CC BY
236
УДК 8.80
ЗНАКОВОЕ ПРОСТРАНСТВО РОМАНА Т.ТОЛСТОЙ "КЫСЬ" КАК МНОГОУРОВНЕВАЯ СИСТЕМА ПОИСКА
ИНТЕРПРЕТАЦИИ
О.И. Фалина
Рассмотрена система поиска интерпретации романа Т.Толстой "Кысь" посредством анализа его знакового пространства. Проанализированы выделяемые Ч. Пирсом ико-нические знаки, знаки-индексы и знаки-символы применительно к контексту данного произведения, а также их связь с выделяемыми им же такими знаками? как непосредственная, динамическая, финальная интепретанты и рема, суждение, умозаключение.
Ключевые слова: постмодернизм, иконический знак, индекс, символ, непосредственная интерпретанта, динамическая интерпретанта, финальная интерпретанта, рема, суждение, умозаключение.
Начиная с конца XX века широкое распространение получил жанр постмодернизма, выросший из предшествовавшего ему постструктурализма. В обществе начались вызванные экономической нестабильностью беспорядки, многие поэты и писатели, давая характеристику новому обществу, искали пути выхода из кризиса. Разброд и шатание в умах населения не мог не отразиться на литературе, в которой всё перевернулось и деформировалось согласно новым правилам, правилам постмодерна.
Развитие лингвосемиотики со всей полнотой вписывается в контекст постмодернизма. Литература данной эпохи стала характеризоваться символичностью, интертекстуальностью, симулякровостью и модификацией основных эстетических категорий. Знак стал всё более обрастать особым смыслом, и для понятия идеи всего произведения возникла необходимость проводить детальное исследование знакового пространства текста.
Основы семиотики были заложены Ч. ПирсомА его семиотика делает акцент на процессе семиозиса - процессе означивания, сопряжения объекта и некоторого мысленного представления. Семиотика Ч. Пирса развивалась независимо от лингвистически ориентированной семиотики его современника Ф. де Соссюра и опиралась на философию, в особенности на логику и теорию познания. В противоположность семиотике Соссюра и его последователей в семиотической лингвистике, т.е. в противоположность семиотике, ориентированной на прикладное применение и постоянно опирающейся на модель языка, семиотика Ч. Пирса стремится к гносеологической всеобщности и метафизической универсальности. Его идея о разделении знаков на три категории (иконические знаки, знаки-индексы и знаки-символы) была взята нами за основу для проведения структурного анализа знакового пространства романа "Кысь". Также представляется важным его деление знаков по следующим критериям: 1) в отношении к интерпретанте: рема, суждение, умозаключение; 2) в отношении к интерпретатору: непосредственная интерпретанта, динамическая интерпретан-та, финальная интерпретанта. В ходе анализа была выявлена линейная связь
между данными категориями знаков и показана важность каждой изображённой автором детали для определения идеи романа.
Необходимым представляется рассмотрение данных категорий по определённой последовательности - начиная с иконических знаков и заканчивая знаками-символами.
Иконические знаки Ч. Пирс определил как знаки, образ которых имеет естественное сходство с обозначаемым объектом. Они представляются учёным как самые простые, принадлежащие прошлому опыту, наглядно репрезентиру-щие реальность такой, какая она есть. Буквальность этой категории ярко прослеживается в описании Т. Толстой города Фёдор-Кузьмичска, образа жизни поствзрывного общества, их увлечений, верований и традиций, образов персонажей и, конечно, мыслей протагониста Бенедикта, буквально интерпретирующего реальность и взятую из книг информацию.
Фёдор-Кузьмичск неприступен для окружающего мира. В этом слышен отголосок существования советского общества за железным занавесом. В «Кыси» есть и реалии современной внутриполитической жизни России: «Посреди городка стоит дозорная башня с четырьмя окнами, и во все четыре окна смотрят стражи. Чеченцев высматривают» [6, с. 8].
В экспозиции романа нарисована целостная картина жизни фантастического общества. Среди людей есть перерожденцы, жившие ещё до Взрыва, у которых «лицо вроде как у человека, туловище шерстью покрыто, и на четвереньках бегают. И на каждой ноге по валенку» [6, с. 6]. Родившиеся после Взрыва люди наделены разными уродствами, или последствиями - жабрами, гребнем петушиным, хвостом. А жившие до Взрыва Прежние не стареют после него. В лесах растут сказочные фрукты огнецы и, по преданию, живёт хищная Кысь.
