CC BY
168
УДК 32.001 ББК 66
Попов Дмитрий Владимирович Popov Dmitry Vladimirovich
доцент кафедры философии и политологии Омской академии МВД России кандидат философских наук, доцент.
Associate Professor at the Department of Philosophy and Political Science of the Omsk Academy of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Philosophy, Associate Professor. E-mail: dmitrivpopov@mail.ru
КРИЗИС РЕЦИПРОКНОСТИ: ТРАНСФОРМАЦИЯ БИОПОЛИТИКИ В НЕКРОПОЛИТИКУ
The crisis of reciprocity: the transformation of biopolitics in necropolitics
В статье моделируется процесс трансформации биополитики в некрополитику. Отмечается, что, будучи инструментом управления массами, биополитика принимает мягкие (конфирмантроп-ные) и жесткие (негантропные) формы. По словам автора, пределом негантропии становится некрополитика, являющаяся актуальным примером глобализации насилия, она основывается на дефиците реципрокности, достигшем степени укоренившейся взаимной эксклюзивности социальных групп. В статье подчеркивается, что сформировавшийся паттерн вертикального суверенитета запускает порочный круг взаимного укрепления экстрактивных политических и экономических институтов, социальный распад и «миры смерти» становятся закономерным итогом некрополитики.
Ключевые слова: биополитика, некрополити-ка, реципрокность, инклюзивность, экстрактив-ность, суверенитет, взаимная эксклюзивность.
«- В самых общих чертах, как можно определить понятие «негр» сегодня?
- Это класс, или раса, или определенная группа лиц, вне зависимости от цвета кожи, по отношению к которым старое различие между человеческим субъектом и вещью больше не работает. Все гораздо хуже: это люди, которые не нужны, это лишний класс, который ни один господин не желает держать при себе даже в качестве раба» [6].
Столь широкое социологическое определение понятию «негр» дано А. Мбембе - философом из Камеруна, исследователем постколониализма, власти и социальных процессов под управлением постколониальных администраций. Мбембе принадлежит оригинальное расширение фуколдианской трактовки биополитики. Изучая постколониализм, он обнару-
The article models the process of transformation of biopolitics into necropolis. As a tool to control the masses, biopolitics adopts soft (confirmantropw) and hard (mgantropic) forms. The limit of negantropy is necropolitics, which is an actual example of the globalization of violence. Necropolitics are based on the deficit of reciprocity, which has reached the degree of entrenched mutual exclusivity of social groups. The formed pattern of vertical sovereignty triggers a vicious circle of mutual strengthening of extractive political and economic institutions. Social disintegration and «realms of death» are a natural result of necro-politics.
Keywords: biopolitics, necropolitics, reciprocity, inclusiveness, extract, sovereignty, mutual exclusivity.
жил антипод биополитики - некрополитику. Некрополитика - предельное выражение не-гантропной (человекоотрицающей) биополитики. Некрополитика редуцирует биополитику не просто к контролю над послушным телом, а к тотальному подчинению под непосредственной и зримой угрозой смерти.
Важным источником некрополитики является особый, безраздельно авторитарный статус власти. К. Шмитт утверждал, что «сувере-нен тот, кто принимает решение о чрезвычайном положении» [13, с. 15]. В рамках предлагаемого Шмиттом децизионизма (от нем. dezision - решение) «исключительный случай выявляет сущность государственного суверенитета яснее всего» [13, с. 27]. Приоритет исключительного случая приводит к тому, что «всякое право - "ситуативное право"», в рам-
ках которого «авторитет доказывает, что ему, чтобы создать право, нет нужды в праве» [13, с. 26-27]. Противопоставляя «решение» и «норму», Шмитт противопоставляет «порядок» и «правопорядок». Первый исходит из решений суверена, в основе второго - нормы. «Не существует нормы, которая была бы применима к хаосу» [13, с. 26]. Правопорядок, основанный на норме, каждый раз в условиях чрезвычайной ситуации терпит крах (либо продолжает в трансформированной форме существовать, если включает в себя паллиатив чрезвычайной ситуации, ограничивающий действие ряда норм лицом, назначаемым «сувереном»), в то время как для юриспруденции решений, а не норм, исключительность является нормой, а не исключением. В результате подобная система права функционирует в штатном режиме в период чрезвычайности. Поскольку в рамках правового государства регламентация чрезвычайного положения все равно производится, и отличия от суверенной власти носят процедурный характер, постольку Шмитт настаивает на исконно суверенной природе власти, при которой «суверенитет есть высшая, независимая от закона [ни из чего] не выводимая власть» [13, с. 31]. Можно утверждать, что для суверенной власти чрезвычайное положение - нормальное континуальное состояние общественной жизни постольку, поскольку любую законотворческую инициативу суверена предваряет оценка состояния тех или иных общественных отношений как чрезвычайных и требующих изменения. В логике rule of law действует иная парадигма - модификация континуумов нормальности, опосредованных нормой перехода. Суверенная власть, действующая в парадигме чрезвычайности, имеет особое, интимное отношение к жизни человека. Подобно Мойрам, суверенная власть прядет нить жизни, экзогенно для человека и эндогенно для себя определяет его судьбу и при наступлении соответствующих обстоятельств перерезает нить жизни.
