CC BY
141
УДК 801.311:808.2
Н.Г. Бабенко
ЛИНГВОПОЭТИКА ТОПОНОНИМИКИ СОВРЕМЕННОЙ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
В статье на материале произведений Т. Толстой,
В. Пелевина, А. Кима, В. Пьецуха исследуется лингвопоэтика языковых и речевых топонимов как экспликаторов содержательно-концептуальной информации художественных текстов.
The paper treats the issue of linguistic poetics of toponyms in language and speech as explicators of contextual and conceptual messages in fiction, and draws examples from fictional works of Tatyana Tolstaya, Viktor Pelevin, Anatolij Kim, and Vyacheslav Pietzukh.
Лингвопоэтическое исследование топономастического кода современной русской литературы позволило выделить такие репрезентирующие его приемы, как: (I) транссемантизация языковых топонимов; (II) образование и контекстуальная семантизация топонимов-фикто-нимов; (III) концептуализация топонимической полинимии1.
I. Под транссемантизацией языковых топонимов условимся понимать обусловленное контекстом ближайшего окружения или контекстом всего произведения изменение семантики языкового топонима вследствие «стирания» присущей ему энциклопедической информации и присвоения топониму новой — фантазийной, фикциональной референтной отнесенности. В произведениях многих современных авторов реальные географические объекты (река, страна, край) обретают статус неких возможных миров, отличных от того условно-реального мира, в котором протекает повседневная жизнь литературных героев, как любовь отлична от ненависти, закон от беззакония, богатство от нищеты, добро от зла, свет от тьмы, верх от низа. И в то же время миры мечты так же неразрывно связаны с реальным существованием, как компоненты перечисленных оппозиций. Поэтика «строительства» каждого возможного мира с именем, омонимичным языковому топониму, предполагает гиперинтенсификацию одних (реальных или легендарных, но непременно наиболее ценных для творца-
1 Лингвопоэтика современной художественной топонимики, помимо исследуемых в данной статье вышеприведенных приемов, по нашим наблюдениям включает также сопряжение топонимического и антропонимического сегментов ономастикона художественного произведения, создание эффекта топонимической панорамности, пролонгирование текстовой семантизации языковых топонимов, деактуализацию топонимов как способ формирования концептуальных смыслов художественных произведений. Анализ перечисленных приемов — задача дальнейшего исследования.
мечтателя) черт исходного географического объекта при полном «забывании» всех остальных.
Например, в рассказе Т. Толстой «Река Оккервиль» Оккервиль2 из языкового потамонима становится номинацией реки-мечты, на берегах которой воображение героя выстроило идиллический мир:
Не видя, не зная дальней этой, почти не ленинградской уже речки, можно было вообразить себе все, что угодно: мутный зеленоватый поток, например, с медленным, мутно плывущим в нем зеленым солнцем, серебристые ивы, тихо свесившие ветви с курчавого бережка, красные кирпичные двухэтажные домики с черепичными крышами, деревянные горбатые мостики — тихий, замедленный как во сне мир [2, с. 411].
В этом мире-сне и поселил Симеонов виртуальное воплощение вечной своей мечты и любви — певицу начала ХХ века Веру Васильевну, вписав ее воображаемый стилизованный облик в романтический пейзаж своего Оккервиля:
...поселить там молодую Веру Васильевну, и пусть идет она, натягивая длинную перчатку, по брусчатой мостовой, узко ставя ноги, узко переступая черными тупоносыми туфлями с круглыми, как яблоко, каблуками, в маленькой круглой шляпке с вуалькой.. .[2, с. 412].