Данное общество находится на примитивном уровне развития. В Фёдор-Кузьмичске бытуют древние мифологические представления о мире, которые объясняют его устройство и способ мышления его обитателей. При прочтении романа можно заметить огромное количество мифов, которые были классифицированы нами в несколько групп:
1) миф о культурном герое. Повествование о Фёдоре-Кузьмиче представляет собой проекцию данного мифа: «Принёс-то огонь людям Фёдор-Кузьмич, слава ему, а только как дело было <...> нам неведомо. <...> Кто говорит: с неба свёл, кто рассказывает, будто топнул ножкой-то Фёдор-Кузьмич, слава ему, и на том месте земля и загорись ясным пламенем» [6, с. 25]. Набольший Мурза изобрёл счёт и письмо, научил голубчиков мышей ловить да суп из них варить, «бересту рвать, книги шить, из болотной ржави чернила варить» [6, с. 19].
2) тотемный миф. Поствзрывное время - эпоха мышиной фауны. Не случайно лозунгом своего существования голубчики избирают сентенцию: «Мыши - наша опора» [6, с. 9]. Бытовой мышецентризм - отличительная черта универсума будущего: мышь является не только основным продуктом питания, но и денежной единицей в Фёдор-Кузьмичске; из мышиных шкурок шьют одежду, мышами платят налоги, мышей кладут в гроб покойникам. Даже сказка
«Репка» трансформируется в тотемный миф. Кудеяров в одной из бесед с Бенедиктом разъясняет зятю: «"Репку" читал? <...> Только это не сказка. А притча. <...> Тянет дед репку, а вытянуть не может. Позвал бабку. <...> Ещё других позвали. Без толку. Позвали мышку - и вытянули репку. Как сие понимать? А так и понимать, что без мыши - никуда» [6, с. 188].
3) эсхатологический миф (миф о конце света). Данный миф составляет антитезу мифу космогеническому (о мироздании). Это миф о конце, за которым обязательно последует новая жизнь. В мире голубчиков обнаруживаются признаки разложения (последствия жителей, отсутствие прогресса, духовности и просвещения). Оказывается закономерным новый катаклизм в финале романа, новая гибель цивилизации. Легенда, рассказываемая чеченцами, очень похожа на русскую легенду о конце света: «На лежанке девушка, один волос золотой, другой серебряный, один золотой, другой серебряный. Вот она свою косу расплетает, всё расплетает, а как расплетёт - тут и миру конец» [6, с. 9].
4) астральный миф. Миф о существующих звёздах и планетах представлен с точки зрения невежества обитателей Фёдора-Кузьмичска, которые постоянно наблюдают за природными явлениями, но не могут их объяснить: «Прямо над головой у Бенедикта, всегда над головой, куда ни отойди, - и Корыто, и Миска, и пучок Северных Хвощей, и ярко-белый Пупок, и россыпь Ноготков, и мутно, и тесно, густо сбитое, полосой через весь ночной небосвод Веретено» [6, с. 38].
5) этиологические легенды. В текст романа включены и легенды, объясняющие причинность окружающего мира, былички с бывальщинами, повествующие о встречах с лешим, русалкой, «рыбой-вертизубкой». Смена дня и ночи, по представлению голубчиков, происходит в зависимости от того, в какую сторону плывёт в «большой реке» рыба-голубое перо: «Вот как она в одну сторону пойдёт да засмеётся - заря играет, солнышко на небо всходит, день настаёт. Пойдёт обратно - плачет, за собой тьму ведёт, на хвосте месяц тащит, а часты звёздочки - той рыбы чешуя» [6, с. 9].
В изображённом Т. Толстой обществе есть своя социальная иерархия. На одном полюсе - Малые и Большие Мурзы (представители власти), на другом - бедные голубчики. Их скудный рацион и небогатая одежда свидетельствуют о характерном для социалистического общества эпохи застоя дефиците товаров лёгкой промышленности: «Ну, что в Складе дают? Казённую колбаску из мышатинки, мышиное сальце, муку из хлебеды, перо вот, потом валенки, конечно, ухваты, холст, каменные горшки: по-разному выходит» [6, с. 17].