Следует отметить, что суверенная власть, уходящая своими корнями в догосударствен-ные системы вождеств, господствует на протяжении практически всей обозримой истории. Описывая трансформацию моделей управления, М. Фуко отмечал, что вплоть до
XIX века действовало старинное право суверена на жизнь: «Право на жизнь и смерть реализуется только в неравновесии и всегда с перевесом смерти. Право суверенной власти на жизнь начинается с момента, когда у суверена появляется право убить. В конечном счете именно это право действительно содержит в себе саму сущность права на жизнь и смерть: именно в момент, когда суверен может убить, он подтверждает свое право подданного. Это, по существу, право меча» [11, с. 254].
Однако новая модель правительственного управления поставила во главу угла усиление мощи государства, невозможное без регулирования жизни населения. Но это потребовало радикального пересмотра отношения к населению. Отныне государство заинтересовано в том, чтобы население процветало. «Одно из самых крупных изменений в области политического права в XIX веке состояло не в замене, а в дополнении этого старого права верховной власти - заставить умереть или позволить жить - другим, новым правом, которое не уничтожает первое, но проникает в него, пронизывает его, модифицирует и создает в точности противоположное право или, скорее, власть: власть "заставить" жить и "позволить" умереть. Значит, право суверена - заставить умереть или позволить жить. Затем появляется новое право: право заставить жить и позволить умереть» [11, с. 254-255]. Право меча дополняют учреждения образования и здравоохранения, пенитенциарная система нового типа, ярмарки, цирки, кинематограф и несколько позже гипермаркеты, Диснейленды и социальные сети.
Суверенное право меча стало само собою разумеющимся инструментом управления в европейских колониях Нового Света, Африки, Азии, Австралии и Океании. Плантационное хозяйство восприняло суверенную власть в самой крайней форме. Преодоление колониализма зачастую отнюдь не изменило режим управления. Формально демократические, многие африканские государства по существу стали во многом копировать управление, присущее колониям. В колониальных и постколониальных системах управления сформировалось радикальное выражение суверенной власти: «Окончательное выражение суверенитета состоит в значительной степени во
власти и способности диктовать, кто может жить и кто должен умереть»* [14]. В постколониализме пределы суверенности по-прежнему и даже в значительно большей степени определяет право убивать: «Следовательно, убить или позволить жить задает границы суверенности, ее фундаментальные свойства. Осуществлять суверенитет значит осуществлять контроль над смертностью и определять жизнь как развертывание и осуществление власти» [14].
«Заставить умереть или позволить жить» с удвоенной силой замещает биополитическую стратегию, разворачивающуюся в Европе. Конфирмантропная биополитика, так и не опробованная в бывших колониях, замещается худшими формами негантропной биополитики, нередко вырождающейся в некропо-литику.
Вместе с тем разметка жизненного пространства смертью не является ни изобретением, ни прерогативой постколониальных режимов. В конечном итоге в подобный негантроп-ный тупик заходили (и заходят) различные политические системы. «Негр» Мбембе - в равной мере «отверженный» В. Гюго или «лишний человек» И. С. Тургенева («Дневник лишнего человека») и Ф. М. Достоевского. Отметим, лишним можно быть по-разному. Лишнего не признают, игнорируют, оттесняют на периферию, изгоняют, но также притесняют, эксплуатируют, истребляют. Уровень насилия по отношению к лишнему (к «виктими-зированной группе» - З. Бауман) определяется интенсивностью негантропной биополитики.