Транссемантизация географического имени «расшатывает» его родовую определенность: Узким ручьем шумел (шумела? шумело?) Оккервиль... [2, с. 418]. Потенциальный средний род отрывает топоним от видовых слов «река», «ручей», остранняет его, делая речевой номинацией возможного мира, который не может разрушить даже явление во плоти Верунчика - белой, огромной, нарумяненной черно- и густобровой «чаровницы»:
.Симеонов топтал серые высокие дома на реке Оккервиль, крушил мосты с башенками и швырял цепи, засыпал мусором светлые серые воды, но река вновь пробивала себе русло, а дома упорно вставали из развалин, и по несокрушимым мостам скакали экипажи, запряженные парой гнедых [2, с. 420].
Созданием / разрушением / возрождением из пепла Оккервиля выражается содержательно-концептуальная информация рассказа: мечта неистребима, потому что неистребимо стремление человека к идеальному. Оккервиль устоит, потому что нетленно прекрасное (голос Веры Васильевны, звучащий со старых пластинок), неослабна его сила: она сродни мощи петербургской водной стихии, малым ручейком которой является реальная река Оккервиль.
В романе В. Пелевина «Чапаев и Пустота» посредством окказионального топонима Внутренняя Монголия эксплицируется философский смысл произведения. В данном случае сам термин «топоним» следует употреблять условно, поскольку
2 Река Оккервиль — конечный пункт трамвая, проходящего мимо дома нашего героя, для которого манящее экзотикой нерусское название реки стало адресом мечты. Невольно напрашивается аналогия с «Трамваем "Желание"» T. Уильямса: как пишет П. Вайль, «занятно, что название трамвайного маршрута не имеет отношения к желанию, какому бы то ни было. Трамвай некогда ходил до улицы Дезире, названной так в честь некой Дезире Монтрё. Французское имя DESIREE превратилось в английское Desire — желание» [1].
— Внутренняя Монголия — место, куда попадает человек, которому удалось взойти на трон, находящийся нигде.
— А где оно, это место?
— В том-то и дело, что нигде. Нельзя сказать, что оно где-то расположено в географическом смысле. Внутренняя Монголия называется так не потому, что она внутри Монголии. Она внутри того, кто видит пустоту, хотя слово «внутри» здесь совершенно не подходит. И никакая на самом деле это не Монголия, просто так говорят.. Очень стоит стремиться туда всю жизнь [3, с. 281 — 282];
Внутренняя Монголия — как раз и есть место, откуда приходит помощь [3, с. 284].
Проповедуя (и исповедуя?) дзен-буддизм, Пелевин побуждает героев к поиску «символа веры» — просветления, осознания иллюзорности мира, пустоты, «наполняющей» его. Именно понятие «шуньяты» определяет и отвлеченность, «пусготпость», и концептуальную значимость семантики не только ключевого антропонима Пустота, но и окказионального «топонима» Внутренняя Монголия, появление которого подготавливается текстовыми элементами левого контекста, эксплицирующими монгольский мотив: монастыри Внутренней Монголии (топоним, омонимичный анализируемому), древний монгольский миф о Вечном Невозвращении, Чингиз Хан, Урган Джамбол Тулку, Буддийский Фронт Полного и Окончательного Освобождения и др. Пелевин «опрокинул буддистскую сутру в форму чапаевского мифа» [4], тем самым утвердив постмодернизм «как возможное средство познания его же, постмодернизма, средствами: игрой, смысловой пограничностью, сомнением. Змея укусила собственный хвост: постмодернизм провозгласил себя в самом себе, ведь его "все и ничего" — это и есть знаменитая пелевинская пустота». [5]
II. В романах А. Кима «Онлирия» [6] и «Остров Ионы» [7] топоним-фиктоним Онлирия мотивирован ономатопеей: чудесная птица отчетливо выговаривает «Онлиро! Онлиро! Онлирия...», называя так иной, параллельный земному мир, куда собирает Спаситель свои земные стада. Отсутствие у фоносемантически гармоничного новообразования3 «ближайшего значения» (А.А. Потебня) компенсируется тек-
стуальными «семантизаторами», рассредоточенными в пределах «текстовой синтагмы» (В.А. Кухаренко) романов и создающими в совокупности образ Нового Царства - светозарной, светоносной Онлирии как рая для всех — праведных и грешных. При этом топоним-фиктоним-ми-фоним топографически, пространственно неопределенен: то Онлирия представляется географически привязанной к России («Этот рай расположен на пространных пологих холмах срединной России, в пойме широкой и прихотливо излучистой реки Оки. <...> Я шел по райским холмам, всей грудью вдыхая воздух Бога моего»; «Сибирская Онли-
3 Оценка фоносемантического значения фонетического окказионализма Онлирия по шкалам красивый / безобразный, нежный / грубый, светлый / темный, хороший / плохой по методике А. П. Журавлева подтверждает интуитивное восприятие звукового облика новообразования как гармоничного и вследствие этого уместного, удачного в качестве номинации кимовского варианта рая.