Жители Фёдор-Кузьмичска отмечают также и некоторые праздники, напоминающие красные дни советского календаря, что описано автором с некоторой иронией и пародированием. Октябрьский выходной, который должен быть в октябре, празднуют в ноябре, чтобы мурзам «с дозорной башни <...> на голубчиков глядеть и всех их по головам пересчитывать. Потому что надо ж знать, сколько у нас народу, и сколько бляшек нарезать для уплаты, и сколько добра в Складской День выдавать» [6, с. 133]. Абсурден и косноязычен текст поздравления с днём Восьмого марта: «Желаю вам Жена и Мать и Бабушка и Племянница или другая какая Пигалица малая счастья в жизни успехов в рабо-
те мирного неба над головой» [6, с. 134]. Тем самым подчёркивается надуманность подобного праздника.
Игра в удушилочку, аллегория арестов и казней обнаруживает ещё одно качество поствзрывного мира - жестокость, причём Т. Толстая придаёт ей специфически русский, ласковый, задушевный оттенок. Жители города часто играют в жестокую поскакалочку: «Вопли, крики, смех - такая игра чудесная. А потом свечки зажжём, да и смотрим, кто как повредился» [6, с. 46].
Таким образом, получив представление о жизни в постврывном обществе, читатель знакомится с новой, неведомой ему ранее информацией, которая формируется в рему данного романа. В отношении к интерпретатору данные иконические знаки являются непосредственной интерпретантой, которая представляет собой только потенциальную интерпретацию и которая является ещё не анализируемым действием, которое может произвести знак.
Следующая группа знаков, репрезентированная в произведении, - индексы. Индекс - знак, указывающий на объект, строение которого основано на реальной смежности означаемого и означающего. Согласно мнению В. А. Лукина, к индексальным знакам относятся заголовок и имена собственные [3, с. 93]. Проводя анализ имён собственных романа Т. Толстой, необходимо отметить, что приобретая новые контекстуальные значения, они становятся очередными точками опоры для понятия смысла всего произведения.
При прочтении романа сразу же бросается в глаза изобилие топонимических наименований, как изменённых, так и неизменённых. Топоним «Мусорные Пруды» отсылает читателя к существующим до сих пор «Чистым прудам»: "А Иван Говядич, что на Мусорном Пруду избушку держит, - тот так эти шутки любит, что каменьями загодя запасается, - нароет у себя в огороде и в бочки складывает" [6, с. 231]. Противопоставление «мусорные - чистые» имеет резко выраженную негативную коннотацию и оправдано идейным замыслом произведения: герои «Кыси» редко моются, имеют скудное представление о чистоте и гигиене, живут в полуподвальных грязных помещениях.
«А зовётся наш город, родная сторонка, - Фёдор-Кузьмичск, а до того, говорит матушка, звался Иван-Порфирьичск, а ещё до того - Сергей-Сергеичск, а прежде имя ему было Южные Склады, а совсем прежде - Москва» [6, с. 39]. Данное предложение также несёт в себе исторические ассоциации, но уже такие, которые понятны не только узкому кругу лиц. Оно может вызывать в памяти читателя ассоциации, связанные с переименованием городов после установления и распада Советского Союза. Так, например, Волгоград с 1925 по 1961 годы назывался Сталинградом, а до 1925 года Царицыным; город Екатеринбург в период с 1924 по 1991 годы назывался Свердловском, а до 1924 года - Екатеринбургом.
Читая роман Толстой, мы понимаем, что действие происходит в Москве, в этом помогают убедиться часто встречающиеся названия исторических мест города: Арбат, Никитские ворота, Садовое Кольцо, Балчуг, Волхонка, Кузнецкий мост, Полянка, Страстной бульвар.
Топонимы, таким образом, являются средством интертекстуальности и отсылают читателя к различным эпохам (петровской, октябрьской, советской),
характеризуют "прежних" романа, противопоставляя им современных, выродившихся интеллектуально и нравственно голубчиков.
Анализируя имена собственные в романе "Кысь", невозможно не обратить внимание на своеобразие имён героев произведения. Такие имена, как Иван Говядич, Шакал Демьяныч, Клоп Ефимыч являются аллегорическими образами и свидетельствуют о зооморфных последствиях голубчиков (хвост, вымя, повышенная волосатость). Их внешнее сходство говорит и об их внутреннем родстве с животными, что подчёркивает зооморфность и деградацию всего поствзрывного общества.
