CC BY
93КРЫМСКИЙ МИФ И КРЫМСКИЙ ТЕКСТ В РУССКОЙ И МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
УДК 821.161.1:82-43
С. О. Курьянов
КРЫМСКИЙ ТЕКСТ КАК ЛИТЕРАТУРОВЕДЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН
В статье рассматриваются различные взгляды на Крымский текст как топический сверхтекст. Данное понятие сравнивается с понятиями геопоэтики и геокритики. Показываются пути его формирования.
Ключевые слова: Крымский текст, геопоэтика, геокритика, хронотоп, Крымский миф.
У статтi розглядаються рiзнi погляди на Кримський текст як топический надтекст. Дане поняття порiвнюeться з поняттями геопоетики i геокритики. Показуються шляхи його формування.
Ключов1 слова: Кримський текст, геопоетика, геокритика, хронотоп, Кримський мiф.
This article discusses the different views on the Crimean text as topical hypertext. This concept is compared with the concepts geopoetics and geo criticism. Showing the way of its formation.
Keywords: Crimean text geopoetics, geocriticism, chronotope, Crimean myth.
Термин Крымский текст, появившийся после книг А. П. Люсого [6; 7], явился своеобразной реакцией на работы В. Н. Топорова, и особенно на его книгу «Петербургский текст русской литературы» [11], где впервые был описан особый вид связанного с петербургскими реалиями текста и разработаны критерии его выделения в художественной литературе. Термин этот окончательно вошел в научное сознание благодаря публикациям и диссертационным исследованиям крымских, украинских и российских филологов - Е. К. Беспаловой, М. П. Билык, И. М. Богоявленской, Р. М. Горюновой, Н. А. Ищенко, В. П. Казарина, О. Л. Калашниковой, Н. А. Кобзева, С. С. Минчика, М. А. Новиковой, В. В. Орехова, Л. А. Ореховой и др.
© С. О. Курьянов, 2014
176
Сегодня множатся труды по топическим (локальным, региональным) текстам. Выявлены и разрабатываются Пермский, Венецианский, Московский, Лондонский, Флорентийский и множество других текстов.
В Санкт-Петербурге, в Институте русской литературы (Пушкинский Дом) РАН в 2006 году была проведена Международная научная конференция «Крымский текст в русской культуре», значение которой сохраняется и сегодня. В 2008 году были опубликованы ее материалы [3]. При этом они, и программа конференции показали, что ученое собрание более ставило проблемы, нежели решало их. В богатых примерами и разнообразных по научным подходам статьях заметна одна особенность: участники как бы договорились о том, что Крымский текст существует, и они понимают, что это такое; но более или менее внятной формулировки или хотя бы описательного пояснения, что такое Крымский текст, никто не высказал.
Касались самых разных сторон феномена Крыма: рассматривали связи крымской земли с античными сюжетами и мотивами (М. Н. Виролай-нен), Византией и византийскими традициями, проявившимися в русской культуре (О. Буренина, О. М. Гончарова), в связи с Корсунской легендой говорили о традициях древнерусской литературы в духовных произведениях С. Н. Булгакова (Е. В. Кардаш), прослеживали влияние Крыма на творчество и мироотношение А. С. Пушкина (Э. И. Худошина, О. С. Муравьев, В. А. Кошелев), В. А. Жуковского и Н. Г. Чернецова (Л. Е. Мисайлиди), Н. В. Гоголя (Е. Е. Дмитриева) и др.; затрагивали проблемы культуры, литературы, истории, геополитики и т.п.
Но единственная тогда попытка прояснить, что же такое Крымский текст русской литературы (шире - культуры), была предпринята в статье М. В. Строганова, который резонно заметил, что «понятие крымский текст ввел в научный оборот А. П. Люсый. Но ответа на вопрос о специфике этого пространства как локального он не дал» [10, с. 72]. Симптоматично само построение фразы «понятие ввел» - «но ответа о специфике пространства не дал». Ученый, уходя от необходимости формулировать дефиницию понятия, перевел разговор в иную плоскость, попытавшись объяснить специфику пространства как локального, и оказался в плену культурологических, а не филологических представлений о региональном (локальном) тексте.
Проблема Крымского текста не первый год является предметом изучения на Международном симпозиуме «Русский вектор в мировой литературе: крымский контекст», проводимого ежегодно в Крыму, а также в работах целого ряда крымских ученых, так или иначе затрагивающих
его. Но и здесь в подходах к Крымскому тексту единодушия не усматривается.
Более того, если в этих работах и рассматривался Крымский текст, то понимание того, что он есть и чем может быть, сформулировано не было.
