CC BY
38КРЫМСКИЙ МИФ И КРЫМСКИЙ ТЕКСТ В РУССКОЙ И МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
УДК 821.161.1:82-43
С. О. Курьянов
МИФ О КРЫМЕ КАК РАЙСКОМ САДЕ: СОЗДАТЕЛИ И СОДЕРЖАНИЕ
Миф о Крыме как райском саде - один из инвариантов Крымского мифа, который лег в основу Крымского текста русской литературы. В статье показывается, как в русской литературе создавался и функционировал миф о Крыме как райском саде.
Ключевые слова: миф, Крымский миф, Крымский текст, Крым, русская литература.
Мiф про Крим як райський сад - один з iнварiантiв Кримського мiфу який лiг в основу Кримського тексту росшськоХ лiтератури. У статтi по-казуеться, як вросшськш лiтературi створювався i функцiонував мiф про Крим як райський сад.
Ключовi слова: мiф, Кримський мiф, Кримський текст, Крим, росшсь-ка лiтература.
The myth of the Crimea as a Garden of Eden - one of the invariants of the Crimean myth, which formed the basis of the Crimean text at Russian literature. The article shows how in Russian literature was created and functioned the Crimean myth as a Garden of Eden.
Keywords: myth, the myth of Crimea, Crimean text, Crimea, Russian literature.
Миф о Крыме как райском саде - один из инвариантов Крымского мифа (мифа Тавриды), легшего в основу Крымского текста русской литературы, выделенного как конкретное литературоведческое явление немногим более десяти лет назад [8], но изучаемого уже
© С. О. Курьянов, 2014
более двадцати лет на кафедре русской и зарубежной литературы Таврического национального университета имени В. И. Вернадского.
В предромантическую и романтическую эпоху (последняя, на наш взгляд, вовсе не закончилась в начале 1840-х годов, а продолжалась в творчестве многих русских поэтов вплоть до эпохи модернизма, который просто ее наследовал) в связи с быстрым усложнением литературных процессов складывается ситуация, когда и миф, и порожденный им текст существует, но разделить их уже можно только умозрительно.
Более того: два мифа (точнее два инварианта Крымского мифа) -миф о Крыме как райском саде и миф о Крыме как античном мире -возникают и начинают существовать практически единовременно. Более того, взаимодействуя (причем не только между собой, но и с предшествующими константными текстами), мифы практически сразу превращаются в текст.
Цель данной статьи - показать, как создавался и функционировал миф о Крыме как райском (экзотическом) саде.
В связи с этим обратимся к М. В. Строганову, который очень точно, хотя и, на наш взгляд, недостаточно широко заметил: «Крым -это, во-первых, сад, а во-вторых, курорт. В культуре XIX в. и наследующей ей традиции это в первую очередь экзотический сад, часто даже - райский сад» [17, с. 73].
И, конечно, то, что стало заметным и превратилось в своеобразный штамп в первые десятилетия XIX века имело свои корни в веке ХУШ. Крымский пейзаж еще в классицистическую эпоху был существенно романтизирован. Так, М. В. Ломоносов для своей трагедии «Тамира и Селим» использовал, по словам А. А. Морозова, «вымышленный "экзотический сюжет" - поход "багдатского царевича" против крымского хана» [11, с. 530]. А упор на экзотичность - одна из романтических примет. На фоне этой особенности произведения и пейзажные детали, появляющиеся в репликах персонажей (экзотических персонажей), так или иначе также воспринимаются как экзотические. Обращаем внимание, например, на слова Тамиры [7, с. 299] (1-е действ., 3-е явл.), где появляются главные и знаковые приметы Крыма - море, берег, горы, - которые в дальнейшем будут фигурировать во многих «крымских» произведениях романтиков:
Уже все мысли с ним на берег обратились; Я с ним, я с ним среди морских валов плыву, И горы крымския от нас из виду скрылись.
О горах прежде всего вспомнит С. С. Бобров «Рассвете полночи», в стихотворении «Напоминание соседу при отъезде его в полуденный край России» (1799):
Прости! - прости, сосед почтенный! -
Ты ныне скроешься от нас
За Крымски горы отдаленны... [4, с. 386]
В романтическом духе о природе Крыма в горацианской оде «Другу сердца» (1806) писал В. В. Капнист:
Земли тот уголок счастливый Всех боле мест манит мой взор: Средь леса зреют там оливы, Мед каплет из ущелья гор. Там долго ветр весенний веет, Гнетет недолго зимний хлад, В долинах, как янтарь, желтеет Токайский сладкий виноград. [6, с. 95].