В качестве «лишнего человека» «негр» может быть этническим корейцем, китайцем, инком, делавером, евреем или русским и населять совершенно несвойственные для себя широты. Определение «внутреннего негра» -особое решение (нередко бессознательное) в рамках чрезвычайной политики, проводимой политическим режимом, вставшим на путь последовательной негантропии вплоть до нек-рополитики. Часть населения буквально отбраковывается и в предельном случае принуждается к особому режиму существования - рабству, каторжному труду, голоду, «архитектуре
тесного мира», смерти. «Внутреннего негра» клеймят, например, навешивают ярлык «врага народа», «унтерменша», «таракана» (презрительное прозвище тутси, употреблявшееся хуту в ходе геноцида в Руанде). Стигматизация представителей подобной аут-группы выводит их за пределы принятых в обществе моральных норм и, возможно, правовой регуляции. Отношение между ин-группой и аут-группой выстраиваются в рамках принципа взаимной эксклюзивности (взаимной исключительности; principal of reciprocal exclusivity - Ф. Фанон [14]) - типа отношения, предполагающего неравенство, асимметрию, несмешение и одновременно сосуществование и даже взаимодействие.
В определенном смысле можно расширить воззрения М. Фуко на трансформацию биовласти, считавшего, что на определенном этапе в этот процесс «вмешивается расизм... Он существовал с давних времен. Но. расизм оказался вписан в государственные механизмы с появлением биовласти. Именно с этого момента расизм становится основным механизмом власти, какой она предстает в современных государствах, что приводит к невозможности функционирования современного государства без обращения в определенный момент, в определенных пределах и в определенных условиях к расизму» [11, c. 268]. В данном контексте расизм является технологией выделения биовластью «внутреннего негра» в ходе ее трансформации в некровласть и дальнейшей организации политического, экономического и культурного пространства в соответствии с принципом взаимной эксклюзивности группы -инициатора процесса размежевания и группы -мишени и жертвы подобного негантропно-биополитического проекта. В такой широкой трактовке, как у Мбембе и Фуко, расизм предстает как гетерофобия (П.-А. Тагиефф), «когда человеческий субъект-сотоварищ превращается в Другого» при определенной социальной дистанции в условиях нехватки морального отношения [4, с. 218]. З. Бауман вполне согласен с М. Фуко в оценке расизма как явления новейшей истории: «Как таковой, расизм исключительно современный продукт. Современность сделала расизм возможным.
* Здесь и далее в [14], [15], [16], [17] перевод с англ. Д. В. Попова.
Она также создала потребность в расизме» [4, с. 84]. Однако Бауман не отождествляет расизм и гетерофобию.
Итак, при наличии определенных условий возможна трансформация уже сложившегося вектора негантропной биополитики в некро-политику. Для того чтобы смоделировать данный процесс, нам следует рассмотреть необходимые составляющие этой мутации:
1. Образование неформальной иерархической системы суверен - вассал, дополняющей (подменяющей) официальные структуры власти [12].
2. Формирование систематической «вертикальной политики» (politics of verticality -Э. Вайцман [14]).
3. Постепенное вытеснение форм генерализованной и сбалансированной реципрокно-сти, расширение негативной реципрокности и формирование системы избирательной реди-стрибуции [8].
4. Перерождение глубинных процессов во власти и форм взаимной эксклюзивности в систему экономических и политических экстрактивных институтов [1].
5. Максимизация экстрактивности и утверждение некровласти.
Следует обратить внимание, что в целом процесс протекает в рамках диалектики включения и исключения. Исключение выражается в формах чрезвычайности, эксклюзивности, экстрактивности, эксплуатации, редукции и даже ригидности. И, наоборот, данный процесс испытывает дефицит реципрокности, инклю-зивности, комплементарности, пластичности. Для трансформации биовласти в некровласть, безусловно, «фундаментальной категориальной парой... является не оппозиция друг / враг, а... исключение /включение» [3, с. 15]. В крайней точке «лишний человек» («негр» Мбембе) становится homo sacer Дж. Агамбена, «которого можно убить, но нельзя принести в жертву», ведь его «человеческая жизнь включена в существующий строй только через ее исклю-
чение (то есть через возможность беспрепятственно отнять ее)» [3, с. 16]. «Голая жизнь» лишнего человека - пространство осуществления негантропной биополитики. Некропо-литика и вовсе низводит «голую жизнь» до «плоти» (flesh - А. Вээли*). Подобные редуцированные формы жизни человека игнорируют, исключают его личность и свидетельствуют об отсутствии человекосберегающих технологий власти. Человекоотрицание в такой ситуации - норма.