Цель данной статьи - дать понятие Крымского текста как литературоведческого феномена.
Крым - понятие прежде всего географическое. Крымский текст -топический сверхтекст. Поэтому на первое место в нем выходят пространственные параметры. Не случайно в связи с топическим сверхтекстами в литературоведении родились понятия геопоэтика и геокритика.
«Термш "геопоетика", - пишет Вера Романышин, - увiв Кеннет Уайт, котрий визначае це явище як "вивчення iнтелекIуальних i чуттевих зв'язюв мiж людиною й Землею з метою створення гармоншного культурного простору". Далi учений глибше розважае над суттю геопоетики: "Я запи-тував себе, яка тема могла б бути сьогодш головною для нашого свiту? Менi здалося очевидним, що це наш зв'язок з Землею, з планетою. Це i е "гео". Екологiя? Так, але не тальки вона. 1деться не лише про те, щоб зберегти природнi простори, а й про те, щоб встановити (зафшсувати в мющ) контакт, зв'язок, виразити його: питання експресп (мови) фунда-ментальне. Це все скеровуе нас до поези, до поетики. <.. .> У словi "геопоетика" закодована вдея про те, що можна зафшсувати фiлософiю, по-еднати крашу й фшософто, природу i культуру"» [8, с. 247].
Геокритика основана на идеях современных исследований в области «литературных (фиктивных) пространств», которые рассматриваются в трудах Бертрана Вестфаля [см.: 14]. Она направлена «на изучение связей между текстами и реальным конкретным местом, при этом внимание сосредотачивается не на индивидуальном авторском подходе к определенному локусу, а на самом локусе, который в ходе времени обрастает разными текстами, представляющими разные точки зрения и создающими в совокупности некую гетерогенную репрезентацию места» [2, с. 17].
Как заметно, термин геокритика по сути есть синоним топическому сверхтексту. Что же касается геопоэтики, то самих ее российских создателей мучает главный вопрос: «является ли геопоэтика на самом деле наукой или все-таки искусством»? [9]. Что касается Кеннета Уайта, то он пишет эссе, более размышляя над проблемой, чем решая или хотя бы описывая ее и вовсе не обнаруживая присущие данному явлению свойства. Однако, на наш взгляд, интересы и утверждения создателей и исследователей геопоэтики также вполне совпадают с утверждениями исследователей топического сверхтекста.
Топический сверхтекст напрямую связан с бахтинским понятием хронотопа. Однако когда М. М. Бахтин писал о хронотопе, он, как это заметно из текста работы, обращал внимание прежде всего на время, а не на пространство (о чем говорит и само название исследования «Формы времени и хронотопа в романе»), хотя эта диалектическая связь пространства и времени всегда и во всем в его работе присутствует. Да и сам термин хронотоп сконструирован таким образом, что становится заметным, что время имеет и для художника, и для исследователя первенствующее значение. Сами примеры хронотопов, проанализированные М. М. Бахтиным для иллюстрации своих суждений, прежде всего имеют временные характеристики. Так, описанные хронотоп встречи, хронотоп дороги обладают прежде всего и преимущественно временными характеристиками. Но и те явления, которые, казалось бы, должны характеризоваться прежде всего пространственно - «замок», «гостиная-салон», «провинциальный городок» - характеризуются автором с точки зрения времени, а не пространства.
Поэтому и значение хронотопа для романа ученый определяет в первую очередь следующим образом: «Прежде всего, очевидно их сюжетное значение. Они являются организационными центрами основных сюжетных событий романа. В хронотопе завязываются и развязываются сюжетные узлы» [1, с. 495]. То есть сам процесс завязки, развития действия и развязки конфликта в художественном произведении безусловно связан прежде всего временными характеристиками, а никак не с пространственными, хотя и художественное время, и художественное пространство находятся в диалектическом единстве и друг без друга не проявляются.
Поэтому В. Е. Хализев, замечая, что в литературном художественном произведении важны «и пространственные представления», тем не менее утверждает, что «в отличие от того, что присуще скульптуре и живописи, здесь они не имеют непосредственной чувственной достоверности, материальной плотности и наглядности, остаются косвенными и воспринимаются ассоциативно» [13, с. 212-213] (выделено нами. - С. К). И добавляет, утверждая по сути первенственное значение временного фактора для литературы: «Литературные произведения пронизаны временными и пространственными представлениями бесконечно многообразными и глубоко значимыми. Здесь наличествуют образы времени биографического (детство, юность, зрелость, старость), исторического (характеристики смены эпох и поколений, крупных событий в жизни общества), космического (представление о вечности и вселенской истории), календар-
ного (смена времен года, будней и праздников), суточного (день и ночь, утро и вечер), а также представления о движении и неподвижности, о соотнесенности прошлого, настоящего, будущего» [13, с. 213].