Тут явная романтическая гипербола («мед каплет из ущелья гор», «долго ветр весенний веет») соседствует с традиционным романтическим сравнением («как янтарь, желтеет / Токайский сладкий виноград») и эпитетами (весенний, зимний, сладкий, тенистой, мягкой, кремнистой, жемчужной), большая часть которых служат идеализации и преувеличению и создает ощущение райского места.
В «Херсониде» (1805) С. С. Боброва, у которого можно обнаружить проблески приближающегося романтизма, отчетливо прочитывается стремление показать крымские природные красоты и едва ли не впервые звучит утверждение Крыма как земного рая: «вдруг я нахожу / В величьи скромном рай земный», «здесь незримый Ангел мира, / Тебя объемля, веет вечно...» [5, с. 62, 63] (в обоих случаях
курсив наш. - С. К.). Причем это райское умиротворение проступает во всем - и в красках («сребряных», «зеленой»), и в звуках («сей жаворонок горный.. .песнь... трелит»), и в ощущениях («райску ощущать прохладу») [см.: 5, с. 45].
Подкрепляется это утверждение постоянным присутствием Бога в природе: «Велик в природе Ты несметной; / Твой блещет благолепный лик / Среди долины многоцветной, / Средь кринов, средь лилей млечных; / Твой благодатный глас в живых / Зефирах шепчет тонко-крыльных, / Порхающих в младых лугах; / Твое дыхание в обильных / Повсюду веет купинах» [ 5, с. 45-46].
Полное ощущение величия природы Крыма, благоговения перед нею появляется тогда, когда лирический герой видит Бога, чувствует Его присутствие именно в крымском пейзаже («Творец! - и здесь, - и здесь Твой храм; / Сафирный свод небес палящих, / Мне мнится, -приклонен сюда.» [5, с. 47])
Собственно, это отношение лирического героя к крымской природе и придает ей ореол «небесности», «райскости». Поэт старается передать особенность своего видения Крыма и идеализирует пейзаж, чему служит не только образная система («равнины», «пучины», «небесный свод», «рощи» и т.п.), но и торжественная лексика («осе-ненны», «униженны», «потрясают», «широкоствольны» и т.п.), и явные поэтизмы («эмалевые краи», «воздух веет») и экзотизмы - крымские топонимы («Евпатории», «Яильских», «Салгира» и др. [см.: 5, с. 47-48]).
Романтиками такое отношение к крымскому пейзажу было не просто поддержано, но и активно развито. Яркий пример дает уже батюшковская антиципация Крыма - стихотворение «Таврида» (1815), где этой земле был придан ореол идилличности (обычно отмечается связь с упомянутой одой В. В. Капниста), то есть Крым предстал синонимом рая - страной вечного счастья и безмятежности:
Мы там, ...
...любовию равны, Под небом сладостным полуденной страны Забудем слезы лить о жребии жестоком, Забудем имена фортуны и честей.
В прохладе ясеней, шумящих над лугами, Где кони дикие стремятся табунами На шум студеных струй, кипящих под землей, Где путник с радостью от зноя отдыхает Под говором древес, пустынных птиц и вод. Там, там нас хижина простая ожидает, Домашний ключ, цветы и сельский огород, Последние дары фортуны благосклонной [2, с. 194].
О Крыме как «райском» уголке земли здесь говорит прежде всего идиллический пафос, прослеживающийся в описании полуострова: он объединяет всех любовью, умиротворяет, каждый здесь находит отдохновение и т.п. Чем не рай?
Батюшкову вторил А. Ф. Воейков в «Послании к друзьям и жене» (1816-1817) и, по словам М. В. Строганова, нашел точную формулу: «Таврида есть прекрасный сад, / Великолепный и обширный» [1, с. 325]. Причем уже заметна идиллическая традиция, связанная с Крымом. Помимо описаний роскоши природы у лирического героя - обязательное желание связать свою жизнь с «райским» полуостровом (как это было у В. В. Капниста и у К. Н. Батюшкова):
Под тихой ясностью Таврических небес При чистом блеске их лазури... <... >
О! как бы я желал на берегу морском
Сад маленькой развесть, грот маленькой построить
И виды моря, скал, долин себе присвоить
[1, с. 325-326].
