CC BY
103
раздел ФИЛОЛОГИЯ и ИСКУССТВОВЕДЕНИЕ
УДК 802.0 + 008.82.08
КУЛЬТУРНЫЕ ОСОБЕННОСТИ КОНЦЕПТУАЛЬНОГО ОБРАЗА СВОБОДЫ В РОССИЙСКОМ И АМЕРИКАНСКОМ ПОЛИТИЧЕСКИХ ДИСКУРСАХ
© А. М. Погорелко
Башкирский государственный университет Россия, Республика Башкортостан, 450074 г. Уфа, ул. Заки Валиди, 32.
Тел.: +7 (347) 272 62 28.
E-mail: frgftrans@rambler. ru
В статье проводится сравнительный анализ культурно-обусловленной семантики русского слова «свобода» и его английских коррелятов “freedom” и "liberty". Материалом для исследования послужили тексты ряда речей российских и американских президентов за последние два десятилетия. Цель анализа заключается в выявлении актуальных для современного политического дискурса лингвокультурных различий русского и английского понятий свободы посредством изучения лексико-фразеологической сочетаемости соответствующих слов в указанных текстах.
Ключевые слова: свобода, freedom, liberty, политический дискурс, метафорический образ, концепт, культурная семантика
С позиций лингвокультурологического исследования лексическое своеобразие политического дискурса представляет особый интерес. Этот интерес обусловлен тем, что алгоритм построения политического текста должен включать в себя использование таких лексических единиц, которые, выполняя задачу убеждения адресата, находили бы в его сознании адекватный этой задаче отклик, отвечали бы его ожиданиям относительно уместности употребления подобных единиц в данном контексте. Речь идет о лексике, используемой, как правило, не для сообщения какой-то новой информации, а скорее для создания в когнитивной структуре выступления своеобразных «опорных точек», непосредственной задачей которых является ориентирование адресата на определенный способ интерпретации сообщаемого, настройка ценностных установок восприятия информации. Эффективность использования этой лексики определяется тем, насколько хорошо автор текста сумел «подключиться» к актуальному для языкового сознания адресата восприятию соответствующих единиц. Следовательно, анализ таких параметров, как частотность данных единиц и их синонимов, их сочетаемость, а также выявление связей их употребления с определенной функциональной направленностью текста, позволяют сделать выводы о том, какие именно смысловые компоненты стоящих за этими единицами концептов рассматриваются авторами как наиболее значимые для аудитории.
Российская политическая риторика двух последних десятилетий характеризуется тенденцией к заимствованию и ассимиляции множества понятий западного политического лексикона. Важной и часто открыто декларируемой установкой при этом является опора на их предполагаемый общечеловеческий характер. Заявляется или подразумевается, что такие понятия, как свобода, демократия, гражданское общество, нация, открытость и т.д., уже имеют либо способны легко получить в любой культуре точные соответствия своим западноевро-
пейским и американским коррелятам. В то же время неизменно единодушные заключения как отечественных, так и западных политиков о том, что гражданское общество в России до сих пор еще не сложилось, служат очевидным указанием на то, что процесс усвоения заимствованных ценностей может идти сложнее и не совсем так, как следует из подобных априорных установок. Обычные ссылки на причины экономического и политического порядка при всей их важности оставляют в тени неоднократно подтвержденную историей закономерность развития цивилизаций, заключающуюся в том, что изменения общественного сознания оказываются приемлемыми для народа лишь в той степени, в какой они соответствуют его фундаментальным культурным установкам. Кроме того, как показывает история ряда культур, воздействия на общественное сознание, способные внести изменения даже в малую часть таких базовых установок, способны в итоге вызвать непредсказуемые разрушения в структуре всего культурного фундамента, что порождает крайне болезненные социальные катаклизмы. Т ак, на первый взгляд чисто теологические поправки в христианское учение со стороны протестантов на самом деле поколебали столь важные культурные устои, что оказалась разрушенной вся конструкция средневекового мировоззрения, а вызвавшая эту ломку сознания Реформация обошлась европейской цивилизации в несколько сотен тысяч жизней.
Отсюда, очевидно, следует, что между базовыми установками культуры (ценностями) существует какого-то рода сильное взаимодействие, являющееся, по сути, гарантией целостности данной культуры, и если последняя оказывается неспособна в состоянии кризиса «удержать» хотя бы одну из своих ценностных опор, то рискует рухнуть целиком. Уязвимая ценность при этом совершенно не обязательно преобразуется в свою противоположность, достаточно и того, что в ее содержание вносятся поправки, несовместимые с ее глубинной сутью, и сфера ее воздействия распространяется на
ранее несвойственные ей области. В эпоху реформации такой «коррекции» подверглась, в частности, идея духовного спасения, превращенная из коллективной в сугубо индивидуальную. В настоящее время когнитивной трансформации нередко подвергаются как раз ценности, относимые к разряду общечеловеческих, в частности, понятие свободы.
