CC BY
41
УДК 003
Л.П. Дронова
ПОЛНЫЙ БЕНЗОБАК И ОТКРЫТЫЕ ВОРОТА, ИЛИ ПРОБЛЕМА ВЕРИФИКАЦИИ
В СЕМАНТИЧЕСКОЙ РЕКОНСТРУКЦИИ
Результаты когнитивного анализа лексических средств выражения модальности возможности и необходимости в английском языке, полученные Ив Свитсер, и описания структуры разнокультурных концептов СВОБОДА Анны Вежбицкой, сопоставленные с историко-этимо-логической интерпретацией этого языкового материала, не показывают каких-то существенных расхождений в выявленных логико-семантических моделях. Оба приведенных примера анализа семантики «в разных измерениях» свидетельствуют о перспективности интегрирования приемов разных подходов, методов и его верификационной значимости.
Ключевые слова: компаративистика, когнитивная лингвистика, семантическая реконструкция, проблема верификации.
Существенный признак современных научных исследований - терпимое отношение (толерантность) к возможной множественности решений, отношение, основанное на реальном признании сложности, многогранности определяемых объектов, на признании отсутствия универсальных методов и способов представления знаний. Поэтому характерной чертой современной лингвистики является сосуществование методов и приемов анализа, рожденных в недрах разных научных парадигм.
В 90-е гг. XX в. в западной лингвистике сформировалось целое направление, ставящее своей задачей семантическое описание языка, -когнитивная семантика как часть когнитивной лингвистики. Когнитивная семантика взялась отвечать на запретный до тех пор в господствующих американских и западноевропейских направлениях структурной лингвистики вопрос о том, почему, или каким образом возникает то или иное значение, при этом шло отталкивание от мысли о предполагаемом влиянии когнитивных факторов на возможности семантического развития слова. Это, в свою очередь, явилось шагом к созданию в рамках когнитивной семантики диахронической семантики, задачей которой стало исследование типологии и универсалий способов развития того или иного значения. Тем самым, как отметил Д. Герартс [ОеегаеГз 1986: 66], один из наиболее известных европейских представителей этого направления, лингвистика вновь обращается к своим историческим традициям. Этот вывод он подкрепил ссылкой на сопоставимые результаты, полученные при разных подходах к анализу языкового материала в работе Ван Гиннекена (1912) и в работе авторитетного представителя диахрониче-
ской семантики И. Свитсер (1984), исследовавшей развитие концепта СЛЫШАТЬ
Задачи, которые определяет таким образом диахроническая семантика как часть когнитивной семантики, характеризовали в традиционной исторической лингвистике прежде всего работы Э. Бенвениста, М. Покровского, Б. Егерса и их последователей. Ввиду того, что ставятся одни и те же вопросы, но ставятся по-разному, с использованием разных методик анализа и что теории развиваются параллельно, без интенсивных контактов и взаимного влияния, представляется важным в такой ситуации обратить внимание на верификационную значимость сопоставления результатов разных подходов к анализу одних и тех же языковых явлений. Как известно, проблема верификации всегда была особо значима в диахронических исследованиях.
Сопоставим результаты очень далеких способов интерпретации семантики - когнитивного анализа модальности возможности и необходимости английского языка, представленные в работе И. Свитсер «От этимологии к прагматике» [Sweetser 1990], и реконструкцию эволюции семантики лексических средств выражения этой модальности, полученной сравнительно-историческим методом.
Ив Свитсер, адаптируя основную идею Талми, который рассматривал модальность как отношение силы и барьеров, предложила сило-динамический анализ модальности с опорой на обобщенные социофизические концепты сил и барьеров. Согласно такому подходу семантика may может быть соотнесена с обозначением потенциального, но отсутствующего барьера, must при сило-динамическом анализе трактуется как непреодолимая (подчиняющая) сила, направляю-
щая субъект на действие (заставляющая субъект произвести действие). «Талми хотел бы рассматривать must как барьер, ограничивающий чью-либо область действия до одного определенного акта, и действительно, сила и принуждение будут иметь одинаковый физический результат. Но must выражал силу приказа сделать что-либо, положительное принуждение, а не отрицательное ограничение» (May and must are perhaps the most clearly force-dynamic of the modals. Talmy's understanding of may in terms of a potential but absent barrier seems to me very reasonable, and can be viewed as a restatement of the standard analysis (e.g. «not require not») in terms of the more general concepts of forces and barriers. Must is equally readily understood as a compellig force directing the subject towards an act. Talmy would like to view must as a barrier restricting one's domain of action to a certain single act; and it is true that force or constraint would have the same physical result. But must has the force of an order to do something, a positive compulsion rather than a negative restriction) [Sweetser 1990: 52].
