CC BY
82КРЫМСКИЙ МИФ И КРЫМСКИЙ ТЕКСТ В РУССКОЙ И МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
УДК 82-3:801.7:003
Н. Ф. Лищенко
КРЫМСКИЙ ТЕКСТ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ: ТОПОСЫ, МОТИВЫ, СЕМИОСФЕРА
В работе исследованы основные черты Крымского регионального текста: особенности ландшафта, известные культурные локусы, литературные образы, репрезентирующие пространство полуострова. Автором проанализированы устойчивые художественные мотивы Крымского текста, доказан их анти-урбанистичес-кий характер.
Ключевые слова: городской текст, топонимика, семиосфера, темпоральность, «знаки» текста.
В роботi до^джено основт риси Кримського регюнального тексту: особли-востi ландшафту, вiдомi культурт локуси, лтературт образи, що репрезентують простiр твострова. Автором проаналiзованi сталi художш мотиви Кримського тексту, доведений гхнш ант^урбатстичний характер.
Ключов1 слова: м^ький текст, топонмка, семюсфера, темпоральтсть, «знаки» тексту.
In the work the basic features of the Crimean regional text are investigated: the peculiarities of the landscape, the famous cultural locuses, literature characters, that represent the space of the peninsula. The steady artistic motives of the Crimean text are analyzed by the author, also their anti-urban feature was proved.
Keywords: urban text, toponimics, semiosphere, temporality, "signs" of the text.
Осваивая окружающее пространство, человек неизбежно придает ему свое, человеческое, измерение - от присвоения элементарных топонимов до формирования сложных образов искусства, в которых это пространство отражается. Так географический объект приобретает символическую форму, порождает особое смысловое поле, некоторый текст. В
© Н. Ф. Лищенко, 2014
нем сочетаются географический, этнографический и эстетический образы региона, и в этом сочетании возможно распознать индивидуальность, своеобразие культурного «лица» отдельного географического пространства.
Наиболее исследованными сегодня являются городские тексты -Петербурга (В. Топоров [1]), Перми (В. Абашев [2]), Москвы (Н. Мед-нис), изучаются региональные тексты крупных географических областей - Сибири (Тюпа [3]), Крыма (А. Люсый [4]). В настоящей работе предпринята попытка проанализировать основные категории Крымского текста (особенности полуострова как географического объекта, его отдельные топосы, мифопоэтику, черты регионального текста как семиотической системы с единой «осевой» идеей) и сопоставить Крымский текст с абстрактной моделью текста города, выявив ряд индивидуальных черт этого региона в общенациональной культурной панораме.
Зарождение и развитие Крымского текста, по мнению первого его систематического исследователя А. Люсого [4, с.15], происходило на основе функционирования в русской литературе особого мифа Тавриды, с одной стороны, и формирования текста-противопоставления Петербургскому городскому тексту, с другой. Отталкиваясь от этого положения и частично пересматривая его, проанализируем географическую основу этого текста - пространство полуострова - в визуальных художественных формах.
Природный ландшафт полуострова достаточно разнообразен, поскольку охватывает несколько геолого-климатических областей: степь, лес, прибрежную полосу, горы. Южная географическая широта, включающая зону субтропиков, вносит элементы особой открытости: для коммуникативных актов используются природные локусы, общение происходит под открытым небом, часто на берегу моря. Застройка полуострова некрупными поселками курортного назначения подчеркивает факт подчинения на его территории человеческого измерения природному, в крайнем выражении - контуру береговой линии, когда удобство и функциональность бухт и пляжей определяет степень развития городской инфраструктуры.
В городском пространстве вертикальный компонент природного происхождения (гора, холм, обрывистый берег реки или моря) визуально уступает вертикали культурного, человеческого происхождения. По справедливому замечанию В. Топорова [1,с.283], в пространстве города (не только Петербурга, но города вообще) именно вертикальное измерение репрезентирует человеческое вмешательство в природный ландшафт,
создавая отчетливый вектор «вырастания», отрыва от земли - высотными домами, башнями, шпилями, даже трубами котельных. Природная вертикаль находит у градостроителей утилитарное значение, она используется для усиления этого визуального впечатления: гора или холм венчаются храмом или дворцом, обрыв преобразуется каскадом террас или спуском (Потемкинская лестница в Одессе), либо используется как естественное укрепление (основа для крепостной стены). То есть в черте города природные возвышенности визуально «продлеваются» человеческой рукой. Природа полуострова имеет собственную, ярко выраженную вертикальную составляющую - Крымские горы. Их отдельные, широко известные, пики (Аюдаг, Карадаг, Чатырдаг) и горные цепи-яйлы (Бабуган, Демерджи) составляют столь мощное по силе визуального воздействия вертикальное измерение, что городские постройки не могут зрительно им противостоять. Горизонтальное, плоскостное измерение, в городском пространстве составляющее природную основу культурного преобразования, формирует (по В. Топорову [1,с.283-285]) категории открытости/замкнутости, прерывности/непрерывности, дальновидимос-ти; в крымском пространстве представлено значительной степной зоной и поверхностью моря, создающими неограниченные перспективы открытости и дальновидения.