Безусловно, свобода является одной из ключевых ценностей очень многих культур мира. Активная глобальная экспансия западной культуры, отчетливо проявляющаяся и в научной сфере, имеет своим следствием стремление придать этой ценности универсальный характер. Особенно ярко эта тенденция проявляется в англо-американской политической риторике. Современная западная идеология решительно отказывается признавать (по крайней мере, открыто), что существуют сколько-нибудь существенные отличия как в значимости, так и в значении понятия «свобода» в разных культурах. Между тем культурная антропология располагает доказательствами того, что и в культурах не менее высокоразвитых, чем европейская, (например, в японской) понятия независимость и свобода исходно занимают явно подчиненное положение по сравнению с традиционными ценностями конформизма и уступчивости [1, с. 561]. Что же касается различий в значении понятия свободы в разных культурах, то здесь просто нельзя не воспользоваться таким эффективным инструментом, каким выступает лингвистика, поскольку даже самые тонкие различия в понятиях не могут не коррелировать с различиями в функционировании соответствующих им слов сравниваемых языков. Так, например, культуроспецифичные компоненты значения сравниваемых лексических единиц могут быть эффективно выявлены путем построения лингвокультурологического поля свободы русского и английского языков. Анализ лексико-фразеологической сочетаемости и функционально-тематической отнесенности ключевых слов, выражающих этот концепт в сопоставляемых языках, позволяет построить структуру функционального лингвокультурологического поля, подобную той, что была применена нами для исследования лингвокультурных свойств русских и английских средств адресации [2]. Приводимые в статье результаты такого анализа являются описанием одного из сегментов лингвокультурологического поля свободы, охватывающего функциональную область политического дискурса.
Несомненно, классическим кросс-культурным исследованием свободы в лингвистике является проведенный А. Вежбицкой анализ соответствующих ей слов в латинском, английском, русском и польском языках. Считаем поэтому логичным использовать основные положения рассуждений проницательного исследователя как отправные точки для собственного анализа.
Как известно, А. Вежбицкая подчеркивает, что концепты, заключенные в таких словах, как свобо-
да, freedom или liberty, принципиально лингвоспецифичны, поскольку изначально содержат в себе некоторую «точку зрения» на то, как принято понимать свободу в соответствующей культуре. В английском языке, таким образом, оказываются закодированы две такие точки зрения - в словах freedom и liberty. Основное отличие между ними
А. Вежбицкая усматривает в том, что для freedom свойственна своего рода «негативная» ориентация, понимаемая как возможность не делать того, чего не хочешь или возможность делать то, что хочешь без вмешательства со стороны других людей. Защита свободы, выражаемой словом freedom, состоит в решении «отрицательной задачи» - отразить какое-то вмешательство извне. Семантика freedom, делает вывод А. Вежбицкая, тем самым соответствует одному из главных идеалов англосаксонской культуры - идеалу «ненавязывания», в рамках которого свобода видится вовсе не как возможность делать все, что вздумается, поскольку в этом случае желания индивида могут легко вступить в противоречие с желаниями других не менее свободных индивидов, и чья-то свобода в итоге будет ограничена. Именно «ненавязывание» является тем удивительно простым и удачным компромиссным решением, с помощью которого англо-американская культура оставляет за каждым членом свободного общества тот участок, на который никто не вправе посягнуть. А. Вежбицкая определяет эту культурную установку следующим образом: «Может быть, я не могу делать что-то, что я хочу, но, по крайней мере, никто другой не помешает мне делать то, что я хочу и на что имею право» [3, с. 223]. Принципиально важным становится то, что, поскольку свобода возводится в основополагающий принцип построения общества, обладателю свободы - freedom приходится мириться со свободой множества других людей, заявляющих на нее такие же в точности права.
Что же касается liberty, в его семантике, согласно А. Вежбицкой, исходно заложена идея борьбы против рабства и угнетения. Так как западная цивилизация эти задачи для себя давно выполнила, слово liberty испытало сужение своего значения: «стало специализироваться на «общественных правах», то есть на правах общественных групп, гарантируемых соответствующими политическими структурами» [3, с. 225]. Следствием утраты былой значимости стало снижение частотности употребления, и в итоге, как считает А. Вежбицкая, liberty уцелело только в качестве слова, обозначающего отвлеченное представление, столь же отвлеченное, как и такие слова, как justice и brotherhood.
