CC BY
59
илософия рава
1 (88) Научно-теоретический журнал 2019
~ У ' Издается с апреля 2000 года
Выходит четыре раза в год Журнал зарегистрирован в Федеральной службе по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций 17 октября 2017 г. Регистрационный номер ПИ № ФС 77-71314
Включен в Перечень рецензируемых научных изданий, в которых должны быть опубликованы основные научные результаты диссертаций на соискание ученой степени кандидата наук,
на соискание ученой степени доктора наук
СОДЕРЖАНИЕ
ФИЛОСОФСКО-ПРАВОВЫЕ АСПЕКТЫ БОРЬБЫ С ПРЕСТУПНОСТЬЮ
Плясов К. А., Тишкин Д. Н.
ПОЛИТИКО-ПРАВОВЫЕ АСПЕКТЫ БОРЬБЫ С ОРГАНИЗОВАННОЙ ПРЕСТУПНОСТЬЮ И ЕЕ КОРРУПЦИОННОЙ СОСТАВЛЯЮЩЕЙ КАК ЭЛЕМЕНТ УКРЕПЛЕНИЯ НАЦИОНАЛЬНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ
СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ...............................................................................................7
Буткевич С. А.
ИННОВАЦИИ В ПРАВООХРАНИТЕЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ:
ОЦЕНКА И КРИТЕРИИ ЭФФЕКТИВНОСТИ...................................................................16
Воронцов С. А.
ПРОТИВОДЕЙСТВИЕ КОРРУПЦИИ: ПРИНУЖДЕНИЕ ИЛИ УБЕЖДЕНИЕ? ..................23
Москаленко С. Г., Шилова В. А.
ПОЛИЦЕЙСКИЕ ФУНКЦИИ ОРГАНОВ МЕСТНОГО САМОУПРАВЛЕНИЯ В ДОРЕВОЛЮЦИОННОЙ РОССИИ: МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ
АСПЕКТЫ КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИИ.................................................................................29
Сальников Е. В.
ЭКСТРЕМИСТСКИЕ ПРАКТИКИ В ТВОРЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ:
СУЩНОСТНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ И ПРЕДЕЛЫ ДОПУСТИМОСТИ.............................35
© ФГКОУ ВО РЮИ МВД России, 2019
ФИЛОСОФСКО-ПРАВОВЫЕ АСПЕКТЫ ПРАВОВОЙ ПОЛИТИКИ ГОСУДАРСТВА
Вакула И. М., Загутин Д. С.
МОДЕЛИ ДЕВИАНТНОГО ПОВЕДЕНИЯ МОЛОДЕЖИ
И ЕГО ПРОФИЛАКТИКА: СОЦИАЛЬНО-ПРАВОВОЙ АСПЕКТ .......................................42
Касьянов В. Е.
ЮРИДИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ СОЦИАЛЬНОГО СЛУЖЕНИЯ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ В УСЛОВИЯХ ЧРЕЗВЫЧАЙНЫХ СИТУАЦИЙ......................47
ПРАВОПОНИМАНИЕ И ПРАВОВАЯ ДОКТРИНА
Лубский А. В., Лубский Р. А., Пестов Р. А.
ОСОБЕННОСТИ РЕФЛЕКСИВНЫХ И НЕРЕФЛЕКСИВНЫХ СТРУКТУР
ПРАВОВОГО ПОВЕДЕНИЯ В СОВРЕМЕННОМ РОССИЙСКОМ ОБЩЕСТВЕ ...................54
Михайлов С. В., Пономарева Н. В., Прудникова Л. Б.
БЛОКЧЕЙН В СОВРЕМЕННОМ ПРАВОПРИМЕНЕНИИ..................................................60
Напалкова И. Г.
МЕТОДОЛОГИЯ СИСТЕМНОГО ПОЗНАНИЯ ПРАВА......................................................65
Чернавин Ю. А.
ФИЛОСОФИЯ ПРАВА И ТЕОРИЯ ПРАВА: ПРОБЛЕМА ВЗАИМООТНОШЕНИЯ.............72
ФИЛОСОФСКО-ПРАВОВАЯ АНТРОПОЛОГИЯ
Дементьев С. А.
ПРИНЦИПЫ КАК ОСНОВОПОЛАГАЮЩИЕ ПОСТУЛАТЫ КОНЦЕПЦИИ
ИНФОРМАЦИОННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ ЧЕЛОВЕКА......................................................80
Лоба В. Е., Абдулаева И. А.
ЭВТАНАЗИЯ: ИСТОРИКО-ПРАВОВОЙ АСПЕКТ.............................................................85
Попов Д. В.
КРИЗИС РЕЦИПРОКНОСТИ: ТРАНСФОРМАЦИЯ БИОПОЛИТИКИ
В НЕКРОПОЛИТИКУ.....................................................................................................91
Упорникова И. В., Вакуленко Н. А., Ковтун Н. А.
HOMO RETIS - «СЕТЕВОЙ ЧЕЛОВЕК» КАК УЧАСТНИК НОВЫХ ФОРМ ПОЛИТИЧЕСКОГО УЧАСТИЯ....................................................................................... 100
ПРОБЛЕМЫ ПРАВОВОЙ АКСИОЛОГИИ
Вовк Е. В.
ИДЕЯ СПРАВЕДЛИВОСТИ В СОВРЕМЕННОМ РОССИЙСКОМ
ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВЕ.................................................................................................. 106
Казачанская Е. А.
ИСТОРИЧЕСКИЕ ПАРАЛЛЕЛИ ВОЗНИКНОВЕНИЯ И РАЗВИТИЯ
РУССКОЙ И ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКОЙ АДВОКАТУРЫ ................................................ 112
Кобылкин Р. А.
РОЛЬ ТРУДА В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ: АКСИОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ.................. 118
Миллеров Е. В., Безручко Е. В.
АКСИОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ПРАВОВОЙ ОХРАНЫ НРАВСТВЕННОГО
РАЗВИТИЯ НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИХ В РОССИИ...................................................... 123
Тарабан Н. А.
ИДЕЯ ОБЩЕСТВЕННОГО ДОГОВОРА НА СОВРЕМЕННОМ ЭТАПЕ
ПОЛИТИКО-ПРАВОВЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ ................................................................. 130
ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ ПРАВА
Бурлуцкий А. Н., Небратенко Г. Г.
«ФИЛОСОФИЯ ПРАВА» ГЕГЕЛЯ В КОНТЕКСТЕ ФИЛОСОФСКОЙ РЕФЛЕКСИИ
О ПРАВЕ И АБСОЛЮТНОМ ДУХЕ: ИСТОРИКО-ФИЛОСОФСКИЙ АНАЛИЗ................. 135
Момотова Е. П.
ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО ПАВЛА I В СФЕРЕ ПРОКУРОРСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ:
СТРУКТУРА, СОДЕРЖАНИЕ, ЗНАЧЕНИЕ .................................................................... 143
Черкасова М. А.
ФИЛОСОФСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ ЮРИДИЧЕСКОЙ СЛАВИСТИКИ..................................... 148
Главный редактор: К. А. Плясов, канд. юрид. наук, доцент Заместитель главного редактора: С. В. Пахомов, канд. юрид. наук, доцент
Редакционная коллегия:
И. М. Вакула, д-р филос. наук, проф.; А. И. Овчинников, д-р юрид. наук, проф.;
A. А. Контарев, д-р филос. наук, проф.;
B. Б. Рожковский, д-р филос. наук, доц.; Е. А. Рыбалка, д-р филос. наук, проф.; Е. Е. Несмеянов, д-р филос. наук, проф.; П. П. Баранов, д-р юрид. наук, проф.;
Г. Г. Небратенко, д-р юрид. наук, доц.; Н. Л. Бондаренко, д-р юрид. наук, проф.; Т. С. Паниотова, д-р филос. наук, проф.; А. В. Варданян, д-р юрид. наук, проф.; А. В. Лубский, д-р филос. наук, проф.;
C. И. Кузина, д-р полит. наук, проф.; И. Е. Абрамова, д-р полит. наук, проф.; А. В. Понеделков, д-р полит. наук, проф.;
A. Н. Ерыгин, д-р филос. наук, проф.; Т. С. Оленич, д-р филос. наук, проф.; О. В. Химичева, д-р юрид. наук, проф.;
B. Н. Григорьев, д-р юрид. наук, проф.; В. И. Третьяков, д-р юрид. наук, проф.; М. А. Бучакова, д-р юрид. наук, доц.; А. П. Мясников, д-р юрид. наук, проф.; Ю. В. Анохин, д-р юрид. наук, доц.;
А. Н. Кузбагаров, д-р юрид. наук, проф.; О. А. Рузакова, д-р юрид. наук, проф.; А. Н. Ильяшенко, д-р юрид. наук, проф.; А. В. Ендольцева, д-р юрид. наук, проф.; Д. Н. Лозовский, д-р юрид. наук, доц.; И. А. Макаренко, д-р юрид. наук, проф.; М. О. Баев, д-р юрид. наук, проф.; А. В. Куракин, д-р юрид. наук, проф.; М. В. Костенников, д-р юрид. наук, проф.
Учредитель и издатель - федеральное государственное казенное образовательное учреждение высшего образования «Ростовский юридический институт Министерства внутренних дел Российской Федерации» Адрес издателя: 344015, г. Ростов-на-Дону, ул. Еременко, 83
Адрес редакции: 344015, г. Ростов-на-Дону, ул. Еременко, 83; тел.: 8 (863) 207-86-35 Электронная почта: [email protected] Официальный сайт журнала: Ы1р8://рюи.МВД.рф
Индекс по каталогу Агентства «Книга-Сервис» - 79848.
Цена по подписке по каталогу Агентства «Книга-Сервис» - 500 рублей (2 номера).
Выпускающий редактор: Е. В. Васильцова Компьютерный набор и верстка: Е. Е. Пелехатая
Сдано в набор 28.02.2019. Подписано в печать 25.03.2019. Выход в свет 27.03.2019. Формат 60х84 1/8. Объем 23 п.л. Набор компьютерный. Гарнитура Таймс. Печать офсетная. Бумага офсетная. Усл.-печ. л. 17,67. Тираж 300 экз. Заказ №
Отпечатано в ГПиОП НИиРИО ФГКОУ ВО РЮИ МВД России. 344015, г. Ростов-на-Дону, ул. Еременко, 83.
CONTENTS
PHILOSOPHICAL AND LEGAL ASPECTS OF COMBATING CRIME
Plyasov K. A., Tishkin D. N.
POLITICAL AND LEGAL ASPECTS OF STRUGGLE AGAINST ORGANIZED CRIME AND ITS CORRUPTION COMPONENT AS AN ELEMENT OF STRENGTHENING
NATIONAL SECURITY OF MODERN RUSSIA................................................................................7
Butkevich S. A.
INNOVATIONS IN LAW ENFORCEMENT ACTIVITY: EVALUATION
AND PERFORMANCE CRITERIA....................................................................................................16
Vorontsov S. A.
ANTI-CORRUPTION: COERCION OR PERSUASION?...................................................................23
Moskalenko S. G., Shilova V. A.
POLICE FUNCTIONS OF LOCAL AUTHORITIES SELFGOVERNMENT IN PRE-REVOLUTIONARY RUSSIA: METHODOLOGICAL ASPECTS
OF CONCEPTUALIZATION..............................................................................................................29
Salnikov E. V.
EXTREMISTIC PRACTICES IN CREATIVE ACTIVITY: ESSENTIAL CHARACTERISTICS AND LIMITS OF ACCEPTABILITY..................................................................................................35
PHILOSOPHICAL AND LEGAL ASPECTS OF A LEGAL POLICY OF THE STATE
Vakula I. M., Zagutin D. S.
MODELS OF DEVELOPMENT BEHAVIOR OF YOUTH AND ITS PREVENTION:
SOCIAL AND LEGAL ASPECT.........................................................................................................42
Kasyanov V. E.
LEGAL BASES OF SOCIAL SERVICE OF THE RUSSIAN ORTHODOX CHURCH IN CONDITIONS OF EMERGENCY SITUATIONS ..........................................................................47
THE UNDERSTANDING OF LAW AND THE LEGAL DOCTRINE
Lubsky A. V., Lubsky R. A., Pestov R. A.
FEATURES OF REFLEXIVE AND NON-REFLECTIVE STRUCTURES OF LEGAL BEHAVIOR
IN THE MODERN RUSSIAN SOCIETY............................................................................................54
Mikhailov S. V., Ponomareva N. V., Prudnikova L. B.
BLOCKCHAIN IN MODERN RIGHT APPLICATION.......................................................................60
Napalkova I. G.
METHODOLOGY OF SYSTEM KNOWLEDGE OF LAW................................................................65
Chernavin Yu. A.
PHILOSOPHY OF LAW AND THEORY OF LAW: PROBLEM RELATIONSHIPS...........................72
PHILOSOPHICAL AND LEGAL ANTHROPOLOGY
Dementiev S. A.
PRINCIPLES AS FUNDAMENTAL POSTULATES OF THE CONCEPT OF HUMAN
INFORMATION SECURITY..............................................................................................................80
Loba V. E., Abdulaeva I. A.
EUTHANASIA: HISTORICAL AND LEGAL ASPECT......................................................................85
Popov D. V.
THE CRISIS OF RECIPROCITY: THE TRANSFORMATION OF BIOPOLITICS IN NECROPOLITICS..........................................................................................................................91
Upornikova I. V., Vakulenko N. A., Kovtun N. A.
HOMO RETIS - «NETWORK PERSON» AS THE PARTICIPANT OF NEW FORMS
OF POLITICAL PARTICIPATION......................................................................................................100
THE PROBLEMS OF LEGAL AXIOLOGY
Vovk E. V.
IDEA OF JUSTICE IN MODERN RUSSIAN LEGISLATION............................................................106
Kazachanskaya E. A.
HISTORICAL PARALLELS OF EMERGENCE AND DEVELOPMENT RUSSIAN
AND WESTERN EUROPEAN ADVOCACY.....................................................................................112
Kobylkin R. A.
THE ROLE OF LABOR IN MODERN RUSSIA: AXIOLOGICAL ASPECT......................................118
Millerov E. V., Bezruchko E. V.
AXIOLOGICAL ASPECTS OF LEGAL PROTECTION OF MORAL DEVELOPMENT
OF MINORS IN RUSSIA....................................................................................................................123
Taraban N. A.
PUBLIC AGREEMENT IDEA AT THE PRESENT STAGE OF POLITICAL AND LEGAL RESEARCH........................................................................................................................................130
THE HISTORY OF LEGAL PHILOSOPHY
Burlutsky A. N., Nebratenko G. G.
«PHILOSOPHY OF LAW» BY HEGEL IN THE CONTEXT OF PHILOSOPHICAL REFLECTION
ON LAW AND ABSOLUTE SPIRIT: HISTORICAL AND PHILOSOPHICAL ANALYSIS................135
Mamotova E. P.
LEGISLATION OF PAUL I IN THE SPHERE OF PROSECUTOR'S ACTIVITY: STRUCTURE,
CONTENT, MEANING.......................................................................................................................143
Cherkasova M. A.
PHILOSOPHICAL SIGNIFICANCE OF THE LAW OF SLAVISTICS STUDIES...............................148
УДК 323 (470) ББК 66.3
Плясов Константин Анатольевич Plyasov Konslanlin Anatolyevich
начальник Ростовского юридического института МВД России кандидат юридических наук, доцент.
Head of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Law, Associate Professor. E-mail: [email protected]
Тишкин Дмитрий Николаевич Tishkin Dmitry Nikolaevich
заместитель начальника кафедры тактико-специальной подготовки Волгодонского филиала Ростовского юридического института МВД России.
Deputy Head of the Department of Tactical and Special Training Volgodonsk Branch of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia. E-mail: [email protected]
ПОЛИТИКО-ПРАВОВЫЕ АСПЕКТЫ БОРЬБЫ С ОРГАНИЗОВАННОЙ ПРЕСТУПНОСТЬЮ И ЕЕ КОРРУПЦИОННОЙ СОСТАВЛЯЮЩЕЙ КАК ЭЛЕМЕНТ УКРЕПЛЕНИЯ НАЦИОНАЛЬНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ
Political and legal aspects of struggle against organized crime and its corruption component as an element of strengthening national security of modern Russia
В статье анализируются особенности российской организованной преступности и пронизывающей все уровни управления коррупции, которые, сращиваясь, могут блокировать и саботировать многие политические решения. С учетом отечественного и зарубежного опыта авторами предложены политико-правовые меры по борьбе с коррупцией как элемент укрепления национальной безопасности современной России.
Ключевые слова: организованная преступность, коррупция, национальная безопасность, угроза национальной безопасности, расширенная конфискация, геополитическое противостояние.
Организованная преступность уходит своими корнями в далекое прошлое. В связи с этим для понимания негативных процессов, вызванных существованием данного явления, возникает необходимость в его глубоком осмыслении и анализе, основанном на изучении особенностей исторической эволюции, а затем выработке оптимальных стратегических и тактических решений по борьбе с ним.
Некоторыми историками отмечено, что еще в Римской империи существовали подобные группировки, представляющие огромную государственную проблему, поскольку их участники пытались контролировать определен-
The article analyzes the features of Russian organized crime and permeating corruption at all levels of government, which, by merging, can block and sabotage many political decisions. Taking into account domestic and foreign experience, the author proposed political and legal measures in the fight against this negative phenomenon as an element of strengthening the national security of modern Russia.
Keywords: organized crime, corruption, national security, threat to national security, extended confiscation, geopolitical confrontation.
ные сферы экономики. Между тем Древний Рим как самое могущественное государство на данном отрезке истории, обладая сильнейшей армией, контролирующей огромные территории, и фактически являясь лидером правового развития (появление правовых норм, законов и обычаев, до сих пор влияющих на современное законодательство), несмотря на жестокость наказаний (членов банд отправляли на арену амфитеатра и сжигали, а также распинали на кресте), не смог добиться значимых результатов в борьбе с организованной преступностью. Историки располагают сведениями о высочайшем уровне вымогательств, похище-
ний, грабежей, подделке духов, драгоценностей и вин, совершаемых преступными группами, контролировавшими как отдельные кварталы, так и целые городские районы, при этом каждый житель заботился о своей безопасности самостоятельно, поскольку служителей правопорядка просто не существовало.
По свидетельствам римского поэта-сатирика Децима Юния Ювенала (годы жизни около 55-56 н. э. - около 127 н. э.), на неосвещенных улицах ночного Рима легко могли напасть и ограбить, поэтому горожане радовались, если после «нападения останется хотя бы пара зубов». При этом уровень преступности был настолько высок, что владельцы магазинов «оконные ставни и двери дополнительно закрывали железными цепями».
Только лишь во времена правления основателя Римской империи Октавиана Августа (23.09.63 до н. э. - 19.08.14 н. э.), получившего почетный титул «отца отечества» и приходившегося Цезарю внучатым племянником, для осуществления борьбы с преступностью наряду с «вигилами» (подразделениями, функционирующими в качестве ночной стражи и пожарных) были созданы «городские когорты» (армейские подразделения, являющиеся прообразом современной полиции и предназначенные для подавления бунтов и охраны общественного порядка).
Таким образом, зародившись в античности, организованная преступность на протяжении десятков веков эволюционировала вместе с государствами, характеризуясь при этом национальной и географической специфичностью, а уже в XX веке международное уголовное право стало оперировать таким понятием, как «международная преступная деятельность».
По мнению некоторых исследователей, организованная преступность является неотъемлемой принадлежностью государственности с момента появления самого государства.
Осмысление существования организованной преступности в СССР пришло в начале 80-х годов, а системные исследования этого явления начались с 1987 года научными учреждениями МВД, КГБ и прокуратуры. По мнению известного эксперта в области политологии и права И. А. Иванникова, в период 1936-1987 годов мафия в СССР отсутствовала, так как отдельные очаги организованной преступности, существующие в любом государстве, были дис-
танцированны от государственной власти и не имели возможности существенно влиять на политическую жизнь общества [1, с. 77].
Для выработки эффективных методик противодействия и понимания сущности организованной преступности проанализируем результаты исследований ученых различной специализации. Выводы, сделанные А. И. Гуровым, легли в основу наиболее используемого в научных кругах определения организованной преступности: «функционирование устойчивых, управляемых сообществ преступников, занимающихся преступлениями как бизнесом и создающих систему защиты от социального контроля с помощью коррупции» [2]. Несмотря на то, что этот подход доминирует в отечественной криминологической науке и практике, он не является достаточным для глубокого и всестороннего понимания исследуемого явления.
Президент Российской криминологической ассоциации профессор А. И. Долгова, считая вышеуказанный подход примитивистским, отражающим основные показатели организованной преступности лишь на стадии ее зарождения, отмечает, что «он фиксирует факт множества организованных преступлений и множества организованных формирований, при этом не вскрывает взаимосвязи различных организованных преступлений и системы взаимодействия разных организованных формирований» [3, с. 324]. В более поздних исследованиях ученый акцентирует свое внимание на социально-негативном влиянии на социум, утверждая, что организованная преступность, вовлекая в орбиту своего влияния граждан, практически стала работодателем для определенной части населения, создавая ложные (фальшивые) ценности, ориентированные только на обогащение, и тем самым подрывая нравственные ценности и развращая в первую очередь молодежь [4]. Солидарен с А. И. Долговой и В. С. Овчинский, по мнению которого, организованный криминал стремился к распространению своего влияния (явное и скрытое навязывание преступных норм поведения) на огромную часть российского социума, осуществляя фактически «криминальное заражение» [5, с. 17]. Исследователем также отмечено, что лишь с появлением в преступной среде элиты («воров в законе», или «авторитетов»), то есть своеобразно-
го элемента сплоченности и стабильности, можно говорить о наличии мафии в нашей стране, понимаемой как законспирированное (тайное) преступное объединение, обладающее ролевым статусом и коррумпированными связями [6, с. 6-33].
Нельзя оставить без внимания и еще одно направление в понимании организованной преступности, отмеченное А. И. Долговой. По ее мнению, организованнная преступность в 90-х годах, расширяясь, трансформируясь и стремясь легализоваться, начинает мимикрировать, при этом легализация придает правомерный вид не только преступным деяниям (деятельности), но и доходам, полученным от них [7].
Частью исследователей выделены такие признаки организованной преступности, как системность преступных сообществ, локальное многоуровневое разделение сфер влияния, достижение преступных целей, используя коррумпированных госчиновников [8, с. 11-12].
Профессор Е. А. Мохов в своих научных исследованиях предлагает классификацию организованных преступных групп по следующим признакам: специализированный (направление преступной деятельности), этнический и региональный [9, с. 6-48].
Другие исследователи, учитывающие как юридические, так и социально-политические компоненты организованной преступности, определяют ее как «сложную систему организованных преступных формирований, занимающихся преступной деятельностью широкого масштаба» [10, с. 102], которая создает и использует собственные управленческие преступные структуры, выполняющие различные функции, а особенно госструктуры и институты гражданского общества.
Проблемы, вызванные организованным криминалом в СССР, а затем постсоветской России, исследовались и в трудах зарубежных авторов. Примером могут служить научные труды американского профессора Л. Шелли, рассматривающего множественные аспекты коррупции и транснациональной преступности, конкретизируя их на таких направлениях, как торговля людьми, нелегальные финансовые потоки, отмывание капитала, международная безопасность и так далее [11, с. 62-65].
Заслуживает внимания и другой зарубежный автор, который в своем исследовании посвятил проблеме российской организованной преступ-
ности в США отдельную главу, представляющую реальную оценку обстановки, связанной с политизацией и сильным утрированием феномена «русской мафии» в средствах массовой информации, обвиняющих ее во многих негативных тенденциях в стране [12, с. 107-154].
А. С. Овчинский точно описал механизм этого влияния, исследовав организованную преступность с точки зрения теории информации, заметив при этом такие очень важные характеристики, как деструктивность и интру-зивность (свойство, проявляющееся во встраивании в систему социально-экономических и общественно-правовых отношений, криминального изменения духовного и политического мировоззрения, пагубно влияющего на общество) [13, с. 70-73].
В одной из своих последних работ В. С. Ов-чинский делает вывод о том, что «стратегическая парадигма мафии - переход от преступления или их совокупности к преступной бизнес-модели» [14, с. 17].
Анализ вышеуказанных научных мнений приводит к пониманию невозможности унификации способов противодействия организованной преступности, осознав, соответственно, необходимость разработки отдельных мер для каждой ее ветви, объединенных единым стратегически вектором.
Организованная преступность в комплексе с коррупционными практиками приобрела достаточно качественные характеристики для создания реальных угроз национальной безопасности России, а также в целом мировому порядку.
Пункт 43 действующей Стратегии национальной безопасности Российской Федерации указывает, что коррупция, деятельность специальных служб и организаций иностранных государств, наносящая ущерб российским интересам, а также функционирование преступных организаций, включая транснациональные, причислены к «основным угрозам государственной и общественной безопасности» [15].
Коррупция, проникая во все уровни государственного управления, является постоянным «партнером» организованной преступности и в комплексе с ней серьезно подрывает как саму систему власти, так и доверие граждан. Коррупционные преступления свойственны любой стране, но чем ниже их уровень, тем с большей уверенностью можно утверждать о
построении правового демократического государства. Для выработки адекватных и действенных мер, основанных на глубоком анализе проблемы, вновь необходимо прибегнуть к историческому опыту.
Русские летописи XIII века свидетельствуют о фактах мздоимства. Иван III, являющийся государем всея Руси с 1462 по 1505 год, впервые ограничил на законодательном уровне коррупционные проявления, а уже его внуком Иваном IV впервые введена смертная казнь как наказание за чрезмерность во взятках.
Несмотря на жестокую борьбу с мздоимством, в эпоху Петра I данное явление приобрело широкий размах. Показателен и характерен для того времени эпизод, когда в результате многолетнего следствия, инициированного по жалобе обер-фискала А. Я. Нестерова, был изобличен в лихоимстве и повешен в присутствии Петра I сибирский губернатор М. П. Гагарин (первый руководитель Сибирской губернии с 1711 по 1719 год), а через три года колесовали за взяточничество и злоупотребления самого А. Я. Нестерова (обер-фискал Российской империи с 1715 года).
Весьма информативна с точки зрения проникновения коррупции в российское общество, а также с позиции агентурного и иных методов, используемых и по сей день в оперативно-розыскной деятельности для противодействия организованной преступности, личность и биография Ивана Осипова, более известного историкам как Ванька-Каин (1718 -1756) - знаменитого вора-разбойника, ставшего легендарным московским сыщиком и получившего прозвище Каин, которому удалось отправить за решетку около трех сотен (по некоторым данным 500) себе подобных. Анализ жизненного пути этого исторического персонажа позволяет понять как процесс зарождения организованной преступности и формирования механизмов личности преступников, так и уровень коррупции, проникнувшей повсеместно в общество.
В 14-летнем возрасте (1731 год) Иван попадает в Москву и определяется в дворовые к купцу Петру Филатьеву. В 1734 году судьба сводит его с отставным матросом П. Р. Смирным (известным вором по кличке Камчатка), и это событие во многом предопределяет дальнейшую судьбу Осипова. Обокрав хозяина, он подается на вольные хлеба, написав на барских воротах
уже практически сформировавшийся жизненный девиз: «Работай черт, а не я» [16].
Начав свой воровской путь в шайке Камчатки, Иван вскоре был пойман людьми бывшего хозяина, закован в железо и посажен на цепь рядом с «потешным» медведем. Спасла Осипова случайно полученная информация об убийстве Петром Филатьевым гарнизонного солдата, тело которого слуги спустили в колодец. Когда на подворье пришли гости, Ванька заорал: «Слово и дело!», - тем самым возвестив по действующим тогда законам о государственном преступлении. Граф С. А. Салтыков, ведающий политическим сыском Москвы, выслушав «доведчика», повелел его «отпустить с Богом». После успешного возвращения Ваньки, зародившего в членах воровской шайки веру в его фарт, он начинает предводительствовать сначала над шестью подельниками, а через короткий срок возглавляет банду из 300 человек. Осипов выделялся на фоне столичного ворья умением и, главное, желанием «украсть красиво». Профессор Е. В. Анисимов, основываясь на анализе сохранившихся подлинных допросов Каина, считает, что будущий «сыщик из воров» «озоровал» не ради навара, а ради куража и азарта [17]. Первопрестольная того периода становится «царством воров», оттачивающих понятные только им жаргон, обряды и посвящения. Ночные улицы превращались в театр боевых действий, а каждое московское утро начиналось с опознания трупов. Преумножив свой авторитет и увеличив численность шайки в тридцать раз, став некоронованным королем преступного мира, Осипов по необъяснимым причинам 28 декабря 1741 года явился в Сыскной приказ и, написав «покаянную челобитную» с предложением своих услуг в «отлове» собратьев, был удостоен официального статуса «доносителя Сыскного приказа». Результаты первой однодневной полицейской операции по наводке Каина выглядели следующим образом: воровская сходка в доме дьякона - 45 человек, шайка Якова Зуева в доме протопопа - 20 человек, в татарских банях Замоскворечья вскрыт подпол с оружием и задержано 16 дезертиров. Историк Е. В. Акельев подсчитал, что за время службы Ваньки-Каина было осуждено и сослано на каторжные работы 69 московских воров, в течение двух лет он поспособствовал
поимке 298 преступных элементов (по некоторым источникам - 500) [18, с. 77].
Со временем Каин меняет тактику и начинает действовать по следующему сценарию: ловит только мелких воришек, укрывая крупных воров; преследует раскольников и вымогает у них деньги; не останавливается перед открытыми грабежами; открывает в своем поместье игорный дом. Большая часть служащих и членов Сыскного приказа способствуют ему, будучи подкупленными, а число грабителей, воров, беглых и мошенников стремительно растет, пользуясь его покровительством. Тревожные вести об общественном бедствии, происходившем в Москве, вынудили императрицу Елизавету Петровну осенью 1749 года откомандировать туда генерал-полицмейстера А. Д. Татищева для разбирательства «с ворьем». Только приступив к делу, он ужаснулся от числа доносов на Осипова, а когда узнал о похищении для плотских утех 15-летней дочери отставного солдата Тараса Зевакина, велел «выдернуть супостату суставы», после чего Ванька и заговорил. Оглушенный уровнем коррупции, Татищев лоббировал создание спецкомиссии по делу Осипова, затянувшемуся на шесть лет, в течение которых сменился весь личный состав Сыскного приказа. В 1755 году судом вынесен смертный приговор, но в феврале 1756 года Сенат его смягчил: Ваньку-Каина высекли плетьми, вырвали ноздри, заклеймили на лбу «В» и щеках - «О» и «Р» и сослали на каторгу сначала в Рогервик, а оттуда в Сибирь. Точная дата и место смерти Осипова неизвестны [16].
На протяжении всего исторического отрезка ХУШ-ХХ1 веков для российских государственных служащих различного уровня коррупция составляла немалую дополнительную статью дохода. К сожалению, это негативное явление, свойственное всем мировым державам, обладает высоким уровнем и в современной России.
В соответствии с рейтингом стран по уровню восприятия коррупции, в силу своей политизированности носящему скорее субъективный характер, но тем не менее служащему некоторым ориентиром, Россия по данным на 21 февраля 2017 года занимает 135-е место из 180 стран (для сравнения, Белоруссия занимает 68 место) [19].
Опираясь на исторические факты и обобщая выводы по историческим эпизодам, мож-
но констатировать, что отдельные очаги и элементы организованной преступности, переплетенные с мздоимством, существовали и существуют в российской истории уже продолжительный период, но уровня влияния на принятие политических решений организованный криминал достиг только с 90-х годов прошлого века. При этом одним из самых эффективных методов противодействия коррупции является агентурный, умело сочетаемый со всем арсеналом легитимных оперативно-розыскных мероприятий, так как в большинстве случаев организованная преступность представляется подводной частью криминального айсберга.
В рамках системного противодействия коррупционным практикам и их формам, характеризующимся сращиванием с организованным криминалом, необходим анализ положительного опыта России и зарубежных стран, а лишь затем принятие выверенных политических решений с учетом национальных стратегических интересов.
Для сравнительного анализа в сжатой форме разберем сначала китайский опыт в борьбе с коррупцией. Несмотря на кажущуюся жесткость принимаемых руководством Китая мер в борьбе с рассматриваемым явлением (расстрел коррупционеров, конфискация), добиться желаемого уровня коррупции пока не удалось. Ярким примером в достижении поставленных целей служит арест по обвинению во взяточничестве и других преступлениях в сентябре 2018 года высокопоставленного чиновника Мэн Хунвэя, возглавлявшего Интерпол и одновременно занимавшего пост заместителя министра общественной безопасности Китая.
В этой связи фактом, подтверждающим существование политики двойных стандартов со стороны США и их союзников по отношению к РФ, служит избрание 21 ноября 2018 года новым президентом Интерпола представителя Южной Кореи Ким Чон Яна вместо фаворита на выборах генерал-майора полиции А. В. Про-копчука, являющегося с 2016 года вице-президентом данной организации. Такое решение было пролоббировано заявлениями украинских чиновников о готовности Украины оставить членство в Интерполе в случае руководства им российским представителем и опубликованием сенаторами США открытого письма с просьбой не выбирать на эту должность
А. В. Прокопчука, продемонстрировав в очередной раз акт нарушения норм международного права [20].
Необходимому осмыслению подлежат также реформы, успешно проведенные в Сингапуре, в результате которых создан особый орган по борьбе с коррупцией (состоит из граждан, не имеющих связей в органах власти, и подчиняется только премьер-министру); повысилось денежное содержание госчиновников; введена презумпция виновности служащих (обвинение в коррупции наступает в случае превышения расходов над доходами или необходимо доказывать обратное); созданы информационные каналы доверия (сообщение сведений о нарушениях законности); а самое главное - реализуется неотвратимость наказания и мощнейшее информационное сопровождение. Принятыми мерами Сингапур вошел в десятку стран с низким уровнем коррупции.
Практически всеми европейскими странами применяется итальянский опыт борьбы с организованной преступностью и ее коррупционной составляющей, использующий как основной инструмент институт расширенной конфискации, при котором на обвиняемого возложено обязательство по доказыванию законности приобретенных им активов.
Мнение авторитетных и всемирно известных экспертов сводится к тому, что для обнаружения эффективных способов противодействия коррупционным практикам необходимо использование междисциплинарного, межотраслевого и сравнительного подходов [21, с. 108].
Неразрывная и устойчивая система социальных и экономических отношений, порождающая разрыв между бедными и богатыми, неудовлетворенность материальными потребностями, а также размывание средствами массовой информации неустойчивых нравственных ориентиров, является основной причиной наличия в обществе высокого уровня организованной преступности и мздоимства. Поэтому эффективное противодействие этим явлениям лежит в первую очередь в политической сфере, затем в экономической и социальной.
Коррупция - это только вершина айсберга, а когда она тесно переплетается, прорастает и диффундирует с организованной преступностью, ее негативный для общества потенциал увеличивается многократно, и этот симбиоз способен проникать во все уровни власти,
лоббируя свои корыстные интересы, а самое страшное - получать доступ к особо важным государственным сведениям и оказывать воздействие на принятие политических решений, тем самым подрывая основы самого государства.
Политически весомое заявление было сделано в 2015 году начальником российской военной разведки о том, что действия Запада и Вашингтона порождают существенные проблемы в различных мировых регионах, тесно связанные с терроризмом, экстремизмом и наркоторговлей, фактически превращая международный терроризм, прикрывающийся лозунгом борьбы за «чистый ислам», в разновидность транснациональной преступности [22]. По мнению исследователей, именно сращивание террористических организаций с организованной преступностью приводит это явление к стремительному разрастанию до размеров, опасных для мирового сообщества, превращающее его в «инструментарий геополитического противостояния» [23, с. 68].
т» ^ ^ _
В этой связи чрезвычайно актуально на повестке встречи лидеров БРИКС 18 ноября 2018 года Президентом РФ В. В. Путиным озвучена тема борьбы с коррупцией и заявлено о «готовности к совместной работе, в том числе в русле предложений Индии о преследовании беглых экономических преступников и расчете на поддержку стран БРИКС при обсуждении на площадке ООН российского проекта международной конвенции по возвращению похищенных активов» [24], а также недопустимости в борьбе с международными террористическими группировками двойных стандартов и тем более «заигрывания» с использованием их для достижения геополитических целей [24].
Ярким примером вышеописанных и собранных воедино негативных компонентов (коррумпированность, связь с иностранными разведками и криминальными авторитетами, способность проникновения и влияния на власть) выглядит деятельность Б. А. Березовского - российского предпринимателя и политического деятеля, длительное время занимавшего высокие государственные посты, при этом тесно общавшегося как с представителями иностранных спецслужб, так и с террористами и лидерами преступного мира, имевшего при этом на законных основаниях доступ к
сведениям особой важности, а, самое главное, попытавшегося совершить государственный переворот. До сих пор точно не подсчитан ущерб, причиненный российским национальным интересам действиями этого как минимум агента влияния, впоследствии получившего политическое убежище в Великобритании, по некоторым источникам раскаявшегося и пожелавшего вернуться в Россию, но не успевшего довести до конца свои замыслы в связи со смертью в местечке Аскот графства Беркшир в Великобритании (преобладающее большинство экспертов склоняются к насильственному характеру смерти).
Как вектор позитивной направленности, укрепивший российскую государственность, необходимо расценивать возбуждение уголовных дел и последующие аресты (вступившие в законную силу приговоры) таких представителей госчиновников, как А. В. Хорошави-на (2015), В. М. Гайзера (2015), А. В. Улюкае-ва (2016), Д. В. Захарченко (2016) и других.
В русле исследуемой проблематики и в связи с резонансным арестом сенатора Р. Р. Ара-шукова находится предложение, сделанное депутатом Госдумы Н. В. Поклонской о возрождении Управления по борьбе с организованной преступностью (УБОП), существовавшего в системе МВД России в период с 1988 по 2008 годы. По ее мнению, в настоящее время возросла потребность в возрождении данного подразделения, обоснованная тем, что «90-е не исчезли, они переросли, они приобрели новую форму - форму власти, они обросли, они легализуются» [25].
Еще более решительный шаг для укрепления государственности предпринят Президентом России В. В. Путиным, внесшим 14 февраля 2019 года в Государственную Думу законопроект о дополнении Уголовного кодекса Российской Федерации новой статьей 210.1 «Занятие высшего положения в преступной иерархии», предполагающей для криминальных лидеров наказание от 8 до 15 лет колонии со штрафом до 5 млн рублей либо в размере зарплаты осужденного или иного его дохода за период до пяти лет, а также частью 1.1 ст. 210 «Участие в собрании организаторов, руководителей (лидеров) или иных представителей преступных сообществ и (или) организованных групп в целях совершения преступлений», предусматривающей за эти деяния лишение свободы на срок от 1 2 до 20 лет, при этом повысив нижнюю планку наказания за участие в орга-
низованной преступности с 5 до 7 лет колонии, но увеличивая список поощрений для участников организованных преступных сообществ, которые идут на сотрудничество с правоохранительными органами [26].
В условиях упрочнения позиций Российской Федерации на мировой арене и усиливающимся в связи с этим гнетом англосаксонских и западных санкций, когда российская экономика испытывает определенные трудности, недопустимо обогащение представителей преступных сообществ и лоббируемых ими коррумпированных госчиновников за счет государства. В этой связи с целью укрепления национальной безопасности современной России в борьбе с организованной преступностью и ее коррупционной составляющей необходимо увеличивать темпы роста экономики страны, создавая новые рабочие места и устраняя основные причины роста организованной преступности и коррупции; учитывая российский и зарубежный опыт, возвратить в МВД России самостоятельную (центрального подчинения) структуру по борьбе с организованной преступностью; развивать и укреплять взаимодействие спецслужб на международном уровне, используя платформу ООН, ШОС, БРИКС, СНГ и другие; реформировать силовой блок России с целью повышения функциональности (приближение к структуре СССР конца 80-х); повысить уровень доходов госслужащих, учитывая высокую квалификацию и общественную значимость; ввести презумпцию виновности служащих (обвинение в коррупции наступает в случае превышения расходов над доходами или необходимо доказывать обратное); использовать институт расширенной конфискации, при котором на обвиняемого возложить обязательство по доказыванию законности приобретенных им активов; обеспечить неотвратимость наказания и мощнейшее информационное сопровождение.
Учет отечественного и зарубежного опыта, своевременная корректировка тактических действий, целеустремленность элит в проведении выбранных мероприятий, носящих стратегический характер, отсутствие каких-либо исключений при наказании коррупционеров, а также комплексный и системный характер политических и иных мер приведут Россию к желаемому эффекту, послужив важной составляющей укрепления и обеспечения ее национальной безопасности в сложных условиях геополитического противостояния.
Литература
1 . Иванников И. А. Российская организованная преступность и государственная власть (конец XX века - начало XXI столетия). Ростов н/Д, 2001.
2. Международный семинар (по борьбе с организованной преступностью), состоявшийся в Суздале (Российская Федерация) 2125 октября 1991 г. // Информационный бюллетень. 1994. № 10.
3. Долгова А. И. Преступность, ее организованность и криминальное общество. М., 2003.
4. Долгова А. И. Проблема криминологической обусловленности уголовного законодательства о коррупционных преступлениях // Уголовное право. 2013. № 5.
5. Овчинский В. С. Криминологические, уголовно-правовые и организационные основы борьбы с организованной преступностью в Российской Федерации: атореф. дис. ... д-ра юрид. наук. М., 1994.
6. Овчинский В. С. Стратегия борьбы с мафией. М., 1993.
7. Долгова А. И. Криминальная ситуация в России и правовые проблемы борьбы с организованной преступностью // Преступность и законодательство. Преступность и правовое регулирование борьбы с ней. М., 1997.
8. Войшвилло Е. К. Понятие как форма мышления: логико-гносеологический анализ. М., 1989.
9. Мохов Е. А. Организованная преступность и национальная безопасность России. М., 2002.
10. Тишкин Д. Н. Организованная преступность в России в контексте национальной безопасности: монография / под ред. П. С. Самы-гина. М., 2016.
11. Шелли Л. И. Коррупция в эпоху после Ельцина // Конституционное право: восточноевропейское обозрение. 2000. № 2 (31).
12. Лаурейн С. Организованная преступность в Соединенных Штатах Америки: проблемы и тенденции: 80-е годы XX века - начало 2000-х годов: дис. ... канд. ист. наук. М., 2005.
1 3. Овчинский А. С. Информационное воздействие и организованная преступность. М., 2014.
1 4. Овчинский В. С. Мафия: новые мировые тенденции («Коллекция Изборского клуба»). М., 2016.
Bibliography
1. Ivannikov I. A. Russian organized crime and state power (end of XX century - beginning of XXI century). Rostov-on-Don, 2001.
2. International seminar (on combating organized crime), held in Suzdal (Russian Federation) on October 21-25, 1991 // Newsletter. 1994. № 10.
3. Dolgova A. I. Crime, its organization and criminal society. Moscow, 2003.
4. Dolgova A. I. The problem of criminological conditionality of criminal legislation on corruption crimes // Criminal law. 2013. N° 5.
5. Ovchinsky V. S. Criminological, criminal law and organizational framework for the fight against organized crime in the Russian Federation: abstract of the thesis of Doctor of Law. Moscow, 1994.
6. Ovchinsky V. S. Strategy against mafia. Moscow, 1993.
7. Dolgova A. I. The criminal situation in Russia and the legal problems of the fight against organized crime // Crime and legislation. Crime and legal regulation of the fight against it. Moscow, 1997.
8. Voishvillo E. K. Concept as a form of thinking: logical-epistemological analysis. Moscow, 1989.
9. Mokhov E. A. Organized crime and national security of Russia. Moscow, 2002.
10. Tishkin D. N. Organized crime in Russia in the context of national security: monograph / ed. by P. S. Samygin. Moscow, 2016.
11. Shelley L. I. Corruption in the era after Yeltsin // Constitutional law: Eastern European review. 2000. N 2 (31).
12. Laurein S. Organized crime in the United States of America: problems and trends: 80s of the XX century - early 2000s: thesis of PhD in History. Moscow, 2005.
13. Ovchinsky A. S. Information impact and organized crime. Moscow, 2014.
14. Ovchinsky V. S. Mafia: new global trends («Collection of the Izborsky Club»). Moscow, 2016.
15. Decree of the President of the Russian Federation from 31.12.2015 № 683 «On the national security Strategy of the Russian Federation» // Rossiyskaya gazeta. 2015. December 31.
16. Vanka Cain: the first thief of the Russian Empire. URL: http://russian7.ru/post/vanka-kain-pervyjj-vor-rossijjskojj-imp/ (accessed date: 21.01.2019).
15. Указ Президента Российской Федерации от 31.12.2015 № 683 «О Стратегии национальной безопасности Российской Федерации» // Российская газета. 2015. 31 декабря.
16. Ванька-Каин: первый вор Российской империи. URL: http://russian7.ru/post/vanka-kain-pervyjj-vor-rossijjskojj-imp/ (дата обращения: 21.01.2019).
17. Анисимов Е. В. Ванька Каин: легенды и факты // Новый журнал. 1991. № 184-185.
18. Акельев Е. В. Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина. М., 2012.
19. Рейтинг стран по индексу восприятия коррупции 2017. URL: https://ru.wikipedia.org/wiki/ Список_стран_по_индексу_восприятия_корруп-ции (дата обращения: 14.02.2019).
20. Выбран новый президент Интерпола. URL: https ://iz .ru/814666/2018-11-21 /vybran-novyi-prezident-interpola (дата обращения: 14.02.2019).
21. Старостин А. М., Швец Л. Г. Противодействие коррупции: междисциплинарный подход // Наука и образование: хозяйство и экономика; предпринимательство; право и управление. 2018. № 4 (95).
22. О терроризме, Америке и ГРУ. Не пора ли нам пора... URL: https://aftershock.news/ ?q=node/310028&full (дата обращения: 14.02.2019).
23. Зубенко В. В., Тишкин Д. Н., Шувалов А. П. Транснациональная организованная преступность как инструментарий геополитического противостояния // Философия права. 2018. № 2 (85).
24. Встреча лидеров БРИКС. URL: http:// www.kremlin.ru/events/president/transcripts/ statements/59272 (дата обращения: 14.02.2019).
25. Госдума признала возрождение организованной преступности? URL: https://zen.yand-ex.ru/media/id/5c2e1048512ee600aaa1fb2e/gos-duma-priznala-vozrojdenie-organizovannoi-pres-tupnosti-5c55aa3ca1678300ad3c73d4 (дата обращения: 14.02.2019).
26. Закон «крестного отца». Путин предложил ввести в УК наказание за «высшее положение в преступной иерархии». URL: https:// www.fontanka.ru/2019/02/14/112/ (дата обращения: 14.02.2019).
17. Anisimov E. V. Roly Cain: legends and facts // New Journal. 1991. № 184-185.
18. Akelev E. V. The daily life of the thieves of the peace of Moscow in the time of Vanka Cain. Moscow, 2012.
19. Rating of countries on the corruption perception index 2017. URL: https://ru.wikipedia. org/wiki/CnHCOK_CTpaH_no_HHaeKcy_BocnpH-flTHfl_Koppy^HH (accessed date: 14.02.2019).
20. The new president of Interpol has been selected. URL: https://iz.ru/814666/2018-11-21/ vybran-novyi-prezident-interpola (accessed date: 14.02.2019).
21. Starostin A. M., Shvets L. G. Anti-corruption: an interdisciplinary approach // Science and education: economy and economics; entrepreneur-ship; right and management. 2018. № 4 (95).
22. About terrorism, America and the GRU. It's time for us to go... URL: https://aftershock. news/?q=node/310028&full (accessed date: 14.02.2019).
23. Zubenko V. V., Tishkin D. N., Shuvalov A. P. Transnational organized crime as a tool of geopolitical confrontation // Philosophy of law. 2018. № 2 (85).
24. Meeting of BRICS leaders. URL: http:// www.kremlin.ru/events/president/transcripts/ statements/59272 (accessed date: 14.02.2019).
25. The State Duma recognized the revival of organized crime. URL: https://zen.yandex.ru/me-dia/id/5c2e1048512ee600aaa1 fb2e/gosduma-priznala-vozrojdenie-organizovannoi-prestupno-sti-5c55aa3ca1678300ad3c73d4 (accessed date: 14.02.2019).
26. The law of the «godfather». Putin proposed to introduce in the Criminal Code punishment for «the highest position in the criminal hierarchy». URL: https://www.fontanka.ru/2019/02/14/112/ (accessed date: 14.02.2019).
УДК 351.74 ББК 67.629
Буткевич Сергей Анатольевич Butkevich Sergei Anatolyevich
заместитель начальника Крымского филиала Краснодарского университета МВД России (по учебной и научной работе) кандидат юридических наук, доцент, заслуженный юрист Республики Крым.
Deputy Head of the Crimean Branch of the Krasnodar University of the Ministry of Internal Affairs of Russia for Academic and Scientific Work, PhD in Law, Associate Professor, Honored Lawyer of the Republic of Crimea. E-mail: [email protected]
ИННОВАЦИИ В ПРАВООХРАНИТЕЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ: ОЦЕНКА И КРИТЕРИИ ЭФФЕКТИВНОСТИ
Innovations in law enforcement activity: evaluation and performance criteria
В статье рассмотрены проблемные аспекты оценивания эффективности инновационных технологий, новаторских решений и передовых методик, которые могут применяться в правоохранительной деятельности. Автором систематизированы научные взгляды на указанную проблематику, благодаря чему разработаны предложения по усовершенствованию методологии оценки таких нововведений. Основное внимание уделено вопросам выбора и использования критериев для оценивания инноваций, внедряемых в правоохранительную сферу, в том числе систему предупреждения преступлений.
Ключевые слова: внедрение и использование инноваций, инновации в правоохранительной сфере, критерии эффективности, оценка инноваций, правоохранительная деятельность, предупреждение преступлений.
С точки зрения психологии большинство людей страшат перемены. Даже в Древнем Китае, с его традиционным спокойствием, терпением и рассудительностью, пожелание жить в эпоху перемен считалось проклятием. А радикальные метаморфозы и революционные преобразования (даже положительной направленности) в любой из сфер жизнедеятельности индивидуума, социума или государства только приумножают эти фобии, препятствуя реализации поставленных задач и достижению намеченных целей.
Очевидно, что сегодня стремительное развитие науки и техники, интенсивное внедрение инноваций и перманентная модернизация всех сфер общественной жизни на фоне усиления криминогенных потенций требуют постоянного совершенствования не только систем управления, информационного обеспечения и материально-технической оснащенности
The problematic aspects of evaluating the effectiveness of innovative technologies, innovative solutions and advanced techniques that can be applied in law enforcement are considered. Scientific views on these issues are systematized, thanks to which proposals have been developed for improving the methodology for evaluating such innovations. The main attention is paid to the selection and use of criteria for evaluating innovations implemented in the law enforcement sphere, including the crime prevention system.
Keywords: introduction and use of innovations, innovations in law enforcement, efficiency criteria, evaluation of innovations, law enforcement activity, crime prevention.
органов правопорядка, форм, методов, приемов и способов их деятельности, но и в первую очередь формирования у правоохранителей инновационного менталитета. Немаловажными задачами также являются систематизация, критический анализ и интерпретация результатов таких инновационных трансформаций и новаторских методик с целью установления допустимости их использования в правоохранительной сфере.
Соответственно, актуализируются своевременность и цель научной статьи - исследование существующего механизма оценки инноваций и определения критериев их эффективности в правоохранительной деятельности, а также предложение авторского видения решения отдельных проблем в этой области.
По нашему убеждению, все улучшения в правоохранительной сфере должны проводиться поступательно, последовательно и ме-
тодично, с предшествующей апробацией в тестовом режиме пилотных проектов на экспериментальных площадках и последующей детальной оценкой их реализуемости, результативности, обоснованности, достоверности, социального эффекта и практической значимости. При этом мы не являемся сторонниками полного отказа от традиций не только в области воспитательной работы с новыми поколениями правоохранителей, но и противодействия преступности и обеспечения общественной безопасности. Конечно, речь не идет о продолжении рудиментарных обычаев и малопонятных ритуалов, соблюдении анахроничных правил и устаревших порядков, использовании уже неэффективных форм и недейственных методов работы. Именно поэтому каждая традиция в правоохранительной сфере должна содержать нравственную и духовную составляющие, предполагать преемственность поколений, передачу накопленного опыта и знаний, развитие чувств сплоченности и принадлежности к конкретному коллективу, то есть нести положительный социальный эффект для конкретного сотрудника и ведомства в целом. С этими выводами соглашается и А. Н. Игнатов [1, с. 95].
В то же время подход «улучшения ради улучшений» будет контрпродуктивным. В последнее время его демонстрируют компании-разработчики смартфонов, которые, оснащая последние инновационными приложениями и революционными функциями, в гонке за сверхприбылью ежегодно теряют рынки сбыта и потенциальных потребителей. В контексте данного вопроса интересной видится японская философия и практика кайдзен (непрерывное совершенствование), идеология которой основывается на постоянной оптимизации управления, модернизации процессов и технологий, константного улучшения качества, корпоративной культуры, бизнес-процессов, а также всех аспектов жизнедеятельности общества. Считается, что поэтапное, инкрементное внедрение и использование нововведений не будут такими болезненными, как радикальные реформы, а, наоборот, амортизируют эти процессы [2].
С учетом жесткой детерминации деятельности органов правопорядка в нашем исследовании остановимся лишь на основных идеях этого мировоззрения, которые могут при-
меняться в правоохранительной деятельности. Это фокус на клиентах (в нашем случае - обеспечение удовлетворенности населения уровнем безопасности и работой органов правопорядка); открытое признание существующих проблем и информирование о них; создание рабочих групп (приобщение к совместному делу, формирование и поднятие командного духа); организация межфункционального взаимодействия; формирование «поддерживающих взаимоотношений» (поддержание благоприятного морально-психологического климата в коллективах); вертикальная и горизонтальная ротации кадров; развитие самодисциплины; управление (в части сопоставления запланированных и фактических результатов) и анализ работы на основании достоверных данных и проверенной информации; установление и устранение детерминант, препятствующих эффективной деятельности; смещение акцентов с проверок на качество работы с его последующей стандартизацией.