Таким образом, пространственные категории выси и дали, разворачивающие перспективу вертикали и видимой плоскости, в крымском варианте так уверенно заданы природой, что культурное преобразование их выглядит незначительным - доминирование природного, естественного компонента в восприятии пространства полуострова очевидно.
Полуостров, как физический географический объект, обладает не-смещаемыми границами, поэтому в историческом контексте не получает потенциальной энергии экспансии, разрастания, присущей обычному городу. Однако территория, значительно превосходящая площадь отдельного мегаполиса, при численности населения, сопоставимой с населением города, предопределяет трудности сообщения между отдельными ло-кусами и, как следствие, черты самостоятельного культурного и исторического развития этих локусов, приводящего к мультикультурности Крымского текста.
В истории и становлении культуры полуострова отчетливо выделяются два географических пути, два вектора, несущих как этническое своеобразие, так и связанные с ними мощные «культурные токи» [5]. Первый из них имеет «сухопутное», континентальное происхождение, и наполняет территорию полуострова энергией бескрайней степи, Дикого Поля.
Крым, благодаря своему географическому положению, служил «ловушкой», тупиком, последним пунктом всякого сухопутного передвижения, что породило особый мотив Крымского текста - мотив восприятия этого пространства как последнего прибежища, конца пути, в негативном отражении - «западни», из которой нельзя выбраться. Литературное воспроизведение такого мотива присуще романам «Солнце мертвых» И. Шмелева, «Медея и ее дети» Л. Улицкой.
Второй путь, наполнявший культурное пространство полуострова семантикой перемен, непостоянства, - путь морских странствий, вектор воздействия на Крым средиземноморской культуры. Это воздействие сформировало в основе культурного субстрата Крымского текста мотив путешествия в чудесную страну, краткосрочного соприкосновения с ее пространством, эквивалентным древней Элладе либо Италии.
Топосы Крыма. Природные топосы полуострова подвергаются значительно более частому художественному отражению, нежели антропогенные, это: море, мысы и бухты, горы, скалы, степь. Морская гладь как видимое выражение беспредельности может использоваться в художественных текстах для символического изображения пространства вообще, пространства как антитезы тесноте. Мотив такого противопоставления отчетливо прослеживается в романе Ю. Домбровского «Факультет ненужных вещей»: все воспоминания о Крыме у главного персонажа романа Зыбина возникают как сны в камере предварительного следствия. Во снах заключенный попадает в открытый мир - царство моря и неба, где локус Крымского побережья выступает эквивалентом вожделенной свободы.
Однако наиболее впечатляющие художественные отражения, несмотря на обычный геологический тип и относительно небольшие параметры высоты, порождают в литературных текстах Крымские горы, включая и знаменитый потухший вулкан («рухнувший готический собор», по М. Волошину). Особую роль горные вершины играют в романе И. Шмелева «Солнце мертвых», где локус жизненного пространства замкнут в кольце моря и горных вершин: Кастель-Бабуган-Чатырдаг-Демерджи. Рассказчик ограничен пиками и цепями гор, словно погружен в кратер вулкана: он в пространственной ловушке. Пики горных вершин, плато и яйлы - это горизонт доступного мира, его стороны света, его границы. Горы в романе удерживают основной миропорядок - смену дня и ночи, череду времен года. Безумный мир, в котором растоптаны законы справедливости и порядка, где царят голод, смерть и звериная жестокость, такой мир
продолжает держаться лишь отдельными над-человеческими категориями: горами, небом и морем, солнцем. Значение таких категорий неизмеримо, огромно; вот почему горы в романе персонифицируются, оживают; они «дышат», «глядят», «хмурятся», «открывают глаза», «улыбаются» [7, с.23,1 28, 252].