Уникальность понимания свободы в русской культуре, считает А. Вежбицкая, базируется на следующих концептуальных свойствах, не выводимых ни из freedom, ни из liberty. Так, «критически важным аспектом» русской свободы исследователь считает «легкость» и «непринужденность», убедительно обосновывая это тем, что «во всех русских
словарях свобода толкуется с упоминанием слов стеснять или стеснение, как если бы свобода состояла, по сути своей, в «освобождении» из своего рода смирительной рубашки, материальной или психологической» [3, с. 236]. Следствием этого
освобождения от давления является ощущение счастья, также не присущее концептам, выражаемым словами freedom и liberty. Но все же главная линия расхождения между русской свободой и ее английскими коррелятами обусловлена различным пониманием той силы, того ограничения, которым противопоставлена идея свободы. Если в англоамериканской культуре потенциальным ограничителем свободы выступает человек, другие люди, то в русской культуре свобода мыслится как отсутствие принципиально любых препятствий. Такое понимание свободы, по А. Вежбицкой, предполагает образ человека, который «испытывает отвращение ко всякого рода ограничениям, принуждению, путам, который ощущает потребность «раскинуться», «перелиться» через любые границы, как река во время разлива» [3, с. 239].
Как известно, соотнесение русской свободы со стихией, не признающей границ, традиционно рассматривается философами и лингвистами как пример своеобразной ландшафтной обусловленности национального менталитета. Сходство безбрежной свободы и бескрайних российских просторов явственно подсказывает вывод о наличии между ними какого-то рода причинно-следственной связи. Широта русских пространств определяет широту русской души - суждение, ставшее классическим для русской философии и литературы благодаря таким исследователям русского национального характера, как П. Я. Чаадаев, Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой,
Н. А. Бердяев, А. К. Толстой. В емкой формулировке Н. А. Бердяева «Строение земли, география народа всегда бывает лишь символическим выражением души народа, лишь географией души. ... Русский человек во власти своей природы, во власти своей земли, во власти стихии. Даль, бесконечность притягивают русскую душу» [4, с. 134]. Эта особенность народной психологии хорошо прослеживается в языке и выступает ярким примером этнокультурной специфичности. Как отмечает А. Д. Шмелев, «широта русской души интересным образом отражается в русском языке и, в первую очередь, в особенностях его лексического состава. Русские слова и выражения, так или иначе связанные с «широтой русского национального характера», оказываются особенно трудными для перевода на иностранные языки» [5, с. 359].
Особенно заметен пространственный образ в семантике слова воля. Согласно выводам А. Веж-бицкой, как более старому, так и более позднему значению слова воля можно приписать «пространственный» компонент: «если я захочу пойти куда-либо, я могу это сделать». Несомненно, нельзя не согласиться и с тем, что в «современном русском
языке свобода представляет собой более общеупотребительное слово и более центральный концепт, нежели воля» [3, с. 243]. В то же время сходство «пространственной» семантики этих слов дает возможность сделать вывод, что воля фактически воспринимается русским языковым сознанием как составная часть значения слова свобода. Подтверждением тому могут служить, в частности, данные ассоциативных экспериментов как, например, в работе Е. В. Щепотиной [6], где анализируются ассоциативные реакции носителей русского и английского языков на ряд слов-стимулов, включающих слова freedom и свобода. В экспериментах с русской и американской аудиториями испытуемые были разделены на две возрастные группы: 17-25 и 25-40 лет. Примечательно в этой связи то, что в обеих возрастных группах русских респондентов наиболее частотным ассоциатом слова свобода оказалась именно воля. Русский ассоциативный словарь [7] также указывает на значительную роль слова воля в семантике свободы. Здесь ассоциат воля (а также характерное сочетание полная свобода) уступает лишь ассоциа-там свобода слова и свобода действий. Последнее обстоятельство представляется легко объяснимым: в период сбора материала для словаря (1988-1997 годы) выражения, обозначающие разновидности политических свобод активно наполняли тексты СМИ, и массовое сознание проявило типичную для того времени восприимчивость к новому, по сравнению с советским политическим дискурсом, явлению.
Хотелось бы особо отметить, что даже в самом общем описании свойств русской свободы едва ли можно обойтись без упоминания одной досадно традиционной особенности ее интерпретации. К сожалению, слишком многим исследователям как прошлого, так и современности описанная выше «безбрежность» свободы в русской культуре дает легкий соблазн уподобления ее беспорядку и хаосу. Как правило, такое понимание русской свободы четко коррелирует с преимущественно негативной оценкой русского менталитета как такового, либо «подпорченного» советским периодом нашей истории. Отголоски этой интерпретации можно найти даже у осторожной в своих выводах А. Вежбицкой, которая ссылается в своей работе на рассуждения «выдающегося русского писателя» А. Амальрика: «Само слово свобода понимается большинством народа ... как возможность безнаказанного свершения каких-то антиобщественных и опасных поступков» [3, с. 241]. Что именно сделало А. Амальрика выдающимся, А. Вежбицкая не поясняет, но если принять во внимание точность и яркую политическую подоплеку его прогнозов (Вежбицкая упоминает название его книги «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года»), можно заключить, что к оценкам такого автора следует относиться менее доверчиво.