Актуальность вопросов анализа и оценки инновационной деятельности в правоохранительной сфере обусловлена рядом причин. В первую очередь они сопряжены с общей проблематикой эффективности инноваций в различных областях жизнедеятельности общества и государства. Соответственно, для оценки эффективности инновационных процессов в правоохранительной деятельности могут быть использованы идентичные (универсальные, но не статичные) показатели и критерии, как и для других областей. Однако следует учитывать, что каждый инновационный процесс, внедрение передовых технологий, методик или их отдельных элементов, как и их оценка, не могут быть калькой предыдущих новаторских решений и сопутствующих процедур. По нашему мнению, флагманские проекты, инновационные решения и прорывные разработки должны проецироваться на аналогичные или смежные общественные отношения с учетом специфики их потенциального применения, практической деятельности идентичных и подобных подразделений, региональных особенностей и т. п. Как следствие, будут совершенствоваться не только соответствующие сферы жизнедеятельности общества и государства, но и сами инновационные разработки. Вместе с тем значимость оценки инноваций связана не только с необ-
ходимостью их внедрения и использования, но и дальнейшим стимулированием надлежащих общественных отношений.
Развивая выводы Н. В. Малаховой об оценке эффективности результатов внедрения инноваций в деятельность органов внутренних дел [3, с. 183-204], полагаем, что оценке данного процесса должны сопутствовать следующие этапы:
1 . Сбор информации, подразумевающий осведомленность, начиная с нулевого цикла, базового уровня модернизируемого объекта («доинновационный» уровень), промежуточных наблюдений, предварительной оценки и завершая данными о конечном результате, полученном благодаря внедренным инновациям («постинновационный» период).
Среди смежных вопросов - одобрение и поддержка общественностью таких инновационных инициатив и внедряемых в правоохранительную сферу новшеств, допуская в некоторых случаях и участие в данных процессах представителей гражданского общества. Тем самым будет снижен градус возможного недовольства населения увеличением расходов на инновационную правоохранительную деятельность и укреплено доверие граждан к органам правопорядка. Актуальность данных аспектов также подчеркивают С. В. Егорышев, Н. В. Егорышева [4, с. 4550] и А. А. Коноплева [5, с. 504].
2. Сравнение собранной и обобщенной информации, благодаря чему осуществляется сопоставление среднестатистических данных (или информации о «безинновационной» деятельности аналогичного объекта) со сведениями о работе объекта после нововведений. Вне сомнения, что для достижения максимальной объективности и всесторонности такое компа-рирование должно учитывать как можно больше целевых показателей, определенных индексов и конкретных индикаторов. Во избежание формализма при оценке деятельности экспериментальной площадки недопустимо: во-первых, избыточность или превалирование используемых количественных показателей; во-вторых, объединение критериев, характеризующих выполнение приоритетных и факультативных задач, основных и обеспечивающих функций, относительных и абсолютных величин; в-третьих, учет в качестве параметров обстоятельств и факторов, на состояние кото-
рых участники инновационных процессов повлиять не могут.
Рассмотрим такие критерии на примере мер по предупреждению экстремизма и терроризма. Так, к основным показателям (индикаторам) программы «Обеспечение общественной безопасности, профилактики правонарушений и противодействие преступности на территории Бикинского муниципального района на 2016-2020 годы» отнесено количество публикаций противоэкстремистской направленности, размещенных исключительно в газете «Бикинский вестник» (постановление Бикинского муниципального района Хабаровского края от 22.07.2016 № 178).
А. С. Васнецова и В. В. Меркурьев, рассматривая специфику критериев и показателей оценки эффективности деятельности по надзору за исполнением законов в этой области, предлагают дополнить их таким количественным показателем, как участие прокуроров в деятельности антитеррористических комиссий, оперативных штабов, совещаниях и заседаниях [6, с. 236-247]. Схожая норма содержится и в приказе МВД России от 31.12.2013 № 1040 (количество контртеррористических операций, проведенных на территории региона). Уверены, что данные показатели должны анализироваться сквозь призму их последующей результативности (количество пресеченных террористических актов, ликвидированных экстремистских групп и пр.) либо по итогам проведения таких мероприятий (количество ликвидированных террористов, освобожденных заложников, изъятого оружия и боеприпасов, обезвреженных взрывных устройств; отсутствие жертв среди сотрудников полиции и мирного населения и пр.).
По нашему мнению, на данном этапе необходимо делать поправки на возможные виды погрешностей, обстоятельства непреодолимой силы и не забывать афоризм о статистике как самой точной из лженаук. Поэтому вместо сравнения целесообразнее использовать методы мониторинга, которые будут выполнять оценочную, контрольную и прогнозную функции.
3. Анализ результатов инновационных преобразований. На этом этапе, с одной стороны, важно обеспечить максимальную чистоту эксперимента, снизить вероятность ошибок и устранить помехи для внедрения нововведений,
а с другой - исключить функционирование объектов наблюдения в инкубаторных условиях, оторванных от реалий действительности, и юстировку итогов под задекларированные ожидания. При этом необходимо учитывать промежуточный и конечный, основной и побочный результаты, их практическую и гносеологическую составляющие, которые благодаря эмпирике и апробациям подтвердят либо опровергнут эффективность внедряемых процессов, технологий, авторских методик и предлагаемых решений.
При анализе полученных результатов следует учитывать эффект от инноваций, в том числе в зависимости от масштабов (локальный, региональный, федеральный уровни) и степени изменений (однократная, мультипликационная). Также на данном этапе должны осуществляться соизмерение объемов затраченных финансовых, материальных, интеллектуальных и других ресурсов, определение практической полезности, теоретической значимости и научной ценности инновационного продукта. Однако специфика правоохранительной деятельности обычно обуславливает отход основных показателей экономической эффективности инноваций (инвестиционная привлекательность, прибыльность, рентабельность, ликвидность, окупаемость и другие) на задний план.
4. Непосредственная оценка эффективности инноваций. Разумеется, результаты инновационной деятельности должны подвергаться детальному и комплексному анализу, коллегиальной оценке и обсуждению на основании системы количественных и качественных показателей (оценка по определенной методологии), а не находиться в плоскости субъективно-оценочной модальности. Н. В. Малахова настаивает на том, что результаты нововведений должны быть представительными (недопустимость преувеличения достоверности отдельно взятой инновации; коллегиальность решения о распространении нововведения; привлечение специалистов и ученых, общественные обсуждения) и стабильными (возможность использования положительных результатов на аналогичных объектах в идентичных условиях на относительно значительном отрезке времени). А об их эффективности будет свидетельствовать степень достижения цели или соотношение достижений и ожиданий [3, с. 199]. То есть речь
идет об уровне соответствия результатов, полученных вследствие внедрения инноваций, теоретической модели, стандартам или образцам (техническим заданиям либо условиям, основным плановым показателям). Также обратим внимание на недопустимость оценивания плановых и фактических показателей в целом - при оценке эффективности реализации инновационных проектов должны учитываться персонифицированный вклад и роль каждого исполнителя (соисполнителя), влияние результатов каждой из подпрограмм на достижение генеральных целей программы внедрения инноваций.
Вместе с тем оценка результатов инновационной деятельности должна осуществляться по определенным критериям, то есть признакам и правилам, на основании которых определяются прогрессивность, полезность и общественная значимость инноваций. Так, в Положении об оценке результатов научной деятельности (утверждено постановлением Совета Министров Республики Беларусь от 21.07.1994 № 914) предусмотрено, что результаты научных исследований оцениваются по критериям новизны, значимости для науки и практики, объективности, доказательности и точности. Одновременно с этим, когда такие исследования включены в инновационные процессы, полученные результаты дополнительно оцениваются по критериям научно-технического уровня разработок, конкурентоспособности созданной продукции, экономической эффективности, социальной и экономической полезности. Полагаем, что рассмотренные положения и методологию можно использовать и в инновационном секторе Российской Федерации.
Вместе с тем результаты проведенного нами анкетирования по изучению мнения 405 сотрудников крымских органов правопорядка об инновациях в системе предупреждения экстремизма и терроризма свидетельствуют о том, что более четверти опрошенных правоохранителей (26,2 %) считают необходимым при оценке эффективности использования инноваций в этой области учитывать их значимость для правоохранительной сферы. Каждый седьмой респондент подчеркнул важность соответствия инновационной деятельности криминологической обстановке на федеральном и региональном уровнях, а также стратегии раз-
вития органов безопасности и правопорядка (15,3 % и 14,1 % соответственно), а каждый десятый - необходимость финансово-экономического обоснования и экспертной оценки социального эффекта таких инновационных проектов (10,6 %). На рентабельность и ликвидность инновационного продукта обратили внимание незначительное число участников опроса (3,7 %). Однако более 30 % респондентов высказали мнение об обязательности учета всех указанных выше показателей. Поэтому в качестве критериев эффективности инновационной деятельности, фундаментальных и прикладных новаторских разработок в правоохранительной сфере предлагаем использовать такие маркеры, как:
- актуальность для органов правопорядка;
- адекватность концепции развития правоохранительной системы;
- конгруэнтность криминологической обстановке на федеральном, региональном и муниципальном уровнях, а также средне- и долгосрочным криминологическим прогнозам;
- конкурентоспособность, масштабность и реализуемость создаваемых и внедряемых инноваций.
Таким образом, оценка инновационной деятельности (или новаторских решений отдельных вопросов) по перечисленным критериям в сочетании с изучением статистических материалов, которые характеризуют качество работы инновационных площадок и могут объективно сравниваться, будет максимально экс-троспективной и всесторонней.
5. Подведение итогов. На заключительном этапе составляется итоговый отчет, разделы которого могут включать общую характеристику организации и деятельности субъекта, на базе которого осуществлялось нововведение; цели, содержание и сроки внедрения инноваций; общую методическую схему и конкретные методики осуществления инновационных работ; основные показатели и критерии оценки результатов нововведений; сравнение ожидаемых и фактических результатов, оценку последних; перечень возникших при внедрении инноваций проблем, имеющих практическую значимость и теоретико-прикладное значение; выводы по результатам внедрения инноваций, включающие рекомендации и предложения о целесообразности их дальнейшего использования и распространения в этой
и других сферах жизнедеятельности общества и государства; приложения (графики, таблицы, схемы, результаты социологических исследований, экспертные оценки, формулы и другие) [3, с. 203].
Похожая методика используется в стандартах Европейского Союза «Беккариа» для управления качеством планирования, реализации и оценки программ и проектов по предупреждению преступлений. Данные стандарты предполагают наличие в программных проектах и плановой документации следующих структурных элементов: описание проблемы; анализ причин и условий появления проблемы; формулировка целей превенции, самого проекта и задач исполнителей; определение путей достижения целей; концепция проекта, его поэтапная реализация; контроль достижения целей проекта и его реализации (оценка); выводы и рекомендации [9]. Тем не менее существующие подходы к оценке и критериям эффективности деятельности зарубежных полицейских формирований также весьма сумбурны и противоречивы [7, с. 126-129].
Резюмируя, отметим, что сегодня оценка эффективности правоохранительной деятельности, включая ее инновационные форматы, достаточно сложный и во многом субъективный процесс, основывающийся на аксиологических суждениях, перспективных статистических данных и социологических исследованиях. И главным образом это касается системы предупреждения преступлений и возможных проявлений девиантного поведения. Ведь установить, сколько потенциальных правонарушителей отказалось от совершения противоправных действий в результате изменений видов и маршрутов патрулирования либо усовершенствования досмотрового оборудования на объектах транспортной инфраструктуры, невозможно. Как и то, какое конкретно подразделение и каким образом повлияло (и повлияло ли) на криминологическую обстановку на территории обслуживания. Другими словами, что именно позитивно воздействовало на поведение конкретного индивида - наличие дорожного знака «Фотовидеофиксация», установка средств автоматической фиксации нарушений Правил дорожного движения, штраф за их нарушение или перечисленные меры в комплексе - вопрос скорее риторический, чем предметный. Именно поэтому в ве-
домственных нормативных правовых актах и программно-целевой документации, как правило, отсутствуют количественные показатели профилактической работы.
Указанные обстоятельства приводят к полифонии научных взглядов на данную проблематику. Например, А. Н. Литвинов и Т. С. Гав-риш, изучая превентивную деятельность прокуратуры, предлагают оценивать ее в зависимости от объема выполненной координационной работы (количество проведенных совещаний, рассмотренных на них вопросов и принятых решений, примененных координационных форм); результативности координационной формы (соотношение количества данных и выполненных указаний); удельного веса координационных форм в общем числе координационных мероприятий. Кроме того, исследователи рекомендуют учитывать такие показатели, как интенсивность координационного реагирования, активность, своевременность и доброкачественность координационной деятельности [8, с. 157-158]. На наш взгляд, позиция более чем дискуссионная.
В большинстве случаев стимулирование инновационной деятельности в правоохранительной сфере - это дилемма, когерентная с комбинированием процессов использования достижений научно-технического прогресса и соблюдением морально-этических и нравственных норм. Наиболее яркой ее иллюстрацией служит система социального кредита, постепенно развертываемая в Китайской Народной Республике и превращающая условия жизнедеятельности всех членов социума в паноп-
Литература
1 . Игнатов А. Н. «Криминология завтра» нужна уже сегодня // Общество и право. 2016. № 4 (58).
2. Кайдзен. URL: https://ru.wikipedia.org/ wiki/Кайдзен.
3. Малахова Н. В. Организационно-правовые основы инновационной деятельности в органах внутренних дел: дис. ... канд. юрид. наук. М., 2001.
4. Егорышев С. В., Егорышева Н. В. Системы оценки и критериев социальной эффективности деятельности правоохранительных органов // Вестник Восточной экономико-юридической гуманитарной академии. 2016. № 5 (85).
тикум. Иначе говоря, научно-технологический прорыв в области предупреждения преступлений и других потенциальных девиаций, как грезы криминолога и фобии обывателя, становится следствием культивирования у населения феномена постоянного наблюдения и тотального контроля в контексте неправомерных нарушений (ограничений) прав и свобод граждан и интересов юридических лиц. Именно поэтому помимо ведомственной оценки эффективности инновационных процессов в правоохранительной деятельности должна применяться и вневедомственная (общественное обсуждение, независимая экспертиза и пр.).
Безусловно, не стоит увлекаться модернизацией узкопрофильной правоохранительной сферы или совершенствованием каких-либо конкретных форм и методов деятельности органов безопасности и правопорядка. Такой подход обычно контрпродуктивен, поскольку, с одной стороны, профессиональная преступность быстро реагирует на такие изменения, адаптируется к ним и принимает контрмеры. С другой стороны, руководство узкокорпоративными, ведомственными или сиюминутными интересами, в том числе при разработке и внедрении инноваций, обычно не приводит к долговременному социальному эффекту. В то же время считаем распространенным заблуждение о невозможности инновационного развития правоохранительной деятельности, как и других сфер общественной жизни, на микро- и мезоуров-нях без увеличения объемов финансирования и использования новейших информационно-телекоммуникационных средств.
Bibliography
1. Ignatov A. N. «Criminology tomorrow» is necessary today // Society and law. 2016. № 4 (58).
2. Kaidzen. URL: https://ru.wikipedia.org/ wiki/Кайдзен.
3. Malakhova N. V. Organizational and legal bases of innovation activity in the internal affairs bodies: dis. ... PhD in Law. Moscow, 2001.
4. Egoryshev S. V., Egorysheva N. V. Evaluation systems and criteria of social efficiency of law enforcement agencies // Bulletin of Eastern economics and law Academy of humanities. 2016. № 5 (85).
5. Konopleva A. A. The role of civil society in preventing extremism in the Republic of Crimea //
5. Коноплева А. А. Роль гражданского общества в предупреждении экстремизма в Республике Крым // Актуальные проблемы права и правоприменительной деятельности на современном этапе: материалы Международной научно-практической конференции. Краснодар, 2015.
6. Теоретические основы оценки эффективности деятельности органов прокуратуры: монография / под общ. ред. Ф. М. Кобзарева. М., 2016.
7. Подгайный А. М., Шиенкова А. С. Зарубежный опыт оценки эффективности деятельности полицейских структур // Вестник Краснодарского университета МВД России. 2014. № 4 (26).
8. Литвинов А. Н., Гавриш Т. С. Профилактика преступлений. От теории к практике: научно-практическое пособие. М., 2003.
9. Beccaria - Programm: Qualitdt durch Kompetenz. URL: https://www.beccaria.de/nano. cms/de/Beccaria_Standards1/Page/1/.
Actual problems of law and law enforcement at the present stage: materials of International scientific-practical conference. Krasnodar, 2015.
6. The theoretical basis for assessing the effectiveness of the prosecution: monograph / by general ed. F. M. Kobzarev. Moscow, 2016.
7. Podgainyi A. M., Shienkova A. S. Foreign experience of assessment of effectiveness of activity of police structures // Bulletin of Krasnodar University of the Ministry of the Interior of Russia. 2014. № 4 (26).
8. Litvinov A. N., Gavrish T. S. Crime prevention. From theory to practice: scientific and practical textbook. Moscow, 2003.
9. Beccaria - Programm: Qualitdt durch Kompetenz. URL: https://www.beccaria.de/nano. cms/de/Beccaria_Standards1 /Page/1/.
УДК 343.97 : 343.85 : 343.352 ББК 67.51
Воронцов Сергей Алексеевич Vorontsov Sergey Alekseevich
профессор кафедры процессуального права Южно-Российского института управления - филиала Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации доктор юридических наук, профессор.
Professor of the Department of Procedural Law of the South Russian Institute of Management Branch of the Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration, Doctor of Law, Professor. E-mail: [email protected]
ПРОТИВОДЕЙСТВИЕ КОРРУПЦИИ: ПРИНУЖДЕНИЕ ИЛИ УБЕЖДЕНИЕ?
Anti-corruption: œercion or persuasion?
В статье в широком историческом аспекте исследуется эффективность отечественных репрессивных механизмов противодействия коррупции, анализируются правовые нормы, регламентирующие данный процесс, формулируется вывод о необходимости дополнения комплекса мер принудительного характера, реализуемых правоохранительными органами в сфере борьбы с коррупцией, антикоррупционным просвещением и воспитанием, нравственно-религиозными регуляторами.
Ключевые слова: коррупция, антикоррупционные механизмы, принуждение, репрессии, убеждение, воспитание, просвещение, духовность.
The article examines the effectiveness of repressive anti-corruption mechanisms in a broad historical aspect, analyzes the legal norms regulating this process, formulates the conclusion that it is necessary to complement a set of compulsory measures implemented by law enforcement agencies in the fight against corruption, anti-corruption education and moral regulators.
Keywords: corruption, anti-corruption mechanisms, coercion, repression, persuasion, education, enlightenment, spirituality.
Развитие человечества можно рассматривать через призму правовых и политических учений (Б. Н. Чичерин, В. С. Нерсесянц, В. В. Лазарев, О. В. Мартышин, О. Э. Лейст, А. Н. Хорошилов и других) или призму истории войн (Ф. Меринг, Карл фон Клаузевиц, Э. Бивор, Е. А. Разин, Н. Б. Ачкасов, А. Конотоп и другие), истории великих медицинских открытий (М. Фридман, Дж. Фридланд, Г. Марш, Г. Гуго, И. М. Кветной, Е. Грицак и другие). Этот же вопрос можно рассмотреть с использованием иных оснований, например, преступлений, которые известны людям с давних времен, но поиск эффективных методов выявления, пресечения и предупреждения которых осуществляется до сих пор.
К числу преступлений подобного рода следует отнести коррупцию, представляющую в широком смысле понятия «подкуп», «продажность», «взяточничество» [1, с. 146]. Имеется еще несколько десятков определений, суть которых сводится к использованию должностными лицами доверенных им полномочий в
корыстных целях с нарушением действующего законодательства.
Коррупция известна человечеству с древних времен. Большинство форм и методов коррупционных проявлений отражены в дошедших до нас исторических источниках, литературных произведениях, ее осуждение присутствует в ведущих религиях мира [2; 3; 4, с. 145]. Человечеством накоплен значительный опыт борьбы с этим негативным феноменом, но ни одно государство в мире не может заявить о полной победе над коррупцией. В лучшем случае удается ее минимизировать на определенный период, после чего происходит очередной эволюционный подъем.
Основная сложность в формировании действенных антикоррупционных механизмов во все времена связывалась с латентностью данного вида преступления, не оставлявшего по мере своего совершения значительного числа материальных и идеальных следов. Это не убийство, которое скрыть весьма затруднительно. Чаще всего коррупционные преступ-
ления связаны с получением и дачей взятки. Причем обе стороны достигают поставленной цели и не заинтересованы в огласке своих действий, грозящей им серьезным наказанием.
Анализ отечественной истории государства и права убедительно свидетельствует о том, что для руководителей государства противодействие коррупции во все времена входило в число приоритетных задач. Для решения данной задачи устанавливались правовые нормы, соответствующие уровню развития государства и общества, исходя из которых разрабатывались методы выявления и предупреждения коррупционных преступлений.
К первым правовым документам подобного рода следует отнести Псковскую судную грамоту (1397-1467), Новгородскую судную грамоту (1471), Белозерскую уставную грамоту (1488) [5, с. 208], Судебник (1497) [6, с. 19], Двинскую уставную грамоту (1397) [7, с 145], Судебник (1550) [6, с. 141].
Реализация установленных антикоррупционных норм во все исторические периоды обеспечивалась государственным принуждением со стороны государства, осуществляемым специально созданным репрессивным аппаратом, воздействующим на поведение людей, не желающих добровольно подчиниться установленной для них законом линии поведения.
Наиболее жесткую репрессивную политику в отношении лиц, заподозренных в коррупции, проводил Иван Грозный, стремившийся, по его словам, уничтожить «несправедливых управителей и властителей» и добиться, чтобы судьи судили «по судебникам, без подношений, даров и пожертвований» [8, с. 49]. Он первым из российских государей установил наказание в виде смертной казни за «чрезмерность» во взятках [9, с. 166-173]. За почти сорок лет царствования Иван IV казнил каждого третьего из числа своих служащих. По свидетельству очевидцев подобная репрессивная политика, когда «каждый день мздоимцев прилюдно разрубают на куски прямо на городской площади» [10], имела определенный профилактический эффект и способствовала уменьшению уровня взяточничества.
Петр I продолжил заложенную Иваном Грозным репрессивную практику противодействия коррупции. Своим указом от 25 января 1715 года Петр I установил практику личного
информирования государя о наиболее значимых преступлениях, в том числе «о казнокрадстве». В борьбе с чиновниками, расхищающими государственную казну, царь не обращал внимания на занимаемые ими должности, происхождение или заслуги. Так, был казнен изобличенный в коррупции сибирский губернатор князь Гагарин, значительному денежному штрафу подвергнут судом Архангельский вице-губернатор Курбатов, за крупную взятку приговорен к четвертованию обер-фис-кал Нестеров [11, с. 132-133]. За казнокрадство в особо крупных размерах был лишен титулов и выплатил в казну штраф в размере 200 тысяч рублей ближайший сподвижник Петра I генерал-адмирал Меньшиков.
Создание развитой системы контроля и неотвратимого наказания позволило Петру I, как и Ивану Грозному, минимизировать коррупцию в России, но не победить ее.
Николай I поручил противодействие мздоимству и лихоимству Третьему отделению Собственной Его Императорского Величества канцелярии, которое при реализации своих функций руководствовалось тремя правилами: не смотреть ни на чины и достоинства, ни на прежние заслуги; если обвиняемый докажет, что взятки были приняты на его имя без его ведома, наказывать того, кто принял взятку; учитывать степень преступления и происшедшие от того последствия.
При Николае II в рамках чрезвычайного законодательства был введен закон 1916 года, значительно ужесточивший наказание за коррупцию в сферах снабжения армии, флота и железнодорожной службы. Позже Временное правительство потратило немало сил на доказательство обвинений членов царского правительства в коррупции, но расследование показало, что высшие эшелоны власти, включая царскую фамилию, оказались не запятнаны [12].
Пришедшие к власти после свержения царского режима большевики буквально с первых дней развернули борьбу с преступлениями коррупционного характера. На опасность коррупции для социалистического строительства прямо указывал председатель Совета народных комиссаров РСФСР В. И. Ленин, потребовавший усиления репрессивной политики: «Если есть такое явление, как взятка, если это возможно, то нет речи о политике. Тут еще нет даже подступа к политике, тут нельзя делать
политики, потому что все меры останутся висеть в воздухе и не приведут ровно ни к каким результатам. Хуже будет от закона, если практически он будет применяться в условиях допустимости и распространенности взятки» [13]. Учитывая повышенную опасность преступлений данного вида, взяточничество в Уголовном кодексе 1922 года было отнесено к контрреволюционным преступлениям, предусматривающим высшую меру социальной защиты - расстрел. Однако ни расстрелы, ни конфискации имущества, ни иные репрессивные меры не привели к снижению уровня преступности: по сравнению с 1928 годом в 1932 году число лиц, осужденных за совершение должностных преступлений, увеличилось почти в пять раз [14].
В сталинский период использование репрессивных мер воздействия позволило снизить уровень коррупции, но ее «метастазы» сумели проникнуть в правоохранительные органы и спецслужбы, поразить высшие уровни судебного сообщества, вплоть до Верховного Суда СССР, где некоторые судьи и работники аппарата за взятки снижали меры наказания и освобождали преступников [15].
В период правления Л. Брежнева произошел очередной рост коррупции: за 30 лет показатели взяточничества увеличились в 25 раз [16].
Очередная кампания репрессивного характера по борьбе с коррупцией была проведена в 1982-1984 годах под руководством Ю. Андропова. Основной упор делался на ликвидацию коррупции в органах внутренних дел, региональных партийных структурах, промышленности и торговле. К числу резонансных коррупционных дел данного периода следует отнести дело в отношении фирмы «Океан», расследование которого привело к возбуждению так называемого Краснодарского дела, в числе обвиняемых по которому проходил первый секретарь Краснодарского крайкома КПСС, член ЦК КПСС Медунов. К этому же периоду относятся «хлопковое» дело и дело Моспродторга, по которому был приговорен к высшей мере наказания директор Елисеевского гастронома Ю. Соколов, дело Рокотова и «ростовское» дело.
После смерти Андропова активные действия по борьбе с коррупцией прекратились, что привело к оживлению коррупции в государственном аппарате. Так, в 1989-1991 годах ко-
личество установленных сообществ коррупционеров возросло в 11 раз, а число зафиксированных взяток со стороны лиц, входящих в данные сообщества, увеличилось в 100 раз [17].
В постсоветской России очередной этап противодействия коррупции начался с Указа Президента РФ от 04.04.1992 «О борьбе с коррупцией в системе государственной службы», который устанавливал ряд запретов и ограничений для должностных лиц [18, с. 2].
В 1996 году был принят Уголовный кодекс Российской Федерации, в котором предусмотрена ответственность за целый ряд преступлений коррупционной направленности, в том числе злоупотребление должностными полномочиями, превышение должностных полномочий, получение и дачу взятки, коммерческий подкуп [19].
Базовым документом, установившим основы противодействия коррупции в современный период, стал принятый 25 декабря 2008 года Федеральный закон «О противодействии коррупции» [20]. В течение последующих лет были приняты десятки федеральных законов, указов президента и постановлений правительства, направленных на противодействие коррупции.
Однако, несмотря на продолжающиеся репрессивные методы противодействия, добиться существенного снижения уровня коррупция в России до настоящего времени не удалось. Практически ежедневно средства массовой информации сообщают об арестах высокопоставленных коррупционеров из числа губернаторов, министров, депутатов, глав местного самоуправления и так далее. Не стали исключением правоохранительные органы, которые по определению должны вести борьбу с коррупцией.
Таким образом, можно сделать вывод, что использование репрессивных мер борьбы с коррупцией не дает сколь-нибудь долговременных позитивных результатов. Это происходит потому, что фактически борьба с коррупцией во все периоды отечественной истории подменялась и подменяется борьбой с коррупционерами, что далеко не одно и тоже. Замена проворовавшихся чиновников на тех, кто еще «не схвачен за руку», это иллюзия борьбы с коррупцией, так как согласно народной мудрости любой свежий огурец, помещенный в бочку соленых огурцов, через короткое время станет таким же. Поэтому необходимо наряду с методом принуждения использовать убежде-
ние и просвещение, направленные на устранение причин и факторов, продуцирующих коррупцию.
Под убеждением понимаем способ вербального воздействия на индивида, который включает в себя систему доводов, выстроенных по законам формальной логики и обосновывающих выдвигаемые тезисы. Правильно организованное убеждение должно обеспечивать принятие предлагаемых индивиду тезисов и их включение в сложившуюся систему взглядов индивида [21]. Это в конечном счете приведет к определенной трансформации мировоззрения, а, следовательно, и мотивацион-ной основы поведения, итогом чего станет формирование в общественном сознании нетерпимости к коррупционному поведению.
В комплексе мер противодействия коррупции формирование антикоррупционного мировоззрения может быть достигнуто за счет целенаправленного антикоррупционного просвещения, необходимость реализации которого установлена Национальным планом противодействия коррупции, регламентирующим основные направления государственной политики в данной сфере.
При этом следует отметить, что вооружение государственных и муниципальных служащих антикоррупционным инструментарием будет способствовать выявлению и пресечению уже свершившихся правонарушений коррупционного характера, но не даст реальной возможности работать на упреждение, то есть устанавливать и устранять причины и факторы, порождающие коррупцию.
т» и и _
В этой связи со всей очевидностью встает вопрос о необходимости научного определения природы коррупции и форм ее проявления в современном российском обществе, разработки на данной основе идеологии борьбы с этим опасным явлением. Данная задача фактически вытекает из Указа Президента РФ от 01.04.2016 «О Национальном плане противодействия коррупции на 2016-2017 годы». Представляется, что при формировании идеологии борьбы с коррупцией должны быть учтены, сохранены и развиты такие особенности отечественного правового опыта, как:
- восприятие государственной службы в форме личной жертвы на благо Родины;
- уважение к тем, кто отказался от личной выгоды в пользу общества;
- обостренное восприятие социальной несправедливости и материального неравенства;
- восприятие государства в качестве Родины, большого дома, семьи;
- осмысление законодательства через призму высоких духовных идеалов и другие [22, с. 12-17].
Реализация в обществе антикоррупционной идеологии может достигаться путем антикоррупционного просвещения, необходимость которого прямо следует из Федерального закона «О противодействии коррупции». Элементы антикоррупционной идеологии должны входить в различные образовательные программы учреждений дошкольного, школьного, средне-специального и высшего образования. Форма изложения должна быть доступна соответствующему уровню развития различных категорий обучаемых, естественно вписываться в процессы социализации. Весьма важно избежать формального изложения норм законодательства, направленного на противодействие коррупции, без формирования ценностных ориен-таций индивидов и общества в целом. Учитывая, что изменить сложившиеся жизненные установки взрослого населения весьма проблематично, основное внимание следует сосредоточить на молодежи, с юных лет формируя в ее сознании систему правовых и нравственных запретов и ограничений. Целью просвещения и воспитания является внутренняя установка личности на исполнение норм антикоррупционного законодательства не под угрозой каких-либо репрессий, а в силу личного убеждения.
Полагаем, что следует согласиться с мнением профессора А. И. Овчинникова, предлагающего в деле совершенствования методов правового воспитания и антикоррупционного просвещения опереться на традиционного союзника государства российского -Русскую православную церковь, которая указывает, что многие беды общества коренятся в падении нравственности. При этом, несмотря на процессы секуляризации, православный человек остается носителем моральных традиций и устоев [23, с. 76-80]. Разумеется, в числе привлеченных к различных видам ответственности сенаторов, депутатов, министров, губернаторов, мэров, высокопоставленных чинов Министерства
внутренних дел, Следственного комитета, Прокуратуры были те, которые считали себя православными людьми. Однако православие для них являлось лишь сопутствующим элементом имиджа.
На основании вышеизложенного можно сделать вывод о том, что репрессивные меры подавления коррупции сами по себе, в отрыве от нравственных установок, не могут обеспечить моральность и духовность в общественной жизни [24, с. 42-52] и, как следствие, минимизацию преступлений коррупционного характера. Число коррупционеров, привле-
Литература
1. Словарь иностранных слов / ^ст. С. М. Локшина. М., 1997.
2. Второзаконие // Библия. Священное Писание. М., 2016. Гл. 27. Стих 25.
3. Имам ан-Навави. «Сады благонравных»: сборник. 2015.
4. Книга Дварим с комментариями Рамба-на Дварим. М., 2012.
5. Памятники русского права. М., 1955. Вып. 3.
6. Судебники XV-XVI вв. / под ред. Б. Д. Грекова. М.-Л., 1952.
7. Грамоты Великого Новгорода и Пскова / под ред. С. Н. Валка. М.-Л., 1949. № 88.
8. Русские цари. 1547-1917. Ростов н/Д., 1997.
9. Соловьев А. Н. Дореволюционный период государственно-правовой борьбы с коррупцией в России // Вестник Волгоградской академии МВД России. 2015. № 2 (33).
10. Краснов А. Н. Непобедимое зло? URL: http//expert.ru/2013/11/12/nepobedimoe-zlo/ (дата обращения: 10.09.2018).
11. Моисеев В. В. История России: учебник. Орел, 2008.
1 2. История русской коррупции: от Петра I до 1917 года. URL: http://doverie25.ru/statyi/18-istoriya-rasskoj-korruptsii-ot-petra-i-do-1917-goda.html (дата обращения: 10.09.2018).
13. Ленин В. И. Новая экономическая политика и задачи политпросветов. Доклад на II Всероссийском съезде политпросветов. URL: http://chkprf.narod.ru/Texts/VIL44-155.htm (дата обращения: 10.09.2018).
14. Коррупция в России. Исторический экскурс. Материалы Фонда ИНДЕМ. URL: http://
ченных к уголовной, административной и дисциплинарной ответственности, в Российской Федерации растет, нормативный массив увеличивается, правоохранительные органы реформируются в соответствии с новыми вызовами криминальной среды, а порядка и стабильности в общественной жизни не наблюдается. Поэтому комплекс мер принудительного характера, реализуемых правоохранительными органами в сфере борьбы с коррупцией, должен быть дополнен нравственно-религиозными регуляторами.
Bibliography
1. Dictionary of foreign words / comp. C. M. Lokshina. Moscow, 1997.
2. Deuteronomy // The Bible. Holy Bible. Moscow, 2016. Ch. 27. Verse 25.
3. Imam al-Nawawi. «The gardens of good»: collection. 2015.
4. Torah. Book Dvarim with comments Ram-ban. Moscow, 2012.
5. Monuments of Russian law. Moscow, 1955. Issue 3.
6. Lawsuits XV-XVI centuries / ed. by B. D. Grekov. Moscow-Leningrad, 1952.
7. Letters of Veliky Novgorod and Pskov / ed. by S. N. Valka. Moscow-Leningrad, 1949. № 88.
8. Russian kings. 1547-1917. Rostov-on-Don, 1997.
9. Soloviev A. N. Pre-revolutionary period of state-legal struggle against corruption in Russia // Bulletin of the Volgograd Academy of the Ministry of Internal Affairs of the Russian Federation. 2015. № 2 (33).
10. Krasnov A. N. Invincible evil? URL: http// expert.ru/2013/11/12/ nepobedimoe-zlo/ (accessed date: 10.09.2018).
11. Moiseev V. V. Russian history: textbook. Orel, 2008.
12. History of Russian corruption: from Peter I to 1917. URL: http://doverie25.ru/statyi/18-is-toriya-russkoj-korruptsii-ot-petra-i-do-1917-goda.html (accessed date: 10.09.2018).
1 3. Lenin V. I. New economic policy and the tasks of political propaganda. Report at the II All-Russian congress of political studies. URL: http: / /chkprf.narod.ru/Texts/VIL44-15 5.htm (accessed date: 10.09.2018).
www.imiem.ni/corrupt/whoww/l 12 htm (дата обращения: 20.09.2018).
15. Члены Верховного Суда брали взятки // Коммерсантъ-Власть. 2008. 11 августа.
16. Максимов В. К. Понятие коррупции в международном и российском праве // Право и безопасность. 2002. № 2-3 (3-4).
17. Филатов С. Государство может стать неуправляемым, оно насквозь поражено заразой коррупции // Независимая газета. 1993. 24 марта.
18. Указ Президента РФ от 04.04.1992 № 361 (с изм. от 16.11.1992) «О борьбе с коррупцией в системе государственной службы». URL: http://www.consultant.ru/document/cons_ doc_LAW _431/ (дата обращения: 10.09.2018).
19. Уголовный кодекс Российской Федерации от 13.06.1996 № 63-ФЗ. URL: http://www. consultant.ru/document/cons_doc_LAW_ 10699/ (дата обращения: 10.09.2018).
20. Федеральный закон от 25.12.2008 № 273-ФЗ «О противодействии коррупции». URL: http://www.consultant.ru/document/cons_ doc_LAW_82959/ (дата обращения: 10.09.2018).
21. Краткий психологический словарь / ред.-сост. Л. А. Карпенко; под общ. ред. А. В. Петровского, М. Г. Ярошевского. Ростов н/Д, 1998.
22. Овчинников А. И. Духовно-нравственная легитимация права: мировоззренческий контекст // Философия права. 2013. № 1 (56).
23. Овчинников А. И., Фатхи В. И. Коррупционные вызовы национальной безопасности: философско-правовой аспект // Философия права. 2015. № 4 (71).
24. Овчинников А. И., Федоренко С. П. Формирование патриотического правосознания сотрудников ОВД на основе традиционных духовно-нравственных ценностей. Ростов н/Д, 2016.
14. Corruption in Russia. Historical excursion. Materials Foundation INDEM. URL: http:// www.imiem.ni/cor-rupt/whoww/l 12 htm (accessed date: 20.09.2018).
15. Members of the Supreme Court took bribes // Kommersant Power. 2008. August 11.
16. Maksimov V. K. The concept of corruption in international and Russian law // Law and security. 2002. № 2-3 (3-4).
17. Filatov S. The state can become uncontrollable, it is thoroughly affected by the contagion of corruption // Nezavisimaya Gazeta. 1993. March 24.
18. Presidential Decree of04.04.1992 № 361 (as amended from 16.11.1992) «On combating corruption in the civil service system». URL: http:// www.consultant.ru/document/cons_doc_ LAW_431/ (accessed date: 10.09.2018).
19. Criminal code of the Russian Federation of 13.06.1996 № 63-FL. URL: http://www. consultant.ru/document/cons_doc_ LAW_10699/ (accessed date: 10.09.2018).
20. Federal law of25.12.2008 № 273-FL «On countering corruption». URL: http://www. consultant.ru/document/cons_doc_LAW_82959/ (accessed date: 10.09.2018).
21. A brief psychological dictionary / ed.-comp. L. A. Karpenko; under total ed. A. V. Petro-vsky, M. G. Yaroshevsky. Rostov-on-Don, 1998.
22. Ovchinnikov A. I. The spiritual and moral legitimation of law: the worldview context // Philosophy of law. 2013. № 1 (56).
23. Ovchinnikov A. I., Fathi V. I. Corruption challenges to national security: the philosophical and legal aspect // Philosophy of law. 2015. № 4 (71).
24. Ovchinnikov A. I., Fedorenko S. P. Formation of the patriotic legal consciousness of the employees of the department of Internal Affairs on the basis of traditional spiritual and moral values. Rostov-on-Don, 2016.
УДК 34 (091) (470) : 351.74 ББК 67.3
Москаленко Сергей Григорьевич Moskalenko Sergey Grigoryevich
доцент кафедры гуманитарных и социально-экономических дисциплин Ростовского юридического института МВД России кандидат исторических наук, доцент.
Associate Professor of the Department of Humanitarian and Socio-Economic Disciplines of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in History, Associate Professor. E-mail: [email protected]
Шилова Виктория Андреевна Shilova Victoria Andreevna
курсант Ростовского юридического института МВД России.
Cadet of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia. Тел.: 8 (961) 423-55-77.
ПОЛИЦЕЙСКИЕ ФУНКЦИИ ОРГАНОВ МЕСТНОГО САМОУПРАВЛЕНИЯ В ДОРЕВОЛЮЦИОННОЙ РОССИИ: МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИИ
Police functions of local authorities selfgovernment in pre-revolutionary Russia: methodological aspects of conceptualization
В статье анализируются концептуально-методологические аспекты исследования роли органов местного самоуправления дореволюционной России в обеспечении правопорядка и борьбы с преступностью.
Ключевые слова: правопорядок, абсолютизм, бюрократия, местное самоуправление, борьба с преступностью.
The article analyzes the conceptual and methodological aspects of the study of the role of local governments of pre-revolutionary Russia in ensuring law and order and combating crime.
Keywords: law and order, absolutism, bureaucracy, local government, crime control.
Роль органов местного самоуправления в обеспечении правопорядка и борьбе с преступностью в Российской империи огромна, но сложилась определенная диспропорция в исследованиях организации и функционирования полицейского дела.
Налицо эмпирически осязаемый и документально верифицируемый факт: хорошо исследован столичный уровень управления полицией, известны все важнейшие документы с 1718 по 1917 год, при этом отсутствуют полные и удовлетворяющие академическим критериям представления о состоянии и механизме функционирования на провинциальном уровне управления и обеспечения полицейских задач государственной власти, ее взаимодействия с представительными сословными структурами [11, с. 388-389].
Это порождает системные ошибки воспри-
ятия, понимания и оценки роли органов местного самоуправления в дореволюционной России в обеспечении полицейских задач, которое играло гораздо более выдающуюся роль, чем представлялось ранее.
Один из лидеров американской исторической науки Р. Пайпс, столкнувшись с фактом соотношения в России к середине XIX века профессиональных чиновников (12-13 на 10 тыс. гражданского населения при плотности населения 1-3 человека на км2) и сравнив этот показатель с данными по Западной Европе (36-48 чиновников на 10 тыс. населения при плотности населения 20-30 человек на км2), пришел к выводу об отсутствии в России не только бюрократической централизации и традиций самоуправления, но и аппарата местного управления вообще в течение долгого исторического периода. Учи-
тывая, что до 1775 года отсутствовали и внятное государственное районирование, и профессиональный аппарат местного самоуправления, и достаточно профессионализированный сильный центральный аппарат (всего 2 000 человек к концу XVII века во всех центральных приказах), вывод американского ученого может показаться обоснованным или имеющим под собой какую-то почву.
Но по мере углубления в анализ исторической фактографии вывод Р. Пайпса и его эпигонов начинает представляться очень поспешным, хотя и распространенным в публицистике и нарративе. Отсутствие полноценного профессионального аппарата, в том числе и полицейского, в провинции вовсе не означало отсутствия местного управления и полицейского надзора как такового.
Местное управление в России существовало и было полноценным провинциальным сословным самоуправлением, функционировавшим в определенном смысле в России еще до возникновения государства, интегрированным в систему иррегулярного государства в IX-XVII веках, сосуществовавшим с регулярным государством всегда более или менее органично на протяжении ХУШ-ХГХ столетий, и бывшим по ряду позиций в чем-то более функциональным, чем профессиональное государственное управление в начале ХХ века [3; 10; 14].
По расчетам С. Величенко в среднем один чиновник приходился в Англии на 1 22 гражданина, во Франции - на 137, в Германии - на 163, в Австро-Венгрии - на 198, в России - на 676-1 300. В городах Российской империи стандарт был примерно таким же, как в Австро-Венгрии - 1:188, а в сельской местности -1: 1 000 и выше (для сравнения в Индии и Африке - 1:7 000-8 000). В среднем показатели для России в 1847 году - 1,42 чиновника на 1 000, в 1857 - 1,66, в 1897 - 1,15, в 1915 - 1,3. Для сельских территорий России имело место соотношение, аналогичное положению дел в колониях европейских стран (1:1 000), в то время как показатель для Франции - 7,3 чиновника на 1 000 населения, в Англии - 8,2 и Германии -6,13, в Австро-Венгрии - 5,05 (данные на начало XX века). Большинство чиновников (90 %) проживали в столице и губернских городах, в то время как 83 % населения из всех сословий проживало в сельской местности [12, с. 66-68;
4, с. 83-114]. Расходы на содержание госаппарата в России были меньше, чем во Франции (в 2 раза), в Пруссии (в 3 раза) и Австрии (в 4 раза). Российское Министерство внутренних дел обходилось государству в 2 раза дешевле, чем австрийское, в 4 раза, чем французское и в 5 раз, чем прусское [12, с. 73-74].
Следует отказаться от методологически приоритетного оперирования терминами «абсолютизм», «самодержавие» «конституционная монархия» при исследовании технологии государственного управления в Российской империи и обратить внимание главным образом на эмпирически очевидные, но все еще неакцентированные факты, раскрывающие механику этой технологии. О начале профессионализации бюрократии можно говорить уверенно не ранее издания Свода Законов (1833), упорядочившего и административное управление, и судопроизводство, сделавшее возможным полноценное юридическое образование - важнейший признак профессиональной бюрократии, и отлаженность законотворческих процедур. До 30-х годов XIX века можно говорить только еще о предистории профессионального аппарата, когда нечто важное и фундаментальное компенсировало и замещало его отсутствие или вполне объяснимое низкое качество. Что же выступало в роли компенсатора? Таким историческим возместителем нефункциональности и прямого отсутствия возможности государства содержать адекватную государственным задачам массу профессиональных чиновников стало местное сословное демократическое самоуправление, или, иными словами, система демократически организованного самоуправления базовых сословий государства.
Какие-то элементы этой системы исторически возникали спонтанно и снизу, другие учреждались и закреплялись сверху, в целом выступая очень креативным и прагматическим процессом использования центральной властью любых технологий управления в условиях дефицита возможностей сделать аппарат управления на 100 % профессиональным.
Самоуправление в некоторых случаях являлось горизонталью правительственной администрации, в чем-то подчас доминируя над ней (дворянское корпоративное самоуправление), в иных случаях один его тип (общинное
самоуправление государственных крестьян) был более автономен, чем другой (общинное самоуправление крепостных крестьян), встроенный в дворянское корпоративное самоуправление, но всегда и везде за всю историю Российской империи сословное самоуправление являлось бесспорным и очевидным, повторяющимся обыденным фактом.
Атрибуция верховной власти России как абсолютной монархии не должна заставлять нас преувеличивать степень профессионализации бюрократического аппарата и пристальнее всмотреться в парадоксальнейшее обстоятельство, замеченное П. Сорокиным, что «под железной крышей самодержавной монархии жило сто тысяч крестьянских республик». Выдающийся социолог имел в виду крестьянское общинное демократическое самоуправление и землевладение, монопольно доминировавшее в уездах страны до 1906 года.
Как видно из номенклатуры общинных прерогатив, к чисто полицейским функциям относились принудительные меры для восстановления нарушенного общественного порядка, неисполненных обязательств перед государством (у черносошных крестьян) или помещиком (у крепостных).
Общинное самоуправление было полномочно осуществлять функции, аналогичные общей и налоговой полиции в части одобрения ссылок на поселение, принуждения к уплате фискальных недоимок, адресной внеочередной отдачи в рекруты. Общины выдвигали также основу основ сельской полиции России -кадры для общественных полицейских должностей десятских и сотских.
Эти «должностные» крестьяне уже прямо несли полицейскую службу (патрульно-постовую, конвойную), находясь под руководством выборного от уездных дворян-землевладельцев земского капитана-исправника (в 17751837 годах), станового пристава (с 1837 по 1878), полицейского урядника (с 1878). Жалованья ни десятские, ни сотские не получали, льготы были минимальными, реализуемыми из ресурсов самих общин, и несение полицейской службы воспринималось ими и крестьянским сообществом как почетная, хотя подчас тяжелая и обременительная, государственная и общественная повинность.
Можно добавить, что под железной крышей самодержавной монархии жили также и
несколько тысяч дворянских и казачьих «республик».
Казачье сословное самоуправление на данный момент изучено достаточно скрупулезно, особо значимый вклад внесен донским исследователем Г. Г. Небратенко [7, с. 16-17]. Внутренняя организация станичного самоуправления казаков была во многом, а часто и полностью аналогична общинному самоуправлению крестьян центральной России. Если в общинах принцип круговой поруки касался фискальных обязательств крестьян, то у казаков этот же принцип был связан со снаряжением на воинскую службу неимущих казаков. Станичные повинности вводились по решению круга (сбора) местных казаков, как и общинные по решению мирского схода, с тем отличием, что казаки привлекали к удовлетворению текущих потребностей и решению задач и неказачье население, проживающее вместе с донцами.
Собственно, станица - это стационарная общинно-территориальная группа казаков, владеющая землей, иными природными ресурсами, капиталами для общих надобностей, общественными зданиями, мостами, мельницами, станичными избами (гостиницами). Разница с общиной состояла лишь в том, что собранные по круговой поруке деньги (например, за аренду войсковой земли) передавались не государству или помещику, а атаману, который направлял их в казну Войска Донского.
Как и в общинах, общественные работы в станицах проходили на безвозмездной основе. С 1884 года в Области Войска Донского был рецепирован институт десятских, аналогичный должности десятских в крестьянских общинах России. Атаман станицы формировал «десятки» для общественных повинностей, контроль за соблюдением очередности привлечения десятков и полицейское принуждение в случае необходимости осуществлял казак-полицейский, которого называли «станичным есаульцем».
Он же штрафовал неявившихся без уважительных причин (чаще всего водкой и самогоном - в мягких случаях и грабежом (лишением виновного части имущества и продажи его с торгов) - в тяжелых) [7, с. 38-39].
Если станицы со временем рецепировали типологические признаки крестьянских общин, то крупные из станиц с удовольствием
уподоблялись уже уездным городам России, деля казаков не на десятки, а на кварталы во главе с квартальными и улицы.
Как и в крестьянских общинах России, в Области Войска Донского не возникло потомственного владения землей на праве собственности. Казаки, как и крестьяне-общинники, лишь пользовались паями юртовой земли. 21 апреля 1869 года согласно постановлению Государственного Совета «О поземельном устройстве в казачьих войсках» подтверждалось, что земля и угодья на Дону находятся в общинном владении каждой станицы без права перехода в чью-либо частную собственность. Крестьянское и казачье самоуправление дополнялось высшим видом или типом сословно-корпоративной демократии, а именно самоуправлением дворян. В пределах уездов отнюдь не правительственная администрация была хозяином положения дел, а «дворянские республики», которые вместе с «республиками» крестьян-общинников и казаков-станичников завершают картину технологии сословного самоуправления в Российской империи.
Дворянское самоуправление является самым оригинальным феноменом отечественной и мировой истории, примером форсированного формирования правящего слоя, адекватного государственным, в том числе и полицейским, задачам.
Дворянское самоуправление обеспечивало контроль тех территорий, где у государства не хватало ресурсов для этого. Дворянские корпорации стали проекцией просветительских идей Екатерины II и всего XVIII столетия, связанных с воспитанием слоя образованной, корпоративно самоуправляющейся элиты, которой по замыслам императрицы предстояло функционировать в качестве аналогии полисных корпораций в европейских государствах. Корпоративное дворянское самоуправление стало интегрированной в регулярную государственность модифицированной версией иррегулярности [3, с. 12]. Это позволяло эволюци-онно, без «ломания через колено», обеспечивать совместное созидательное функционирование в течение некоторого времени иррегулярных и регулярных феноменов.
Так, уже в 1762 году, со времени указа о вольностях дворянских Россия получила официально закрепленные в законах демократи-
ческие институты. Этим указом дворянство превращалось в демократически организованное сословие, обладающее и юридической основой, и аппаратом для демократического волеизъявления.
В условиях регулярного государства признаками регулярности, то есть профессионализации, обладали только учреждения центрального управления, армии, флота, фиска с их губернскими иерархическими звеньями. Провинциальная власть (губернская частично, а уездная в целом) была организована все еще преимущественно иррегулярно - демократически. Регулярное должностное лицо (губернатора) контролировал губернский предводитель дворянства, обладавший правом обращения к министру внутренних дел напрямую. Полицейские функции исполнял выборный из дворян капитан-исправник, возглавлявший «нижний земский суд» - сельскую полицию из выборных дворян-заседателей с 1775 года. Штат сельской полиции, контролировавшийся представителями дворянства, составляли сотские и десятские из крестьян, избираемые общинами.
Крестьяне присоединились к демократии и основному комплексу гражданских прав уже в земствах в 1864 году после отмены крепостного права, атрибутируемого так же, как «гражданская эмансипация» крестьян с дворянами и горожанами.
Только на такой основе с 1862 года произошел переход от обеспечения полицейских функций на выборной безвозмездной основе к оплачиваемой казной регулярной уездной полицейской службе.
Правительство использовало ресурсы местного самоуправления как компенсатор -восполнитель дефицита профессиональных кадров для государственного управления вообще и службы в полиции в частности. Министерство внутренних дел управляло всей местной администрацией, но к началу ХХ века профессионализированная административная вертикаль все еще не была достроена вниз, до уездного уровня, замыкаясь на губернском. Однако проблема профессионализации уездного уровня обсуждалась с царствования Николая I, с 1826 года до проекта правительства П. А. Столыпина в 1906 году.
Предводители дворянства и земские начальники не являлись государственными слу-
жащими в полном смысле слова, а полноценно атрибутироваться как государственный профессиональный служащий на уездном уровне фактически мог только полицейский исправник, глава объединенной с 1862 года городской и земской полиций.
Не будет большим преувеличением утверждать, что вплоть до революций 1917 года задачи государственного управления и полицейского контроля в первичных территориях (уездах Российской империи) осуществлялись на основе сословной демократии силами местного самоуправления, с той разницей, что до земской реформы 1864 года местное самоуправление концентрировалось в корпоративно-общинных сословных структурах с приоритетом дворян, а после нее - во всесословных выбор-
Литература
1. Памятники права донского казачества // Антология памятников права народов Северного Кавказа / сост. В. Н. Сергеев и др. М., 2010. Т. 1.
2. Борисов А. Три века российской полиции. М., 2016.