рия»), то оказывается «приписанной» к небесной зоне («Онлирия устроена из самого чистого вселенского материала: света и облаков. Это вселенная облаков»). Тем самым Онлирия Кима совмещает в себе две из трех традиционных версий образа рая [8, с. 462 — 464]: рай как сад (восходит к ветхозаветному описанию Эдема) и рай как небеса (восходит к апокрифическим описаниям небесных ярусов)4. Важно отметить, что Онлирия — имя, принадлежащее разряду опошаэНса sacra, поскольку семантике этого топонима контекстуально приписаны семы божественности, священности.
В романе В. Пелевина «Священная книга оборотня» ряд эпизодов разворачивается в созданном фантазией писателя северном городке Нефтеперегоньевске. Внимание героини романа (она же — персонаж-повествователь) привлек «бутик фирмы "Кальвин Клейн". Впечатляло само его присутствие в этом месте — это, наверное, был самый северный в мире форпост малого кальвинизма. Кроме того, вывеска над его дверью выполняла одновременно несколько функций — названия, географического ориентира и рекламной концепции: Нефтеперегонь-евСК» [9, с. 241 — 242].
Абсолютно прозрачная, «говорящая» внутренняя форма астиони-ма-фиктонима обеспечивает выполнение им социально-характеристической функции: добываемая волками-оборотнями с помощью черепа Пестрой коровы нефть перегоняется в иные пределы, и вживленный в имя русского города иноземный фирменный знак (СК5) четко указывает, куда текут богатства наших недр.
А. Балод замечает, что Нефтеперегоньевск «вызывает туманные ассоциации со Скотопригоньевском (курсив мой. — Н.Б.) — местом действия романа "Братья Карамазовы" Ф.М. Достоевского» [10]. «Туманные
ассоциации» порождаются двумя обстоятельствами. Во-первых, соответствующие словообразовательные перифразы (Нефтеперегоньевск — «город, откуда перегоняют нефть», Скотопригоньевск — «город, куда пригоняют скот») доказывают, что семантический и формальный виды производности в данном случае не совпадают: формально оба топонима образованы посредством нулевой суффиксации (нулевой суффикс имени существительного) от соответствующих потенциальных относительных прилагательных «нефтеперегоньевский», «скотопригоньевский» (по
образцу языкового топонима Богородск). Во-вторых, индивидуальноавторские топонимы производны от однокоренных глаголов, различающихся семантически разнонаправленными префиксами: в
глаголе «пригонять» префикс при- реализует значение 'с помощью дей-
4 Третья версия рая — рай как город, восходящая к новозаветному описанию небесного Иерусалима, не реализуется в романах А. Кима.
5 Характерный для идиостиля Пелевина постмодернистский
лингвопоэтический прием: игра посредством пересечения семантики
(установление семантической двуплановости: Нефтеперегоньевск — русский город, и он же — зона интересов иноземных фирм), словообразования (окказиональная интерференция суффикса относительного прилагательного -ск и фирменного знака СК) и графики (омонимия кириллической и латинской графики букв С и К).
