CC BY
234
Вестник Волжского университета имени В.Н. Татищева № 3 (16) 2014
УДК: 821.1611(09)
ББК: 83.3(2=Рус)5-1
Дмитриева У.М.
КРЫМСКАЯ ТЕМА У ПОЭТОВ ПУШКИНСКОГО ВРЕМЕНИ (А.Н. МУРАВЬЕВ, В.И. ТУМАНСКИЙ, В.Г. ТЕПЛЯКОВ)
Dmitrieva U.M.
THE POETS' CRIMEAN THEME OF PUSHKIN TIME (А-N. MURAV'OV, V.I. TUMANSKIY, V.G. TEPLYAKOV)
Ключевые слова: русская поэзия XIX в., крымский текст, таврический миф, поэты пушкинской поры, А.С. Пушкин, А.Н. Муравьев, В.И. Туманский, В.Г. Тепляков.
Keywords: russian poetry of XIX century,crimean text, taurian myth, poets of Pushkin time, A.S. Pushkin, A.N. Murav'ov, V.I. Tumanskiy, V.G. Teplyakov.
Аннотация: в статье представлен анализ теоретических источников, посвященных крымской теме в русской литературе, а также результаты мотивного и интертекстуального анализа текстов поэтов пушкинской поры, репрезентирующих крымскую тему. Статья дополняет характеристику художественных текстов, образующих крымский текст и рассматривает таврический миф как его содержательную сторону.
Abstract: the articlepresents an analysis of theoretical sources, devoted to crimean theme of russian literature, results of motivic and intertextual analysis of poets' texts of Pushkin time, representing Crimean theme. This article adds the fiction texts'characteristic, forming a crimean text, and considers the taurian myth as an its content.
Современное литературоведение обнаруживает тенденцию к исследованию различных «гипертекстовых» образований, тематически связанных с определенным топосом. Эта традиция началась с открытия В.Н. Топоровым «сверхнасыщенной реальности» петербургского пространства и его репрезентации в русской литературе1. «Тотальная текстуализация пространства»2 коснулась и крымской темы в русской литературе. При этом содержательной стороной крымского текста выступил таврический миф. А.П. Люсый характеризует его «генеалогию»: «Петербургский текст был порожден Петербургским мифом, Крымский текст -мифом Тавриды. Последний стал южным полюсом петербургского литературного
Топоров, В.Н. Петербургский текст русской литературы: Избранный труды. - СПб., 2003.
2 Строганов, М.В. «Мифологические предания счастливее для меня воспоминаний исторических...» (и не только Пушкин) // Крымский текст в русской культуре: материалы международной научной конференции. Санкт-Петербург, 4-6 сентября 2006 г. - СПб., 2008. - С. 72.
мифа. Отраженная в литературе Петербургская мифология. прямо или опосредованно оказалась одной из важнейших составляющих первичного языка крымского текста в процессе его рождения и генезиса»3. Интерпретируя крымский текст как «южный полюс» петербургского, исследователь
демонстрирует возможность увидеть общность их семантики. Следовательно, антиномия в понимании Петербурга как «парадиза» и как источника гибели для России, как проявление «бесчеловечности» и «человечности» в какой-то мере может быть применена при осмыслении Тавриды, хотя бы на уровне совмещения положительных и отрицательных коннотаций.
«Первопоэтом» крымского текста, по мнению А.П. Люсого, является С.С. Бобров. Именно он в поэме «Таврида»5 задал
Люсый, А.П. Крымский текст в русской
литературе. - СПб., 2003. - С. 15.
4 Там же. - С. 66.
5 Поэма «Таврида» была переиздана С.С. Бобро-
семантические ориентиры для крымского текста: Эта поэма Боброва - «всеобщий учебник Тавриды (не только истории, литературы, мифологии, религии, философии, но и геологии, ботаники, зоологии, топонимики и т.д.). В то же время это основа для региональной онтологии Тавриды как блуждающего периодически меняющего знак заряда полюса "русского поля"»1.
В поэме Боброва Таврида предстает как контрастный край, вызывающий противоположные чувства. В седьмой главе он заостряет этот контраст с помощью разных природных явлений. Большую часть главы занимает подробное описание грозы «над Таврическими горами», исполненное в мрачных тонах:
В сей грозной, безобразной туче И самый мрак чермнеет, рдеет, Сокрыв в себе источник бедствий. Сия ужасная громада, Эфирным спором раздраженна, В бурливых вихрях брань вжигает...