3. Вакула И. М., Борисова Е. С. Спонтанный аспект парадигмы управления на иррегулярном этапе генезиса государства // Философия права. 2017. № 3.
4. Величенко С. Численность бюрократии и армии в Российской империи в сравнительной перспективе // Российская империя в зарубежной историографии. М., 2005.
5. Минер В. Л. История полиции России. Полиция Российской империи: в 3-х т. М., 2016.
6. Макеев В. В., Небратенко Г. Г. Исполнение полицейских функций на территории Войска Донского до создания регулярной полиции (XVIII в.). Ростов н/Д, 1999.
7. Небратенко Г. Г. Обычай в гражданско-правовых отношениях донских казаков. М., 2014.
8. Небратенко Г. Г. Деятельность органов местного самоуправления земли Войска Донского по реализации полицейских функций в последней четверти XVIII в. // Концептуальные основы диссертационных исследований по юриспруденции адъюнктов и соискателей: сборник научных трудов. Ростов н/Д, 2000.
9. Небратенко Г. Г. История донской полиции и суда: учебное пособие: в 2-х ч. Ростов н/Д, 2017.
ных земствах на принципе гражданской эмансипации бывших крепостных крестьян.
Игнорировать почти 300-летний опыт обеспечения государственных интересов средствами сословно-демократически организованного местного самоуправления (дворянских, крестьянских, городских и казачьих «республик») было бы непростительным расточительством. Это бесценный, накопленный эвристическим путем опыт взаимодействия профессиональной государственной власти и выборных сословных структур по обеспечению административной, фискальной, полицейской функций будет обязательно востребован и в современных условиях оптимизации структуры государственного аппарата.
Bibliography
1. Monuments of the right of the Don Cossacks // Anthology of the law monuments of the peoples of the North Caucasus / compiled by V. N. Sergeev and others. Moscow, 2010. Vol. 1.
2. Borisov A. Three centuries of Russian police. Moscow, 2016.
3. Vakula I. M., Borisova E. S. Spontaneous aspect of the management paradigm at the irregular stage of the genesis of the state // Philosophy of law. 2017. № 3.
4. Velichenko S. The size of the bureaucracy and the army in the Russian Empire in comparative perspective // The Russian Empire in foreign historiography. Moscow, 2005.
5. Miner V. L. History of Russian police. Police of the Russian Empire: in 3 volumes. Moscow, 2016.
6. Makeev V. V., Nebratenko G. G. To carry out police functions on the territory of the don Cossacks to create the regular police (XVIII century). Rostov-on-Don, 1999.
7. Nebratenko G. G. The custom in civil law relations of the don Cossacks. Moscow, 2014.
8. Nebratenko G. G. The activity of bodies of local self-government of the land of the don Cossacks on the implementation of police functions in the last quarter of the XVIII century // The conceptual basis of dissertation research in law of adjuncts and job seekers: collection of scientific works. Rostov-on-Don, 2000.
9. Nebratenko G. G. History of the Don police and the court: a training manual: in 2 parts. Rostov-on-Don, 2017.
10. Москаленко С. Г. Генезис кадровой полиции в Российской империи (1718-1782 гг.): учебное пособие. Ростов н/Д, 2018.
11. Пайпс Р. Россия при старом режиме. М., 2004.
12. Соловьев К. Хозяин земли русской. Самодержавие и бюрократия в эпоху модерна. М., 2017.
1 3. Специальные законодательные акты, комплексно регулирующие статус полиции (милиции) в российской истории: хрестоматия / сост.: И. В. Упоров, В. В. Грицай, Л. В. Карнау-шенко. Краснодар, 2016.
14. Москаленко С. Г., Борисова Е. С. Эти-ко-персоналистический аспект деонтологиче-ской мотивации (к 300-летию российской полиции) // Философия права. 2017. № 2.
10. Moskalenko S. G. Genesis of regular police in the Russian Empire (1718-1782): tutorial. Rostov-on-Don, 2018.
11. Pipes R. Russia under the old regime. Moscow, 2004.
12. Soloviev K. Owner of the Russian land. Autocracy and bureaucracy in the modern era. Moscow, 2017.
1 3. Special legislative acts comprehensively regulating the status of the police (militsiya) in Russian history: chrestomathy / compilers: I. V. Upor-ov, V. V. Gritsay, L. V. Karnaushenko. Krasnodar, 2016.
14. Moskalenko S. G., Borisova E. S. Ethical and personal aspect of deontological motivation (to the 300th anniversary of the Russian police) // Philosophy of law. 2017. № 2.
УДК (008 : 343.326) : 1 ББК 71
Сальников Евгений Вячеславович Salnikov Evgeny Vyacheslavovich
начальник кафедры социально-философских дисциплин Орловского юридического института МВД России имени В. В. Лукьянова доктор философских наук, доцент.
Head of the Department of Social and Philosophical Disciplines Orel Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia named after V. V. Lukyanov, Doctor of Philosophy, Associate Professor. E-mail: [email protected]
ЭКСТРЕМИСТСКИЕ ПРАКТИКИ В ТВОРЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ: СУЩНОСТНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ И ПРЕДЕЛЫ ДОПУСТИМОСТИ
Extremistic practices in creative activity: essential characteristics and limits of acceptability
По мнению автора статьи, творчество по своей сути предполагает выход за пределы данности имеющегося мира, преодоление обыденности. В этом отношении экстремистские практики сближаются с творчеством. В статье приводятся примеры восприятия экстремизма как творчества в государствах Западной Европы и Америки во второй половине ХХвека. Автор показывает, что экстремистское творчество находит свое завершение в насилии, что в конечном итоге оборачивается отрицанием самой культуры и творчества как такового.
Ключевые слова: экстремизм, творчество, культура, насилие, новые социальные практики, философия творчества.
Проблема творчества многогранна, и история философской мысли знает далеко не единичные попытки проникнуть в сущность данного вопроса. В начале нового тысячелетия осмысление творчества не только не уходит на второй план, но приобретает фундаментальное значение. Не в последнюю очередь актуальность осмысления творчества порождается широкой дискуссией о допустимости экстремистских практик в нем, о границах творчества и в целом о соотнесении творчества и экстремизма. Этот вопрос породил в последние годы широкую дискуссию в российском обществе, отправными точками которой выступали интерпетация Тангейзера в Новосибирском оперном театре, провокационные контр-культурные акции и ряд других культурных событий. Проблема допустимости и со-относимости экстремизма с творчеством становилась предметом рассмотрения на самом высоком уровне, ярким примером чего можно
According to the author's opinion, creativity in its essence involves going beyond the actuality of the existing world, overcoming the ordinary. In this respect, extremist practices converge with creativity. The article provides examples of the perception of extremism as creativity in some states in Western Europe and America in the second half of XX century. The author shows that extremist creativity finds its end in violence, which ultimately turns into a denial of culture and creativity as such.
Keywords: extremism, creativity, culture, violence, new social practices, philosophy of creativity.
считать обсуждение данного вопроса на совместном заседании Совета по культуре и искусству и Совета по русскому языку, которое состоялось 2 декабря 2016 года под руководством Президента РФ В. В. Путина.
Классик мировой философской мысли Н. А. Бердяев в своей работе «Смысл творчества» указывает, что творчество есть «познание свободы и познание из свободы», «героическое противление всякому приспособлению к необходимости и данности» [1]. В творческом познании сущее лишь развивается к высшим формам, лишь возрастает. Подобное онтологическое толкование творчества не следует воспринимать как отсылку к трансцендентному. Развитие сущего в творчестве к высшим формам не есть переход от имманентности мира к вечности идеальных платоновских сущностей. По мысли Бердяева, совершенная идея как венец творчества лишает его подлинности, задавая необходимость. Человек уже не тво-
рит, но воплощает идею, а потому скован ею, схвачен необходимостью, ничем не отличной от необходимости природного мира.
В. Т. Фаритов полагает, что смысл творчества в концепции Н. А. Бердяева не трансцендентален, а трансгрессивен. «В перспективе трансценденции дискурсы конституируются посредством полагания единого центра. Дискурсивный центр задает бытийно-смысловую перспективу, раскрывающую пространство фиксированной определенности, которая исключает другие бытийно-смысловые потенции. Перспектива трансгрессии предполагает переход дискурса в состояние бытийно-смысловой неопределенности посредством нейтрализации доминирующей бытийно-смысловой перспективы и раскрытия пространства варьируемости значения и значимости» [10, с. 13].
Итак, творчество как трансгрессия есть преодоление границы без какой бы то ни было определенности. Творчество - это поток становления, и в онтологическом плане оно становится теперь избытком бытия. Терминологическая концептуализация представляется в данном случае крайне уместной. Творчество как трансгрессия не может предстать приращением бытия. Ветка дерева прирастает, преодолевая прежние границы, но ее рост предстает раскрытием потенций дерева, воплощением некоей определенности. Для раскрытия существующих потенций творчество выступает необязательным компонентом. Приращение бытия вполне может произойти и вне творчества.
Избыток бытия - это то, что находится вне его, и здесь, наоборот, заключенные в нем потенции выступают необязательным компонентом. Избыток выведен во вне бытия, «из» него, но остается причастен ему. Избыток бытия не есть излишек бытия. Излишек указывает на лишнее, то, без чего можно обойтись, то, чего можно лишиться без потери для подлинности бытия. Излишек не причастен бытию, как ему причастен избыток. Творчество не может выступать неким излишком, которого человечество может лишиться без утраты своей самости. Творчество есть полнота бытия, выходящая за его пределы, но не излишняя полнота, а необходимая. Полнота, утрата которой приведет к оскудению и неполноте сущности самого бытия.
Отсюда можно заключить о центральном значении границы для творчества. Творчест-
во есть не за-предельное, за-граничное как трансценденция, но оно и не имманентно. Оно есть простирание за границы, в котором граница и выступает единственно тем, что может быть зафиксировано. Вне границы нет и не может быть творчества. Граница есть рубеж, переходом, преодолением которого начинается творчество.
При этом нельзя не обратить внимание на то, что преодоление границы может быть не только вовне, но и отказом от нее и преодолением ее вовнутрь. Избытку соотносительны недоимки. Это будет уже такая трансгрессия, результатом которой выступает инвертивное обращение неопределенности на ставшее бытие, его обращение в неопределенность.
Понимание этого аспекта можно проиллюстрировать даосским положением об «отрицательной креативностии», в соответствии с которым для того, чтобы построить дом, мы возводим стены, но создаем пустоту, внутри этих стен; создавая колесо, мы сгибаем обруч и крепим спицы, но пользуемся пустотой, лежащей между ними. Творчество может не только выступать избытком бытия, но еще и создавать пространство того, что мы не имели, раскрывая полноту негации того, чего нет, демонстрируя бессмыслицу стен, как имеющегося сущего, в том творчестве, которое отрицает само бытие неопределенностью трансгрессии.
Неопределенность, порождаемая на границе, и есть экстремизм как творчество. Граница творчества есть максимальный предел -точка, линия наивысшего напряжения, крайней степени бытия, и в этом открывается пространство экстремума. Именно в данном смысле и с этих позиций можно сформулировать проблему экстремизма как творчества, суть которой в том, возможен ли экстремизм как творчество.
В первом приближении к осмыслению данной проблемы здравый смысл и повседневный опыт в совокупности с культурным горизонтом предпонимания вопроса о творчестве в экстремизме подталкивают нас к негативному ответу. Экстремизм как творчество воплощен в фигуре Геростарата, который, подчеркнем, используется здесь нами исключительно как символ и не может рассматриваться как экстремист в силу присутствия экстремизма как самостоятельного феномена только в пространстве новоевропейского государства, о чем
мы не раз уже писали ранее. Это симулятив-ное творчество, оно неподлинно, оно есть «кич», а не творчество.
Как представляется, есть и иное понимание экстремизма как творчества, где творческая не-гация выступает необходимым элементом уничтожения неподлинности и симулятивности массовой культуры, пролагающая дорогу для предельно чистых в своей подлинности практик экстремизма. Здесь следует оговориться по поводу того, что наш анализ творчества в экстремизме будет основываться на эмпирическом материале левых по своему идеологическому облику направлений экстремизма. Это обстоятельство не означает неприменимости полученных выводов к правому экстремизму, где аналогичные тенденции представлены в несколько более сложном виде, в результате чего их раскрытие требует такого аналитического пространства, которое намного превышает рамки настоящего исследования.
Левый экстремизм, берущий свое начало с 60-х годов прошлого столетия, это не только боевые акции городской герильи, осуществляемые активистами РАФ, Красных бригад, Прямого действия, боевых отрядов революционеров Латинской Америки, Азии и Африки. Европейские «новые левые» выступили и создателями совершенно новой культуры. Это был творческий проект, который «разрабатывался представителями интеллектуальной элиты социума как духовно-мировоззренческие искания в технократической атмосфере личностного отчуждения» [8, с. 108].
Проект «нового левого движения» замышлялся и во многом осуществлялся как проект подлинного освобождения человека от власти тоталитарного капиталистического общества путем привлечения его к подлинному творчеству. Массовая культура, как и ряд других социальных феноменов, оказывалась воплощением репрессивной энергии бездушной власти. Создание свободного общества требовало не просто смены политической власти, оно имело своей целью пересоздание самого общественного устройства, что абсолютно невозможно без изменения кодов культурной информации, отвержения прежней культуры и создания новой в свободном творческом акте.
Проект творчества в левом экстремизме формируется на волне противостояния, отвер-
жения и уничтожения прежней культуры. Однако борьба с властью на поле культуры стимулировала в экстремистской среде поиск качественно новых средств, форм и методов творчества, ибо прежние культурные практики не развивали человека, а, напротив, лишали его всего человеческого.
В отличие от прежней культуры, новая должна была стать подлинно гуманистической, не сдерживающей и направляющей, а открытой и вседозволенной. В ней нет и не могло быть каких бы то ни было ограничений, сковывавших человека. Власть приучила видеть в культуре узду, сдерживающую человеческую деструктивность и переформирующую его звериный облик в человеческое обличие. Подобная аргументация, по мнению представителей левого экстремизма, выступала прикрытием для осуществления властью своих репрессивных практик и контроля над массами. Новые левые считали, что необходимо освободить человека от этих пут, и тогда в пространстве безвластия его творчество покажет отнюдь не иррациональное безумие, а все величие и достоинство человека.
При этом важнейшей чертой данного творчества оказывалось насилие. Насилие оправдывалось творчеством, ибо, по мысли левых экстремистов, любой творческий акт должен начинаться с насилия, свершаться в нем, поскольку нет и не может быть никаких компромиссов в масс-культуре, а есть лишь практики ее творческого уничтожения. В этом смысле показателен самый первый акт, с которого начинается деятельность РАФ - одной из самых кровавых экстремистских организаций в Европе конца 1960-х - начала 1990-х годов. Речь идет о поджоге универмагов во Франкфурте-на-Майне в ночное время, когда в них не было покупателей, и сам акт поджога мог носить исключительно символический характер. Это было рождение нового творчества.
В конце 50-х годов знаковая фигура нового левого экстремизма Ги Эрнест Дебор формулирует концепцию современного общества как общества спектакля. Уже сама эта метафора демонстрирует левый экстремизм как пространство контркультурного творчества. Шекспировское «весь мир - театр и люди в нем - актеры» трансформируется в общество спектакля, где люди уже не актеры, а лишь зрители, в той или иной мере вовлеченные в спектакль, разыгры-
ваемый властью. Современный мир - есть пространство неподлинного. И чем более лживой становится атмосфера общественной жизни, тем более зрелищным должен быть спектакль, чтобы удержать людей (зрителей) на своих местах.
В подобной ситуации все силы должны быть брошены на разрушение этого спектакля. Никакие иные практики, кроме контркультурных, не будут иметь успеха в борьбе с капиталистической бездушной властью, ибо она способна все сделать спектаклем: забастовку, голодовку, теракт, герилью. Без разрушения власти спектакля все остальное будет бессмысленным.
Дебор с несколькими единомышленниками создают Ситуационистский интернационал -группу художественных и политических интеллектуалов, действовавшую с конца 50-х годов и провозгласившую своей целью «революционную ликвидацию капитализма эпохи спектакля». Ситуационистский интернационал есть контркультурный проект, ориентированный на создание подлинно творческих культурных практик. Его действия, эстетика должны были открыть людям глаза на спектакль, помочь осознать всю неподлинность своего бытия. Это практики, которые в силу полной неординарности творчества должны были настолько не вписываться в культурное пространство, что приводили бы к сбоям спектакля, его остановке, а значит, и высвобождению людей от гнета массовой культуры.
Первый удар практик Ситуационистского интернационала был нацелен на виртуальную целерациональность человеческого поведения. По мысли представителей данного направления, современному человеку лишь кажется,
и __________1 Л и ______
что действия его разумны. В действительности, цели его жизни и его повседневные практики бессмысленны. Так, он лишь по видимости живет в городе. На самом деле изо дня в день он движется одним и тем же маршрутом, крайне редко отклоняясь от привычного пути. Он подобен лошади, ходящей по кругу с завязанными глазами.
Взамен этому ситуационисты формулируют «теорию дрейфа». «Одной из основных ситуа-ционистских практик, - пояснял Дебор, - является дрейф - техника быстрого перемещения сквозь разнообразные среды. Дрейф содержит в себе игровое и конструктивное поведе-
ния, а также знание психогеографических эффектов и потому отличается от общепринятых понятий путешествия или прогулки» [6, с. 201]. Сама форма объяснения дрейфа была гротескно квазинаучной. Она откровенно высмеивала немощность социальной науки, стоящей на службе у капитала, то есть, возвращаясь к идеям Бердяева, уничтожала неподлинное творчество.
Сам по себе дрейф предполагал выпадение человека на определенное время из обшепри-нятого активного существования. Человек оставлял работу, круг привычных отношений и отправлялся в некое блуждание по местности, повинуясь лишь собственным стремлениям, руководствуясь ощущением удовольствия. Дрейф отрицал картографию города, а ориентировал на его психогеографию, на пересоздание собственного видения себя и своих повседневных практик. Цель дрейфа заключалась в пробуждении свободы во всей ее полноте, к новому взгляду на повседневность.
Видным теоретиком Ситуационистского интернационала выступал Р. Ванейгем, считавший, что с точки зрения власти, не существует подлинной жизни, а есть лишь рядополо-женность моментов, скатывающихся из будущего в прошлого. Настоящее тает перед обещаниями вечного будущего, которое есть не что иное, как механическая экстраполяция прошлого. Но подлинная жизнь не в прошлом и не в будущем, она здесь и сейчас. Для возврата к свободе «быть» человек должен совершить революцию повседневности - направить историю к ее субъективному завершению. «Лишь избавление от всякой иерархической власти поможет нам забыть о практике разрушения, о тех моментах, когда сложность мира становится ощутимой, прозрачной, досягаемой для любого, - такие моменты сопровождаются неукротимыми жакериями, восстаниями иконоборцев, «бешеных», Кронштадтом, Астурией, и, предвосхищая события, всплесками хулиганства в Стокгольме, и спонтанными забастовками...» [2, с. 137].
Важно заметить, что во многом благодаря Ситуационистскому интернационалу возрождаются практики символического насилия как формы левого сопротивления. Под этим понимается совершение противоправных акций, заведомо рассчитанных не на реальный вред от насилия, а на символическое осуществле-
ние насилия. Речь идет о забрасывании политиков не бомбами, а пудингом, яйцами и прочим, о захватах зданий с чисто символическими, культурно-эстетическими целями. Суть таких акций состоит не столько в нанесении ущерба, сколько в привлечении внимания. Акция должна быть пронзительно выбивающейся из привычного круга действий, настолько неординарной, чтобы привлечь внимание всех СМИ, а потом использовать их как арену для экстремистской пропаганды.
Отметим, что новый левый экстремизм прославляет контркультурный шок. Творчество есть все то, что воплощает в себе подлинную свободу, а значит, находится вне рамок буржуазного культурного пространства - все то, что создается не как бизнес-проект, а как возглас сопротивления.
Творческие контркультурные акции, воплощающие символику или реальность насилия, выступали не только делом публичным, они должны были стать и основой личной жизни. Так, У. Майнхоф, уходя на нелегальное положение, осуществляет «творческую акцию» по разрушению собственного дома. Она превращает свой отказ от обеспеченной жизни преуспевающей журналистки в творческий акт уничтожения мещанского быта, выразившийся в том числе в разрезании штор на мелкие клочки.
Конечно, творчество левоэкстремистских организаций в Западной Европе и Латинской Америке 60-90-х годов не ограничивалось символическими контркультурными акциями. Череда кровавых террористических акций РАФ, Красных бригад, Прямого действия и ряда других достаточно ярко вписана в историю послевоенного мира, однако нельзя не признавать особой эстетики каждой из этих акций. Дерзость и эпатаж рафовцев первого поколения, как на судебном процессе, так и во время предварительного заключения в Штамм-хайме, служит этому достаточным подтверждением. Их требование снять все запреты не потеряло своего голоса даже в тюрьме, где они добились возможности совместного времяпрепровождения заключенных мужчин и женщин.
В качестве другого примера можно привести тот факт, что во время антиглобалистских беспорядков в Сиэтле в ноябре 1999 года люди, одетые в одежду Nike, разбивали витрины одноименных магазинов. Тем самым
подтверждая, что более непривычным, контркультурным является творчество, тем больший эффект будут иметь акции современных левых, антиглобалистов на обывателя, тем скорее они разбудят его сознание от буржуазного сна в царстве спектакля.
В рамках левого экстремизма пространством творчества становится и сам человек. Яркий пример - фигура лидера сапатистов суб-команданте Маркоса. Уйдя в сопротивление, он стал человеком без лица и имени. Суб-команданте Маркос всегда появляется только в маске. Данное действо порождено не только и не столько стремлением скрыть свою личность от общественности и правоохранительных органов, тем более что сапатисты ведут достаточно активную политическую жизнь. Маска в данном случае - эстетическое выражение свободы и равенства. Это не маска террориста, совершающего теракт и стремящегося остаться неузнанным, а творческий акт человека без лица, требующего свободы для каждого. Лидер сапатистов Маркос присвоил себе и новое имя - он творит свое собственное новое рождение.
Огромным пространством для реализации творческой энергии выступает сексуальность, которой наполнена культура левого экстремизма. Сексуальная революция и движение новых левых практически неразрывны. Классическая семья с доминирующим мужским началом воспринимается в левом экстремизме как одно из проявлений репрессивной власти. Ничто не должно связывать человека, даже путы семейных обязательств. Поэтому левоэкстремист-ская культура в сексуальном отношении манифестирует себя как свободу сексуальных связей, свободное творчество в отношениях между мужчиной и женщиной.
Женщина в левом экстремизме предстает равноправным мужчине борцом за свободу. Харизматичный для всего левого экстремизма Э. Че Гевара писал в своей классической работе «Партизанская борьба»: «Женщины в революции играют немаловажную роль... Женщина может участвовать в самых тяжелых работах, идти в бой плечом к плечу с мужчиной и, вопреки утверждениям некоторых, морально не разлагает армию своим присутствием» [5, с. 340]. У. Майнхоф подчеркивала, что капиталистическое общество «не хочет слушать голос женщин - как голос незаменимых лич-
ностей. Все было бы по-другому, если бы в левом движении работали активные и боевые женские организации. Это общество отказывается признавать специфические потребности женщин,... речь идет об угнетении женщин, угнетении настолько тотальном, что женщины молчаливо с ним соглашаются, пропускают его через свою сущность» [7, с. 156-157].
Следует подчеркнуть, что данные идеи не остались только на бумаге. В процентном соотношении доля женщин в экстремистских организациях Германии, Италии, Испании, Турции, США, Ирландии и ряда других стран во второй половине ХХ века была достаточно велика. Так, численность женщин в рядах итальянских Красных бригад составляла около 500 человек, при этом 66 % из них были постоянными членами, 7 % входили в число лидеров, а 27 % относились к сторонникам [3, с. 250-251].
В рамках деятельности РАФ женщины не просто оказывали вспомогательные действия в борьбе «городских партизанов», но выступали лидерами этих объединений. Примечателен тот факт, что многие из них, уходя в подполье, оставляли в семьях своих детей, зачастую еще в младенческом возрасте. Так, Г. Энслин - одна из лидеров первого поколения РАФ - ушла в подполье, когда ее ребенку не было и года. Сама У. Майнхоф оставила двоих детей и, более того, ходатайствовала, чтобы их отправили на воспитание в палестинские лагеря для беженцев, где они и должны были вырасти борцами за свободу угнетенных, а их семьей стал бы революционный лагерь.
Утверждение особого места женщины в борьбе за освобождение и построение нового мира породило отдельное направление в левом экстремизме - радикальный феминизм, представленный В. Соланс. Разочаровавшись в возможностях университетских и «редакционных» левых, особенно мужчин, В. Соланс вела пропаганду среди проституток, занимаясь с ними наравне этим древнейшим ремеслом. Она создала «общество полного уничтожения мужчин», провозглашая свой манифест на улицах и студенческих демонстрациях. В мае 68-го года, решив, как и многие, что по всему миру началась некая единая и необратимая революция, Соланс обращается к П. Красснеру, издателю нелегальной левацкой газеты «Реалист», и предлагает высту-
пить в качестве исполнителя покушений, имеющих символическую важность. Сначала планирует ликвидацию издателя М. Жи-родиа, но потом Соланс тяжело ранит бизнесмена и шоумена Э. Уорхолла и арт-куратора М. Амайя.
После психиатрической клиники и тюрьмы В. Соланс много раз задерживалась за попытки шантажа различных известных лиц. Вплоть до своей смерти в 1988-м году она не оставляла попыток организации «подполья мстительниц» из среды американских проституток. «Я считаю свои пули нравственными, -говорила Соланс уже в 80-х. - Безнравственными я считаю те пули, что угодили в стену. Надо было заранее тренироваться» [9, с. 432].
При этом не только рождение, но и смерть самого творца предстают творческим актом. Саморазрушение есть манифестация нового, утверждение подлинного мира. Смерть оказывается единственно подлинным феноменом в мире спектакля. Умереть за правое дело означает прожить подлинную жизнь, тогда как отказаться от борьбы в угоду призрачному существованию, неподлинному доживанию и смирению означает смерть. Мир левого экстремиста биполярен, промежуточных ступеней нет. Один из лидеров РАФ Х. Майнс писал: «Свинья или человек, спасение любой ценой или битва насмерть, проблема или решение. Третьего не дано... В любом случае я был на стороне правды,. все равно все умрут. Единственный вопрос - это как ты умрешь, и как ты жил. Ну, а здесь все ясно: воевал со свиньями, как человек за освобождение человечества; революционер, воевавший с любовью к жизни и презревший смерть» [4, с. 63].
Таким образом, творчество как экстремизм есть утверждение подлинности в мире симуляций, свершающееся в акте насилия. Это не геростратовский проект разрушающего творчества, осуществляемого для того, чтобы вписаться в канву истории власти. Это насилие, свершение которого уничтожает неподлинность повседневных, цементируемых властью практик общества и человека. Но при этом и насилие, и творчество оказываются одинаково тотальными. Творчество в экстремизме -это не единичный акт, а перманентность свершения насилия. Именно поэтому открытым остается вопрос о том, утвердит ли что-либо творческое насилие, или же все останется
лишь разрушением без созидания. В экстремизме отчетливо видно творчество разрушения, но совершенно неясным остается творческое созидание. Не следует обольщаться внешней привлекательностью такого творчества, свершающегося, как было показано выше, на границе, а потому и остающегося творчеством с единственно возможным исхо-
Литература
1. Бердяев Н. А. Смысл творчества (опыт оправдания человека). М., 1916. URL: http:// librebook.ru/smysl_tvorchestva (дата обращения: 21.11.2018).
2. Ванейгем Р. Прописные истины: часть первая // Антология современного анархизма и левого радикализма: в 2-х т. М., 2003. Т. 1.
3. Вейнберг Л., Эбенк В. Женский терроризм в Италии // Терроризм: Международный журнал. 1987. № 3.
4. Вэйг Т. Телемечтатели: Фракция Красной Армии: 1963-1993. Гродно, 2004.
5. Гевара Э. Че. Партизанская война // Эпизоды революционной войны. М., 2005.
6. Дебор Г. Э. Теория дрейфа //Антология современного анархизма и левого радикализма. М., 2003. Т. 2.
7. Майнхоф У. Все говорят о погоде... // От протеста к сопротивлению. Из литературного наследия городской партизанки. М., 2004.
8. Морозов И. Л. Политический экстремизм: особенности эволюции при переходе от индустриального общества к информационному. Волгоград, 2007.
9. Соланс В. Манифест ОПУМ (Общества полного уничтожения мужчин) // Антология современного анархизма и левого радикализма. М., 2003. Т. 1.
1 0. Фаритов В. Т. Трансгрессия и трансцен-денция как онтологические перспективы дискурса: автореф. дис. ... д-ра филос. наук. М., 2015.
дом в уничтожающем все насилии. Отсюда в конечном итоге очевидной становится максима о невозможности созидающего творчества в экстремизме. Экстремизм как творчество есть лишь разрушение, в том числе и самой культуры творения, а потому экстремизм и подлинное творчество несовместимы.
Bibliography
1. Berdyaev N. A. The sense of creativity (the experience of human's justification). Moscow, 1916. URL: http://librebook.ru/smysl_tvorchestva (accessed date: 21.11.2018).
2. Vaneigem R. Truisms: part one // Anthology of modern anarchism and left-wing radicalism: in 2 volumes. Moscow, 2003. Vol. 1.
3. Weinberg L., Ebenk V. Women's terrorism in Italy // Terrorism: an International journal. 1987. № 3.
4. Vaigh T. Telemetery: the Red Army faction: 1963-1993. Grodno, 2004.
5. Guevara E. Che. Guerrilla war // Episodes of revolutionary war. Moscow, 2005.
6. Debor G. E. The theory of drift // Anthology of modern anarchism and left-wing radicalism. Moscow, 2003. Vol. 2.
7. Meinhof U. Everyone talks about the weather... // From protest to resistance. From the literary heritage of the city partisan. Moscow, 2004.
8. Morozov I. L. Political extremism: peculiarities of evolution in the transition from industrial to information society. Volgograd, 2007.
9. Solans V. STAM manifesto (Societies of total annihilation of men) // Anthology of modern anarchism and left-wing radicalism. Moscow, 2003. Vol. 1.
10. Faritov V. T. Transgression and transcendence as ontological perspectives of discourse: the author's abstract dis. ... Doctor of Philosophy. Moscow, 2015.
УДК 316.7 ББК 60.5
Вакула Иван Михайлович Vakula Ivan Mikhailovich
профессор кафедры гуманитарных и социально-экономических дисциплин Ростовского юридического института МВД России доктор философских наук, профессор.
Professor of the Department of Humanitarian and Socio-Economic Disciplines of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, Doctor of Philosophy, Professor. E-mail: [email protected]
Загутин Дмитрий Сергеевич Zagutin Dmitry Sergeevich
профессор кафедры гуманитарных и социально-экономических дисциплин Ростовского юридического института МВД России доктор философских наук, доцент.
Professor of the Department of Humanitarian and Socio-Economic Disciplines of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, Doctor of Philosophy, Associate Professor. E-mail: [email protected]
МОДЕЛИ ДЕВИАНТНОГО ПОВЕДЕНИЯ МОЛОДЕЖИ И ЕГО ПРОФИЛАКТИКА: СОЦИАЛЬНО-ПРАВОВОЙ АСПЕКТ
Models of development behavior of youth and its prevention: social and legal aspect
В статье актуализируется рассмотрение темы девиантного поведения молодежи в современном российском обществе в социально-правовом аспекте. Анализируя готовность молодежи к реализации различных стратегий девиантного поведения, авторы статьи обосновывают основные принципы профилактической работы, в качестве которых представлены законность, комплексность, координация, последовательность, дифференцирован-ность, непрерывность, превентивность.
Ключевые слова: девиантное поведение, российская молодежь, стратегии девиантного поведения, профилактика, превенция, социально-правовой аспект.
The article actualizes the consideration of the topic of deviant behavior of young people in modern Russian society in the socio-legal aspect. Analyzing the readiness of young people to implement various strategies of deviant behavior, the authors of the article substantiate the basic principles of preventive work, which include legality, complexity, coordination, consistency, differentiation, continuity, andpreventiveness.
Keywords: deviant behavior, Russian young people, strategies for deviant behavior, prevention, socio-legal aspects.
С внедрением интернет-технологий в быт человека, расширением использования в обществе информационно-коммуникационных технологий очевидно их влияние на процесс социализации каждого гражданина, которое предопределяет необходимость дополнительного осмысления методов профилактики девиаций в интернет-пространстве в социально-правовом аспекте.
Молодежь является активным субъектом во всех сферах общественной жизни, в связи с этим различные проявления социально неодобряемого поведения находят отраже-
и ^ __т»
ние и в данной социальной группе. В пери-
од взросления у молодых людей наблюдается определенный дефицит сформированного устойчивого мировоззрения, и молодежь с очевидной легкостью поддается внешнему влиянию [1, с. 137-140]. Воспринимая образцы различных форм поведения, молодые люди впитывают их в себя и в дальнейшем руководствуются такого рода паттернами поведения.
Всесторонний анализ девиантного поведения молодежи и его стратегий позволит обсуждать и в дальнейшем выработать технологии профилактики, прояснить вопросы создания безопасной информационной среды в Рунете
с точки зрения морально-этических норм, урегулирования внутренних и внешних противоречий, возникающих в процессе социализации подрастающего поколения.
Девиантное поведение молодежи выступает сложной, многоуровневой проблемой, что в свою очередь предполагает междисциплинарное ее изучение и использование комплексного, системного подхода с последующей выработкой мер социального контроля коррекционного и превентивно-профилактического характера.
т» ^ ^ ___
В современной научной литературе представлено значительное количество трудов, посвященных девиантному поведению с точки зрения самых различных научных дисциплин. Следует подчеркнуть, что сложилась научная тенденция, согласно которой девиантное (отклоняющееся) поведение - это поведение молодого индивида или группы, которое не соответствует общепринятым социальным нормам, в результате чего данные нормы нарушаются [2]. Девиантное поведение всегда оценивается с позиций культуры, принятой в том или ином социуме. Такого рода оценка заключается в том, что одни отклонения подвергаются социальному осуждению, а другие - социальному одобрению.
С целью оценки типов и профилактики девиантного поведения необходимо знать, от каких социальных норм происходит отклонение: от нравственных, эстетических и правовых норм, которым следуют или которые нарушают молодые люди.
В качестве стратегий девиантного поведения молодежи чаще всего рассматривается аддиктивное и саморазрушающее поведение.
Аддиктивное поведение является одним из типов отклоняющегося поведения. Так, согласно эмпирическим данным, аддиктивное поведение является основной предпочитаемой стратегией в среде современной молодежи (ее выбрали порядка 45 % респондентов) [4, с. 259-267].
Саморазрушающее поведение трактуется как различные самодеструктивные формы поведения молодежи, ведущие к социальной, психологической и физической дезадаптации и деградации личности.
Считаем, что в рамках рассматриваемого вопроса следует обратить особое внимание на роль интернет-маркетинга как регулятора социального поведения.
В интернет-маркетинге продвижение в социальных сетях называют SMM (Social Media Marketing). SMM - это процесс привлечения внимания интернет-аудитории, реализуемый с помощью социальных медиака-налов [9, с. 1-9]. Поскольку продвижение в социальных сетях существенно отличается от других направлений интернет-маркетинга, таких, как продвижение сайта в поисковых системах, контекстная реклама, в современном интернет-маркетинге выделяется отдельное направление - SMM.
Рассматривая вопросы эффективности SMM в качестве регулятора поведения, повышения морально-этического уровня подростка, следует выделить центральную проблему - це-леполагание.
Известно, что целью маркетинга является удовлетворение нужд, потребностей клиентов посредством обмена [12]. Следовательно, вопрос повышения культуры личности необходимо рассматривать в контексте потребностей самого подростка.
Цель рекламы - создать осведомленность, предоставить актуальную информацию, убедить в той или иной идее, «просто напомнить», склонить к принятию определенного решения, в идеале - побудить к повышению собственной культуры [13].
Именно социальные сети в современных условиях - самый простой способ поделиться впечатлением по обсуждаемому вопросу и на основании личного участия сделать свой собственный вывод. Исследования ряда агентств уже показали, что 65 % пользователей прислушиваются к рекомендациям своих друзей и лидерам мнения [1]. Однако, если в первые десятилетия развития SMM основной его целью являлось генерирование отзывов о продукте, то в настоящее время продвижение в социальных сетях - это комплекс маркетинговых и других технологий, позволяющих формировать спрос, обращать внимание, как в нашем случае, на проблему нравственной социализации подростка в обществе на пути формирования высококультурного, морального общества.
В контексте национальной безопасности российского государства необходимо отметить важность профилактики девиантного поведения в молодежной среде.
В широком смысле профилактика - это система различных видов и форм мероприя-
тий, направленных на предупреждение возникновения условий для зарождения и распространения отклоняющегося от общественных норм поведения подростка.
Говоря о профилактике девиаций, в SMM технологиях необходимо учитывать:
- анализ всех видов контента, которым пользуется молодой человек: отзывы, комментарии, ссылки;
- анализ тональности мнения данного пользователя в сети: определение склонности к агрессии, безнравственному поведению и так далее;
- влияние связей внутри социальных сетей на поведение человека.
Профилактика девиантного поведения в среде российской молодежи предполагает систему общих и специальных мероприятий на различных уровнях: общегосударственном, общественном, социально-экономическом, социально-психологическом, правовом [5, с. 158-164].
Меры по профилактике девиантного поведения среди молодых людей, по мнению С. Л. Алексеева, предполагают комплекс мероприятий по оздоровлению и коррекции молодежи, пребывающей в условиях социально-психологической дезадаптации: социально-экономические, организационно-управленческие, психолого-педагогические, социально-правовые и прочие меры, которые «формируют правильное усвоение взглядов соответствующей микро- и макросреды, чтобы исключить у несовершеннолетних и молодежи не только нравственную запущенность, но и правовой инфантилизм и нигилизм» [8; 9].
Анализ современных стратегий ювеналь-ной профилактики в сфере девиаций молодежи показал, что одним из важных компонентов в комплексе мероприятий по повышению эффективности такого рода деятельности является социально-правовая пропаганда, которая осуществляется через многочисленные каналы правового воспитательного воздействия на правосознание и правовое поведение молодежи [14, p. 209-214]. Современная правовая пропаганда должна базироваться на научных социально-правовых идеях и теориях, однако при этом необходимо использовать научно обоснованные средства и методы пропагандистского воздействия на правовое сознание и поведение молодежи.
Профилактика девиантного поведения в молодежной среде должна проводиться с учетом основных социально-правовых принципов:
- законности - недопущения ограничений конституционных прав молодых граждан при проведении ряда превентивных мероприятий;
- комплексности - организации межведомственного взаимодействия с участием государственно-правовых, общественных и религиозных объединений, взаимодействия родителей и преподавателей образовательных учреждений, различных специалистов в сфере профилактики девиаций;
- координации - стремления к достижению согласованности действий разнообразных субъектов профилактической деятельности и правового воспитания (только единая линия и согласованные усилия всех участников правового воспитательного процесса придают правовому воспитанию молодежи целенаправленность и действенность);
- последовательности - реализации систематической профилактической работы последовательно, изо дня в день;
- непрерывности - обеспечения постоянства, целостности, динамичности и усовершенствования профилактических мероприятий;
- дифференцированности - дифференцированного подхода к различным группам молодежи с учетом стратегии девиантного поведения;
- превентивности - организации социально-правовой профилактической деятельности в интересах предупреждения деструктивных девиаций в молодежной среде в сочетании с адекватным исследованием интенсивности, уровня и объема формирования и развития стратегий девиантного поведения среди российской молодежи [15, p. 124].
т» __и _ и
В системе различных воздействий на отклоняющееся поведение можно выделить два социально-правовых направления: превенция (предупреждение, психосоциальная профилактика) и интервенция (преодоление, правовая коррекция, реабилитация).
В процессе выработки профилактических SMM-технологий следует учитывать тот факт, что интернет-пользователи постепенно глупеют, это выражается в клиповом мышлении (молодежь постепенно отказывается печатать
текст, а переходит на обмен эмоциями через смайлики), потребляются лишь небольшие отрезки информационного контента (правило «пяти абзацев», ролики более десяти минут никто не смотрит).
Отмеченные мероприятия в совокупности позволят снизить социальное напряжение в молодежном сообществе, уменьшить его де-линквентность и криминализацию. В то же время остается необходимость в дальнейших исследованиях эффективных профилактических мер как локального, так и глобального масштабов, с возможностью задействовать государственные и негосударственные ресурсы.
Вариативные формы девиантного поведения достаточно широко распространены в среде современной российской молодежи, и наблюдается тенденция к эскалации разнообразия молодежных девиаций (стратегий девиант-ного поведения), связанных с глобальными изменениями, происходящими в современном обществе.
Литература
1. Гафиатулина Н. Х. Социальное здоровье российской молодежи в условиях риска трансформирующегося общества // Вестник Института истории, археологии и этнографии. 2012. № 3 (31).
2. Тачина С. В. Особенности девиантного поведения подростков: социологический анализ: автореф. дис. ... канд. социол. наук. Екатеринбург, 2003.
3. Гафиатулина Н. Х. Социологический анализ социального здоровья студенческой молодежи Юга России в рамках теории структурной маргинальности // Инженерный вестник Дона. 2015. № 1. Ч. 2. URL: ivdon.ru/ru/ magazine/archive/n1p2y2015/2826.
4. Сажина Л. В. Динамика девиантного поведения современной российской студенческой молодежи // Интегрированные подходы в профилактике зависимостей в молодежной среде: материалы первого Международного форума. Ростов н/Д, 2015.
5. Гафиатулина Н. Х. Государственная молодежная политика в сфере социального здоровья молодежи // Вестник науки и образования. 2012. № 2 (42).
6. О некоторых аспектах профилактики де-
Появление новых форм девиантного поведения молодежи и транзиции «несоциальной нормативности» в разряд «нормативности» поведения могут представлять собой по большому счету некие реакции молодых людей в ответ на вызовы и риски современного общества неопределенности. Наблюдается своеобразное социальное явление: чем активнее молодой индивид включен в социум, тем чаще он может «ошибаться» и нарушать определенные правила и нормы поведения.
Одной из фундаментальных задач общества становится поддержание и сохранение желания со стороны современной российской молодежи продолжать личностно развиваться и быть социально активными. Посредством проведения комплекса профилактических мероприятий девиантного поведения в молодежной среде реализуется программа помощи молодым людям конструктивно проявить свой внутренний потенциал, раскрыть собственные возможности с учетом потребностей российского общества.
Bibliography
1. Gafiatulina N. Kh. Social health of Russian youth in the risk of a transformed society // Bulletin of the Institute of history, archeology and ethnography. 2012. № 3 (31).
2. Tachina S. V. Features deviant behavior of adolescents: a sociological analysis: abstract of dis. ... PhD in Sociology. Ekaterinburg, 2003.
3. Gafiatulina N. Kh. Sociological analysis of the social health of students in the South of Russia in the framework of the theory of structural marginality // Engineering Bulletin of the Don. 2015. № 1. Part 2. URL: ivdon.ru/en/magazine/ archive/n1p2y2015/2826.
4. Sazhina L. V. Dynamics of deviant behavior of modern Russian student youth // Integrated approaches to the prevention of addictions in the youth environment: the materials of the first International forum. Rostov-on-Don, 2015.
5. Gafiatulina N. Kh. State youth policy in the field of social health of youth // Journal of development of science and education. 2012. № 2 (42).
6. On some aspects of the prevention of deviant behavior // Electronic journal «Psychological and pedagogical research». 2011. № 2. URL: http:/ /psyedu.ru/journal/2011 /2/2122.phtml.
7. Zagutin D. S., Gafiatulina N. Kh., Samy-
виантного поведения // Электронный журнал «Психолого-педагогические исследования». 2011. № 2. URL: http://psyedu.ru/journal/2011/ 2/2122.phtml.
7. Загутин Д. С., Гафиатулина Н. Х., Са-мыгин С. И. Социальное здоровье российской студенческой молодежи в контексте реализации институциональных механизмов социальной поддержки // Гуманитарные, социально-экономические и общественные науки. 2017. № 8-9.
8. Галич Г. О., Карпушкина Е. А., Корчагина Л. Н. Профилактика девиантного поведения детей и подростков // Известия Пензенского государственного педагогического университета имени В. Г. Белинского. 2010. № 16.
9. Алексеев С. Л. Профилактика девиант-ного поведения молодежи: психолого-правовой аспект // Казанский педагогический журнал. 2012.
10. Бондарев А. С. Правовая пропаганда и обучение - формы правового воспитания: понятие и средства воздействия // Вестник Пермского университета. 2008. № 1.
11. Загутин Д. С., Степанова А. А. Влияние социальных сетей на социализацию молодежи: интенсивность, уровни, последствия // Образование. Наука. Инновации: Южное измерение. 2015. № 1 (39).
12. Peele S., Brodsky A. Love and addiction, Taplinger. N. Y., 2005.
13. Volkov Y. Y., Krotov D. V., Rachipa A. V. and etc. Definition of the subjectivity of financial capital in sociological science // Indian journal of science and technology. 2016. Vol. 9. № 5.
14. Lubsky A. V., Lurje A. G., Popov A. V. and others. Russia in search of national integration model // Mediterranean journal of social sciences. 2015. Vol. 6. № 4.
15. Gafiatulina N. Kh., Imgrunt S. I., Samy-gin S. I. Social security and social health of Russian society: monograph. Saarbucken, 2017.
gin S. I. Social health of the Russian student youth in the context of the implementation of the institutional mechanisms of social support // Humanitarian, socio-economic and social sciences. 2017. № 8-9.
8. Galich G. O., Karpushkina E. A., Korchag-ina L. N. Prevention of deviant behavior of children and adolescents // Izvestiya Penza State pedagogical University named after V. G. Belinsky. 2010. № 16.
9. Alexseev S. L. Prevention of deviant behavior of youth: the psychological and legal aspect // Kazan pedagogical journal. 2012.
10. Bondarev A. S. Legal propaganda and training - forms of legal education: the concept and means of influence // Bulletin of Perm University. 2008. № 1.
11. Zagutin D. S., Stepanova A. A. Influence of social networks on socialization of youth: intensity, levels, consequences // Education. The science. Innovations: the Southern dimension. 2015. № 1 (39).
12. Peele S., Brodsky A. Love and addiction, Taplinger. N. Y., 2005.
13. Volkov Y. Y., Krotov D. V., Rachipa A. V. and etc. Definition of the subjectivity of financial capital in sociological science // Indian journal of science and technology. 2016. Vol. 9. № 5.
14. Lubsky A. V., Lurje A. G., Popov A. V. and others. Russia in search of national integration model // Mediterranean journal of social sciences. 2015. Vol. 6. № 4.
15. Gafiatulina N. Kh., Imgrunt S. I., Samy-gin S. I. Social security and social health of Russian society: monograph. Saarbucken, 2017.
УДК 271.2 ББК 86.37
Касьянов Владислав Евгеньевич (иерей) Kasyanov Vladislav Evgenievich (Priest)
исполняющий обязанности заведующего кафедрой православной культуры и теологии Института сферы обслуживания и предпринимательства (филиала) Донского государственного технического университета в г. Шахты кандидат философских наук, доцент.
Acting Head of the Department of Orthodox Culture and Theology of the Institute of Service and Entrepreneurship (branch) of the Don State Technical University in Shakhty, PhD in Philosophy, Associate Professor. E-mail: [email protected]
ЮРИДИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ СОЦИАЛЬНОГО СЛУЖЕНИЯ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ В УСЛОВИЯХ ЧРЕЗВЫЧАЙНЫХ СИТУАЦИЙ
Legal bases of social service of the Russian orthodox church in conditions of emergency situations
В статье исследуются юридические основания социального служения Русской православной церкви в условиях чрезвычайных ситуаций в Российской Федерации. Анализируются соответствующие положения федеральных законов, локальных нормативных правовых актов и соглашений, социальных стратегий Русской православной церкви и Российского государства, в соответствии с которыми осуществляется социально-благотворительная деятельность и практическое взаимодействие в настоящее время.
Ключевые слова: Русская православная церковь, Российское государство, социальное служение, чрезвычайная ситуация, юридические основания, социальные стратегии, духовные ценности любви, сострадания, жертвенности.
The article examines the legal basis of social service of The Russian orthodox church in emergency situations in the Russian Federation. The author analyzes the relevant provisions of the Federal laws, local legal acts and agreements, social strategies of The Russian orthodox church and the Russian state, in accordance with which social and charitable activities and practical interaction are currently carried out.
Keywords: Russian orthodox church, Russian state, social service, emergency situation, legal grounds, social strategies, spiritual values of love, compassion, sacrifice.
Чрезвычайные ситуации в современном мире являются едва ли не постоянным фактором риска для человека. Речь идет не только об ущербе здоровью людей, окружающей среде, материальных потерях, но и угрозах психологическому состоянию, поскольку последствия чрезвычайных ситуаций негативно влияют на весь жизненный мир человека. В 2014 году вследствие продолжающегося вооруженного конфликта гуманитарная катастрофа произошла на Юго-Востоке Украины. Фактически возникла чрезвычайная ситуация федерального характера, которая имела и имеет до сих пор масштабные последствия. При этом Ростовская область является самым большим и ближайшим регионом, сопредельным Украине. Государственные службы не могли решить
своими силами всего массива материальных и нравственно-психологических проблем пострадавших, поэтому потребовалась консолидация всех государственных институтов и дееспособных сил общества.
Деятельность Русской православной церкви как влиятельного гражданского института российского общества оказалась особенно востребована. Фактически она была призвана заполнить те социальные пустоты, которые образовались вследствие вооруженного конфликта на сопредельной Российской Федерации территории. Необходимо отметить незамедлительную реакцию Русской православной церкви на социальном микро- и макроуровне. Это и отзывчивость отдельных добровольцев и церковных волонтерских движе-
ний, и инициативы Церкви в различных формах. Активное участие в ликвидации последствий упомянутой выше чрезвычайной ситуации принял синодальный отдел по церковной благотворительности и социальному служению Русской православной церкви, который стал главным координатором всех церковных усилий. Была организована гуманитарная помощь беженцам, в большом количестве размещенным прежде всего на территории Шах-тинской епархии. Активное участие в оказании помощи принимали самые различные благотворительные организации.
Как и в большинстве цивилизованных стран, в Российской Федерации религиозные объединения отделены от государства. При этом существующие правовые документы не запрещают религиозным объединениям заключать договоры с государственными структурами. Самым большим и влиятельным таким объединением в Российской Федерации является Русская православная церковь Московского Патриархата. При этом важным проблемным аспектом остается определение различных «работающих» форм взаимодействия Церкви и государства. Следует иметь в виду, что Русская православная церковь не занимает в общественно-государственной жизни того положения, которое она занимала до 1917 года. Однако нет и того бесправного положения, характерного для советского периода. Декларируемый в Конституции РФ и «Законе о свободе совести и о религиозных объединениях» от 26.09.1997 (в последней редакции от 06.07.2016) светский характер России предопределяет основные формы взаимоотношений религиозных объединений и государства, в том числе и правового положения Русской православной церкви.
Современная социальная концепция Русской православной церкви строится на признании как своего «автономного права» в церковной жизнедеятельности, так и необходимости действий по законам Российского государства. При этом в практическом плане взаимодействия важным является нахождение корректного баланса между государственными институтами светской власти и церковными структурами.
«Закон о свободе совести и о религиозных объединениях» свидетельствует о наличии в государстве определенной протекционной ре-
лигиозной политики. Помимо известного подтверждения конституционного положения о светскости Российского государства и отсутствия государственной религии данный федеральный закон (уже в преамбуле) говорит «об особой роли православия...» [2] в истории и культуре страны. Тем самым декларируется не только уважение, но и некое предпочтение в стратегиях и практике взаимодействия государства с традиционными религиями и, прежде всего, с Русской православной церковью. Закон «О свободе совести и религиозных объединениях» оговаривает условия и формы взаимодействия с религиозными объединениями, деятельность которых не противоречит закону и не вредит не только физическому, но и нравственному здоровью граждан в широком смысле этого слова.
В отношении социального служения Церкви в условиях чрезвычайных ситуаций имеют актуальное практическое значение следующие положения Закона. Во-первых, это положения главы I (ст. 4. п. 5), согласно которым, в частности, «в соответствии с конституционным принципом отделения религиозных объединений от государства религиозное объединение: создается и осуществляет свою деятельность в соответствии со своей собственной иерархической и институционной структурой.; не выполняет функций органов государственной власти, других государственных органов, государственных учреждений и органов местного самоуправления; . не участвует в деятельности политических партий и политических движений, не оказывает им материальную и иную помощь» [2]. Эти положения обеспечивают определенную самодостаточность и «надполитичность» деятельности религиозных организаций в их отделенном от Российского государства существовании. Они дают возможность свободной самоорганизации и деятельности церковных социальных объединений согласно своим внутренним установлениям, то есть, в частности, обеспечивают возможность организации и совершения богослужений и подготовку квалифицированного церковного «персонала». Данную возможность конкретизируют положения главы III (ст. 16 п. 3-5): «Религиозные организации вправе проводить религиозные обряды и церемонии в лечебно-профилактических и больничных учрежде-
ниях, детских домах, домах-интернатах для престарелых и инвалидов по просьбам находящихся в них граждан в помещениях, специально выделяемых администрацией для этих целей.» [2].
Во-вторых, это положения главы III (ст. 18 «Благотворительная и культурно-просветительская деятельность религиозных организаций»), которые прямо оговаривают возможность как самостоятельного осуществления благотворительной деятельности и учреждения благотворительных организаций религиозными объединениями, так и содействия в этом государства. В пунктах 1 и 3 говорится следующее: «Религиозные организации вправе осуществлять благотворительную деятельность как непосредственно, так и путем учреждения благотворительных организаций ... Государство оказывает содействие и поддержку благотворительной деятельности религиозных организаций, а также реализации ими общественно значимых культурно-просветительских программ и мероприятий» [2].
