CC BY-NC-ND
65
УДК 275
БОТ: 10.28995/2073-6355-2018-2-268-277
Н.А. Бакши
Лютер и Кальвин в оценке Мережковского
В статье рассматривается особый взгляд Мережковского на Реформацию, претерпевший изменения на протяжении нескольких десятилетий. Реформация была вписана для него в русский контекст и представляла собой альтернативу революции. Вместо Реформации Мережковский призывал очищающую «религиозную революцию». Однако к концу жизни пришел к выводу о том, что истинная реформация - это соединение Церквей и христианское всеединство.
Ключевые слова: Реформация, революция, соединение Церквей, всеединство, Лютер, Кальвин.
Книга известного русского философа Д.С. Мережковского «Реформаторы: Лютер - Кальвин - Паскаль» была написана в поздний период творчества автора, в эмиграции в Италии в 19371938 гг., однако вышла только в 1942 г., после смерти писателя. Мережковский намеревался напечатать ее на русском и немецком языках в швейцарском издательстве "МоИа". На русском языке книга вышла только в 1990 г. в Брюсселе.
Мережковского занимает проблема Реформации начиная с 1900 гг., однако чтобы понять специфику этого интереса, необходимо понять тот широкий контекст, в котором Мережковский ее мыслит. Реформация для него - прежде всего не историческое явление, связанное с реформированием Католической церкви, а явление, вписанное в русский контекст, альтернатива назревающей в начале века революции. На собственный вопрос «Революция или реформация?», заданный в начале века, он однозначно отвечает: революция. Он призывает ее как очищающую грозу для русской
© Бакши Н.А., 2018
духовной жизни. В годы первой парижской эмиграции (1906-1908) Мережковский создает журнал «Анархия и теократия» и выпускает коллективный сборник «Царь и революция» (Париж, 1907), где в очерке «Религия и революция» прорицает скорую гибель русской монархии. Религия и политика идут для него рука об руку. Однако после наступления революции 1905 г. и ее последствий Мережковский меняет свой взгляд и постепенно развивает неприятие по отношению к социальной революции, не оправдавшей его ожиданий. Антихристом теперь становится не царь, а Хам, лакей. Мережковский приходит к идее того, что революцию можно считать удавшейся, только если она терпит неудачу. Русская революция отделилась от религии, но революция без религии или религия без революции - это свобода без Бога или Бог без свободы. Если Мёллер ван ден Брук являлся одним из родоначальников и крупнейших идеологов «консервативной революции» в Германии, то «русский Лютер» Д. Мережковский был идеологом «религиозной революции» в России. Он выступал с лозунгами «преодоления» православия, «исторического» христианства и необходимости не реформации, а «религиозной революции». Он считал, что «историческое» христианство уже «исполнилось» и теперь должно превратиться в «апокалиптическое». Выступая за «революцию» в религии, против «реформации», Мережковский руководствовался двумя соображениями. Во-первых, он считал, что реформация Церкви есть лишь более совершенное порабощение Церкви государством, указывая при этом на деятельность Лютера - «величайшего из всех реформаторов». Говоря о «революции» в религии, Мережковский имел в виду полный разрыв последней с государством и соединение ее с народом как с христианской безгосударственной общественностью. Во-вторых, критикуя европейскую реформацию, которая сопровождалась рядом крестьянских войн и революций, он заявлял, что в новых исторических условиях необходимо ставить вопрос более радикально: «Век реформации для христианства прошел и не вернется, наступил век революции: политическая и социальная -только предвестие последней, завершающей, религиозной»1.
В своей статье «Русские богоискатели» (1907) Н.А. Бердяев пишет о целой серии русских «богоискателей» начиная с Н.В. Гоголя, Ф.И. Тютчева, П.Я. Чаадаева, Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого и кончая К.Н. Леонтьевым, В.С. Соловьевым, В.В. Розановым и Д.С. Мережковским, для которых «свободная теократия, замена государства Церковью, - была предельной мечтой»2. Мережковский верит, что русская революция сможет вырваться из материалистического атеизма обратно к религии. И только после Первой миро-
вой войны и Октябрьской революции в результате эмиграции он понимает, что вместо Третьего Царства пришел третий Интернационал. Однако идея Третьего Царства, или Царства Святого Духа, не оставляет Мережковского до конца жизни. Неслучайно одна из его последних книг «Реформаторы» является трилогией, где самая важная часть, примиряющая все противоречия и являющаяся отголоском этой мечты о Царстве Духа, - это часть о Паскале, примирителе противоположностей, носителями которых были в равной степени и Лютер, и Кальвин.