ствия, названного мотивирующим глаголом, достигнуть какого-н. места, прибыть или доставить в какое-н. место' [11, c. Зб8], тогда как в глаголе «перегонять» префикс пере- функционирует в значении 'действие, названное мотивирующим глаголом, направить из одного места в другое' [11, c. Зб5], что обеспечивает центростремительность семантики Скотопригоньевска и центробежность семантики Нефтеперегоньевска. О Скотопригоньевске читаем у П. Вайля: «Велик ли был Скотопригоньевск, где привольно разместились два тома о семье Карамазовых? С острие иглы был городишко, в котором устроилось столько достоевских бесов!» [1]. В пелевинском городке Нефтеперегоньевске тоже немало бесов (не в продолжение ли традиции?), но уже нового времени.
III. Переименование вымышленных городов обыгрывают в своих произведениях Т. Толстая и В. Пьецух. В романе Т. Толстой «Кысь» выстраивается целый ряд имен города, когда-то бывшего Москвой:
А зовется наш город, родная сторонка, — Федор-Кузьмичск, а до того, говорит матушка, звался Иван-Порфирьичск, а еще до того — Сергей-Сергеичск, а прежде имя ему было Южные Склады, а совсем прежде — Москва [12, c. 20].
Как видим, астионимы Федор-Кузьмичск, Иван-Порфирьичск, Сергей-Сергеичск образованы но узуальной словообразовательной модели «основа относительного прилагательного на -ск + нулевой суффикс имени существительного» (как и вышеупомянутые Нефтеперегоньевск и Ското-пригоньевск), но с окказиональным выбором личного имени и патронима в качестве мотивирующей основы предыдущей словообразовательной ступени. Иначе говоря, названия городка в романе «Кысь» образованы, во-первых, «чересстуненчато», то есть в нарушение закона ступенчатости русского словообразования, во-вторых, окказионально, так как в русском языке сочетание «имя + отчество» не может служить мотивирующей основой.
Какова же функциональная нагрузка толстовских новообразований? «Кысь» — роман-пародия, нричем пародированию подвергаются в нем постулаты постмодернистской эстетикиб, культовые ностмодер-нистские романы7, типаж советского интеллигента, черты новояза эпохи социализма. Объектом народии стала в романе и топонимическая политика советской эпохи: неуемное стремление увековечить в названиях городов и прочих топонимических объектов очередную фигуру «сиюминутной» исторической значимости. Если принять тезис об известной изоморфности имени и личности, в данном случае — «личности города», следует признать и то, что каждое переименование чревато неизбежной ломкой, деформацией судьбы города, его текста.
Но вернемся к городку из романа Т. Толстой, который на каждом отрезке своей истории носит имя Набольшего Мурзы или Главного Сани-
6З
6 «Роман Т. Толстой "Кысь" — это разрушение постмодернизма изнутри, средствами самой постмодернистской эстетики, осмысление тупиков, в которые заводит тотальная постмодернистская деконструкция» [13, с. 651].
7 Об интертекстуальных литературных связях, так или иначе присутствующих в романе «Кысь», см. [14, с. 137—143].
тара, словом, очередного градоначальника-тирана, что делает принципиально открытым ряд имен города, несмотря на указ последнего его правителя: Город будет впредь и во веки веков зваться Кудеяр-Кудеярычск. Выучить накрепко [12, с. 353]. Заметим также, что каждое переименование по сути ничего не меняет в городском тексте: после Взрыва, погубившего Москву (шире — Россию), новый астионим не создает своего культурного «кольца» (по аналогии с годовыми кольцами дерева) — культурная катастрофа сделала невозможным какое-либо развитие.