«Райский» образ Крыма здесь подчеркнут словами: «Ведут нас в горние пределы...».
Как верно заметил в цитированной уже нами статье М. В. Строганов, несмотря на точную формулу, чем собственно является Крым, А. Ф. Воейков «не пользовался необходимым авторитетом, чтобы радикально влиять на массовое сознание». «Такой авторитет, - ре-
зонно замечает исследователь, - имел молодой поэт Александр Пушкин...» [17, с. 74].
Для А. С. Пушкина Крым, как известно, «Волшебный край, очей отрада!» [15, с. 145], «Счастливый край, где блещут воды, / Лаская пышные брега», «край прелестный» [15, с. 104-105]:
Всё живо там: холмы, леса, Янтарь и яхонт винограда, Долин приютная краса, И струй и тополей прохлада... [16, с. 145]
Но самое главное - это непосредственная, в представлении Пушкина, связь Крыма с раем:
Так, если удаляться можно Оттоль, где вечный свет горит, Где счастье вечно, непреложно, Мой дух к Юрзуфу прилетит
(«Таврида», 1822) [15, с. 103].
В связи с сильным влиянием А. Мицкевича на русскую поэзию в 1820-е годы его «Крымские сонеты» (1826), в том числе и благодаря многочисленным русским переводам и переложениям, утвердили представление о Крыме как райской земле, волшебной и экзотической стране, что выразилось прежде всего в пейзажных набросках: «У ног моих лежит волшебная страна, / Страна обилия, гостеприимства, мира» [10, с. 92] («Пилигрим»; см. также: «Вид гор из степей Козлова. Пилигрим и мирза» [10, с. 83], «Бахчисарай ночью» [10, с. 85] и др.)
Особенностью всех этих романтических и полуромантических картин природы является предельная схематичность описаний, где крымские реалии угадываются только благодаря топонимам, географическим названиям (пусть и не всегда верным) и самим словам «Крым», «Таврида», с помощью которых утверждается принадлежность описываемых реалий именно крымской действительности. Конечно, в данном случае все можно объяснить тем, что приведенные тексты являются поэтическими, а в поэтическом тексте не может
быть подробных пейзажных описаний - таково его свойство. И все же уже по перечисленным поэтическим примерам заметно стремление авторов к употреблению характерного для романтиков антропоморфизма («Играют ручейки, смеются там луга / И улыбаются утесы-исполины», «...блещут воды, / Лаская пышные брега», «одушевленные поля» и др.), широкое использование эпитетов («в рощице тенистой», «мягкой муравой», «мрачны тени вязов», «под небом сладостным», «Сердитый моря вид / Великолепен и прекрасен», «приютная краса» и т.п.; курсив наш. - С. К.), названий экзотических для российских широт растений (виноград, кизил, кипарис и т.д.), риторических восклицаний и вопросов («Волшебный край, очей отрада!», «Аллах ли твердь воздвиг из ледяных громад, / Иль трон из мерзлых туч поставил серафимам?») и т.п.
Нередко в том же духе описывает Крым и А. Н. Муравьев. Его «Таврида» - это, по словам исследователя, «четвертое (после «Тавриды» С. С. Боброва, «Путешествия по Тавриде» И. М. Муравьева-Апостола и «Бахчисарайского фонтана» Пушкина) крупное произведение русской литературы, посвященное Крыму. Сюда же следует отнести и «Крымские сонеты» А. Мицкевича» [19, с. 294].
В 1825-1826 годах Муравьев создал цикл пейзажных стихотворений, которые легли в основу «Тавриды» и написал две трагедии, также связанные с Крымом: «Митридат» и «Владимир».
Говоря о природоописаниях Муравьева, Н. А. Хохлова отмечает, что его «пейзаж абстрактен и, в сущности, условно соотнесен с Крымом. В его изображении отчетливо проступают константы известной художественной модели - оссианического пейзажа. Крымская тема раскрывается средствами оссианической поэтики. В этом одновременно и банальность, и оригинальность "Тавриды"» [19, с. 292]. Сам Муравьев сознавал, что помимо путешествия в Крым не менее важным импульсом к созданию сборника было увлечение Оссианом [см.: 19, с. 293].