Сам Мережковский называл свою книгу «Реформаторы» историческим романом, подчеркивая тем самым, что это не богословский трактат, а скорее художественная литература, поэтому и рассматривать его стоит прежде всего как дискурс литературный. В этой предпоследней трилогии снова возникают все основные его темы: реформа, революция, Третье Царство, теократия, - вновь ставшие актуальными перед лицом Второй мировой войны.
В книге «Реформаторы» на вопрос, что такое реформа, Мережковский отвечает в трех разных плоскостях:
- реформа как случай и предопределение в жизни отдельно взятого человека;
- реформа в Церкви;
- реформа как необходимый этап мировой истории.
Причем во всех этих плоскостях реформа подразделяется на
внешнюю и внутреннюю.
Очерк о Лютере состоит из двух частей: «Лютер и мы» и «Жизнь Лютера». В первой части Мережковский говорит о трех неразрывных звеньях единой цепи: Иисусе, личности и Церкви. Личность не случайно стоит в центре, объединяя Божественную личность Христа и Церковь. В настоящее время, по словам Мережковского, как и во времена Лютера, потеряна живая связь между личностью и Иисусом и соответственно между Иисусом и церковью. Именно Лютер в свое время попытался вернуть эту живую связь, поэтому необходимо вспомнить о нем сейчас, когда не только Иисус и Церковь, но и понятие личности забылось. И сейчас, как и много веков назад, Церковь находится в изгнании, которое закончится с объединением Церквей и созданием Единой Вселенской Церкви, к чему Лютер приложил свою руку.
Во второй главе Мережковский описывает жизнь реформатора. Лютер - выходец из народа, из крестьян, поэтому главная его заслуга - верность народу, восстановление его падшего духа, а главный грех - измена ему во времена Крестьянской войны. Жизнь Лютера направляется поначалу «случаем»: умирающий от голода,
он находит приют у доброй женщины, которая спасает его; застигнутый грозой и не отдавая себе отчета в том, что говорит, он обещает уйти в монастырь. Причем поначалу и мелкие события, и крупные, такие как избрание нового императора Священной Римской империи Карла V, совершаются как бы специально для Лютера. Все подчинено закону троичности. Так, Лютер переживает три искушения дьявола: «В первом - искушал его диавол невидимый, внутренний, в нем самом мнимою свободою - личностью; во втором - диавол внешний, в образе женского голого тела, искушал его мнимою любовью - похотью; а в третьем - то видимый, то невидимый, внешний и внутренний вместе - будет искушать его мнимым братством - общностью: "Все да будет общим (Omnia simul communia)". В первом искушении диавол мог погубить его; во втором - погубить дело его, а в третьем, самом страшном - его и дело вместе»3. В первой части происходят события, в которых Лютер - пассивный участник, им управляет история, или, по словам Мережковского, «Провидение». Во второй части он превращается из ведомого в ведущего. Переломный момент совершается в тиши Вартбургского замка, где Лютера одолевают искушения и где начинается работа над переводом Библии на немецкий язык. Однако вскоре после короткого периода активности Лютер совершает свою главную ошибку - предает Крестьянскую войну, или, по словам Мережковского, народную революцию, «кровавое половодье Реформации». «Революция, - пишет Мережковский, - есть кровавое половодье Реформации, ее весенняя, из крови и грязи, распутица -Преобразование с Переворотом, Реформация с Революцией»4. После этого начинается медленное 20-летнее умирание Лютера.
Мережковский снова возвращается к проблеме соотношения реформации и революции, волновавшей его в начале века, но как бы с другой стороны. Здесь не революция предает Церковь, а церковь в лице Лютера предает революцию. И именно с этого момента начинается путь к смерти Лютера.
Реформация и революция, по Мережковскому, очень близки, поскольку говорят приблизительно одно и то же: Церковь может быть и без папы. Для ее существования достаточно Иисуса. Лютера роднит с Христом то, что «оба они - "враги существующего порядка", - это и значит "возмутители", "мятежники", но, конечно, совсем не так противоположны тому, как думает мир! А если не так, то как же? - этим-то вопросом, опять-таки не решенным и даже не услышанным в Церкви, и начинается больше чем Преобразование, Реформация - Переворот, Революция, сначала в Церкви, а потом в миру»5.
С одной стороны, Мережковский постоянно подчеркивает троичность событий, с другой стороны, не менее важна для него двойственность и антитезы, являющиеся важным элементом его творчества. Двойственность он считает неотъемлемой чертой внутренней жизни Лютера: «Не побежденная христианством манихейская двойственность - первая точка всего Лютерова, так же как Авгу-стинова, религиозного опыта»6. И опыт этот связан с одинаковой близостью Бога и дьявола.