Роман «Кысь» может быть прочитан как художественное исследование не грядущей, гипотетически возможной культурной катастрофы, а современного нам, сегодняшнего кризиса, когда критическая масса пренебрежения культурой привела к разрушению историко-культурного контекста, проявившемуся в забвении «мест памяти», иначе говоря, энтропии глобального прецедентного текста и в результате — деформации национальной концептосферы. Именно вследствие непреодолимости пропасти, разверзшейся между (обобщенно говоря) Москвой и Сергей-Сергеичском, терпят крах все старания культуропо-клонника Никиты Ильича по возрождению московских урбанонимов:
Дак Никита Ильич начал по всему городку столбы ставить. У своего дома на столбе вырезал: «Никитские ворота». А то мы не знаем. Там, правда, ворот нет. Сгнивши. Но пусть. В другом месте вырежет: «Балчуг». Или: «Полянка». «Страстной бульвар». «Кузнецкий мост». «Волхонка» [12, с. 32].
Переименование переживает и литературный город Глупов в повести В. Пьецуха «Город Глупов в последние десять лет». Описывая последние времена (двусмысленность выражения выводит читателя и на значение «недавние времена», и на апокалиптическое значение), повествователь подчеркивает причинно-следственную связь социальных взрывов и «зуда» переименований:
Город погрузился в безначалие, как в запой. Упразднили топонимику прежних лет, вновь обретя Большую улицу, Базарную площадь и Навозный тупик. Глупов переименовали в Непреклонск [15].
И.В. Гюббенет так рассуждает об особенностях интерпретации топонимов: «Гораздо сложнее обстоит дело тогда, когда чисто географический характер того или иного наименования уходит как бы на второй план и на первое место выступает "культурный компонент", т. е. социальные, исторические и культурные коннотации топонимов» [16, с. 84]. Сказанное в полной мере относится к Глупову/Непреклонску. Ситуативная семантизация и очевидная общность социальных коннотаций обоих топонимов нейтрализуют контрастность ингерентно присущих им сем положительной (Непреклонск) и отрицательной (Глупов) оценки, что поддерживается композитным новообразованием Пьецуха глуповцы-непреклонцы (исторически, как мы помним, головотяпы). В этом катойкониме рождается синтез опорного признака (глупый) и признака признака (непреклонно = неизменно глупый), что вполне подтверждается сюжетным развитием повести.
В приведенном выше текстовом фрагменте об изменениях в топонимике Глупова допущена намеренная неточность: речь идет о возврате прежних урбанонимов, в числе которых — Навозный тупик, тогда как у М.Е. Салтыкова-Щедрина — Навозная слобода. Замена слободы тупиком при недвусмысленной оценочности тополексемы Навозная(-ый) оборачивается суровым приговором глуповцам-непреклонцам. Согласно этому приговору повесть заканчивается фразой: Оправдательных документов нет8.
Итак, в произведениях современных писателей топонимы (узуальные и окказиональные) функционируют в качестве средства формирования поэтики священного (Онлирия А. Кима), романтического (Оккер-виль Т. Толстой), мифо-философического (Внутренняя Монголия
В. Пелевина) и обличительно-пародийного (Федор-Кузьмичск и пр. Т. Толстой, Непреклонск В. Пьецуха, Нефтеперегоньевск В. Пелевина).
Список литературы
65
1. Вайль П. Из жизни горожан (Новый Орлеан — Теннеси Уильямс, Нью-Йорк — О. Генри) // Иностранная лит. 1998. № 6 [Электронный ресурс]. http://magazines.russ.rU/inostran/1998/6/vail.htm/
2. Толстая Т. Река Оккервиль // Толстая Т. Ночь: Рассказы. М., 2001.
3. Пелевин В. Чапаев и Пустота. М., 1998.