Таким образом, данный федеральный закон предоставляет широкое пространство для благотворительной деятельности Церкви и возможного практического взаимодействия ее и государства (государственными министерствами, территориальными административными органами и пр.) и помощи государства в осуществлении Церковью благотворительной деятельности, что свидетельствует о действенной открытости России в выполнении своей социально-нравственной миссии. Отметим, что этому соответствует нравственная необходимость социального государства, которое в данном качестве определялось еще в конце XIX века известным русским философом В. С. Соловьевым в сравнении с Церковью как «собирательно-организованном благочестии» в качестве «собирательно-организованной жалости» [9] по отношению к своим согражданам. Российское государство при этом ни в коей мере не заменяет «исполнение государственных функций в социальной сфере благотворительностью» [10, с. 44] - благотворительностью, которая поддерживается государством согласно ФЗ «О благотворительной деятельности и благотворительных организациях».
Такому пониманию социальной роли Российской Федерации соответствуют и уни-
версальные христианские ценности сострадания и милосердия, и дух современных законов, и правоприменительная практика. В частности, ст. 124 главы 16 УК РФ «Неоказание помощи больному» касается уголовного наказания за действия, которые в духовно-нравственном смысле можно охарактеризовать как равнодушие к страданиям людей, оказавшимся в тяжелой ситуации. Родственной по смыслу является ст. 125 главы 16 УК РФ «Оставление в опасности». В ней говорится об уголовно наказуемых последствиях за «заведомое оставление без помощи лица, находящегося в опасном для жизни или здоровья состоянии и лишенного возможности принять меры к самосохранению по малолетству, старости, болезни или вследствие своей беспомощности» [4]. Как видно, в этих статьях УК РФ присутствует нравственный смысл, неправильное практическое прочтение которого соответствует христианскому смыслу осуждения нравственных отношений между людьми как бездейственности в них чувства сострадания. Данные положения закона судят за внешнее действие (как и любые правовые положения), но обращаются при этом к внутренней нравственной мотивации, учитывая ее значение при совершении поступка.
При осуществлении социального служения (вследствие военных действий, техногенных катастроф и другого) в ситуации чрезвычайных ситуаций необходимо учитывать и положения Трудового кодекса РФ. Как церковный персонал (священнослужители), так и волонтеры в случае необходимости оказания первой помощи пострадавшим должны обладать необходимыми знаниями и навыками и уметь применять соответствующие средства защиты. В области необходимых знаний при возникновении различных чрезвычайных ситуаций имеют актуальное практическое значение и другие нормативные правовые акты и, прежде всего, Федеральный закон от 21 декабря 1994 года № 68-ФЗ «О защите населения и территорий от чрезвычайных ситуаций природного и техногенного характера».
В перспективном, стратегическом плане, обеспечивающем взаимодействие Русской православной церкви в ее социальном служении и Российского государства, имеют значение внедряемые стратегии государственной поли-
тики. Так, разработка Стратегии государственной национальной политики Российской Федерации до 2025 года стала важнейшим событием дискурса российской идентичности и национальной политики. Принципиальное достижение ее разработчиков - обозначение среди ее целей: «Упрочение общероссийского гражданского самосознания и духовной общности многонационального народа Российской Федерации (российской нации)» [6]. Таким образом, при учете культурного разнообразия национальных и религиозных укладов жизни Стратегия акцентирует внимание на важнейшем моменте духовной общности народа Российской Федерации. При этом в Стратегии присутствует, в том числе и цель, связанная с новыми реалиями: «успешная социальная и культурная адаптация и интеграция мигрантов» [6]. Иными словами, эта цель относится к осознанию государством своей социальной роли, в том числе в решении проблемы помощи вынужденным переселенцам из Украины.
В конкретном преломлении практическое взаимодействие Церкви и Российского государства в социальном служении Церкви в условиях чрезвычайных ситуаций осуществляется на основе прежде всего нормативных документов (соглашений с государственными структурами, имеющими непосредственное служебное отношение к деятельности государства в условиях чрезвычайных ситуаций). Здесь определяющее значение имеют подписанные в 2010 и затем в 2017 годах «Соглашения между Русской Православной Церковью и МЧС России о взаимодействии в области оказания помощи пострадавшему населению в чрезвычайных ситуациях» [7]. Данные документы обеспечивали и обеспечивают основания для продуктивной и своевременной координации совместных действий.
Согласно соглашению, действующему с 5 июля 2017 года, «на основе принципов добровольности, законности и взаимного уважения» [7] оговариваются основные направления и взаимные обязательства Русской православной церкви и Министерства по чрезвычайным ситуациям Российской Федерации при оказании помощи пострадавшему населению в чрезвычайных ситуациях, «а также от опасностей, возникающих при военных конфликтах или
вследствие этих конфликтов» [7]. Таким образом, данное соглашение учитывает ситуацию военного конфликта на территории сопредельного государства, наличия большого количества пострадавших (то есть вынужденных переселенцев из Украины) и решает проблему активного и оперативного взаимодействия в данном вопросе. Согласно документу Церковь на принципах благотворительности и милосердия берет на себя обязанности «духовного окормления личного состава системы МЧС России и членов их семей, . развитие и поддержание духовности и традиционных нравственных ценностей, чувства патриотизма. воспитание культуры межнационального общения» [7], использует с этой целью и для координации усилий средства массовой информации и совместные встречи, участвует в конференциях и мероприятиях, в создании систематических встреч и совместных консультативных органов (комиссий, рабочих групп и пр.), принимает участие в теоретическом обобщении результатов опыта сотрудничества. Кроме того, «организует пункты оказания помощи сестрами милосердия и добровольцами. походные храмы», осуществляет психологическую поддержку, в том числе в «полевых условиях» [7]. Со своей стороны, МЧС России осуществляет оперативную информационную поддержку, «содействует в доступе в зону чрезвычайной ситуации», помогает в квалифицированной подготовке церковного персонала и добровольцев к действиям в чрезвычайных ситуациях, обеспечивает «взаимодействие руководства образовательных организаций, территориальных органов и спасательных воинских формирований МЧС России с епархиями» и при необходимости предоставляет помещения для социального церковного служения [7]. Подобные соглашения к настоящему времени заключены также со всеми митрополиями (епархиями) Русской православной церкви.
По комментариям Святейшего Патриарха Кирилла относительно соглашения еще 2010 года, «уже сейчас уровень взаимодействия между Православной Церковью и Министерством по чрезвычайным ситуациям достаточно высок, однако Соглашение о сотрудничестве позволит решить такие проблемы, как обучение специальным навыкам свя-
щеннослужителей и сестер, работающих в условиях чрезвычайных ситуаций, обеспечение их доступа к пострадавшим, помощь со стороны Церкви в подготовке сотрудников МЧС и др.» [11].
Следует отметить, что доступ в зону чрезвычайной ситуации и последующие действия по оказанию первой медицинской помощи, а также психологической помощи может быть обеспечен только для лиц, прошедших соответствующую подготовку. Согласно ст. 31 Федерального закона от 21.11.2011 № 323-ФЗ (ред. от 27.09.2013) «Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации» «первая помощь, оказывается гражданам при несчастных случаях... , угрожающих их жизни и здоровью, лицами, обязанными оказывать первую помощь в соответствии с федеральным законом или со специальным правилом и имеющими соответствующую подготовку, в том числе сотрудниками органов внутренних дел Российской Федерации, сотрудниками, военнослужащими и работниками Государственной противопожарной службы, спасателями аварийно-спасательных формирований и аварийно-спасательных служб» [3]. Исходя из этого, актуальным является соответствующая подготовка членов Церкви (клириков и мирян), участвующих в ликвидации последствий чрезвычайных ситуаций, и получение ими статуса спасателя РФ. Пилотным и эталонным проектом создания оперативных групп церковной помощи в чрезвычайных ситуациях может считаться сформированная в 2012 году на основе соглашения между Русской православной церковью и МЧС России синодальная группа. В составе этой группы сотрудники, в том числе несколько священников, прошли специальную подготовку в учебном центре МЧС России и затем участвовали в оказании помощи при наводнении в Крымске [12].
В Русской православной церкви проводятся масштабные конференции (круглые столы, чтения и другие мероприятия) и общецерковные съезды, посвященные социальному служению Церкви и взаимодействию в этом служении с Российским государством. Так, в Москве 17-19 октября 2018 года прошел VIII Общецерковный съезд по социальному служению, в котором приняли участие более двух тысяч человек из России и других стран: ру-
ководители социальных проектов, главы епархиальных отделов по благотворительности, православные волонтеры и сестры милосердия. Определяющей темой данного съезда стали вопросы координации социального служения в епархии, обмена практическим опытом создания и деятельности добровольческих служб помощи людям в сложных жизненных (нравственно-психологических, материальных) ситуациях. В настоящее время Русская православная церковь осуществляет активное социальное служение. Не только синодальные, но и епархиальные отделы по социальному служению, церковные штабы, се-стричества милосердия и другие организации проводят постоянную работу. Однако опыта систематизации этого служения, как отметил 19 октября 2018 года Святейший Патриарх Кирилл в ходе Общецерковного съезда, недостаточно [13].
Вообще степень теоретической разработанности проблемы по реагированию на возникновение чрезвычайных ситуаций такого рода, как социальные потрясения, связанные с вооруженным конфликтом на Украине, является недостаточно высокой. Почти отсутствует выверенная методология, общий алгоритм действий, а также обобщающая и аналитическая литература, из которой можно было бы почерпнуть теоретический или систематизированный практический опыт. Для чего, в свою очередь, требуются научные исследования и научные обсуждения, теоретические и методические разработки.
Таким образом, юридические основания социального служения Русской православной церкви в условиях чрезвычайных ситуаций осуществляются, с одной стороны, по принципам универсализма христианского гуманизма, на основе ценностей любви, сострадания и жертвенности к людям, а с другой стороны, как правовое практическое взаимодействие с Российским государством и его структурами (службами) на основе действующих федеральных законов и локальных нормативных актов, регулирующих деятельность религиозных объединений в РФ, соглашений с государственными институтами (службами) помощи в чрезвычайных ситуациях и социальных стратегий Русской православной церкви и Российского государства.
Литература
1. Конституция Российской Федерации (принята всенародным голосованием 12.12.1993) (с учетом поправок, внесенных Законами РФ о поправках к Конституции РФ от 30.12.2008 № 6-ФКЗ, от 30.12.2008 № 7-ФКЗ, от 05.02.2014 № 2-ФКЗ, от 21.07.2014 № 11-ФКЗ). URL: http://www.consultant.ru/ document/c ons_doc_ LAW_ 28399/.
2. Федеральный закон от 26.09.1997 № 125-ФЗ (ред. от 06.07.2016) «О свободе совести и о религиозных объединениях». URL: http:// www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_ 16218/.
3. Федеральный закон от 21.11.2011 № 323-ФЗ (ред. от 27.09.2013) «Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации». URL: http://www.consultant.ru/document/ cons_doc_ LAW_121895/.
4. Уголовный кодекс Российской Федерации от 13.06.1996 № 63-ФЗ (ред. от 27.12.2018) (с изм. и доп., вступ. в силу с 08.01.2019). URL: http://www.consultant.ru/ document/c ons_doc_ LAW_10699/.
5. Трудовой кодекс Российской Федерации от 30.12.2001 № 197-ФЗ (ред. от 27.12.2018). URL: http://www.consultant.ru/document/cons_ doc_LAW_34683/.
6. Указ Президента РФ от 19.12.2012 № 1666 «О стратегии государственной национальной политики Российской Федерации на период до 2025 года». URL: http://graph.do cument.kremlin.ru/documents/1644521 (дата обращения: 20.10.2018).
7. Соглашение о сотрудничестве между Министерством Российской Федерации по делам гражданской обороны, чрезвычайным ситуациям и ликвидации последствий стихийных бедствий и Русской Православной Церковью (5 июля 2017 г.). URL: http://www.patriarchia.ru/ db/text/4949134.html (дата обращения: 19.09.2018).
8. Основы социальной концепции Русской Православной Церкви // Материалы Архиерейского Собора 2000 г. URL: http://www.patria-rchia.ru/db/text/419128.html (дата обращения: 20.10.2018).
9. Соловьев В. С. Нравственная организация человечества в ее целом // Оправдание добра. Нравственная философия. URL: https:/ /vikidalka.ru/4-2894.html (дата обращения: 19.09.2018).
Bibliography
1. The Constitution of the Russian Federation (adopted by popular vote 12.12.1993) (subject to amendments made by the Laws of the Russian Federation on amendments to the Constitution of 30.12.2008 № 6-FCL, 30.12.2008 № 7-FCL, 05.02.2014 № 2-FCL, 21.07.2014 № 11-FCL). URL: http://www.consultant.ru/ document/cons_ doc_LAW_28399/.
2. Federal law of 26.09.1997 № 125-FL (as amended on 06.07.2016) «On freedom of conscience and religious associations». URL: http:// www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_ 16218/.
3. Federal law of 21.11.2011 № 323-FL (as amended on 27.09.2013) «About bases of health protection of citizens in Russian Federation». URL: http://www.consultant.ru/document/cons_ doc_LAW_121895/.
4. Criminal code of the Russian Federation from 13.06.1996 № 63-FL (as amended on 27.12.2018) (with amendments and additions that came into force from 08.01.2019). URL: http://www. consultant.ru/document/cons_doc_LAW_10699/.
5. The labor code of the Russian Federation of 30.12.2001 № 197-FL (as amended on 27.12.2018). URL: http://www.consultant.ru/doc-ument/cons_doc_ LAW_34683/.
6. The decree of the President of the Russian Federation of 19.12.2012 № 1666 «On the strategy of state national policy of the Russian Federation for the period till 2025». URL: http:// graph.document.kremlin.ru/documents/1644521 (accessed date: 20.10.2018).
7. A cooperation agreement between the Ministry of the Russian Federation for civil defense, emergencies and elimination of consequences of natural disasters and the Russian Orthodox Church (5 July, 2017). URL: http://www.patriarchia.ru/ db/text/4949134.html (accessed date: 19.09.2018).
8. Fundamentals of the social concept of the Russian Orthodox Church // Materials of the Council Bishops 2000. URL: http://www. patriarchia.ru/db/text/419128.html (accessed date: 20.10.2018).
9. Solovyov V. S. The moral organization of humanity in its entirety // The justification of the good. Moral philosophy. URL: https://vikidalka. ru/4-2894.html (accessed date: 19.09.2018).
10. Zhuravlev V. I. Theoretical aspects of the state charitable policy on the example of volunteering // Philosophy of law. 2015. № 4.
10. Журавлев В. И. Теоретические аспекты благотворительной политики государства на примере волонтерства // Философия права. 2015. № 4.
11. Подписано соглашение о сотрудничестве между Русской Православной Церковью и МЧС (31 августа 2010 г.). URL: http://www. patriarchia.ru/db/text/1264461 .html (дата обращения: 19.09.2018).
12. О работе группы церковной помощи в чрезвычайных ситуациях. URL: http://pstgu.ru/ news/press/2013/04/12/45547/ (дата обращения: 19.02.2018)
13. Выступление Святейшего Патриарха Кирилла на VIII Общецерковном съезде по социальному служению. URL: http://www. patriarchia.ru/db/text/5286917.html (дата обращения: 19.10.2018).
11. Agreement on cooperation between the Russian Orthodox Church and the Ministry of emergency situations (31 August 2010). URL: http://www.patriarchia.ru/db/text/1264461 .html (accessed date: 19.09.2018).
12. On the Church's assistance in emergency situations. URL: http://pstgu.ru/news/press/2013/ 04/12/45547/ (accessed date: 19.02.2018).
13. Speech of his Holiness Patriarch Kirill at the VIII General church congress on social service. URL: http://www.patriarchia.ru/db/text/ 5286917.html (accessed date: 19.10.2018).
УДК 316.6 ББК 60.5
Лубский Анатолий Владимирович Lubsky Anatoly Vladimirovich
профессор кафедры теоретической социологии и методологии региональных исследований
Института социологии и регионоведения Южного федерального университета доктор философских наук,
профессор.
Professor of the Department of Theoretical Sociology and Methodology of Regional Researches of Institute of Sociology and Regional Studies of Southern Federal University, Doctor of Philosophy, Professor. Тел.: 8 (928) 166-27-33.
Лубский Роман Анатольевич Lubsky Roman Anatolyevich
профессор кафедры административного права Ростовского юридического института МВД России доктор философских наук, доцент.
Professor of the Department of Administrative Law of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, Doctor of Philosophy, Associate Professor. Тел.: 8 (903) 406-54-21.
Пестов Роман Аркадьевич Pestov Roman Arkadyevich
доцент кафедры административного права Ростовского юридического института МВД России кандидат юридических наук.
Associate Professor of the Department of Administrative Law of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Law. Тел.: 8 (918) 592-78-58.
ОСОБЕННОСТИ РЕФЛЕКСИВНЫХ И НЕРЕФЛЕКСИВНЫХ СТРУКТУР ПРАВОВОГО ПОВЕДЕНИЯ В СОВРЕМЕННОМ РОССИЙСКОМ ОБЩЕСТВЕ
Features of reflexive and non-reflective structures of legal behavior in the modern Russian society
В статье в рамках многомерного методологического конструкта междисциплинарного научного исследования рассматривается содержание рефлексивных и нерефлексивных структур правового поведения, обусловливающих его особенности в российском обществе. В результате реконструкции правового поведения представителей различных социальных групп авторами выделяются его модели, имеющие нормативный или модальный характер.
Ключевые слова: междисциплинарное исследование, правовое поведение, модели правового поведения, рефлексивные структуры правового поведения, нерефлексивные структуры правового поведения, современное российское общество.
Процессы модернизации современного российского общества сформировали особую социальную ситуацию, в рамках которой в сознание россиян прочно вошли понятия и ценности рыночной экономики, демократии и пра-
In article within a multidimensional methodological construct of cross-disciplinary scientific research the content of the reflexive and irreflexive structures of legal behavior causing its features in the Russian society is considered. As a result of reconstruction of legal behavior of representatives of various social groups the models having standard or modal character are allocated it.
Keywords: cross-disciplinary research, legal behavior, models of legal behavior, reflexive structures of legal behavior, irreflexive structures of legal behavior, modern Russian society.
вового государства [3, с. 39-48]. Однако в результате разочарования россиян в либеральных реформах состояние их массовых умонастроений, как отмечают исследователи, в значительной мере стало определяться консервативны-
ми установками, специфика которых состоит в отказе от ценностей западной демократии в пользу традиционных, «истинно российских», представлений и способов восприятия и «переживания» повседневности [1, т. 1, с. 460].
В силу этого массовое сознание российских граждан приобрело антиномичную и «кентав-рообразную» природу, объединяющую самым странным образом традиционные (отечественные) и инновационные (западные) характеристики и черты [10, с. 271-292].
Изучение ментальных программ и особенностей моделей правового поведения в российском обществе имеет не только научное значение, позволяющее объяснять, почему люди, оказавшись в одной и той же правовой ситуации, ведут себя по-разному, демонстрируя различные варианты социальных действий в правовой сфере, но и практическую значимость. Она заключается в возможности использовать результаты исследования в профессиональной деятельности законодателей при принятии нормативных актов, учитывающих ментальное своеобразие российского общества; государственных и муниципальных служащих при разработке и реализации социальных программ; общественных деятелей, обеспокоенных состоянием правовых отношений в российском обществе, а также преподавателей, заинтересованных в создании культурно-образовательного и информационно-коммуникационного пространства, обеспечивающего высокий уровень развития правовой культуры [2, с. 10-14].
Особое значение изучение ментальных программ и особенностей моделей правового поведения в российском обществе имеет для сотрудников (работников) органов внутренних дел, поскольку позволяет понимать особенности поведения представителей различных социальных групп в правовой сфере, создает благоприятные условия для практической реализации результатов такого изучения, во-первых, в рамках профессиональной специализации государственных служащих, включая представителей правоохранительных органов, во-вторых, в сфере организации и оптимизации управления в органах государственной и муниципальной власти, а также в органах внутренних дел; в-третьих, в рамках решения специальных задач, связанных с охраной общественного порядка и обеспечения общественной безопасности; в-четвертых, в контек-
сте укрепления корпоративной этики в органах внутренних дел; в-пятых, в образовательных организациях системы органов внутренних дел - в процессе формирования единого образовательного пространства, обеспечивающего интеллектуальное развитие сотрудника органов внутренних дел.
т» ^ ^___
В современной научной литературе уже рассматривались различные практики и аспекты правового поведения, получившие распространение в современном российском обществе. Прежде всего, внимание исследователей привлекают такие вопросы, как сущность правового поведения и его особенности [9, с. 82-87]. Некоторые специалисты полагают, что правовое поведение российских граждан характеризуется, с одной стороны, дисбалансом между отношением к праву как способу выражения индивидуальных интересов и, с другой - репрессивным воздействием на тех, кто не соблюдает нормы права [1, т. 1, с. 421-425].
Правовое поведение в российском обществе рассматривается также в качестве одного из факторов его модернизации в постсоветский период. В связи с этим исследователи отмечают, что различные проблемы, возникающие в сфере «легального поведения», обладают огромным гносеологическим потенциалом и являются ключевыми в понимании и оценке социальных перемен в современном российском обществе. При этом представители научной среды считают, что понимание природы социальных поступков, обличенных в правовую форму, должно основываться не только на исследовании правотворческой деятельности государственных институтов власти, но и правового менталитета основных социальных групп, представленных в российском обществе. В связи с этим следует отметить наличие специальных исследований и научных работ, посвященных особенностям правового менталитета российских граждан в рамках выяснения отношения к праву, закону, правам человека и правопорядку [6, с. 75-82; 7, с. 117-182].
Анализ научной литературы свидетельствует о том, что отечественные специалисты добились определенных результатов в научном изучении правового поведения в современном российском обществе. При этом, выявляя его особенности, исследователи основное внимание уделяют внешним, или формально-правовым факторам. Правовой менталитет россиян,
если и изучается, то вне связи с их правовым поведением, поэтому особенности моделей правового поведения различных социальных групп в российском обществе, обусловленные такими внутренними факторами, как нерефлексивные и рефлексивные структуры их ментальных программ, еще не стали предметом всестороннего научного рассмотрения.
В связи с этим целью статьи является реконструкция ментальных программ правового поведения и выявление его нормативной и модальных моделей. Предварительным условием такой реконструкции является разработка многомерного методологического конструкта междисциплинарного научного исследования правового поведения, обусловленного его ментальными программами в российском обществе.
Правовое поведение является разновидностью социального, которое выступает предметом научного интереса представителей различных научных дисциплин. При этом, основываясь на тех или иных методологических предпочтениях, исследователи предлагают разнообразные его дескриптивные модели. В целом в изучении социального поведения в настоящее время доминируют два научных подхода к его объяснению: личностный и ситуационный. В рамках первого подхода социальное поведение определяется индивидуальными особенностями человека, в рамках второго - социальной ситуацией, в которой он находится. При изучении факторов социального поведения можно выделить диспозици-
^ ________^ __т»
онный и культурный подходы. В первом акцент делается на внутренних факторах социального поведения [12, с. 357-359], во втором подходе внимание исследователей привлекают внешние факторы - культурные традиции и нормы [11].
На сегодняшний день особую популярность среди исследователей приобрела научная методология, предполагающая рассмотрение практик законопослушного поведения, распространившихся в современном российском обществе, как результат рационального понимания определенной ситуации, сложившейся в обществе, и наделения ее традиционным или патриархальным смыслом. В таком методологическом контексте альтернативные варианты правового поведения, по существу, представляют собой реакцию людей на ситуацию, сложившуюся в сфере реализации права в виде совокупности социальных действий,
направленных на адаптацию к правовой среде, осуществляемых на основе определенных ментальных программ [13, с. 9549-9559].
Модель правового поведения - это особая познавательная конструкция, позволяющая исследовать различные рефлексивные формы правового поведения людей на правовую ситуацию в виде социальных действий, обусловленных их ментальными программами. В структуру этих программ входят правовые представления, ценности и установки. Эти рационализированные формы правового поведения, носящие рефлексивный характер, осознаются людьми и поэтому имеют динамичный, диверсифика-ционный характер. Большое влияние на изменение этих структур оказывает рефлексия по поводу повседневного правового опыта, а также влияние правовых акторов, обладающих символическим капиталом власти. Нерефлексивные структуры ментальных программ правового поведения, не осознаваемые людьми, наоборот, носят устойчивый характер и поэтому с большим трудом поддаются изменениям. Если нерефлексивные структуры ментальных программ правового поведения более или менее однородны и характерны для всего российского общества, то рефлексивные структуры разнородны и присущи различным общественным союзам и объединениям, поэтому первые обуславливают нормативную модель правового поведения, а вторые - модальные модели законопослушного поведения, которые наиболее распространены в современном российском социуме.
Нормативная модель правового поведения, присущая нормативному типу личности, раскрывает специфику социального поведения в правовой сфере российского общества [4, с. 23-26]. Эти особенности сформировались в контексте постоянной актуализации нерефлексивных представлений о государстве и государственной власти. В свою очередь, эти особенности наложили отпечаток на модели правового поведения в российском обществе. В рамках нерефлексивных правовых представлений, с одной стороны, преобладает образ государства как соединение силы и господства, с другой стороны, в ментальных программах правового поведения существует образ государства как большой семьи, в которой его глава должен постоянно заботиться о своих «домочадцах» [5, с. 19-21]. По существу, это нерефлексивный образ «государства для своих»,
но есть еще и так называемое «государство для других», представляющее собой иной нерефлексивный образ государства, абсолютизирующий такие ценности, как державность и патриотизм.
т» _ ^ ____
В ментальной программе нормативной модели правового поведения в российском обществе образ государства обладает двойственной природой, с одной стороны, олицетворяя силу и политического лидера, способного соединить воедино людей и территории, обеспечивая их фактическое единство, а с другой стороны, государственное управление на нерефлексивном уровне воспринимается как источник зла и неправды, о чем свидетельствует русская пословица «вляпаться во власть», порождающая устойчивые ассоциации и аналогии, поэтому в ментальной программе легального поведения людей, представляющих современное российское общество, вполне сочетается кажущееся несовместимыми. С одной стороны, это авторитарность, покорное подчинение и преклонение перед властью, с другой - вольница и анархические настроения, порождающие правовой нигилизм, который выражается, в том числе в избирательном отношении к законам, что находит свое выражение в представлениях о том, что не все законы нужно соблюдать.
Рефлексивные структуры правового поведения вызывают неподдельный научно-практический интерес, обусловленный тем, что эти рефлексивные структуры позволяют тому или иному субъекту правоотношений конструировать различные картины правовой реальности, в рамках которых они по-разному определяют те или иные правовые ситуации. В результате происходит трансформация рефлексивных структур ментальных программ, в том числе правовых представлений, ценностей и установок.
В ментальной программе либеральной модели правового поведения россиян доминирует представление об особой значимости права, выступающего основным регулятором социальных отношений и являющегося инструментом государственной власти. Базовыми ценностями этой программы является правовая государственность и гражданские свободы, обладающие универсальной ценностью и порождающие у представителей современного российского общества готовность к неукоснительному соблюдению правовых норм, уважению прав других людей и участию в легальных социальных ак-
циях. Необходимо отметить, что в настоящее время всего 10 % российских граждан от общего числа, принявших участие в опросе, считают, что различные государственные учреждения и структуры создают искусственные препятствия, непозволяющие свободно выражать свое мнение и затрудняющие возможность получения информации. Незначительное число респондентов, выразивших такую точку зрения, как представляется, свидетельствует о том, что либеральные ценности в современном российском обществе не пользуются популярностью. Большинство сторонников либеральных ориен-таций находятся среди молодежи до 24 лет, имеющей незаконченное высшее образование. В целом в современном российском обществе лиц, придерживающихся либеральной модели правового поведения, немного - около 10 %.
т» ______ ^ ________^
В ментальной программе консервативной модели правового поведения россиян доминируют представления о государстве как «творце» правого пространства, и поэтому ставящие государство выше закона. Базовыми ценностями этой программы являются этатистско-патерна-листские предпочтения, отдающие приоритет государству и правам народа, а не правам человека, поэтому в рамках консервативной модели фиксируется «спрос» на особую социально-правовую установку, выражающую стремление к правопорядку, устанавливаемому сверху в виде различных инструкций и предписаний, в том числе и неправового характера. В силу этих причин для представителей консервативной модели правового поведения, для которой характерны антиличностные установки, формирование правового порядка в обществе более значимо, чем приоритетный характер прав и свобод, оформленных в виде особой конституционной концепции. Эти люди, о чем свидетельствуют их опрос, спокойно могут пожертвовать возможностью беспрепятственного выезда за пределы России в обмен на достойную заработную плату или приличную пенсию. Сегодня носителями консервативных ценностей являются, прежде всего, жители сельских поселений, часть городского среднего класса (небольших провинциальных и депрессивных городов) и представители молодежи с «державными» установками. Этих людей также немного - около 10 % [8, с. 164].
Таким образом, либеральная и консервативная модели правового поведения не получили широкого распространения в современном российском обществе. В чистом виде их
придерживаются около 20 % россиян, для остальных характерны гибридные - либерально-консервативная и консервативно-либеральная модели правового поведения. Общим для гибридных моделей правового поведения в российском обществе является то, что в их ментальных программах демократические, гражданские, либерально-правовые ценности вполне уживаются с этатистско-патерналист-скими установками, обусловленными стремлением к сильной власти. В свою очередь, идеал сильной власти, прежде всего, придает актуальность апелляции не к праву, а государственным учреждениям и инстанциям.
Разница между гибридными моделям правового поведения в российском обществе заключается в степени смещения вектора их установок в сторону либеральной или консервативной составляющей ментальных программ.
Представители либерально-консервативной модели правового поведения считают, что свобода заключается в политических правах и свободах (43 %), личные интересы - это главное, а наша страна не должна чем-то отличаться от западных стран (25 %). Вместе с тем представители данной модели правового поведения придерживаются представлений о том, что иногда можно согласиться с ущемлением прав человека ради интересов государства (25 %). Либерально-консервативная модель правового поведения свойственна значительной части среднего класса России. В настоящее время это около 20 % [1, т. 2, с. 147].
В ментальной программе консервативно-либеральной модели правового поведения существуют нерефлексивные представления о том, что российское государство не обязательно должно быть правовым, прежде всего, оно должно быть сильным и справедливым. На наш взгляд, это объясняется тем, что многие российские граждане не представляют себе государство, которое не заботится о своих гражданах. Таких респондентов около 60 % [1, т. 1, с. 460].
т» _ ^ ^ _
В ментальной программе этой модели правового поведения ценностью является не только сильное, справедливое, но и правовое государство. Представители этой модели, признавая ценность права и равенства всех перед законом, полагают, что органы государственной власти могут и должны принимать или издавать нормативные акты в зависимости от сложившейся ситуации, поэтому для них важнее правопорядок, а не соблюдение прав че-
п ._____ ^ ^
ловека. В ментальной программе этой модели, в которой доминирует установка на социальную справедливость, особой ценностью являются социальные, а не политические и гражданские права. К приоритетным также относятся ценности правового равенства и готовность защищать свои права в суде. Однако представители этой модели не слишком доверяют различным общественным организациям и не готовы объединяться с другими по поводу защиты своих прав, предпочитая апеллировать к властным инстанциям, поэтому в ментальной программе консервативно-либеральной модели правового поведения в российском обществе устойчивой установкой является стремление поддерживать государственную власть в деле обеспечения общественного и правового порядка. Консервативно-либеральной модели правового поведения в большей степени придерживаются представители средних и старших возрастных когорт, лица с невысокими доходами, проживающие в небольших городах, районных центрах и сельской местности. Однако и в крупных городах их процент также достаточно высок. Сегодня консервативно-либеральной модели правового поведения в российском обществе придерживаются около 50 % населения [1, т. 1, с. 460].
Таким образом, особенности правового поведения определяются ментальными программами, носителями которых являются самые разнообразные субъекты правовых отношений. Нормативная модель обусловлена эта-тистско-патерналистскими структурами ментальной программы, носящими нерефлексивный характер. Этой модели правового поведения, нерефлексивные структуры ментальной программы которого с трудом поддаются изменениям, на неосознанном уровне придерживается большинство россиян, прошедших социализацию в рамках культурных традиций. На осознанном уровне доминируют гибридные модальные модели правового поведения либерально-консервативного (30 %) и консервативно-либерального (50 %) содержания, рефлексивные структуры ментальных программ которых носят изменчивый и подвижный характер. Доминирование гибридных моделей правового поведения в современном российском обществе обусловлено трансформацией рефлексивных структур ментальных программ россиян под влиянием, с одной
стороны, модернизационных преобразований в России, носивших либеральный характер, с дру-
Литература
1. Горшков М. К. Российское общество как оно есть (опыт социологической диагностики): в 2-х т. М., 2016. Т. 1.
2. Лубский А. В. Методологические проблемы использования ИКТ в образовательном пространстве высшей школы // Информатика и образование. 2007. № 6.
3. Лубский А. В., Посухова О. Ю. Проекты нациестроительства и модели национальной интеграции в России // Власть. 2016. Т. 24. № 8.
4. Лубский Р. А. Государственность в России: проблемы изучения в контексте методологии системного исследования // Философия права. 2011. № 4 (47).
5. Лубский Р. А. Государственность и патернализм в России // Философия права. 2012. № 6 (55).
6. Лубский Р. А. Политический менталитет: методологические проблемы исследования. Ростов н/Д, 2002.
7. Лубский Р. А. Российский политический менталитет в конце ХХ века. Ростов н/Д, 2006.
8. Общественное мнение - 2015. М., 2016.
9. Сплавская Н. В. Проблема понимания сущности продуктивного правового поведения в педагогике // Вестник Тамбовского университета. 2013. № 9 (125).
10. Тощенко Ж. Т. Антиномия - новая характеристика общественного сознания в современной России // Новые идеи в социологии. М., 2013.
11. Триандис Г. К. Культура и социальное поведение. М., 2007.
12. Ядов В. А. О социологической составляющей диспозиций // Саморегуляция и прогнозирование социального поведения личности: диспозиционная концепция. 2-е изд. М., 2013.
13. Lubsky A. V., Kolesnykova E. Y., Lubsky R. A Mental programs and social behavior patterns in Russian society // International journal of environmental and science education. 2016. Vol. 11. № 16.
14. Lubsky A. V., Kolesnykova E. Y., Lubsky R. A. Normative type of personality and mental matrix of social behavior in Russian society // Indian journal of science and technology. 2016. Vol. 9. Issue 36.
гой - консервативной волны, захватившей массовое сознание россиян на рубеже веков.
Bibliography
1. Gorshkov M. K. The Russian society as it is (experience of sociological diagnostics): in 2 volumes. Moscow, 2016. Vol. 1.
2. Lubsky A. V. Methodological problems of use of ICT in educational space of the higher school // Information science and education. 2007. № 6.
3. Lubsky A. V., Posukhova O. Yu. Projects of a nation building and model of national integration in Russia // Ibe power. 2016. Vol. 24. № 8.
4. Lubsky R. A. Statehood in Russia: studying problems in the context of methodology of a system research // Рhilosophy of taw. 2011. № 4 (47).
5. Lubsky R. A. Statehood and paternalism in Russia // Рhilosophy of taw. 2012. № 6 (55).
6. Lubsky R. A. Political mentality: methodological problems of a research. Rostov-on-Don, 2002.
7. Lubsky R. A. The Russian political mentality at the end of the XX century. Rostov-on-Don, 2006.
8. Public opinion - 2015. Moscow, 2016.
9. Splavskaya N. V. A problem of understanding of an entity of productive legal behavior in pedagogic // Ibe Bulletin of the Tambov University. 2013. № 9 (125).
10. Toshchenko Z. T. An antinomy - new characteristic of public consciousness in modern Russia // Ibe new ideas in sociology. Moscow, 2013.
11. Triandis G. K. Culture and social behavior. Moscow, 2007.
12. Yadov V. A. About a sociological component of dispositions // Self-control and forecasting of social behavior of the personality: dispositional concept. 2nd ed. Moscow, 2013.
13. Lubsky A. V., Kolesnykova E. Y., Lub-sky R. A. Mental Programs and Social Behavior Patterns in Russian Society // International journal of environmental and science education, 2016. Vol. 11. № 16.
14. Lubsky A. V., Kolesnykova E. Y., Lubsky R. A. Normative type of personality and mental matrix of social behavior in Russian society // Indian journal of science and technology. 2016. Vol. 9. Issue 36.
УДК 347.44 ББК 67.404
Михайлов Станислав Владимирович Mikhaylov Stanislav Vladimirovich
доцент кафедры гражданско-правовых дисциплин Ростовского филиала Российской таможенной академии, доцент кафедры гражданского права Донского государственного технического университета кандидат юридических наук.
Associate Professor of the Department of Civil Law Disciplines of the Rostov Branch of the Russian Customs Academy, Associate Professor of the Department of Civil Law of the Don State Technical University, PhD in Law. Тел.: 8 (905) 439-09-03.
Пономарева Наталья Витальевна Ponomareva Natalia Vitalevna
старший преподаватель кафедры гражданско-правовых дисциплин Ростовского юридического института МВД России кандидат юридических наук.
Senior Lecturer of the Department of Civil Law Disciplines of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Law. Тел.: 8 (988) 991-18-00.
Прудникова Лариса Борисовна Prudnikova Larisa Borisovna
старший преподаватель кафедры общеправовых дисциплин Волгодонского филиала Ростовского юридического института МВД России кандидат юридических наук.
Senior Lecturer of the Department of General Legal Disciplines of Volgodonsk Branch of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Law. Тел.: 8 (999) 696-27-27.
БЛОКЧЕЙН В СОВРЕМЕННОМ ПРАВОПРИМЕНЕНИИ Blockchain in modern right application
Статья посвящена рассмотрению вопросов интеграции технологии блокчейна в современный гражданский оборот. Авторами проанализированы примеры применения данной технологии в системе государственного управления, а также понятие смарт-контракта и сфера его применения.
Ключевые слова: блокчейн, смарт-контракт, криптовалюта, договор, аккредитив, биткоин, майнинг.
На сегодняшний день технология блокчейн позволяет решать практически любые стандартные задачи по верификации фактов, событий или транзакций в условиях множественности лиц, объединенных одной электронной базой данных. Блокчейн децентрализован, нет единого командного центра, получив доступ к которому можно уничтожить или подменить все данные о сделке и ее участниках. На этой технологии основаны биткоин и лайткоин.
Основа технологии блокчейн была впервые раскрыта в 2008 году, когда программист (или
The article is devoted to the issues of integration blockchain technology in modern civil circulation. Analized application of this technology in the public administration. Considered the concept of smart-contract and its scope.
Keywords: blockchain, smart-contract, cryptocur-rency, contract, letter of credit, bitcoin, mining.
группа программистов) под именем Сатоши Накамото описал протокол электронных платежей для пиринговой сети, основанной на равноправии участников (биткоин). В такой сети отсутствуют централизованные выделенные серверы, а каждый узел выступает и как клиент, и как сервер.
Над интеграцией технологии блокчейна активно работают банки. Блокчейн может быть использован и в области права, если конкретную задачу (сделку, операцию или набор операций) можно изложить в форме алгоритма,
но пока в коммерческой практике потенциал этого инструмента до конца не раскрыт. В основном технология используется крупными корпорациями и банками, например, для организации внутреннего документооборота или системы идентификации клиентов.
Возможность использования технологии для оказания государственных услуг по оформлению и выдаче различных документов, совершению регистрационных действий прорабатывается на уровне Правительства РФ [1]. Фактически блокчейн может применяться во всех сферах, где есть пошаговые правила поведения: внесение записей о переходе права собственности или обременениях на недвижимое имущество, акции или доли хозяйственных обществ, удостоверение документов и сделок, проведение финансовых операций, предоставление сведений из публичных реестров и так далее. Технология может использоваться для автоматизации подобных процессов в любой организации, будь то работа со стандартными документами, договорами, фиксация юридически значимых сообщений, определенных событий или действий. С ее внедрением потребность в юристах для выполнения технической работы в области документооборота может существенно снизиться или сойти на нет. Речь не идет об автоматизации права как явления, а о возможности оптимизации и ди-гитализации процессов в областях, где нет необходимости привлекать специалистов для решения задач, с которыми может справиться компьютер.
Блокчейн - это цифровая распределенная база данных, состоящая из блоков информации и содержащая записи обо всех транзакциях, проведенных участниками системы. При этом идентичные записи об операциях находятся на компьютере каждого участника. Иными словами, блокчейн хранит данные в определенных ячейках или блоках (blocks) и связывает их друг с другом в единую цепочку (chain) для создания единой бесперебойной системы записей таких данных.
Все записи в блокчейне хранятся на компьютерах пользователей сети. Каждый пользователь может получить доступ ко всей информации, содержащейся в сети блокчейн. Получив новые данные, пользователь проверяет их корректность и, убедившись в достоверности, автоматически сохраняет у себя,
а также передает по сети дальше. И только когда запись сохранена в блоке, можно быть уверенным, что она проверена, корректна и отменить ее уже нельзя.
Самым известным способом использования технологии блокчейн является биткоин, который находится в «серой зоне» во многих юрисдикциях. С позиции регулятора при наличии банковских карт и электронных кошельков расплачиваться биткоинами при совершении легальных операций не имеет смысла. Тем не менее при осуществлении транзакций с «цифровой валютой» (например, биткоинами) блокчейн используется для фиксирования информации о каждой транзакции, включая плательщика и получателя определенного количества криптовалюты.
Самой близкой правовой конструкцией исполнения «умного» контракта является обязательство, исполнение по которому обусловлено наступлением каких-либо обстоятельств, предусмотренных договором [2]. Исполнение обязательства и проверка наступления необходимого условия осуществляются автоматически, без непосредственного участия стороны договора. Разница состоит в том, что в системе, построенной на базе блокчейн, можно хранить не только записи о финансовых операциях с криптовалютами. Все, что можно зафиксировать на бумаге, можно записать и в блок-чейне, учитывая, что такие записи практически невозможно подменить или подделать. По сути, это математический алгоритм, который позволяет безопасно и приватно обмениваться ценностями через пиринговые сети.
Привлекательность блокчейна заключается во взаимодействии двух основных элементов, на которых базируется принцип этой технологии. Во-первых, идентичные записи, содержащиеся в конкретной ячейке, хранятся на множестве компьютеров по всему миру, и любая попытка изменить существующую запись проверяется всеми участниками системы. Внесение записи происходит на основании так называемого консенсуса, то есть подтверждения истинности записи участниками сети. Каждая подтвержденная запись становится доступной всем участникам системы одновременно.
Для верификации транзакции требуются существенные вычислительные мощности. В случае с биткоином участники сети, генерирую-
щие новые блоки на основе проведенных проверок, получают вознаграждение новыми бит-коинами, количество которых зависит от затраченных мощностей. Такой процесс требует значительных ресурсов и является весьма дорогостоящим.
Для получения контроля над вычислительной мощностью сети необходимо завладеть более чем 50 % узлов, генерирующих новые блоки (это дорого, но теоретически возможно). Европейская банковская организация рассматривает так называемую атаку 51 % в качестве основной проблемы биткоинов. Аналогичный риск существует и в отношении построения сетей меньшего масштаба с использованием технологии блокчейн.
Одним из первых примеров использования технологии блокчейн в российской практике стал аккредитив. Авиакомпания S7 Airlines (ПАО «Авиакомпания Сибирь») провела расчеты с одним из своих контрагентов посредством покрытого аккредитива с использованием блокчейна.
При открытии покрытого аккредитива банк-эмитент обязан перечислить сумму аккредитива (покрытие) за счет плательщика либо предоставленного ему кредита в распоряжение исполняющего банка на весь срок действия обязательства банка-эмитента. Для исполнения аккредитива получатель средств представляет в исполняющий банк документы, подтверждающие выполнение всех условий аккредитива. В случае соответствия представленных документов условиям аккредитива банк перечисляет денежную сумму получателю [3].
В нашем примере открытие и исполнение аккредитива были оформлены в виде транзакции на основании смарт-контрактов и фиксировались в распределенном реестре (блокчейн) на электронной платформе банка. Для минимизации возможности возникновения ошибок в коде в сделке фигурировали два смарт-кон-тракта: один использовался только для открытия аккредитива, второй - для закрытия.
Сведения о сторонах договора, виде работ, сумме аккредитива, дате открытия и закрытия сделки, содержащиеся в реестре, позволили каждому участнику самостоятельно проверить статус исполнения договора.
Одним из перспективных методов использования блокчейна в процессе совершения сделок является «умный» контракт, или смарт-
контракт - это автоматический способ совершения операции при наступлении определенных условий. Автоматизация транзакции или отдельных ее элементов позволяет снизить издержки на привлечение третьей стороны для содействия в исполнении сторонами своих обязательств или проверки соответствия исполнения условиям договора. На данный момент смарт-контракты являются скорее средством автоматического подтверждения выполнения договоренностей сторон.
Можно сказать, что смарт-контракты представляют собой предварительно согласованные сторонами алгоритмы, которые выполняются при наступлении определенного события. Блокчейн при этом используется для записи и выполнения транзакций. Для обеспечения автоматизированного исполнения обязательств контракта требуется определенная инфраструктура, в рамках которой «умные» контракты смогут получить непосредственный доступ исполняемого кода к предмету договора. Поэтому подразумевается, что «умные» контракты имеют своим предметом цифровые активы, права на которые могут быть перенесены автоматически без участия посредников, например, криптовалюты. Смарт-контракты оформляют отношения, связанные с внесением или изменением записей в реестрах и проведением финансовых операций, то есть представляют собой выполнение пошаговых процедур, которые могут быть преобразованы в программный код.
Возникает вопрос: является ли такой код договором по смыслу гражданского законодательства? Существует позиция, согласно которой «умный» контракт укладывается в понятие договора как соглашения двух или нескольких лиц об установлении, изменении или прекращении гражданских прав и обязанностей [2]. С гражданско-правовой точки зрения вполне можно говорить о том, что лицо, действуя своей волей и в своих интересах, присоединяется к условиям «умного» контракта посредством совершения определенных действий. После заключения такого контракта стороны пребывают в состоянии связанности результатом своего волеизъявления, сделанного в момент заключения договора, а именно действием программного кода.
Первая реальная сделка такого рода состоялась осенью 2016 года. Израильский стартап
(Wave), британский банк (Barclays) и ирландский производитель (Ornua) провели аккредитив на 100 тыс. долларов. Без блокчейна процесс мог занять недели из-за проверки всех документов, но благодаря криптографии и автоматизированной верификации на все ушло около четырех часов.
Очевидно, что для признания программного кода самостоятельной формой договора необходимо, чтобы имелась возможность дешифровки программного кода в простой текст для определения прав и обязанностей сторон «умного» контракта и других его условий. Ведь несмотря на известную автономность такого контракта, необходимость изучения его положений, определяющих параметры и порядок совершения сделки или сделок, может возникнуть, например, в случае неисполнения операции вследствие технического сбоя. Возможность определять содержание программного кода с точки зрения распределения прав и обязанностей сторон смарт-контракта является одним из основных условий для признания программного кода самостоятельной формой договора. Пока представляется маловероятным, что в сложных многомиллионных транзакциях стороны не будут дублировать «умный» контракт на бумаге.
Блокчейн удобно использовать для обмена активами, эта технология упрощает сделки с широким спектром различного имущества. Речь идет об обмене виртуальными знаками (токенами), представляющими собой базовые активы, по поводу которых совершается сделка. Это могут быть как вещи, так и имущественные права или интеллектуальная собственность. В 2016 году крупнейшие банки успешно осуществили тестовый обмен токенами, обозначающими символические активы, на территории Северной Америки, Азии и Европы. Основное препятствие для распространения транзакций в отношении токенов - неопределенность их правового режима как в России, так и в иных юрисдикциях. Гражданские правоотношения могут складываться лишь по поводу объектов гражданских прав. Вопрос о том, можно ли считать токены такими объектами, пока не решен.
Российское законодательство предусматривает неисчерпывающий перечень объектов гражданских прав, включая иное имущество, к которому относятся, например, безналичные
денежные средства, бездокументарные ценные бумаги и имущественные права [2]. Но поскольку виртуальные токены легально не закреплены в перечне объектов, существует риск, что суды будут считать такие сделки недействительными как противоречащие закону или публичному порядку.
На данный момент смарт-контракты являются скорее средством автоматического подтверждения выполнения договоренностей сторон. Так, в качестве смарт-контракта можно реализовать исполнение отдельной операции в рамках заключенного классического договора: перечисление страхователю страхового возмещения на основании подтвержденного страхового случая, перечисление денежных средств при расчетах по аккредитиву и так далее.
Блокчейн оптимизирует процесс регистрации имущества, в том числе недвижимого. Распределенное хранение данных будет применяться для информации, заверенной электронной цифровой подписью, перепроверить достоверность данных реестра сможет любое заинтересованное лицо. В России права на имущество, которые подлежат регистрации, возникают, изменяются и прекращаются с момента внесения записи в государственный реестр [2], а регистрирующий орган обязан проверить законность юридических фактов, лежащих в основании регистрации, подлинность и добровольность соответствующих волеизъявлений, наличие правомочий у лиц, обращающихся за госрегистрацией. Некоторые из действий может выполнить нотариус, если стороны предусмотрели нотариальную форму сделки. В данном случае регистрирующий орган уже не проверяет соответствие сделки закону, что позволяет сократить срок регистрации [2].
Сам реестр технически может функционировать на любой платформе, в том числе блокчейн. Для ее внедрения потребуется существенное изменение законодательства: необходимо предусмотреть механизм проверки, который может учитывать ключевые особенности внесения записей в блокчейне. Кроме изменения законодательства о нотариате потребуется решить вопрос подтверждения подлинности документов, заверенных на платформе блокчейн, в иностранном государстве. Действующая Гаагская конвенция 1961 года не со-
держит каких-либо положений в отношении использования цифровых технологий.
Отдельные нотариальные действия, не связанные с государственной регистрацией, потребуют менее радикальных изменений в законодательстве. Уже сейчас существуют решения на базе блокчейн, такие как BlockNo-tary, BitNotarize или Stampery, которые позволяют пользователям верифицировать личность, а также загружать, заверять и хранить различные документы.
Преимущества блокчейна для нотариата уже оценили некоторые государства. Известная платформа Bitnation сотрудничает с властями Эстонии в рамках правительственной программы e-Residency. В перспективе - предварительная юридическая проверка актива, права на который подлежат регистрации, будет ограничиваться проверкой сведений в реестре, построенном на технологии блокчейн.
Сейчас блокчейн воспринимается как универсальное средство автоматизации жизни, однако у этой технологии есть ряд ограничений, и подходит она далеко не всем проектам. Блокчейн эффективен, когда существует цель убрать лишние звенья посредников, максимально исключить подделку информации.
Литература
1. Поручение Председателя Правительства РФ от 06.03.2017 по вопросу о возможности применения технологии блокчейн в системе государственного управления и экономике РФ. URL: http://government.ru/orders/selec-tion/401/26653/.
2. Гражданский кодекс Российской Федерации (часть первая) от 30.11.1994 № 51-ФЗ // Собрание законодательства Российской Федерации. 1994. № 32. Ст. 3301.
3. Гражданский кодекс Российской Федерации (часть вторая) от 26.01.1996 № 14-ФЗ // Собрание законодательства Российской Федерации. 1996. № 5. Ст. 410.
В подобных проектах публичный блокчейн может лишить монополии на доверие такие централизованные системы, как государство и банки. При этом хранение и проведение операций в публичных блокчейнах являются платными (в криптовалюте) и их стоимость может рушить любую экономику решений, использующих технологию.
В частных блокчейнах могут возникать вопросы с доверием к аутентичности по причине потенциального сговора участников. Смарт-контракты как часть правовой системы сами по себе интересны - у них большой потенциал в автоматизации правоотношений, но пока функционал ограничен, работа проводится в замкнутой системе (часто в связке с обычными бумажными договорами). Прорыв произойдет, когда смарт-контракты начнут рутинно интегрироваться с внешним миром: получать сигналы и команды от устройств и пользователей, производить записи во внешние реестры, управлять «умными» вещами и так далее. Наконец, существуют проекты, где взаимодействие разных сторон возможно автоматизировать без потери эффективности вне блокчейна.
Bibliography
1. The order of the Prime Minister of the Russian Federation from 06.03.2017 on the question of the possibility of applying blockchain technology in the public administration and the economy of the Russian Federation. URL: http://govern-ment.ru/orders/selection/401/26653/.
2. Civil code of the Russian Federation (part one) of 30.11.1994 № 51-FL // Collection of legislation of the Russian Federation. 1994. № 32. Art. 3301.
3. Civil code of the Russian Federation (part two) of26.01.1996 № 14-FL // Collection of legislation of the Russian Federation.1996. № 5. Art. 410.
УДК 340 : 1 ББК 67.0
Напалкова Ирина Георгиевна Napalkova Irina Georgievna
заведующая кафедрой теории и истории государства и права Ростовского государственного экономического университета (РИНХ) доктор юридических наук, профессор.
Head of the Department of Theory and History of State and Law of Rostov State Economic University (RINE), Doctor of Law, Professor. E-mail: [email protected]
МЕТОДОЛОГИЯ СИСТЕМНОГО ПОЗНАНИЯ ПРАВА Methodology of system knowledge of law
В статье исследуются проблемы методологии системного познания права, которая позволяет выявить его многогранный характер и обеспечивает широкую возможность рассмотрения правовых явлений и процессов в их целостности и взаимозависимости. Автором анализируется значение системного метода во взаимодействии с другими компонентами всеобщей методологии права в познании и преобразовании правовой реальности.
Ключевые слова: методология системного познания, концептуальные модели права, система права, норма права, систематизация, правовая система.