Исключение начинается с изъятия, «включающего исключения»** из социальной среды привилегированной группы. Возникновение элит - известный процесс, наличие элит -неизбежность, конкуренция элит продуктивна. Однако нас интересует процесс контрпродуктивного для общества обращения элиты в закрытую неформальную структуру, организованную на началах личной преданности и строгого подчинения, которая рассматривает власть по преимуществу как средство достижения собственных, а не общественных целей.
Власти, вставшей на путь обособления и служения себе, присущи собственные законы существования, отличные от декларированных намерений и информационного прикрытия. «"К власти рвутся бандой!". Власть - это система, в которой не существует индивидуальных игроков, а есть только коллективные. По этой причине любое движение к Власти нужно начинать с поиска "банды", команды, группы, которая играет во властных играх самостоятельную и значимую роль» [12, с. 18].
«Банда» устроена соответствующе. «Любая властная группировка, независимо от того, в каком обществе (пусть самом-рассамом постиндустриальном) она существует, строится по одной из древнейших форм Власти - по феодальной. Иными словами, у каждого члена группировки есть в ее рамках всего один "начальник" (которого мы, по феодальной традиции, называем "сюзерен"), и влияние этого сюзерена ограничивается его первым уровнем
* «Опираясь на различие между телом и плотью... и акт Хабеас Корпус, я использую концепт Хабеас Вискус "Ты обретешь плоть", с одной стороны, для обозначения, как насильственное политическое господство задействует "избыток плоти", который одновременно поддерживает и уродует подобная жестокость, и, с другой стороны, чтобы восстановить бесчинства плоти как основную сферу политики, проистекающую из различных традиций угнетения» [17].
** «Включающее исключение [esclusione inclusiva], ex-ceptio в буквальном смысле слова "изъятие": захват-взятие внешнего» [2, с. 138].
вассалов» [12, с. 32]. Конкурирующие между собой «дома» - властные группировки, дифференцированные на «ближний круг» и «шлейф», обособлены от обывателей, законспирированы, сплочены и ясно осознают, что находятся если не на фронте, то близко к нему. Сплоченность, преданность - цемент подобных неофеодальных структур. «Отношения вассал - сюзерен, в некотором смысле, сравнимы по прочности с супружескими и уж точно прочнее любовных. Отношения вассала и сюзерена -практически пожизненные, переход к другому сюзерену возможен лишь с согласия предыдущего, и то лишь в рамках одной "феодальной вертикали"» [12, с. 43].
Как только в борьбе за власть начинают преуспевать властные группировки, организованные по образцу феодального дома, возникают условия для появления и иных форм, характерных для феодализма. Восприятие публичного пространства как вотчины приводит к диктату выделенных групп, обособляющихся от населения и рассматривающих его (или некоторые его части) как крепостных (чернь). Обособление проявляет себя в том числе в особом самопозиционировании, выражающемся в «непогрешимости» суждений и решений. Постколониальные «командования» стремятся достичь легитимности и неоспоримого господства на путях собственной фетишизации: «В постколониальном мире командование стремится институционализировать себя, чтобы достичь легитимации и гегемонии... в форме фетиша. Знаки, лексика и нар-ратив, которые исходят от командования, не просто символы; они официально преисполнены избытком смысла, не подлежат обсуждению и официально запрещены для толкования или оспаривания» [15].