Отмечая тем не менее важность пространственных характеристик в литературе, В. Е. Хализев опирается на Ю. М. Лотмана. По словам Ю. М. Лотмана, утверждает он, «язык пространственных представлений» в литературном творчестве «принадлежит к первичным и основным». Обратившись к творчеству Н. В. Гоголя, ученый охарактеризовал художественную значимость пространственных границ, направленного пространства, пространства бытового и фантастического, замкнутого и открытого. Лотман утверждал, что основу образности «Божественной комедии» Данте составляют представления о верхе и низе как универсальных началах миропорядка, на фоне которого осуществляется движение главного героя; что в романе М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита», где столь важен мотив дома, «пространственный язык» использован для выражения «непространственных понятий» [5, с. 447, 431].
Д. Фрэнк в статье «Пространственная форма в современной литературе» указывает на то, что в современной ему литературе (речь идет о литературной ситуации 1930-1940-х годов) расширяется понимание природы литературного текста. Литературе свойственна передача временной последовательности, но в определенные периоды своего развития она стремится выйти за отведенные ей пределы выразительности, пытается обрести пространственную форму, что, соответственно, требует и новой стратегии восприятия текста. Говоря о М. Прусте, автор замечает специфические для писателя процессы, когда в его романах происходит как бы «исчезновение времени» и тогда пространственная сторона произведения начинает превалировать над временной: «Пруст понял: чтобы почувствовать движение времени, необходимо подняться над ним и охватить прошлое и будущее в единый миг, который он называл "чистым временем". Но "чистое время", очевидно, уже совсем не время как таковое, оно адекватно процессу восприятия в определенный момент времени, иначе говоря, оно - пространство. Эпизодически-фрагментарно, наплывами изображая героев, Пруст заставляет читателя рассеянные по роману образы действующих лиц сопоставлять в пространстве, одновременно, так, чтобы ощущение движения времени передавалось ему непосредственно» [12, с. 321]. Поэтому, заключает исследователь, прошлое и настоящее в подобных произведениях «предстают в пространстве как замкнутое вневременное единство, в котором несмотря на внешние различия между ними стерто всякое ощущение исторической последователь-
но
ности самим актом совмещения. Образ объективной истории, которым гордился человек нового времени и который он столь тщательно культивировал начиная с эпохи Возрождения, трансформируется у этих авторов в мифическое представление, в котором действия и события определенной эпохи являются воплощением вечных первообразов. Эти первообразы созданы путем превращения временного мира истории во вневременной мир мифа; и этот вневременной мир мифа определяет общее содержание современной литературы и соответствующее ему эстетическое воплощение - пространственную форму» [12, с. 334].
О насущности пространственных представлений для литературы, а также и для понимания литературных явлений свидетельствует и современное активное обращение ученых к топическим сверхтекстам.
Крымский текст, конечно, понятие хронотопическое. Но с акцентом на пространственной составляющей. Он появляется там и тогда, где и когда не столько в сознании автора, сколько в воспринимающем сознании возникают пространственные представления, связанные с Крымом, причем именно такие, о которых писал Д. Фрэнк. Происходит соединение прошлого и настоящего (а то еще и будущего) и существует, благодаря топосу, в нерасторжимом единстве.
В работе В. В. Курьяновой о Крымском тексте в творчестве Л. Н. Толстого впервые предпринята попытка дефиниции понятия Крымский текст: «.. .под Крымским текстом в литературе мы понимаем семантически связанную с Крымом систему представлений о человеке и мире, которая отражает неповторимость крымской земли, является ее знаковой манифестацией и закреплена в произведениях писателя (писателей). Крымский текст формируется в определенный историко-культурный период под влиянием событий, мифологем и архетипов, специфических для Крыма. Он воспринимается обязательно и только с помощью единого интерпретирующего кода, который присущ писателю и читателю (зрителю, слушателю) как субъектам одного историко-литературного и социокультурного процесса» [4, с. 5].
Поэтому в формировании Крымского текста именно Крымский миф выступает цементирующим началом для объединения в нем крымских мотивов, образов и тем. Он есть то неизменное, на чем могут держаться разнообразные и разножанровые варианты обращений художников к крымским реалиям: от ничтожного до великого.