Безусловно, свобода в русской культуре гораздо ближе к свободе - абсолюту, ее максимальному выражению по сравнению с английской сво-
бодой - freedom. Не случайно в русской речи слово свобода легко и часто принимает прилагательное полная. Но нельзя не учитывать при этом, что такую полную свободу русская культура издавна привыкла реализовывать более в мире духовном, чем в материальном. Именно на это указывает столь часто цитируемый в связи с проблемой свободы Н. А. Бердяев: «Максимальная свобода есть свобода духовной жизни, минимальная свобода есть свобода материальной жизни, ибо дух есть свобода, а материя есть необходимость» [8, с. 629]. Русская культура, как и любая другая, прекрасно осознает опасность абсолютной свободы и, как и любая другая развитая культура, располагает механизмом обуздания произвола силы и первобытных инстинктов. Если англо-американская культура встраивает в свое понятие свободы своего рода внутренний ограничитель в виде импликации прав на такую же свободу других людей, то русская культура переносит свою полную свободу в мир человеческой души, превращая ее в феномен того же порядка, что и счастье. Как и счастье, русская свобода - это прежде всего внутреннее ощущение, она не столько находит материальное воплощение в каких-то действиях человека, сколько чувствуется, переживается.
Основываясь на приведенных выше соображениях, мы попытались выявить особенности концептуального образа свободы в современном американском и российском политическом дискурсе на основе анализа 17 речей Дж. Буша старшего, Дж. Буша младшего и Б. Обамы (обращений к Конгрессу, к нации, выступлений перед избирателями) и посланий Федеральному Собранию Российской Федерации президентов Б. Н. Ельцина, В. В. Путина и Д. А. Медведева за 1994-2008 годы.
Как в американской, так и в российской политической риторике специфика реализации концептов свободы определяется актуальными для рассматриваемого периода политическими мотивами. Так, содержание американских президентских выступлений (особенно по внешнеполитической тематике) за последние 10-15 лет во многом продиктовано взятым Америкой в начале 1990-х годов курсом «экспорта» свободы и задачей мобилизации общественного мнения своих граждан на активную поддержку военного присутствия и боевых операций своих вооруженных сил в целом ряде регионов мира. В связи с этим слова freedom и liberty оказываются активно задействованы в текстах политических выступлений. Анализ функционально-комбинаторных возможностей этих слов позволяет сделать следующие выводы об актуализируемых ими концептуальных свойствах американской свободы:
1. Логичным следствием политической актуальности упомянутого «экспорта» концепта свободы является достаточно активное использование слова liberty, которое в рассматриваемом политическом контексте занимает вовсе не периферийное место по контрасту со значением частотности 100 словоупот-
реблений на 106 слов современного корпуса COBUILD, на который дает ссылку А. Вежбицкая. Частотность liberty в использованных для анализа речах, по элементарным подсчетам, минимум в 5 раз превышает указанную среднюю величину. Очевидно, исходное значение слова liberty, давно не актуальное для самих США, оказывается активно востребованным для апелляции к способности других народов завоевать себе свободу, подобную той, что когда-то была обретена Америкой.
2. Типичной особенностью политического употребления слов freedom и liberty является лежащая в самой основе их понимания убежденность в универсальности понятия свободы. Общечеловеческий характер потребности как во freedom, так и в liberty утверждается четко и определенно в президентских высказываниях и просматривается в типичном сочетании этих слов с обобщающим определением human:
— Prosperity and freedom and dignity are not just American hopes, or Western hopes. They are universal, human hopes (Bush’s speech on Israel and a Palestinian State - June 25, 2002);
— And they (terrorists) will fail because the will to power is no match for the universal desire to live in liberty (President Bush outlines strategy for victory in Iraq - November 30, 2005 (US Naval Academy, Annapolis);
— I believe all these things because freedom is not America’s gift to the world; it is the almighty God’s gift to every man and woman in this world (President Bush’s acceptance speech to the Republican National Convention - Sept 2, 2004);
—And one of the real challenges we face is will we have confidence in the liberty to be transformative? Will we lose faith in the universality of liberty? (Bush’s speech at National Defense University - Oct. 23, 2007);
— Like other generations of Americans, we will meet the responsibility of defending human liberty against violence and aggression (President Bush’s speech on Iraq - October, 2002);
— We go forward with confidence, because we trust in the power of human freedom to change lives and nations (George Bush’s speech on Plans for Iraq -Feb 26, 2003)
3. Помимо описанных А. Вежбицкой особенностей семантики freedom и liberty, стоящие за ними концепты, как нам представляется, проявляют в политическом контексте еще одно достаточно заметное культуроспецифичное различие. А именно, слово freedom, как правило, демонстрирует в анализируемых текстах то, что можно условно обозначить «защитной» семантикой. Мы полагаем, что эта особенность freedom является естественной производной от постулированной А. Вежбицкой «негативной» ориентации значения этого слова. Но под формулировкой «защитная» семантика мы имеем в виду, что речь идет не просто о реализации принципа «ненавязывания» своей воли и не только о свободе каждого от вмешательства воли других
людей, но о том, что сама свобода, называемая словом freedom, воспринимается как объект, в большей степени подверженный враждебному воздействию и нуждающийся в защите по сравнению со свободой, обозначенной словом liberty. Liberty, в свою очередь, проявляет в этом смысле семантику преимущественно активную, «наступательную».