Возникающая взаимная эксклюзивность власти и населения способна привести к широкомасштабной «вертикальной политике». Крайняя форма вертикальной политики - «вертикальный суверенитет», приводящий к «расщепленной оккупации» (splintering occupation) [14; 16]. Описывая взаимодействие первого и третьего мира на примере Израиля и Палестины, территориально сопряженных, но разобщенных политически, экономически, культурно и даже инфраструктурно, Э. Вайцман отмечает: «Первый и третий миры рассредото-
чены в разрозненной мозаике - территориальной экосистеме внешне отчужденных, внутренне гомогенизированных анклавов, расположенных рядом, внутри, выше или ниже друг друга... Оккупированные территории рассматриваются уже не как двумерная поверхность, а как обширное трехмерное пространство, расслоенное на стратегические, религиозные и политические страты» [16]. А. Мбембе дополняет вышесказанное: «В этих условиях колониальная оккупация не только сродни контролю, наблюдению и отделению, но и равносильна изоляции. Это раздробленная оккупация, соответствующая раскалывающему урбанизму, характерному для поздней современности (где сочетаются пригородные анклавы и закрытые сообщества)» [14].
Итак, взаимная эксклюзивность в условиях вертикального суверенитета выражается в «неслиянности и нераздельности» - сосуществовании в условиях организованного социального пространства обособления. Даже если нет разделения территориального, существуют зримые барьеры, размежевывающие привилегированные группы и группы-аутсайдеры. Известнейшими историческими случаями предельного обособления являются пространства концентрационных лагерей. Минимальные проявления вертикального суверенитета - гет-тоизация городской среды, появления закрытых жилых комплексов, рекреационных зон и так далее.
Выделение обособленных «экосистем власти», общего пространства и «гетто отверженных» нарушает жизненно важные формы социального баланса, связанные с интуитивными и культурно-оформленными представлениями о справедливости.
Одним из жизненно важных явлений древних культур явилось равновесие - гомеостаз -устойчивое гармоничное взаимодействие людей как с внешней средой, так и в пределах среды социальной.
Например, в культуре Бали равновесие -центральный принцип организации жизненного пространства. «Анализируя балийский этос, мы отметили постоянно встречающиеся ценности: а) ясного и статичного определения статуса и пространственной ориентации; Ь) баланса и движений, способствующих балансу. В целом кажется, что балийцы распространя-
ют на человеческие отношения тенденции, базирующиеся на телесном балансе; они также обобщают ту идею, что движение - сущность баланса.» [5, с. 118]. Поиск баланса проявляется в культуре балийцев повсеместно: в любви к церемониям, в ритуалах взаимодействий, в осознании своего места в социальной иерархии, в сложной регламентации поведения участников ссоры, направленной на минимизацию последствий, наконец, в воспитании, в котором повышенное внимание уделяется навыкам бесконфликтного поведения. «Балийское общество не схизмогенно... и мы знаем, как их неприязнь к схизмогенным паттернам выражается в многочисленных деталях социальной организации» [5, с. 110-112]. Навыки баланса позволяют балийцам устанавливать комплементарные - взаимно дополняющие отношения, что позволяет преодолевать соперничество, конфликт*.
Построение подстраивающихся, дополняющих, комплементарных поведенческих моделей - черта многих древних, в том числе примитивных обществ. Однако примитивность в данном случае сопряжена с разумом. Схизмогенез как развитие отношений различных групп в случае прямой конкуренции за одни и те же ресурсы и с использованием одних и тех же моделей поведения способен привести к губительным для сторон последствиям. Принцип комплементарности способен привести к мирному сосуществованию, предотвратить войну. Именно поэтому бытие примитивного общества основывается на реци-прокности, которая представляет собой «взаимный, имеющий институализированный характер и производимый по нормативно обусловленной процедуре обмен услугами и ма-
териальными ценностями между людьми, связанными комплексом прав и обязанностей» [8, с. 97]. Более того, среди форм реци-прокности, характерных для примитивного общества, центральное значение имеют генерализованная и сбалансированная реципрок-ность**. Социальные и экономические отношения в примитивном обществе синкретичны, жизненно важное состояние мира и безопасности в группе и даже межгрупповом взаимодействии достигается взаимностью, основу которой составляет дар и щедрость. Поразительно, но «здесь лидерство выступает как высшая форма родства и, следовательно, высшая форма реципрокности и щедрости. Вождь. должен не просто делать все хорошо - он должен стараться делать все лучше остальных, и этого ожидает от него группа. Каким же образом вождь удовлетворяет этим требованиям? Первое и самое главное орудие его власти - щедрость. У большинства примитивных народов. щедрость является центральным атрибутом власти» [8, с. 127].