Собственно, уже в открывающем сборник А. Н. Муравьева стихотворении «Таврида» во второй строчке звучит слово «рай»:
Земли улыбка, радость неба, Рай Черноморских берегов,
Где луч благотворящий Феба
Льет изобилие плодов,
Где вместе с розою весенней
Румянец осени горит,
Тебе - край светлых впечатлений,
Таврида! - песнь моя гремит!
(выделено нами. - С. К.) [12, с. 7].
Несмотря на некоторую образную «шаблонность», перед нами картина довольства, благоденствия, гармонии:
...в тени олив - прохладу Под небом Крымским я впивал; Когда я черпал жизни сладость В гармонии небес, земли, И очарованному радость Природы прелести несли! [12, с. 9]
Романтическая поэтика дает возможность поэту использовать самые разнообразные художественные приемы, способствующие изображению Крыма как исключительного места на земле. Активно используется антропоморфизм: «Природа на твои долины / Обильных не щадит даров». Развернутое сравнение:
Ты выплываешь из пучины
Под покрывалом облаков,
Как в полдень нимфа молодая
Выходит из седых валов,
Рукой стыдливой облекая
Красу в завистливый покров [12, с. 8].
«Впечатление живое», «чувство Неземное», «все желанья» лирического героя слились «в один немой восторг».
Но главное - соединение Крыма и Неба подчеркнуто последней строфой стихотворения, в которой волны «.. .сливались с небесами, -/ Так наша жизнь бежит от нас / И упивается годами, / Доколе с небом не слилась!» (курсив наш. - С. К.)[12, с. 9]
Ту же некоторую гиперболизацию и исключительные черты находим в стихотворении «Чатыр-даг». Отсюда, с вершины одной из главных гор Крыма, видно, как «Светило дня, в одежде славы / На колеснице огневой, / Идет...»:
Ему зерцалом вечным понт, И в беспрерывном вод волненьи Безбрежный виден горизонт. Как целый мир в пространстве года, В объеме дня вместился Крым [12, с. 12-13].
Последние слова поэт объясняет в специальной сноске, весьма показательной, поскольку даже обычное примечание становится носителем романтического преувеличения: «Гора Чатыр-Даг или Ша-тер-Даг имеет издали совершенный вид шатра, раскинутого над горизонтом свыше темя всех прочих гор, и от сего получила свое название. С ее вершины видна панорама целого Крыма: солнце, показываясь на горизонте Кафского пролива, садится в Черное море за Севастополем и обнимает в своем течении весь полуостров» [12, с. 141]. Таким образом, авторский восторг от увиденного переносится и на «сухую» по сути своей заметку, приложенную к поэтическому описанию Чатыр-дага.
Не меньший подъем чувств у лирического героя вызывает Чертова лестница - Шайтан-Мердвен и собственно гора Мердвен-кая, описанные в стихотворении «Мердвень». Для нас важно, что с вершины Мердвен-каи лирический герой видит:
Весь берег радостной Тавриды Лежит на скате синих гор: Везде цветущие долины И плодоносных тень дерёв, И моря светлые равнины, И зелень сел между садов. Там воздух чистый, ароматный Неувядаемой весны, Там день не тяготит отрадный,
И ночью слаще веют сны;
Великолепие созданья,
Природы благодатный вид... [12, с. 37-38].
Наверное, главные слова этого поэтического отрывка - это «неувядаемая весна», поскольку в райском краю увядания быть не может.
Подобные же описания встречаем и в других произведениях «Та-риды» - стихотворениях «Орианда» («Но вся лазурь, весь пурпур, злато, / Горящие на небесах, / Одною слилися громадой / В один блестящий Аю-Даг...» [12, с. 47]) и «Аю-даг» («Я вновь стою. / На светлых берегах Тавриды / И, сладким упоеньем полн, - / Ее пленительные виды / Я вижу вновь при плеске волн!» [12, с. 57]). А в стихотворении «Кучук-Ламбат» Крым утверждается как место полной гармонии, с которым единственным и хочется связать свою жизнь: «Здесь, где с улыбкою природа / На лоно матери зовет, / Желаний бурных непогода / О камни челн не разобьет; / Здесь якорь брошу я надежный, / Моею - пристань назову, / Забуду жизни призрак ложный.» [12, с. 67].
У Е. П. Зайцевского в стихотворении «Черное море» (1826) уже хорошо прослеживается зависимость в описаниях от авторитета предшественников: «Люблю у тихих вод Тавриды / Приюты скал и тень лесов.» [14, с. 518].