Так, в пользу «защитной» ориентации freedom свидетельствуют следующие особенности употребления этого слова:
В сочетаниях с предлогами и некоторыми характерными прилагательными просматривается метафорический образ «своей территории». Примером может служить, в частности, довольно типичное сочетание living in freedom, описывающее существование «внутри» свободы как какой-то замкнутой области: - The nation of Iraq with its proud heritage, abundant resources and skilled and educated people is fully capable of moving toward democracy and living in freedom (George Bush’s speech on Plans for Iraq - Feb. 26, 2003). О наличии границ такой области говорит, например, сочетание frontiers of freedom: - In our world, and here at home, we will extend the frontiers of freedom (President Bush’s acceptance speech to the Republican National Convention - Sept 2, 2004). Такую свободу, кроме того, можно построить, подобно тому, как строят стены здания: - And by laying the foundations of freedom in Iraq, we will lay the foundation of peace for generations to come (President Bush outlines strategy for victory in Iraq - Nov. 30, 2005).
Наконец, здание такой свободы часто напоминает крепость, которую нужно всеми силами защищать:
— In every generation, the world has produced enemies of human freedom. They have attacked America because we are freedom’s home and defender, and the commitment of our Fathers is now the calling of our time (President Bush’s speech at the National Cathedral - Sept. 11, 2009);
— I will not relent in waging this struggle for freedom and security for the American people (President Bush’s address to a joint session of Congress - Sept. 20, 2001);
— We will pass through this time of peril and carry on the work of peace. We will defend our freedom (President Bush’s speech on the beginning of war with Iraq - March 20, 2003);
— They’re in the fight today, and they will be in the fight for freedom tomorrow (President Bush outlines strategy for victory in Iraq - Nov. 30, 2005).
Представляется, что не случайно в обращении Дж. Буша-мл. к Конгрессу по случаю террористической атаки 11 сентября 2001 года основная смысловая нагрузка падает именно на freedom (соотношение словоупотреблений freedom/liberty - 13/1). Основной лейтмотив обращения заключается в том, что нападение на США есть нападение на свободу, так что между территорией США и «территорией» свободы - freedom фактически ставится знак равенства: - Americans have known surprise attacks, but
never before on thousands of civilians. All of this was brought upon us in a single day, and night fell on a different world, a world where freedom itself is under attack. On September the 11th, enemies of freedom committed an act of war against our country. They hate our freedoms: our freedom of religion, our freedom of speech, our freedom to vote and assemble and disagree with each other.
Именно freedom, а не liberty призывал защитить в 1991 году Дж. Буш - старший в объявлении войны Ираку, причем акцент также делался на том, что Ирак напал на общечеловеческую свободу, а это неявно подразумевает, что конструкция свободы всех народов выглядит так же, как у американцев: - The terrible crimes and tortures committed by Saddam’s henchmen against the innocent people of Kuwait are an affront to mankind and a challenge to the freedom of all (President George Bush’s (senior) speech announcing war against Iraq - 1991).
Кроме того, косвенным подтверждением «пассивной» семантики freedom выступает сочетаемость со словами, обозначающими ценности стабильного, устойчивого существования, даже умеренности:
—Rather, it has been the risk-takers, the doers, the makers of things — some celebrated, but more often men and women obscure in their labor — who have carried us up the long, rugged path towards prosperity and freedom (B. Obama’s inaugural address - Jan., 2009)
— Prosperity and freedom and dignity are not just American hopes, or Western hopes (Bush’s speech on Israel and a Palestinian State - June 25, 2002)
— On one side are those who believe in freedom and moderation (President Bush’s address to the nation
- Jan. 10, 2007).
В отличие от freedom, liberty, скорее, связано с образом какой-то могущественной силы, способной преобразить жизнь целых народов:
— I believe in the transformational power of liberty. ...Yet Americans, of all people, should never be surprised by the power of liberty to transform lives and nations (President Bush’s acceptance speech to the Republican National Convention - Sept. 2, 2004).
Власть этой силы универсальна, что, по логике американской политической мысли, дает возможность всемирного распространения свободы - liberty:
— Will we lose faith in the universality of liberty? (Bush’s speech at National Defense University - Oct. 23, 2007);
— This young century will be liberty’s century (President Bush’s acceptance speech to the Republican National Convention - Sept 2, 2004);
— This will be an age of liberty here and across the world (President Bush’s address to a joint session of Congress - Sept. 20, 2001).