Рукотворные топосы полуострова - как следствие их принадлежности к различным культурно-историческим эпохам - отличаются чрезвычайным разнообразием: античное наследие (Херсонес Таврический, Пан-тикапея и Феодосия), следы Византийской империи (пещерные города) и крепости Генуэзского периода (Судакская, Кафа и Чембало в Балаклаве); очаги крымско-татарской культуры (Ханский дворец в Бахчисарае), памятники караимской культуры и центры православия, архитектурные памятники русского периода истории полуострова (дворцы Южнобере-жья, Ласточкино гнездо), севастопольские монументы военных кампаний - Крымской войны 1854-1855гг и Великой Отечественной войны. Представленный спектр культурно-исторических памятников трудно сопоставим с наследием какого-то одного города; это наследие целого региона, оказавшегося в силу географического положения в эпицентре важнейших исторических событий. Однако литературно-художественному переосмыслению эти культурные «узлы» подвергаются значительно реже, чем природные локусы, исключая, возможно, лишь Фонтан слез в Бахчисарае - пушкинский образ обладает столь мощным эстетическим воздействием, что порождает многочисленные вариации и у других авторов. Этот локус - неоспоримый знак культурного поля полуострова.
Яркость и разноцветье добавляет в визуальный образ Крыма растительный мир. Бесспорным лидером в нем является кипарис; это дерево столь часто встречается в художественных текстах и на живописных полотнах с пейзажами полуострова, что уверенно закрепляет за собой статус знака Крымского текста.
Неповторимость, отчетливую индивидуальность Крымскому тексту придает его топонимика. Современные топонимы отражают культурное воздействие на полуостров различных этносов и придают особый ауди-альный колорит культурной сфере региона. Некоторые из них сохраняют греческое происхождение (Таврика, Херсонес, Феодосия, Ай-Петри, Форос), многие - славянское, но значительно больший след в топонимии края оставил тюркский этнический элемент. Крымские пейзажи привычно воспринимаются с тюркскими морфемами в топонимах: Кая - скала (Куш-Кая, Сары-Кая, Ак-Кая, Бурун-Кая), Даг - гора (Чатыр-Даг, Эчки-Даг, Аю-Даг, Кара-Даг), Коба - пещера (Фатьма-Коба, Шайтан-Коба, Шан-
Коба, Кызыл-Коба, Киик-Коба, Мурзак-Коба), Су - вода (Учан-Су, Сары-Су, Чурук-Су). Такая звуковая «тональность» регионального текста погружает реципиента в атмосферу восточной сказки с соответствующими ей поэтикой и мотивами.
При анализе любого регионального текста как целостной системы необходимо учитывать целый ряд отсылок к историческим, литературным и энциклопедическим сведениям, которые «вписывают» данную систему во вне-текстовое культурное пространство и выявляют связи ее фрагментов между собой. В литературных текстах эти отсылки и коннотации формируют определенные мотивы, устойчивые смыслы, повторяющиеся сюжеты. Следующие мотивы, на наш взгляд, можно назвать характерными для Крымского текста:
1. Античная память.
Исторический факт соприкосновения территории полуострова с античной культурой породил восприятие Тавриды - в качестве метонимической проекции - как пространства Древней Греции или Италии («Доселе грезят берега мои / Смоленые ахейские ладьи», М. Волошин). Стоит отметить, что Крымский полуостров - единственная область Российской империи и последующих государственных образований, его включающих, с достоверным историческим присутствием очагов древнегреческой и римской цивилизации. Образ Италии является не столько конкретной историко-географической реалией, сколько знаком особого художественного пространства с вечно голубым небом, лаврами и кипарисами [4, с.127]. Восприятие полуострова как «заместителя Италии» - основа Таврической мифологемы Крымского текста.
2. Крым как место паломничества, бегства, укрытия.
Перемещение персонажа, смена им окружающей обстановки служит
достаточно частым литературным приемом, который позволяет вступить на путь духовного восхождения и преображения. Пространство полуострова - универсальный топос для достижения подобной художественной цели. В Крым литературные персонажи «сбегают» от нерешенных проблем, из больших городов, от несчастной любви и от себя самих, рассчитывая на исцеление в окружении удивительной по красоте природы. Художественное пространство Крыма, таким образом, противопоставляется пространству большого города (чаще всего Петербурга или Москвы). Подобный мотив - скрыться от сложной, запутанной жизни в большом городе и погрузиться в мир чистой, яркой крымской природы для поиска собственного «я» - движет целым рядом литературных персонажей: в Крым стремятся племянники Медеи («Медея и ее дети», Л. Улиц-
кая); в Крым из Москвы уезжает рассказчик повести «Белый домик» А. Иличевского; сбежавшая в Крым российская интеллигенция составляет основу антиутопического общества в романе «Остров Крым» В. Аксенова и влачит голодное существование в романах «Солнце мертвых» И. Шмелева и «В тупике» В. Вересаева. Так мотив бегства в Крым претерпевает различные вариации, но устойчиво сохраняет актуальность в литературных произведениях ХХ века.