Имя протагониста также выбрано автором не случайно. В истории жизнеописания Бенедикта прослеживается ряд мифологем, встречающихся в древних славянских мифах и произведениях фольклора: 1) мифологема избранности героя, что находит отражение в его имени; 2) мифологема женитьбы героя на чудесной девушке, впоследствии оказавшейся оборотнем; 3) мифологема поиска клада, сокровищ; 4) мифологема совершения преступления ради обладания властью или богатством; 5) мифологема разочарования героя, нашедшего и получившего ложные сокровища. Несмотря на, казалось бы, сходство судьбы главного героя с судьбами персонажей из русского фольклора, Т. Толстая выбирает ему латинское имя. Данный выбор связан с мотивом возвеличивания протагониста над всеми жителями общества по причине обретения им не только желанного счастья - богатства, женитьбы на любимой девушке, но и священного, тайного знания, полученного из книг. Бенедикт теперь представляется неким пастором, знающим, как ему кажется, о жизни всё и умеющим самостоятельно приходить к тем или иным выводам, а не ссылаться на Набольшего Мурзу.
Поэтому можно сделать вывод о прототипе для героя, которым мог быть Бенедикт Нурсийский, живший в конце V- начале VI веков и являвшийся начальником монашеского движения (бенедиктинцы). Бенедикт Нурсийский сбежал от столичной суеты, несколько лет прожил в пещере, решив посвятить себя поискам священного знания, которое он черпал из священных книг. На иконах он изображается с уставом в руке, жезлом аббата, а иногда и пучком розог. Данные иконографические символы были несколько трансформированы Т. Толстой. Устав о нравственном поведении превратился в указ, составленный им и его тестем Кудеяр Кудеярычем. Жезл аббата приобрёл форму крюка, с помощью которого Бенедиктом совершались убийства "неверных", замышляющих нечто против государства либо просто являющихся опасными людей. Пучок розог из инструмента, предназначенного для обучения и наказания ленивых учеников, трансформировался в орудие для наказания перерожденцев как низших существ в обществе просто по причине личной антипатии и личного превосходства над ними.
По словам В. А. Лукина, "...заголовок с позиции получателя, незнакомого с текстом, должен быть отнесён к индексальным знакам (в число которых входит, как известно, имя собственное)" [3, с. 93]. Причём до прочтения текста заголовок является индексальным знаком, который "по мере чтения трансформируется в знак условный, после прочтения и усвоения текста - приближается к
мотивированному условному знаку". Если до знакомства с текстом он указывал на текст, то теперь в концентрированном виде он "сообщает информацию о содержании текста, как бы находясь уже после и под ним <...> в такой позиции условный знак может приобрести свойства иконического" [3, с. 94].
Действительно, прочитав роман Т. Толстой, читатель получает представление о мифической Кыси, о том, где она живёт, какую болезнь посылает на людей, как относятся к ней жители города и почему происходит трансформация протагониста в саму Кысь, почему он становится ей подобен. Однако для полного усвоения замысла данного постмодернистского произведения этого не достаточно. Кысь становится одним из символов романа. Она становится символом человеческого невежества и страха. Только у прежних сохранилось адекватное представление о действительности, Главный Истопник Никита Иваныч говорит: «Никакой Кыси нет, а только одно людское невежество» [6, с. 54]. Поэтому заголовок произведения Т. Толстой приобретает свойства не только ин-дексального и иконического знака, но и знака-символа.
Обилие цитат также является характерной чертой романа "Кысь". Согласно В. А. Лукину, "в системе Пирсовых координат "икона - индекс - символ" цитата занимает промежуточное положение между индексом и символом" [3, с. 113]. Это текстовый знак, обладающий символическим значением и индексаль-ной составляющей текста-реципиента. Цитаты в "Кыси" взяты из самых различных источников: из стихотворений А.С. Пушкина, А.А. Блока, М. Цветаевой, М.Ю. Лермонтова, О.М. Мандельштама, Б. Л. Пастернака, С. А. Есенина, а также из русских народных поговорок и заговоров. Цитаты из стихотворений функционируют в тексте как символические указатели на буквальное прочтение информации Бенедиктом, его неспособность к образному мышлению. Пытаясь понять, что такое конь, он приходит к выводу о том, что это большая мышь, ссылаясь на строки А.С. Пушкина "Жизни мышья беготня, что тревожишь ты меня?". Цитаты из заговоров русского фольклора ещё раз подчёркивают умственную деградацию жителей Фёдор-Кузьмичска, жизнь которых строится на следовании мифическим представлениям о мире ("Ежели икота напала, скажешь три раза: "Икота, икота, Иди на Федота, С Федота на Якова, С Якова на всякого" [6, с. 43]). Следовательно, помимо простой передачи информации, отсылки читателя к определённому источнику-оригиналу цитаты несут в себе символический смысл и заставляют задуматься о целесообразности их использования в определённом контексте.
Таким образом, все индексальные знаки в романе Т. Толстой помогают читателю прийти к некому суждению. Ч. Пирс определял суждение как "знак, определённый в отношении к объекту, но открытый в отношении интерпретан-ты" [4, с. 45]. В отношении к интерпретатору данные индексы являются динамической интерпретанотой ("прямым действием, которое знак оказывает на интерпретатора" [7, с. 28]).
В форме предложения суждение может быть как истинным, так и ложным. Для того чтобы прийти к истине, необходимо рассмотреть знаки-символы романа, что поможет прийти к верному умозаключению ("сложный знак, элементы которого (ремы и суждения) подчиняются общим правилам - например,
в форме логического вывода, системы аксиом или в рамках твёрдой стихотворной формы " [4, с. 56]). Анализируя употребление знаков-символов в романе Т. Толстой, следует обратить внимание на антипод Кыси (Княжью Птицу Паулин), Книгу и алфавит, вынесенный для названия глав произведения.
Мифологический образ Княжьей Птицы Паулин является символом духовной и душевной чистоты, гармонии мира, любви и счастья. Миф о сказочной Птице Счастья всегда выражал самые заветные мечты русского человека. Птица Паулин появляется только в мечтах и сновидениях Бенедикта. Она успокаивает, вселяет в него надежду на лучшее будущее. Начав читать книги, Бенедикт ощущает своё сближение с Княжьей Птицей. Наступает момент, когда Бенедикт оставляет Кудеяровых, богатую библиотеку, «прибыльную» профессию и пускается на поиски желанной Княжьей Птицы. Но «вытоптана поляна, скошены тульпаны, а Паулин - что ж, Паулин давно поймана силками» [6, с. 307]. В связи с неусвоением Бенедиктом жизненной азбуки в финале романа всё человеческое нём подавляется мощной силой невежества, нравственной безграмотности и бездуховности, которую символизирует Кысь.
Через весь роман также проходит образ Книги, являющийся символом неосознанного протеста и знаком надежды. Однако центральный миф русской традиции - ожидание от книги высшего и спасительного знания о жизни - де-конструируется. В одном ряду с папирусом александрийской библиотеки и табличками Хаммурапи оказывается чудом уцелевшая в доме Прежней старушки Анны Петровны инструкция к мясорубке. Высокое снижается не ради дискредитации, а для обретения иной формы существования в «низовых» смыслах. Высокая культура попадает в описанную М.М. Бахтиным зону «неготового контакта» с текущей, «низовой» реальностью и мутирует, как и её символ -пушкин с маленькой буквы - «шестипалый серафим», вырезанный Бенедиктом из дерева [1, с. 273]. Образ культуры, создаваемый таким образом, лишается ореола и становится объектом пародии, интеллектуальной игры. Книга в романе выступает и как символ власти. Имеющий книги в Фёдор-Кузьмичске имеет и власть. Однако приобщение к культуре, чтение книг не приводит главного героя к душевной гармонии, а только искажает его внутренний мир и ведёт к деградации.
Алфавит, вынесенный в оглавление романа «Кысь», выступает в роли своеобразного символа, с помощью которого происходит формирование кон-цептосферы романа. О. Калашникова по этому поводу отметила: «Наследуя платоновскую идею алфавита как модели мироздания, Т. Толстая пишет роман-азбуку», где каждая из глав носит имя одной из букв древнерусского алфавита. В разгадке азбучного принципа заключена суть авторского замысла [2, с. 114]. Мифологическая семантика алфавита известна как модель (микрокосм) вселенной (макрокосма) и букв как первоэлементов сущего. "Можно сказать, что алфавит - это матрица, "форма для отливки", переливающая собственные признаки букв - в частности, имена букв, - в новую систему" [5, с. 23].
Т. Толстая выносит в оглавление не все буквы: здесь отсутствуют литеры «кси», «пси», «омега», «юс большой» и «юс малый», йотированные буквы. Автор романа останавливает свой выбор только на тех буквах, которые отражают ментальные основы цивилизации, своеобразие славянской культуры и способны воспроизвести особенности мироощущения, мировосприятия, харак-
тер, духовные установки русского человека. Как отметил Н.С. Трубецкой, в славянских алфавитах базой является число "9", особые места - это 9-е, 18-е, 27-е, 36-е [5, с. 26]. Следовательно, в ходе анализа глав №9 ("Иже"), 18 ("Рцы"), 27 ("Ша") мы установили определённую закономерность - в этих главах происходит последовательное раскрытие образа протагониста, его антистановление как личности. Однако проанализировать следует и главу №1 ("Аз"), так как первое место во всех древних алфавитах всегда отводилось символу, представляющему собой особую ценность, и именно с него начинается жизнеописание Бенедикта.
Буква «аз», то есть «я», указывает на первое лицо единственного числа. В одноимённой главе читатель получает первые сведения о Бенедикте, его родителях и том мире, в котором живёт герой. Название главы говорит о процессе самосознания героя в окружающем социуме с его собственной точки зрения. В конце главы даётся предыстория городка Фёдор-Кузьмичска, который до взрыва назывался Москва.
В словаре В.И. Даля даётся несколько значений употребления слова «иже» в речи: «кой, который, ежели, если буде, когда». Три последних значения указывают на причинную обусловленность, вероятность, возможность осуществления чего-либо. В главе «Иже» Бенедикт размышляет о своих возможностях и возможностях «сильных мира сего», серьёзно задумывается о бесцельности своего существования. Сравнивая себя с Никитой Иванычем, он завидует имеющейся у Истопника свободе и приходит к неутешительным выводам о ничтожности и никчёмности своего существования: «А ничего старик не боится, никто ему не надобен - ни мурза, ни соседи. Потому ему такая сила дана, такое Последствие завидное: огонь у него внутрях вырабатывается. Потому, знать, и начальство его стороной обходит, не придирается, как к нам, простым голубчикам» [6, с. 72].
В главе «Рцы» («говори», «изрекай») повествование идёт от лица героя, размышляющего о появившихся у него благах и вместе с тем чувствующего какую-то неопределённую тревогу, словно «чего-то как бы недостаёт», «будто что-то ещё надо». На вопрос тестя о том, не пришло Бенедикту в голову какое-либо злоумышление против мурзы, главный герой воспринимает с ужасом и непониманием.
Авторское стремление прекратить деяния Бенедикта, остановить дальнейший ход его саморазрушения отражено в следующей главе «Ша». Слово «ша» в словаре Д.Н. Ушакова имеет два значения, второе из которых происходит от еврейского "sha", обозначающего призыв к тишине. Общее настроение главы создаёт атмосферу приближающейся катастрофы. Бенедикт уже осознаёт ничтожество Набольшего Мурзы, его ложь народу, присвоение себе всех существующих произведений литературы. Главному герою приводит в голову мысль о его свержении и поиске самой главной книги, где написано как жить.
В конце произведения, в его финальной главе ("Ижица"), в Фёдор-Кузьмичске происходит пожар, и прежние возносятся в небо. Читатель становится свидетелем духовного краха протагониста, его надежды найти Книгу Книг разрушились, а чтение других книг не принесло никакой пользы. Таким финалом Т. Толстая подчёркивает цикличность бытия. Проводя параллели с
птицей Фениксом, сгоревшей дотла и возродившейся из пепла, она оставляет читателю надежду на светлое будущее.
Таким образом, имеющиеся в романе символы подталкивают читателя к некому умозаключению, определяемому Ч. Пирсом как сложный знак, элементы которого (ремы и суждения) подчиняются общим правилам и группируются в логический вывод, систему аксиом [4, с. 64]. Интерпретатор, следовательно, в праве рассматривать данные символы как финальную интерпретанту ("Она есть то, что было бы определено в конце как истинная интерпретация " [7, с. 39]).
Получившиеся в итоге умозаключения можно проиллюстрировать в таблице.