При этом liberty, похоже, не нуждается в защите, сочетания liberty со словом defend, его синонимами или производными не встречаются в анализируемых речах ни разу. Liberty явно создана для наступления, с ней нужно идти вперед, расчищать ею путь, как тараном:
— And we are working to advance liberty in the broader Middle East... By promoting liberty abroad, we will build a safer world (President Bush’s acceptance speech to the Republican National Convention - Sept 2, 2004);
— In the long run, the most realistic way to protect the American people is to provide a hopeful alternative to the hateful ideology of the enemy, by advancing liberty across a troubled region (President Bush’s address to the nation - Jan. 10, 2007).
Из приведенных примеров, тем не менее, не следует, что в контексте активного распространения свободы употребляется исключительно слово liberty. Однако случаев подобного использования слова freedom в рассмотренных текстах оказалось примерно в шесть раз меньше, причем не все из них предполагают именно «наступательную» интерпретацию. Например, в таких высказываниях, как “In World War II, free nations came together to fight the ideology of fascism, and freedom prevailed”; или “freedom defeated the ideology of communism and led to a democratic movement that freed the nations of Eastern and Central Europe from Soviet domination ”, freedom, на первый взгляд, играет роль активной силы-победительницы, но здесь следует вспомнить, что именно фашизм (впрочем, коммунизм, по мысли Дж. Буша, разумеется, тоже) явился агрессором и напал на американскую свободу первым, за что и был повержен ответным ударом.
Обращаясь к анализу концептуальных свойств русской свободы в текстах президентских посланий Федеральному Собранию РФ, мы исходим из того, что в рамках рассматриваемой темы их актуальной идеологической задачей является формирование и закрепление в общественном сознании комплекса понятий о свободе, имеющего своим образцом западные политические свободы и западный идеал индивидуальной свободы. Эта задача в том или ином виде неоднократно формулируется в самих посланиях. Подчеркивается также, что русская культура стремится к этому идеалу уже долгое время:
— Выстраданные и завоеванные европейской культурой идеалы свободы, прав человека, справедливости и демократии в течение многих веков являлись для нашего общества определяющим ценностным ориентиром (Послание В. В. Путина Федеральному Собранию РФ - 2005).
Концептуальным спутником такой установки выступает убеждение, что понятие свободы - это понятие естественное и общеизвестное, то есть в основе своей одинаковое как для русской, так и для европейской культуры. Такое суждение содержится в тезисах выступлений, как правило, в имплицитном, «свернутом» виде, но оно четко постулируется уже в самом первом послании 1994 года: «В его основе должны лежать естественные ценности и понятия, обращенные ко всему народу и каждому человеку в отдельности. Такие, как безопасность, свобода, благосостояние, солидарность».
В то же время, если обратить внимание на то, какой образ свободы вырисовывается из употребления самого этого слова, несложно обнаружить, что перед нами проявляются черты именно русской свободы, а не англо-американской freedom. Разумеется, значительное место в текстах посланий совершенно справедливо отводится комментированию политических свобод,- словосочетание «права и свободы» наряду с фразеологическими терминами, обозначающими конкретные политические свободы, часто доминируют по общей частотности употребления слова свобода. Использование слова свобода в устойчивых сочетаниях, являющихся эквивалентами терминов международного юридического лексикона, достигает в ранних посланиях значения 85-90% от общего количества словоупотреблений, что не удивительно, поскольку в них обсуждаются вопросы реализации принятой в 1993 году новой Конституции РФ. Но примечательно, что уже в этих посланиях концептуальный образ свободы проявляет свои типично русские черты:
1. Обнаруживается характерное русское понимание свободы как избавления от оков, от давления стесняющих человека внешних сил. Характерные примеры из одного только послания:
— Страна освободилась от пут системы, сковывавшей политическую и духовную свободу, инициативу и предприимчивость людей выработанным современной цивилизацией ... Уже несколько лет в России сняты все препоны, препятствовавшие свободному обращению к источникам информации и полной свободе творчества. .. Сегодня мы свободны от идеологического диктата и монополизма в политике (Послание Б. Н. Ельцина Федеральному Собранию РФ - 1996).
2. Налицо также и связь свободы с ощущением счастья, счастья настолько полного, что оно как будто способно дать человеку новую жизнь:
— Однако с первыми же глотками свободы наше общество обрело новую жизнь (Послание Б. Н. Ельцина Федеральному Собранию РФ - 1998);
— Вспомним, с какими настроениями и ожиданиями встречали граждане России 1992 год... Вот, победили тоталитаризм, сейчас дадим всем экономическую свободу, и все станет замечательно (Послание Б. Н. Ельцина Федеральному Собранию РФ - 1996).