Живописуя буйство стихий, Бобров хочет охватить все многообразие природного явления и вызываемых им переживаний. Он изображает «звуковую» сторону происходящего, используя звукопись, «сталкивая»
труднопроизносимые взрывные согласные:
Гром долу робкий мир сдавляет... Вдруг твердь трещит - и с тверди вдруг В тьме стрел иль в тьме сребристых дуг Слетел стремглав смертельный блеск.
После описания грозы следует контрастная по описанию картина с преобладанием свистящих, шипящих, сонорных «л», «н»: «Теперь стал воздух чище, - легче, // И возвратилась тишина; // Лишь только легкий ветерок // Не перестал в кустах шептать.».
вым в 1804 г. под названием «Херсонида» и составила четвертую часть собрания его стихотворений «Рассвет полночи».
1 Люсый, А.П. Крымский текст в русской литературе. - СПб., 2003. - С. 66.
Таким образом, организующую роль в главе играет мотив антиномичности природных явлений, вызывающих противоположные чувства у наблюдателя. Бушующая стихия вызывает страх, чувство неизбежности («Куда ж теперь бежишь, несчастный.»), желание молиться (в поэме молятся лирический герой и «сельский старец»).
Мотивы бушующей стихии в поэме Боброва (буря как наказание, невинная жертва стихии, урон, причиненный хозяйству простого человека, описание бушующего моря) легли в основу «Медного всадника» Пушкина - одного из самых знаковых произведений петербургского текста.
Таврический миф явлен у Боброва и в других текстах, созданных во время десятилетнего пребывания на юге. В балладе «Могила Овидия, славного любимца муз» Бобров вырабатывает еще один семантически важный компонент мифа: встреча с тенью великого поэта, окончившего свои дни в ссылке. Этот компонент актуализируется схожестью ситуаций: поэты попадают на побережье Черного моря чаще всего не по собственному желанию.
Сюжет баллады Боброва строится на посещении места ссылки Овидия, взывания к его тени, явления поэта из могилы и его монолога, подытоживающего судьбу правителя и противопоставленную ей судьбу поэта. Необходимо отметить, что Овидий рисуется в образе непоколебимом и твердом, а само его появление сопровождается ужасом: «Вдруг глыбы потряслись могильны // И ров зевнул со тьмой своей; // Крутится сгибами столп пыльный; // Внутри я слышу стук костей; // Кто в виде дыма там? - немею, // Я трепещу, - дышать не смею.». Противоположный образ Овидия
репрезентируется пушкинскими
таврическими стихами: «Скользила тень твоя, и жалобные звуки // Неслися издали, как томный стон разлуки».
Тема Тавриды получает дальнейшее развитие у К.Н. Батюшков. Не бывавший в Крыму поэт написал элегию «Таврида» (1815), которая осуществила «прецедент поэтической мифологизации Крыма-
Тавриды»1. Элегия задает совершенно иной, нежели у Боброва, эмоциональный тон. Это меланхоличное переживание пространства, связанного с античными сюжетами. Батюшков видит Тавриду как древнегреческий Элизий, край любви, гармонии и успокоения:
Друг милый, ангел мой! Сокроемся
туда,
Где волны кроткие Тавриду омывают И Фебовы лучи с любовью озаряют Им древней Греции священные места. Мы там, отверженные роком, Равны несчастием, любовию равны, Под небом сладостным полуденной страны
Забудем слезы лить о жребии жестоком.
Литературоведы отмечают в этом тексте сближение Тавриды и Греции. М.Н. Виролайнен заметила, что «Таврида становится у Батюшкова горацианским эталоном сельской жизни, удаленной от городской суеты, - греческим топосом, где осуществляется античный идеал» . В.Э. Вацуро охарактеризовал основной принцип изображения, использованный
Батюшковым: «Таврида, Крым описывается не в культурно-исторических формулах древней Греции, а как сама древняя Греция, вплоть до реалий и конкретных форм ландшафта и быта»3.
Отмеченные мотивы крымского текста сконцентрировались в поэзии Пушкина и обогатились им. В стихотворениях Пушкина, написанных на юге, довольно отчетливо выделяется группа текстов, по тематике непосредственно связанных с Крымом: «Из письма Гнедичу» (1820), «Чаадаеву» (1820), «Кто видел край, где роскошью природы.» (1820), «К Овидию» (1820), «Баратынскому» (1822), «Таврида» (1822), «Чаадаеву. С морского берега Тавриды» (1822). По форме большинство из
1 Проскурин, О.А. Поэзия Пушкина, или Подвижный палимпсест. - М., 1999. - С. 87.