Лютер для Мережковского не только реформатор, но и символ немецкой культуры, одна из ключевых ее фигур. Именно поэтому он постоянно сопоставляется с Фаустом: оба восстают против существующего порядка, оба не боятся вступить в спор с Богом и дьяволом. Мережковский пишет: «Судя по Застольным беседам Лютера, он хорошо знал историю Фауста: мог прочесть ее в одном из многих списков, ходивших тогда по рукам, в том самом городке Виттенберге, где три века спустя прочтет ее в другом списке второй великий германец, равный Лютеру, Гёте»7. Здесь Мережковский не просто проводит общепризнанную линию от Лютера к Фаусту Гёте, но и самого Лютера выводит из вечного образа Фауста. В этой связи неслучайно вспоминается «фаустовский тип», характеризующий западную культуру, по Шпенглеру. Одним из важнейших вопросов Реформы является для Мережковского вопрос человеческой личности и ее роли в истории, в том числе и современной ему истории. Воля к личности Лютера, его «фаустовский тип» спасает от нынешней воли к безличности, пишет Мережковский.
Мережковский говорит о двух лицах Лютера - внешнем и внутреннем: «У каждого человека - два лица, и чем религиозно глубже человек, тем внутреннее лицо его противоположнее внешнему»8. При этом внешнее его лицо он сравнивает с Фаустом, а внутреннее - со святым Франциском Ассизским. Другими словами, с одной стороны, это апофеоз индивидуализма, с другой - растворение личности в божественном миропорядке. Соединяя, казалось бы, несоединимые сущности, Мережковский в конечном итоге приходит к излюбленной своей идее всеединства, понимаемого им как Вселенская церковь, в которой соединятся несоединимые противоположности. Именно это он и ставит в заслугу Лютеру: «Он снова вернул христианство от человеческой сложности к простоте божественной, от Суммы Теологии к Евангелию, как бы влил юную кровь в тело стареющего христианства»9. Лютер тем самым прола-гает между двумя Церквями, Восточной и Западной, путь к единой Вселенской церкви.
Очерк о Кальвине состоит из трех глав: «Кальвин и Лютер», «Жизнь Кальвина» и «Что сделал Кальвин?».
Кальвина и Лютера Мережковский называет близнецами Каином и Авелем. Уже в их сопоставлении он выделяет только те аспекты, которые важны для его собственной философии. Так, Кальвин отходит от Вселенской церкви, поскольку его сердце не страдает от разрыва с католической церковью, как у Лютера. В отличие от Лютера Кальвин выше свободы ставит порядок, Лютер принимает насилие по необходимости, Кальвин насилием живет, «как будто вовсе не было Голгофы, величайшего насилья, совершенного людьми над Сыном Божиим»10. Одно из главных заблуждений Кальвина - Предопределение. Мережковский, мыслящий антиномиями, считает, что эта идея не просто лишает Бога милосердия, но подменяет Бога дьяволом.
Главный грех Кальвина заключался в том, что он казнил Серве-та. Именно фигуру Сервета Мережковский считает ключевой для понимания неудачи Реформации. Сервет был гоним как Католической, так и Протестантской церковью, поскольку видел недостатки и той и другой, о чем и писал в своей книге «Восстановление христианства» (Christianismi Restitutio, 1553). Он - один из тех редких христиан, кто понимал, что истина кроется не в той или другой Церкви, но в их соединении, то есть в конечном итоге выступал за истинный мир. Поэтому именно его сожжение считает Мережковский самым страшным деянием Кальвина. Интересно, что сюжет борьбы Кальвина с Серветом берет за основу своей книги и Стефан Цвейг, который пишет за год до Мережковского, в 1936 г., книгу «Совесть против насилия. Кастеллио против Кальвина» (Castellio gegen Calvin oder Ein Gewissen gegen die Gewalt, 1936). Эта книга также написана в жанре «романизированной биографии», где документы переплетаются с художественным вымыслом. В ситуации быстро развивающегося фашизма Цвейг видел в фанатичном преследовании Сервета Кальвином черты современности. Как известно, Цвейг был лично знаком с Мережковским и хорошо знал его книгу о Толстом и Достоевском. Вполне возможно, что книга Цвейга подтолкнула Мережковского к описанию своего видения Реформации. Интересно, что оба в равной мере осуждают насилие Кальвина, однако ключевые фигуры у них разные. Для Цвейга это гуманист Кастеллио, вынесенный в название книги, поскольку именно в гуманизме Цвейг видит спасение от насилия. Для Мережковского - это христианин Сервет, воплощающий провозвестие грядущего Третьего Царства.