Гораздо труднее, по мнению И. Свитсер, определить точное значение глагола can, чем глаголов may, must. «Талми анализирует его как аналог глагола may по структуре, но с меньшей вероятностью того, что исчезнувшее препятствие появится снова. Это решение, конечно, объяснило бы частое наложение семантических полей can и may, но я думаю, что данное наложение может быть объяснено посредством интуитивно более убедительного определения глагола can. Can обозначает положительную способность агенса, may обозначает отсутствие ограничения с чьей-либо стороны. Ближайшей физической аналогией can будет потенциальная сила или энергия...» («Can is far more difficult to pin down than may or must. Talmy analyzes it as parallel to may in structure, but with less tendency for the absent barrier to return to its position. This solution would, of course, explain the frequent overlapping of can and may's semantic territories, but I think the overlap is equally explicable in terms of a more intuitively satisfying definition of can. Can denotes positive ability on the part of the doer; may denotes lack of restriction. on the part of someone else. The closest physical analogy to can would be potential force or energy.») [Sweetser 1990: 52-53].
Как наглядное обобщение представления модальных отношений, выражаемых can и may, в работе И. Свитсер предлагается образ (image schema), в котором can выступает как эквивалент полного бензобака в машине, а may - эквивалент
открытых ворот гаража. Полный бензобак рассматривается как положительный фактор физической возможности, а открытые ворота представляют отсутствие ограничителей (Let us view can as being the equivalent of a full gas tank in a car, and may as the equivalent of an open garage door. These two factors will exert certain similar influences on the situation: neither factor forces the car (or the driver) to travel a given path, and yet if either factor were reversed, then travel would be correspondingly restricted. The full tank is a positive enablement, while the open door is a negated restriction; yet the results are similar enough to allow a good deal of overlap in the larger force-dynamic schemata surrounding the two modalities. Thus it is not surprising to find can used to give permission: the remover of a barrier may even feel that in some sense this removal counts as an act of enablement) [Sweetser 1990: 52].
Итак, сило-динамический анализ представляет сan как обозначение положительной способности деятеля, may - отсутствие ограничения с чьей-либо стороны, а must - это непреодолимая (подчиняющая) сила, направляющая субъект на действие (положительное принуждение).
Какую же схему мотивационных отношений позволяет выстроить анализ генетических отношений и - на этом основании - реконструкция семантической эволюции рассматриваемых лексических средств представления модальности?
Английское may '(с)мочь, иметь разрешение' имеет соответствия во всех германских языках со значением 'мочь, быть в состоянии'(гот. magan, др.-англ. m^g, magаn, ср.-англ. mowen, др.-исл. mega, др.-в.-нем. magan, mugan, ср.-в.-нем. mügen, mugen, нов.-в.-нем. mögen, vermögen; гот. mahts, нем. Macht, англ. might 'мощь, сила' и т.п.). Достоверные и надежные соответствия германским представлены в славянских и балтийских языках. По формальным особенностям (огласовка корня, наличие одной словообразовательной модели производного существительного и по функционально-семантической специфике германским рефлексам ближе праслав. *mogt'i (др.-рус. мочи (мощи), могу, укр. могтй, можу, с.-хорв. moci 'мочь, быть в состоянии; иметь силу, власть' и moci 'debere' и т.п. [ЭССЯ 19: 107-109], чем лит. mDgti 'любить, быть расположенным к кому-л., быть желанным, находить удовольствие', лтш. megt 'быть в состоянии, мочь, годиться; иметь обыкновение, ухаживать', pamegt 'действовать, помогать' (ср. рус. помочь, помогать) [ЭССЯ 19: 109]. Этот круг германо-балто-славянской лексики и предполагаемые однокорневые образо-
вания в некоторых других индоевропейских языках (греч. ц°хо? (дор. цП^о?) 'средство, способ помочь', др.-инд. Maghavan - эпитет бога Индры (букв. 'могущественный') и др.) считаются продолжением a^.*magh- 'быть в состоянии', 'быть в силе', 'помогать' [Черных I: 546].