2 Виролайнен, М.Н. Северо-юг России // Крымский текст в русской культуре: материалы международной научной конференции. Санкт-Петербург, 4-6 сентября 2006 г. - СПб., 2008. - С. 240.
3 Вацуро, В.Э. Лирика пушкинской поры:
«Элегическая школа». - СПб.: Наука, 2002. - С. 198.
них - послания, что лишний раз демонстрирует заявленную самим Пушкиным ориентацию на судьбу Овидия4. Наиболее последовательное
сопоставительное осмысление судеб ссыльных поэтов осуществилось в стихотворении «К Овидию». С самого начала Пушкин обозначает точки соприкосновения, которое становится возможным через приобщение к поэтическим местам:
Овидий, я живу близ тихих берегов, Которым изгнанных отеческих богов Ты некогда принес и пепел свой оставил. Твой безотрадный плач места сии прославил,
И лиры нежный глас еще не онемел.
В стихотворении возникает мотив «следования» за «старшим» поэтом. Сначала он воплощается метафорически: воображение поэта рисует картины из жизни Овидия:
Как часто, увлечен унылых струн игрою, Я сердцем следовал, Овидий, за тобою! Я видел твой корабль игралищем валов И якорь, верженный близ диких берегов.
Затем этот же мотив «следования» за Овидием получает мистические черты:
И по льду новому, казалось, предо мной Скользила тень твоя, и жалобные звуки Неслися издали, как томный стон разлуки.
В такой мистической встрече Б.М. Гаспаров усматривает литературный прототип: «Значимость поэтической идеи о «встрече с тенью Овидия» резко возросла для Пушкина в связи с тем, что эта идея положилась на впечатления первых месяцев пребывания на юге, осмысленных как
4 Гаспаров, М.Л. обращает внимание на то, что часто элегии Овидия написаны в форме послания, хотя без точного имени адресата. Кроме того, опубликованный уже после смерти поэта сборник «Письма с Понта» составлен из именных посланий (Гаспаров, М.Л. Овидий в изгнании // Гаспаров М.Л. Избранные статьи. - М., 1995. - С. 451.
паломничество в ад. Пушкин инкорпорирует встречу с Овидием в образ дантовского паломничества в инферно, тем самым придав новый аспект мифологическому осмыслению своей ссылки»1. Сопоставление мистических встреч - Данте и Вергилия, Пушкина и Овидия - оправдано местом встречи, которая в «Божественной комедии» происходит в пустыне, а в посланиях Пушкина - в Молдавии, воспринятой вслед за Овидием в качестве «пустынной страны».
Похожий рассказ об Овидии Пушкин излагает в поэме «Цыганы». В предании цыган сохранился образ идеального поэта, сумевшего пленить своими песнями даже дикий народ. В «Путеводителе по Пушкину» относительно Овидия есть такое замечание: «Румынским поэтом К.К. Стамати записано предание о том, что некогда «приехал из Рима человек необыкновенный, который был невинен, как дитя, и добр, как отец. Этот человек всегда вздыхал, а иногда сам с собой говорил, но когда он рассказывал что-либо, то казалось - истекает из уст его мед»2. Кроме сопоставления судеб поэтов,
сформированного Пушкиным образа самого себя в роли ссыльного поэта и восприятия Тавриды как «счастливого края», в текстах Пушкина Таврида репрезентируется в качестве особого, культурного места, измененного самим пребыванием Овидия. Еще и поэтому пространство Крыма/Тавриды приближено к античной цивилизации.
В послании Чаадаеву эта культурная ретроспекция рисуется почти как напластования разных событий,
происшедших на одном месте:
К чему холодные сомненья? Я верю: здесь был грозный храм, Где крови жаждущим богам Дымились жертвоприношенья; Здесь успокоена была Вражда свирепой Эвмениды: Здесь провозвестница Тавриды
1 Гаспаров, Б.М. Поэтический язык Пушкина как факт истории русского литературного языка. - СПб., 1999. - С. 214.
2 Путеводитель по Пушкину. - СПб., 1997. - С. 279.