Щедрость и безвозмездный дар, не требующий отдачи, - Евангелие экономики каменного века, отдаленный предшественник любви к ближнему христианской культуры.
Вместе с тем, что мы видим в рамках системы вертикального суверенитета, основанной на взаимной эксклюзивности? Преобладание форм негативной реципрокности и избирательной редистрибуции***. Властвующая группировка требует покорности и извлекает доход из общества в обмен на обещания и перераспределяет изъятое в кругу избранных. Таким образом, разрушается одна из важнейших опор любого общества - примитивного и современного - взаимность. Фактически общество де-
* Избегание схизмогенеза в формах конфликта, характерное для балийцев, связано со следующей трактовкой схизмогенеза: «Схизмогенные последовательности могут быть отнесены к двум классам: а) симметричный схизмогенез, при котором взаимно стимулирующие действия А и В подобны по своей сути (например, в случае соревнования, соперничества и т. п.); Ь) комплементарный схизмогенез, при котором взаимно стимулирующие действия по своей сути различны, однако взаимно согласуются» [5, с. 108]. Социальные отношения на Бали основаны на комплементарности.
** Воспользуемся комментарием к работе М. Салинза: «М. Салинз выделял три формы реципрокации: генерализованную, при которой требование взаимности и эквивалентности даров и услуг реализуется лишь в конечном счете в течение длительного времени; сбалансированную, требующую эквивалентной отдачи при каждом даре и каждой услуге; и негативную, связанную со стремлением получить что-либо без отдачи» [8, с. 97].
*** «В самом общем виде редистрибуцию можно определить как собирание воедино большей или меньшей части продукта, созданного в той или иной человеческой группе, чаще всего его концентрацию в руках ее главы, с последующим его распределением внутри той же самой группы» [8, с. 129].
лится на две группы, утрачивающие родство, дружественность, сопричастность.
Имплозия конструктивных форм реципрок-ности и редистрибуции ведет к развитию системы экономических и политических экстрактивных институтов [1; 7]. Экономические экстрактивные институты усиливают несправедливый обмен в обществе. Политические экстрактивные институты закрепляют статус-кво. Это приводит к затяжной болезни (возможно, болезни к смерти, следуя логике С. Кьеркегора).
«Порочный круг возникает, когда экстрактивные политические институты порождают аналогичные экономические институты, а последние, в свою очередь, становятся базой для первых -ведь экономическое могущество всегда можно конвертировать во власть» [1, с. 396]. При этом «порочный круг запускает мощный процесс негативной обратной связи, в ходе которого экстрактивные политические институты начинают порождать аналогичные экономические институты, а те, в свою очередь, снова и снова обеспечивают базу для укрепления экстрактивных политических институтов» [1, с. 404]. Маховик экстрактивности раскручивается, взаимная эксклюзивность социальных групп - лидеров и аутсайдеров - достигает катастрофических масштабов - «исключение» становится правилом, инклюзия - исключением из правил.
Максимизация экстрактивности напрямую ведет к утверждению некровласти. Именно такие условия способствуют стремительному качественному изменению биополитики. Если в ней еще оставался конструктивный потенциал, то он сворачивается, если негантропная биополитика была умеренной, то инфляция реципрокности стремительно усиливает давление на стигматизированные группы и превращает их существование в невыносимое. Пределом негантропной биополитики становится некрополитика, проводимая некровла-стью (necropower - the power of death). Нек-ровласть функционирует «в интересах максимального уничтожения людей и создания миров смерти - новых и уникальных форм общественного бытия, в которых массы населения помещаются в условия жизни, придающим им статус живых мертвецов» [14].