Чисто структурно (хотя говорить об этом приходится с известной мерой условности) Крымский текст рождается в тот момент, когда разрозненные элементы текста, так или иначе соотносимые с Крымом, пере-
обходимых элементов в различные художественные структуры, имеющиеся в произведении (произведениях). При этом они могут оставаться мотивами, образами, формировать тему произведения или не формировать ее, но всегда нести в себе мифологическую основу, причем не связанную только с одним каким-либо инвариантом Крымского мифа, но со многими (это то, что В. В. Курьянова называет «события, мифологемы и архетипы, специфические для Крыма»). Права исследовательница и в том, что «Крымский текст формируется в определенный историко-культурный период», поскольку в основе появления данного сверхтекста лежит неподдельный, многосторонний и, может быть, всеобщий интерес в России к Крыму, вовсе не имевший литературного происхождения. Этот интерес был связан с завоеванием Крыма Россией в 1783 году, что породило определенный эмоциональный фон в обществе, и на это, естественно, отреагировала литература. И в дальнейшем именно литература становится тем катализатором, который способствовал постоянному интересу к Крыму в общественном сознании. Однако уже в середине XIX столетия, в период Крымской войны (1854-1855), интерес к Крыму возник с новой силой и тут же был подхвачен русскими писателями. Так, взаимодействуя, исторические события и литературная ситуация формировали ту историко-культурную среду, которая способствовала формированию Крымского текста.
Восприятие Крымского текста, как верно подметила В. В. Курьянова, невозможно без «единого интерпретирующего кода, который присущ писателю и читателю (зрителю, слушателю) как субъектам одного историко-литературного и социокультурного процесса».
И очень важным представляется утверждение исследовательницы, что крымский текст - это «семантически связанная с Крымом система представлений о человеке и мире, которая отражает неповторимость крымской земли, является ее знаковой манифестацией и закреплена в произведениях писателя (писателей)» [4, с. 5]. В этой формулировке едва ли не самым главным является утверждение о связи Крыма с представлением о человеке и мире. Мы убеждены, что Крымский текст выходит за рамки простого представления о Крыме (хотя бы и в константных мифологических формах, свойственных любому воспринимающему сознанию, имеющему сведения о русской культуре) и начинает проявляться лишь тогда, когда выходит за рамки узкокрымского интереса. И в этом смысле прав А. П. Люсый, говоривший о Крымском тексте как о южном полюсе Петербургского текста [см.: 7, с. 8-10 и след.]. Такое представление хо-
рошо показывает широту рамок Крымского текста. Но, на наш взгляд, здесь не достаточно просто говорить о полюсной схеме, которая хороша для яркой иллюстрации, но упрощает ситуацию. Просто Крымский текст шире Крыма и его реалий, шире географических реалий. Когда в произведении, так или иначе характеризующем Крым, крымские реалии (та самая, по В. В. Курьяновой, «неповторимость крымской земли») начинают переплетаться с извечными человеческими ценностями, отраженными в художественном произведении в соответствии с потребностями эпохи, метода, стиля или своеобразной литературной моды, рождается Крымский текст. То есть речь в произведении может идти о любви, смерти, подвиге, чести; это может быть реалистическое или романтическое, модернистское или постмодернистское произведение и даже произведение в жанре фэнтези с плохо определяемой принадлежностью к тому или иному творческому методу, - но если в его контексте присутствует «вкрапление» того или иного инварианта Крымского мифа, а то и нескольких инвариантов сразу - перед нами Крымский текст. Поскольку одна мифологема «тянет» за собой другую, исподволь в воспринимающем сознании рождаются константные представления, которые теснейшим образом связаны с повседневностью, запечатленной в литературном художественном произведении.
Чем больше крымских реалий, тем большее количество мифологем они вызывают и вновь создают. Поэтому явленность Крымского текста в таких произведениях бульшая. Но когда творится сверхтекст, даже мельчайшие детали, обозначенные в том или ином произведении, отобранном исследователем, собирающим сверхтекст, могут сыграть решающую роль в выявлении свойств Крымского текста.
Выводы. Крым - понятие прежде всего географическое. Крымский текст - топический сверхтекст. На первое место в нем выходят пространственные параметры. Поэтому Крымский текст понятие хронотопичес-кое, но с акцентом на пространственной составляющей. Он появляется там и тогда, где и когда не столько в сознании автора, сколько в воспринимающем сознании возникают пространственные представления, связанные с Крымом.
Несмотря на многочисленные работы А. П. Люсого по Крымскому тексту, первая попытка концептуально прояснить, что такое Крымский текст как явление русской литературы, была предпринята в статье М. В. Строганова. В работе В. В. Курьяновой о Крымском тексте в творчестве Л. Н. Толстого впервые дана дефиниция понятия Крымский текст.