4. Генис А. Феномен Пелевина [Электронный ресурс]. http://www.pelevin. nov.ru/stati/
5. Шаманский Д. Пустота (Снова о Викторе Пелевине) [Электронный ресурс]. http://www.pelevin.nov.ru/stati/
6. Ким А. Онлирия // Новый мир. 1995. № 2 — 3 [Электронный ресурс]. http://magazines.russ.rU/novyi_mi/1995/2 (3)
7. Ким А. Остров Ионы // Новый мир. 2001. № 11. [Электронный ресурс]. http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2001/11
8. Аверинцев А.А. Рай // Мифология: Большой энциклопедический словарь. М., 1998.
9. Пелевин В. Священная книга оборотня. М., 2004.
10. Балод А. Иронический словарь А Хули (по Пелевину) [Электронный ресурс]. www.litera.ru/slova/kritika/index.htm
11. Русская грамматика: В 2 т. М., 1982. Т. 1.
12. Толстая Т. Кысь. М., 2001.
13. Голубков М.М., Маркова Д.А. К вопросу о природе языка постмодернистского текста: Роман Т. Толстой «Кысь» как преодоление канонических принципов постмодернизма // Русский язык: ист. судьбы и современность: II Международный конгресс исследователей русского языка: Труды и материалы. М., 2004.
14. Лихина Н.Е., Трофимова И.А. Литературная традиция в романе Т. Толстой «Кысь» (к вопросу об интерактивной природе текста) // Кирилл и Мефодий: Духовное наследие: Материалы Международной науч. конф. Калининград, 2002.
15. Пьецух В. Город Глупов в последние десять лет // Дружба народов. 1998. № 12 [Электронный ресурс]. http://magazines.russ.ru/druzhba/1998/12
16. Гюббенет И.В. Основы филологической интерпретации литературно-художественного текста. М., 1991.
8 В прецедентном произведении М.Е. Салтыкова-Щедрина последняя композиционная часть имеет саркастическое название «Оправдательные документы». Пьецух не оставляет своим героям даже этого.
Об авторе
Н.Г. Бабенко — канд. филол. наук, доц., РГУ им. И. Канта, banagr@rambler.ru.
УДК 882.091 — 3
Н.Е. Лихина
ЭСХАТОЛОГИЧЕСКИЙ ДИСКУРС СОВРЕМЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Автор расценивает эсхатологизм как универсальное свойство современного художественного мышления. Предлагается стратификация и классификация феноменов эсхатологического сознания в литературе; в свете заявленной темы детально рассматриваются произведения М. Кононова «Похороны кузнечика» и «Голая пионерка».
Apocalypticism is treated as a universal feature of modern poetic thinking. The author discusses stratification and classification of phenomena of apocalyptical cognition in literature. This approach is further used to carry out a sample detailed analysis of Nikolay Kononov's "Grasshopper's Funeral" and "A Naked Pioneer-Girl".
Как известно, эсхатология — учение о конечности мира и человека, о том или ином характере исхода мировой истории, наличного бытия. Эсхатологический дискурс в мировой культуре и литературе представлен в широком контексте и не ограничивается мифической и религиозной традицией, которая реализует преимущественно сюжетно-образные, мифопоэтические и символические варианты эсхатологии (многочисленные варианты мифов о Потопе, Армагеддоне, Страшном суде, «Апокалипсис, или Откровение Иоанна Богослова», Рагнарек скандинавской мифологии, миф об Атлантиде и т. д.) [1, с. 591].
Понятие конца света, конечности жизни, исчерпанности энергетического потенциала человечества воспринимается и эксплицируется в литературно-художественной, культурологической, религиозно-философской традиции на разных уровнях: 1) онтологическом — смерть, конец человеческого существования; 2) глобально-космическом — вселенский катаклизм, рождение и разрушение галактик; 3) нравственноэтическом — разрушение личности, морали, этики; 4) идейно-религиозном — крах веры; 5) аксиологическом — разрушение канона, нормы, ценностных координат и др. Культура рубежа веков пронизана апокалиптическим мироощущением, которое эксплицируется в художественном тексте содержательно и формально.
К признакам эсхатологического дискурса следует отнести следующие:
