CC BY
8
ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ HISTORY OF PHILOSOPHY
5.7.7 Социальная и политическая философия
Social and Political Philosophy
DOI: 10.33693/2223-0092-2022-12-6-107-117
Либеральный проект республиканской нации в горизонте новоевропейской «управленческой парадигмы»
К.Г. Мальцев1, а ©, А.Л. Алавердян2, b ©
1 Белгородский технологический университет имени В.Г. Шухова, г. Белгород, Российская Федерация
2 Белгородский техникум промышленности и сферы услуг, г. Белгород, Российская Федерация
а E-mail: pavic69@mail.ru b E-mail: arti-medwd@mail.ru
Аннотация. Целью статьи является анализ «рассказа об истории возникновения европейских наций» как исторического нарратива; вариативность «рассказанных историй», представленных в форме научных социологических дискурсов, выявляет существенные «двусмысленности» (Э. Балибар) в представлении нации, которое предоставляет материал (объекты) для предметной тематизации в научных исследованиях. Задачей является выявление и определение условий возможности непротиворечивого представления нации и принципа его структуры. В статье делается вывод: представление нации как «новоевропейского феномена» обусловлено восхождением «деятельностной парадигмы» (Дж. Агамбен), в которой «функция» и «бытие» достигают «неразличимости» в действительности; в «управленческой парадигме» (М. Фуко) социального место нации впервые возникает в двух взаимосвязанных дискурсах: войны (нация как «политическая форма народа» - субъект революции) и населения (нация как «социальная общность» и как категория научного социологического дискурса). Определяется значение нормативности конструирования научных дискурсов нации в горизонте либерализма. В первой статье анализируется нарративная история возникновения первой европейской нации Л. Гринфельд; устанавливаются причины, по которым «республиканская» «английская национальная идентичность» полагается образцовой и должна оцениваться как единственная пригодная модель для нацие-строительства; выявляется принцип снятия «двусмысленности» между представлением нации как «политического сообщества» и «социальной общности» в горизонте либерального проекта «республиканской нации».
Ключевые слова: нация, республиканская нация, «деятельностная парадигма», «управленческая парадигма», народ, население
DOI: 10.33693/2223-0092-2022-12-6-107-117
The Liberal Project of the Republican Nation in the Horizon of the New European "Management Paradigm"
K.G. Maltsev1, a ©, A.L. Alaverdyan2, b ©
1 Belgorod State Technological University named after V.G. Shukhov, Belgorod, Russian Federation
2 Belgorog Technical School of Industry and Services, Belgorod, Russian Federation
3 E-mail: pavic69@mail.ru
b E-mail: arti-medwd@mail.ru
Abstract. The purpose of the article is to analyze the "story of the history of the emergence of European nations" as a historical narrative; the variability of "told stories" presented in the form of scientific sociological discourses reveals significant "ambiguities" (E. Balibar) in the representation of the nation, which provides material (objects) for subject thematization in scientific research. The task is to identify and determine the conditions for the possibility of a consistent representation of the nation and the principle of its structure. The article concludes that the representation of the nation as a "new European phenomenon" is due to the ascent of the "activity paradigm" (J. Agamben), in which "function" and "being" reach "indistinguishability" in reality; in the "managerial paradigm" (M. Foucault), the social place of the nation first appears in two interrelated discourses: wars (the nation as the "political form of the people" is the subject of the revolution) and the population (the nation as a "social community" and as a category of scientific sociological discourse). The significance of the normativity of the construction of scientific discourses of the nation in the horizon of liberalism is determined. The first article analyzes the narrative history of the emergence of the first European nation by L. Grinfeld; establishes the reasons why the "republican" "English national identity" is considered exemplary and should be evaluated as the only suitable model for nationbuilding; reveals the principle of removing the "ambiguity" between the representation of the nation as a "political community" and a "social community" in the horizon of liberal the "republican nation" project.
Key words: nation, republican nation, "activity paradigm", "management paradigm", people, population
ВВЕДЕНИЕ. ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ И МЕТОД
В дискурсах нации в современном обществознании обращает на себя внимание одна особенность: время «выхода на сцену» новоевропейских наций определяется в диапазоне до трехсот лет. Во-первых, уже в XVI в., если верить Л. Гринфельд [Гринфельд, 2012], появляется и в XVII в., утверждает она, «несомненно есть» то, что она называет «первой, английской нацией», которую она считает «прообразом» и «моделью» возникающих затем (но не позже начала XIX в.) других основных европейских наций (французы, немцы, русские и, отдельно, образцовая для нее, американцы). Во-вторых, М. Манн [Манн, 2018а, Ь] относит возникновение тех же европейских наций ко времени «не ранее последней трети XIX в.), что не вполне привычно в том смысле, что, опять же по почти общему мнению историков и политических теоретиков, «французская нация» представляется как «субъект» Великой Французской революции. Указанное «разногласие» не мо-
жет быть списано на различие в дисциплинарных подходах, которые иной раз являются почти «герметичными» друг для друга. И Гринфельд, и Манн позиционируют себя как социологов и выстраивают именно социологический дискурс относительно нации (их собственные методологические «введения к теме» не оставляют в этим никаких сомнений) [Мальцев, Алавердян, 2021Ь; Алавердян, Мальцев, 2020Ь]. Далее: можно было бы предположить, что оба названных автора (приведенных нами в качестве характерного примера) относятся к настолько разным социологическим традициям, что названное нами видимое «разногласие» вполне разрешимо в перспективе «методологического различия», - однако, как мы продемонстрируем в ходе нашего изложения, это не так: их дискурсы выстроены в одной, причем нормативно заданной, перспективе; названные авторы демонстрируют (как, впрочем, все современное западное обществознание, за редчайшими исключениями) примерное единодушие в принятии основоположений «либеральной метафизики»
(термин К. Шмитта [Шмитт, 2016]). Можно представить еще одну возможность: сам предмет, то есть нация, в указанный промежуток времени (между концом XVI и концом XIX в.) изменился настолько, что можно говорить о «двух началах», - в первом случае «начале» нации как «политически активной части всегда разделенного в себе народа» [Арендт, 2011; Агамбен, 2011]), как «политической форме» народа, оспаривающем суверенитет у монарха и субъекте революции; во втором случае - о нации как «социальной общности» («социальной категории», по И. Валлерстайну [Балибар, Вал-лерстайн, 2004]), ставшей/включившей в себя определенным образом большинство населения, и также выступающая как его (населения) политическая форма. Разумеется, между этими двумя «политическими формами» должно полагаться различие, которое как раз и демонстрируется двумя объяснениями (две различных линии «каузального сведения», по Веберу [Вебер, 1990]) возникновения европейских наций. Тогда возникает другой вопрос: насколько правомерно в этой связи говорить о «нации» как едином предмете для этих «двух случаев»; не есть ли в таком случае «нация» только «технический термин» (по Гадамеру [Гадамер, 1988]), указывающий на разные объекты; или: нуждается в объяснении процесс изменения одного объекта, который называется «нацией» в обоих «случаях». Таким образом, может быть определена задача нашего исследования: во-первых, поскольку речь идет о научном (в нашем случае - социологическом преимущественно) дискурсе нации, то предметом анализа должно стать причинное объяснение, которое содержит научный дискурс; во-вторых, каузальное истолкование не только называет причины, но и указывает на контекст, который также следует принимать в расчет; в-третьих, поскольку мы утверждаем принципиальное единство нормативной перспективы конструирования дискурса нации в современном европейском обществознании, мы должны выявить/назвать основоположения и указать на способ, каким проявляется в данном случае императивность; наконец, в-четвертых, надлежит определить «чтойность» того, что в этом случае (который мы анализируем) именуется/называется нацией: хотя ни научный дискурс сам по себе, ни «ансамбль» таких дискурсов («многодисциплинарность», «междисци-плинарность», «комплексность» или «синтез») никогда не ведет к понятию, но вполне определенное представление, «лежащее в основе», может быть охарактеризовано. Итак: предметом нашего рассмотрения является представление нации в «либеральной метафизике» и условия возможности для его действительности. В первой статье предметом интерпретации является история (нарратив), рассказанная о возникновении первой европейской нации, ставшей «образцом» и «объектом заи-моствования» [Гринфельд, 2012].
НОВОЕВРОПЕЙСКАЯ «ДЕЯТЕЛЬНОСТНАЯ» (ДЖ. АГАМБЕН) И «УПРАВЛЕНЧЕСКАЯ» (М. ФУКО) ПАРАДИГМА ПРЕДСТАВЛЕНИЯ НАЦИИ
Понимание причин, которые приводятся в качестве объясняющих появление новоевропейских наций (по мнению некоторых исследователей, и мы вполне разделяем это мнение, другие «нации», возникающие
как «подражание» или «заимствование» уже в XX в., в ходе «антиколониальной» и «антиимпериалистической» борьбы вне Европы, так и не стали «собственно нациями» до сих пор), возможно только из контекста, - таковым является «новая новоевропейская онтологическая парадигма», которую Агамбен определяет как «деятельностную». В этой парадигме, как пишет Агамбен, «само бытие» «является искусственно сделанным (fattizio) и функциональным, то есть каждый раз отсылает к практике, которая его определяет и реализует» [Агамбен, 2022: 93]. В новой, «онтолого-практи-ческой» парадигме, моделью которой Агамбен считает католическую литургию, сутью действительности является то, что «бытие и действие вступают на порог неразличимости» [Там же: 107]: «Сущностной чертой действительности является дельность. Под этим термином мы понимаем то, что бытие не просто есть, но «пускает себя в дело», приводит в действие и осуществляет себя само. Как следствие, energeia отныне означает не бытие в деле как полное пребывание в присутствии, но «оперативность», в которой сами различения потенции и акта, операции и ее результата, делаются неопределенными и утрачивают свой смысл [Там же]. Таким образом, «бытие без остатка совпадает с действительностью в том смысле, что оно не просто есть, но должно быть приведено в действие и реализовано» [Агамбен, 2022: 84].
М. Фуко называет это также «управленческой парадигмой» (сменившей в качестве «определяющей», но не окончательно «вытеснившей» «парадигму суверена»), когда речь идет о «социальном» и «политическом», - и связывает с появлением и утверждением этой парадигмы появление того, что теперь называется «нацией». Под «управленчеством» Фуко понимает «три вещи». Во-первых, «совокупность институтов, процедур, анализов и рефлексий, расчетов и тактик, посредством которых реализуется весьма специфическая и чрезвычайно сложная разновидность власти, имеющая в качестве главной цели население, определяющего познавательного обеспечения - политическую экономию, а ключевого инструмента - устройства безопасности» [Фуко, 2011: 162]. Во-вторых, «тенденцию, направленную силу», обусловливающую «доминирование того типа властных отношений, который можно назвать «правлением» над суверенитетом и дисциплиной» [Там же]. В-третьих, это, по Фуко, процесс, в ходе которого «средневековое государство юстиции», ставшее к XVI в. «государством административным», «постепенно оказывается государством «оправительственным»» [Там же]. «Обуправленивание государства» Фуко связывает с «тремя ключевыми элементами»: «пастырством, новой военно-дипломатической техникой и полицией», - которые вместе выступают «организующими началами нового способа власти» в «управленческой парадигме», которую Фуко называет биополитикой. «Государство управления» определено не «территориальностью» и не «регламентацией и дисциплиной», -«а массой: массой населения. В отличие от «суверена», который определяется (не только Фуко, но такова общая традиция политической философии) через «право заставить умереть» или «позволить жить», новая практика биополитики определяется «другим, новым правом, которое не уничтожает первое, но проникает
в него, пронизывает его, модифицирует и создает в точности противоположное право или, скорее, власть: власть «заставить» жить и «позволить» умереть. Значит, право суверена - заставить умереть или позволить жить. Затем появляется новое право: право заставить жить и позволить умереть» [Фуко, 2005: 255]. причем речь идет не о «полной замене», но об «одновременном сосуществовании», при «доминировании» биополитических практик. Фуко пишет, что «было бы грубой ошибкой полагать, будто здесь мы сталкиваемся с ситуацией, когда сначала общество суверенитета сменяется обществом дисциплины, а на смену обществу дисциплины приходит, скажем так, общество управления [Там же: 161]. На самом деле «перед нами своего рода треугольник: суверенитет, дисциплина и управленческое воздействие, главная цель которого - население» [Там же]. Биополитическая практика применима к «человеку как живому существу»; однако условием возможности ее применения стали те изменения, которые подготовили не только власть, но и человека. Нам нет необходимости описывать становление биополитической практики, как ее описывает Фуко; однако два «аспекта» имеют непосредственное отношение к вопросу о возникновении/появлении того, что стали называть «нацией»: речь идет о практике управления новым социальным феноменом - населением; при этом переосмысливается то, что называется «экономикой»: «экономика» теперь в том числе (и в первую очередь) принцип, определяющий действительность социального и политического; Фуко пишет о процессе «в рамках которого происходит вычленение экономики как специфической сферы реальности и формирование политической экономии, выступающей и в качестве науки, и в качестве техники воздействия управления на экономику» [Там же]. Универсализация «экономики» как принципа действительности в новоевропейской «де-ятельностной парадигме бытия» и «управленческой парадигме социального» называется либерализмом. Именно на этом «фоне» становится наблюдаемым интересующий нас процесс преобразования: нации как «политической формы народа» («политически активное меньшинство») в массовую нацию как политическую форму населения.
Мы уже обнаружили, что новая парадигма, которую описывает Фуко, включает три основных «элемента»: пастырство, военно-дипломатическую технику и полицию. Относительно первых двух можно, имея в виду предмет нашего исследования, ограничиться краткими замечаниями. Когда распадается «квазиимперское единство мироздания» (после Тридцатилетней войны окончательно), «открывается новая историческая перспектива, перспектива бесконечного управленчества, перспектива постоянства государств, у которых не будет ни цели их существования, ни границы во времени появляется совокупность периодически возникающих государств, отданных на волю истории, у которой нет надежды, потому что она не имеет конца, государств, которые руководствуются интересом, законом которого является не закон легитимности, легитимности династической или религиозной, но закон необходимости» [Фуко, 2011: 349]. Это - «времена открытости, времена феноменов конкуренции, способной привести к реальной революции, революции на уровне механиз-
мов, обеспечивающих богатство и могущество наций» [Там же: 383]; то есть всегдашнее «соперничество» теперь становится именно «конкуренцией» «в открытой политической и экономической области, в неограниченном времени» [Там же], предполагающей артикуляцию «государственного интереса» и организации деятельности в виде «политической стратегии». Здесь возникает, по Фуко, необходимость в «способности управления»: управление является необходимым «дополнением» к «прежнему суверенитету». Одновременно «управленческая парадигма», или, как пишет Агамбен, «экономическая парадигма политического», по-новому представляет действительность в горизонте «тринитарной экономики»: закон, раз на всегда установленный Богом, нуждается в «исправлении отступлений» от него, что является тоже задачей управления (со временем «земное отражение» «небесной иерархии» будет представлено как «идеальная бюрократия» М. Вебера). А поскольку принципом действительности является экономика, то законный порядок (или, лучше, «естественный порядок») представлен как рынок. Таким образом, возникает «новая действительность»: гражданское общество, по Фуко не есть «простой продукт и результат государства», но «это уже и не нечто подобное естественному существованию людей», «это то, что управленческое мышление, новые формы управленчества, рожденные в XVIII в., выявляют в качестве необходимого соответствия государству». Это «не первоначальные регуляции природы, но уже и не бесконечный ряд подданных, подчиненных воле правителя и подчиняющихся его требованиям. Государство отвечает за общество, за гражданское общество, и как раз управление этим гражданским обществом государство и должно обеспечить» [Фуко, 2011: 450].
Управление есть «надлежащее распоряжение вещами» в горизонте некоторой цели, - как пишет Агамбен, определяя «деятельностную парадигму бытия», бытие здесь разрешается до неразличимости в деятельности, деятельность суть определение воли, воля совершенна когда свободно «волит себя» («воля к воле» как суть современности, по Xайдеггеру [Xайдеггер, 2022]), это называется «волей к власти», а в либеральном экономическом мышлении - ростом, «благость» которого не нуждается ни в каких «доказательствах», но сам есть «начало» для любого доказательства. Именно здесь мы обнаруживаем основание для двух условий, с которыми М. Манн связывает появление новоевропейских наций именно в «последней трети XIX в.»: «клетку национального государства», как необходимый инструмент конкуренции между государствами (непосредственной целью которой является равновесие, достигающееся только вследствие роста) [Алавердян, Мальцев, 2020а]; и мобилизацию, которая может быть действительностью только тогда, когда эффективность управления достигла некоторых «значений», что произошло как раз в указываемое Манном время. Для этого должен был быть подготовлен материал : то есть индивиды и народ могли быть представлены как население.
Пастырская практика, по Фуко, подготовила возможность биополитического «управления людьми» (как «живыми организмами»); следующий наш шаг -представить единство управления - населения - либерализма как условия появления европейских наций
в том виде, какой описывается социологами, как М. Манн. Определяя суть того, что называется «управленчеством», Фуко указывал, что речь идет о «перевороте мышления», о «событии в истории западного разума, западной рациональности», которое «не менее важно, чем то, которое точно в то же самое время, то есть в конце XVI - начале XVII в., было ознаменовано Кеплером, Галилеем, Декартом» [Фуко, 2011: 373-374]. Возникновение «управленческого интереса» «дало место определенному способу мышления, рассуждения, расчета» [Там же: 373], который, добавим мы, обеспечил возможность двух «каузальных рядов» объяснения нации. Новую рациональность «управленческого расчета» Фуко характеризует следующим образом. Во-первых, это расчет «в новом горизонте социальной естественности», то есть научное познание «относящееся к тому же типу, что и любое научное познание» [Там же: 452]. Во-вторых, «управление, которое не принимало бы в расчет этот вид анализа, познание этих процессов, которое не учитывало бы результат такого вида познания, такое управление было бы обречено на неудачу»: «Научное знание необходимо для управления, но что особенно важно, так это тот факт, что это не знание самого правительства, внутренне присущее правительству. То есть это уже не знание, внутренне присущее искусству управления, это уже не просто расчет, который должен рождаться внутри практики тех, кто управляет. Перед вами наука, которая в каком-то отношении возглавляет искусство управления, наука, которая является для него внешней и которую можно обосновать, установить, развивать, доказывать от начала и до конца, даже если и не заниматься управлением, даже если не практиковать это искусство управления» [Там же]. Мы, таким образом, по Фуко, имеем «возникновение отношения знания и власти, управления и науки, которое является отношением совершенно особого типа. Это вид единства, который еще продолжает функционировать, это, если угодно, что-то вроде более или менее упорядочений смеси - из искусства управления, являющегося одновременно и знанием, и властью, и наукой, и решением» [Фуко, 2011: 453]. В-третьих, «возникновение в новых формах проблемы населения»: «Население имеет свои собственные законы преобразования, перемещения, и оно так же подчиняется естественным процессам. <...> Следовательно, есть естественность, внутренне присущая населению» [Там же]; и «другой специфический признак населения состоит в том, что оно порождает между каждым из индивидов и всеми остальными целый ряд взаимодействий, замкнутых следствий, последствий распространения, которые служат причиной того, что между одним индивидом и всеми остальными имеется связь, которая не устанавливается по желанию государства, но имеет спонтанный характер. Это закон механики интересов, характеризующий население. Естественность населения, закон сочетания интересов внутри населения» [Фуко, 2011: 453-454], то есть: «Население как собрание подданных сменяется населением как совокупностью естественных феноменов» [Там же: 454]. В-четвертых, если «поведение населения, экономические процессы подчиняются естественным процессам», то: «не только не существует никакого основания, но даже и простой заинтересованности пытаться
навязать им регламентирующие системы приказаний, требований, запретов». Однако, по словам Фуко, это ограничение не будет носить характер «отрицательного ограничения», что создаст поле различного рода манипуляций, стимуляций, маневрирования, короче говоря, «необходимо будет управлять, но не регламентировать». Необходимо, следовательно, «руководить естественными феноменами таким способом, чтобы они не отклонялись, или чтобы неловкое, произвольное, слепое вмешательство не заставило их отклониться» [Там же: 454-455].
Самое главное здесь для нас именно то, что, как мы уже писали, управление мыслится как «исправление, нацеленное на восстановление естественного порядка», и еще: «Предписание свободы не только как права индивидов, законно противостоящих власти, узурпации, злоупотреблениям правителя или правительства, но и свободы, становящейся элементом, необходимым для самого управленчества. Теперь можно управлять лишь при условии, что действительно свобода или некоторое число видов свободы соблюдается» [Там же: 455]. Итак: «Общество, экономика, население безопасность, свобода: это элементы нового управленчества, формы которого в его современных модификациях известны нам, как я полагаю, и теперь» [Там же: 457]. Фуко называет эту систему либерализмом.
В курсе лекций «Рождение биополитики» М. Фуко представляет своеобразную «формулу либерализма»: «Три черты: веридикция рынка, ограничение посредством расчета правительственной полезности и положение Европы по отношению к мировому рынку как региона с неограниченным экономическим развитием. Именно это я назвал либерализмом» [Фуко, 2010: 84]. Либерализм, по Фуко, не является «только» «теорией или идеологией», «и еще менее, конечно же, способ «общества представлять себя», но французский философ анализирует его «как практику, то есть как «способ действовать», ориентированный на определенные цели и регулируемый постоянной рефлексией» [Там же: 405-406]: «Либерализм нужно анализировать как принцип и метод рационализации управления - рационализации, подчиняющейся (и в этом ее специфика) внутреннему правилу максимальной экономии. В то время как всякая рационализация управления имеет в виду максимизирование своих результатов, сокращая, насколько это возможно, стоимость (понимаемую столько же в политическом, сколько и в экономическом смысле), либеральная рационализация исходит из постулата, согласно которому правление (речь, конечно же, идет не об институции «правительства», но о деятельности, состоящей в том, чтобы руководить поведением людей в рамках и с использованием этатистских инструментов) не может быть целью для себя самого. У него нет собственного права на существование, и его максимализация, даже при наилучших из возможных условий, не должна быть его регулирующим принципом» [Там же: 406]. «Политическая техника» либерализма, по Фуко, «ни в коем случае не должна отрываться от игры реальности с самой собой», «предоставить реальности возможность развиваться, развертываться, изменяться в определенном направлении в соответствии с ее собственными законами и принципами и в режиме функционирования
ее собственных механизмов» [Фуко, 2011: 76]. Либерализм есть особого рода «производство свободы», где свобода понимается как «возможности движения, перемещения, осуществления процесса обращения людей и вещей. Именно так - как раз эта свобода обращения, эта возможность максимально широко понятого оборота и обозначается теперь словом «свобода»» [Там же: 77]: «При либеральном режиме, при либеральном искусстве управлять свобода действия предполагается, провозглашается, она необходима, она служит регулятором, но нужно еще, чтобы ее производили и чтобы ее организовывали... Свобода - это то, что изготавливается ежечасно. Либерализм - это не то, что принимает свободу. Либерализм - это то, что предполагает ее ежечасное изготовление, порождение, производство и, разумеется, систему принуждений и проблем стоимости, порождаемых этим изготовлением» [Фуко, 2010: 88].
Одновременно такая свобода предполагает политику безопасности: «Каким же должен быть принцип расчета этой стоимости изготовления свободы? Принцип расчета - это, разумеется, то, что называется безопасностью. То есть либерализм, либеральное искусство управлять, вынужден в точности определять, в какой мере и до какой степени индивидуальные интересы (индивидуальные в том отношении, что они отличны один от другого, а порой и противоположны) не должны представлять опасности для интереса всех. Проблема безопасности: отстаивать коллективный интерес вопреки интересам индивидуальным. То же самое наоборот: надо отстаивать индивидуальные интересы вопреки всему тому, что могло бы явиться по отношению к ним посягательством коллективного интереса» [Там же: 89]. Государственный интерес, познанный в перспективе безопасности, в горизонте «конкуренции национальных государств», - предполагает возможность мобилизации ресурсов, главным из которых, причем с самого начала, полагается население.
Итак, нами выстроена перспектива, в которой описывается появление наций и процесс нациестроитель-ства; еще раз: в «новой онтологии» любая вещь является тем, чем она делается в процессе «становления/ изготовления». Теперь мы имеем возможность сравнить два (выбранных нами в качестве характерных примеров) описания появления новоевропейских наций в действительности, представленной в либеральной версии «экономической парадигмы», в соответствии с императивными требованиями, задаваемыми «либеральной метафизикой».
«НАРРАТИВ НАЦИИ» Л. ГРИНФЕЛЬД: СОДЕРЖАНИЕ, СТРУКТУРА, ПРИНЦИП ОРГАНИЗАЦИИ
Первый, предложенный Л. Гринфельд, в существенных чертах выглядит так. Нация есть вид «категориальной идентичности» [Ломако, Мальцев, 2020; Алавер-дян, Мальцев, 2021Ь]; причем Гринфельд утверждает, что здесь мы имеем дело с «идентичностью особого типа»: она «сложная» (то есть может основываться/включать в себя другие: языковую, религиозную, культурную, этническую, - идентичности, синтетически преобразуя их в национальную), может быть, по ее утверждению, как «партикулярной», то есть «обособ-
ляющей» (характерно для «этнических наций»), так и «универсальной» (именно это полагается Гринфельд «истинной», или, лучше, правомерной: мы должны удерживать предписываемую либеральной идеологией нормативность для представления нации); так же «национальная идентичность не есть идентичность общая (generic), она есть идентичность специфическая (особая). Образование идентичности как таковой может быть психологической необходимостью, склонностью человеческой натуры. Образование национальной идентичности таковой необходимостью не является» [Гринфельд, 2012: 17]; бывает (и этот случай представляется как «образцовый», но при этом исключительный), что «национальная идентичность предшествует формированию особенной; развитие идентичности в Америке пошло этим путем» [Там же]; наконец, национальная идентичность, по Гринфельд, всегда является осознанной, или рефлексивной: «Она либо существует, либо нет, она не может быть латентной, а потом пробудиться, как некая болезнь. Ее нельзя предугадать, исходя из объективных характеристик, какая бы тесная связь между ними иногда ни существовала. Идентичность есть самовосприятие. Если определенная идентичность ничего не значит для данного населения, следовательно, данное население не обладает этой идентичностью» [Там же], - это существенно отличает национальную идентичность как от «естественных/ природных феноменов» (к каковым относится этнос: постоянный предмет «озабоченности» либеральных теоретиков нации, которые во что бы то ни стало хотят его «денатурализовать» и одновременно использовать для политического разделения между «хорошими республиканскими» и «ужасными этническими» нациями [Алавердян, Мальцев, 2021а; Мальцев, Алавердян, 2021а]), так и от «социальных групп», принадлежность к которым социолог может «констатировать объективно» и наличие «спонтанного самосознания» у которых также всегда было предметом сомнений (например, как «классовое пролетарское сознание»). Нация есть «самоопределение», и в этом отношении есть «набор идей, символический конструкт»; Гринфельд утверждает, что «наиболее общая идентичность, с самым широким охватом, та, которая, по общему мнению, определяет саму сущность человеческой личности и определяет ее поступки во многих сферах социальной жизни, является, естественно, мощнейшей из всех» [Гринфельд, 2012: 24-25] и что «такой самой общей идентичностью в современном мире стал национализм» [Там же: 25].
Появление любой «общей идентичности» связывается Гринфельд с «изменением образа общественного строя» [Там же]; здесь нет «линейной зависимости» и «всегда есть зазор между образом реальности и самой реальностью» [Там же], причем «формированию наций предшествовало наличие национальной идентичности» [Там же]; национальная идентичность укоренилась и распространилась именно потому, неоднократно подчеркивает Гринфельд, что «оказалась успешной» для решения определенных задач, возникших в результате «общественных трансформаций», а именно - «перехода» от «старого режима» и «суверенности короля» к демократии. Гринфельд подчеркивает, что появление первой, английской национальной идентичности (до «английской нации») находится в причинной
корреляции с демократией: «Демократия родилась с чувством национальности. Демократия и национализм внутренне связаны между собой, и их нельзя полностью понять в отрыве от этой глубинной связи. Национализм был той формой, в которой демократия впервые явилась миру, спрятанная в идее «нация», как бабочка в коконе. Изначально национализм развивался как демократия: там, где сохранялись условия для такового развития, эти два понятия стали тождественны» [Гринфельд, 2012: 14]. При этом по Гринфельд, «демократию нельзя экспортировать» [Там же]: «Некоторые нации могут быть к ней глубинным образом предрасположены, в том смысле, что это предрасположение встроено в их определение как наций, то есть в их изначальное понятие «нация». Другим же нациям подобная предрасположенность глубоко чужда и для того чтобы они могли воспринять и развивать демократическую идею требуется изменение их самоопределения» [Там же]; опять же, первые нации - республиканские, вторые - этнические. В любом случае, новоевропейские нации существенно связаны с народом, то есть «демократичны» - но «характеристики народа» обусловливают суть той или другой нации и возможное «предательство демократии» (дальше следовать за этой известной либеральной риторикой не имеет смысла: она всегда в наличии). Однако, следует продолжить прослеживать ту линию рассуждения Гринфельд, которая связывает народ, нацию и демократию. Она пишет: «Источником личной идентичности в рамках национализма является народ» [Гринфельд, 2012: 9]; народ здесь «рассматривается как носитель верховной власти, как главный объект преданности и основа коллективной солидарности» [Там же]; но, это для нас главное, Гринфельд утверждает: «Народ - есть масса населения» [Там же]. Она знает о том, что этим словом обозначались одновременно две различные вещи: изначально - «народ» в уничижительном смысле плебса, то есть исключенного из политики; затем, и именно с этим связывается употребление слова «нация», появилось, в противоположении к «нобилям» и «королю», другое словоупотребление: народ стал мыслится как «субстрат» государства и как «истинный источник власти»: Гринфельд пишет: «В определенный исторический момент - а именно в Англии начала XVI в. - слово «нация» в его «соборном» значении «элита» было применено в отношении населения страны и стало синонимично слову «народ». Эта семантическая трансформация означала возникновение первой в мире нации, нации в современном смысле этого слова» [Гринфельд, 2012: 11]; «став тождественными», «нация» и «народ» вместе заявили претензию не только на «элитарность», но именно на «суверенную власть».
Таким образом, «национальная идентичность в ее современном смысле есть, следовательно, идентичность, которая выводится из принадлежности к «народу», основной характеристикой которого является определение его как нации. Каждый представитель переопределенного подобным образом «народа» приобщен к его высшей, элитарной сущности, и именно вследствие этого стратифицированное национальное население воспринимается как, по существу, однородное, а классовые и статусные различия как искусственные. Этот принцип лежит в основе национализ-
ма каждой нации и является подтверждением того, что их можно рассматривать как выражение одного и того же феномена. Во всем остальном в различных национализмах мало общего» [Там же: 11-12]. Мы уже указывали на то, что Гринфельд утверждает, что «изначальная национальная идея возникла в английском обществе XVI века, которое стало первой нацией в мире» [Там же: 18], и оставалась единственной (с оговоркой относительно «голландцев») на протяжении двухсот лет; затем «слово «нация», которое теперь значило «суверенный народ», стало применяться в отношении других народов и стран, которые, естественно, как и первая нация, имели свои собственные политические, территориальные и/или этнические свойства. И это слово также стало ассоциироваться уже с их геополитическим и этническим багажом» [Там же: 13]. По Гринфельд, это необходимое, но от этого не менее пагубное «затемнение идеи»: «Национальная идентичность часто использует этнические характеристики. Это очевидно в случае этнических национализмов. Однако следует подчеркнуть, что сама по себе этнич-ность не имеет отношения к национальности. Этнические свойства представляют собой некий поддающийся организации сырой материал, которому можно придать смысл разнообразными способами. Таким образом, они могут стать элементами любого числа идентичностей. В отличие от них национальная идентичность дает организующий принцип, применимый к различным факторам, которые этот принцип затем наделяет значением, превращая их в элементы специфической идентичности» [Там же: 18]. Этничность, которую Гринфельд сводит к имеющимся у «групп», которые она называет даже «естественными группами», «древнего и единообразного происхождения» (то есть у «природных/естественных»? - это политический вопрос, всякий раз, в зависимости от контекста, получающий разный ответ) «врожденным свойствам», «я называю особенной, специфической идентичностью», - «но этничность не порождает особенную идентичность» [Там же: 17-18]. Таким образом, вывод звучит так: «Национализм - это политическая идеология или класс идеологий, развивающихся на основе одного, базового принципа. Эту идеологию нет необходимости соотносить с какой-либо отдельной общностью. Понятие нации, соизмеримой со всем человечеством, никоим образом не является противоречивым. Соединенные Штаты Мира, которые, возможно, будут когда-либо существовать в будущем, такие штаты, где верховная власть будет по закону принадлежать населению и где различные слои этого населения будут равны, станут нацией в точном смысле этого слова в рамках определения национализма» [Там же: 12].
Итак, следующий вопрос: как возник и из чего «состоит» «правильный», то есть «изначальный английский», «индивидуалистический гражданский» национализм, совершенная форма которого затем представлена в идее «американской нации». Особое значение для формирования английской национальной идентичности Гринфельд закрепляет за реформацией (в том числе - как «отделении от Рима») и за «особой» «английской наукой» (которую она превозносит на многих страницах своей книги), «рациональность» которой была связана с «эмпиризмом» (в стиле Бэкона)
и «национальной культурой» в целом. Она утверждает, что «чувство культурной особенности нации» возникло «одновременно с ее политическим самоутверждением» еще «с елизаветинской эпохи» [Гринфельд, 2012: 81]. Следует помнить, что мы имеем дело не с историческим (тем более «фактографическим») исследованием: Гринфельд конструирует «образ национальной идеи», который может быть приписан, как она сама знает, первоначально лишь «узкому кругу» людей. Каждое из ее утверждений может быть оспорено предметным историческим исследованием (например, пресловутая «проблема Шекспира», «канонический корпус» сочинений которого был составлен и признан только на рубеже XVШ-XIX вв., а «бэконовский идеал науки» принял «свой вид» также в лучшем случае через сто лет после самого Бэкона), - однако, это нисколько не колеблет конструируемого «образа» (по причинам, которые мы укажем позже), для создания которого используется отсылка к т.н. «охватывающим причинам». Впрочем, относительно разрыва Генриха с Римом, который оценивается Гринфельд как «самый значительный из факторов, которые способствовали дальнейшему развитию английского национального самосознания» [Там же: 53], то этой теме следует уделить отдельное внимание в рамках нашего рассмотрения. Xотя, по Гринфельд, «национализм предшествовал Реформации» [Там же: 53], но протестантизм «облегчил и ускорил различными путями и имел решающее влияние на природу» [Там же] английского национального самосознания, закрепив и узаконив «развитие сепаратной идентичности и гордости» [Там же]. Во-первых, здесь обретается идея «божьего народа», которая провозглашает таковой «элитой и светом для всего мира» [Там же]; во-вторых, именно Ветхий Завет, по Грин-фельд, «дал язык», которым «избранные» могли «выражать новое национальное сознание» [Гринфельд, 2012: 54]; но, главное, что усматривает Гринфельд (и вполне может «не найти» кто-либо другой, не столь приверженный Книге), это то, что идея «священства всех верующих» «усиливала индивидуалистический национализм, на котором выросла английская идея нации» [Там же: 53]. Кстати, существенным, по Грин-фельд, следует полагать и то, что язык ветхого завета «проник во все слои общества и в результате стал значительно важнее по своему влиянию, чем язык ренес-сансного патриотизма, знакомый только небольшой по числу элите» [Там же: 55] (можно заметить, что этот самый «язык» еще шире был распространен в то же самое время в Германии, и что «круг германских гуманистов» был нисколько не «меньших масштабов», нежели «английский круг», с которым Гринфельд связывает рождение «английской национальной идентичности», - но она же в качестве своего методологического правила утверждает, что окончательное значение имеет лишь «комплекс» всех релевантных элементов).
В любом случае, по Гринфельд, «национализм, санкционированный религией, и религиозное вероучение с ясно различимым националистическим оттенком создавали мощную комбинацию», создавали условия, благоприятные для формирования национальной идентичности (отсутствие «религиозной оппозиции национализму» [Там же], например), но «потребовался еще один поворот событий, чтобы этот потенциал
реализовался: речь идет о том, что «к тем, кого могла привлечь идея «нации», добавился целый новый слой» [Там же]. Пуританство было (по крайней мере, с точки зрения его «самосознания») «религиозным движением», но именно «беспрецедентной величины социальное изменение» может расцениваться как «решающее условие» кристаллизации «английской нации» на основе определенной (скажем как есть: именно либеральной) «национальной идентичности»; в этом смысле, Гринфельд пишет, что «религиозный идиом вскоре исчез», и «религия послужила лубрикатором (смазкой)» [Гринфельд, 2012: 80] для появления/генезиса «английской нации».
Гринфельд утверждает, что приводимые ею «данные, позволяющие точно указать время, когда возникли особые национализмы» [Там же: 26], позволяют «идентифицировать субъектов действия или активных участников этих перемен» [Там же]. Во-первых, это всегда «интеллектуалы», которые объявляются «глашатаями и сеятелями идей», причем «неважно их социальное происхождение» и то, были ли они (в Англии -скорее нет) «профессиональными интеллектуалами» (как в Германии: «немецкая нация», когда определяется ее возникновение, часто назвалась «университетской»). В Англии, утверждает Гринфельд, «изобретателями национализма были представители новой английской аристократии» [Гринфельд, 2012: 461], выделившиеся как социальная группа как раз в тюдоровские времена. Гринфельд приписывает им, «простолюдинам по происхождению» (таковыми они могли считаться по очень специфическому признаку: «не-принадлежности» к узкому кругу родовитой аристократии, состав которой в Англии был сильно «прорежен» гражданской войной), сознание того, что «традиционный образ общества, в котором продвижение наверх было очень большой редкостью, им не подходит, и заменили его» [Там же], -под «продвижением наверх» здесь понимается в первую очередь «участие в политической власти» (кстати, в Англии, в отличие от остальной Европы, действовало правило, по которому люди с определенным годовым доходом, полученным от земельной собственности, «кооптировались в дворянство»; это было сопряжено с новыми обязательствами, но, действительно, не давало прав, связанных с политическим управлением не на «местном», но на «национальном» уровне). Историки спорят, какой процент населения тюдоровской (а затем - стюартовской) Англии может быть отнесен к «представителям новой английской аристократии», -но по самым «благоприятным» расчетам, это никогда не больше пяти процентов (а если считать из них только взрослых мужчин - «отцов семейств», то, стало быть, еще меньше, и намного: численность «социальной группы» отличается от численности ее же «политического сообщества»). Этой «новой аристократии» Гринфельд приписывает идею: «Идея, которая пришла на смену традиционной идее общества состояла в том, что народ (люди) становился однородной элитой - нацией» [Там же]. Далее: «Возвышение Англии послужило гарантией ее влиянию. Но привлекательностью своей в обстоятельствах, отличных от тех, при которых она возникла, она обязана скорее своей сути, чем своему происхождению. Национальность возвышала каждого члена общности, которую эта национальность наделила
суверенностью (верховной властью). Национальная идентичность, в сущности, является вопросом о личном достоинстве. Она дает людям основания для гордости» [Гринфельд, 2012: 461], - насколько по времени «совместимы» «появление английской нации», по Гринфельд, и «возвышение Англии», вопрос «исторически спорный». Но эти (и многие другие, о которых не место писать в данной статье) «исторические сомнения» нисколько не «колеблют» принципиальное утверждение: во-первых, «возникновение первоначальной (в принципе, не партикуляристской) идеи нации как суверенного народа, очевидно, предшествовала трансформация характера соответствующего народа» [Там же: 14]; во-вторых, «эта трансформация предполагала символическое возвышение «народа» и определение его как политической элиты. глубокое изменение структуры общества» [Там же]; в-третьих, только в Англии, по Гринфельд, «идея вытекала из сложившейся общественной ситуации, которая предшествовала ее возникновению - народ вел себя как некая политическая элита и в реальности осуществлял верховную власть» [Гринфельд, 2012: 15], - это утверждение об Англии XVI-XVII вв. Итак: «Резкий сдвиг в этом отношении, который выражался в том, что слово «нация» стало применяться, когда речь шла о народе, и который в разных смыслах означал начало современной эпохи, начался уже в 30-е гг. XVI в. В течение XVI в. этот сдвиг захватил значительную часть населения Англии, и к 1600 г. существование в Англии национального самосознания и идентичности и, как результат, нового геополитического единства нации, стало фактом» [Там же: 32], причем: «Нация воспринималась как сообщество свободных и равных личностей» [Там же].