Иерархические связи знаков^ текста
Знак в отношении к Знак в отношении к Знак в отношении
интерпретатору объекту к интерпретанте
Непосредственная ^ Иконический знак ^ Рема
интерпретанта
Динамическая ^ Индекс ^ Суждение
интерпретанта
Финальная ^ Символ ^ Умозаключение
интерпретанта
Следовательно, по мере возрастания знаков в отношении к объекту (иконический знак - индекс - символ) происходит возрастание сложности знаков в отношении к интерпретанте и интерпретатору: ремы объединяются в суждения, а суждения - в сложные умозаключения; непосредственные интер-претанты объединяются в динамические интерпретанты, а они, в свою очередь, - в финальные интерпретанты. При этом возможности интерпретации суживаются: от открытости ремы и непосредственной интерпретанты к определённости умозаключения и финальной интерпретанты.
Список литературы
1. Бахтин М.М. Проблема речевых жанров // Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1986. С.250-296.
2. Калашникова О.Л. Пушкин как знак в художественном коде Т.Толстой // Русское слово в мировой культуре. Художественная литература как отражение национального и культурно-языкового развития. Т.1. СПб.: Политехника, 2003. 235с.
3. Лукин В.А. Художественный текст: Основы лингвистической теории. Аналитический минимум. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Издательство "Ось-89", 2005. 560с.
4. Пирс Ч. Логические основания теории знаков. СПб.: Лаборатория метафизических исследований философского факультета СПбГУ, 2000. 341с.
5. Степанов Ю.С. "Закон" и "антиномия" в гуманитарных науках // От Декарта до Флоренского и Лосева // А.Ф. Лосев и культура XX века. Лосевские чтения. М.: Наука, 1991. 137с.
6. Толстая Т.Н. Кысь. Изд., испр. и доп. М.: Эксмо, 2008. 416с.
7. Peirce. Semiotic and Signifies: The Correspondence between Charles S. Peirce and Victoria Lady Welby. Bloomington: Indiana Univ. Press, 1977. 289p.
Фалина Ольга Ивановна, магистр филологич. образования, ассистент, fa-lina@,mail.ru, Россия, Тула, Тульский государственный университет.
SIGN SPACE OF THE NOVEL "KYS" BY T.TOLSTAYA AS A MULTILEVEL SYSTEM OF INTERPRETATION QUEST
O.I.Falina
The system of the interpretation quest of the novel "Kys" by T.Tolstaya with the help of its sign space analysis is considered. The analysis of the singled out by Pierce icons, indices and symbols with regard to this novel's context, as well as the connection with such signs also singled out by him as: immediate, dynamic, final interpretants and rheme, judgement, conclusion is made.
Key words: postmodernity, icon, index, symbol, immediate iterpretant, dynamic interpretant, final interpretant, rheme, judgement, conclusion.
Falina Olga Ivanovna, master of philological education, assistant lecturer, _ falina@,mail.ru Russia, Tula, Tula State University.
УДК 81'42
НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ ПОНЯТИЯ «ТЕКСТОВАЯ ХУДОЖЕСТВЕННАЯ КАРТИНА МИРА»
Ж.Е. Фомичева
Посвящена рассмотрению некоторых аспектов понятия «языковая картина мира», которое широко изучается в современной лингвистической науке. Представлены результаты проведённого исследования по уточнению смежных терминов «картина мира», «языковая картина мира», «научная картина мира», «текстовая картина мира», «текстовая художественная картина мира» на основе стилистического исследования современных англоязычных художественных текстов. Представлен обзор изучения современной отечественной и зарубежной научной лингвистической литературы об особенностях различия между рассматриваемыми понятиями, ментальным миром и его отражением в художественном тексте.
Ключевые слова: картина мира, текст, языковая картина мира, текстовая картина мира, текстовая художественная картина мира.
На рубеже ХХ и ХХ1 веков значительно возрос интерес исследователей к изучению понятий «картина мира», «языковая картина (модель) мира», к постижению роли языка в формировании картины мира. Обзор многочисленных отечественных и зарубежных исследований, посвященных изучению представлений человека и социума в целом об окружающем мире, его устройстве, системе ценностей, свидетельствует о динамичном продвижении современной гуманитарной науки к пониманию способов обыденного восприятия, интерпре-