3. Локус любви.
Традиция романтической встречи, изменяющей жизнь персонажа, восходит к сюжету чеховской «Дамы с собачкой» (1898). Не курортный роман, а встреча с настоящей любовью - так можно обозначить этот устойчивый литературный мотив, многократно разыгрывающийся в пространстве полуострова. Общее впечатление чистоты и естественности, порожденное природной составляющей крымского ландшафта, рождает, в свою очередь, позывы к настоящим, глубоким чувствам. Способствует этому и особая темпоральность крымской жизни: неспешная, вдумчивая, размеренная. Хронотоп Крыма отличается особым временным течением из-за глубокой взаимосвязи пространственных категорий с «большим» историческим временем, простирающимся вплоть до древней Эллады. Кроме того, Крымской темпоральности присуща «курортная» составляющая, замедляющая временной поток, создающая эффект «остановки», разрыва. Такая темпоральность предрасполагает к проникновенному, вдумчивому погружению как в себя, так и в другого человека, что может приводить к искренней, близкой привязанности, глубокой настоящей любви. И действительно, романтическая встреча в Крыму озаряет светом истинной любви целый ряд литературных персонажей: Зыбин влюбляется в Полину («Факультет ненужных вещей» Ю. Домбровского), Георгий - в Нору, а Маша - в Бутонова («Медея и ее дети» Л. Улицкой), рассказчик - в таинственную обезображенную незнакомку («Ай-Петри» А. Иличевского).
Мифопоэтика Крымского текста. По утверждению А. Люсого [4, с. 15, 160], в основе Крымского текста лежат два мифа, условно названные исследователем Таврическим и Киммерийским. Первый основан С. Бобровым, К. Батюшковым, А. Пушкиным. Особенностями созданного литературного мифа являются представления о Тавриде как о некоем райском уголке с удивительной природой, о романтическом крае со всеми атрибутами, необходимыми для счастья: бескрайним морем, безоблачным небом, живописными горами. М. Волошин иронизирует над таким
образом полуострова: «Отношение русских ... к Крыму было отношением туристов, просматривающих прославленные своей живописностью места. Этот тон был дан Пушкиным, и после него в течение целого столетия поэты и живописцы видели в Крыму только: «Волшебный край — очей отрада». И ничего более. Таковы все русские стихи и картины, написанные за XIX век» [5]. Таким образом, Таврический миф рисует несколько «рекламный» образ полуострова как пространства, привлекательного для странствия и туризма.
И только в начале ХХ века возникло альтернативное представление о Крыме, анти-Таврическая мифологема, автором которой выступил М. Волошин. А. Люсый называет внешними источниками Киммерийского мифа Петербургский, Московский и Парижский тексты, как наиболее близкие для автора новой мифологемы [4, с. 163]. Нам кажется неубедительной такая версия возникновения Киммерийской мифологемы. Рождение и развитие Таврического мифа питалось энергией «отталкивания» от Петербургского текста (как текста крупного города), в основе которого лежит принцип конфликтного противостояния природного и культурного начал. Не противостояние человеческого измерения и природного ландшафта, а подчинение и органичное врастание культурной составляющей в пространство полуострова: этот семантический принцип Таврического мифа использован - осознанно или бессознательно - всеми его творцами. Этот принцип анти-урбанистичен по своей сути, и Киммерийская мифологема ничего нового не могла к нему добавить. Рождению другого мифа в границах того же географического поля способствовала энергия противостояния уже развитому Таврическому мифу, поскольку основой Волошинского восприятия Крыма был не туристический, внешний взгляд на пространство полуострова, а взгляд изнутри, с позиции жителя этой земли. Эпицентром возникновения новой мифологемы послужил Дом поэта в Коктебеле, что стало символичным выражением основной идеи нео-мифа: Крым как дом.
Для многочисленных творцов Таврического мифа и основателей Крымского текста полуостров не являлся домом. Он пропагандировался как место, соблазнительное для путешественника, и вполне отчетливо нес следующие художественные маркеры: «златой предел», «счастливый край», «ясные, как радость, небеса» (А. Пушкин). Поскольку полуостров рисовался в идиллических тонах, как локус, предназначенный для светлого, безоблачного существования, постольку в хронотопе Таврического мифа был зафиксирован один временной промежуток - летний, курортный, сезон отпуска и путешествий. Зима в Таврической ми-
фологеме игнорировалась: «Где на холмы под лавровые своды/Не смеют лечь угрюмые снега» (А. Пушкин, «Таврида. 1821 год»).