То же видим и в других произведениях поэта. Например, в стихотворении «Учан-су» (1827):
Усталый путник отдыхает, Тобою сладко обаян, И уходя, благословляет Гостеприимный твой фонтан [14, с. 521].
Необходимо согласиться с М. В. Строгановым, что «для формирования локального текста большее значение имеют не зрительные впечатления, но литературные и "мифологические", причем сама литература выступает по отношению к реалиям местности всегда в роли мифологизатора» [17, с. 88]. Поэтому когда в 1838-1839 годах о
Крыме будет писать романтик В. Г. Бенедиктов, он повторит и разовьет все приемы своих предшественников.
Бенедиктов смело может быть отнесен к тем личностям, чье влияние в литературе было авторитетно. Это, конечно, было очень кратковременное влияние, «сезонное», по словам В. Г. Белинского, но от этого не менее влиятельное на умы современников. «Появление стихотворений Бенедиктова, - писал И. И. Панаев, - произвело страшный гвалт и шум не только в литературном, но и в чиновничьем мире. И литераторы и чиновники петербургские были в экстазе от Бенедиктова. О статьях Полевого и Белинского они отзывались с негодованием и были очень довольны статьею профессора Шевырева, провозгласившего Бенедиктова поэтом мысли. Жуковский, говорят, до того был поражен и восхищен книжечкою Бенедиктова, что несколько дней сряду не расставался с нею, и, гуляя по царскосельскому саду, оглашал воздух бенедиктовскими звуками. Один Пушкин остался хладнокровным, прочитав Бенедиктова, и на вопросы: какого он мнения о новом поэте? - отвечал, что у него есть превосходное сравнение неба с опрокинутой чашей; к этому он ничего не прибавлял более...» [13, с. 116]. Кратковременный авторитет Бенедиктова в литературе второй половины 1830-х годов был несомненным, а, следовательно, и его выступления в печати не могли не формировать определенные мифологические структуры в сознании современников.
В конце 1830-х годов В. Г. Бенедиктовым был создан большой цикл стихов «Путевые заметки и впечатления (В Крыму)» (1838). Судя по характеру поэтических произведений, основным направлением цикла было поддержание в сознании современников мифа о Крыме - райском саде.
Уже в стихотворении «На море», предваряющем цикл, поэт сосредоточивался не на земных деталях, а на небесных («Мой мир, оторван от земли, / Летит» [3]), что так или иначе будет сквозным во всем цикле.
В стихотворении «Близ берегов» «Тавриды радужные горы / Волшебной строятся стеной», а далее следует перечисление красот, открывшихся взору:
Всё ближе берег чудной И ряд заоблачных вершин -
Всё ближе. У кормы дельфин Волной играет изумрудной И прыщет искрами вокруг. <...> ...сладок воздух чистый, Огнём и негой разведён. И как напиток золотистый Из чаши неба пролит он.
Здесь море и небо едины, море едино с землею и таким образом небесный рай и рай земной становятся неразделимы.
В стихотворении «На Южном берегу» появляются наконец те слова, клоторые стали к этому времени непременным штампом: «Природа здешняя светла, / Пышна, кудрява, лучезарна» [3]. В стихотворении «Чатырдаг» дано всеобъемлющее поэтическое описание всего полуострова. Эта пейзажная зарисовка от начала до конца - целостный антропоморфизм, хотя есть в ней и сравнения, и эпитеты, и специфически крымские географические названия, и риторические восклицания. Есть еще авторское восхищение и преклонение, необходимое для описания земного рая, каким в восприятии В. Г. Бенедиктова и является Крым.
И даже картины первозданного хаоса, увиденного поэтом в горах Крыма, своей антитезой гармонии служат созданию общего представления о райском уголке («Между скал»). Именно первозданность, именно независимость от вторжения человека делают крымскую природу божественной, райской:
С священным трепетом ты внидешь В сей новый мир, в сей дивный свет: Громады, бездны ты увидишь, Но нет земли и неба нет; Благоговенье трисвятое В тебя прольется с высоты, И коль тогда здесь будут двое, То будут только - Бог и ты [3].
В 1856-1857 годах в цикле «Крымские очерки» А. К. Толстой очень наглядно подчеркнул то, о чем в своей книге «Крымский текст
№ 28(85)_ВрЛ
русской литературы» в 2003 году впервые напишет А. П. Люсый, имея в виду взаимодействие Петербургского и Крымского текстов: «Крымский текст возник как южный полюс Петербургского текста прежде всего в поле сложного взаимодействия Северного (полнощного) и Южного (полуденного) текстов русской культуры» [9, с. 30]. У петербургского жителя поэта Толстого такое противопоставление и объяснение одного другим было вполне органичным:
Там гор зубчатою стеною От юга север отделен. Там ночь и снег; там, враг веселья, Седой зимы сердитый бог Играет вьюгой и метелью... <... >
Но здесь благоухают розы,
Бессильно вихрем снеговым
Сюда он шлет свои угрозы,
Цветущий берег невредим.
Над ним весна младая веет... [18, с. 96].
Причем эта антитеза (север - юг) очень выгодно подчеркивает исключительный характер крымской действительности.
Эту же исключительность замечаем и в следующем «очерке», каждым словом подчеркивающим негу и гармоничность крымской жизни:
Клонит к лени полдень жгучий, Замер в листьях каждый звук, В розе пышной и пахучей, Нежась, спит блестящий жук; А из камней вытекая,
Однозвучен и гремуч, Говорит, не умолкая, И поет нагорный ключ [18, с. 96-97].
В шестом очерке лирический герой наконец определит свое состояние, которое можно сравнить с пребываем в раю, когда нет ничего, что гнетет и связывает с землей, а есть ощущение бесконечной легкости бытия:
Душе легко. Не слышу я
Оков земного бытия,
Нет места страху, ни надежде, -
Что будет впредь, что было прежде -
Мне все равно - и что меня
Всегда как цепь к земле тянуло,
Исчезло все... [18, с. 99].
Но, конечно, «чистого» описания Крыма как райского сада ни у одного писателя или поэта мы не найдем. Этот миф уже прочно существует в контексте Крымского текста как такового.
Выводы. Один из инвариантов Крымского мифа в русской литературе - миф о Крыме как райском саде - в зачаточном своем состоянии возникает еще в предромантическую эпоху и прочно усваивается, развивается и оформляется романтиками. М. В. Ломоносов, С. С. Бобров и В. В. Капнист (особенно последний) начинают его формирование. Это подхватывается, развивается и утверждается К. Н. Батюшковым, А. Ф. Воейковым, А. С. Пушкиным, А. Н. Муравьевым, Е. П. Зайцевским, В. Г. Бенедиктовым. Обладая несомненным авторитетом в поэзии А. С. Пушкин утверждает это мифологическое образование в сознании современников и потомков. Кратковременный поэтический авторитет В. Г. Бенедиктова этот инвариант Крымского мифа в литературном и общественном сознании укрепил. Уже в конце 1850-х годов на эти константные представления опирался А. К. Толстой, а после него многие второстепенные поэты конца XIX века.
Список использованных источников
1. «Арзамас» [Текст] : сборник : в 2 кн. / Под общей редакции В. Э. Вацуро и А. Л. Осповата. Сост., подготовка текста и коммент. В.
Вацуро, Л. Киселевой, А. Осповата и др. - М. : Худ. лит., 1994. - Т. 2. Из литературного наследия «Арзамаса». - 640 с.
2. Батюшков, К. Н. Опыты в стихах и прозе [Текст] / К. Н. Батюшков ; Изд. подгот. И. М. Семенко. - М. : Наука, 1977. - 608 с. ; ил.
3. Бенедиктов, В. Г. Стихотворения [Электронный ресурс] / В. Г. Бенедиктов // Lib.Ru : Библиотека Максима Мошкова : Классика ; при поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям. Источник : В. Г. Бенедиктов. Стихотворения / 2-е изд. - Л. : Советский писатель, 1983. - (Б-ка поэта. Большая сер.). Редакция -Lib.ru Классика, 14 марта 2006 г. - Режим доступа : http ://www.azlib.ru/ b/benediktow_w_g/text_0020.shtml#104 (время последнего обращения : 25. 01. 2013).
4. Бобров, С. С. Рассвет полночи ; Херсонида [Текст] : В 2 т. / С. С. Бобров ; Изд. подгот. В. Л. Коровин ; [Рос. акад. наук]. - М. : Наука, 2008. - Т. 1 : Рассвет полночи : [сб. стихотворений / Сост., подгот. текста, ст., примеч.] В. Л. Коровина. - 649 с. ; [5] л. ил. - (Литературные памятники).