На брата руку занесла;
На сих развалинах свершилось
Святое дружбы торжество.
В этом отношении Таврида дает поэту почувствовать свою причастность к культуре и будит в нем желание осмыслить свое место среди поколений.
В стихотворениях «Редеет облаков летучая гряда.», «Нереида», «Ненастный день потух.» пространство Тавриды связывается с любовными переживаниями или воспоминаниями. Кроме того, в крымских текстах Пушкина отразилась его «имперская география»3: Крым осмысляется им как южный предел российской империи, раскинувшейся на необозримых просторах.
Таким образом, крымская тема в поэзии XIX в. оказалась связана со следующими смысловыми
«напластованиями»: наследование античной традиции русской культурой, изображение Тавриды как Элизиума и как места изгнания Овидия (чьим преемником считает себя посетивший Тавриду поэт), южный предел империи, противопоставленный северной столице. Поэтому крымская тема в русской поэзии XIX в. сформировалась как особая поэтическая «традиция» со свойственными ей мотивами и фразеологией. В какой степени эта традиция воплотилась у поэтов «второго ряда»? Были ли дополнены ими основные содержательные моменты таврического мифа, или они ограничились репродуктивным воспроизведением уже разработанной традиции?
Мы рассмотрим тексты трех поэтов - А.Н. Муравьева, В.И. Туманского, В.Г. Теплякова.
В 1827 г. А.Н. Муравьев выпустил сборник «Таврида», предпослав ему эпиграф из «Писем с Понта» Овидия: «Patelcastisversibusillelocus» («Это место открыто для целомудренных стихов»). Сборник открывается стихотворением «Таврида», в котором использованы и метафора Элизия, и фразеология, связанная
3 Худошина, Э.И. Крым в имперской географии Пушкина // Крымский текст в русской культуре: материалы международной научной конференции. Санкт-Петербург, 4-6 сентября 2006 г. - СПб., 2008. -С. 23 - 51.
с античными темами:
Земли улыбка, радость неба, Рай Черноморских берегов, Где луч благотворящий Феба Льет изобилие плодов, Где вместе с розою весенней Румянец осени горит, Тебе - край светлых впечатлений, Таврида! - песнь моя гремит!
Муравьев сравнивает Тавриду с купающейся нимфой. В этих стихах нет пушкинского эротизма из «Нереиды» (целомудренность стихов была заявлена еще в эпиграфе), однако есть схожесть мотивов купающейся девы:
Природа на твои долины Обильных не щадит даров, Ты выплываешь из пучины Под покрывалом облаков, Как в полдень нимфа молодая Выходит из седых валов, Рукой стыдливой облекая Красу в завистливый покров.
Вместе с этим у Муравьева появляется мотив невозможности выразить словами свое восхищение и степень наслаждения, даруемого пространством Крыма:
Кто впечатление живое В горящих выразит речах, Когда в нас чувство неземное Горит, как солнце в небесах; Когда невольно все желанья Слились в один немой восторг, И самые воспоминанья Сей миг из сердца нам исторг!
Таврида для Муравьева - место наслаждения гармонией и красотой природы, однако при описании достопримечательностей природы он использует фразеологию любовной поэзии:
Ах! чувства сладкого отраду Я сердцем пламенным вкушал, Когда в тени олив - прохладу Под небом Крымским я впивал; Когда я черпал жизни сладость
В гармонии небес, земли, И очарованному радость Природы прелести несли!
Первое стихотворение сборника заканчивается философской аналогией жизни с убегающими волнами. Момент этого переживания настолько полон наслаждений, что порождает мысль о смерти. Но смерти не как трагического явления, а как слияния с природой, растворения:
Передо мной шумели волны И заливали небосклон; Ия, отрадной думы полный, Следил неизмеримость волн -Они сливались с небесами, -Так наша жизнь бежит от нас И упивается годами, Доколе с небом не слилась!
Описанные мотивы первого стихотворения продолжаются и другими текстами сборника. К ним в стихотворении «Алупка» добавляется образ Тавриды как края поэтического вдохновения:
Сюда мечтать, певцы природы, Вы приходите в поздний час, Когда небес темнеют своды, Бледнеет день - и Музы в вас Прольют свои очарованья, Поэзией наполнят грудь И листьев шум, и вод журчанье В одну гармонию сольют!