Дом - это место, где переживают зиму. Взгляд на пространство Крыма во вне-курортное время, созерцание гор и степей вне сусальных парков Южнобережья, изучение ландшафта полуострова подошвами ног, с узловатым волошинским посохом, и выплескивание впечатлений в слове и красках - такое глубокое вчувствование в крымскую землю стало основой Киммерийской мифологемы. Благодаря иному визуальному фокусу Крымский текст в ХХ веке обогатился яркими художественными примерами, где Крым является домом: таковы «Солнце мертвых» И. Шмелева, «Медея и ее дети» Л. Улицкой.
Крымский текст как семиосфера. Природные и рукотворные то-посы, памятники истории и архитектуры, исторические и литературные персонажи и события могут стать «знаками» регионального текста, если они приобретают статус неизменных атрибутов, маркеров данного региона. Именно такие знаки придают культурному «лицу» региона индивидуальные черты, создают его целостный смысловой образ, дают возможность реципиенту безошибочно идентифицировать определенный региональный текст.
Несмотря на значительную разнородность, знаками крымского текста можно назвать следующие пространственные объекты и явления:
- «природные» локусы полуострова: бухты, мысы, горы и скалы, отмеченные в географическом и культурном поле преимущественно тюркскими наименованиями;
- распространенные виды крымской флоры: кипарис, миндаль, степные мак и полынь;
- архитектурные памятники: Генуэзские крепости, Ханский дворец, Ласточкино гнездо;
- стойкие художественные образы, семиотизировавшие отдельные полуостровные топосы и превратившие их в своеобразные символы Крымского текста: Бахчисарайский фонтан, Дом поэта в Коктебеле.
Несмотря на разнородное происхождение и часто косвенную связь с пространственным локусом, эти элементы приобретают единый статус -статус знака - в семиосфере региона. Их объединяет признак принадлежности к пространству полуострова, и этот признак позволяет идентифицировать каждый из этих фрагментов как «крымский», независимо от его природы и происхождения.
Выводы. Вышесказанное помогает сформулировать основную идею Крымского текста. Выросший из Таврической мифологемы как антитезы Петербургского мифа, культурный текст полуострова изначально формировался как анти-урбанистическое семиотическое пространство. Литературно-художественный образ Крыма концентрировался вокруг естественно-природной доминанты, опирался на подчиненное положение человеческого измерения в знаковом поле полуострова. Художественные тексты ХХ столетия, освоив дополнительно символику Киммерийского мифа, только утвердили эту центральную идею семиосферы полуострова: поэтика Крымской земли - это пример гео-поэтического восприятия пространства, противоположного урбо-поэтическому его восприятию. «Осевой» идеей Крымского текста можно назвать идею презентации такого пространства-времени, в котором можно осуществить некоторую онтологическую «перезагрузку»: благодаря временной остановке в удивительно красивом, естественно-природном локусе со следами присутствия «большой» Истории, каждый получает возможность переосмыслить себя, привычные ценности, порой - найти нового спутника жизни. Как демонстрирует большинство художественных субтекстов, пространство Крыма обладает способностью генерировать некий судьбоносный стоп-кадр, вызывающий рефлекторное преображение персонажа и возрождение личности для нового отрезка жизненного пути.
Список использованных источников
1. Топоров В.Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» / В. Н. Топоров. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического. - М.: Издательская группа «Прогресс» - «Культура», 1995. - С. 259-367.
2. Абашев В.В. Пермь как текст. Пермь в русской культуре и литературе ХХ века. - Пермь: Издательство Пермского университета, 2000.
3. Тюпа В.И. Анализ художественного текста. - М.: Издательский центр «Академия», 2009. - С. 254-264.
4. Люсый А.П. Крымский текст в русской литературе. - СПб: Але-тейя, 2003. - 315 с.
5. Волошин М. Культура, искусство, памятники Крыма/ см. электронный ресурс: http://www.kirimtatar.com/Story/voloshin.html.
6. Мурзаев Э.М. Тюркские географические названия. - М.: Восточная литература, 1996. - 252с.
7. Шмелев И.С. Солнце мертвых. - М.: Даръ, 2005. - 352 с.
8. Домбровский Ю. Факультет ненужных вещей. - Хабаровск: Хабаровское книжное издательство, 1990. - 526 с.