5. Бобров, С. С. Рассвет полночи ; Херсонида [Текст] : в 2 т. / С. С. Бобров ; Изд. подгот. В. Л. Коровин ; [Рос. акад. наук]. - М. : Наука, 2008. - Т. 2 : Херсонида : [поэма / Сост., подгот. текста, ст., примеч.] В. Л. Коровина. - 622 с. ; [4] л. ил. - (Литературные памятники).
6. Капнист, В. В. Опыт перевода и подражания Горациевых од [Текст] / В. В. Капнист ; Изд. подготовил А. О. Демин. - СПб. : Наука, 2013. - 429, [1] с. ; портр. - (Литературные памятники).
7. Ломоносов, М. В. Тамира и Селим [Текст] : трагедия / М. В. Ломоносов // Ломоносов, М. В. Полное собрание сочинений - С. 292364.
8. Люсый, А. П. Крымский текст в русской литературе [Текст] / А. П. Люсый. - СПб. : Алетейя, 2003. - 314 с.
9. Люсый, А. П. Наследие Крыма: геософия, текстуальность, идентичность [Текст] / А. П. Люсый. - М. : Русский импульс, 2007. -240 с.
10. Мицкевич, А. Сонеты [Текст] / А. Мицкевич ; изд. подгот. С. С. Ланда. - Л. : Наука, 1976. - 343 с. - (Лит. памятники).
11. Морозов, А. А. Примечания [Комментарии] / А. А. Морозов / / Ломоносов М. В. Избранные произведения / Вступ. ст., сост., примеч. А. А. Морозова ; подгот. текста М. П. Лепехина и А. А. Морозова. - 3-е изд. - Л. : Сов. писатель, 1986. - (Б-ка поэта ; Б. с.). - С. 489-536.
12. Муравьев, А. Н. Таврида [Текст] / А. Н. Муравьев ; Изд. подгот. Н. А. Хохлова. - СПб. : Наука, 2007. - 518, [2] с. ; ил., портр. -(Литературные памятники).
13. Панаев, И. И. Литературные воспоминания [Текст] / И. И. Панаев ; [Вступ. ст. и коммент. И. Г. Ямпольского]. - М. : Правда, 1988. - 442,[2] с., [8] л. ил.
14. Поэты 1820-1830-х годов [Текст] : Т. 1 / Авт. вступ. ст. Л. Я. Гинзбург. - Л. : Совет. писатель. Ленингр. отд-ние, 1972. - 792 с. : вкл. л. - (Библиотека поэта. Большая серия).
15. Пушкин, А. С. Полное собрание сочинений [Текст] : В 10 т. / А. С. Пушкин ; АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. дом) ; Текст проверен и примеч. сост. Б. В. Томашевским. - 4-е изд. - Л. : Наука. Ленингр. отд-ние, 1977-1979. - Т. 2. Стихотворения, 1820-1826. - 1977.
- 399 с.
16. Пушкин, А. С. Полное собрание сочинений [Текст] : В 10 т. / А. С. Пушкин ; АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. дом) ; Текст проверен и примеч. сост. Б. В. Томашевским. - 4-е изд. - Л. : Наука. Ленингр. отд-ние, 1977-1979. - Т. 4. Поэмы. Сказки. - 1977. - 447 с.
17. Строганов, М. В. «Мифологические предания счастливее для меня воспоминаний исторических...» (И не только Пушкин) [Текст] / М. В. Строганов // Крымский текст в русской культуре : Материалы международной научной конференции. 4-6 сентября 2006 г. / Под ред. Н. Букс, М. Н. Виролайнен. - СПб. : Изд-во Пушкинского Дома, 2008.
- С. 72-88.
18. Толстой, А. К. Собрание сочинений в четырех томах [Текст] / А. К. Толстой ; Под редакцией И. Ямпольского ; [Вступ. ст. И. Ям-польского]. - М. : Изд-во «Правда», 1969. - Том I. [Лирические стихотворения. Баллады, былины, притчи. Сатирические и юмористи-
ческие стихотворения. Поэмы. Переводы]. - 670, [2] с. ; портр. - (Библиотека «Огонек»).
19. Хохлова, Н. А. Об А. Н. Муравьеве и его поэтическом сборнике «Таврида» [Текст] / Н. А. Хохлова // Муравьев, А. Н. Таврида / Изд. подгот. Н. А. Хохлова. - СПб. ; Наука, 2007. - С. 237-342.