Некрополитика - уникальное явление. Примитивные народы использовали практику инфантицида (М. Салинз, Р. Коллинз) или (и) геронтоцида (Дж. Даймонд) в поисках рав-
новесия. Так, охотники и собиратели, буквально легкие на подъем, весь свой нехитрый скарб носили с собой. Издержками их образа жизни становилась демографическая политика, требовавшая незначительного количества малых детей и стариков, способных самостоятельно перемещаться. Немощного просто оставляли на стоянке умирать в одиночестве. Некрополитика практикует экстрацид - уничтожение лишних, избыточных людей. Однако масштаб некрополитики превосходит всякие мыслимые пределы. Это своеобразная аутофагия общества, зашедшего слишком далеко в человеко-отрицающей биополитике. «Apocalypse Now» (Ф. Коппола), сошедший с экрана в реальный мир, разгул некрополитики в Камбодже, Руанде, на Гаити, в Демократической Республике Конго, в Шри-Ланке - события недавнего прошлого. А вот некрополитика, сопровождающая войну правительства Мексики и наркокартелей в крупнейшем нарко-хабе на границе с США Сьюдад-Хуаресе, - история, протекающая здесь и сейчас.
«В какой-то момент ежемесячное число только неопознанных жертв подобралось к отметке в 50 человек. За время правления президента Кальдерона бесследно исчезло более 25 000 человек, многие из которых впоследствии оказывались в едва успевающем расширяться морге Хуареса. Почти каждый день небольшая очередь выстраивается на входе в здание в надежде обнаружить пропавшего родственника» [10, с. 38]. И таких эксклавов хаоса (death-worlds) в мире довольно много: «Кали, Мехико, Белем ду Пара, Сан-Паулу и Буэнос-Айрес могут рассматриваться в качестве новых "колоний", где не действуют государственные законы, а люди не свободны, потому что вопрос их жизни или смерти решают другие» [18].
Биполитика получила широкое распространение в мире постольку, постольку обладает эмерджентными свойствами. Конфирмантроп-ная биополитика благотворно влияет на индивидуума. В свою очередь синергия удовлетворенных жизнью людей трансформирует среду их обитания. Подобная реципрокность целого и части, взаимное влияние восходящей и нисходящей причинности задает вектор устойчивого развития. Напротив, негантропная биополитика и ее крайняя степень - некрополи-тика - утрачивают эмерджентность и синер-
гитические эффекты. Некрополитика редуцирует общественные процессы к примитивным формам подчинения, личной зависимости, рабства. В антропологическом смысле некропо-литика - апофеоз раскола и взаимного отчуждения. Общество теряет пластичность и скатывается к ригидным моделям социальных отношений. Раскол - это кризис реципрокно-сти, ему соответствует дефицит доверия, альтруизма, человечности. Некрополитика, по-
добно надгробной плите - мрачный итог хронической социальной патологии, с которой общество так и не смогло справиться. Представляется, что ставка на конфирмантропную биополитическую стратегию безальтернативна. Проблему представляет лишь то, каким образом возможен палингенез*, если общество скатилось к опасной грани, на которой власть перерождается в некровласть.
Литература
1. Аджемоглу Д., Робинсон Дж. А. Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты / пер. с англ. Д. Литвинова, П. Миронова, С. Санови-ча. М., 2015.
2. Агамбен Д. Оставшееся время: комментарий к Посланию к Римлянам / пер. с итал. С. Ермакова. М., 2018.
3. Агамбен Дж. Homo sacer. Суверенная власть и голая жизнь. М., 2011.
4. Бауман З. Актуальность холокоста. М., 2010.
5. Бейтсон Г. Экология разума. Избранные статьи по антропологии, психиатрии и эпистемологии / пер. с англ. М., 2000.
6. Ашиль Мбембе: «Франции трудно поспеть за меняющимся миром». URL: http://gefter.ru/ar-chive/19621 (дата обращения: 27.11.2018).
7. Попов Д. B. Танатальное основание не-гантропной биополитики. URL: http:// vestnik.uapa.ru/ru/issue/2018/04/02/ (дата обращения: 27.11.2018).
8. Салинз М. Экономика каменного века. М., 1999.
9. Тойнби А. Дж. Исследование истории: Цивилизации во времени и пространстве / пер. с англ. К. Я. Кожурина. М., 2009.
10. Уэйнрайт Т. Narconomics: Преступный синдикат как успешная бизнес-модель / пер. с англ. Г. Михайлова. СПб.; М., 2018.
11. Фуко M. Нужно защищать общество: курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1975-1976 учебном году. СПб., 2005.
12. Хазин М., Щеглов С. Лестница в небо. Диалоги о власти, карьере и мировой элите. М., 2016.