В заключительной главе «Что сделал Кальвин?», подводя итоги, Мережковский выделяет идею предопределения в качестве глав-
ной заслуги Кальвина. Именно она дала уверенность в близости и заступничестве Бога, она породила тип Робинзона Крузо, человека, не унывающего в любых обстоятельствах. Но с другой стороны, эта самая идея - и главная ошибка Кальвина, потому что в двойном предопределении - ко спасению и к осуждению - отсутствует Христос, а есть только Бог-Отец. Говоря терминологией Мережковского, у Кальвина отсутствует «противоположное согласие», т. е. двойственность, нераздельность и неслиянность Ветхого и Нового Завета, а следовательно, отсутствует и тринитарность, - те основополагающие вещи, которые Мережковский выделяет у Лютера.
Если сравнивать два очерка о Кальвине и о Лютере, то можно заметить, что Лютер намного ближе Мережковскому. Построены очерки по одному и тому же принципу: большое внимание уделено детству реформаторов, решающим событиям жизни, таким как казнь Сервета у Кальвина и Крестьянская война у Лютера, и смерти, перед лицом которой открывается вся истина о человеке. Если о тяге к знаниям Кальвина говорится много, то о желании учиться у Лютера фактически ничего не сказано, лишь вскользь -что он получил степень доктора. Гораздо важней для него этап созерцания и вынужденного ничегонеделания в Вартбурге, где в тишине и уединении он начинает главное дело своей жизни - перевод Библии на немецкий язык. Кальвин, как и блаженный Августин, принадлежал к разряду «умственников», т. е. тех, кто верил в безграничную силу ума и господства «мертвого» над «живым». Теократия Кальвина - это полуцерковь-полугосударство, потому что она основана на отрицании свободы, это в конечном итоге не Царство Божие, а царство Сатаны. Именно Сервет с его устремленностью в будущее, в эсхатологию, к Апокалипсису и соответственно Царствию Божию на земле, больший реформатор, чем Кальвин и Лютер. От Лютера Мережковский проводит прямую к Крестьянской войне и «социальной революции». От Кальвина -к Руссо и через него к Робеспьеру и Французской революции с насилием и террором.
Исследовательница Т.И. Дронова в статье, посвященной другой трилогии Мережковского, «Царство Зверя»11, отмечает, что Мережковский пытается соединить конкретно-историческое повествование и авторское «прочтение» эпохи. По резкому слову русского философа и современника Мережковского Ивана Ильина, «он злоупотребляет историей ради своего искусства и злоупотребляет искусством для своих исторических схем и конструкций»12. Сам Мережковский признавался: «Большинство считает, что я исторический романист; и это глубоко неправильно; в прошлом я
ищу будущее... Настоящее кажется мне иногда чужбиною. Родина моя - прошлое и будущее»13.
Если говорить о художественных достоинствах текста, то Мережковский старался воссоздать аутентичный облик описываемой эпохи. Но вся подлинность ограничивалась декоративной и внешней атрибутикой, редуцируемой в абсолютно несвойственный реконструируемым эпохам метафизический порядок - порядок, установленный самим Мережковским. Это почувствовали и резко оценили уже современники. Так, И. Ильин в лекции в берлинском Русском научном институте 29 июня 1934 г. говорил: «Психология, психика, целостный организм души совсем не интересуют Мережковского: он художник внешних декораций и нисколько не художник души. Душа героя есть для него мешок, в который он наваливает, насыпает все, что ему, Мережковскому, в данный момент нужно и удобно. Пусть читатель сам переваривает все, как знает»14. «По сути дела - это не исторические исследования, не биографии, не "жития", но имитации, в которых при помощи максимально приближенного к рассматриваемой эпохе декора презентируются историко-интеллектуальные фикции, имеющие отношение не к реальности контекста, но к реальности мысли автора»15. Мережковский пишет историю путешествия человеческого духа, как она ему видится, по временам и народам, манифестируя собственный развернутый эсхатологический историософский концепт. Не совсем корректны, как мне думается, обвинения в неспособности изображать человеческую психологию, адекватную историческому контексту. Предметом медитативных построений Мережковского, скорее всего, была «сверхпсихология» (метапсихология). Конкретные личности выполняли функцию неких смысловых и действенных архетипов. Американская исследовательница наследия Д.С. Мережковского Темира Пахмусс, благодаря которой «Реформаторы» были опубликованы, пишет: «Романы-биографии Мережковского представляют собой гибрид нескольких литературных жанров: художественной биографии, романа, комедии, трагедии, а также исторической хроники, философского трактата, жития. Это не столько биографии святых или других замечательных людей, сколько религиозно-философское толкование под маской житийной литературы»16.