В стихотворении «Бакчи-сарай» Муравьев изображает опустевший дворец, пользуясь образностью и фразеологией пушкинской поэмы:
Исчезла слава сильных ханов! Дворец их пуст, гарема нет, Там только слышен шум фонтанов; Луны непостоянный свет На стеклах расписных играет, И по узорчатым полам Широкий луч ее блуждает, Как бледный дух по облакам.
Возможно, что у А.Н. Муравьева был
замысел создать что-то вроде поэтической энциклопедии Крыма: каждое
стихотворение посвящено определенному топосу и имеет соответствующее название: «Чатыр-Даг», «Бакчи-Сарай», «Развалины Корсуни», «Георгиевский монастырь», «Балаклава», «Мердвень», «Алупка» и т.д. И строфы всех стихотворений имеют сквозную нумерацию, как бы подчеркивая единство таврического текста в сборнике. Во второй его части стихотворения организованы как самостоятельные тексты. Кроме того, все «таврические» стихотворения сборника написаны по одному образцу - это восьмистишья с перекрестной рифмовкой, написанные четырехстопным ямбом, что придает монотонность и однообразие звучания всей первой части сборника.
В «Элегии» В.И. Туманского Таврида тоже предстает земным Элизиумом. Используя устоявшуюся фразеологию для описания крымской природы, Туманский создает гармоничную, настраивающую на задумчивость картину:
На скалы, на холмы глядеть без нагляденья;
Под каждым деревом искать успокоенья;
Питать бездействием задумчивость
свою;
Подслушивать в горах журчащую струю
Иль звонкое о брег плесканье океана;
Под зыбкой пеленой вечернего тумана
Взирать на облака, разбросанны кругом
В узорах и цветах и в блеске золотом, -
Вот жизнь моя в стране, где кипарисны
сени,
Средь лавров возрастя, приманивают к
лени,
Где хижины татар венчает виноград,
Где роща каждая есть благовонный сад.
В этом стихотворенииТуманский воплотил традиционный образ
умиротворенного поэта, созерцающего таврические пейзажи и при этом погруженного в свои мысли или создаваемые образы. И здесь же Туманский использует синтаксический повтор со
словом «где» (ср. у Пушкина: «Кто видел край, где роскошью природы // Оживлены дубравы и луга, // Где весело шумят и блещут воды // И мирные ласкают берега, // Где на холмы под лавровые своды // Не смеют лечь угрюмые снега? // Скажите мне: кто видел край прелестный, // Где я любил, изгнанник неизвестный?»).
В стихотворении «Моя любовь» Тепляков продолжает тему поэтических мечтаний на лоне таврической природы:
Я посещал прекрасный край: Там ухо ропот моря слышит, Беззнойно, долго светит май, И человеку тихий рай В тени олив и лавров дышит. Там, нежась в лени и в мечтах, В час лунных сладостных туманов, Как будто видишь на горах, Вокруг мечетей, на гробах, Блуждающие тени ханов.
Прекрасный край Тавриды снова рисуется как Элизий, гармоничный, совершенный мир, располагающий к творческим мечтам. Здесь названы его основные атрибуты (море, лавр, оливы, горы, ханы) и употреблена знаковая для крымской темы фразеология («прекрасный край», «в тени олив и лавров» и т.д.).
В 1836 г. В.Г. Тепляков опубликовал «Фракийские элегии». Он обращается в них к таврическому мифу через сюжет явления тени Овидия. «Вторая фракийская элегия» («Томис») содержит все характерные черты этого сюжета: герой на корабле приближается к краю изгнания Овидия, вспоминает его страдания, видит его тень, Овидий повествует о своих невзгодах на чужбине, исчезает, а лирический герой сохраняет в своей душе слова поэта древности.
Лирический герой ищет место погребения Овидия и жаждет встречи с ним:
О! кто средь мертвых сих песков Мне славный гроб его укажет? Кто повесть мук его расскажет -Степной ли ветр иль плеск валов, Иль в шуме бури глас веков?..
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Вацуро, В.Э. Лирика пушкинской поры: «Элегическая школа». - СПб.: Наука, 2002. -
240 с.
2. Виролайнен, М.Н. Северо-юг России // Крымский текст в русской культуре: материалы международной научной конференции. Санкт-Петербург, 4-6 сентября 2006 г. / под ред. Н. Букс, М.Н. Виролайнен. - СПб.: Изд-во Пушкинского Дома, 2008. - С. 235 - 248.