Bibliography
1. Ajemoglu D., Robinson J. A. Why some countries are rich and others are poor. The origins of power, prosperity and poverty / trans. from English D. Litvinov, P. Mironov, S. Sanovich. Moscow, 2015.
2. Agamben D. Remaining time: commentary on the Epistle to the Romans / trans. from Italian by S. Ermakov. Moscow, 2018.
3. Agamben G. Homo sacer. Sovereign power and naked life. Moscow, 2011.
4. Bauman Z. The relevance of the Holocaust. Moscow, 2010.
5. Bateson G. Ecology of mind. Selected articles on anthropology, psychiatry and epistemolo-gy / trans. from English. Moscow, 2000.
6. Ashil Mbembe: «It is difficult for France to keep up with the changing world». URL: http:// gefter.ru/archive/19621 (accessed date: 27.11.2018).
7. Popov D. V. Tanatal basis of neganropic biopolitics. URL: http://vestnik.uapa.ru/ru/issue/ 2018/04/02/ (accessed date: 27.11.2018).
8. Salins M. Economics of the stone age. Moscow, 1999.
9. Toynbee A. J. The study of history: Civilization in time and space / trans. from English K. I. Kozhurin. Moscow, 2009.
10. Wainwright T. Narconomics: crime syndicate as a successful business model / trans. from English G. Mikhailova. St. Petersburg, Moscow, 2018.
11. Foucault M. To protect the society: a course of lectures given at the College de France in the academic year 1975-1976. St. Petersburg, 2005.
12. Hazin M., Shcheglov S. Stairway to heaven. Dialogues about power, career and world elite. Moscow, 2016.
* «Новое рождение»; «возвращение к жизни»; «палингенез означает рождение чего-то нового, а не просто возрождение чего-то, что жило и умерло» [9, с. 14, 231, 264].
13. Шмитт К. Политическая теология. Сборник / пер. с нем., заключит. статья и сост. А. Филиппова. М., 2000.
14. Mbembe J.-A., Meintjes L. Necropolitics. URL: https ://warwick.ac.uk/fac/arts/english/cur-rentstudents/pg/masters/modules/postcol_theory/ mbembe_22necropolitics22.pdf (дата обращения: 27.11.2018).
15. Mbembe A. Provisional notes on the post-colony. URL: https://studentportalen.uu.se/uusp-filearea-tool/download.action?nodeId=1427873& toolAttachmentId=288520 (дата обращения: 27.11.2018).
16. Weizman E. Introduction to the politics of verticality. URL: https://www.opendemocracy.net/ ecology-politicsverticality/article_801.jsp (дата обращения: 27.11.2018).
17. Weheliye A. G. Habeas viscus: racializing assemblages, biopolitics, andblack feminist theories of the human. URL: https://ru. scribd.com/ document/234998005/Habeas-Viscus-by-Alex-ander-Weheliye (дата обращения: 27.11.2018).
18. Пако Гомес Надаль. (Paco G^ez Nadal). Смерть как система. URL: https://inosmi.ru/ world/20141127/224537033.html (дата обращения: 17.11.2018).
13. Schmitt K. Political theology. Collection / trans. from German, concludes article and drawing by A. Filippov. Moscow, 2000.
14. Mbembe J.-A., Meintjes L. Necropolitics. URL: https://warwick.ac.uk/fac/arts/english/cur-rentstudents/pg/masters/modules/postcol_ theory/ mbembe_22necropolitics22.pdf (accessed date: 27.11.2018).
15. Mbembe J.-A. Provisional notes on the postcolony. URL: https://studentportalen.uu.se/ uusp-filearea-tool/download.action?nodeId=142 7873&toolAttachmentId=288520 (accessed date: 27.11.2018).
16. Weizman E. Introduction to the politics of verticality. URL: https://www.opendemocracy.net/ ecology-politicsverticality/article_801.jsp (accessed date: 27.11.2018).
17. Weheliye A. G. Habeas viscus: racializing assemblages, biopolitics, andblack feminist theories of the human. URL: https://ru. scribd.com/ document/234998005/Habeas-Viscus-by-Alex-ander-Weheliye (accessed date: 27.11.2018).
18. Paco Gymez Nadal (Paco Gymez Nadal). Death as system. URL: https://inosmi.ru/world/ 20141127/224537033.html (accessed date: 17.11.2018).