В формировании Крымского текста цементирующим началом для
объединения в нем крымских мотивов, образов и тем выступает Крымский миф. Он есть то неизменное, на чем могут держаться разнообразные и разножанровые варианты обращений художников к крымским реалиям. Крымский текст рождается в тот момент, когда разрозненные элементы текста, так или иначе соотносимые с Крымом, перестают иметь самостоятельное значение и начинают входит в качестве необходимых элементов в различные художественные структуры, имеющиеся в произведении (произведениях).
Крымский текст выходит за рамки простого представления о Крыме (хотя бы и в константных мифологических формах, свойственных любому воспринимающему сознанию, имеющему сведения о русской культуре) и начинает проявляться лишь тогда, когда выходит за рамки узкокрымского интереса. Если в контексте литературного художественного произведения присутствуют «вкрапления» того или иного инварианта Крымского мифа или нескольких инвариантов сразу - перед нами Крымский текст. Поскольку одна мифологема «тянет» за собой другую. Исподволь в воспринимающем сознании рождаются константные представления о Крыме, но не сами по себе, а теснейшим образом связанные с различными сторонами действительности, запечатленной в произведении.
Список использованных источников
1. Бахтин, М. М. Формы времени и хронотопа в романе : Очерки по исторической поэтике [Текст] / М. М. Бахтин // Бахтин, М. М. Собрание сочинений : [В 7 тт.]. - М.: Языки славянских культур, 1997-2012. - Т. 3: Теория романа (1930-1961 гг.) / Ред. тома: С. Г. Бочаров, В. В. Кожинов. - 2012. - С. 341-503.
2. Видугирите, Инга «Вильна» Константина Бальмонта : русский голос в вильнюсском тексте литовской литературы [Текст] / Инга Видуги-рите // Literatш-a. - 2011. - № 53(2). - S. 17-24.
3. Крымский текст в русской культуре [Текст] : Материалы международной научной конференции. Санкт-Петербург, 4-6 сентября 2006 г. / Под ред. Н. Букс, М. Н. Виролайнен. - СПб. : [Б. и.], 2008. - 250 с.
4. Курьянова, В. В. Крымский текст в творчестве Л. Н. Толстого [Текст]: Дисс. ... канд. филол. наук: 10.01.02 Русская литература / В. В. Курьянова. - Симферополь, 2013. - 241 с.
5. Лотман, Ю. М. Избранные статьи [Текст] : в 3 т. - Таллинн : Александра, 1992. - Т. 1 Статьи по семиотике и типологии культуры. - 450 с.
6. Люсый, А. П. Крымский текст в русской литературе [Текст] / А. П. Люсый. - СПб. : Алетейя, 2003. - 314 с.
7. Люсый, А. П. Наследие Крыма: теософия, текстуальность, идентичность [Текст] / А. П. Люсый. - М. : Русский импульс, 2007. - 240 с.
8. Романишин, Bipa. Геопоетика як художня топографiя та теоретична рефлекая над лггературним часопростором [Текст] / Bipa Романишин // Проблеми гумаштарних наук. Фiлологiя. - Вип. 28. - 2011. - С. 241-252.
9. Сид, Игорь. Основной вопрос геопоэтики [Электронный ресурс] : Доклад / Игорь Сид и группа «Полуостров» // «От геополитики - к геопоэтике» : Первая конференция по геопоэтике : Москва, Крымский клуб (Крымский геопоэтический клуб), 24.04.96 г. - Режим доступа: http:// liter.net/geopoetics/penin.html (дата последнего обращения : 10.08.2014).
10. Строганов, М. В. «Мифологические предания счастливее для меня воспоминаний исторических...» (И не только Пушкин) [Текст] / М. В. Строганов // Крымский текст в русской культуре : Материалы международной научной конференции. 4-6 сентября 2006 г. / Под ред. Н. Букс, М. Н. Виролайнен. - СПб. : Изд-во Пушкинского Дома, 2008. - 250 с. - С.
11. Топоров, В. Н. Петербургский текст русской литературы [Текст] : Избранные труды / В. Н. Топоров. - СПб. : «Искусство-СПБ», 2003. -
12. Фрэнк, Д. Пространственная форма в современной литературе [Текст] / Д. Фрэнк // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX-XX вв. : Трактаты, статьи, эссе / Ред. Г К. Косиков. - М. : Изд-во МГУ, 1987. - С. 312-334.
13. Хализев В. Е. Теория литературы [Текст] : Учебник / В. Е. Хали-зев. - М. : Высшая школа, 2002. - 438 с.
14. Westphal, Bertrand. La Géocritique, Réel, Fiction, Espace [Text] / Bertrand Westphal. - Paris : Éditions de Minuit, 2007. - 304 p.
72-88.
616 с.