Исследование права в различные периоды его развития позволяет выявить изначальный системный характер функционирования, детерминируемый его собственной системной природой, взаимозависимостью составляющих его элементов и системным воздействием многочисленных внешних факторов объективной реальности. По своему содержанию право должно соответствовать уровню и развитию конкретного общества, характеру социально-экономического, политического строя, отражать достижения национальной и мировой культуры, быть универсальным регулятором общественных отношений. В реальной действительности явления и процессы правовой жизни общества находятся между собой во взаимосвязи, взаимообусловленности, приобретают упорядоченность, системность. Системность как важнейший принцип права предполагает строго определенную, внутренне согласованную, непротиворечивую, целостную структурную организацию, элементы которой действуют на основе устойчивых, функциональных, кау-
The article deals with the problems of methodology of systematic knowledge of law, which allows to reveal its multifaceted nature and provides a wide opportunity to consider legal phenomena and processes in their integrity, interdependence. The value of the system method in interaction with other components of the General methodology of law in the knowledge and transformation of legal reality is analyzed.
Keywords: methodology of system knowledge, conceptual models of law, system of law, rule of law, sys-tematization, legal system.
зальных, логически зависимых связей. В процессе научного познания этих связей право предстает как сложное системно-структурное образование во всем многообразии его различных компонентов и их взаимосвязанности с объективной действительностью.
Понятие «система» в философском аспекте рассматривается как категория, обозначающая объект, организованный в качестве целостности, в которой энергия связей между элементами системы превышает энергию их связей с элементами других систем, и задающая онтологическое ядро системного подхода [8, с. 619]. Научный подход к пониманию системы как явления реальной действительности означает единство и целостность взаимосвязанных между собой элементов, которые, являясь системой более низкого порядка, одновременно выступают как элементы системы более высокого порядка.
Системность права является результатом естественно-исторического развития, ее нельзя рассматривать и исследовать в отрыве от самого права. Она свойственна даже самым
древним правовым системам, в которых закреплялись правовые статусы субъектов права, нормы договоров, виды правонарушений и наказаний. Возникновение материальных норм права предполагало закрепление соответствующих процессуальных норм, складывалось деление права на отрасли [6, с. 66]. Система права формировалась под воздействием конкретных условий общественной жизни и явилась отражением объективной действительности, имеющей аналогичное системное строение.
Возрастание научного интереса к использованию методологии системного познания связано с расширением объема системы права и системы законодательства в современных правовых системах национальных государств и наличием нераскрытых потенциальных возможностей данной методологии в исследовании правовых явлений и процессов. Развитие правовой науки, расширение проблемного поля исследования правовой реальности, значительные возможности системной методологии актуализировали разработку данной проблемы в российской правовой науке. Системный подход к анализу правовой действительности дает возможность выявить многогранный характер права, выявить связи между понятиями «норма права», «система права», «система законодательства», «правовая система» в национальном и глобальном аспектах.
Системный подход обеспечивает возможность более глубокого и всестороннего исследования сущности и содержания права, выявления механизмов его целостности и способностей к дальнейшему развитию и совершенствованию. Он обеспечивает возможность разрешения проблем в различных взаимосвязанных сферах общественной жизни, ориентирует законодателей на изучение многочисленных связей и детерминаций права с другими общественными факторами и условиями, позволяет находить наиболее оптимальные решения проблем в самых различных сферах жизнедеятельности общества. Системная методология позволяет учесть также интеграционные процессы взаимодействия права с другими явлениями и процессами с позиций понимания динамики их развития [5, с. 47-56].
Значимость и актуальность системного подхода требует особого к нему внимания со стороны ученых, практиков, так как предпо-
лагает не только дальнейшую теоретическую разработку способов и приемов исследования, но и применение данной методологии в сфере правотворчества, правореализации в правоохранительной деятельности. Системный подход к праву имеет особую актуальность для практической юриспруденции, поскольку представляет собой способ восприятия права не столько в форме определенной совокупности нормативных правовых актов, сколько в форме рационально сконструированного инструмента социальной практики [2, с. 795].
Выявление и исследование внутренней ие-рархичной структуры права, соподчиненности ее элементов обеспечивает создание определенных динамичных моделей права, имеющих целостный характер и трансформирующихся в результате переструктурирования их элементов в процессе изменяющейся правовой действительности. Множественность концептуальных моделей права обусловлена системным характером правовой действительности и системным подходом к ее исследованию.
Наиболее значимой моделью права является ценностная, аксиологическая система, объединяющая явления материального и духовного порядка, являющаяся основанием и целью цивилизации, предполагающая ее развитие и совершенствование на основе идеалов свободы, справедливости, законности и демократии, признания прав и свобод личности высшей ценностью. Эти универсальные ценности, определяющие смысл существования личности и общества, оберегаются действующей системой права, становятся правовыми ценностями, принципами права.
Нормативная система, выражающая право в форме нормативно-правовых предписаний, защищающих ценностные ориентиры общества, разграничивающихся на институты и отрасли права, и семантическая система фило-софско-правовых, нравственных, юридических знаний и смыслов представляют собой развивающиеся правовые модели, между которыми формируются логически непротиворечивые связи и взаимозависимость.
Методология системного подхода в исследовании правовых явлений может обеспечить значительную эффективность познания и преобразования правовой реальности, особенно во взаимодействии с другими составными частями всеобщей методологии права с учетом
новых направлений научных исследований, не исключая такого междисциплинарного направления научных исследований, именуемого синергетикой, которое занимается изучением сложных, самоорганизующихся, открытых нелинейных систем [10].
/П ^ ^
С позиций синергетической методологии как междисциплинарной сферы научного знания, имеющей не только специальное, но и философское значение, правовая реальность трактуется как открытая самоуправляющаяся система, в которой субъекты самоуправления имеют возможность использовать оптимальные способы управления общественными процессами. Синергетическая методология позволяет законодателям учитывать системные связи саморазвивающейся правовой реальности.
Следует рассмотреть наиболее характерные универсальные признаки системного проявления права.
Правовая система и другие системные образования права имеют объективный характер своего существования и функционирования. Объективность правовой реальности определяется важнейшим свойством материального мира существовать независимо от сознания познающего субъекта. Общество как развивающаяся система постоянно совершенствуется, расширяются и углубляются многочисленные связи его элементов. Право исторически и генетически обусловливается системностью самого общества, в рамках которого оно возникает и развивается, системным характером тех общественных отношений, которые опосредуются правом и таким образом составляют предмет правового регулирования [13, с. 246-251].
Системность права формируется и в осуществлении правотворческой деятельности, в процессе которой нормы права, следовательно, и вся система права максимально отражают системность объективно сформировавшихся общественных отношений. Объективный характер системности права дополняется его систематизацией, которая формируется органами власти и выступает в связи с этим как субъективное явление [3, с. 276].
Важнейшим признаком системного метода исследования является его универсальность, поскольку он способствует упорядочению внутренних связей реальной действительности (между элементами системы и его составны-
ми частями) и внешние связи (между системами). Системные связи в праве характеризуются не только присущей ему в целом системностью, но и наличием в нем многочисленных, взаимосвязей между внутренними компонентами, а также связями права как самостоятельной системы с другими процессами и явлениями.
Системность права наиболее явно проявляется в таком понятии, как «система права», представляющем собой целостное иерархич-ное образование, состоящее из непротиворечивых элементов [4, с. 299-300], интегрирующее в себе всю совокупность норм, санкционированных государством, и выступающее в виде позитивного права. Система права представляет собой объективно существующую внутреннюю структуру, определяемую характером регулируемых общественных отношений, строго определенное целостное образование, компоненты которого тесно связаны устойчивыми функциональными и иными связями [7, с. 253].
Системность права выражается в понятии «система законодательства» как иерархической совокупности нормативных правовых актов, представляющих собой внешнюю форму выражения норм права.
Понятие «правовая система» общества также является системным образованием, включающим в себя совокупность многочисленных правовых явлений (системы права, системы законодательства, правосознания, юридической практики, правовых учреждений, правовых идей и других), на основе которых осуществляется правовое воздействие на общество.
Норма права как микросистема, исходный, главный элемент системы права, является центральным организующим звеном данной системы. Имеющая элементы внутренней логической структуры - гипотезу, диспозицию и санкцию - норма представляет собой системное явление, которое называют микроструктурой, сравнивая ее с макроструктурой, то есть со всей системой права. Эта системность позволяет глубоко и разносторонне изучать структуру нормы права, рассматривая ее не только изнутри - со стороны гипотезы, диспозиции и санкции, но и извне - со стороны окружающих ее явлений. Норма права выполняет свою регулирующую роль только при
наличии всех названных взаимосвязанных, системообразующих структурных элементов. В структуре нормы права отражаются специфические свойства права. В гипотезе закрепляются типичные обстоятельства, при которых возможна реализация нормы. В диспозиции закладывается выбор вариантов поведения и закрепляется модель поведения, выражающая волю государства. Санкция предусматривает принуждение к соблюдению нормы, пресечение ее нарушения. Нормы права неразрывно связаны друг с другом. В одних случаях они являются правилами, содержащими условия применения других норм, в других - выступают как санкции, применяемые в случае правонарушения. Санкция одной нормы становится диспозицией при нарушении охраняемой нормы и применении мер принуждения к правонарушителю. Гипотезы в определенных случаях могут выступать в роли диспозиции и указывать, каким именно обстоятельствам следует придавать юридическое значение [7, с. 69].
Системность права связана со специализацией норм права в пределах отраслей. Отрасль права представляет собой совокупность обособившихся в системе права однородных правовых норм, регулирующих определенную сферу общественных отношений. Отрасль создается не искусственным путем, а формируется под влиянием объективной необходимости и социальных практических потребностей определенной сферы жизни, нуждающейся в нормативно-правовом регулировании.
Системный подход проявляется во взаимосвязи и органическом единстве существующих отраслей материального и процессуального права. В наиболее крупных отраслях права существуют подотрасли, объединяющие несколько институтов одной и той же отрасли права (в гражданском праве - авторское, наследственное право, в финансовом праве -бюджетное, налоговое право). Принцип системности находит свое выражение во взаимосвязи компонентов отдельных отраслей права (общая и особенная части уголовного и гражданского права, подотрасли, институты, отдельные нормы права различных отраслей). Принцип системности выражается и в расположении разделов, глав, параграфов кодифицированных актов.
Институт права как системное образование представляет собой устойчивую группу норм
права, регулирующих определенную разновидность общественных отношений. Институты права регулируют отдельные стороны общественной жизни, обладают определенной самостоятельностью и выполняют присущие только им регулятивные задачи. Системные связи простого института складываются на основе норм права одной отрасли (например, институт залога в гражданском праве). Комплексный, сложный институт основан на системных связях различных отраслей права, регулирующих родственные отношения (например, институт собственности, являющийся предметом регулирования конституционного, гражданского, семейного и других отраслей права). Системные институты существуют во всех отраслях права и имеют системные связи внутреннего и внешнего характера. Наряду с системными институтами, формирующимися в рамках права, существуют системные институты, тесно связанные с правом и оказывающие на него непосредственное воздействие. К ним относят правотворческие, правоприменительные, правоохранительные институты [13, с. 253], имеющие, как и право, качества системности и взаимосвязанности между собой и с институтами права.
Элементы перечисленных правовых систем находятся во взаимодействии со всеми иными элементами и всей системой в целом. Взаимодействие проявляется как динамичная система развивающихся связей и отношений между взаимосвязанными системами [1, с. 123]. В рамках национальной правовой системы осуществляются связи между отраслями, институтами, правовыми нормами. В сфере региональных отношений формируются связи между правовыми системами. Во всемирном масштабе определяется взаимосвязь между правовыми семьями, международно-правовыми институтами и национальными системами.
Единство и целостность правовых систем различного порядка, их системообразующие качества обеспечивают устойчивость и стабильность социума и зависят от уровня развития конкретных систем, характера связей между их элементами. Примером такого единства и целостности является систематизация законодательства по упорядочиванию, совершенствованию действующего законодательства, осуществляемая в соответствии с критерия-
ми, позволяющими обеспечить внутреннюю, непротиворечивую структуру законодательства, поддерживать его в определенном порядке, согласованности, гармоничности. Внутренняя систематизация предполагает устранение юридических коллизий между нормативными предписаниями, преодоление пробелов в праве и способствует обеспечению внутреннего единства норм права. Внешняя систематизация означает классификацию, упорядочение нормативно-правового материала, расположение по определенным разделам, облегчающее поиск необходимого акта.
Одной из форм систематизации является учет нормативных правовых актов, заключающийся в осуществлении их сбора и хранения. Учету подлежат федеральные законы, нормативные акты Президента РФ, Правительства РФ, акты федеральных органов исполнительной власти, постановления Конституционного Суда РФ, акты Верховного Суда РФ, Банка России. В систему информационного учета включаются акты международных договоров, нормативные правовые акты субъектов Российской Федерации, акты органов местного самоуправления и так далее.
В современных условиях широко применяется компьютерный учет, созданы информационно-поисковые системы по законодательству в аппарате Государственной Думы РФ, Совета Федерации, Президента РФ, Правительства РФ, в Министерстве юстиции РФ, позволяющие оперативно получить необходимую информацию.
Инкорпорация как внешняя форма систематизации представляет собой объединение существующих нормативных правовых актов полностью или частично в определенные сборники по алфавитному, хронологическому либо предметному принципу для широкого пользования. Инкорпорация является постоянной деятельностью государственных органов для поддержания законодательства в контрольном состоянии и преследует своей целью обеспечение достоверной информацией соответствующие субъекты права. Инкорпорация не имеет правотворческой природы, нормативный материал объединяется в сборник без изменения его содержания, однако акты публикуются с учетом изменений, дополнений и новой редакции. Сборники формируются как самими правотворческими органами, так и
иными органами, учреждениями, издательствами. Однако инкорпорация не обеспечивает высокого уровня глубоких связей между нормативными правовыми актами и не создает устойчивой целостности системы.
Кодификация законодательства является самой совершенной формой систематизации нормативных правовых актов. Она основана на их переработке путем исключения противоречий, восполнения пробелов и дополнений по существу [11, с. 378]. Коренная переработка действующего законодательства правотворческими органами способствует обеспечению его внутренней согласованности, системности, единства.
Кодексы по характеру регулируемых общественных отношений могут быть отраслевыми, регулирующими определенную сферу однородных общественных отношений, или межотраслевыми (комплексными), объединяющими нормы по сферам государственной деятельности, отраслям хозяйствования и другим сферам жизни общества. Наибольшее значение для единства, системности и целостности законодательства имеют отраслевые кодексы, регулирующие общественные отношения в соответствии с предметом и методом правового регулирования.
Кодексы являются крупными сводными актами, регулирующими сферу однородных общественных отношений. Они удобны в применении, включают в себя нормы, имеющие более конкретный характер, чем нормы Конституции РФ, придают законодательству непротиворечивость, упорядоченность, системность, рациональность и единство, характеризуются наличием глубоких внутренних связей между элементами системы. Создание нового кодекса всегда является важным этапом в развитии системы законодательства.
Систематизация законодательства обеспечивает формирование, совершенствование системных связей права, имеет значение не только в правореализационном процессе, но и для законодателей, так как дает возможность в более короткие сроки выявлять противоречия и пробелы, изменять и дополнять действующие акты, принимать новые акты и в целом совершенствовать целостную систему законодательства.
В процессе взаимодействия структурных элементов всех системных образований права
формируются их интегративные свойства, позволяющие оказывать влияние на общественные отношения. Эти системы действуют в конкретных внешних условиях, которые определяют развитие данных систем, детерминируют направленность их действия [3, с. 257].
Системный характер права проявляется и в его делении на публичное и частное, определяющее связь и различие частей, расположенных по горизонтали. Их неразрывное системное единство обеспечивает интересы личности, ее права, свободы, их защиту со стороны государства.
Системность права находит свое выражение не только в национальных правовых системах, но и на международном уровне. Система международного права занимает особое наднациональное положение в системе любого национального права и представляет собой самостоятельный нормативно-правовой систематизированный комплекс, осуществляемый в международных отношениях и в сфере национальной правоприменительной практики. Международное право не включается в систему внутригосударственного права ни одной страны. Оно регулирует международные, а не внутригосударственные отношения и создается путем формирования международных обычаев, обыкновений и заключения международных договоров. В Положении «О комиссии международного права Организации Объединенных Наций» от 11 декабря 1946 года отмечено, что система международного права состоит из двух взаимодействующих частей: международного публичного права и международного частного права [9]. Для определения понятия международного права как области международных отношений применяются являющиеся синонимами термины: «международное право» и «международное публичное право».
Нормы внутригосударственного права оказывают существенное влияние на формирование системы норм международного права, но не распространяют свое действие на регулирование межгосударственных отношений. Система национального права формируется на основе правовых ценностей, идей, отражающих политическое, правовое, нравственное сознание конкретного народа, выражается в нормативных правовых актах, не противоречащих общепризнанным принципам и нормам
международного права, и законодательно закрепляет основы государственного строя, внутреннюю и внешнюю политику государства. Во внешней политике государство выражает волю своего народа и влияет на международные отношения, международное право. Закрепляя в конституции и иных законах нормы, стандарты, принципы международного права, российское государство законодательно устанавливает гарантии их реализации и в международных отношениях, и на внутригосударственном уровне. Системный характер права проявляется и в том, что нормы внутригосударственного права являются своеобразным источником для формирования системы норм международного права. Внутригосударственное право отражает процессы, происходящие в обществе, и закрепляет их в нормах национального права. Это означает, что создание и развитие международного права предопределяются сочетанием государственно-волевого фактора и уровнем социально-экономического развития мирового сообщества. Конституция Российской Федерации закрепила положение о том, что в российскую правовую систему наряду с международными договорами включаются и общепризнанные нормы и принципы международного права. Это положение обеспечило возможность российскому государству войти в систему европейской интеграции. В ч. 4 ст. 15 Конституции РФ признается, что общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры Российской Федерации являются составной частью ее правовой системы. Если международным договором Российской Федерации установлены иные правила, чем предусмотренные законом, то применяются правила международного договора.
Особое значение приобретают последствия включения норм международного права в российское, а именно положения о признании или непризнании в нем безусловного приоритета международных норм и принципов права. В Федеральном законе «О международных договорах Российской Федерации» [12] был уточнен смысл нормы Конституции РФ (ч. 4 ст. 15) в сторону ее ограничения. Данным законом установлено, что не всякий международный договор имеет приоритет перед российским законом, а только тот, положения которого не противоречат нормам Конституции РФ и согласие
в отношении которого закреплено в форме принятия федерального закона. Международное право входит в российскую правовую систему не в полном объеме, а лишь в тех пределах, в каких оно выступает источником права российского государства, и в той мере, в какой оно не вступает в противоречие с национальными интересами и принципами государственного суверенитета. В российскую правовую систему включаются лишь общепризнанные принципы и нормы международного права, обеспечивающие стабильность, устойчивость международного правопорядка.
Литература
1. Аверьянов А. Н. Системное познание права. Методологические проблемы. М., 1985.
2. Бачинин В. А. Энциклопедия философии и социологии права. СПб., 2006.
3. Керимов Д. А. Методология права. Предмет, функции, проблемы философии права. М., 2000.
4. Клепцова Т. Н. Система права. Теория государства и права / под ред. О. В. Мартыши-на. М., 2007.
5. Кудрявцев В. Н., Керимов Д. А. Право и государство: опыт философско-правового анализа. М., 1993.
6. Лейст О. Э. Сущность права. М., 2002.
7. Морозова Л. А. Теория государства и права. М., 2007.
8. Новейший философский словарь / под ред. А. А. Грицанова. Мн., 1998.
9. Положение о Комиссии международного права Организации Объединенных Наций. URL:http://docs.pravo.ru/document/view/ 19571032/.
10. Пригожин Н., Стенгерс И. Порядок из хаоса. М., 1986.
11. Радько Т. Н. Теория государства и права. М., 2016.
12. Федеральный закон от 15.07.1995 № 101-ФЗ «О международных договорах Российской Федерации» // Собрание Законодательства Российской Федерации. № 29. Ст. 2757.
13. Философия права: в 2-х т. / под ред. М. Н. Марченко. М., 2011. Т. 2.
Таким образом, исследование права с позиций современных достижений методологии системного познания позволяет выявить сложный, многогранный характер современной правовой реальности, обеспечивает широкую возможность рассмотрения права в его целостности, взаимозависимости структурных элементов, позволяет находить способы и приемы решения важнейших общественных проблем, определять направления дальнейшего развития и совершенствования правовой жизни общества.
Bibliography
1. Averianov A. N. Systematic knowledge of the law. Methodological problem. Moscow, 1985.
2. Bachinin V. A. Encyclopedia of philosophy and sociology of law. St. Petersburg, 2006.
3. Kerimov D. A. The methodology of law. Subject, functions, problems of philosophy of law. Moscow, 2000.
4. Kleptsova T. N. The system of law. Theory of state and law / under the ed. of O. V. Martyshin. Moscow, 2007.
5. Kudryavtsev V. N., Kerimov D. A. Law and the state: experience of philosophical and legal analysis. Moscow, 1993.
6. Leist O. E. The essence of law. Moscow, 2002.
7. Morozova L. A. Theory of state and law. Moscow, 2007.
8. The newest philosophical dictionary / under the ed. of A. A. Gritsanov. Minsk, 1998.
9. Regulation on the United Nations international law Commission. URL: http://docs.pravo.EN/doc-ument/view/19571032/.
10. Prigozhin N. Stengers I. Order out of chaos. Moscow, 1986.
11. Radko T. N. Theory of state and law. Moscow, 2016.
12. Federal law of 15.07.1995 № 101 -FL «On international treaties of the Russian Federation» // Collection of Legislation of The Russian Federation. № 29. Art. 2757.
13. Philosophy of law: in 2 volumes / ed. M. N. Marchenko. Moscow, 2011. Vol. 2.
УДК 340 : 1 ББК 67.0
Чернавин Юрий Александрович Chernavin Yuri Aleksandrovich
профессор кафедры истории и философии Российского экономического университета имени Г. В. Плеханова почетный работник высшего профессионального образования Российской Федерации, доктор философских наук, профессор.
Professor of the Department of History and Philosophy of the Russian Economic University named after G. V. Plekhanov, Honorary Worker of Higher Professional Education of the Russian Federation, Doctor of Philosophy, Professor. E-mail: [email protected]
ФИЛОСОФИЯ ПРАВА И ТЕОРИЯ ПРАВА: ПРОБЛЕМА ВЗАИМООТНОШЕНИЯ
Philosophy of law and theory of law: problem relationships
Задача выявления взаимоотношений между философией права и теорией права в статье решается посредством определения и различения их предмета и метода. При этом автором обосновывается положение о взаимодействии философско-правовых и теоретико-правовых положений в рамках метате-оретического юридического уровня знаний, вырабатываются его первоначальные характеристики.
Ключевые слова: предмет философии права, методы философии права, предмет теории права, методы теории права, метатеоретический уровень юридического знания, парадигмы метате-оретического уровня юридического знания.
В праве сложилась особенная познавательная ситуация, при которой неразрывно и наряду друг с другом развиваются две области научного знания - философия права и теория права (теория государства и права). Причем их совместное развитие, охватившее всю многовековую историю философии и юриспруденции, имело не параллельный, а взаимопроникающий характер. Знания «скрывались» друг в друге, вследствие чего философско-правовые и теоретико-правовые концепции на определенных этапах научной эволюции представали как неявно выраженные. На наш взгляд, случившееся смешение одного и другого учений в той или иной мере продолжает существовать до сих пор, в известной степени препятствуя их развитию.
Демонстрация соотношения указанных концепций в статье реализуется посредством следующей логики: «соединение» - «разъединение» - «воссоединение на отношениях дополнительности». Определение научной со-
The problem of identifying the relationship between the philosophy of law and the theory of law in the article is solved by defining and distinguishing their subject and method. The article substantiates the position on the interaction of philosophical, legal and theoretical legal provisions within the framework of the met-atheoretic legal level of knowledge, develops its initial characteristics.
Keywords: subject ofphilosophy of law, methods ofphilosophy of law, subject of theory of law, methods of theory of law, metatheoretic level of legal knowledge, paradigms of metatheoretic level of legal knowledge.
стоятельности и самостоятельности философии права и теории права опирается на положение: различия между ними - в предмете и методе. Если первый и второй совпадают, то речь идет об одном учении, как бы его не называли.
Вначале выскажемся о понимании «соединения» и «разъединения». Как известно, философия в качестве мировоззренческого, ценностного, методологического способа мышления лежит в основании любого научного построения. Содержание данного основания -идеи, способы понимания, смыслообразы, аксиомы, принципы, ценности. Философию права составляют соответствующие фундаментальные образования, на которых базируется теория права, объясняющая исторически меняющееся законодательство. С этой точки зрения, ни «соединять», ни «разъединять» учения не приходится - каждое обладает собственным местом и ролью. В тексте «соединение» трактуется как исторически сложившийся симби-
оз, позволявший существовать и одной, и второй концепции, размывая, однако, их явные границы и «смешивая» содержание. «Разъединение» - это тенденция к установлению таких границ, идентификации содержания. Обозначив себя одновременно с «соединением», «разъединение» с течением времени предстает все рельефнее.
у» и и ____
В современной юридической литературе доминирует подход, в соответствии с которым теория права как самостоятельная научная отрасль сложилась к концу XVI века (соответствующий термин появился еще позже). До этого времени ее зачатки существовали в лоне философско-правового знания, демонстрируя указанное «соединение» первого и второго.
Становление учения о праве связывают с его первоначальным осмыслением в рамках античной философии. При этом в зависимости от понимания сущности права выделяются две основные тенденции. Во-первых, речь идет об идее права как априорно данной и выражающей идеально организованное общество, во-вторых, об исследовании действующего или исторически существующего права. В первом случае право выступает как «правда» или «справедливость», а существующий закон рассматривается с точки зрения его соответствия вечному и неизменному идеалу. Во втором случае право лишается своего сверхреального бытия и понимается как исторически возникшее и, следовательно, имеющее относительное содержание. Различные варианты философии права, сложившиеся в истории и современности, являются либо отражением этих крайних позиций, либо располагаются между ними.
В философской традиции право рассматривалось прежде всего как естественное право - подготовленный отдельными софистами, Сократом, Платоном, киниками и выдвинутый стоиками такой взгляд на право, согласно которому оно существует уже в природе, то есть заложено в самой сущности человека, его разуме или имеет божественную природу.
Вплоть до Нового времени наблюдается своеобразное «соединение» философско-пра-вовых и теоретико-правовых подходов, суть которого состоит в понимании права как всеобъемлющего, разумного и справедливого устройства общественной жизни, в котором законодательство составляет лишь его часть.
При этом утверждается положение о верховенстве естественного права, принципы которого выступают критерием оценки принятых законов.
«Соединение» философии права и теории права весьма характерно для его понимания и развития в России. Как отмечает в своей статье О. В. Мартышин, русские юристы широко пользовались термином «философия права» Так, Б. Н. Чичерин написал свою «Философию права» (1900), а Н. Н. Алексеев «Основы философии права» (1924). П. И. Новгородцев предпослал титулу своей известной работы «Кризис современного правосознания» (1909) слова «Введение в философию права», а в 1912 году опубликовал «Лекции по истории философии права», в которых рассматривался тот же предмет, что в «Истории политических учений» Б. Н. Чичерина. В то же время распространены названия «общая теория права», «теория права и государства» (М. Н. Коркунов, Л. И. Петражицкий, Г. Ф. Шер-шеневич и другие) [5, с. 18].
Попытки осмысления государства и права как теории возникают наряду с их философским рассмотрением также в античности. Впрочем, в современных юридических исследованиях доминирует мнение, что римская юриспруденция, заявившая о себе как относительно самостоятельном знании, еще не стала наукой в собственном смысле слова, поскольку носила преимущественно практический, инструментальный характер. Действительно, афинские законы Драконта (621 год до н. э.) имели источником обычай, но законодательство Солона, послужившее основой афинского законодательства в классическую эпоху и регулировавшее имущественные, брачно-семейные, наследственные отношения, имело источником права уже закон. Появляются термины договора, ответственности, преступления, использовавшиеся при создании законодательства. Не будучи отработанными как понятия, эти термины тем не менее требовали определенной трактовки и понимания.
Явные признаки теории соответствующие правовые построения приобретают в одном из величайших достижений античности - римском частном праве. В нем, во-первых, достигнута необходимая для права юридическая абстракция (например, произведена точная
юридическая разработка понятия объекта права собственности). Во-вторых, обеспечена глубина подхода к проблеме правоприменения, особенно оцененного в Новейшее время. «Когда право противоречит справедливости, должно предпочесть последнее» - таким способом было намечено должное направление преодоления возможного противоречия между устаревшей, но не отмененной правовой нормой и отношением, полезным для общества и требующим защиты правом [4, с. 58].
Как видно, «разъединение» философии права и теории права имеет не менее глубокие исторические корни, нежели «соединение». Однако явным образом пути двух учений разошлись к концу XVI века - моменту появления теории права как сложившейся самостоятельной отрасли научного знания. В этот период ее называли «энциклопедия права», «энциклопедия законоведения». В России теорию права начали преподавать в Московском университете в XVIII веке, а современное наименование она приобрела в конце XIX века благодаря творчеству немецкого юриста А. Меркеля.
Таким образом, исторически сложившееся совместное развитие философии права и теории права имело пересекающийся вид, обобщение исследуемых проблем выходило на различный уровень: от мировоззренческого, философского до теоретико-правового. Не случайно честь выработки термина «философия права» принадлежит не философу, а юристу - профессору Геттингенского университета Г. Гуго (1764-1844).
Возможно, в процессе дифференциации и интеграции наук на их неклассической стадии развития в ХХ веке в России философия права и теория государства и права нашли бы свои научные ниши и место в образовательном процессе, разведя предметы в науке и вопросы в учебном плане. Ведь во многих западных университетах развитие философии права в учебном и научном отношении не прерывается вот уже много веков. Однако в советском государстве философия права рассматривалась как классово чуждый продукт, поэтому традиция ее развития была нарушена, она исчезла из вузовских программ и планов научных исследований и возродилась лишь в 1980-90-е годы. В научном и образовательном пространстве на протяжении советского периода место и фи-
лософии права, и свое собственное занимала теория государства и права как общетеоретическая юридическая дисциплина. По сути, занимает и сегодня.
Современная познавательная ситуация парадоксальна: с одной стороны, сохраняется положение, описанное еще Г. Шершеневичем, когда юристы занимаются систематизацией и толкованием норм права, изучая его в фактическом состоянии, а философы вырабатывают схемы права идеального, не зная, что есть пра-
_______^ /П ^
во в реальной жизни. С другой стороны, признается эпистемологическая значимость философии права, более того, наблюдается своеобразный ренессанс философско-правовых исследований, но механизмы сближения с теорией права не проработаны.
В рамках классического подхода к праву соответствующие философские концепции остаются на позициях общесистемных социальных детерминаций, характерных для марксистской философии и способствующих выработке и легитимации общезначимых норм. В этом случае выстраиваются познавательные конструкции, нацеленные на выявление все более глубоких сущностей права, представляющих методологические уровни его анализа. Подобным образом реализуется, по сути, количественный подход к феномену, вопрос заключается лишь в степени общности взглядов на право. Приверженцы данного видения роли философии зачастую концентрируются на проработке понятий и терминов, наполняя правовую норму соответствующим содержанием. А поскольку создание понятийного аппарата «под себя» - задача любой научной теории, постольку предмет философии права и теории права становится трудно различимым, концепции практически сливаются, возвращаясь к истории своего становления.
В случае неклассического подхода исследования онтологической нормативности остаются за теорией права, а философия акцентирует внимание на субъектной стороне общественной и правовой жизни. Философско-пра-вовые концепции выстраиваются при опоре на антропоцентристские принципы, феноменологические подходы, герменевтические трактовки, согласующиеся с ценностной стороной права. Однако в этом случае возникает опасность деконструкции абстракции социального целого. В онтологической картине права
происходит известное смещение: в ней возникают индивидуальные носители права, находящиеся вне рамок социальной системности [3, с. 69], предметом философии права становится, например, правосознание, оставляя правовую реальность как целостный феномен вне рамок своего внимания.
Преодоление «разрывов» подобного рода возможно на путях нетривиального сближения философии права и теории права, когда формула «философия есть методология» необходима, но недостаточна. Вместе с тем даже в этом случае характер и способы взаимоотношений указанных учений невозможно определить без выявления их предмета и метода. Подходы к решению столь традиционной, но остающейся актуальной задачи, многообразны.
В данной статье рассуждения, касающиеся предметов рассматриваемых учений, построены следующим образом. Памятуя о понимании философии как мировоззрения и науки о предельных основаниях бытия, всеобщем в отношении «мир - человек», первоначально определим философию права в качестве учения о предельных основаниях права как одного из способов человеческого бытия. Тогда право как способ человеческого бытия - объект учения.
В этом случае бытие права предстает, во-первых, как категория субъективная, связанная с сознанием и мышлением человека. Причем бытие подобного рода существует как предданность права, его предвосхищение, затем как понимание. Понимание права (право-понимание, «образ права») выступает как его предельное основание, порождающее затем идеи права - свободы, равенства, справедливости.
Во-вторых, бытие права объективно -отчуждаясь от сознания, оно приобретает собственную траекторию развития, составляет внеличностное поле правовой реальности. В рамках данного подхода законы мышления и законы бытия, понимаемого в узком онтологическом смысле, в принципе тождественны, но различаются в их представленности в существовании.
Возникающие при опоре на подобное толкование объекта вопросы могут быть сведены к одному обобщающему: что такое правовой человек? Или: что представляет собой право
как способ человеческого бытия? Или: в чем суть феномена «человек - право (правовая реальность)»? Ответы на эти вопросы и позволяют выяснить предмет философского учения о праве. Таким образом, предметом философии права выступают смыслы, принципы, закономерности отношений в рамках феномена «человек - правовая реальность».
Что касается объекта теории права, то она имеет таковым право отчужденное. Исходным пунктом для нее является не субъект, а общество, социальная, затем правовая реальность. Иными словами, утверждая право как способ существования человека в качестве первого шага, следует сделать и второй - согласиться с проявлениями его жизненного мира в объективированных правовых формах социальности. Вследствие этого теория права в качестве предмета рассматривает сущность и закономерности права, политических и правовых систем, философия права - смыслы, принципы, идеи существования человека в правовой реальности, в том числе в рамках политических и правовых систем. В данном подходе философия права предстает как часть социально-философской теории.
При рассмотрении проблем методологии одного и второго учения следует не только выявить существующие различия, но, что важнее, понять соотношение и взаимоотношения групп методов, проследить варианты их включения в единую методологию юридической науки.
Вопросы о связи предмета философии права и философского метода, например, в книге В. И. Пржиленского, решаются следующим образом. С его точки зрения, в философии права подвергаются исследованию все без исключения правовые феномены, а также все, что в той или иной степени связано с правом: человек, мораль, общество, разум, теория, практика и т. п. Так же с методом: философы и философствующие юристы, осуществляя исследование права, применяют все многообразие философских методов и методик. При этом наибольшее распространение получили: 1) умозрительный (спекулятивный) метод, распространенный в период античности, позволяющий «созерцать», то есть интуитивно постигать естественное право; 2) дедуктивно-аксиоматический метод; 3) опытно-индуктивный метод; 4) метод мысленного эксперимен-
та; 5) трансцендентально-критический метод, разделяющий сферы формального и практического; 6) диалектический метод; 7) феноменологический или герменевтический метод, поставивший проблему смысла и переведший многие теоретические проблемы в область языка. Сюда же отнесены деконструкция и другие постмодернистские методики [7, с. 156-157].
Если следовать традиционным путем и представленную совокупность методов рассматривать в качестве философского уровня методологии юридической науки, то на уровне общенаучном (частично специальном) оказываются методы (подходы), реализованные в работах теоретиков права: системно-деятель-ностный (в частности, В. М. Горшенев), структурно-функциональный (С. С. Алексеев), информационно-коммуникативный (А. В. Поляков), нормативный (М. И. Байтин), культурно-исторический (В. Н. Синюков), интегративный (В. В. Лазарев), цивилизационный (Е. А. Лу-кашева).
Представленная трактовка методологии юридической науки, с одной стороны, соответствует познавательной практике, представляет многообразие реализуемых в исследованиях подходов и методов. Казалось бы, разведение по данным уровням дает ответ на вопрос о различии в методе философии права и теории права. Однако, с другой стороны, эта трактовка носит в чем-то «учебниковый» характер, не раскрывает тех противоречий и разночтений, которые сегодня существуют в философии и теории права. Во-первых, подавляющая часть методологических подходов общенаучного уровня (из числа названных) исследовательской традицией последних десятилетий включена в лоно философской методологии.
Во-вторых, все большее признание находит позиция, выделяющая в структуре науки, помимо эмпирического и теоретического, ме-татеоретический уровень знания (и методов). Он состоит из двух основных подуровней: общенаучного знания и философских оснований науки. Именно метатеоретический уровень (во взаимосвязи с двумя другими) обеспечивает для любой научной дисциплины ее относительную самостоятельность, устойчивость и способность к развитию на своей собственной основе. Кроме того, образования этого уровня поддерживают связь той или иной
области научного знания с когнитивными ресурсами наличной культуры [8, с. 151, 163].
Таким образом, в-третьих, отечественные философия права и теория права оказались в ситуации методологической неопределенности. Об остроте сложившегося положения свидетельствуют, например, оценки, высказанные О. В. Мартышиным. Говоря о современных поисках в области методологии, отказе от государственной идеологии догматизированного и «приватизированного» КПСС марксизма-ленинизма и утверждении плюрализма, автор подчеркивает: «Плюрализм хорош, когда он опирается на солидные культурные традиции, сочетается с серьезной борьбой идей, полемикой... Если же этого нет, свобода мысли оборачивается разнузданностью, всеядностью и вседозволенностью, что ведет к падению культуры исследования. В российском опыте конца ХХ - первых двух десятилетий XXI в. негативные тенденции бурно развивались. В философии права в связи с ее абстрактным характером, отвлеченностью от рассмотрения практических вопросов это сказывается особенно ярко, в том числе применительно к методологии» [6, с. 18-19]. В последующем разгромной критике подвергаются попытки В. П. Малахова предложить авторские методологические подходы в разработке философии права, стремления С. И. Максимова и И. Л. Честнова адаптировать к философии права методы, взятые в философии и социально-гуманитарной науке, усилия Е. Г. Лукьяновой и Ю. Е. Пермякова по внедрению методологии, опирающейся на идеалистическую философию, положения сторонника коммуникативной теории права А. В. Полякова, а также выделяются «существеннейшие недостатки» «антропологического поворота» в праве [6, с. 21-32]. Высказанные критические положения в ряде случаев представляются вполне оправданными, однако автор, создавая немалый полемический накал, в то же время оставляет читателя в неведении относительно системы собственных методологических позиций.
Тем не менее следует признать, что субъективированное видение права, характерное для философии права, хорошо согласуется с ценностной стороной, но не имеет решающего значения в легитимизации общезначимых норм. В то же время теория права, в части сво-
ей не видя аксиологических перспектив у юридического позитивизма, обращается к современным отечественным философско-право-вым разработкам, но обнаруживает там либо классические идеи Канта и Гегеля, либо гипертрофированные, эпистемологически не оформленные субъектные философско-правовые представления, которые сложно (если не невозможно) использовать в качестве методологических инструментов юридического познания. В результате в современной юриспруденции возникают попытки нефилософскими средствами решать философско-правовые проблемы [3, с. 69].
Преодолению существующих исследовательских трудностей, безусловно, будет способствовать установление продуктивных в научном отношении взаимодействий философии права и теории права. Причем указания на методологическую роль философско-пра-вовых способов познания, реализация какого-либо из них в ходе исследования уже недостаточны. Философия права и теория права выступают частями массива социально-гуманитарного знания, взаимоотношения между которыми строятся на принципах не столько структурности, сколько зависимости (отношения основы и основанного), принципе дополнительности. Рассмотрение этих взаимоотношений неизбежно приводит к уже обозначенной проблеме становления метатеоретическо-го уровня юридического знания, в поле зрения которого попадает образование предельного характера - парадигмальное правовое мышление [3, с. 70, 72].
Современные подходы к содержанию ме-татеоретического уровня, включающие в него философские основания науки, подчеркивают, что основания подобного рода - это особый, промежуточный между философией и наукой род знания, который не является ни чисто философским, ни чисто научным. Это суть гетерогенные по структуре высказывания, включающие в свой состав понятия и термины как философские, так и конкретно-научные, представляющие собой «кентавро-вое знание» [1, с. 187, 194-195]. В нашем случае встречное движение философии права и теории права, неизбежное вследствие самой логики развития современной юридической науки, означает их «воссоединение на отношениях дополнительности» - описание мо-
делей права (правового человека) в рамках и категориями как философской рефлексии данного феномена, так и его юридического постижения.
Содержание и параметры метатеоретиче-ского уровня юридического знания, безусловно, являются темой отдельного исследования. Вместе с тем в юридической литературе сформулированы некоторые положения, способные стать точками отсчета на пути гармонизации узкоспециального нормативного измерения права и его мировоззренческого измерения. Так, по мнению известного отечественного правоведа Г. А. Гаджиева, философия права -это, по сути дела, юридическое мировоззрение. Как всякое мировоззрение, оно дает представление о том, что есть юридический мир, какими способами и методами он познается. Юридический мир предстает как метафизический. Метафизическая юридическая картина мира сложилась в период классической римской юриспруденции в I—III веках н. э. Начиная с этого времени, юристы пользуются сугубо метафизическими представлениями о юридическом мире. Причем не следует к метафизическим, догматическим взглядам относиться как к чему-то, что надо обязательно преодолеть. В этих представлениях есть нечто «совершенно несокрушимое, что составляет самость юридической науки». Возникающие необходимые категории юридического мышления («объект прав» («вещь»), «субъект прав», «правоотношения», «вина», «воля», «источник права», «ответственность» и так далее) по природе своей априорны. Вследствие этого они мифологизируют действительность, они также носят оценочный характер, поскольку направлены на упорядочение отношений между людьми посредством отделения юридически существенного от юридически безразличного. Система юридических научных понятий составляет юридический концепт действительности. Он появился тогда, когда римские юристы создали понятие субъекта права — persona, выступающее юридическим символом. Это не реальный, биологический человек, а правовое существо [2, с. 13, 15—16]. Рассуждения и теоретические построения подобного рода создают некоторую базу, позволяющую сформулировать первоначальные положения по проблеме метатеоретического уровня юридической науки.
1. Его появление является результатом взаимодействия и взаимопроникновения философии права и теории права. Содержательные феномены данного уровня предстают как «кентавровое знание», отличающееся двойственным - одновременно философско-пра-вовым и теоретико-правовым - характером. С точки зрения философии права, содержательное поле уровня составляет юридическое мировоззрение, в лоне которого вырабатывается юридическая картина мира. Ее каркас -юридический концепт действительности как система понятий и фикций, имеющих метафизическую природу. С точки зрения теории права, возникающая картина мира имеет специальный характер - она юридическая по своей научной природе. Ее суть сводится к устройству мира как совокупности юридических отношений. В отношениях подобного рода участвуют не сами люди, а их юридические маски. Юридическая картина как теоретическая система описывается правовыми понятиями и конструкциями. В итоге налицо попытка преодоления методологического дуализма - метафизического и научного объяснения права.
2. Суждения метатеоретического уровня, создающие соответствующие юридические концепты, имеют парадигмальный характер. В одном случае (в рамках классического подхода) правовые конструкции выстраиваются с оглядкой на концепцию государства. Неполнота знаний в этом случае восполняется в пределах общезначимых установок, своеобразных «столпов» теории права, которые зачастую остаются в лоне очищенного от идеологии исторического материализма. В другом случае (неклассический подход) признается фундаментальная ценность антропологических констант, понимание права разрабатывается с использованием не только диалектики, но и феноменологии, герменевтики, антропологии. Если человек мыслится как часть природы, то акцент делается на естественных правах, если он - по преимуществу часть общества, то преобладают ценностные значения права. То есть на данном уровне юридической науки заявляет о себе парадигмальная многомерность философии права и теории права. Здесь способны сосуществовать различные концептуальные объяснения права, опираясь в этом сосуществовании на принцип дополнительности.
3. В рамках метатеоретического уровня тем или иным образом решается принципиальная проблема философии права - выработка пра-вопонимания как предельного основания права, обосновывается его легистский тип, юсна-турализм, либертарное правопонимание, ин-тегративная концепция правопонимания и другое. Правопонимание, выступая основой, порождает идеи права, позволяющие толковать его сущность - идеи нормы, свободы, формального равенства, справедливости. В результате задаются параметры последующей интерпретации правовых явлений для самостоятельных разделов юридического знания.
4. Неотъемлемой составляющей метаюри-дического уровня является проблема методов. Определяется их, если не конкретная совокупность, то принципы выбора и построения. Ключевым фактором выступает правопони-мание и характеристики парадигмы. При опоре на их трактовку возможно создать конфигурацию методов, включающую как философские, так и общенаучные, специальные приемы и способы. К слову, на этих направлениях научные исследования развиваются достаточно давно, в том числе и в юридической науке. В частности, системный, структурно-функциональный подходы, будучи, по сути, общенаучными, в ряде исследований проходят по ведомству философии. И наоборот, коммуникативный, цивилизационный методы, в большей мере характерные для философии, оказываются теоретико-правовыми.
Итак, философия права и теория права на протяжении веков шли по пути дифференциации, уточнения собственных предмета и метода. Сложившаяся на рубеже ХХ-ХХ! веков научная картина их отношений противоречива. Осмысление права в категориальном поле философии многообразно. При этом единого, одобренного в научном сообществе сведения философско-правовых смыслов к некоему общему знаменателю или образцу не существует. По-видимому, подобных знаменателей и образцов в философии и быть не может. Вместе с тем, несмотря на данное многообразие, может быть (и даже должно) отработано и эпистемологически оформлено взаимодействие философии права и теории права. Их параллельное, разделенное движение создает препятствия к развитию обеих, а «воссоединение» - залог расцвета.
Литература
1. Введение в историю и философию науки / под ред. С. А. Лебедева. М., 2005.
2. Гусейнов А. А., Степин В. С., Смирнов А. В. и др. Пути развития философии права в России // Российский журнал правовых исследований. 2017. № 1 (10).
3. Деникин А. В., Деникина З. Д., Удальцов В. Г. Проблемы современной философии: бытие права // Философские и методологические проблемы исследования российского общества: сборник трудов Международной научной конференции. М., 2017.
4. История государства и права зарубежных стран / под ред. К. И. Батыра. М., 2004.
5. Мартышин О. В. Нужна ли философия права как самостоятельная юридическая дисциплина? // Государство и право. 2009. № 11.
6. Мартышин О. В. Философия права. М., 2017.
7. Пржиленский В. И. Современная философия. Интеллектуальные технологии XXI века. М., 2018.
8. Философия науки / под ред. С. А. Лебедева. М., 2005.
9. Философия права в России: из опыта ХХ века. М., 2017.
Bibliography
1. Introduction to the history and philosophy of science / ed. by S. A. Lebedev. Moscow, 2005.
2. Huseynov A. A., Stepin V. S., Smirnov A.V. and others. Ways of the development of philosophy of law in Russia // Russian journal of legal studies. 2017. № 1 (10).
3. Denikin A. V., Denikina Z. D., Udaltsov V. G. Modern philosophy: genesis of law // Philosophical and methodological problems of research of the Russian society: proceedings of the International scientific conference. Moscow, 2017.
4. History of state and law of foreign countries / ed. by K. I. Batyr. Moscow, 2004.
5. Martyshin O. V. Do we need a philosophy of law as an independent legal discipline? // State and law. 2009. № 11.
6. Martyshin O. V. Philosophy of law. Moscow, 2017.
7. Przhilensky V. I. Modern philosophy. Intellectual technologies of the XXI century. Moscow, 2018.
8. Philosophy of science / ed. by S. A. Lebedev. Moscow, 2005.
9. Philosophy of law in Russia: from the experience of the XX century. Moscow, 2017.
УДК 004 : 316.3 ББК 73
Дементьев Сергей Александрович Dementiev Sergey Alexandrovich
доцент кафедры гуманитарных дисциплин Южно-Российского гуманитарного института кандидат социологических наук.
Associate Professor of the Humanities Department of the South-Russian Humanities Institute, PhD in Sociology. E-mail: [email protected]
ПРИНЦИПЫ КАК ОСНОВОПОЛАГАЮЩИЕ ПОСТУЛАТЫ КОНЦЕПЦИИ ИНФОРМАЦИОННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ ЧЕЛОВЕКА
Principles as fundamental postulates of the concept of human information security
В статье рассматриваются основополагающие принципы, на основе которых возможно сконструировать и концептуализировать модель информационной безопасности человека с целью четкого определения угроз, возникающих для индивида в современном информационном обществе. Сами угрозы рассматриваются автором не как риски для потери информации, а как источник образования социально агрессивной среды, способной нанести существенный урон общественному благополучию человека, в наиболее полной степени выраженности проблемы - превращении его в социальный объект.
Ключевые слова: информационное общество, принципы, информационная безопасность, агрессивная социальная среда, информационные риски.
Принципы представляют собой руководящие положения, базовые начала, системные источники, определяющие характерные особенности концепта, структурирующего смысловое пространство некоего явления, процесса, состояния, объекта. В статье рассмотрим принципы, определяющие механизм информационной безопасности человека. Актуальность проблематики информационной безопасности определяется тем характером социума, в котором мы живем сейчас. Человек находится в зоне повышенных рисков, в данном случае, говоря о предметном поле нашего исследования, рисков, порождаемых разного рода информационными угрозами. Они проистекают от различных источников и имеют разную степень выраженности, но в своей совокупности могут разрушить информационное пространство любой среды, где происходит коммуникация человека, связанная с получением, обработкой и передачей информации. Роль принципов в противодействии тем или иным видам рисков,
This article discusses the basic principles on the basis of which it is possible to construct and conceptualize a model of human information security. This is necessary in order to clearly identify the threats to the individual in the modern information society. Moreover, the threats themselves are not considered as risks for the loss of information, but as a source of formation of a socially aggressive environment that can cause significant damage to the social well - being of a person, to the fullest extent of the problem-its transformation into a social object.
Keywords: information society, principles, information security, aggressive social environment, information risks.
порождаемых угрозами от информационной нестабильности, выражающейся в потере состояния, которое можно обозначить как безопасность, состоит в том, что от оптимальной, продуманной их артикуляции зависит качество разрабатываемой программы противодействия, стратегия борьбы с информационными рисками, общая политика, осуществляемая всеми субъектами, заинтересованными в сохранении и поддержании информационной безопасности. Современный человек живет в перманентно меняющейся информационной среде, которая стохастична по своей сути, мобильна, текуча, фрагментарна из-за отсутствия устойчивости и четкого вектора развития. Бороться в таких условиях с информационными рисками в режиме ad hoc, от случая к случаю, бессмысленно и бесперспективно. Нужна продуманная политика, а в таком качестве она может появиться, лишь если будет основана на разработанной системе принципов информационной безопасности человека.
Говоря о рисках и концептуализации принципов, направленных на обеспечение информационной безопасности человека, в своих рассуждениях будем отталкиваться от базового концепта, который определяем как информационное насилие. Именно на его преодоление должны быть направлены стратегии и программы обеспечения информационной безопасности человека, так как речь в настоящее время уже идет не столько о рисках, сколько о наличии системы рисков, порождающих агрессивную информационную среду, в которой функционирует современное общество. Кроме того, информационное насилие существует уже не просто как потенциал, чего можно ожидать от рисков, но в качестве особой социокультурной реальности, укоренной в современные практики социальной жизни.
Концептуализацию принципов информационной безопасности человека необходимо осуществлять на основе базовых положений, разработанных в рамках Окинавской Хартии глобального информационного общества, принятой 22 июля 2000 года. Окинавская Хартия определяет следующие угрозы информационной безопасности, проистекающие от недооценки целого ряда факторов, активно действующих в современном информационном обществе: 1) недооценка значимости информационно-коммуникативных технологий для обеспечения надлежащей среды, а равным образом ее деформации в качестве механизма, воздействующего на права и свободы человека; 2) посягательство в рамках нового информационного пространства на личное (приватное) пространство человека, его сужения и даже истирание в силу агрессивного воздействия информации, ее проникновения во все среды функционирования индивида; 3) углубление дис-сенсуса в социальной коммуникации, признание его в виде более оптимального (или естественного) состояния, чем консенсус, согласие, сотрудничество; 4) чрезмерная конкурентность в обществе, что ведет к росту агрессии и нетерпимости; 5) отсутствие транспарентности в деятельности власти, закрытость тех информационных потоков, которые предназначены для сокрытия пробелов в управлении либо используются в системном механизме манипулирования сознанием; 6) отсутствие рациональности в поли-
тике управления ресурсами общества, лоббирование частных интересов вопреки интересам всего общества, что скрывается под вывеской псевдовыгоды для широких социальных слоев.
Перечисленные тезисы трансформируем в принципы, которые могут и должны быть неким системообразующим базисом для концептуализации политики, призванной обеспечить информационную безопасность для субъектов социальных отношений, снизить или даже ликвидировать имеющуюся в настоящее время информационную агрессию.
Указанные принципы можно сформулировать в следующем виде:
1) информационная свободы личности;
2) право каждой личности на получение необходимой информации;
3) информационная неприкосновенность личности;
4) информационная безопасность частной жизни;
5) информационная ответственность, основанная на базовых положениях морали и права, действующих в конкретном обществе с точки зрения его социальной зрелости и социокультурных особенностей.
Стратегическая цель, на достижение которой направлены пять продекларированных принципов, состоит в обеспечении необходимого баланса, крайне важного для создания условий взаимовыгодного сотрудничества основных социальных акторов, в данной ситуации творцов информационного пространства, активных деятелей на его поле и основных потребителей информационных продуктов.
Перечисленные принципы также крайне важны для преодоления уже заложенных негативных тенденций развития, проявляющихся в том, что новая социально-информационная среда, внутри которой живут практически все участники социальных отношений, может быть оценена как крайне некомфортная, неустойчивая, агрессивная, нерезультативная, посягающая на многие жизненные ценности, выработанные в период общего модерна, а в постмодернистский период постепенно утрачивающиеся [2, с. 132-133].