Генетические связи глагола can демонстрируют производность его значения: 'мочь, быть в состоянии' как продолжения исходного 'знать (и 'уметь')', ср. др.-англ. cunnan, cann 'мочь, быть в состоянии'; 'знать', ср.-англ. cunnen, гот. kunnan 'знать', др.-в.-нем. kunnan, нем. können 'мочь, быть в состоянии'; 'уметь; знать', Können 'умение; знание', Kunst 'искусство, умение', kennen, др.-англ. cnäwan, cneow, англ. know 'знать' и вне-германские соответствия - лат. (g)nösco, слав. *znati и т.п. [EWD 1: 707].
Таким образом, оказывается, что схема семантической эволюции, реализованная в may ('иметь силу', 'быть в состоянии' ^ 'мочь'), вполне согласуется с сило-динамической интерпретацией may как отсутствия ограничения с чьей-либо стороны ('мочь' как 'наличие силы, достаточной, чтобы не испытывать ограничения с чьей-либо стороны'), а 'знать' ^ 'уметь' как производящая семантика для 'мочь, быть в состоянии' не противоречит истолкованию can через ближайшую физическую аналогию как потенциальной силы или энергии, положительной способности деятеля (или иначе: can как эквивалент полного бензобака в машине, а may - эквивалент открытых ворот гаража!).
Как представляется, не столь непротиворечиво дается истолкование must при сило-динамическом анализе как непреодолимой (подчиняющей) силы, направляющей субъект на действие (положительное принуждение). Не столь однозначен must в своей семантической структуре. С одной стороны, это действительно обозначение вынужденного, не по воле субъекта действия, ср. такие значения must как 'быть обязанным или связанным обязательным для выполнения требованием' (I must keep my word), 'требоваться или быть вынужденным сделать что-либо ввиду применения или угрозы применения силы' (You must obey the law), 'быть вынужденным сделать что-либо в соответствии с правилами поведения или из честности' (I must say, that is a lovely hat). Но, с другой стороны, это и выражение внутренней потребности субъекта, ср. 'нуждаться в чем-либо' (Animals must eat to live), 'иметь потребность или желание сделать что-то' (I must buy that book) [Dictionary 2006].
Неслучайность пересечения внешнего и внутреннего принуждения в семантике must становится более явной с привлечением генетически близкой лексики другого западногерманского языка - немецкого, где наряду с модальным глаголом müssen есть однокорневые образования das Muß 'необходимость' и die Muße 'свободное время, досуг'. Германские и внегерманские соответствия показывают исходное, этимологическое, значение 'измерять' для и.-е. *med- (гот. mitan, др.-англ. metan, нем. messen 'мерить', др.-инд. masti- 'измерение', 'взвешивание', лат. meditor 'размышляю', др.-ирл. midiur 'размышляю', 'сужу' и др.) [Гамкрелидзе, Иванов 1984 II: 811].
В германском ареале значение, предполагаемое для индоевропейского времени, вероятно, реализовалось как *'(со)измерять, исходя из внешних обстоятельств и собственных возможностей' (здесь можно вспомнить свидетельства античных авторов о том, какое большое внимание древние германцы оказывали разным видам гадания о благополучности/неблагополучности обстоятельств). Реконструкцию общегерманского уровня для рассматриваемого круга лексем как '(свободно) располагать пространством, временем, возможностями, силой' как будто подтверждают гот. ga-mot 'имеет место', др.-в.-нем. muo-zan 'быть в состоянии что-л. делать, прийти в ка-кое-л. состояние', ср.-в.-нем. müezen 'возможность, обусловленная внешними обстоятельствами' и 'необходимость, обусловленная внешними обстоятельствами', нем. Muße 'свободное время, досуг' и др. [EWD 1: 902].
Особенности семантической эволюции германских продолжений и.-е. *med-, а также некоторые возможные современные употребления must дают основание судить о сложности семантической организации английского must и позволяют видеть излишнюю прямолинейность, упрощение в его интерпретации при сило-динамическом подходе.
Совместимость/несовместимость, возможность взаимодополнительности результатов разных методов исследования семантики в синхронии и диахронии предлагаем посмотреть еще на одном примере - сопоставлении выводов по концепту СВОБОДА, описанному Анной Вежбицкой методом интроспекции, с реконструкцией семантической эволюции лексических средств представления этого концепта сравнительно-историческим методом, также позволяющим увидеть значимость исходной семантики в формировании этапов (спектра) семантической эволюции слова.