Русская свобода - это никак не «своя территория» наподобие freedom, нельзя жить в свободе, как не живут в счастье, и то и другое чувствуют, обретают. Не только свободу, но даже демократию мы способны чувствовать, ощущать:
— Российское общество обрело свободу, но пока не ощутило демократию... (Послание
Б. Н. Ельцина Федеральному Собранию РФ - 1994).
3. В отличие от freedom американского политического дискурса, русская свобода в текстах посланий нигде не выступает объектом активного враждебного воздействия. Русскую свободу, ко-
нечно, также нужно защищать, но не от атаки, как freedom, а всего лишь от ограничения:
— Любые действия региональных властей, направленные на ограничение экономической свободы, следует пресекать как неконституционные (Послание В. В. Путина Федеральному Собранию РФ - 2000);
— Считаю, что действующие ограничения на операции с капиталом и недвижимостью дискриминируют граждан России по сравнению с гражданами других государств, ограничивают их свободу и подрывают конкурентоспособность российского предпринимательства (Послание В. В. Путина Федеральному Собранию РФ - 2001).
Примечательно, что военные действия в Чечне, Дагестане, Таджикистане или Приднестровье в анализируемых выступлениях никак не ассоциируются с нападением на свободу России, в то время как freedom США атакуют даже из другого полушария планеты. Защищаются в обороне, ограничивать же можно только наступающего. Поэтому мы склонны полагать, что образ свободы, актуализируемый в посланиях,- это образ активной силы, высвобождаемой энергии, сходный в этом отношении, скорее, с liberty:
— В 1992 году у России был единственный путь спасения экономики от краха: довериться энергии экономической свободы (Послание Б. Н. Ельцина Федеральному Собранию РФ - 1997);
— Задача государственной политики - максимально высвободить внутреннюю энергию общества, направить ее в наиболее перспективное русло (Послание Б. Н. Ельцина Федеральному Собранию РФ - 1998);
— За очень короткий срок преодолен трудный путь к демократии, свободе и раскрепощению личности (Послание Б. Н. Ельцина Федеральному Собранию РФ - 1999).
4. Не менее явственно проступают и такие характерные свойства русской свободы, как безбрежность, стихийность, неприятие каких бы то ни было ограничений. Так, в обращении Б. Н. Ельцина 1996 года свобода явственно уподобляется стихии:
— Создалось впечатление, будто государство навсегда «ушло» из гуманитарной сферы, будто оно отдало ее полностью на откуп свободной рыночной стихии. ... Мы одновременно «вживаемся» в демократию, строим новую демократическую государственность, спешим, забегая вперед, и опаздываем, не успевая за стихией свободной самоорганизации общества.
В нескольких президентских посланиях любое ограничение свободы расценивается как недопустимое и опасное:
— Наша стратегическая линия такова: меньше администрирования, больше предпринимательской свободы — свободы производить, торговать, инвестировать... Любые действия региональных властей, направленные на ограничение экономической свободы, следует пресекать как неконституционные (Послание В. В. Путина Федеральному Собранию РФ - 2000);
— Еще раз подчеркну: ... какое бы то ни было ограничение прав и свобод граждан, ... любые отклонения от выбранного и, я бы больше сказал, выстраданного Россией исторического пути могут привести к необратимым последствиям. И они должны быть абсолютно исключены (Послание В. В. Путина Федеральному Собранию РФ - 2004).
Более того, сила свободы такова, что в своем неудержимом проявлении она может вступить в противоречие с другими ценностями, подавить их:
— Проблема в другом - как найти живое равновесие между самоорганизацией и регулированием, частной инициативой и социальной защитой, свободой и справедливостью (Послание Б. Н. Ельцина Федеральному Собранию РФ - 1996);
— Поэтому еще так трудно найти выход из ложного конфликта между ценностями личной свободы и интересами государства (Послание В. В. Путина Федеральному Собранию РФ - 2000).
Интересно, что в последнем примере конфликт личной свободы с общественными интересами назван ложным, но раз из него приходится искать выход, значит, противоречие все равно возникает!
Именно такой образ свободы встраивается в контекст политической и экономической жизни общества. Экономической свободе в анализируемых текстах уделяется особенно большое внимание. В президентских посланиях В. В. Путина стимулирование и защита экономической свободы неоднократно включаются в число приоритетных, важнейших задач государства:
— Наша важнейшая задача - научиться использовать инструменты государства для обеспечения свободы - свободы личности, свободы предпринимательства, свободы развития институтов гражданского общества (Послание В. В. Путина Федеральному Собранию РФ - 2000);
— Между тем, прямая обязанность государства — создать условия для развития экономических свобод (Послание В. В. Путина Федеральному Собранию РФ - 2002).