Конкретизируем перечисленные принципы, так как одной лишь декларации будет явно недостаточно для того, чтобы возникло пони-
мание, каким образом возможно достижение поставленной цели.
Информационная свободы личности. Информационное общество - это реальность, которая не обсуждается с точки зрения аксиологических характеристик. Оно уже есть, и нет никаких оснований думать, что в ближайшие десятилетия информация снизит свою значимость для структурирования социального миропорядка. В этих условиях крайне важным представляется создание необходимых условий для обеспечения информационной свободы личности. Человек должен быть защищен от грубого вторжения информации в его приватное пространство. Информация не должна просачиваться во все социальные сегменты, если человек желает выстраивать не запрещенные законодательством информационные барьеры. Это крайне важно для формирования среды, в которой человек будет чувствовать себя комфортно. Отсутствие сегментарного пространства, где нет информационных потоков, где индивид все время находится под воздействием определенных информационных источников, побуждающих его к неким действием, крайне негативно влияет на свободу воли, право принимать самостоятельные решения, действовать в качестве независимого субъекта, а не объекта, не имеющего собственной воли и двигающегося к какому-то решению под воздействием экзогенной воли.
В несоблюдении этого принципа мы видим множество рисков, которые можно прогнозировать в качестве некоего потенциала, не имеющего актуализированных негативных воздействий на социальную среду, но при этом вполне способного нанести ущерб творческому, политическому, духовному, экономическому развитию индивида. В условиях агрессивной информационной интервенции человек может превратиться в системный винтик. Возможности манипулирования социальным сознанием в информационном обществе усилились многократно. Они были и ранее, особенно когда появились источники передачи информации (книги, газеты, прокламации -первые и наиболее простейшие), но в настоящее время их воздействие на сознание всего социума и каждого индивида в отдельности многократно усилилось. В результате человек утрачивает свободу воли и может стать рабом
политической системы, потерять творческие способности из-за внушения, что у него уже есть все необходимое, довольствоваться тем потребительским минимумом, на который ему дается установка в качестве достаточного. В данной ситуации можно обойтись без конкретной детализации. Здесь важен сам факт понимания того, что отсутствие возможности сортировать информацию и выступать модератором ее движения в информационном обществе лишает индивида свойств субъектно-сти, превращая его в социальный объект, не имеющий свободы воли.
Право каждой личности на получение необходимой информации. Данный принцип образует иной спектр понимания того, какие угрозы могут существовать в информационном обществе. Говорить в наше время о том, что человек будет пребывать в информационной блокаде, невозможно. Мы постоянно находимся на пересечении самых разнообразных информационных потоков. С этой точки зрения речь может идти не о перекрытии всех каналов вообще, а о таком управлении ими, когда возникают некие информационные подмены, и получаемая информация является или неполной, или совсем не той, которая позиционируется относительно определенного социального объекта, субъекта, процесса. В данном контексте право личности на получение информации осуществляется неполно, что ведет к искажению ее восприятия на этапе принятия и обработки, а также возникновения импульсов к действию, которые порождаются на всех стадиях информационного процесса.
Таким образом, приведенная ситуация хуже, чем информационный вакуум, в котором у индивида есть четкое понимание того, что он лишен информации. Здесь же, когда имеют место информационные подмены, такого ощущения не возникает, а следовательно, нет самой потребности в получении качественно иной информации. Человек принимает неверные решения, причем именно так, как этого желает главный актор в информационном поле, осуществляющий информационные подмены.
Выходом из сложившегося положения могли бы стать гарантии на получение информации, которые необходимо отразить в действующем законодательстве. Кроме того, должны существовать административные гарантии, в соответствии с которым исполни-
тельные органы власти лишатся возможности оказывать воздействие на СМИ [3, с. 56-58]. Также необходимо обеспечить условия для развития альтернативных источников получения информации и не подчинять все информационное пространство контролю власти. Для этого следует четко определить, что является объектом цензуры, а в какие области и сферы власть не может проникать, выступая фильтром или барьером в информационной системе.
Информационная неприкосновенность личности. Данный принцип следует назвать рамочным. Его можно сформулировать на уровне неопределенных пожеланий, больше похожих на декларацию, так как имеют место определенного рода сомнения относительно возможности конструирования в его рамках четких индикативов или имплементации его содержательного ядра на уровне законодательства. Под информационной безопасностью личности понимаем порядок течения информационных потоков, которые не формируют рисков, опасностей или угроз, нарушающих нормальный порядок жизнедеятельности человека. Понятие «нормальный порядок» требует расшифровки. С нашей точки зрения, этот термин должен пониматься в контексте признания основных ценностей, норм, принятых стандартов поведения, которые ориентированы на формирование приватного пространства личности, в наше время постоянно находящееся в зоне воздействия разного рода акций, мероприятий, рекламных кампаний и т. п., что стирает все допустимые грани между частным и общественным, индивидуальным и коллективным, общим и единичным. Если конкретизировать, то речь идет о спаме, разного рода рекламных акциях в виде смс-сообщений, схемах по вовлечению широких кругов потребителей в полумошеннические программы и многом другом. Результатом подобных действий становятся серьезные финансовые потери, несбывшиеся ожидания, утрата доверия ко всем публичным акциям, упадок общей деловой культуры. Трудно определить, какие следует поставить ограничения для перечисленных действий. Очевидно, решения могут быть найдены только в правовой сфере: введение запрета на спам, ограничения на ведение непрофильной деятельности, запрет использования операторов сотовой связи для сторонних
компаний в виде рекламных акций (речь идет о широко распространенных смс-рассылках с приглашением принять участие в акциях заведомого мошеннического характера) [4, с. 41-45].
Информационная безопасность частной жизни. Конституция РФ, провозглашая Россию демократическим правовым государством, определяет, что человек, его права и свободы являются высшей ценностью, а их признание, соблюдение и защита - обязанностью государства. Дальнейшая конкретизация указанных положений происходит в главе 2 Конституции РФ [5, с. 37-39]. Среди личных прав выделяются права граждан на неприкосновенность частной жизни, к которым относятся: право на личную и семейную тайну; защиту своей чести и достоинства; право на тайну переписки, телефонных переговоров, почтовых и иных сообщений; неприкосновенность жилища. Механизм обеспечения прав человека на неприкосновенность частной жизни можно определить как взятую в единстве систему взаимодействующих конституционно-правовых средств. Этот конституционно-правовой феномен включает внутригосударственные и международные механизмы [6, с. 61-62].
Частная жизнь человека должна оставаться неприкосновенной. В настоящее время очень легко сделать общедоступными приватные снимки, переписку по электронной почте, почтовые сообщения и другие сферы из области коммуникации, которые человек не желает открывать для общественности. Риски и опасности совершения подобных действий понятны и не требуют глубокого обоснования. Можно говорить о вероятности шантажа, подрыве репутации, имиджевых потерях, финансовых убытках и другом.
Информационная ответственность. Этот принцип должен основываться на базовых положениях морали и права, действующих в конкретном обществе с точки зрения его социальной зрелости и социокультурных особенностей.
Ответственность в рамках категории морали можно организовать через категорию неформального контроля. Он в системе своих санкций проявляется в запретах, наказаниях, бойкоте, порицании и т. п., а с точки зрения эффективности поставлен в зависимость от гражданской активности населения, его готовности выступать защитником и хранителем
того социокультурного порядка, который установился в конкретном социуме [7, с. 42-44].
Что касается собственно правового вопроса, то с ним в данной ситуации все еще проще. Необходимо на уровне всех отраслей права обеспечить систему материальной и процессуальной защиты прав человека от тех посягательств, которые в своей совокупности нарушают его информационную безопасность. Очень важно, чтобы законодательство формировалось с учетом гражданско-правовых механизмов, административной юрисдикции, уголовного и уголовно-процессуального права. Это представляется важным в контексте того, чтобы юридическая структура обеспечения информационной безопасности была элементарно выстроена на всех отраслевых уровнях, формируя правой институт обеспечения информационной безопасности человека.
Делая вывод, общее заключение по рассмотренным вопросам, отметим, что под принципами информационной безопасности чело-
Литература
1 . Окинавская Хартия глобального информационного общества. М., 2001. Ц^:Шр:// docs.cntd.ru/document/901770887 (дата обращения: 30.10.2018).
2. Ковалев В. В. Аксиологические стереотипы как фактор устойчивости российского общества: дис. ... д-ра соц. наук. Ростов н/Д, 2009.
3. Ковалев В. В. Диалог между властью и обществом (кампаративный анализ) // Социальная политика и социология. 2014. Т. 2. № 3.
4. Дятлов А. В., Верещагина А. В., Самы-гин С. И. Предпринимательство и экономическая безопасность России в условиях вызовов информационной эпохи: теоретические аспекты социологической рефлексии // Гуманитарные, социально-экономические и общественные науки. 2015. № 11.
5. Губаева Т., Муратов М., Пантелеев Б. Экспертиза по делам о защите чести, достоинства и деловой репутации // Российская юстиция. 2007. № 4.
6. Лепешкина Н. П. Неприкосновенность частной жизни, что это? // Адвокатская практика. 2005. № 2.
7. Дятлов А. В., Сажин П. В. Гражданское общество // Гуманитарные, социально-экономические и общественные науки. 2015. № 3-1.
века нами подразумевается совокупность общих установлений, императивов, руководящих указаний, обладающих потенциалом для формирования такой модели информационных отношений, в рамках которой не будут нарушаться базовые и присущие конкретному обществу, его социокультурной программе информационные права и свободы. Инструментально принципы призваны решить проблему информационной агрессии, которая разрушает устои информационной безопасности человека. В целом можно отметить, что к совокупности таких принципов следует отнести принцип информационной неприкосновенности человека, принцип баланса информационных интересов как важную характеристику позитивной и неагрессивной информационной среды, принцип неуклонного соблюдения информационного права и информационной свободы, принцип информационной ответственности и принципы социального информационного контроля.
Bibiliography
1. Okinawa Charter of the global information society. Moscow, 2001. URL: http://docs.cntd.EN/ document/901770887 (date accessed: 30.10.2018).
2. Kovalev V. V. Axiological stereotypes as a factor of stability of the Russian society: dis. ... of the Doctor of Sociology. Rostov-on-Don, 2009.
3. Kovalev V. V. Dialogue between the government and society (comparative analysis) // Social policy and sociology. 2014. Vol. 2. № 3.
4. Dyatlov A. V., Vereshchagina A. V., Samy-gin S. I. Entrepreneurship and economic security of Russia in the context of challenges of the information age: theoretical aspects of sociological reflection // Humanities, socio-economic and social sciences. 2015. № 11.
5. Gubaeva T., Muratov M., Panteleev B. Expertise in cases of protection of honor, dignity and business reputation // Russian justice. 2007. № 4.
6. Lepeshkina N. P. Privacy, what is it? // Law practice. 2005. № 2.
7. Dyatlov A. V., Sazhin P. V. Civil society // Humanities, socio-economic and social sciences. 2015. № 3-1.
УДК 316.4 ББК 60.5
Лоба Всеволод Евгеньевич Loba Vsevolod Evgenievich
научный сотрудник филиала Дагестанского государственного университета в городе Кизляре кандидат юридических наук, доцент.
Researcher of the Branch of the Dagestan State University in Kizlyar, PhD in Law, Associate Professor. E-mail: [email protected]
Абдулаева Ильмира Абдурагимовна Abdulaeva Ilmira Abduragimovna
заместитель директора по науке филиала Дагестанского государственного университета в городе Кизляре кандидат философских наук, доцент.
Deputy Director for Science of the Branch of the Dagestan State University in Kizlyar, PhD in Philosophy,
Associate Professor.
E-mail: [email protected]
ЭВТАНАЗИЯ: ИСТОРИКО-ПРАВОВОЙ АСПЕКТ Euthanasia: historical and legal aspect
Авторами статьи освещаются некоторые вопросы истоков эвтаназии, ее исторического пути и современного подхода к данной проблеме. Анализируется содержание дискуссии о легализации или сохранении запрета такого социального явления, как эвтаназия, с историко-правовой точки зрения.
Ключевые слова: эвтаназия, истоки, подход, история вопроса, смерть.
Напомним, что впервые термин «эвтаназия» упоминается древнеримским историком Светонием, который описал, как император Август, «умирающий быстро и без страданий, в объятиях своей жены Ливии», подвергся эвтаназии, которую он так желал. В медицинском же контексте слово «эвтаназия» впервые использовал английский философ и политик Ф. Бэкон в XVII веке для обозначения легкой, безболезненной, счастливой смерти, во время которой обязанностью врача было облегчить «физическое страдание тела» [1].
В своем первородном значении «эвтаназия» произошла от слияния греческих слов «в - хорошо» и «б^ато^ - смерть», что буквально означает «хорошая смерть». Однако слова, живущие по своим законам, родившись, по прошествии какого-то времени умирают, вытесненные новыми словами, либо остаются жить, наполненные иным содержанием. И в современном понимании эвтаназия - это безболезненный, щадящий и избавляющий от страда-
This article covers some issues of the origins of euthanasia, its historical path and the modern approach to this problem. The content of the discussion of the legalization or preservation of the prohibition of such a social phenomenon as euthanasia is analyzed from a historical and legal point of view.
Keywords: euthanasia, origins, approach, background, death.
ний необратимый исход в небытие [2, с. 68]; умышленные действия или бездействие медицинского работника, осуществляемые в соответствии с явно и недвусмысленно выраженной просьбой информированного больного или его законного представителя с целью прекращения физических и психических страданий больного, находящегося в угрожающем жизни состоянии, в результате которого наступает его смерть [3, с. 143]; намеренное, целенаправленное ускорение смерти тяжелобольного пациента, осуществляемое, как правило, соображениями безнадежности его состояния и избавления от страданий [4, с. 82]. В теории различают активную эвтаназию - намеренное причинение смерти («метод наполненного шприца») и пассивную эвтаназию - прекращение мероприятий по продлению жизни («метод отложенного шприца»); добровольную (обусловлена просьбой или согласием больного) и принудительную (в отсутствие согласия самого больного); прямую (когда врач имеет
намерение сократить жизнь пациента) и непрямую (когда смерть больного ускоряется как косвенное (побочное) следствие действий врача, направленных на другую цель) [5, с. 102-103]. Предлагаются и другие классификации эвтаназии [6, с. 44-45].
Не вдаваясь в тонкости определения различных видов и форм эвтаназии, скажем лишь, что в этом сложном социальном явлении как минимум тесно переплетены религиозные, морально-этические и медицинские вопросы. Однако абсолютно понятно, что судить о явлении необходимо исходя из пути, им самим для себя установленном. Именно поэтому и обращаемся исключительно к истории вопроса, вынесенного в заглавие статьи, и осветим его в той мере, в которой это позволяет объем публикации.
Зачатки возникновения института эвтаназии видятся в первобытных обществах, где в условиях постоянной борьбы выживали не только сильные, но и умные, хитрые, изворотливые. Стариков, раненых и тяжелобольных, представляющих обузу в кочевом быте, оставляли на месте прежней стоянки, где их ожидала смерть от голода и холода, диких животных либо охотившихся за их головами врагов.
Постепенный переход от собирательства к земледелию и от охоты на диких зверей к скотоводству не исключает прежние неписаные законы и нормы поведения. Так, убийство престарелых родителей было достаточно распространенным явлением у восточных и южных славян [7, с. 30-31]. Не видели ничего предосудительного украинцы в том, чтобы отвозить немощных стариков зимой в глухие места и спускать на куске коры вместо саней в овраги, а иногда оставлять в пустых домах, где они умирали от голода и холода [8, с. 354]. Впрочем, возражает Л. Р. Прозоров, народные рассказы на эту тему всегда рисовали подобное изуверство временным, частным случаем, возникшим когда-то в силу чрезвычайных обстоятельств [9, с. 50].
Соответствовало народному правосознанию предельно близкое славянскому обычное право литовских племен, оправдывающее как убивающих своих больных или увечных детей отцов семейств, так и детей, умерщвляющих дряхлых и больных родителей: «Кто в здоровом теле захочет принесть в жертву богам себя или своего ребенка, или домочадца, тот может сделать это беспрепятственно, по-
тому что, освященные через огонь и блаженные, будут они веселиться вместе с богами» [10, с. 19-20]. Фактически можно говорить, что к убийствам, ранее совершаемым для сохранения более значимых ценностей (например, безопасность общества являлась большей ценностью относительно одного или нескольких человек), добавляется религиозный мотив, в основе которого лежало представление о последующем бессмертии принесенных в жертву людей.
Для большей надежности нашего подхода необходимо указать, что с древних времен до сегодняшних дней в вооруженных конфликтах действует следующий принцип: если ты успешно отразил нападение врага и тот отступает, то для закрепления успеха необходимо наращивать силы, преследовать, бросая в бой новые силы, тем самым по меньшей мере «обезопасить себя от новых с его стороны нападений» [11, с. 26]. Поэтому ничего удивительного нет в том, что древним обществом безжалостно умерщвлялись или выбрасывались дети слабые, болезненные, калеки, как изначально непригодные для борьбы с враждебными родами и племенами. Новорожденных убивали и в случае нехватки еды, а также для языческих жертвоприношений, целью которых было умилостивление божеств или духов, получение от них каких-то важных благ, в которых было заинтересовано все общество [12, с. 52].
Непременной составной частью всех религий является представление о душе и загробном мире. Так, дружинники русского князя Святослава (Х век), чтобы не сдаться в плен, когда не было возможности спастись, кончали жизнь самоубийством, пронзая себя мечем. Они поступали так из убеждения, что «убитые в сражении неприятелем по смерти своей и разлуки души с телом будут слугами своих убийц в загробной жизни» [13, с. 109-110]. Иначе говоря, чтобы быть свободным в загробном мире, необходимо убить себя. Резонно предположить, что в подобных случаях уход из жизни мог осуществляться не только собственноручно, но и с помощью других лиц, когда тяжелораненые не могли совершить этот акт самостоятельно.
Ситуации с самоубийствами и убийствами стариков и жертвоприношением детей начинают меняться с пришедшим на смену язычеству христианством, принесшим с собой новое воззрение о равенстве всех людей перед Богом, и только он властен над жизнью и смер-
тью человека. К примеру, как противоречащее христианской морали осуждается летописцем игуменом Киево-Печерской обители Нестором быт древлян, которые «живяху звериньским образом, живуще скотски: убиваху друг друга.» [14, с. 11]. Э. В. Георгиевский предлагает фразу «убиваху друг друга» толковать в широком смысле. Это и «обычное» убийство, совершаемое на почве ревности, неприязненных отношений, в ссоре, драке, это убийство и престарелых родителей, а также, что в большей степени вероятно, и убийство младенцев (детей) [15, с. 97]. Такая позиция нам близка и разделяема нами.
В рамках рассматриваемой темы следует отметить, что как истинно верующий христианин поступил известный русский писатель XVIII века А. Н. Радищев, отказав своему безнадежно больному другу Ф. Ушакову в просьбе о быстрой смерти, избавил его от мучительных физических страданий с помощью яда. И тот умер естественной смертью, но в страшных мучениях [16, с. 152].
М. Ф. Владимирский-Буданов справедливо отмечал, что в истории, как и природе, ничто полностью не исчезает: более примитивные формы, переходя в другие, новые формы, остаются заметными и в последующем быту [17, с. 39]. Так, буржуазные реформы второй половины XIX века не могли не оказать большого влияния на содержание уголовного права России. К примеру, Л. С. Белогриц-Котлярев-ский в рамках разработанного к концу XVIII -началу XIX века учения к согласию потерпевшего (пострадавшего), убийствам по согласию (по просьбе) относил случай, когда доктор, снисходя к просьбе больного прекратить страдания, дает тому яд [18, с. 249]. Иначе говоря, ученым ставится вопрос о легализации акта эвтаназии.
Вопреки суровым религиозным канонам, рассматривающим помощь в ускорении наступления смерти как разновидность убийства, положения ст. 1945 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 года содержали перечень обстоятельств, исключающих преступность деяния («уничтожающих вину самоубийства»): спасение целомудрия и чести женщины, если это единственное средство; патриотизм - для сохранения государственной тайны и в других подобных случаях, когда нет других средств сохранить ее. Комментируя эти положения закона, А. В. Лохвицкий, в частно-
сти, утверждает, что если солдат на поле сражения закалывает своего смертельно раненого товарища по его мольбе, чтобы сократить его мучения, или, когда генерал, окруженный неприятелем, не желая попасть в плен, предлагает своему адъютанту помочь ему в самоубийстве, то «никакой суд не признает подобных поступков убийством, - здесь нет главного элемента убийства - злостного лишения жизни» [19, с. 548-549]. Наглядным примером к сказанному в XIX веке могут служить слова князя-христианина Игоря (XII-XIII века), обращенные к воинам своей дружины перед битвой с половцами: «О дружина моя и братья! Лучше ведь убитым быть, чем плененным быть.» [14].
Первым уголовным законом, в котором проблема эвтаназии получила вполне определенную нормативную оценку, стало соответствовавшее требованиям эпохи перехода капитализма в стадию монополистического капитализма Уложение 1903 года. Так, ст. 460 предусматривала смягчение наказания виновного за убийство, учиненное по настоянию убитого и из сострадания к нему (ст. 460), и центральным пунктом наказуемости являлось положение, что смерть убитого, хотя и последовала по его собственному желанию, но причинена не им самим, а другим лицом [20, с. 47]. Для квалификации по этой статье предполагалось наличие следующих условий: вменяемость убитого; просьба со стороны жертвы, инициатива со стороны убитого; мотив сострадания [21, с. 77-78].
Начало советского периода характеризуется рассмотрением в рамках проекта УК РСФСР 1922 года положения о смягчении наказания за совершение убийства из сострадания. В окончательной же редакции в примечание к ст. 143 упомянутого Кодекса было включено положение, согласно которому не предусмотрено наказание за убийство, совершенное по настоянию убитого из чувства сострадания. «В проект первого советского Уголовного кодекса, -рассказывает Б. С. Утевский, - была внесена специальная статья, предусматривающая особый вид убийства - из сострадания. Наказание за такое убийство было более мягким. При обсуждении в 1922 г. на сессии ВЦИК проекта Уголовного кодекса по поводу этой статьи Ю. Ларин выступил со следующим предложением: "Я предлагаю не карать за убийство из сострадания. Возьмите, например,
меня. Я болел высыханием мускулов, и мне предсказано, что через несколько лет я должен умереть. И вот, если я прошу вас, тов. Семашко, достать мне яду, то выйдет так, что вас будут судить за то, что вы избавили меня от страданий по собственной моей просьбе"» [22, с. 166-167]. В результате принятия сессией ВЦИК предложения Ю. Ларина в ст. 143 УК РСФСР, предусматривающую ответственность за умышленное убийство, было включено упомянутое примечание.
Однако данное примечание просуществовало шесть месяцев (с июня по ноябрь) и постановлением 4-й сессии ВЦИК IX созыва от 11 ноября 1922 года было исключено по мотиву недостаточной продуманности. Основанием к отмене примечания, по словам Красикова А. Н., явилась возможность доказывания факта настояния (практика дала пример составления в этих видах даже засвидетельствованного протокола) при невозможности проверить факт сострадания [23, с. 32].
Как бы там ни было, но негативное отношение законодателя к согласию потерпевшего как обстоятельству, исключающему уголовную ответственность, как показала история уголовного права, оказало громадное влияние на последующее законодательство и правоприменительную практику. Так, в советский период уголовного права закрепилось понимание убийства по просьбе потерпевшего как так называемое простое убийство, которое перешло в современную российскую уголовно-правовую литературу и судебную практику.
Впервые отечественный законодатель сформулировал свое отношение к эвтаназии в 1993 году в Основах законодательства Российской Федерации об охране здоровья граждан, где в ст. 45 постулируется запрет на осуществление эвтаназии медицинским персоналом (удовлетворение просьбы больного об ускорении его смерти какими-либо действиями или средствами, в том числе прекращением искусственных мер по поддержанию жизни). «Лицо, которое сознательно побуждает больного к эвтаназии и (или) осуществляет эвтаназию, несет уголовную ответственность в соответствии с законодательством Российской Федерации». С незначительной редакционной поправкой этот запрет нашел отражение и в ст. 45 ФЗ «Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации» 2011 года. Как видно, на официальном уровне эвтаназия запрещена. В то же
время законодатель, квалифицируя эвтаназию по ч. 1 ст. 105 УК РФ, предусмотрел среди обстоятельств, смягчающих наказание, совершение преступления по мотиву сострадания (п. «д» ч. 1 ст. 61 УК РФ), в основе которого лежат глубокие душевные переживания по поводу страданий другого человека [24, с. 136].
Между тем в последние годы возобновился важный и болезненный спор о легализации эвтаназии, обусловленный, с одной стороны, например, стремительным развитием медицинских технологий, позволяющих длительное время поддерживать жизнь даже смертельно больных пациентов [25, с. 140], с другой стороны, изменением ценностных ориентаций личности и общества с широкой постановкой вопроса о приоритетности прав человека, в том числе и свободно распоряжаться своей жизнью. Разумеется, не беремся судить, насколько позиции pro et contra эвтаназии криминологически обоснованы, поскольку историк права часто имеет дело не с жизнью, а с ее отражением на бумаге. Тем не менее позволим себе смелость упрекнуть отечественного законодателя в том, что он слушает, но не слышит голоса своих ученых, которые, например, предлагали включить в Уголовный кодекс статью, предусматривающую ответственность за убийство из сострадания [26, с. 12]. Очевидно и то, что пробелом российского уголовного законодательства справедливо называют отказ от законодательного регулирования в УК РФ 1996 года такого обстоятельства, как согласие потерпевшего; «уголовный закон должен был выразить свое отношение к этой проблеме, в частности, к вопросу об эйтаназии» [27, с. 7]. В связи с этим следует вспомнить о том, что А. Ф. Кони, а впоследствии Н. С. Малеин условиями применения процедуры эвтаназии предлагали считать сознательную и устойчивую просьбу больного; невозможность облегчить страдания больного известными средствами; точную несомненную доказанность невозможности спасти жизнь, установленную коллегией врачей при обязательном единогласии; предварительное уведомление органа прокуратуры [28, с. 74].
На сегодняшний день у нас нет четкой уверенности в том, что акт эвтаназии следует запрещать хотя бы потому, что ее поддерживают 70-80 % населения разных стран. В этой связи, видимо, не так уж и не прав Я. И. Ги-линский, допускающий право врача оказывать
просимую услугу по облегчению ухода из жизни. Свою точку зрения он мотивирует случаями, когда человек, страдающий тяжелой неизлечимой болезнью, причиняющей неустранимые физические и/или психические страдания, принимает вполне сознательное решение прекратить их единственно возможным путем, но у него нет возможностей реализо-
Литература
1. Эвтаназия. URL: http://ru.wikiyours.com/ статья/ эвтаназия.
2. Ковалев М. И. Право на жизнь и право на смерть // Государство и право. 1992. № 7.
3. Крылова Н. Е. Уголовное право и биоэтика: проблемы, дискуссии, поиск решений. М., 2006.
4. Рыбин В. А. Проблема эвтаназии в биоэтике и медицине как предпосылка аксиоматизации культуры // Вестник Волгоградского государственного медицинского университета. 2006. № 2 (18).
5. Романовский Г. Б. Гносеология права на жизнь. СПб., 2003.
6. Григонис Э. П., Леонтьев О. В. Ответственность за преступления, совершаемые медицинскими работниками. СПб., 2008.
7. Георгиевский Э. В. Формирование и развитие общих положений древнерусского уголовного права: монография. М., 2013.
8. Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография / пер. с нем. К. Д. Цивиной; примеч. Т. А. Бернштам, Т. В. Станюкович и К. В. Чистова; послесл. К. В. Чистова. М., 1991.
9. Прозоров Л. Р. Как утопили в крови Языческую Русь. Иго нового Бога. М., 2018.
10. Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 2009.
11. Косвен М. Преступление и наказание в догосударственном обществе. Л., 1925.
12. Антонян Ю. М, Антонян Е. А. Убийства детей как криминологическая проблема // Библиотека уголовного права и криминологии. 2016. № 5 (17).
13. Самоквасов Д. Я. Курс истории русского права. 3-е изд., испр. и доп. М., 1908.
14. Повесть временных лет / подготовка текста, примеч. О. В. Творогова; пер. с древ-нерусск. Д. С. Лихачева. М., 2012.
15. Георгиевский Э. В. Религиозные основания уголовно-правовых запретов: от архаи-
вать свое намерение. «В подобных случаях эвтаназия выступает актом милосердия, а не преступлением», - заключает ученый [29, c. 336].
Подводя итог, отметим, что в сложившейся обстановке, преодолевая инерцию уголовно-правового мышления 1922 года, свое полновесное слово должен сказать российский законодатель.
Bibliography
1. Euthanasia. URL: http://ru.wikiyours.com/ article/euthanasia.
2. Kovalev M. I. The right to life and the right to death // State and law. 1992. № 7.
3. Krylova N. E. Criminal law and bioethics: problems, discussions, search for solutions. Moscow, 2006.
4. Rybin V. A. The problem of euthanasia in bioethics and medicine as a prerequisite for the axiomatization of culture // Bulletin of Volgograd state medicine University. 2006. № 2 (18).
5. Romanovsky G. B. The epistemology of the right to life. St. Petersburg, 2003.
6. Grigonis E. P., Leontiev O.V. Responsibility for crimes committed by medical professionals. St. Petersburg, 2008.
7. Georgievsky E. V. Formation and development of the general provisions of ancient Russian criminal law: monograph. Moscow, 2013.
8. Zelenin D. K. East Slavic ethnography / trans. from the German by K. D. Zivinai; note T. A. Bernshtam, T. V. Stanyukovich and K. V. Chis-tov; afterword by K. V. Chistov. Moscow, 1991.
9. Prozorov L. R. How Pagan Russia was drowned in blood. The Yoke of the New God. Moscow, 2018.
10. Soloviev S. M. History of Russia since ancient times. Moscow, 2009.
11. Kosven M. Crime and punishment in a prestate society. Leningrad, 1925.
12. Antonyan Yu. M., Antonyan E. A. Murder of children as a criminological problem // Library of criminal law and criminology. 2016. № 5 (17).
13. Samokvasov D. Ya. The course of the history of Russian law. 3rd ed., revised and enlarged. Moscow, 1908.
1 4. The Russian primary chronicle / preparation of the text, note O. V. Tvorogov; trans. from Old Russian D. S. Likhachev. Moscow, 2012.
15. Georgievsky E. V. Religious foundation
ческого политеизма к русскому православию: монография. М., 2014.
16. Булацель П. Ф. Самоубийство с древнейших времен до наших дней. Исторический очерк философских воззрений и законодательство о самоубийстве. СПб., 1900.
17. Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права. Ростов н/Д, 1995.
18. Белогриц-Котляревский Л. С. Учебник русского уголовного права. Общая и особенная части. Киев, 1903.
19. Лохвицкий А. В. Курс русского уголовного права. 2-е испр. и доп. изд., сведенное с касс. решениями. СПб., 1871.
20. Анциферов К. Д. Сборник статей и заметок по уголовному праву и судопроизводству. СПб., 1898.
21 . Евангулов Г. Г. Уголовное уложение (высочайше утвержденное 22 марта 1903 г.): текст закона с очерком основных положений и существенных отличий его от действующего законодательства и с алфавитным предметным указателем. СПб., 1903.
22. Капинус О. С. Убийства: мотивы и цели. М., 2003.
23. Красиков А. Н. Сущность и значение согласия потерпевшего в советском уголовном праве / под ред. И. С. Ноя. Саратов, 1976.
24. Назначение наказания // Научно-практический комментарий к Уголовному кодексу Российской Федерации: в 2-х т. / под ред. П. Н. Панченко. Н. Новгород, 1996. Т. I.
25. Ивченко О. С. Уголовная ответственность за эвтаназию в России // Уголовное право в XXI веке: материалы Международной научной конференции на юридическом факультете МГУ имени М. В. Ломоносова. М., 2002.
26. Жижиленко А. А. Преступления против личности. М., 1927.
27. Келина С. Обстоятельства, исключающие преступность деяния // Уголовное право. 1999. № 3.
28. Малеина М. Н. Человек и медицина в современном праве: учебное и практическое пособие. М., 1995.
29. Гилинский Я. Девиантология: социология преступности, наркотизма, проституции, самоубийств и других «отклонений». 2-е изд., испр. и доп. СПб., 2007.
of criminal law prohibitions: from archaic polytheism to Russian orthodoxy: monograph. Moscow, 2014.
16. Bulacel P. F. Suicide from ancient times to the present day. Historical essay on philosophical views and suicide legislation. St. Petersburg, 1900.
17. Vladimirsky-Budanov M. F. Overview of the history of Russian law. Rostov-on-Don, 1995.
18. Belogrits-Kotlyarevsky L. S. Textbook of Russian criminal law. General and special parts. Kiev, 1903.
19. Lokhvitsky A. V. The course of Russian criminal law. 2nd revised and enlarged ed., collated with the cassation decision. St. Petersburg, 1871.
20. Antsiferov K. D. Collection of articles and notes on criminal law and legal proceedings. St. Petersburg, 1898.
21. Evangulov G. G. Criminal code (highest approved Mapch 22, 1903): the text of the law with a sketch of the main provisions and significant differences from the current legislation and with an alphabetical subject index. St. Petersburg, 1903.
22. Kapinus O. S. Murder: motives and goals. Moscow, 2003
23. Krasikov A. N. The essence and value of the consent of the victim in Soviet criminal law / ed. by I. S. Noah. Saratov, 1976.
24. Sentencing // Scientific and practical commentary on the Criminal code of the Russian Federation: in 2 volumes / ed. by P. N. Panchenko. Nizhny Novgorod, 1996. Vol. I.
25. Ivchenko O. S. Criminal liability for euthanasia in Russia // Criminal law in the XXI century: proceedings of the International scientific conference at the faculty of law of Moscow state University named after M. V. Lomonosov. Moscow, 2002.
26. Zhizhilenko A. A. Crimes against the person. Moscow, 1927.
27. Kelina S. Circumstances precluding criminality of acts // Criminal law. 1999. № 3.
28. Maleina M. N. Man and medicine in modern law: training and practical benefit. Moscow, 1995.
29. Gilinsky Ya. Deviantology: sociology of crime, drug addiction, prostitution, suicide and other «deviations». 2nd ed., revised and enlarged. St. Petersburg, 2007.
УДК 32.001 ББК 66
Попов Дмитрий Владимирович Popov Dmitry Vladimirovich
доцент кафедры философии и политологии Омской академии МВД России кандидат философских наук, доцент.
Associate Professor at the Department of Philosophy and Political Science of the Omsk Academy of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Philosophy, Associate Professor. E-mail: [email protected]
КРИЗИС РЕЦИПРОКНОСТИ: ТРАНСФОРМАЦИЯ БИОПОЛИТИКИ В НЕКРОПОЛИТИКУ
The crisis of reciprocity: the transformation of biopolitics in necropolitics
В статье моделируется процесс трансформации биополитики в некрополитику. Отмечается, что, будучи инструментом управления массами, биополитика принимает мягкие (конфирмантроп-ные) и жесткие (негантропные) формы. По словам автора, пределом негантропии становится некрополитика, являющаяся актуальным примером глобализации насилия, она основывается на дефиците реципрокности, достигшем степени укоренившейся взаимной эксклюзивности социальных групп. В статье подчеркивается, что сформировавшийся паттерн вертикального суверенитета запускает порочный круг взаимного укрепления экстрактивных политических и экономических институтов, социальный распад и «миры смерти» становятся закономерным итогом некрополитики.
Ключевые слова: биополитика, некрополити-ка, реципрокность, инклюзивность, экстрактив-ность, суверенитет, взаимная эксклюзивность.
«- В самых общих чертах, как можно определить понятие «негр» сегодня?
- Это класс, или раса, или определенная группа лиц, вне зависимости от цвета кожи, по отношению к которым старое различие между человеческим субъектом и вещью больше не работает. Все гораздо хуже: это люди, которые не нужны, это лишний класс, который ни один господин не желает держать при себе даже в качестве раба» [6].
Столь широкое социологическое определение понятию «негр» дано А. Мбембе - философом из Камеруна, исследователем постколониализма, власти и социальных процессов под управлением постколониальных администраций. Мбембе принадлежит оригинальное расширение фуколдианской трактовки биополитики. Изучая постколониализм, он обнару-
The article models the process of transformation of biopolitics into necropolis. As a tool to control the masses, biopolitics adopts soft (confirmantropic) and hard (negantropic) forms. The limit of negantropy is necropolitics, which is an actual example of the globalization of violence. Necropolitics are based on the deficit of reciprocity, which has reached the degree of entrenched mutual exclusivity of social groups. The formed pattern of vertical sovereignty triggers a vicious circle of mutual strengthening of extractive political and economic institutions. Social disintegration and «realms of death» are a natural result of necro-politics.
Keywords: biopolitics, necropolitics, reciprocity, inclusiveness, extract, sovereignty, mutual exclusivity.
жил антипод биополитики - некрополитику. Некрополитика - предельное выражение не-гантропной (человекоотрицающей) биополитики. Некрополитика редуцирует биополитику не просто к контролю над послушным телом, а к тотальному подчинению под непосредственной и зримой угрозой смерти.
Важным источником некрополитики является особый, безраздельно авторитарный статус власти. К. Шмитт утверждал, что «сувере-нен тот, кто принимает решение о чрезвычайном положении» [13, с. 15]. В рамках предлагаемого Шмиттом децизионизма (от нем. dezision - решение) «исключительный случай выявляет сущность государственного суверенитета яснее всего» [13, с. 27]. Приоритет исключительного случая приводит к тому, что «всякое право - "ситуативное право"», в рам-
ках которого «авторитет доказывает, что ему, чтобы создать право, нет нужды в праве» [13, с. 26-27]. Противопоставляя «решение» и «норму», Шмитт противопоставляет «порядок» и «правопорядок». Первый исходит из решений суверена, в основе второго - нормы. «Не существует нормы, которая была бы применима к хаосу» [13, с. 26]. Правопорядок, основанный на норме, каждый раз в условиях чрезвычайной ситуации терпит крах (либо продолжает в трансформированной форме существовать, если включает в себя паллиатив чрезвычайной ситуации, ограничивающий действие ряда норм лицом, назначаемым «сувереном»), в то время как для юриспруденции решений, а не норм, исключительность является нормой, а не исключением. В результате подобная система права функционирует в штатном режиме в период чрезвычайности. Поскольку в рамках правового государства регламентация чрезвычайного положения все равно производится, и отличия от суверенной власти носят процедурный характер, постольку Шмитт настаивает на исконно суверенной природе власти, при которой «суверенитет есть высшая, независимая от закона [ни из чего] не выводимая власть» [13, с. 31]. Можно утверждать, что для суверенной власти чрезвычайное положение - нормальное континуальное состояние общественной жизни постольку, поскольку любую законотворческую инициативу суверена предваряет оценка состояния тех или иных общественных отношений как чрезвычайных и требующих изменения. В логике rule of law действует иная парадигма - модификация континуумов нормальности, опосредованных нормой перехода. Суверенная власть, действующая в парадигме чрезвычайности, имеет особое, интимное отношение к жизни человека. Подобно Мойрам, суверенная власть прядет нить жизни, экзогенно для человека и эндогенно для себя определяет его судьбу и при наступлении соответствующих обстоятельств перерезает нить жизни.
Следует отметить, что суверенная власть, уходящая своими корнями в догосударствен-ные системы вождеств, господствует на протяжении практически всей обозримой истории. Описывая трансформацию моделей управления, М. Фуко отмечал, что вплоть до
XIX века действовало старинное право суверена на жизнь: «Право на жизнь и смерть реализуется только в неравновесии и всегда с перевесом смерти. Право суверенной власти на жизнь начинается с момента, когда у суверена появляется право убить. В конечном счете именно это право действительно содержит в себе саму сущность права на жизнь и смерть: именно в момент, когда суверен может убить, он подтверждает свое право подданного. Это, по существу, право меча» [11, с. 254].
Однако новая модель правительственного управления поставила во главу угла усиление мощи государства, невозможное без регулирования жизни населения. Но это потребовало радикального пересмотра отношения к населению. Отныне государство заинтересовано в том, чтобы население процветало. «Одно из самых крупных изменений в области политического права в XIX веке состояло не в замене, а в дополнении этого старого права верховной власти - заставить умереть или позволить жить - другим, новым правом, которое не уничтожает первое, но проникает в него, пронизывает его, модифицирует и создает в точности противоположное право или, скорее, власть: власть "заставить" жить и "позволить" умереть. Значит, право суверена - заставить умереть или позволить жить. Затем появляется новое право: право заставить жить и позволить умереть» [11, с. 254-255]. Право меча дополняют учреждения образования и здравоохранения, пенитенциарная система нового типа, ярмарки, цирки, кинематограф и несколько позже гипермаркеты, Диснейленды и социальные сети.
Суверенное право меча стало само собою разумеющимся инструментом управления в европейских колониях Нового Света, Африки, Азии, Австралии и Океании. Плантационное хозяйство восприняло суверенную власть в самой крайней форме. Преодоление колониализма зачастую отнюдь не изменило режим управления. Формально демократические, многие африканские государства по существу стали во многом копировать управление, присущее колониям. В колониальных и постколониальных системах управления сформировалось радикальное выражение суверенной власти: «Окончательное выражение суверенитета состоит в значительной степени во
власти и способности диктовать, кто может жить и кто должен умереть»* [14]. В постколониализме пределы суверенности по-прежнему и даже в значительно большей степени определяет право убивать: «Следовательно, убить или позволить жить задает границы суверенности, ее фундаментальные свойства. Осуществлять суверенитет значит осуществлять контроль над смертностью и определять жизнь как развертывание и осуществление власти» [14].
«Заставить умереть или позволить жить» с удвоенной силой замещает биополитическую стратегию, разворачивающуюся в Европе. Конфирмантропная биополитика, так и не опробованная в бывших колониях, замещается худшими формами негантропной биополитики, нередко вырождающейся в некропо-литику.
Вместе с тем разметка жизненного пространства смертью не является ни изобретением, ни прерогативой постколониальных режимов. В конечном итоге в подобный негантроп-ный тупик заходили (и заходят) различные политические системы. «Негр» Мбембе - в равной мере «отверженный» В. Гюго или «лишний человек» И. С. Тургенева («Дневник лишнего человека») и Ф. М. Достоевского. Отметим, лишним можно быть по-разному. Лишнего не признают, игнорируют, оттесняют на периферию, изгоняют, но также притесняют, эксплуатируют, истребляют. Уровень насилия по отношению к лишнему (к «виктими-зированной группе» - З. Бауман) определяется интенсивностью негантропной биополитики.
В качестве «лишнего человека» «негр» может быть этническим корейцем, китайцем, инком, делавером, евреем или русским и населять совершенно несвойственные для себя широты. Определение «внутреннего негра» -особое решение (нередко бессознательное) в рамках чрезвычайной политики, проводимой политическим режимом, вставшим на путь последовательной негантропии вплоть до нек-рополитики. Часть населения буквально отбраковывается и в предельном случае принуждается к особому режиму существования - рабству, каторжному труду, голоду, «архитектуре
тесного мира», смерти. «Внутреннего негра» клеймят, например, навешивают ярлык «врага народа», «унтерменша», «таракана» (презрительное прозвище тутси, употреблявшееся хуту в ходе геноцида в Руанде). Стигматизация представителей подобной аут-группы выводит их за пределы принятых в обществе моральных норм и, возможно, правовой регуляции. Отношение между ин-группой и аут-группой выстраиваются в рамках принципа взаимной эксклюзивности (взаимной исключительности; principal of reciprocal exclusivity - Ф. Фанон [14]) - типа отношения, предполагающего неравенство, асимметрию, несмешение и одновременно сосуществование и даже взаимодействие.
В определенном смысле можно расширить воззрения М. Фуко на трансформацию биовласти, считавшего, что на определенном этапе в этот процесс «вмешивается расизм. Он существовал с давних времен. Но. расизм оказался вписан в государственные механизмы с появлением биовласти. Именно с этого момента расизм становится основным механизмом власти, какой она предстает в современных государствах, что приводит к невозможности функционирования современного государства без обращения в определенный момент, в определенных пределах и в определенных условиях к расизму» [11, c. 268]. В данном контексте расизм является технологией выделения биовластью «внутреннего негра» в ходе ее трансформации в некровласть и дальнейшей организации политического, экономического и культурного пространства в соответствии с принципом взаимной эксклюзивности группы -инициатора процесса размежевания и группы -мишени и жертвы подобного негантропно-биополитического проекта. В такой широкой трактовке, как у Мбембе и Фуко, расизм предстает как гетерофобия (П.-А. Тагиефф), «когда человеческий субъект-сотоварищ превращается в Другого» при определенной социальной дистанции в условиях нехватки морального отношения [4, с. 218]. З. Бауман вполне согласен с М. Фуко в оценке расизма как явления новейшей истории: «Как таковой, расизм исключительно современный продукт. Современность сделала расизм возможным.
* Здесь и далее в [14], [15], [16], [17] перевод с англ. Д. В. Попова.
Она также создала потребность в расизме» [4, с. 84]. Однако Бауман не отождествляет расизм и гетерофобию.
Итак, при наличии определенных условий возможна трансформация уже сложившегося вектора негантропной биополитики в некро-политику. Для того чтобы смоделировать данный процесс, нам следует рассмотреть необходимые составляющие этой мутации:
1. Образование неформальной иерархической системы суверен - вассал, дополняющей (подменяющей) официальные структуры власти [12].
2. Формирование систематической «вертикальной политики» (politics of verticality -Э. Вайцман [14]).
3. Постепенное вытеснение форм генерализованной и сбалансированной реципрокно-сти, расширение негативной реципрокности и формирование системы избирательной реди-стрибуции [8].
4. Перерождение глубинных процессов во власти и форм взаимной эксклюзивности в систему экономических и политических экстрактивных институтов [1].
5. Максимизация экстрактивности и утверждение некровласти.
Следует обратить внимание, что в целом процесс протекает в рамках диалектики включения и исключения. Исключение выражается в формах чрезвычайности, эксклюзивности, экстрактивности, эксплуатации, редукции и даже ригидности. И, наоборот, данный процесс испытывает дефицит реципрокности, инклю-зивности, комплементарности, пластичности. Для трансформации биовласти в некровласть, безусловно, «фундаментальной категориальной парой, является не оппозиция друг / враг, а. исключение /включение» [3, с. 15]. В крайней точке «лишний человек» («негр» Мбембе) становится homo sacer Дж. Агамбена, «которого можно убить, но нельзя принести в жертву», ведь его «человеческая жизнь включена в существующий строй только через ее исклю-
чение (то есть через возможность беспрепятственно отнять ее)» [3, с. 16]. «Голая жизнь» лишнего человека - пространство осуществления негантропной биополитики. Некропо-литика и вовсе низводит «голую жизнь» до «плоти» (flesh - А. Вээли*). Подобные редуцированные формы жизни человека игнорируют, исключают его личность и свидетельствуют об отсутствии человекосберегающих технологий власти. Человекоотрицание в такой ситуации - норма.
Исключение начинается с изъятия, «включающего исключения»** из социальной среды привилегированной группы. Возникновение элит - известный процесс, наличие элит -неизбежность, конкуренция элит продуктивна. Однако нас интересует процесс контрпродуктивного для общества обращения элиты в закрытую неформальную структуру, организованную на началах личной преданности и строгого подчинения, которая рассматривает власть по преимуществу как средство достижения собственных, а не общественных целей.
Власти, вставшей на путь обособления и служения себе, присущи собственные законы существования, отличные от декларированных намерений и информационного прикрытия. «"К власти рвутся бандой!". Власть - это система, в которой не существует индивидуальных игроков, а есть только коллективные. По этой причине любое движение к Власти нужно начинать с поиска "банды", команды, группы, которая играет во властных играх самостоятельную и значимую роль» [12, с. 18].
«Банда» устроена соответствующе. «Любая властная группировка, независимо от того, в каком обществе (пусть самом-рассамом постиндустриальном) она существует, строится по одной из древнейших форм Власти - по феодальной. Иными словами, у каждого члена группировки есть в ее рамках всего один "начальник" (которого мы, по феодальной традиции, называем "сюзерен"), и влияние этого сюзерена ограничивается его первым уровнем
* «Опираясь на различие между телом и плотью... и акт Хабеас Корпус, я использую концепт Хабеас Вискус "Ты обретешь плоть", с одной стороны, для обозначения, как насильственное политическое господство задействует "избыток плоти", который одновременно поддерживает и уродует подобная жестокость, и, с другой стороны, чтобы восстановить бесчинства плоти как основную сферу политики, проистекающую из различных традиций угнетения» [17].
** «Включающее исключение [esclusione inclusiva], ex-ceptio в буквальном смысле слова "изъятие": захват-взятие внешнего» [2, с. 138].
вассалов» [12, с. 32]. Конкурирующие между собой «дома» - властные группировки, дифференцированные на «ближний круг» и «шлейф», обособлены от обывателей, законспирированы, сплочены и ясно осознают, что находятся если не на фронте, то близко к нему. Сплоченность, преданность - цемент подобных неофеодальных структур. «Отношения вассал - сюзерен, в некотором смысле, сравнимы по прочности с супружескими и уж точно прочнее любовных... Отношения вассала и сюзерена -практически пожизненные, переход к другому сюзерену возможен лишь с согласия предыдущего, и то лишь в рамках одной "феодальной вертикали"» [12, с. 43].
Как только в борьбе за власть начинают преуспевать властные группировки, организованные по образцу феодального дома, возникают условия для появления и иных форм, характерных для феодализма. Восприятие публичного пространства как вотчины приводит к диктату выделенных групп, обособляющихся от населения и рассматривающих его (или некоторые его части) как крепостных (чернь). Обособление проявляет себя в том числе в особом самопозиционировании, выражающемся в «непогрешимости» суждений и решений. Постколониальные «командования» стремятся достичь легитимности и неоспоримого господства на путях собственной фетишизации: «В постколониальном мире командование стремится институционализировать себя, чтобы достичь легитимации и гегемонии... в форме фетиша. Знаки, лексика и нар-ратив, которые исходят от командования, не просто символы; они официально преисполнены избытком смысла, не подлежат обсуждению и официально запрещены для толкования или оспаривания» [15].
Возникающая взаимная эксклюзивность власти и населения способна привести к широкомасштабной «вертикальной политике». Крайняя форма вертикальной политики - «вертикальный суверенитет», приводящий к «расщепленной оккупации» (splintering occupation) [14; 16]. Описывая взаимодействие первого и третьего мира на примере Израиля и Палестины, территориально сопряженных, но разобщенных политически, экономически, культурно и даже инфраструктурно, Э. Вайцман отмечает: «Первый и третий миры рассредото-
чены в разрозненной мозаике - территориальной экосистеме внешне отчужденных, внутренне гомогенизированных анклавов, расположенных рядом, внутри, выше или ниже друг друга... Оккупированные территории рассматриваются уже не как двумерная поверхность, а как обширное трехмерное пространство, расслоенное на стратегические, религиозные и политические страты» [16]. А. Мбембе дополняет вышесказанное: «В этих условиях колониальная оккупация не только сродни контролю, наблюдению и отделению, но и равносильна изоляции. Это раздробленная оккупация, соответствующая раскалывающему урбанизму, характерному для поздней современности (где сочетаются пригородные анклавы и закрытые сообщества)» [14].
Итак, взаимная эксклюзивность в условиях вертикального суверенитета выражается в «неслиянности и нераздельности» - сосуществовании в условиях организованного социального пространства обособления. Даже если нет разделения территориального, существуют зримые барьеры, размежевывающие привилегированные группы и группы-аутсайдеры. Известнейшими историческими случаями предельного обособления являются пространства концентрационных лагерей. Минимальные проявления вертикального суверенитета - гет-тоизация городской среды, появления закрытых жилых комплексов, рекреационных зон и так далее.
Выделение обособленных «экосистем власти», общего пространства и «гетто отверженных» нарушает жизненно важные формы социального баланса, связанные с интуитивными и культурно-оформленными представлениями о справедливости.
Одним из жизненно важных явлений древних культур явилось равновесие - гомеостаз -устойчивое гармоничное взаимодействие людей как с внешней средой, так и в пределах среды социальной.
Например, в культуре Бали равновесие -центральный принцип организации жизненного пространства. «Анализируя балийский этос, мы отметили постоянно встречающиеся ценности: а) ясного и статичного определения статуса и пространственной ориентации; Ь) баланса и движений, способствующих балансу. В целом кажется, что балийцы распространя-
ют на человеческие отношения тенденции, базирующиеся на телесном балансе; они также обобщают ту идею, что движение - сущность баланса.» [5, с. 118]. Поиск баланса проявляется в культуре балийцев повсеместно: в любви к церемониям, в ритуалах взаимодействий, в осознании своего места в социальной иерархии, в сложной регламентации поведения участников ссоры, направленной на минимизацию последствий, наконец, в воспитании, в котором повышенное внимание уделяется навыкам бесконфликтного поведения. «Балийское общество не схизмогенно. и мы знаем, как их неприязнь к схизмогенным паттернам выражается в многочисленных деталях социальной организации» [5, с. 110-112]. Навыки баланса позволяют балийцам устанавливать комплементарные - взаимно дополняющие отношения, что позволяет преодолевать соперничество, конфликт*.
Построение подстраивающихся, дополняющих, комплементарных поведенческих моделей - черта многих древних, в том числе примитивных обществ. Однако примитивность в данном случае сопряжена с разумом. Схизмогенез как развитие отношений различных групп в случае прямой конкуренции за одни и те же ресурсы и с использованием одних и тех же моделей поведения способен привести к губительным для сторон последствиям. Принцип комплементарности способен привести к мирному сосуществованию, предотвратить войну. Именно поэтому бытие примитивного общества основывается на реци-прокности, которая представляет собой «взаимный, имеющий институализированный характер и производимый по нормативно обусловленной процедуре обмен услугами и ма-
териальными ценностями между людьми, связанными комплексом прав и обязанностей» [8, с. 97]. Более того, среди форм реци-прокности, характерных для примитивного общества, центральное значение имеют генерализованная и сбалансированная реципрок-ность**. Социальные и экономические отношения в примитивном обществе синкретичны, жизненно важное состояние мира и безопасности в группе и даже межгрупповом взаимодействии достигается взаимностью, основу которой составляет дар и щедрость. Поразительно, но «здесь лидерство выступает как высшая форма родства и, следовательно, высшая форма реципрокности и щедрости. Вождь. должен не просто делать все хорошо - он должен стараться делать все лучше остальных, и этого ожидает от него группа. Каким же образом вождь удовлетворяет этим требованиям? Первое и самое главное орудие его власти - щедрость. У большинства примитивных народов. щедрость является центральным атрибутом власти» [8, с. 127].