Определяя структуру разнокультурных концептов СВОБОДА (лат. libertas, англ. liberty, freedom, рус. свобода), Анна Вежбицкая приходит к заключению, что «латинский концепт сосредоточен на отсутствии хозяина (на том, что ты не раб), тогда как русский концепт сосредоточен на отсутствии ощущения какого-либо внешнего принуждения. Соответствующий английский концепт сосредоточен <.. .> на выборе и на отсутствии вмешательства со стороны других людей» [Вежбицкая 2001: 237].
Анна Вежбицкая считает, что сложилась, по ее мнению, поляризация в английской культуре двух концептов - 'freedom' и 'liberty' [Вежбицкая 2001: 217]. Различие между этими концептами связано с логико-философским разграничением двух аспектов понятия «свобода» - «позитивной» ориентации и «негативной». В этом вопросе А. Вежбицкая идет вслед за И. Берлином и Ч. Тейлором, рассматривая «позитивное» и «негативное» понимание «свободы» как противопоставления реально осуществляемого контроля и права выбора: по-английски можно говорить не только о «свободе чего-л.» (freedom of) или «свободе нечто делать» (freedom to) как о чем-то желательном, но и о «свободе от (freedom from) чего-то нежелательного». Liberty, как и libertas, не принимает «отрицательные» («привативные») дополнения. В результате логико-семантических выкладок исследовательница приходит к выводу о том, что в английском концепте СВОБО-ДА/FREEDOM основной акцент сохраняется на «праве выбора», отсутствии вмешательства со стороны других людей [Вежбицкая 2001: 237].
В языке XVIII в. liberty, до некоторой степени подобно лат. libertas, франц. liberté, обозначало противоположность рабству и угнетению, развитие демократии привело к тому, что с этим словом перестали связывать представление о том, за что необходимо постоянно бороться (ранее всего в Америке). Современное liberty соотносится с неотъемлемым правом каждого делать то, что он считает правильным и хорошим. Употребление этого слова ограничивается преимущественно политическим дискурсом, и обычно оно используется по отношению к народам, а не к отдельным людям. В отличие от liberty, freedom ранее обозначало, скорее, свободу как ощущение, что контролировать себя не обязательно, и могло употребляться в древнеанглийском еще в значениях 'широта', 'щедрость', 'великодушие'. Дальнейшее изменение значения слова freedom происходило в направлении «негативной свободы» (в смысле И. Берлина). «Если слово freedom со-
средоточено прежде всего на правах индивида, на том, чтобы другие люди его «оставили в покое», то слово liberty постепенно стало специализироваться на «общественных правах», то есть на правах общественных групп, гарантируемых соответствующими политическими структурами» [Веж-бицкая 2001: 224].
Обращение к этимологии показывает, что лат. libertas 'свобода', liber 'свободный' входят в круг производных индоевропейской основы *leudh-, обозначавшей 'свободный', 'свободнорожденный' в разных индоевропейских традициях (греч. s^eùBspoç 'свободный', ст.-слав. ljudije, др.-рус. людинъ 'свободный человек', лит. liáudis 'народ, мир', др.-в.-нем. liut (Leute) 'народ') [Walde-Hofmann I: 791; Гамкрелидзе, Иванов II: 477]. То есть в семантике лат. libertas и англ. liberty исходно представление о свободе, независимости определяется в оппозиции зависимости, рабству и неслучайно связано с понятием о гражданской свободе. И семантический потенциал англ. liberty не предполагает развития «негативной» аспекта «свободы» как «свобода от чего-то нежелательного».