В эмиграции Мережковский развивает свою философско-исто-рическую концепцию так называемого Третьего Завета, наполняя ее конкретным историческим материалом и используя при этом гегелевскую триаду тезиса - антитезиса - синтеза. Причем синтез возможен только в результате божественного вмешательства.
О чем бы ни писал Мережковский, он всегда помнил об особой миссии эмиграции: «Мы, русская диаспора, - воплощенная критика России, как бы от нее отошедшая мысль и совесть, суд над ней, настоящей, и пророчества о ней, будущей. Да мы - это или ничто»17. Задача состоит в том, чтобы возродить религиозные основы русской жизни. Только под водительством Христа возможна истинная революция в России, что является своеобразным отсветом той же мысли Блока: «В белом венчике из роз впереди Иисус Христос».
Мережковский неоднократно говорит о том, что в наше время борются между собой тоталитарные государства, а между ними оказывается затравленной и убитой человеческая личность.
Позднее в статье 1941 г. «Две реформы» Мережковский снова вернется к теме Реформации уже не в перспективе революции, а непосредственно в перспективе Второй мировой войны, рассматривая ее с христианских позиций в рамках истории спасения как продолжение того, что было начато Реформацией, - пути человека к Богу. Тоталитарное государство можно победить только еще более тоталитарным, то есть теократией, не царством человеческим, но Царством Божиим. Внешняя реформа протестантской церкви Лютера и Кальвина и внутренняя реформа Католической церкви св. Иоанна Креста и Терезы Авильской совершаются параллельно и обе не удаются, потому что совершаются в отрыве друг от друга. Лишь при их соединении будет возможна «революция» христианства. Противостоять мировой, или тотальной, войне можно только соединением Церквей, т. е. единой Вселенской церковью. Именно в этом смысле он понимает теократическое государство. Всеобщую войну, по мысли Мережковского, возможно победить только христианским всеединством.
Примечания
1 Мережковский Д.С. Полное собрание сочинений: В 24 т. Т. 16. М., 1914. С. 92.
2 Бердяев Н. Духовный кризис интеллигенции. М., 2009. С. 39.
3 Мережковский Д.С. Реформаторы: Лютер, Кальвин, Паскаль / Под ред. Т. Пах-мусс. Брюссель, 1990. Гл. 2, [п.] 28. [Электронный ресурс] URL: http://az.lib.rU/m/ merezhkowskij_d_s/text_1942_reformatory.shtml (дата обращения: 08.03.2018).
4 Там же. Гл. 2, 31.
5 Там же. Гл. 1, 3.
6 Там же. Гл. 2, 1.
7 Там же. Гл. 2, 26.
8 Там же. Гл. 2, 45.
9 Там же.
10 Там же. Гл. 1, 7.
11 Дронова Т.И. Особенности историзма трилогии Мережковского «Царство Зверя» // Литературоведческий журнал / Ин-т научной информации по общественным наукам РАН (Москва). 2001. № 15. С. 46-60.
12 Ильин И.А. Творчество Мережковского // Русские писатели: Литература и художество: Сб. статей. Вашингтон, 1973. С. 117.
13 Седых А. У Д.С. Мережковского // Звено. 1925. 16 марта.
14 Лекция «Творчество Мережковского», прочитанная 29 июня 1934 г. в берлинском Русском научном институте. Частично опубликована в кн.: Русская литература в эмиграции: Сб. статей / Под ред. Н.П. Полторацкого. Питтсбург, 1972. С. 177-190.
15 Васильев В.Е. Метаисториософия Д.С. Мережковского // Русская и европейская философия: пути схождения. [Электронный ресурс] URL: http://anthropology. ru/ru/person/vasilev-ve (дата обращения: 08.03.2018).
16 Пахмусс Т. Д.С. Мережковский в эмиграции: романы-биографии и сценарии // Д.С. Мережковский: мысль и слово. М., 1999. С. 72.
17 Мережковский Д.С. Царство Антихриста: Статьи периода эмиграции / Сост., коммент. О.А. Коростелева, А.Н. Николюкина; послесл. О.А. Коростелева. СПб.: РХГИ, 2001. С. 236.