Щедрость и безвозмездный дар, не требующий отдачи, - Евангелие экономики каменного века, отдаленный предшественник любви к ближнему христианской культуры.
Вместе с тем, что мы видим в рамках системы вертикального суверенитета, основанной на взаимной эксклюзивности? Преобладание форм негативной реципрокности и избирательной редистрибуции***. Властвующая группировка требует покорности и извлекает доход из общества в обмен на обещания и перераспределяет изъятое в кругу избранных. Таким образом, разрушается одна из важнейших опор любого общества - примитивного и современного - взаимность. Фактически общество де-
* Избегание схизмогенеза в формах конфликта, характерное для балийцев, связано со следующей трактовкой схизмогенеза: «Схизмогенные последовательности могут быть отнесены к двум классам: а) симметричный схизмогенез, при котором взаимно стимулирующие действия А и В подобны по своей сути (например, в случае соревнования, соперничества и т. п.); Ь) комплементарный схизмогенез, при котором взаимно стимулирующие действия по своей сути различны, однако взаимно согласуются» [5, с. 108]. Социальные отношения на Бали основаны на комплементарности.
** Воспользуемся комментарием к работе М. Салинза: «М. Салинз выделял три формы реципрокации: генерализованную, при которой требование взаимности и эквивалентности даров и услуг реализуется лишь в конечном счете в течение длительного времени; сбалансированную, требующую эквивалентной отдачи при каждом даре и каждой услуге; и негативную, связанную со стремлением получить что-либо без отдачи» [8, с. 97].
*** «В самом общем виде редистрибуцию можно определить как собирание воедино большей или меньшей части продукта, созданного в той или иной человеческой группе, чаще всего его концентрацию в руках ее главы, с последующим его распределением внутри той же самой группы» [8, с. 129].
лится на две группы, утрачивающие родство, дружественность, сопричастность.
Имплозия конструктивных форм реципрок-ности и редистрибуции ведет к развитию системы экономических и политических экстрактивных институтов [1; 7]. Экономические экстрактивные институты усиливают несправедливый обмен в обществе. Политические экстрактивные институты закрепляют статус-кво. Это приводит к затяжной болезни (возможно, болезни к смерти, следуя логике С. Кьеркегора).
«Порочный круг возникает, когда экстрактивные политические институты порождают аналогичные экономические институты, а последние, в свою очередь, становятся базой для первых -ведь экономическое могущество всегда можно конвертировать во власть» [1, с. 396]. При этом «порочный круг запускает мощный процесс негативной обратной связи, в ходе которого экстрактивные политические институты начинают порождать аналогичные экономические институты, а те, в свою очередь, снова и снова обеспечивают базу для укрепления экстрактивных политических институтов» [1, с. 404]. Маховик экстрактивности раскручивается, взаимная эксклюзивность социальных групп - лидеров и аутсайдеров - достигает катастрофических масштабов - «исключение» становится правилом, инклюзия - исключением из правил.
Максимизация экстрактивности напрямую ведет к утверждению некровласти. Именно такие условия способствуют стремительному качественному изменению биополитики. Если в ней еще оставался конструктивный потенциал, то он сворачивается, если негантропная биополитика была умеренной, то инфляция реципрокности стремительно усиливает давление на стигматизированные группы и превращает их существование в невыносимое. Пределом негантропной биополитики становится некрополитика, проводимая некровла-стью (necropower - the power of death). Нек-ровласть функционирует «в интересах максимального уничтожения людей и создания миров смерти - новых и уникальных форм общественного бытия, в которых массы населения помещаются в условия жизни, придающим им статус живых мертвецов» [14].
Некрополитика - уникальное явление. Примитивные народы использовали практику инфантицида (М. Салинз, Р. Коллинз) или (и) геронтоцида (Дж. Даймонд) в поисках рав-
новесия. Так, охотники и собиратели, буквально легкие на подъем, весь свой нехитрый скарб носили с собой. Издержками их образа жизни становилась демографическая политика, требовавшая незначительного количества малых детей и стариков, способных самостоятельно перемещаться. Немощного просто оставляли на стоянке умирать в одиночестве. Некропо-литика практикует экстрацид - уничтожение лишних, избыточных людей. Однако масштаб некрополитики превосходит всякие мыслимые пределы. Это своеобразная аутофагия общества, зашедшего слишком далеко в человеко-отрицающей биополитике. «Apocalypse Now» (Ф. Коппола), сошедший с экрана в реальный мир, разгул некрополитики в Камбодже, Руанде, на Гаити, в Демократической Республике Конго, в Шри-Ланке - события недавнего прошлого. А вот некрополитика, сопровождающая войну правительства Мексики и наркокартелей в крупнейшем нарко-хабе на границе с США Сьюдад-Хуаресе, - история, протекающая здесь и сейчас.
«В какой-то момент ежемесячное число только неопознанных жертв подобралось к отметке в 50 человек. За время правления президента Кальдерона бесследно исчезло более 25 000 человек, многие из которых впоследствии оказывались в едва успевающем расширяться морге Хуареса. Почти каждый день небольшая очередь выстраивается на входе в здание в надежде обнаружить пропавшего родственника» [10, с. 38]. И таких эксклавов хаоса (death-worlds) в мире довольно много: «Кали, Мехико, Белем ду Пара, Сан-Паулу и Буэнос-Айрес могут рассматриваться в качестве новых "колоний", где не действуют государственные законы, а люди не свободны, потому что вопрос их жизни или смерти решают другие» [18].
Биполитика получила широкое распространение в мире постольку, постольку обладает эмерджентными свойствами. Конфирмантроп-ная биополитика благотворно влияет на индивидуума. В свою очередь синергия удовлетворенных жизнью людей трансформирует среду их обитания. Подобная реципрокность целого и части, взаимное влияние восходящей и нисходящей причинности задает вектор устойчивого развития. Напротив, негантропная биополитика и ее крайняя степень - некрополи-тика - утрачивают эмерджентность и синер-
гитические эффекты. Некрополитика редуцирует общественные процессы к примитивным формам подчинения, личной зависимости, рабства. В антропологическом смысле некрополитика - апофеоз раскола и взаимного отчуждения. Общество теряет пластичность и скатывается к ригидным моделям социальных отношений. Раскол - это кризис реципрокно-сти, ему соответствует дефицит доверия, альтруизма, человечности. Некрополитика, по-
добно надгробной плите - мрачный итог хронической социальной патологии, с которой общество так и не смогло справиться. Представляется, что ставка на конфирмантропную биополитическую стратегию безальтернативна. Проблему представляет лишь то, каким образом возможен палингенез*, если общество скатилось к опасной грани, на которой власть перерождается в некровласть.
Литература
1. Аджемоглу Д., Робинсон Дж. А. Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты / пер. с англ. Д. Литвинова, П. Миронова, С. Санови-ча. М., 2015.
2. Агамбен Д. Оставшееся время: комментарий к Посланию к Римлянам / пер. с итал. С. Ермакова. М., 2018.
3. Агамбен Дж. Homo sacer. Суверенная власть и голая жизнь. М., 2011.
4. Бауман З. Актуальность холокоста. М., 2010.
5. Бейтсон Г. Экология разума. Избранные статьи по антропологии, психиатрии и эпистемологии / пер. с англ. М., 2000.
6. Ашиль Мбембе: «Франции трудно поспеть за меняющимся миром». URL: http://gefter.ru/ar-chive/19621 (дата обращения: 27.11.2018).
7. Попов Д. B. Танатальное основание негантропной биополитики. URL: http:// vestnik.uapa.ru/ru/issue/2018/04/02/ (дата обращения: 27.11.2018).
8. Салинз М. Экономика каменного века. М., 1999.
9. Тойнби А. Дж. Исследование истории: Цивилизации во времени и пространстве / пер. с англ. К. Я. Кожурина. М., 2009.
10. Уэйнрайт Т. Narconomics: Преступный синдикат как успешная бизнес-модель / пер. с англ. Г. Михайлова. СПб.; М., 2018.
11. Фуко M. Нужно защищать общество: курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1975-1976 учебном году. СПб., 2005.
12. Хазин М., Щеглов С. Лестница в небо. Диалоги о власти, карьере и мировой элите. М., 2016.
Bibliography
1. Ajemoglu D., Robinson J. A. Why some countries are rich and others are poor. The origins of power, prosperity and poverty / trans. from English D. Litvinov, P. Mironov, S. Sanovich. Moscow, 2015.
2. Agamben D. Remaining time: commentary on the Epistle to the Romans / trans. from Italian by S. Ermakov. Moscow, 2018.
3. Agamben G. Homo sacer. Sovereign power and naked life. Moscow, 2011.
4. Bauman Z. The relevance of the Holocaust. Moscow, 2010.
5. Bateson G. Ecology of mind. Selected articles on anthropology, psychiatry and epistemolo-gy / trans. from English. Moscow, 2000.
6. Ashil Mbembe: «It is difficult for France to keep up with the changing world». URL: http:// gefter.ru/archive/19621 (accessed date: 27.11.2018).
7. Popov D. V. Tanatal basis of neganropic biopolitics. URL: http://vestnik.uapa.ru/ru/issue/ 2018/04/02/ (accessed date: 27.11.2018).
8. Salins M. Economics of the stone age. Moscow, 1999.
9. Toynbee A. J. The study of history: Civilization in time and space / trans. from English K. I. Kozhurin. Moscow, 2009.
10. Wainwright T. Narconomics: crime syndicate as a successful business model / trans. from English G. Mikhailova. St. Petersburg, Moscow, 2018.
11. Foucault M. To protect the society: a course of lectures given at the College de France in the academic year 1975-1976. St. Petersburg, 2005.
12. Hazin M., Shcheglov S. Stairway to heaven. Dialogues about power, career and world elite. Moscow, 2016.
* «Новое рождение»; «возвращение к жизни»; «палингенез означает рождение чего-то нового, а не просто возрождение чего-то, что жило и умерло» [9, с. 14, 231, 264].
13. Шмитт К. Политическая теология. Сборник / пер. с нем., заключит. статья и сост. А. Филиппова. М., 2000.
14. Mbembe J.-A., Meintjes L. Necropolitics. URL: https ://warwick.ac.uk/fac/arts/english/cur-rentstudents/pg/masters/modules/postcol_theory/ mbembe_22necropolitics22.pdf (дата обращения: 27.11.2018).
15. Mbembe A. Provisional notes on the post-colony. URL: https://studentportalen.uu.se/uusp-filearea-tool/download.action?nodeId=1427873& toolAttachmentId=288520 (дата обращения: 27.11.2018).
16. Weizman E. Introduction to the politics of verticality. URL: https://www.opendemocracy.net/ ecology-politicsverticality/article_801.jsp (дата обращения: 27.11.2018).
17. Weheliye A. G. Habeas viscus: racializing assemblages, biopolitics, andblack feminist theories of the human. URL: https://ru. scribd.com/ document/234998005/Habeas-Viscus-by-Alex-ander-Weheliye (дата обращения: 27.11.2018).
18. Пако Гомес Надаль. (Paco Gymez Nadal). Смерть как система. URL: https://inosmi.ru/ world/20141127/224537033.html (дата обращения: 17.11.2018).
13. Schmitt K. Political theology. Collection / trans. from German, concludes article and drawing by A. Filippov. Moscow, 2000.
14. Mbembe J.-A., Meintjes L. Necropolitics. URL: https://warwick.ac.uk/fac/arts/english/cur-rentstudents/pg/masters/modules/postcol_ theory/ mbembe_22necropolitics22.pdf (accessed date: 27.11.2018).
15. Mbembe J.-A. Provisional notes on the postcolony. URL: https://studentportalen.uu.se/ uusp-filearea-tool/download.action?nodeId=142 7873&toolAttachmentId=288520 (accessed date: 27.11.2018).
16. Weizman E. Introduction to the politics of verticality. URL: https://www.opendemocracy.net/ ecology-politicsverticality/article_801.jsp (accessed date: 27.11.2018).
17. Weheliye A. G. Habeas viscus: racializing assemblages, biopolitics, andblack feminist theories of the human. URL: https://ru. scribd.com/ document/234998005/Habeas-Viscus-by-Alex-ander-Weheliye (accessed date: 27.11.2018).
18. Paco Gymez Nadal (Paco Gymez Nadal). Death as system. URL: https://inosmi.ru/world/ 20141127/224537033.html (accessed date: 17.11.2018).
УДК 316.7 ББК 60.5
Упорникова Ирина Владимировна Upornikova Irina Vladimirovna
доцент кафедры уголовного права и криминологии Ростовского юридического института МВД России кандидат социологических наук.
Associate Professor of the Department Criminal Law and Criminology of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Sociology. E-mail: [email protected]
Вакуленко Наталья Алексеевна Vakulenko Natalya Alekseevna
заместитель начальника кафедры уголовного права и криминологии Ростовского юридического института МВД России кандидат юридических наук.
Deputy Chief of the Department of Criminal Law and Criminology of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Law. E-mail: [email protected]
Ковтун Наталия Александровна Kovtun Natalia Aleksandrovna
старший преподаватель кафедры уголовного права и криминологии Ростовского юридического института МВД России кандидат психологических наук.
Senior Teacher of the Department of Criminal Law and Criminology of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Psychology. E-mail: [email protected]
HOMO RETIS - «СЕТЕВОЙ ЧЕЛОВЕК» КАК УЧАСТНИК НОВЫХ ФОРМ ПОЛИТИЧЕСКОГО УЧАСТИЯ
Homo Retis - «network person» as the participant of new forms of political participation
В статье отмечается, что в последние десятилетия внимание исследователей привлек феномен новых форм прямого политического участия, возможности которого обеспечивает глобальная сеть Интернет, сетевые сообщества обеспечивают наиболее полное взаимодействие членов общества как между собой, так и с государством. Авторы полагают, что российские власти должны обратить более пристальное внимание на онлайн сетевые сообщества, а не присоединяться к ним на стадии реализации социального действия. Усиление значимости прямых форм политического участия Homo Retis - сетевого человека, по мнению авторов статьи, настоятельно требует изучения его сущностных свойств, проявляющихся и в политической активности.
Ключевые слова: сетевое сообщество, Homo Retis - сетевой человек, социальный капитал, бло-герство, фейлы, моббер, краудсорсинг, краудфан-динг, роллинг, хэштег.
В условиях постмодерна личность стала формальной точкой пересечения разных сознаний, набора социальных ролей и функций.
In article the new possibilities and forms ofpoliti-cal participation are considered. In the last decades the attention of researchers was drawn by a phenomenon of new forms of direct political participation to which possibility the wide area network provides the Internet. Network communities provide the fullest interaction of members of society as among themselves, and with the state. Authors believe that the Russian authorities should draw closer attention to online-network communities, but not join them at a stage of implementation of social action. Gain of the importance of direct forms ofpolitical participation of Homo Retis - the network person - presses for studying of its intrinsic properties which are shown and in political activity.
Keywords: network community, Homo Retis -network person, the social capital, a blogging, feil, mobber, crowdsourcing, crowdfunding, rolling, hashtag.
Интернет и социальные сети оказались инструментом, который позволяет человеку играть несколько ролей одновременно. Картина мира
складывается в результате восприятия человеком навязанных извне сюжетов массмедиа, которые инсценируют определенные социальные роли, далеко не всегда совпадающие с его реальными устремлениями. Реальность складывается из калейдоскопически меняющихся медиасобытий, подменяющих фактическую реальность массмедийной. По данным GlobalWebIndex, среднестатистический интернет-пользователь в 2018 году проводил в глобальной сети около шести часов в день [1]. Больше трети российских пользователей Интернета (36 %) признаются, что проводят в сети по личным нуждам слишком много времени [2]. Для человека, который посвящает Интернету достаточно много времени, характерным становится появление коллективной идентичности, связанной со все большим распространением соцсетей, для которых характерны высокая доступность, периодичность, интерактивность, относительно точное измерение эффективности обратной связи, применение мультимедийных технологий [3]. Сетевые сообщества существуют в виде чатов, форумов, блогов, в которых коммуникации «один к одному» переходят в режим «один ко многим». Особенности сетевого общения - забвение приватности, растворение частностей повседневности отдельного существования в потоке быстро меняющей свои конфигурации пространства публичности, с ее моментально вспыхнувшим и столь же быстро гаснущим интересом, который постоянно необходимо поддерживать новой информацией.
В настоящее время увеличивающееся количество пользователей публикуют в социальных медиа личностную информацию, которая не вызывает широкий резонанс в виде публичного обсуждения. В то время как любое экспертное сообщество иерархизировано, сетевое сообщество выстраивается через горизонтальные связи. Человек сети не имеет общей универсальной идентичности, взаимодействуя с разными сообществами, при этом проявляясь в них различными гранями. Человек в сети относит себя к сообществу на базе чата, в общении с участниками которого эмоционально включен, у него сильна потребность в аффи-лиации в условиях киберпространства. Интер-нет-блоги и форумы стали распространенны-
ми средствами общения «одного со многими». Сетевое общение в силу обезличенности раскованно и свободно. Проводимый на меж-страновом уровне в течение тридцати лет «Всемирный мониторинг ценностей» (МОМ-ValuesSurvey, WVS) выявил статистическую зависимость между повышением уровня жизни людей и ростом таких постматериальных ценностей, как открытость изменениям, забота о людях и природе, самореализация, доверие [4]. Эти постматериальные ценности во многом определяют появление новых форм политического участия в Интернете, который создает возможность для общения людей со сходными ценностными ориентациями во всем мире, при том, что каждый имеет возможность создать индивидуальную информационно-коммуникативную среду. Привычное в политике выражение «отдали свои голоса» сменяется желанием человека, чтобы его голос был услышан.
Быть в Интернете - значит быть отмеченным растущим количеством подписчиков, наращивать социальный капитал, при расчете которого учитывается то, насколько постоянно активно ведут свои и комментируют другие журналы члены сетевых сообществ, как часто они заходят в LiveJournal. Наиболее динамичным сектором Интернета являются бло-ги - сетевые СМИ, не имеющие территориальной регистрации. Владелец, редактор и автор материалов блога - это обыкновенный человек, стремящийся к самовыражению, формированию собственного круга общения и источников информации. Высокая интерактивность блогов дает возможность не только отслеживать изменения общественного мнения, но и воздействовать на аудиторию [5]. Так, значительная часть содержания политических блогов является результатом мониторинга медийного пространства. Блоги не только выступают цензорами традиционных медиа, зачастую в них обсуждаются новости, которые не публикуют иные медиа. Для многих пользователей блоги - единственное доступное и безопасное средство выражения собственного мнения.
Главной особенностью российских блогов является то, что значительная часть из них имеет ярко выраженную общественно-политическую направленность [1]. О растущей зна-
чимости блогов говорит тот факт, что в ходе президентской кампании в России в качестве основного инструмента в деле подрыва авторитета государственных СМИ КПРФ предполагала использовать именно блоги [6]. Видео-блогеры - люди, как правило, без образования и профессии, стали лидерами мнений. Блогер - одиночка, для успешной деятельности которого требуется уверенность в себе, отсутствие страха или смущения перед многотысячной аудиторией, извлечение выгоды из конструирования собственного имиджа. Умение самопрезентоваться - одно из ключевых умений блогеров [7, с. 71]. При этом его социальный капитал, полученный при реализации одного или нескольких сетевых проектов, с легкостью конвертируется в политическое влияние. Одной из причин, по которой блогеры подключились к обсуждению политических тем, является «хайп» -крикливая реклама, пиар чего-нибудь (блоге-ры, зависящие от актуальных тем, будут обсуждать все, что вызывает общественный резонанс). Так, блог «Живой журнал», имевший почти 80 000 постоянных читателей (френ-дов), принес широкую известность Р. Адага-мову, которому было поручено отвечать за ведение в социальных сетях и блогах предвыборной кампании телеведущей Ксении Собчак. По данным «Живого Журнала» на 18 августа 2014 года у другого блогера И. Варламова было 67 957 подписчиков [8]. Симптоматично, что оба блогера оказались в числе основателей возникшей на волне протест-ного движения несистемной оппозиции в 2011-2012 годах - «Лиги избирателей», в состав учредителей которого из 16 человек вошли восемь блогеров и журналистов. Сегодня в сети по-настоящему влиятельным можно назвать только одного политического бло-гера - А. Навального, чьи посты и видеозаписи просматривают сотни тысяч и даже миллионы пользователей, среди которых превалируют школьники. Их «борец с режимом» рассматривает прежде всего как политическое топливо и призывает к экстремистским политическим акциям. Стиль блога Навального - обострить ситуацию и «заплатить» чужими проблемами за повышение политического градуса.
Блогосфера - это разветвленное сетевое мегасообщество, в котором отражаются инте-
ресы, предпочтения, настроения самых различных групп населения [9, с. 6-11]. В самом известном из блогов «Живой Журнал» (LiveJournal) имеются собственные кумиры, чья репутация измеряется числом читателей сообщений, размещаемых на личных страницах этих пользователей. Политическое событие для блогера зачастую отражает происходящее в самих медиа. То, что А. Навальный имеет на своем канале более четырехсот миллионов просмотров роликов и более двух миллионов подписчиков [10, с. 19-23], среди которых молодые люди с неустоявшейся жизненной позицией, должно быть осмыслено со всей серьезностью возможных политических последствий. Так, девятнадцатилетняя блогер Саша Спилберг, имеющая десять миллионов подписчиков от восьми до четырнадцати лет, в мае 2017 года выступила с четырехминутной речью перед депутатами Государственной Думы, что говорит о намерениях российских законодателей познакомиться с лидером мнений тех, кто станет избирателем в скором времени.
Д. А. Медведев, будучи Президентом РФ, говоря о необходимости власти выходить в виртуальное пространство, подчеркнул, что «если политическая сила не сможет научиться дружить с Интернетом, она умрет» [11]. 57 % отечественных блогеров одобряют ведение политиками собственных дневников в сети, считая подобную форму обращения напрямую к власти важной [12].
Методами воздействия блогеров на аудиторию являются блоговолны, представляющие массовое распространение информации, трансформирующей общественное мнение и могущие инициировать социально-политические акции в офлайн как результат общественного давления. В отношении конструктивных и деструктивных практик в онлайн-простран-стве все чаще «сенсорами» используется «фейл» - сленговое слово, обозначающее негативную оценку произошедшего события для построения и реализации конструктивных или деструктивных акций в рамках заданного лидерами мнений заказа. Основная цель «фей-лов» - изменение общественного мнения в отношении политического деятеля или партии. Для дискредитации политического деятеля в сети используется троллинг, которому в социальных сетях содействует анонимность, отсутствие физического и визуального контакта, по-
зволяющего разоблачать или контролировать провокаторов. Тролли используют для комментариев самые популярные информационные сайты, систему обратной связи через размещение в онлайн-пространстве провокационных комментариев, имеющих своей целью вызвать «флейм». Троллинг засоряет информационно-новостное поле, создавая преграды прохождению реальных сигналов, что может вызвать неконтролируемое смещение акцентов внимания онлайн-пользователей [13, с. 41-43].
В настоящее время пользователи имеют возможность не просто наблюдать за общественно-политическим процессом, но на ресурсах Wikipedia, Facebook, YouTube, Twitter активно участвовать в его обсуждении. Новые медиа создают сильнейший психологический эффект идейного единства в протестных движениях, что придает протестующим гражданам уверенность в своих силах.
Для достижения политических целей активно используется краудсорсинг - надстройка онлайн-пространства, которая является связующим звеном между офлайн-пространст-вом, формирующим запрос на политическое решение и онлайн-пространством - сетевыми площадками для разработки необходимых обществу политических решений. Так, платформа Ушахиди была впервые использована для сбора данных об очагах насилия, охвативших Кению после выборов Президента в 2008 году. Впоследствии платформа приобрела популярность среди сотен организаций по всему миру, которые использовали ее для создания различных краудсорсинговых проектов. Она успешно реализовала себя в критических ситуациях (землетрясение, цунами и т. п.), требующих быстрой интегрированной реакции членов сетевого сообщества во многих странах, включая Россию. Одной из наиболее востребованных сфер политического краудсорсин-га становится законотворческая деятельность. Так, краудсорсинг входит в практику электронных правительств ряда государств для организации постоянного вики-сотрудничества органов власти и гражданского общества в регионах и муниципальных образованиях [16, с. 31-39]. В 2012 году в Исландии краудсор-синг был использован для обсуждения пользователями социальных сетей Twitter и Face-book проекта Конституции [15]. Одной из раз-
новидностей краудсорсинга является крауд-фандинг, основанный на финансировании в том числе и общественно-значимых проектов через Интернет [15, с. 60]. Так, Барак Обама в 2008 году собрал 750 млн долларов на свою избирательную кампанию, при этом 80 % взносов составили меньше 200 долларов, а число жертвовавших достигло более 4 000 000 [16].
Появившийся в 2011 году в нашей стране общественный проект «РосПил» А. Навального ориентирован на контроль над расходованием бюджетных средств в сфере государственных и муниципальных закупок и полностью финансировался за счет добровольных пожертвований граждан, составивших в первые полгода более 8 млн рублей.
Сетевая, неиерархическая, горизонтальная модель сетевой коммуникации реализуется в политических флешмобах, которые постепенно превращаются в новую форму агрессивной ответной реакции членов сетевых сообществ на медиасобытия. Флешмо-бы рождаются в больших городах, по статистике участники акций - люди в возрасте от 16 до 25 лет. Флешмоб представляет собой явление, зачастую содержащее определенные идеи и смыслы, в том числе и политические. Политмобы - более простые, оперативные и безопасные способы выражения общественного мнения и привлечения внимания к общественным и политическим проблемам, чем традиционные формы политического участия [18]. И. Эйдман предполагает, что такие современные формы самоорганизации людей неизбежно войдут в противоречие с властью старых политических элит, ориентированных на сохранение статуса-кво [18, с. 83]. Специфика флэшмоба позволяет сочетать коллективизм с индивидуализмом. Мобберы собираются на политический флеш-моб, размещая в социальных сетях информацию о смысле, месте, времени и сюжете акции. При этом в начале политмоба у случайно оказавшихся рядом людей должно сложиться впечатление, что мобберы - случайные прохожие, поэтому они избегают в месте ее проведения общения друг с другом до, во время и после акции. В то же время по-литтехнологи, связанные с мобберами, специально сообщают в СМИ и правоохранительные органы о месте и времени проведе-
ния мероприятия [18, с. 107-108]. Учитывая, что флэшмобы проводятся без каких бы то ни было предварительных согласований с органами власти, создается возможность непредсказуемого развертывания спонтанной формы политической активности объединенных сетевым взаимодействием людей. При подготовке «Русского марша», например, инструкция призывала тысячи сторонников собраться на одной из станций московского метро.
К политмобам или социомобам относятся флешмобы против гомофобии и за права геев и лесбиянок. Моб-арты представляют собой акции, имеюшце определенную художественную ценность, сложность их реализации может вызвать отступление от правил флешмоба. I-mob - все виды акций, проводимых в Интернете (форумы, icq, e-mail, чаты и т. п.), экстрим-
Литература
1. Интернет в мире и России статистика и тренды. URL: https://www.web-canape.ru/busi-ness/internet-2017-2018-v-mire-i-v-rossii-statis-tika-i-trendy/ (дата обращения: 11.12.2018).
2. Биляева И. И. Блогерство как субъект информационной политики // Юриспруденция, история, социология, политология и философия: сборник статей по материалам XXI Международной научно-практической конференции. М., 2018.
3. Благовещенский А. Президентский блог назвали самым популярным среди политических. URL: https://rg.ru/2010/10/19/blog-president-site-anons.htm (дата обращения: 17.12.2018).
4. Блогеры идут в политику. URL: http:// actualcomment.ru/blogery-idut-v-politiku-17042 81119.html (дата обращения: 19.12.2018).
5. Бушуев А. Б. Особенности коммуникации в блогосфере // Вестник Красноярского государственного педагогического университета имени В. П. Астафьева. 2009. № 2.
6. Воскресенский А. А., Рабош В. А., Су-нягина А. Г. Постматериальные ценности поколения Z на пути к обществу знаний - к постановке проблемы // Общество. Среда. Развитие (TerraHumana). 2018. № 1 (46).
7. Гапич А. Э., Лушников Д. А. Технологии «цветных революций». М., 2010.
8. Гнедаш А. А., Рябченко Н. А. Конструктивные и деструктивные социально-политиче-
моб представляет собой акции с ярко выраженной экстремальной направленностью.
Таким образом, глобальная сеть Интернет обладает потенциалом для формирования сетевого общества, построенного на горизонтальных связях, в котором возможным становится более полное взаимодействие членов общества между собой и государством. Однако возможности Интернета используют и деструктивные политические авторы. Исследование возможностей использования сетевого участия в политической деятельности необходимо для предотвращения преступлений экстремистской направленности. Феномен «сетевого человека», для которого идентичность в сетевых сообществах стала поисковой, а ме-диареальность - определяющей его поведение, требует комплексного изучения.
Bibliography
1. Internet in Russia and the world statistics and trends. URL: https://www.web-canape.EN/ business/internet-2017-2018-v-mire-i-v-rossii-statistika-i-trendy/ (accessed date: 11.12.2018).
2. Belyaeva I. I. Blogging as a subject of information policy // Law, history, sociology, political science and philosophy: collection of articles based on the materials of the XXI International scientific and practical conference. Moscow, 2018.
3. Blagoveshchenski A. Presidential blog was named the most popular among political. URL: https://ru/2010/10/19/blog-president-site-anons. htm/ (accessed date: 17.12.2018).
4. Bloggers go into politics. URL: http:// actualcomment.ru/blogery-idut-v-politiku-1704 281119.html (accessed date: 19.12.2018).
5. Bushuev A. B. Features of communication in the blogosphere // Vestnik Krasnoyarsk state pedagogical University named after V. P. Astafiev. 2009. № 2.
6. Voskresenski A. A., Rabosh V. A., Sunyag-ina A. G. Post-material values of gen Z towards a knowledge society - the formulation of the problem // Society. Environment. Development (TerraHumana). 2018. № 1 (46).
7. Gapich A. E., Lushnikov D. A. Technologies of «color revolutions». Moscow, 2010.
8. Gnedash А. А., Ryabchenko N. A. Constructive and destructive social and political practices in the online space of modern Russia: «files»,
ские практики в online-пространстве современной России: «фейлы», «кейсы», «механики» // Южно-российский журнал социальных наук. 2014. № 2.
9. Мартьянов Д. С. Виртуальные сообщества в блогах: практика взаимодействия с политическими акторами // Известия российского государственного университета имени А. Герцена. 2007. № 13. Вып. 36.
10. Мирошниченко И. В. Модернизацио-ный потенциал краудсорсинга в современной публичной политике // Контуры глобальных трансформаций: политика, экономика, право. 2011. Т. 4. Вып. 6.
11. Парфенова Ю. В. Сетевые формы политического участия в современной России и постсоветском пространстве: дис. ... канд. полит. наук. СПб., 2016.
12. Встреча Дмитрия Медведева с руководством «Единой России». URL: https://vz.ru/in-formation/2009/4/9/274681 .html/ (дата обращения: 21.12.2018).
13. Россияне стали интернет-зависимыми. URL: https://rg.ru /2013/04/01/internet-site.html/ (дата обращения: 12.12.2018).
14. Федорченко С. Н. Политический флэш-моб - предвестник нового общества // Контуры глобальных трансформаций: политика, экономика, право. 2011. № 6. Вып. 11.
15. Человек постепенно превращается в киборга. Политолог Иосиф Дзялошинский об опасностях информационно-виртуальной реальности. URL: https://lenta.ru/articles/2015/08/ 23/cyborg/ (дата обращения: 10.12.2018).
16. Чивилев А. А. Блог как форма межличностной коммуникации // Культурология и искусствоведение: материалы Международной научной конференции. Пермь, 2015.
17. Шуровьески Дж. Мудрость толпы. Почему вместе мы умнее, чем поодиночке, и как коллективный разум формирует бизнес, экономику, общество и государство. М., 2007.
«cases», «mechanics» // South-Russian journal of social sciences. 2014. № 2.
9. Martyanov D. S. Virtual communities in blogs: practice of interaction with political agents // Proceedings of the Russian state University named after A. Herzen. 2007. № 13. Issue 36.
10. Miroshnichenko I. V. Modernization potential of crowd sourcing in modern public policy // Contours of global transformations: politics, economics, law. 2011. Vol. 4. Issue 6.
11. Parfenova Yu. V. Network forms of political participation in modern Russia post-Soviet space: dis. ... PhD in Political sciences. St. Petersburg, 2016.
12. Dmitry Medvedev's meeting with the leadership of «Yedinaya Rossiya». URL: https://vz.ru/ information/2009/4/9/274681 ahhh! html / (accessed date: 21.12.2018).
13. Russians have become Internet addicts. URL: https://rg.EN /2013/04/01/internet-site. html/ (accessed date: 12.12.2018).
14. Fedorchenko S. N. Political flash mob -a harbinger of a new society // Contours of global transformations: politics, economics, law. 2011. № 6. Issue 11.
15. Man gradually turns into a cyborg. Political scientist Joseph Dzyaloshinsky about the dangers of information and virtual reality. URL: https://lenta.ru/articles/2015/08/23/cyborg/ (accessed date: 10.12.2018).
16. Chivilev A. A. Blog as a form of interpersonal communication // Cultural studies and art history: materials of the International scientific conference. Perm, 2015.
17. Shurovyeski J. Wisdom of the crowd. Why are we together smarter than singly, and how collective intelligence forms business, the economy, society and the state. Moscow, 2007.
УДК 340.114.5 ББК 67.0
Вовк Елена Викторовна Vovk Elena Viktorovna
аспирант Южно-Российского института управления - филиала Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации.
Postgraduate Student of the South-Russian Institute of Management - Branch of the Russian Academy of National Economy and Public Administration under the President of the Russian Federation. E-mail: [email protected]
ИДЕЯ СПРАВЕДЛИВОСТИ В СОВРЕМЕННОМ РОССИЙСКОМ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВЕ
Idea of justice in modern Russian legislation
Статья посвящена рассмотрению идеи справедливости в политической и правовой системе российского общества. Категория «справедливость» исследуется автором как сложное и многозначное понятие на примере обращения к современному российскому законодательству и судебной практике. Политическое осмысление идеи справедливости отталкивается от анализа правового сознания россиян в контексте соотношения национальных и универсальных государственно-правовых традиций.
Ключевые слова: законодательство, идея справедливости, конституция, национальные традиции, правовая система, правовое сознание, правотворчество, социальная справедливость, судебная практика.
Идея справедливости в ее философском, политическом и правовом преломлении остается одной из самых обсуждаемых в современной российской науке. Само понимание справедливости как базового принципа жизнедеятельности и развития человеческого социума неразрывно связано с существованием государства. Невозможно представить себе современное государство, которое не апеллировало бы к справедливому способу организации публичной власти, оправдывая и легитимизируя существующий политический режим, форму государственного устройства и в целом систему сложившихся политико-правовых отношений. Как базовая характеристика российского обыденного сознания идея справедливости также нередко подвергается анализу. Особого внимания в этом случае заслуживает исследование особенностей правового сознания и правовой культуры россиян в контексте принятия или отторжения сло-
The article is devoted to the consideration of the idea of justice in the political and legal system of Russian society. The category of «justice» is investigated as a complex and multi-valued concept using the example of reference to modern Russian legislation and judicial practice. Political understanding of the idea of justice is repelled by an analysis of the legal consciousness of Russians in the context of the correlation ofnational and universal statelegal traditions.
Keywords: legislation, idea of justice, constitution, national traditions, legal system, legal awareness, law-making, social justice, judicial practice.
жившейся политико-правовой действительности. Оставаясь одной из самых многозначных и противоречивых категорий современного научного дискурса, категория «справедливость» очень часто исследуется и представителями юридической науки.
В своем юридическом преломлении идея справедливости в последнее время все чаще начинает обсуждаться в откровенно критическом и негативном ключе. Нередко идея справедливости представляется неким атавизмом. Достаточно часто можно услышать предложение заменить в общественном дискурсе идею справедливости идеей экономической целесообразности или идеей какой-либо другой целесообразности, например, политической, или же идеей общественного договора (идея договорной справедливости возникла уже достаточно давно в контексте ее либеральной интерпретации). В юридической науке с идеей справедливости традиционно конкурирует
идея правового государства, а также идея равенства всех перед законом и судом. Главная цель, которую преследуют в данном случае критически настроенные исследователи, показать бессмысленность использования данной идеи по причине, во-первых, ее абсолютной неопределенности, а во-вторых, практической несостоятельности при попытке реализации. Действительно, категории «справедливость» в современном российском законодательстве зачастую придается большое морально-нравственное значение. Что же касается ее точного и однозначного понимания и нормативно-правого наполнения, то оно, как правило, отсутствует.
В современных российских правовых реалиях попытки унификации идеи справедливости предпринимаются достаточно часто, однако до ее единого понимания еще очень далеко. Последнее суждение касается как общих, концептуальных подходов к идее справедливости в целом, так и понимания справедливости в конкретных жизненных ситуациях или, например, в рамках судебного разбирательства. Не существует единого подхода к категории «справедливость» ни у представителей современной юридической науки, ни у современного российского законодателя. Единственное упоминание «справедливости» в тексте Основного Закона содержится в преамбуле, где, в частности, речь идет о «вере в добро и справедливость». Понятие добра в качестве самостоятельной категории также встречается в отраслевом законодательстве. Так, например, в Федеральном законе от 29 декабря 2010 года № 436-ФЗ «О защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию» указывается на то, что информационная продукция для детей, не достигших шести лет, должна быть основана на идее торжества добра над злом. Этот пример показывает, что даже для наиболее абстрактных морально-нравственных категорий, допускающих очень субъективное толкование, возможно нормативно-правовое опосредование как на уровне Конституции Российской Федерации, так и на уровне отраслевого законодательства [7, с. 100].
Категория «справедливость» достаточно часто используется в текстах федеральных законов, как правило, в случаях, когда речь идет о наиболее острых моментах соприкоснове-
ния частных и публичных интересов (Уголовный кодекс РФ, Уголовно-процессуальный кодекс РФ, Кодекс административного судопроизводства РФ). Понимание категории справедливости в данных нормативных актах неоднородно, для ее корректного восприятия часто необходимо понимание соответствующего контекста. Последнее не означает, что категория справедливости применяется в абсолютно различных значениях, однако, диапазон, в котором используется данное понятие законодателем, достаточно широк. Справедливость может использоваться в значении, близком к понятиям «законность», «равенство перед законом и судом»», в значении, свойственном идее правового государства. Следует также отметить использование данной категории в контексте рассмотрения «права на справедливое судебное разбирательство» на основе принципа состязательности и равноправия в процессуальных кодексах Российской Федерации.
В соответствии с ч. 2 ст. 297 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации приговор признается законным, обоснованным и справедливым, если он постановлен в соответствии с требованиями настоящего кодекса и основан на правильном применении уголовного закона. В данном случае категория «справедливость» выступает как часть общего принципа законности, обоснованности и справедливости приговора. Традиция совместного употребления данных категорий прослеживается во всем тексте Уголовно-процессуального кодекса РФ, а в тексте присяги присяжного заседателя (ст. 332) встречается словосочетание «справедливый человек». В Кодексе административного судопроизводства Российской Федерации данный термин используется в сочетании с термином «законность» (ст. 9), их комбинация раскрывается через «соблюдение положений, предусмотренных законодательством об административном судопроизводстве».
В отдельных случаях справедливость призвана выступить категорией морально-этического характера, большей или меньшей степени определенности, смысловая нагрузка которой предполагает знание общих представлений о добре, зле и ряде сопутствующих категорий. Один из редких случаев, когда законодатель старается представить собственное по-
нимание справедливости, - это разъяснение Уголовным кодексом РФ принципа справедливости применяемых к совершившему преступление лицу мер уголовно-правового характера, в частности, соответствие наказания и иных мер уголовно-правового характера характеру и степени общественной опасности преступления, обстоятельствам его совершения и личности виновного (ст. 6). Нетрудно заметить, что мы сталкиваемся с частным случаем использования категории «справедливость». Статья 43 Уголовного кодекса РФ также оперирует без соответствующих разъяснений понятием «социальная справедливость». К идее социальной справедливости апеллирует и Федеральный закон от 12.06.2002 № 67-ФЗ (ред. от 18.04.2018) «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации», в соответствии со ст. 56 которого «не может рассматриваться как разжигание социальной розни агитация, направленная на защиту идей социальной справедливости». Последнее положение получило свое дальнейшее развитие на уровне правовых позиций высших судов, однако говорить о едином понимании идеи социальной справедливости еще рано. В целом идее социальной справедливости как самостоятельному правовому и философскому феномену в современной России посвящено большое количество специальных исследований [5, с. 18-23].
Достаточно часто категория «справедливость» в различных сочетаниях используется в актах Президента РФ, Правительства РФ и других органов государственной власти. Анализ ряда правовых актов различно уровня и назначения позволяет сделать вывод о том, что категория справедливости так и не стала юридической в полном значении этого слова и используется зачастую в разных, правда, не противоречащих друг другу смыслах.
В современной науке и практике идея социальной справедливости часто рассматривается в качестве самостоятельного феномена, неразрывно связанного с идеей социального государства, предполагающей взятие на себя государством определенных обязательств в сфере реализации социальных прав личности. Особенно актуальной эта идея становится на фоне нестабильной экономической обстановки и отсутствия четких государственных га-
рантий минимального обеспечения социаль-
1 Л и I»
ных прав. В советской юридической науке в качестве традиционного выступал подход, в рамках которого именно социально-экономические права обладали приоритетом по отношению к группе личных и политических прав. Социалистическая (коммунистическая) идея традиционно ставила духовные блага выше материальных. Такой подход, отразившийся и на реализации идеи социальной справедливости, обладая известными недостатками, привел к тому, что в реализации социального обеспечения граждан советское государство достигло очень многого. Как минимум в деле ликвидации проблемы социального неравенства и социального расслоения общества советское государство действительно преуспело. Современное российское государство такими успехами, безусловно, похвастаться не может. Кардинальная смена политического и экономического курса в конце прошла века привела к тому, что в тексте новой конституции (в противовес прошлым) упор сделан на личные и политические права, а уже во вторую очередь - на, собственно, социальные. Такое смещение акцентов с позитивной на негативную обеспечительную функцию государство совершенно точно отразило как новый виток развития идеи социальной справедливости в России, что нашло свое отражение в реально складывающихся общественных отношениях. При этом существует значительное количество исследований, авторы которых доказывают незыблемость базового конституционного статуса группы социальных прав и свобод, не допуская мысли о том, что их в современной России следует рассматривать в качестве, например, второстепенных. Последнее обстоятельство находит свое подтверждение и в деятельности Конституционного Суда РФ. Однако дискуссии о том, какое общество должна строить современная Россия (общество иждивенчества или же общество социальной поддержки в случаях наступления соответствующих социальных рисков) не прекращаются. В обыденном сознании россиян государство даже на формально-юридическом уровне перестало выступать по отношению к своим гражданам в качестве гаранта социальной стабильности и социальной устроенности, стремясь ограничить свои социальные функции ситуациями социальных рисков.
Анализируя употребление категории «справедливость» на уровне правовых позиций органов судебной власти, можно отметить, что диапазон ее использования широк и формально-юридически не определен. В частности, Верховный Суд РФ использует данную категорию в большей степени в контексте уже упомянутого права на справедливое судебное разбирательство. Последнее обстоятельство не исключает использования данной категории Верховным Судом РФ в ее широком морально-этическом значении или во взаимосвязи с такими категориями, как «разумность», «соразмерность», «объективность», «беспристрастность» и другими. Кроме того, в современной науке сформировалось устойчивое понимание справедливости как одного из основополагающих принципов судебной деятельности или, например, основополагающего принципа отраслей процессуального права [6, с. 15-20]. Отдельные авторы выделяют «право на справедливое судебное разбирательство» в качестве самостоятельного субъективного права [1, с. 51-53].
Что же касается конституционно-правового аспекта справедливости, то его наиболее удобно рассматривать на примере правовых позиций Конституционного Суда РФ. Количество соответствующих правовых позиций, в которых упоминается, рассматривается, анализируется и используется категория «справедливость» составляет несколько тысяч. Справедливость при этом может выступать в следующих качествах: общий принцип права, принцип конституционного права, принцип судопроизводства и других. Следует отметить перманентно присутствующую декларативность и декоративность данной категории, а также не всегда присутствующую правовую определенность ее использования в практике конституционного правосудия.
Таким образом, совершенно объяснимая для большинства морально-нравственных категорий многоаспектность, ведущая к большому количеству отличающихся толкований, перешла и в правовую интерпретацию идеи справедливости. Однако, если к многозначности морально-нравственных категорий принято относиться с должной степенью понимания, то аналогичные критерии для правовых понятий неприменимы. Неопределенность правового понимания идеи справедливости - это один и
первых шагов на пути нивелирования данной идеи и данного принципа, не только как правового, но и морально-нравственного императива. Не вызывает сомнения, что идея справедливости в ее конституционно-правовом преломлении должна опираться на традиционную общеправовую аксиологию справедливости, отличаясь спецификой, обусловленной предметом конституционного права и своеобразием конституционно-правовых отношений. Идея справедливости, как и производные от нее категории, не могут бесконечно долго оставаться статичными и так или иначе всегда будут требовать некоторой конституционно-правовой коррекции. При этом полная конституционно-правовая неопределенность данного понятия в науке и практике, в том числе практике конституционного судопроизводства, создает ситуацию содержательного выхолащивания идеи справедливости, сведения ее до уровня синонимизации с понятием «законность», использования ее не в правовых, а исключительно политических и популистских целях.
Дискуссия о содержании данного понятия и о том, следует ли вообще использовать его в законодательстве, активно развивалась в молодой советской юридической науке. Так, в 1926 году И. Д. Ильинский, не соглашаясь со своими коллегами, рассуждал о том, что «вытравлять» идею справедливости из «пролетарских мозгов», аргументируя это тем, что она сыграла видную роль в «закабалении» неимущих классов - это значит слишком «торопиться». По мнению ученого, справедливость всегда будет олицетворять только то, что вложит в нее рабочий класс [3, с. 19]. Отметим, что полемика с буржуазной наукой по поводу понимания идеи справедливости была характерна для всех периодов развития советской юридической науки и строилась на критике западноевропейских подходов к определению идеи справедливости. Основная мысль, которую развивали советские ученые, заключалась в том, что сама реализация идеи справедливости в буржуазном (капиталистическом) обществе невозможна. Попытки найти компромисс между идеями справедливости и идеями общества потребления выглядят несостоятельными, в свою очередь, нападки буржуазных представителей науки на учение марксизма характеризуются бессмысленностью и
реакционностью буржуазных учений о справедливости [2, с. 160-162]. Традиционное на сегодняшний день исследование идеи справедливости в контексте рассмотрения идей унитарной справедливости, теории справедливости Дж. Ролза, теорий либертарной и договорной справедливости, относящихся к западной правовой традиции, в советской науке было возможно исключительно в критическом ключе. Достаточно часто данные концепции критикуются и сегодня. Однако, как утверждают современные авторы, либерально-демократическое устройство, которое провозгласила Российская Федерация, относится именно к данной традиции, а соответствующие отговорки об «особом пути России» недостаточно обоснованы и аргументированы [4, с. 9].
Утверждение о том, что «капитализм» и «справедливость» не совместимы в обыденном сознании, не потеряло своей актуальности и сегодня. В этой связи огромное внимание должно уделяться социально психологическим аспектам идеи справедливости. Речь идет о соответствии уже существующих морально-нравственных императивов россиян, которые не во всех случаях сочетаются с государственно-правовыми декларациями и реалиями. В этой связи следует говорить о соответствующем государственно-правом воспитательном воздействии. Нельзя ограничиваться развитием формально-юридических характеристик справедливости на уровне отраслевого законодательства и судебной практики. При этом следует учитывать несколько важных обстоятельств. Во-первых, обыденное понимание справедливости очень тяжело поддается коррекции. Несмотря на тот факт, что россияне уже почти тридцать лет живут при принципиально новой системе распределения социальных благ, нежели в бывшем СССР, пони-
мание ими справедливости существенным образом не изменилось. Во-вторых, между пониманием справедливости на уровне обыденного сознания и тем, каким образом данный термин будет использовать, например, законодатель или представитель публичной власти, всегда существует значительная разница, несмотря на все усилия государственной «воспитательной машины».
Идея справедливости по-прежнему выступает как наиболее актуальная для большинства россиян, ни идея прав и свобод как высшей ценности (так и не прижившаяся в общественном сознании), ни идея правового государства (в современных российских реалиях реализующаяся достаточно оригинально), а именно идея справедливости. В ситуации нравственного выбора между правом и справедливостью большинство россиян всегда выбирают справедливость. В этой связи можно говорить о достаточно низком уровне правовой культуры населения, о том, что идея справедливости так и не получила своего достойного и социально обусловленного закрепления на уровне права. Что же касается правоприменения, то неверие россиян в объективные возможности современного российского правосудия давно не вызывает удивления. Неслучайно термин «правосудие» и по сей день остается прерогативой юристов, государственных и муниципальных служащих, а также иных представителей публичной власти. В общественном сознании термин «правосудие» не прижился. В свою очередь, категория «справедливость» как олицетворение некого высшего идеала человеческого сосуществования в обществе и государстве продолжает волновать умы россиян, что особенно актуально в периоды экономических кризисов, постоянного падения уровня жизни, характерного для последних лет и непопулярных социальных реформ.
Литература
1. Вилова М. Г. Право на справедливое судебное разбирательство в системе прав нового поколения // Российская юстиция. 2018. № 1.
2. Гринберг Л. Г., Новиков А. И. Критика современных буржуазных концепций справедливости. Л., 1977.
3. Ильинский И. Д. Категория законности
Bibliography
1. Vilova M. G. The right to a fair trial in the system of rights of the new generation // Russian justice. 2018. № 1.
2. Greenberg L. G., Novikov A. I. Criticism of modern bourgeois concepts of justice. Leningrad, 1977.
3. Ilinsky I. D. The category of legality and justice in Soviet law // Soviet law. 1926. № 2 (20).
и справедливости в советском праве // Советское право. 1926. № 2 (20).
4. Кашников Б. Н. Либеральные теории справедливости и политическая практика России. Великий Новгород, 2004.
5. Пашкова Г. Г. Формы и принципы социальной справедливости // Социальное и пенсионное право. 2018. № 1.
6. Шамшурин Л. Л. Справедливость как принцип российского цивилистического процессуального права // Арбитражный и гражданский процесс. 2016. № 11.
7. Овчинников А. И. Юридическая формализация понятия «общественная нравственность» // Философия права. 2016. № 6 (79).
4. Kashnikov B. N. Liberal theories of justice and political practice in Russia. Veliky Novgorod, 2004.
5. Pashkova G. G. Forms and principles of social justice // Social and pension law. 2018. № 1.
6. Shamshurin L. L. Justice as a principle of Russian civil law of procedure // Arbitration and civil process. 2016. № 11.
7. Ovchinnikov A. I. Legal formalization of the concept of «public morality» // Philosophy of law. 2016. № 6 (79).
УДК 34 (091) + 347.965 (091)
ББК 67.3
Казачанская Елена Александровна Kazachanskaya Elena Alexandrovna
доцент кафедры теории и истории государства и права Южного федерального университета, адвокат кандидат юридических наук, доцент.
Associate Professor of the Department of Theory and History of State and Law of the Southern Federal University, Lawyer, PhD in Law, Associate Professor. E-mail: [email protected]
ИСТОРИЧЕСКИЕ ПАРАЛЛЕЛИ ВОЗНИКНОВЕНИЯ И РАЗВИТИЯ РУССКОЙ И ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКОЙ АДВОКАТУРЫ
Historical parallels of emergence and development Russian and Western European advocacy
В статье рассматриваются причины возникновения адвокатуры в странах Западной Европы в сравнении со спецификой возникновения этого института в России. Выявляются особенности функционирования адвокатуры в различные исторические периоды. Автором анализируются полномочия адвокатского сословия и характер присущих этому институту закономерностей в сравнении с периодом Средневековья и Новым временем.
Ключевые слова: адвокатура, Средние века, Новое время, адвокатское сословие, судебные уставы, судебное представительство, присяжные поверенные.
Сегодня, когда так активно обсуждается важность защиты прав и свобод человека, необходимо понять и определить, насколько нужен нашему обществу и каким должен быть такой институт, как адвокатура.
Проблемы, связанные с особенностями функционирования данного института, существуют столько, сколько существует сама адвокатура. На сегодняшний день, несмотря на относительную стабильность ситуации в адвокатуре, существуют вопросы, разрешение которых позволило бы более эффективно функционировать адвокатскому сообществу. Найти пути разрешения актуальных проблем непросто, поэтому здесь важен анализ не только российского, но зарубежного исторического опыта.
Русская адвокатура, появившись в 1864 году, хотя ее зачатки наблюдались несколько веков ранее, развивалась автономно, не испытав сколько-нибудь значительного влияния со стороны подобного рода западных учреждений. Она никогда не была частью западноевропей-
The article discusses the causes of the emergence of the bar in Western Europe compared with the specifics of the emergence of this institution in Russia. The features of the functioning of the bar in various historical periods are revealed. The author examines the powers of the bar and the nature of the laws inherent in this institution in comparison with the periods of the Middle Ages and the new time.
Keywords: advocacy, Middle ages, New time, the bar, judicial statutes, judicial representation, attorneys at law.