3. Гаспаров, Б.М. Поэтический язык Пушкина как факт истории русского литературного языка. - СПб.: Академический проект, 1999. - 401 с.
4. Гаспаров, М.Л. Овидий в изгнании // Гаспаров М.Л. Избранные статьи. - М.: Новое литературное обозрение, 1995. - 480 с.
5. Люсый, А.П. Крымский текст в русской литературе. - СПб.: Алетейя, 2003. - 320 с.
6. Проскурин, О.А. Поэзия Пушкина, или Подвижный палимпсест. - М.: Новое литературное обозрение, 1999. - 438 с.
7. Путеводитель по Пушкину. - СПб.: Академический проект, 1997. - 432 с.
8. Строганов, М.В. «Мифологические предания счастливее для меня воспоминаний исторических.» (и не только Пушкин) // Крымский текст в русской культуре: материалы международной научной конференции. Санкт-Петербург, 4-6 сентября 2006 г. / под ред. Н. Букс, М.Н. Виролайнен. - СПб.: Изд-во Пушкинского Дома, 2008. - С. 72 - 88.
9. Топоров, В. Н. Петербургский текст русской литературы: Избранный труды. - СПб.: Искусство-СПБ, 2003. - 616 с.
В повествовании Овидия
подчеркивается схожесть судеб
лирического героя и поэта:
Не говори, о чем над урною моей Стенаешь ты; скиталец одинокой: Луч славы не горит над головой твоей, Но мы равны судьбиною жестокой!..
Несмотря на то, что тень поэта исчезает, во время бури в душе героя стихия заглушается голосом Овидия:
.и громче, и сильней Святой призыв с другого света, Слова погибшего поэта Теперь звучат в душе моей!
В стихотворении Е.П. Зайцевского «Развалины Херсонеса» крымская тема интерпретируется в историческом отношении, а вернее, в
«антиисторическом»: развалины некогда богатого города наводят героя на мысль о том, что время стирает всякую память о живших ранее, истребляет следы цивилизаций:
Я прихожу к тебе и тщетно б стал искать Здесь града славного и поверять преданья:
Везде ничтожества и тления печать!
По сим ли надписям и камням познавать
Следы блестящего держав
существованья?
И это ли удел искусства и труда?
Печальный памятник и опыта, и знаний!
Увы! таков конец всех наших начинаний:
Коснулось время к ним - и нет уж их следа!
В этом стихотворении нет отмеченных выше мотивов, крымский топос здесь является лишь поводом для размышлений над бренностью бытия, хотя остальная нецитируемая
часть стихотворения обозначает
историческую канву Крыма: язычество -христианство - мусульманство.
Таким образом, крымская тема в русской поэзии пушкинского времени была разработана детально, за ней закрепилась определенная совокупность образов и конкретная фразеология. А.Н. Хохлова, исследовавшая поэзию А.Н. Муравьева как представителя поэтов «второго ряда» так прокомментировала эту особенность: «Создание произведения «первого» ряда
можно уподобить строительству здания в новом архитектурном стиле;
«второго» - перепланировке старого здания. В последнем случае специфика поэтики заключается в бесконечном (в различных сочетаниях и комбинациях) воспроизведении уже освоенных художественных моделей современной и в большей степени -уходящей или ушедшей эпох»1 . Поэты «второго ряда» продолжали изображать Тавриду / Крым в заданных Бобровым, Батюшковым и Пушкиным поэтических координатах. Они воссоздавали образ Крыма как края изобилия, земного рая, связанного с античностью, и продолжали видеть себя преемниками Овидия, проведшего свои последние дни на таврических берегах.
1 Хохлова, Н.А. Об А.Н. Муравьеве и его поэтическом сборнике «Таврида» // Муравьев, А.Н. Таврида. -СПб., 2007. - С. 240 - 241.
Баженова Т.Е.
10. Хохлова, Н.А. Об А.Н. Муравьеве и его поэтическом сборнике «Таврида» // Муравьев, А.Н. Таврида. - СПб.: Наука, 2007. - С. 237 - 342.
11. Худошина, Э.И. Крым в имперской географии Пушкина // Крымский текст в русской культуре: материалы международной научной конференции. Санкт-Петербург, 46 сентября 2006 г. / под ред. Н. Букс, М. Н. Виролайнен. - СПб.: Изд-во Пушкинского Дома, 2008. - С. 23 - 51.