Частотность сочетания «экономическая свобода» иногда превышает 50% случаев употребления слова свобода во всем тексте (например, в послании 2002 г). То, что это та же самая свобода, не признающая ограничений, выражено в текстах вполне эксплицитно:
— Чтобы люди могли свободно трудиться, без ограничений и страха зарабатывать для себя и для своих детей (Послание В. В. Путина Федеральному Собранию РФ - 2002);
— Россия должна быть и будет страной с
конкурентоспособной рыночной экономикой.
Страной, где права собственности надежно защищены, а экономические свободы позволяют людям честно работать, зарабатывать. Зарабатывать без страха и ограничений (Послание
В. В. Путина Федеральному Собранию РФ - 2003).
Представляется, что использование русского образа безграничной и стихийной свободы в таком нетипичном для русской культуры проявлении, как свобода извлечения прибыли, является одной из причин того, что экономические преобразования в нашей стране идут не вполне по западному сценарию. Как уже упоминалось, абсолютная русская свобода лучше всего чувствует себя в мире духовном, в душе человека, реализуясь в необычайной широте русского мироощущения, в творчестве, в гармонии с миром и природой. На протяжении истории у русского человека было слишком мало возможностей для внешней реализации свободы и развития своего индивидуализма по западному образцу. В жестких природных и исторических условиях объединенные для своей безопасности и своего выживания в общины русские люди были вынуждены подчиняться подчас весьма жестким правилам этих общин. Но, подчиняясь правилам, ограничивающим его внешнюю свободу, русский человек бережно лелеял в душе идеал свободы бесконечной, умел наслаждаться им и уже поэтому был свободен, находя выход чувству свободы в восхищении просторами своей страны, в простых ощущениях переживания единства с миром, не вполне понятных западному человеку. Превращение раскрепощенной, не знающей границ духовной свободы в свободу действий чревато возможностью неконтролируемого высвобождения психической энергии. Об опасности подобной неограниченной свободы в экономике писал почти век назад Н. А. Бердяев: «Абсолютная свобода в экономической жизни... ставит в очень тяжелое положение большие массы человечества. Экономическая свобода должна быть ограничена, ограничена во имя свободы же» [8, с. 629].
Таким образом, получается, что перед нашим обществом ставится задача усвоения западной свободы - freedom, но в качестве инструмента построения этой модели используется русский концепт. Но в русском концепте нет встроенного семантического ограничителя свободы, подобного тому, что имеется в freedom в виде импликации «барьера невмешательства» в личную свободу дру-
гих людей. Уподобление экономической свободы русской свободе - абсолюту фактически дает моральное оправдание тем, кто ставит превыше всего свободу извлечения прибыли, не брезгуя избавлением от социальных расходов, выбрасыванием на улицу «лишних» работников, распродажей стратегических ресурсов и тому подобными методами, никак не укрепляющими экономику страны. Как нам представляется, успешность принятия и усвоения русской культурой новой модели свободы определяется тем, насколько вообще успешной может быть ассимиляция концепта, закрепленного за английским словом freedom. Суть такой ассимиляции заключалась бы, по-видимому, во включении в русский концепт свободы какого-то рода семантических ограничителей, вероятно, путем ассоциативной связи с концептом неприкосновенности (аналогом английского privacy), который устанавливал бы естественные пределы распространению личной свободы. Другое дело, что сказать заранее, в какой степени эти заимствованные концепты окажутся «иммунологически совместимы» с глубинными установками русской культуры, едва ли возможно.
ЛИТЕРАТУРА
1. Мацумото Д. Человек, культура, психология. СПб: Прайм-ЕВРОЗНАК, 2008. 668 с.
2. Погорелко А. М. Культурология и лингвистика: синтез теории и методов: учебное пособие. Уфа: РИО БашГУ, 2006. 84 с.
3. Вежбицкая А. Понимание культур через посредство ключевых слов. М.: Языки славянской культуры, 2001. 288 с.
4. Бердяев Н. А. Миросозерцание Достоевского. М.: АСТ, 2006. 254 с.
5. Шмелев А. Д. Широта русской души // Логический анализ языка. Языки пространств / Отв. ред. Н. Д. Арутюнова, И. Б. Ле-вонтина. М.: Языки русской культуры, 2002. C. 357-367.
6. Щепотина Е. В. Исследование концептов freedom, law, свобода, закон в английской и русской лингвокультурах (на материале ассоциативного эксперимента). Воронеж, 2006. URL: http://tpl1999.narod.ru/WEBLSE2006/ShchepotinaLSE2006.htm
7. Русский ассоциативный словарь: в 2 т. Т. 1. От стимула к реакции: ок. 7000 стимулов / Ю. Н. Караулов, Г. А. Черкасова, Н. В. Уфимцева, Ю. А. Сорокин, Е. Ф. Тарасов. М.: АСТ, 2002. 784 с.
8. Бердяев Н. А. Дух и реальность. М.: АСТ, Харьков, Фолио, 2006. 679 с.
Поступила в редакцию 12.12.2009 г.