Английское слово freedom производно от прилагательного free 'свободный' (гот. freis 'свободный' и frijei 'свобода', нем. frei и Freiheit), которое продолжает и.-е. *pri-, *priyos, представленные в лат. *prï-> prae-, prior, primus; слав. *prijati в чеш. prati, priti 'желать добра, быть расположенным к кому-л.', польск.(s)przyjaC , в.-луж prec, prac, н.-луж. psas 'благоприятствовать, желать' и с подобным значением в соответствиях других славянских языков). В русском языке имеем отмеченное в словаре В. Даля прийаю, прийа-ти 'относиться благожелательно, с любовью', пргязнь 'благодушие, благожелательство, любовь, милость', диал.(орл.) пргяить кого 'приласкать, приголубить' (сюда же (не)приязнь, приятель и их соответствия в русском и других славянских языках) [Даль, III: 1217; Фасмер III: 369-370]. Об исторической глубине и исходном значении членов этой ЛГ свидетельствует родственная лексика других индоевропейских языков: скр. priyá- 1. ' приятный, милый, любимый, ценный, дорогой, любящий кого-л.'; 2.'муж, супруг, любовник, зять'; 3. 'доброта, благосклонность'; priyáta, priyatva- 'глубокое расположение, симпатия'; pnti 'любовь, дружба, радость, удовлетворение'; priya-samväsa- 'совместная жизнь с близкими'; хинди прий 'любимый', авест. frya 'дорогой, любимый', гот. frijón 'любить', friapwa 'любовь', нем. freien 'сватать', гот. frijonds 'друг', др.-исл. friöill 'возлюбленный, любовник' и т.д. [Фасмер III:
369-370; Черных II: 68; Machek 399; Walde-Hofmann II: 351]. Сравнение англ. freedom с генетически близкими рус. приязнь, скр. priyâ- делает понятным наличие у английского слова значений 'широта', 'щедрость', 'великодушие'.
На фоне широко распространенных в индоевропейских языках производных названной основы обычно обращают внимание на эксклюзивность германо-кельтской изоглоссы со значением 'свободный'. Причем в кельтских языках *prijos (> валл. rhydd) означало только 'свободный', а в германских языках имеется большое число однокорневых слов, реализовавших аффективное значение исходного и.-е. корня *pri-, *priyos (см. выше). Возникает «нетипичное соотношение» (по определению Ю.С. Степанова) между значением 'приятный, любить' и 'свободный', которое заставляет предположить кельтское заимствование в германском ряду терминов культуры. Эволюция от индоевропейского значения 'свой, личный, дорогой' к значению 'свободный', по мнению Э. Бенвениста, должна быть объяснена исключительным положением какой-то одной общественной прослойки: «То, что было личной характеристикой аффективного порядка, стало как бы знаком взаимного отличия, которым обмениваются члены социальной группы «благорож-денных» [Бенвенист 1995: 215].
Таким образом, реконструкция происхождения англ. freedom, его этимологические связи объясняют семантическую эволюцию этой лексемы, закономерность представления именно этим словом англосаксонского идеала «ненавязывания», любви к индивидуальной независимости и совпадают с выводами, полученными иным путем, А. Вежбицкой.
Однозначность же вывода об эксклюзивной изоглоссе нарушается, на наш взгляд, наличием у генетически близкого латинского образования prïvus, наряду с 'отдельный', 'каждый' значений 'особый, собственный' (priva triremis), 'лишенный, не имеющий' (privus verae rationis), 'освобожденный, свободный' (privus militiae). Следовательно, значение 'свободный' в данном случае образует скорее латино-кельто-германскую изоглоссу.
Полагаем, что семантическая структура латинского privus сохраняет языковой след формирования сложного понятия «свободный» ('близкий, свой, личный, дорогой' ^ 'собственный, особый, отдельный' ^ 'освобожденный, свободный') в рамках метаоппозиции «свой - другой».
