немало оснований...
В письме к Александру II Венюков говорит о себе как о «старом любителе Востока», «делом всей своей жизни» избравшем борьбу за
утверждение России в Средней Азии, а собственные «военно-политические изыскания по азиатско-русским вопросам» оценивает с позиции их пользы для российской государственности. Кроме того, он подчеркивает, что во благо интересов Отечества пожертвовал собственной карьерой, намекая в данном случае на поступившее ему предложение о переводе из Средней Азии на полковничью должность в Кавказский военный округ. И хотя сетовать ему надо было прежде всего на себя — на свою неуживчивость и дурной характер, это предложение оскорбило Венюкова, к тому времени дослужившегося до чина генерал-майора. Он увидел в этом не столько недооценку своих заслуг и чинившийся против него бюрократический произвол, посредством которого чиновники избавлялись от докучавших им знающих и опытных специалистов, сколько забвение интересов Отечества. Но разве сам Венюков не говорил, что ради Отечества любой его гражданин обязан принести себя в жертву? А бюрократический аппарат и был той, наиболее деятельной, частью «Отечества», которая целенаправленно проводила политику «расширения» России и осуществляла ее «цивилизаторскую миссию» (насколько умело — это другой вопрос).
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Ремнев А. В. У истоков российской имперской геополитики: азиатские «пограничные пространства» в исследованиях М. И. Венюкова // Исторические записки, 2001. № 4 (122). С. 344-369.
2 Венюков М. И. Путешествия по Приамурью, Китаю и Японии. Хабаровск, 1952. С. 230.
3 Здесь и далее см.: Записка полковника Венюкова «Материалы для военностатистического обозрения английских владений в Азии». Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 678. Оп. 1. Д. 453. Л. 1-90.
4 Цит. по: История внешней политики России. Вторая половина XIX в. (от Парижского мира 1856 г. до русско-французского союза). М., 1999. С. 97.
5 Здесь и далее см.: Записка полковника Венюкова...
6 Терентьев М. А. Россия и Англия в Средней Азии. СПб., 1875. С. 290.
7 Записка М. И. Венюкова «Военно-географический обзор южной Туркмении и Хорасана». Российский государственный архив древних актов (РГАДА). Ф. 1385. Оп. 1. Д. 672. Л. 3.
8 Венюков М. И. Поземельные приобретения и уступки России за последние 30 лет. 1850-1880 гг. // Русская мысль, 1880. Кн. IV. С. 136.
9 Здесь и далее: там же.
10 Здесь и далее цит. по: Толочко В. С., Пестова Н. Ф. «Колокол» о событиях в Казахстане. (Вопросы социально-экономической истории дореволюционного Казахстана). Алма-Ата, 1978. С. 105.