Разумность индивида и его признанное легитимным участие в политической власти (более того, по Гринфельд речь уже идет о «суверенитете народа») производило в английских условиях XVI-XVII вв. «нацию как сообщество свободных и равных личностей», -это либеральное определение республиканской нации, которое следует зафиксировать специально. Но отсылка к «рациональности» также существенна: среди «предпосылок» такого представления нации главной является «вера в то, что человек есть активное, изначально разумное существо. Разум был определяющей характеристикой человечества. Обладание им, то есть умение рассматривать и делать выбор между альтернативами, давало человеку право решать, что для него является лучшим и было основанием для признания независимости личной совести и принципа гражданской свободы. Более того, поскольку люди в этом очень важном отношении были равны, то в принципе они имели равное право на участие в коллективных решениях. Таким образом, подразумевалось, что в природе человеческой натуры заложено политическое участие, активное членство в политическом сообществе, к которому данный человек принадлежит - то есть то, что мы сейчас понимаем как гражданство» [Гринфельд, 2012: 32-33], - «изначальная нация» не менее «изначально» есть «гражданская ассоциация», - еще одно современное определение республиканской нации.
Гринфельд настаивает на принципиальном значении «индивидуализма» и возможности «суверенитета» и «нации» на его основе. «Верховная власть», кото-
рая некоторым образом отождествляется Гринфельд с суверенной властью (что не является несомненным даже с последовательно либеральной «точки зрения»), в связи с идеей нации как «суверенного народа», переосмысливается и переопределяется, и в «образцовом случае» «индивидуализм» сохраняется потому, что сама «образцовая нация» составляется из «свободных и самоопределяющихся индивидов» (мы зафиксировали эту позицию Гринфельд в предшествующем изложении), но еще раз: «В понятии "нация" подразумевалось чувство уважения к личности и особо уважение к личному достоинству человека» [Там же: 33]. Опять же, как мы обнаружили раньше, для Гринфельд «национализм в Англии рационализировал и легализовал то, что То-квиль, впоследствии и в другом контексте, называл демократией - то есть тенденцию к уравнению условий существования разных социальных слоев. И хотя слово это, применительно к политическому режиму правления большинства, звучит одиозно для защитников и адептов статуса английской нации (nationhood), которым эта идея вовсе не была симпатична, политическая демократия была именно тем, что подразумевала идея «нация». Именно к политической демократии эта идея самой судьбой была предназначена в конце концов привести [Там же: 52]. То есть «национальность приравнивалась к политическому гражданству»: «Утверждение национальности английского государства как организованной общности шло рука об руку с настоятельным требованием, чтобы народ имел право участвовать в политическом процессе и управлении страной через парламент» [Там же: 46-47]; разумеется, между «реальностью понятия» и действительностью предполагается «временной зазор»: в соответствии с «новоевропейской деятельностной парадигмой» вещь становится «собой»/изготавливается (или «разворачивается в действительность» из своего архп), разумеется, в «подходящих условиях» (или «в руках умелого мастера»: о нациестроительстве мы будем писать в связи с теорией М. Манна).
ЗАКЛЮЧЕНИЕ. ПРОМЕЖУТОЧНЫЕ ВЫВОДЫ
Нам следует определить статус рассказа Гринфельд о «рождении европейских наций» и их «природе». В первую очередь, еще раз подчеркнем, что мы имеем дело с определенным нарративом: любое историческое повествование имеет дело с объектом, которого нет в наличии, - его особое отношение к действительности определяется (например, Ф.Р. Анкерсмитом [Ан-керсмит, 2003]) как нарративное. Здесь важное значение имеют «точка сборки» нарратива (или «точка зрения», которая выбрана для «организации связного повествования»); далее, следует выявить, какими императивами руководствовался «автор нарратива»; они аксиоматичны, то есть полагаются в качестве очевидных и являются условиями для отбора релевантных «событий» и их правильной интерпретации, то есть условиями истинности утверждений, которые содержатся в нарративе. Мы продемонстрировали, что такими аксиомами для Гринфельд являются «основоположения либеральной метафизики»: индивидуализм (особое либеральное истолкование того, что есть «рациональный и свободный индивид») и индивидуалистическая
свобода, представляемая как свобода преследования своих интересов и представление общества как ассоциации таких индивидов. Нация мыслится здесь как политическая форма такого сообщества, ей придается «субъектность» в том смысле, чтобы представить ее как политического актора и как «символическую манифестацию» «общего интереса». Такая форма «преобразу-
ЛИТЕРАТУРА
1. Агамбен Дж. Homo sacer. Суверенная власть и голая жизнь. М.: Европа, 2011. 256 с.
2. Агамбен Дж. Opus Dei. Археология службы. М.; СПб.: Изд-во Института Гайдара; Факультет свободных искусств и наук СПбГУ, 2022. 280 с.
3. Алавердян А.Л., Мальцев К.Г. «Гражданская нация» и суверенный народ: исследование необходимости национальной формы политического единства // Гуманитарные и социально-экономические науки. 2020a. № 5 (114). С. 24-31.
4. Алавердян А.Л., Мальцев К.Г. Этнос и «этнические нации» в модернистских теориях нации: содержание и критика // Известия высших учебных заведений. Северо-Кавказский регион. Общественные науки. 2021a. № 2 (210). С. 4-16.
5. Алавердян А.Л., Мальцев К.Г. Представление нации как «категориальной идентичности»: содержание и критика // Контекст и рефлексия: философия о мире и человеке. 2021b. Т. 10. № 2-1. С. 136-151.
6. Алавердян А.Л., Мальцев К.Г. Социолого-исторический дискурс нации: метод и структура // Известия высших учебных заведений. Северо-Кавказский регион. Общественные науки. 2020b. № 4 (208). С. 4-14.
7. Анкерсмит Ф.Р. Нарративная логика. Семантический анализ языка историков. М.: Идея-Пресс, 2003. 360 с.
8. Арендт Х. О революции. М.: Европа, 2011. 464 с.
9. Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности. М.: Логос, 2004, 288 с.
10. Вебер М. «Объективность» социально-научного и социально-политического познания // Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990. С. 345-415.
11. Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. М.: Прогресс, 1988. 704 с.
12. Гринфельд Л. Национализм. Пять путей к современности. М.: ПЕР СЭ, 2012. 528 с.
13. Ломако Л.Л., Мальцев К.Г. Модернистский и конструктивистский способы концептуализации нации и национализма: сопоставительный анализ // Социально-гуманитарные знания. 2020. № 3. С. 273-291.
14. Мальцев К.Г., Алавердян А.Л. Гражданская нация и этническая идентичность: к вопросу о «сущности русской нации» // Социально-политические науки. 2021a. Т. 11. № 2. С. 131-139.
15. Мальцев К.Г., Алавердян А.Л. Социологическое представление возникновения европейских наций: опыт философской критики // Kant. 2021b. № 2 (39). С. 209-225.