Русский концепт СВОБОДА, формировавшийся в иных исторических условиях, в отличие от libertas или freedom, по мнению А. Вежбицкой, предполагает «ощущение счастья, вызываемое отсутствием какого-то давления, какого-то «сжатия», каких-то тесных, сдавливающих оков» (ср. употребительное сочетание дышать свободно) [Вежбиц-кая 2001: 235]. Выделенный А. Вежбицкой оценочный компонент («ощущение радости») в русском концепте СВОБОДА при внимательном рассмотрении оказывается не только различающим разнокультурные концепты, но и не случайным, связанным, вероятнее всего, с внутренней формой, исходным значением слова свобода. Однозначного этимологического решения это слово не имеет. Как отмечено в словаре П.Я. Черныха, «не вполне ясное (и только славянское) образование, но, несомненно, от и.-е. корня *se-: *sue-: *suo- (тот же корень в рус. свой, себя, собой)». От одной основы, наряду со *svoboda, образованы ст.-слав. свобьст-во, др.-рус., ц.-слав. собьство 'свойство, существо, общность' [Черных II: 148]. Генетическая связь свой и свобода признается М. Фасмером [Фасмер III:. 582], О.Н. Трубачевым и др. [Трубачев 2002: 464]. Другой вариант этой связи предлагается Г. Хольцером [Holzer 1989], допускающим здесь след взаимодействия праславянского с неизвестным индоевропейским языком, имевшим иное соотношение глухих/звонких смычных, ср. др.-инд. svapati 'сам себе господин', состоящее из корней *svo- 'свой' и *poti- 'господин', которое не может быть напрямую сопоставлено со слав. *svoboda. Славянское *svoboda оказывается по внутренней форме близко англ. freedom. Отличающий их, по наблюдению А. Вежбицкой, оценочный компонент есть следствие особой оценочности и.-е. *se-: *sue-: *suo-, его продолжений в индоевропейских языках (*'своe'/*'собственное' ~ *'хорошо'). И понимание ' быть свободным' как 'быть самим собой' и 'быть среди своих' также не предполагает наличие какого-либо внешнего принуждения (еще один компонент семантики рус. свобода, отмеченный А. Вежбицкой).
Как видим, сопоставление результатов когнитивного анализа лексических средств выражения модальности возможности и необходимости английского языка, полученных Ив Свитсер, и описания структуры разнокультурного концепта СВОБОДА Анны Вежбицкой с историко-этимо-логической интерпретацией (сравнительно-историческим методом) этого языкового материала не показывает каких-то существенных расхождений
в выявленных логико-семантических моделях. Оба приведенных примера анализа семантики «в разных измерениях» свидетельствуют о перспективности интегрирования приемов разных подходов, методов, ее верификационную значимость.
Список литературы
Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов / пер. с фр.; общ. ред. и вступ. ст. Ю.С. Степанова. М., 1995.
Вежбицкая А. Словарный состав как ключ к этнофилософии, истории и политике: «свобода» в латинском, английском, русском и польском языках // Понимание культур через посредство ключевых слов. М., 2001.
Гамкрелидзе Т.В., Иванов Вяч. Вс. Индоевропейский язык и индоевропейцы: в 2 т. Тбилиси, 1984.
Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1-4. 3 изд., репринт. М., 1994.
Трубачев О.Н. Этногенез и культура древнейших славян. Лингвистические исследования. М., 2002.
Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: в 4 т. М., 1964-1973.
Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка. М., 1994. Т. 1-2.
(ЭССЯ) Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд / под ред. О.Н. Трубачева. М., 1974.
Dictionary.com Unabridged (v 1.1). Based on the Random House Unabridged Dictionary, Random House, Inc. 2006. URL: http://dictionary.reference.com.
(EWD) Etymologisches Wörterbuch der Deutschen // W. Pfeifer etc. Bd. 1-2. Berlin, 1993. Bd. 1.
Geeraerts D. Functional Explanations in Di-achronic Semantics // Bossuyt A. (ed.). Functional Explanations in Linguistics. Bruxelles, 1986.
Holzer G. Entlehnungen aus einer bisher unbekannten indoeuropäischen Sprache im Urbaltischen und Urslavischen. Wien, 1989.
Machek V. Etymologicky slovnik jazyka ceskeho a slovenskeho. Praha, 1957.
Sweetser Eve E. From etymologie to pragmat-ics.Metaphorical and cultural aspects of semantic structure. (Cambridge studies in linguistics; 54). Cambridge, 1990 (digital print. 2001).
(W.-H.) Walde A., Hofmann I.B. Lateinisches etymologisches Wörterbuch. Heidelberg, 1939-1954. Bd. 1-2.
L.P. Dronova
FULL GAS TANK AND OPEN GARAGE DOOR OR THE VERIFICATION PROBLEM IN SEMANTIC RECONSTRUCTION
The results of cognitive analysis of lexical units expressing the modality of possibility and necessity in English obtained by Eve Sweetser and the description given by Anna Wierzbicka for the structure of the cross-cultural concept FREEDOM, which were compared with the conclusions of historical and etymological interpretation of this linguistic material, do not show any considerable differences in the detected logico-semantic models. Both given examples of semantic analysis in "different dimensions" evidence that integration of techniques from different approaches and methods has good prospects and significance for verification.
Key words: comparative studies, cognitive linguistics, semantic reconstruction, verification problem.