16. Манн М. Источники социальной власти в 4 т. Т. 2. Кн. 1: Становление классов и наций-государств, 1760-1914 годы. М.: Дело, 2018. 503 с.
17. Манн М. Источники социальной власти в 4 т. Т. 2, Кн. 2: Становление классов и наций-государств, 1760-1914 годы. М.: Дело, 2018. 507 с.
18. Фуко M. Нужно защищать общество. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1975-1976 учебном году. СПб.: Наука, 2005. 312 с.
19. Фуко M. Рождение биополитики. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1978-1979 учебном году. СПб.: Наука, 2010. 448 с.
20. Фуко М. Безопасность, территория, население. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1977-1978 учебном году. СПб.: Наука, 2011. 544 с.
21. Хайдеггер М. Заметки I-V (Черные тетради 1942-1948). М.: Изд-во Института Гайдара, 2022. 648 с.
22. Шмитт К. Духовно-историческое состояние современного парламентаризма // Шмитт К. Понятие политического. СПб.: Наука, 2016. С. 93-170.
ет» и «растворяет» в себе все «естественные идентичности». Нация («категория» и «действительность» вместе: особое внимание нами было уделено тому, как возможно такое «совпадение» реального и действительного) как политическая форма единства «народа» фиксирует преобразование «народа» в «население», осуществляемое в новоевропейской управленческой парадигме.
REFERENCES
1. Agamben J. Homo sacer. Sovereign power and naked life. Moscow: Europe, 2011. 256 p.
2. Agamben J. Opus Dei. Archeology of the Service. Moscow; St. Petersburg: Publishing House of the Gaidar Institute; Faculty of Liberal Arts and Sciences of St. Petersburg State University, 2022. 280 p.
3. Alaverdyan A.L., Maltsev K.G. "Civil nation" and sovereign people: A study of the need for a national form of political unity. Humanities and Socio-economic Sciences. 2020a. No. 5 (114). Pp. 24-31. (In Rus.)
4. Alaverdyan A.L., Maltsev K.G. Ethnos and "ethnic nations" in modernist theories of the nation: Content and criticism. News of Higher Educational Institutions. North Caucasus region. Social Sciences. 2021a. No. 2 (210). Pp. 4-16. (In Rus.)
5. Alaverdyan A.L., Maltsev K.G. Representation of the nation as a "categorical identity": Content and criticism. Context and Reflection: Philosophy about the World and Man. 2021b. Vol. 10. No. 2-1. Pp. 136-151. (In Rus.)
6. Alaverdyan A.L., Maltsev K.G. Socio-historical discourse of the nation: Method and structure. Izvestia of Higher Educational Institutions. The North Caucasus Region. Social Sciences. 2020b. No. 4 (208). Pp. 4-14. (In Rus.)
7. Ankersmith F.R. Narrative logic. Semantic analysis of the language of historians. Moscow: Idea-Press, 2003. 360 p.
8. Arendt H. About the revolution. Moscow: Europe, 2011. 464 p.
9. Balibar E., Wallerstein I. Race, nation, class. Ambiguous identities. Moscow: Logos, 2004, 288 p.
10. Weber M. "Objectivity" of socio-scientific and socio-political cognition. In: Weber M. Selected works. Moscow: Progress, 1990. Pp. 345-415.
11. Gadamer H.-G. Truth and method: Fundamentals of philosophical Hermeneutics. Moscow: Progress, 1988. 704 p.
12. Grinfeld L. Nationalism. Five paths to modernity. Moscow: PER SE, 2012. 528 p.
13. Lomako L.L., Maltsev K.G. Modernist and constructivist ways of conceptualizing the nation and nationalism: Comparative analysis. Socio-humanitarian Knowledge. 2020. No. 3. Pp. 273291. (In Rus.)
14. Maltsev K.G., Alaverdyan A.L. Civil nation and ethnic identity: On the question of the "essence of the Russian nation". Socio-political Sciences. 2021a. Vol. 11. No. 2. Pp. 131-139. (In Rus.)
15. Maltsev K.G., Alaverdyan A.L. The sociological representation of the emergence of European nations: The experience of philosophical criticism. Kant. 2021b. No. 2 (39). Pp. 209-225. (In Rus.)
16. Mann M. Sources of Social Power in 4 vols. Vol. 2. Book 1: The formation of classes and nation-states, 1760-1914. Moscow: Delo, 2018. 503 p.
17. Mann M. Sources of Social power in 4 vols. Vol. 2. Book 2: The formation of classes and nation-states, 1760-1914. Moscow: Delo, 2018. 507 p.
18. Foucault M. We need to protect society: A course of lectures delivered at the Collège de France in the 1975-1976 academic year. St. Petersburg: Nauka, 2005. 312 p.
19. Foucault M. The birth of biopolitics. A course of lectures delivered at the Collège de France in the 1978-1979 academic year. St. Petersburg: Nauka, 2010. 448 p.
20. Foucault M. Security, territory, population. A course of lectures delivered at the Collège de France in the 1977-1978 academic year. St. Petersburg: Nauka, 2011. 544 p.
21. Heidegger M. Notes I-V (Black notebooks 1942-1948). Moscow: Publishing House of the Gaidar Institute, 2022. 648 p.
22. Schmitt K. The spiritual and historical state of modern parliamentarism In: Schmitt K. The concept of the political. St. Petersburg: Nauka, 2016. Pp. 93-170.
Мальцев К.Г., Алавердян А.Л.
Статья проверена программой Антиплагиат. Оригинальность - 72,82%
Рецензент: Игнатов М.А., доктор философских наук; заведующий кафедрой социологии и управления Белгородского государственного технологического университета им. В.Г. Шухова
Статья поступила в редакцию 14.10.2022, принята к публикации 23.11.2022 The article was received on 14.10.2022, accepted for publication 23.11.2022
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ
Мальцев Константин Геннадьевич, доктор философских наук, профессор; профессор кафедры теории и методологии науки Белгородского технологического университета им. В.Г. Шухова. Белгород, Российская Федерация. Author ID: 913126; ORCID: https://orcid. org/0000-0003-1398-6625; E-mail: pavic69@mail.ru
Алавердян Артем Левушевич, кандидат философских наук; Белгородский техникум промышленности и сферы услуг. Белгород, Российская Федерация. Author ID: 712074; ORCID: https://orcid.org/0000-0001-5363-9447; E-mail: arti-medwd@mail.ru
ABOUT THE AUTHORS
Konstantin G. Maltsev, Dr. Sci. (Philos.), Professor; Professor at the Department of Theory and Methodology of Science of the Belgorod State Technological University named after V.G. Shukhov. Belgorod, Russian Federation. Author ID: 913126; ORCID: https://orcid.org/0000-0003-1398-6625; E-mail: pavic69@mail.ru
Artem L. Alaverdyan, Cand. Sci. (Philos.); Belgorog Technical School of Industry and Services. Belgorod, Russian Federation. Author ID: 712074; ORCID: https:// orcid.org/0000-0001-5363-9447; E-mail: arti-medwd@ mail.ru