ской адвокатуры и, наверное, тем ценней обретенный ею опыт. Справедливости ради следует сказать о том, что схожие черты в процессе функционирования адвокатуры и организации прослеживаются более или менее четко. Нельзя не упомянуть о том, что на сегодняшний день основные составляющие организации адвокатуры цивилизованных государств являются во многом схожими, хотя возникали и развивались по-разному.
Так, французская адвокатура, которая берет свое начало практически с момента возникновения французского государства, развивалась непросто, реагируя на все события, происходящие в государстве.
После распада империи Карла Великого, когда основными формами процесса становятся судебные поединки и Божьи суды (при этом в капитуляриях Карла Великого помимо упоминания о Германской адвокатуре содержатся и положения об адвокатах), полномочия адвоката, как правило, сводились к обсуждению вопроса о том, существует ли необходимость
применения ордалий или судебного поединка в конкретном случае. Оперируя юридическими доводами, адвокат от имени своего клиента выдвигал те или иные требования, а затем в том случае, если противник не признавал своей вины, обращался к суду с просьбой о назначении судебника поединка.
Дальнейшее развитие феодализма во Франции привело к образованию множества феодальных владений, что, в свою очередь, повлекло за собой распространение локальных войн и преобладание кулачного права. Адвокатура окончательно пришла в упадок. Единственным полем деятельности для адвокатов оставались духовные суды, не допускавшие поединков. Здесь господствовало каноническое право, которое заимствовало некоторые положения об адвокатуре из римского права. В судах могли выступать как светские, так и духовные лица. При этом большая часть адвокатов принадлежала к классу духовенства, поскольку светские лица имели к праву опосредованное отношение. По этой причине именно духовенство сосредоточило в своих руках все категории дел: от церковных до уголовных и гражданских. Попытки исправить такое положение дел относятся к концу XII века. Постановления Латеранского (1179 год) и Туринского (1180 год) соборов запретили духовным феодалам выступать в светских судах. Именно с этого периода светская адвокатура начинает активно развиваться.
Первые попытки регламентации адвокатуры на законодательном уровне находим в «Учреждениях Людовика Святого», которые датируются 1270-м годом. Дополненные и расширенные Филиппом Смелым, они вошли в историю как памятники права, заложившие основы французского судопроизводства и судоустройства. Именно они ограничили применение судебного поединка и, базируясь на положениях римского права, регламентировали в общих чертах деятельность адвокатов.
К XIV веку относится начало формирования адвокатуры как сословной организации. В этот период Парламент, будучи высшим судебным органом Франции, перестает быть разъездным. Таким образом возникла так называемая свободная ассоциация, которая в последующем получила название сословия, сформированного по образцу римской адвокатуры императорского периода.
Указом 1345 года предписывалось вести список парламентских адвокатов, «внося в него достойных и способных и не допуская неопытных» [2, с. 87]. Обязанности французских адвокатов сводились к юридическим советам, защите дел в суде и составлению судебных бумаг. Условно французских юристов можно разделить на две группы: одна из них давала консультации (юрисконсульты), другая вела дела в судах (адвокаты). По словам знаменитого французского историка-юриста Де-лашеналя, под «делом» в Средние века не подразумевалась тяжба от начала до конца. В силу несовершенства судопроизводства того периода тяжбы длились годами, а иногда десятилетиями, поэтому название «дела» давалось каждой фазе судопроизводства, которая заканчивалась принятием решения [6, с. 103].
При этом устная защита в суде оставалась монополией адвокатов. Кроме них никто не имел на это права. Более того, уже в XIV веке запрещается допускать тяжущихся к устной защите, если они не имели адвоката. Именно в этот период выполнение такого требования становится обязательным. В XV веке правилом является запрет личной защиты. Без участия адвокатов могли проходить только процессы между духовными лицами или между членами суда.
Таким образом, можем сделать вывод, что достаточно продолжительное время адвокатура несмотря на отсутствие политической свободы, ущемленность прав и свобод личности, недостатки судопроизводства, неразвитость сословных учреждений, являлась тем не менее союзницей правосудия, занимая одно из важных мест в системе государственного управления [1, с. 42].
В период с XVI по XVIII века адвокатура обретает новые черты, напоминая ту сословную организацию, которая сложилась после революции.
Несмотря на то, что в Средние века адвокаты называли себя сословием, это не имело никакого практического значения. Все изменилось в период Нового времени. Возникновение самостоятельного сословного учреждения явилось результатом распада адвокатов и поверенных. И если в Средние века адвокаты вместе с поверенными образовывали ассоциацию, во главе которой стояли депутаты, являясь при этом ее представителями и управляю-
щими ее делами, то с конца XV века берет свое начало процесс, когда адвокаты постепенно отделяются от поверенных [5, с. 4].
Назначение и роль адвокатуры затрагивает и уголовный процесс. В Средние века публичный и состязательный процесс претерпевают изменения, и в последующем наблюдается их трансформация в тайный и инквизиционный. Указ 1 498 года предписывает, что уголовный процесс, включая прения, должен происходить тайно, при этом защитник допускался в производство, исключая предварительное следствие. Но в 1539 году Указом Франциска I произошло ущемление прав защитника, сузив его до необходимости наличия специального разрешения суда для участия адвоката в процессе. Довершили дело многочисленные указы 1563, 1579 и 1670-х годов, которые окончательно превратили уголовный процесс в тайный и инквизиционный, где были расширены пытки и уничтожена формальная защита [2, с. 307].
Таким образом, вплоть до революции 1789 года деятельность адвокатов была ограничена ведением гражданских дел. Это привело к тому, что для подсудимых процесс заканчивался, как правило, вынесением смертного приговора.
Со сломом феодальных отношений в условиях нарождения буржуазной государственности адвокатское сословие было уничтожено почти в один день. Но, понимая и принимая необходимость существования такой организации, декрет конституционного собрания в 1790 году провозгласил адвокатов свободными, но при этом они не могли уже составлять корпорацию или сословие. Этим положением сводилось на нет важное общественное положение адвокатов, которое они занимали. Неожиданным и совершенно необъяснимым является абсолютное равнодушие адвокатов к судьбе своего сословия: ни один из тех, кто заседал в упомянутом комитете, будучи членом Национального собрания, не заявил протест против уничтожения своего же сословия.
Последовавший за демократическими преобразованиями период террора также был не лучшим временем для французских адвокатов. На их речи, направленные на защиту подсудимых, судьи смотрели с пренебрежением, считая формальностью и вредной бол-
товней. В последующие десятилетия революционных изменений, ухудшающих и без того непростое положение адвокатуры, не происходило. И только Наполеон Бонапарт, поставивший под жесткий контроль практически все существовавшие учреждения, установил таковой и над адвокатурой. Те препоны, с которыми столкнулись французы, перестали существовать с окончанием французской буржуазной революции. Но даже в этих непростых условиях французская адвокатура продолжала существовать. В конечном итоге уже во второй половине XIX века она выработала основные принципы своего функционирования, ставшие той базой, на которой развивается современная адвокатура. В числе таких принципов - отделение правозаступничества от представительства, тесная связь с магистратурой, относительная безвозмездность и сословный характер. Французская адвокатура быстро стала корпорацией, в чьи дела государство практически не вмешивалось. Именно эти пять принципов придали французской адвокатуре специфический характер, который помог ей перенести все последующие невзгоды и неурядицы и позволил поставить ее на недосягаемую высоту.
В отличие от французской, адвокатура Англии развивалась без какого-либо вмешательства со стороны законодательной власти. Несмотря на то, что она имеет римское происхождение, об английских адвокатах начинают упоминать только лишь в X веке, называя защитниками. Так, например, Закон Эдмунда гласит, что убивший члена другой общины находил себе защитника с целью избежать кровной мести, которая могла быть заменена вер-гельдом. Отдельные положения законов того времени закрепляют положения, в соответствии с которыми адвокаты являлись представителями родственной общины. По прошествии времени функции адвокатов стали выполнять и иные лица, как правило, духовные. В последующем на практике постепенно закрепляется правило: никто не может быть адвокатом, кроме духовных лиц.
До конца XIX века не существовало закона, который определял бы положение этой организации, которая берет свое начало в XIII веке с организации судебных коллегий, в которых могли обучаться только состоятельные люди. Наиболее завершенный вид они обретают к
XVII веку. В отличие от Франции, Англия избежала гонений на адвокатскую профессию. Исследователи считают, что причина такого положения вещей кроется в том, что английские адвокаты никогда не составляли закрытого сословия. Для английской адвокатуры была характерна определенная иерархия, низшим звеном которой являлись кандидаты в адвокаты, а высшим - сердженты, возведение в которые было привилегией короны. Это звание являлось одним из самых почетных, их называли уважаемыми, мудрыми, высокообразованными. Издержки, связанные с проведением процесса возведения в сердженты, ложились на последних. Каждому из них приходилось при этом уплачивать достаточно крупные суммы (260 фунтов стерлингов). Помимо этого, новоиспеченный серджент должен был одарить каждого из присутствующих золотыми кольцами разной стоимости в зависимости от ранга и положения одаряемого. Не следовало также забывать и о слугах гостей, их друзьях и родственниках. Таким образом, серджентом мог стать только очень богатый человек, поэтому вполне объяснимы те случаи, когда барристеры отказывались от избрания в сердженты.
Однако следует констатировать тот факт, что при столь серьезной подготовке, которую проходили как сердженты, так и барристеры, Англия в отличие от Франции не могла похвастаться именами знаменитых ораторов-адвокатов.
К другому отличию от Франции, где адвокаты считались людьми науки, относится тот факт, что английские адвокаты не занимались наукой и являлись исключительно практиками. Объяснение этому можно найти в характере английского права, которое, в отличие от французского, не имело ничего общего с римским правом, развиваясь исключительно на основе древних обычаев, статутов и судебных решений. Нельзя не сказать и о том, что французские адвокаты усердно изучали кодексы Юстиниана, которые были чужими для английских юристов-практиков, где университеты шли своим путем, а судебная коллегия своим. Уже к концу XVII века профессоры уже не читают лекции адвокатам, а студенты могут не участвовать в диспутах, и необходимым условием пребывания студентов в коллегиях становится их обязательное участие в торжественных обедах. Таким образом, в Англии по-
рядок допуска в адвокатуру со временем становится пустой формальностью, предполагающей уплату взносов и участие в определенного рода мероприятиях.
Вопрос о гонораре в Англии носит примерно такой же характер, что и во Франции. Адвокат не имеет права самостоятельно устанавливать размер причитающегося ему гонорара, но и клиент при этом не имеет права требовать его назад. Если учесть тот факт, что адвокаты в Англии принадлежали, как правило, к зажиточному классу и не нуждались в заработке, они смело могли позволить себе быть свободными в выборе клиентов. В отношениях с клиентами предполагалась деликатность, поскольку профессиональная нравственность английской адвокатуры определялась высоким уровнем. Несмотря на то, что открытым оставался такой важный вопрос, как ведение заведомо неправых дел, общие принципы профессиональной деятельности английских адвокатов и устойчивость традиций дали возможность в конечном итоге избежать нравственного падения [3, с. 82].
Возникновение и развитие австрийской адвокатуры настолько оказались близки к германской, что среди форм организации адвокатуры выделяют австро-германскую. Интересен тот факт, что ни в Австрии, ни в Германии адвокатская профессия никогда не была престижной. В адвокатах видели наемных поверенных, им никогда не удавалось достичь успехов на государственной службе. Единственная цель, к которой они стремились, - это денежная выгода. И австрийские, и германские адвокаты определяли свои услуги исключительно как товар, который можно выгодно продать. По всей видимости, в этой связи ни австрийская, ни германская адвокатуры не пользовались ни почетом, ни уважением со стороны общества. При этом ни та, ни другая никогда не составляли отдельного сословия и носили характер ремесла. По этой причине адвокатская профессия считалась не почетным, а всего лишь прибыльным занятием. Возможно, именно по этой причине германская адвокатура не оставила значимого следа в области судебного красноречия. В этот период не было издано ни одного сочинения, в котором адвокаты не подвергались бы порицанию. За ними не признавалось никакого достоинства, а в общественной иерархии они занимали одно из последних
мест. По мнению Е. В. Васьковского, «.за исключением немногих честных и знающих лиц, адвокатуры домогаются только низкие и неспособные людишки» [2, с. 88].
Положение адвокатуры подвергается изменениям только к концу XVIII - началу XIX века. Такое положение по-прежнему нельзя назвать удовлетворительным, однако изменения происходят в лучшую сторону, поскольку и правительство, и общество, и адвокаты совершенно не согласны с существующим положением вещей. Тяжелое положение адвокатуры того времени рисует Сименс в начале XIX века: «Правительство жалуется на недостаток честолюбия и честности у адвокатов; оно сомневается в их умелости, порицает их задорный язык, жалеет поэтому бедного гражданина, который попадает в руки этих испорченных людей, и старается противодействовать их значению и влиянию, не допуская их к некоторым занятиям и ко всем важнейшим государственным должностям. Наконец, оно замечает увеличение числа адвокатов, и может быть уже старается поставить этому более жесткие пределы. Гражданин, в свою очередь, жалуется на адвокатов, потому что он столько раз был обманываемым и надуваем ими, так как процессы ведутся долго и с большими издержками, а адвокат обнаруживает не надежную заботливость относительно вверенного ему дела, а только интерес к вознаграждению. Далее он пеняет на так часто встречаемое юридическое невежество адвокатов и видит в увеличивающемся количестве их только умножение своих бед и расходов. Само же сословие адвокатов жалуется на угнетение и пренебрежение со стороны государства и на уменьшение вследствие этого доверия граждан, на скудное вознаграждение своих трудов, на ограничение свободы речи, на недостаток знаний и на увеличивающееся число коллег, на недостаток духа общественности в их среде и на их зачастую полное невежество» [2, с. 146].
Немного позднее, в конце XIX века, в Германии попытаются превратить адвокатуру в сословную организацию, слепо копируя опыт Франции по созданию таковой, но не учтут того, что процветание французской адвокатуры было не причиной, а его следствием. Итак, мы видим, что германская адвокатура не имеет богатой истории и не оставила в ней заметного следа.
Судебные уставы 1864 года, учредив при судах новую должность присяжных поверенных, создали новую организацию, похожую на учреждение avocats при французских судах. Совет присяжных поверенных с его правом принимать в состав корпорации новых членов и дисциплинарной властью как над старыми адвокатами, так и над их помощниками (sta-giares) напоминают соответствующие им учреждения французской адвокатуры, из чего, по всей видимости, следует, что создатели Судебных уставов, вводя в судебную организацию институт присяжных поверенных, предполагали, что такая организация будет похожа на французскую адвокатуру [4, с. 43].
Учитывая особенности и специфику рождения русской адвокатуры, сравнивая основные начала и направления ее деятельности с существующей адвокатурой во Франции периода XIX века, можем выявить основные достоинства и недостатки, присущие российской адвокатуре.
т» __________________^ ^ _
В отличие от западно-европейской адвокатуры развитие русской отличалось коренным образом. В России представительство возникает в связи с судебным представительством, становясь постепенно занятием особого класса лиц. Их деятельность постоянно подвергалась критике и мешала властям. Так, Петр Великий упрекал их в том, что своими речами они «утруждают дело» и называл их ябедниками. Екатерина II сетовала, что во Франции адвокаты возведены в ранг законодателей и всячески способствовала тому, чтобы этого не случилось в России. Ее внук Николай I также был жестким противником адвокатуры, считая, что ее представители погубили Францию. Поэтому неслучаен тот факт, что организация дореформенной адвокатуры носила для поверенных унизительный характер. Так называемые «ходатаи» были уравнены с прислугой и чернорабочими.
Основные недостатки дореформенной адвокатуры сводились в основном к непрофессионализму адвокатов. Реформа 1864 года, исправив положение, создала институт судебной защиты в лице присяжных поверенных. Революционные изменения 1917 года затронули и адвокатское сообщество: в самое ближайшее время профессиональная защита и представительство были организационно оформлены. Все последующие изменения за
некоторым исключением можно обозначить как позитивные и сделать вывод о том, что русская адвокатура представляет собой смешанный образец австро-германской и французской адвокатур.
Итак, адвокатура возникла почти одновременно с судом и, пройдя многочисленные стадии развития, достигла своего расцвета в Западной Европе. Родившись из соседской (родственной) адвокатуры, когда в качестве защитников привлекались соседи, родственники и знакомые, она постепенно обратилась в профессию.
Но особое восхищение вызывают французские традиции в отношении понятия чести адвоката, начало которых было положено еще в конце XIX века. Например, запрещалось требовать в судебном порядке уплату гонорара, а предварительные договоренности об оплате возможны были только за письменные консуль-
Литература
1. Беликов C. Значение адвокатуры и судьба адвокатского сословия во Франции // Журнал Министерства юстиции. 1864. Т. XIX. Ч. II.
2. Васьковский Е. В. Организация адвокатуры. Очерк всеобщей истории адвокатуры. СПб., 1893. Ч. I.
3. Кистяковский А. Адвокатура во Франции, Англии и Германии // Журнал министерства юстиции. 1863. Т. XVII. Ч. II.
4. Пальховский А. О праве представительства в суде. СПб., 1868.
5. Пестержецкий А. А. Об адвокатуре у римлян, во Франции и в Германии. М., 1876.
6. Delachenal R. Histoire des avocats an Parlement de Paris (1300-1600). Paris, 1885.
тации. Имел место жесткий запрет на заключение сделок с клиентом в отношении имущества, которое фигурировало в процессе.
Вызывает восхищение и профессиональная нравственность английских адвокатов. «Дурные поступки» адвокатов наказывались запрещением практиковать и были весьма редким явлением. Это особо ценно, поскольку долгое время английская адвокатура вообще не имела ничего похожего на кодекс профессиональной этики.
В отличие от стран Западной Европы, российская адвокатура прошла сложный путь в процессе своего становления и развития. Обращение к зарубежному опыту со всей очевидностью доказывает, что разрешение проблем современной российской адвокатуры невозможно без обращения к историческому опыту функционирования этого многогранного и важного института.
Bibliography
1. Belikov S. The value of the legal profession and the fate of the bar in France // Journal of the Ministry of Justice. 1864. Vol. XIX. Part II.
2. Vaskovsky E. V. The organization of the bar. Essay on the universal history of the legal profession. St. Petersburg, 1893.
3. Kistiakovsky A. Bar in France, England and Germany // Journal of the Ministry of Justice. 1863. Vol. XVII. Part II.
4. Palhovsky A. On the right of representation in court. St. Petersburg, 1868.
5. Pesterzhetsky A. A. On the bar with the Romans, in France and in Germany. Moscow, 1876.
6. Delachenal R. Histoire des avocats an Parlement de Paris (1300-1600). Paris, 1885.
УДК 316.4 ББК 60.5
Кобылкин Роман Александрович Kobylkin Roman Aleksandrovich
доцент кафедры философии Волгоградской академии МВД России кандидат философских наук.
Associate Professor of the Department of Philosophy of Volgograd Academy of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Philosophy. E-mail: [email protected]
РОЛЬ ТРУДА В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ: АКСИОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ
The role of labor in modern Russia: axiological aspect
В статье в философском контексте ретроспективно анализируется феномен труда в различные исторические периоды. По мнению автора, в настоящее время структура и видовые различия трудовой деятельности переживают эпохальные изменения, в которых наблюдается мик-сация традиционных и современных направлений. В статье показана необходимость формирования ценностного отношения к труду и социальной мотивации трудовой деятельности для современного общества.
Ключевые слова: труд, ценностные основания, духовные ценности, фриланс, дауншифтинг.
В самом общем смысле труд рассматривается как мотивированная деятельность, направленная на удовлетворение потребностей человека и общества. Понятие «труд» многогранно, его рассмотрение возможно в различных смысловых и исследовательских полях истории, политики, экономики, философии, культуры и так далее. Исторически выделились различные виды труда: физический, умственный, управленческий и т. п. Труд может быть добровольным, вынужденным или принудительным. Способом существования и гарантией бытия человека считают наличие знаний, умений и владение навыками трудовой деятельности. Таким образом, труд является базисной, основополагающей ценностью, дающей смысл существованию человека. Труд -это не только источник средств к существованию, но феномен, имеющий очень широкие коннотации, как правило, трудно поддающиеся обобщению.
Важность труда как процесса отражена на бытовом уровне с выраженной нравственной оценкой. Как правило, того, кто много трудит-
The author retrospectively analyzes the phenomenon of labor in different historical periods in a philosophical context. At present, the structure and species differences of employment are undergoing epoch-making changes, in which there is a mix of traditional and modern trends. Necessity of formation of the valuable attitude to work and social motivation of labour activity for a modern society is shown.
Keywords: work, value bases, spiritual values, freelance, downshifting.
ся, характеризуют положительно и, наоборот, кто мало трудится - отрицательно. Считается, что труд дисциплинирует и не оставляет времени для недостойных занятий. Безделье предполагает жизнь за счет других людей, что традиционно осуждается. Труд - это одна из важнейших сфер действия морали, охватывающая все области общественно полезной деятельности человека. В этической науке существует понятие «нравственность труда», которое включает в себя две основные стороны: отношение к труду и нормы взаимоотношений между участниками совместной деятельности. Нравственную сущность труда определяет, прежде всего, то, что он есть основное условие человеческого существования, главная сфера жизни общества, и именно в ней нормы поведения должны быть особенно четкими. Поэтому общественная полезность труда - это ключевой показатель его моральной ценности и источник нравственных отношений, которые складываются в процессе.
Согласно христианской точке зрения труд рассматривался как наказание за грехи. Бог
сказал Адаму, что он в поте лица будет есть свой хлеб. Вероятно, отсюда понимание труда как трудной работы, деятельности, требующей больших усилий, напряжения до усталости и изнеможения; усердно трудящийся человек имеет возможность попасть в рай. В ходе Реформации был сформирован новый взгляд, согласно которому труд активно поощрялся. Протестантизм видел в нем смысл и предназначение человека в мире, средство очищения и созидания души. В эпоху Возрождения значимость трудовой деятельности возрастает за счет признания творческого начала в любой профессии. Рассуждая о Боге-творце, который создал человека по своему подобию, человека также признавали творцом. Труд стал восприниматься не только как источник дохода, но и средство самореализации, самовыражения. В эпоху Просвещения труд рассматривали как одно из условий прогресса, уделялось особое внимание трудовому воспитанию человека. Марксизм проанализировал труд как экономическую категорию и фактор производства. Х. Арендт, выражая свои мысли о труде и смысле жизни, выделяет две фундаментальные идеи. Еще ранее они были сформулированы К. Марксом: «человеческий жизненный процесс протекает, развертывая свойственную ему плодовитость, а именно к труду и воспроизводству себе подобных» [ 1, с. 136]. Важная составляющая, на которую опирается К. Маркс, заключается в том, что «люди, каждодневно заново создающие свою собственную жизнь, начинают создавать других людей», и что они, таким образом, обеспечивают «производство жизни, как собственной в труде, так чужой в порождении» [1, с. 136]. Ф. Энгельс в работе «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» представил трудовую теорию происхождения человека. На рубеже XIX-XX веков социолог Э. Дюркгейм объяснял формирование профессиональной структуры завершением процесса разделения труда и уделял ему важное место как фактору солидарности в обществе [2, с. 166]. Таким образом, категория «труд» традиционно находилась в фокусе внимания на разных уровнях осмысления.
XX век стал переходным этапом в процессе эволюции труда, что выразилось в смене ценностного к нему отношения во время со-
циальных трансформаций от индустриального общества к постиндустриальному. Если в эпоху индустриализации труд мыслился как нечто смыслообразующее существование человека, то в информационном обществе труд часто становится альтернативой досугу. Он может выступать в качестве второстепенной деятельности, не являющейся главным источником для жизни. Многие люди могут работать, не выходя из дома, и при этом заниматься другими делами, например, смотреть любимые телепередачи, слушать музыку или общаться с друзьями.
Современный человек стал заложником технологий и разучился работать руками. Многие профессии заменили машины или роботы, человеческий труд стал альтернативным. Уходит поколение людей, для которого работа руками была нормой и смыслом жизни, а на смену приходит новое, которое традиционный труд не считает актуальным. Большинство населения является потребителями продукции фабричного производства, хотя для многих современных людей товары под маркой «hand made» еще остаются эталоном надежности и оригинальности.
Э. Фромм отмечал, что каждодневный труд в современном мире потерял актуальность. Свою жизнь человек отдал в подчинение технике, утратив творческую составляющую. В результате труд и жизнь стали подобны роботу, который способен работать, но не творить. Трудовая деятельность для человека больше не приносит радости, потому что лишило его свободы. Интересно, что разрешение этого противоречия Э. Фромм видит в любви. Он вспоминает притчу, в которой Бог объясняет Ионе, что «сущность любви - трудиться ради чего-нибудь и взрастить что-нибудь, что любовь и труд - нераздельны. Человек любит то, ради чего он трудится, и человек трудится ради того, что он любит» [3, с. 276].
Масштабы физического труда резко сокращаются, что вызывает серьезные опасения в определенных кругах. Одними из первых на эту проблему обратили внимание педагоги. Неслучайно министр просвещения РФ О. Ю. Васильева заявила о возвращении трудового воспитания в школы, в частности, отметив что «без трудолюбия, без навыков, которым мы, преж-
де всего, обязаны семье и школе, без навыков трудиться ежечасно, ежесекундно, получать успехи от труда, мы не можем жить» [4]. Однако, формы и размеры физического труда для школьников все еще находятся в стадии дискуссии.
Традиционно физическим трудом, особенно аграрным, занимались в сельской местности. Статистические данные показывают, что почти две трети населения нашего государства в конце XIX века, согласно переписи 1897 года, составляли крестьяне. По данным Росстата в 2018 году горожане составляли 74,27 % россиян, [5] то есть значительная часть сельских жителей переселилась в города. В середине ХХ века на Томскую область приходилось порядка 15 тыс. деревень, а сейчас их менее 600. В настоящее время в центральной России в зоне Черноземья в сельских районах проживает население преимущественно пенсионного возраста, но и оно стремительно уменьшается. По прогнозам специалистов села Нечерноземья с численностью жителей менее 100 человек могут исчезнуть в ближайшее время. Происходит массовая миграция населения из сельских районов в города. Население Российской Федерации в силу различных обстоятельств стремительно урбанизируется. Сельские жители не всегда занимаются земледелием и скотоводством, постепенно отвыкая от подобного труда.
При этом сохраняется проблема с трудоустройством как в деревне, так и городе. В Советском Союзе в 1930 году проблема трудоустройства граждан была решена, закрылась последняя биржа труда. Ликвидация безработицы являлась для советских людей предельно важной задачей. Считалось, что без труда человек не может быть полноценным, поэтому решили обеспечить каждого советского гражданина возможностью учиться и трудиться. Такая задача для общества была поставлена впервые в истории человечества и ее удалось решить. Однако гораздо сложнее оказалась другая проблема: как быть, если человек не желает ни учиться, ни трудиться?
Жертвой борьбы с безработицей в советское время стали дауншифтеры (дауншиф-тинг - англ. downshifting - термин, обозначающий жизненную философию «жизни ради себя», «отказа от чужих целей»). Девиз того времени: «кто не работает, тот не ест» - под-
креплялся уголовной статьей за тунеядство. Иногда среди таких «тунеядцев» оказывались талантливые люди, например, Иосиф Бродский, Сергей Довлатов, Виктор Цой и другие. Молодые люди отказывались выполнять требования общества и «быть как все». Любопытно, что лицам, обвиненным в тунеядстве, присваивали аббревиатуру «БОРЗ», которая расшифровывалась как лицо «без определенного рода занятий». Впоследствии в обиходе появился жаргонизм «борзой», характеризующий человека, стойко не желающего работать, причем использовали его с выраженной негативной оценкой.
Современная безработица в нашей стране, обладающей необработанными долгими годами огромными сельскохозяйственными угодьями, которые могут кормить не только свое население, но и жителей всего земного шара, кажется абсурдом. Люди, которые могут работать на этой земле, в силу различных обстоятельств не делают этого. Такая ситуация приводит к тому, что «невозделанность земель, ин-териоризуясь, создает "невозделанность" внутреннего мира» [6, с. 71]. Часто и городские территории оказываются неблагоустроенными. Все это порождает хаос в умах людей и рост негативных тенденций.
Человек, который не трудится, постепенно утрачивает профессиональные навыки. Не имея постоянной работы, перебиваясь случайными заработками, происходит деградация личности, которая в итоге приводит к утрате смысложизненных ориентиров. Отсюда рост нигилистических настроений среди населения и, как следствие, его ускоренное сокращение количественно и качественно. Трудоспособная молодежь, не имея стабильной работы, вырабатывает свои ценности, основная из которых: будет день - будет пища. Неуверенность в завтрашнем дне влечет падение рождаемости и нежелание создавать семьи. Выгодно быть одному, потому что так дешевле, меньше проблем, комфортнее.
При этом наблюдается формирование нескольких тенденций в отношении к труду. С одной стороны, часть населения (численно небольшая) может себе позволить не трудиться и жить за счет получения наследства, накопленных ранее средств и т. п. С другой стороны, жизнь многих современных лю-
дей становится все более напряженной и тру-доцентричной (несмотря на законодательное регулирование нормы труда и занятости). Смысл существования для большинства людей по-прежнему сводится к трудовой деятельности по созданию необходимых для жизни вещей. Выполняя большую по объему работу, часто сверхурочно в выходные и праздничные дни, одни стремятся сделать карьеру, другие выполняют семейные обязательства, третьи пытается реализовать свою мечту и т. п. Такая ситуация может привести к распространению патологической зависимости от труда, трудо-голизму. При этом использование робототехники и компьютерных технологий не сокращают трудозатраты, как полагали авторы социальных утопий.
По форме новых трудовых практик наиболее распространенным становится фрилан-серство. Приверженцы данного вида труда в качестве положительных характеристик своей деятельности отмечают независимость, свободный график, возможность работы на дому, выбора заказов и партнеров и т. п. В век Интернета и высоких технологий нет необходимости быть привязанным к жесткому графику с восьми до пяти и конкретному рабочему месту. Рост числа фрилансеров привел к обсуждению на государственном уровне вопроса налогообложения таких работников, тем более, что с каждым годом их становится все больше.
К следующему направлению трудовых практик можно отнести дауншифтинг. В последнее время в нашем обществе настойчиво пытаются навязать в качестве ценности все, что связано с понятием «успешность». Такая точка зрения разделяется далеко не всеми. Для значительного числа людей на первое место выходит душевный покой, возможность никому ничего не доказывать, жить, а не выживать. Они не гонятся за достатком, успехом, для них ценность жизни заключается в занятии любимым делом, интересами семьи. Дауншифтинг представляет собой отказ от общепринятых, социально желательных целей, снижение темпа жизни, работу в собственное удовольствие, уменьшение личных потребностей.
Представителей дауншифтинга не пугает профессия дворника, скорее, наоборот, привлекает работа на свежем воздухе, а не в душ-
ном офисе престижной фирмы. Они часто уезжают в глушь, живут в деревне, занимаются сельским хозяйством. Учитывая аграрные традиции, которые исторически и потенциально широко представлены в нашей стране, за счет дауншифтеров возможно было бы повысить привлекательность занятия сельским хозяйством, возделать заброшенные земли, при этом используя и положительный опыт Израиля, где хорошо себя зарекомендовали кибуцы. В целом фриланс и дауншифтинг приводят к появлению новой трудовой реальности.
Однако одной из главных проблем современного общества, на наш взгляд, является культивирование успеха без рассмотрения путей его достижения. Доминирующими поведенческими стандартами человека стали слоганы: «Бери от жизни все!» или «Добивайся личного успеха, достигай богатства, живи в достатке», среди рекламных блоков часто присутствуют выражения: «Ты должен это попробовать!», «Ты этого достоин!» и т. п. В перечне ценностей прочные позиции занимают такие слова, как «успех», «удовольствие», «могущество». Современное общество, являясь потребителем материальных ценностей, формирует исключительно потребительские потребности. Г. Маркузе, описывая ситуацию с потребностями, разделяет их на ложные и истинные: «Большинство преобладающих потребностей (расслабляться, развлекаться, потреблять и вести себя в соответствии с рекламными образцами, любить и ненавидеть то, что любят и ненавидят другие) принадлежат к категории ложных потребностей» [7, с. 154]. Новые общественные приоритеты, акцентированные на разумном эгоизме и пропагандирующие прагматические ценности, являются, по нашему мнению, причиной морально-психологического упадка российского общества. На этот факт обращают внимание представители различных социальных групп. Так, например, на открытии IX Рождественских чтений в Государственном Кремлевском дворце Игумен Иоанн (Экономцев) сказал: «... идеалы общества потребления, человеческий эгоцентризм, стремление к комфорту и наслаждениям, безудержная погоня за прибылью и вещами завели человечество в тупик» [8].
Одной из основных жизненных ценностей является труд, который, как известно, помог
человеку обрести себя и наполнить жизнь смыслом, а также способствовал возникновению права. К. Маркс по этому поводу отмечал: «... право производителей пропорционально доставляемому ими труду» [9, с. 46]. Под правом он имел в виду не юридический закон, содержащиеся в нем нормы, правила поведения, запреты и дозволения, а объективный результат трудовой активности индивидов. Право для него - специфическое достояние, свойство, качество людей. К. Маркс неоднократно подчеркивал, что люди обретают свое право в самой деятельности [10, с. 122182]. Перефразируя слова немецкого мыслителя, можно отметить, что через трудовую деятельность происходит реализация права.
Современному российскому обществу нужна иная категория ценностей. Необходима ак-
Литература
1. Арендт Х. Vita act^, или О деятельной жизни. СПб., 2000.
2. Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. М., 1990.
3. Фромм Э. Здоровое общество // Психоанализ и культура. Избранные труды Карен Хорни и Эриха Фромма. М., 1995.
4. Васильева О. Ю. Материалы Всероссийского родительского собрания. URL: https:// www.1tv.ru/news/2016/08/30/308992vse-rossiyskoe_ roditelskoe_sobranie_provela_min istr_obrazovaniya_olga_vasilieva (дата обращения: 29.10.2018).
5. Официальный интернет-портал Федеральной службы государственной статистики. URL: http:www.gks.ru (дата обращения: 29.10.2018).
6. Журавлев А. Л., Юревич А. В. Психологические аспекты поиска российской национальной идеи // Вопросы философии. 2016. № 8.
7. Маркузе Г. Одномерный человек. Исследование идеологии развитого индустриального общества: пер. с англ. М., 1994.
8. Нравственность современного общества. URL: http://www.truemoral.ru/morals.html (дата обращения: 21.10.2018).
9. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. М., 1955-1974.
туализация и популяризация фундаментальных базовых ценностей существования социума: труд, образование, семья, защита Родины и других. Такие ценности, как успех, удовольствие, могущество, сами по себе не несут отрицательной нагрузки, но проблема заключается в том, каким образом они достигаются. Пока в нашем обществе не будет четко выработана идея, что только через созидательный труд и усилия по овладению профессией возможно достижение успеха, не произойдет оздоровление социума и нравственное совершенствование личности. Ценностное отношение к труду должно стать первичным, базовым ценностным основанием, формирующим мотивацию к созидательному труду, трудовой деятельности как главной возможности достижения личного успеха и процветания общества.
Bibliography
1. Arendt H. Vita act^, or About an active life. St. Petersburg, 2000.
2. Durkheim E. On the division of social labor. Method of sociology. Moscow, 1990.
3. Fromm E. Healthy society // Psychoanalysis and culture. Selected works of Karen Horney and Erich Fromm. Moscow, 1995.
4. Vasilyeva O. Yu. Materials of the all-Russian parent meeting. URL: https://www.1tv.ru/ news/2016/0 8/30/308992vserossiyskoe_roditel s koe_sobranie_provela_ministr_obrazovaniya_ olga_vasilieva (accessed date: 29.10.2018).
5. The official Internet portal of the Federal state statistics service. URL: http:www.gks.ru (accessed date: 29.10.2018).
6. Zhuravlev A. L., Yurevich A. V. Psychological aspects of search of the Russian national idea // Questions of philosophy. 2016. № 8.
7. Marcuse G. Оne-Dimensional man. The study of the ideology of dvanced industrial society: trans. from English. Moscow, 1994.
8. Morality of modern society. URL: http:// www.truemoral.ru/morals.html (accessed date: 21.10.2018).
9. Marx K., Engels F. Compositions. 2nd ed. Moscow, 1955-1974.
УДК 316.4 ББК 60.5
Миллеров Евгений Владимирович Millerov Evgeny Vladimirovich
старший преподаватель кафедры административного и таможенного права Ростовского филиала Российской таможенной академии кандидат юридических наук.
Senior Lecturer of the Department of Administrative and Customs Law of the Rostov Branch of the Russian Customs Academy, PhD in Law. E-mail: [email protected]
Безручко Евгений Валерьевич Bezruchko Evgeny Valeryevich
начальник кафедры уголовного права и криминологии Ростовского юридического института МВД России кандидат юридических наук, доцент.
Head of the Department of Criminal Law and Criminology of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Law, Associate Professor. E-mail: [email protected]
АКСИОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ПРАВОВОЙ ОХРАНЫ НРАВСТВЕННОГО РАЗВИТИЯ НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИХ В РОССИИ
Axiological aspects of legal protection of moral development of minors in Russia
В статье исследуются аксиологические аспекты защиты нравственного развития несовершеннолетних в современном российском праве. Авторами проведено разграничение нравственности с другими смежными понятиями социально-ценностного характера («этика», «мораль», «духовность» ), в рамках которого приведены мнения разных ученых, высказана собственная позиция. В рамках статьи исследованы нормы российского права в данной сфере как исключительно регулятивного характера, так и нормы, предусматривающие юридическую ответственность за деяния, направленные на причинение вреда нравственному развитию несовершеннолетних. Отмечена активность законодателя по расширению арсенала данных норм в последние годы. В завершение статьи высказываются предложения,направ-ленные на совершенствование правовой защиты нравственного развития несовершеннолетних.
Ключевые слова: российское законодательство, нравственность, нравственное развитие, несовершеннолетние, вред, защита, совершенствование.
This article examines the axiological aspects of the protection of moral development of minors in modern Russian law. The authors draw a distinction between morality and other related definitions of socio-value character («ethics», «morality», «spirituality» ), within which the opinions of different scientists are given, their own opinion is expressed. The article investigates the norms of Russian law as exclusively regulatory in this area, and the rules providing for legal liability for acts aimed at causing harm to the moral development of minors. The authors noted the activity of the legislator to expand the Arsenal of these rules in recent years. At the end of the article the authors draw their own conclusions and make proposals aimed at improving the legal protection of the moral development of minors.
Keywords: Russian legislation, morality, moral development, minors, harm, protection, improvement.
Нравственность является одной из самых значимых категорий общественных отношений, защищаемых российским правом. Конституция РФ в ст. 55 допускает даже ограничение федеральными законами прав и свобод человека и гражданина в тех случаях, когда это необходимо для защиты нравственности. Многие российские законы дублируют положения
этой статьи Конституции РФ, фиксируя в своих редакциях ограничительные возможности в целях охраны нравственности граждан в рамках регулирования тем или иным законом общественных отношений в определенной сфере. Официального определения такому термину, как «нравственность» (или в ряде законов «общественная нравственность»), в дейст-
вующем российском законодательстве не приводится. Дать исчерпывающее определение данному термину довольно сложно, поскольку нравственность как ценностная социальная категория пронизывает многие виды правоотношений. В научных трудах встречаются различные авторские определения данному термину. «Нравственность» приходится разграничивать с некоторыми другими смежными понятиями, прежде всего, с таким, как «мораль». Одни ученые считают, что понятия «мораль» и «нравственность» следует считать тождественными [1, с. 97]. Другие настаивают на том, что между указанными понятиями имеются различия и их следует разграничивать. Так, О. А. Склярова, выступая за данное разграничение, говорит о том, что мораль - это должное, которое строится на нормах, принципах, оценках, ценностях, призванных обеспечивать гармоничное развитие нашего общества в определенные исторические периоды. Нравственность же - это сущее, она связана с социальными отношениями, общением людей, деятельностью и имеет свое проявление в ходе морального выбора через конкретные поступки [2, с. 253]. В. Д. Ширшов по этому поводу в одном из своих трудов отмечает, что различие морали и нравственности состоит в том, что первая из данных социально ценностных категорий (то есть «мораль») является фиксатором душевного взаимодействия человека с обществом, выступая в качестве элемента нормативности, а, в свою очередь, «нравственность» является образованием личностным, присущим конкретному индивиду, основываясь на котором он добровольно, без каких-либо оглядок на предписания реализует свою поведенческую функцию [3, с. 955]. Другие авторы разграничивают эти понятия по своим критериям [4, с. 230; 5, с. 77; 6, с. 706].
Не вдаваясь в полемику относительно данного вопроса, лишь отметим, что относимся к сторонникам позиции, заключающейся в том, что мораль, как указывают наиболее удачно, на наш взгляд, некоторые авторы, является стороной (формой) индивидуального, группового и общественного сознания, включая в себя правила повседневного человеческого поведения. Она представляет собой совокупность духовных ценностей, которыми индивидуумы, социальные группы и народы (этносы) руко-
водствуются в своей жизнедеятельности. Нравственность же является результатом социально-практической объективации моральных идей в действиях людей, в той или иной степени принимающих или не принимающих групповые правила поведения и, следовательно, выступающих в роли объектов, которым внешняя сила (семья, школа, церковь, государство и т. п.) «навязывает» правила жизни [7, с. 164-165].
«Нравственность» следует разграничивать и с такими понятиями, как «этика», «духовность». Данным вопросам на сегодняшний день посвящено немало научных трудов. По нашему мнению, этика шире вышеуказанных ценностных категорий (то есть морали и нравственности), охватывает как мораль, так и нравственность. Последние, как справедливо, на наш взгляд, указывают в своих научных трудах некоторые авторы, являются составляющими этики [8, с. 51]. Относительно соотношения нравственности и духовности, отметим, что поддерживаем мнение ученых, считающих, что духовностью является свойство души, состоящее в преобладании духовных, нравственных и интеллектуальных интересов над материальными [9, с. 183]. В свою очередь, нравственность здесь выступает механизмом реализации духовности в отношениях с внешним миром и другими людьми [10, с. 42].
Переходя к особенностям правовой защиты нравственного развития несовершеннолетних, прежде всего, следует отметить, что данному вопросу сегодня уделено внимание в целом ряде федеральных законов. Так, действующий Трудовой кодекс Российской Федерации упоминает о нравственности как социально значимой категории относительно педагогической деятельности. В соответствии с требованиями ст. 331 указанного Кодекса к данной деятельности не допускаются лица как имеющие, так и имевшие ранее судимость, а также находившиеся под уголовным преследованием (не считая лиц, в отношении которых такое преследование было прекращено по реабилитирующим основаниям) за преступления, перечисленные в указанной норме, в числе которых и преступления против общественной нравственности. Исключением из этого правила является лишь допуск специальной комиссией, созданной высшим исполнительным
органом государственной власти субъекта РФ, лиц, судимых за указанные преступления небольшой и средней тяжести, а также, если в отношении данных лиц уголовное преследование было прекращено по нереабилитирую-щим основаниям. Те же самые ограничения прописаны в ст. 351.1 Трудового кодекса РФ относительно лиц, претендующих на работу в учреждениях оздоровительного, спортивного, воспитательного и культурного характера для несовершеннолетних. Подобные ограничения установлены российским законодательством и в отношении лиц, решивших заняться индивидуальной предпринимательской деятельностью в сфере организации культурной, воспитательной, оздоровительной деятельности несовершеннолетних [11]. Таким же лицам Семейный кодекс РФ (ст. 127) устанавливает запрет на право быть усыновителями. Разница состоит лишь в том, что вопросы разрешения стать усыновителями, в отличие от приведенных выше норм Трудового кодекса РФ, лицам, ранее судимым за преступления небольшой и средней категории тяжести против общественной нравственности либо таким же лицам, в отношении которых уголовное преследование было прекращено по не реабилитирующим их основаниям, решается не комиссией, а судом. Аналогичное требование установлено Семейным кодексом РФ и относительно ограничений в опекунстве (попечительстве) о детях (ст. 146).
Из числа некодифицированных федеральных законов в первую очередь в рамках данной статьи следует упомянуть федеральный закон, закрепляющий основные права ребенка в нашей стране [12]. В соответствии со ст. 5 данного Закона в числе полномочий органов государственной власти, направленных на обеспечение гарантий прав ребенка в России, указан, в том числе и выбор приоритетных направлений деятельности по обеспечению охраны нравственности детей. Наше развитое информационное общество, как известно, несет немало угроз нравственному развитию детей. Именно в связи с этим в указанном Законе имеется ст. 1 4, предусматривающая меры, направленные на защиту детей от информации, а также пропаганды и агитации, которые могут нанести вред как их здоровью, так и нравственному, духовному развитию. Далее в норме указано, что органы государственной вла-
сти принимают меры по защите детей от рекламы алкоголя и табачных изделий; пропаганды неравенства по различным признакам (социальное, расовое, национальное, религиозное); информации порнографического характера; пропаганды нетрадиционных сексуальных отношений; материалов, пропагандирующих насилие и жестокость; наркоманию и токсикоманию; пропаганды антиобщественного поведения. Также в данной норме закреплено, что в целях охраны здоровья и нравственности детей в порядке, утверждаемом уполномоченным на то Правительством РФ федеральным органом исполнительной власти, проводится соответствующая экспертиза различных игр (настольных, компьютерных и других), а также игрушек и детских игровых сооружений.
В нашей стране в 2010 году принят федеральный закон, непосредственно направленный на защиту детей от информации, которая способна причинить вред их здоровью и развитию (в числе которой указано и «нравственное развитие») [13]. Виды данной информации перечислены в ст. 5 упомянутого Закона и разделены на две группы: категорически запрещенная к распространению среди детей и ограниченная к распространению (с учетом возраста). Первую группу такой информации (то есть запрещенную), на наш взгляд, можно разделить на две подгруппы: 1) информация, распространение которой среди детей может привести к нанесению вреда их здоровью; 2) информация, распространение которой среди детей может привести к нанесению вреда их нравственному развитию. Опуская первую подгруппу и анализируя содержание второй подгруппы, видим, что к ней относится информация, которая обосновывает либо же оправдывает насилие или жестокость, а также побуждает к осуществлению различных насильственных действий в отношении как людей, так и животных (исключением являются лишь случаи, предусмотренные в указанном Законе); отрицает семейные ценности, пропагандирует сексуальные отношения нетрадиционного характера, формирует неуважительное отношение к родителям; содержит нецензурную брань, информацию порнографического характера. Вторая группа информации (ограниченная к распростра-
нению среди несовершеннолетних согласно возрастным категориям) в числе прочего предусматривает следующие виды информации, явно противонравственного, на наш взгляд, характера (ст. 5 указанного Закона): информация, которая содержит изображение либо описание проявления жестокости, физического или психического насилия, а также преступного или другого антиобщественного деяния; информация, изображающая или описывающая половые отношения мужчины и женщины; информация, которая содержит бранные слова и выражения, не относящиеся к нецензурной брани. Кстати, к упомянутому выше антиобщественному поведению другой федеральный закон (п. 6 ст. 2) [14] относит, в том числе и поведение, нарушающее общепринятые нормы морали.
Анализируя нормативную правовую базу по интересующим нас проблемам, нельзя не сказать, что кроме федеральных, на региональном уровне субъектами РФ приняты свои законы, направленные на защиту нравственного развития несовершеннолетних, которые в дополнение к федеральным законам служат хорошим подспорьем при формировании правового механизма охраны нравственности. Если анализировать нормы, предусматривающие юридическую ответственность за посягательства на нравственное развитие несовершеннолетних, то в КоАП РФ составы административных правонарушений, причиняющих вред такому объекту правовой охраны, как общественная нравственность, расположены в главе 6. В этой главе нормы, защищающие нравственность, соседствуют с нормами, защищающими здоровье населения, что вытекает из названия указанной главы и ее содержания. Изначально арсенал норм главы 6 КоАП РФ, направленных на защиту нравственности, был скуден. Так, это были всего две нормы, которые предусматривали (и предусматривают поныне) административную ответственность за деяния, связанные с проституцией (ст. 6.11, 6.12). С 2011 года и в последующем законодателем проделана значительная работа по расширению количества норм Кодекса, направленных на защиту данного объекта правовой охраны. Так, в июле 2011 года в КоАП РФ была введена ст. 6.17, которая предусматривает ответственность за факты нарушений упомянутого выше федерального закона, регламенти-
рующего вопросы защиты детей от тех видов информации, которая может причинить им вред. В апреле 2013 года Кодекс был дополнен ст. 6.20, которая предусматривает административное наказание юридических лиц за изготовление и иные перечисленные в диспозиции статьи действия в отношении порнографических материалов, содержащих изображение несовершеннолетних. В июне 2013 года в КоАП РФ введена норма, предусматривающая ответственность за пропаганду среди несовершеннолетних нетрадиционных сексуальных отношений (ст. 6.21). В мае 2014 года в КоАП РФ появилась ст. 6.26, которая предусматривает административную ответственность за организацию публичного исполнения различных произведений, которые содержат нецензурную брань, когда это происходит в рамках различных мероприятиях (театральных, культурных, развлекательных). Тогда же в Кодекс была введена и ст. 6.27, предусматривающая в административном порядке ответственность за факты распространения экземпляров как аудиовизуальной продукции, так и фонограмм (на любых носителях), а также печатной продукции, содержащих выражения нецензурного характера (нецензурную брань), без специальной упаковки и соответствующих текстовых предупреждений.
Если говорить о перечисленных нормах главы 6 КоАП РФ с позиции защиты нравственного развития несовершеннолетних, то непосредственно на это направлены лишь некоторые из указанных норм (ст. 6.17 и ст. 6.21).
Несмотря на активность законодателя, направленную в последние годы на расширение в КоАП РФ норм, предусматривающих ответственность за деяния, способные причинить вред нравственности и нравственному развитию несовершеннолетних, очевидно, что такую работу в рамках КоАП РФ следует продолжить. Некоторые инициативы по этому поводу уже высказывались в юридической литературе [15, с. 66-69].
Уголовный кодекс РФ реализует уголовно-правовые меры охраны нравственности путем наличия составов преступлений, содержащихся в главе 25 Кодекса, где «общественная нравственность», как и в КоАП РФ, в качестве объекта правовой охраны соседствует со «здоровьем населения». К составам, непосредственно направленным на охрану общественной нрав-
ственности, принято относить размещенные законодателем в ст. 240-245 УК РФ. Соответственно, эти составы, на наш взгляд, можно разделить на подгруппы: 1 ) направленные на борьбу с проституцией (ст. 240, 240.1 и 241); 2) направленные на борьбу с оборотом порнографии (ст. 242, 242.1, 242.2); 3) направленные на охрану культурного наследия (ст. 243, 243.1, 243.2, 243.3); 4) направленные на охрану иных вопросов обеспечения нравственного поведения (ст. 244, 245).
Относительно же особенностей уголовно-правовой охраны нравственности несовершеннолетних нельзя не отметить, что в УК РФ, в отличие от приведенных выше норм КоАП РФ, этому вопросу уделено гораздо больше внимания. Так, за вовлечение в занятие проституцией несовершеннолетнего лица предусмотрена наиболее суровая ответственность, возможная для данного преступного деяния (ч. 3 ст. 240 УК РФ). В свою очередь, ст. 240.1 УК РФ полностью посвящена охране нравственности несовершеннолетних, поскольку предусматривает уголовную ответственность за такое общественно опасное деяние, как получение сексуальных услуг несовершеннолетнего, который находится в возрасте от 16 до 1 8 лет, лицом, достигшим совершеннолетнего возраста. Согласно ст. 241 УК РФ организация занятия проституцией с использованием несовершеннолетнего образует квалифицированный состав данного преступления (ч. 2), а использование несовершеннолетнего, которому не исполнилось 1 4 лет - особо квалифицированный состав (ч. 3). Распространение и рекламирование порнографии среди несовершеннолетних также влечет более строгую уголовную ответственность, нежели среди лиц, достигших совершеннолетия (ч. 2 ст. 242 УК РФ). В ст. 242.1 УК РФ предусмотрена более суровая (чем ст. 242) уголовная ответственность за распространение порнографии с изображением несовершеннолетних. Квалифицированным же составом данного преступления является распространение указанных материалов с изображением лиц, которые не достигли 14-летнего возраста. За действия, которыми несовершеннолетнее лицо привлекается к изготовлению порнографических материалов, Кодексом предусмотрена отдельная норма (ст. 242.2). Жестокое обращение с животным, описанное в диспо-
зиции ст. 245 УК РФ, будет более строго уголовно наказуемым в случаях, когда оно совершается в присутствии малолетнего (п. «б» ч. 2 ст. 245 УК РФ).
На охрану нравственного развития несовершеннолетних в сфере половых отношений явно, на наш взгляд, направлены и нормы главы 18 УК РФ, предусматривающие уголовную ответственность за посягательства на половую неприкосновенность лиц, которые не достигли 16-летнего возраста (ст. 134 и ст. 135), о чем ранее уже упоминалось [16, с. 105-107].
Таким образом, анализ аксиологических аспектов правовой охраны нравственности несовершеннолетних в рамках данной статьи указывает как на многие плюсы, выражающиеся в активной работе законодателя в этом направлении в последние годы, так и на ряд определенных проблем, для решения которых представляется целесообразным следующее.
Во-первых, во всех законах, направленных на защиту нравственности, следует использовать именно термин «нравственность», а не «общественная нравственность», так как нравственность уже сама по себе является общественной ценностной категорией, поэтому употребление слова «общественная» является излишним. Ранее уже говорилось об этом применительно к названию главы 25 УК РФ [17, с. 15], но, помимо УК РФ, словосочетание «общественная нравственность» применено и в названии главы 6 КоАП РФ и некоторых других законах. Указанная терминология нуждается в законотворческой корректировке.
Во-вторых, использование наряду с термином «нравственное развитие» еще и термина «духовное развитие» в неоднократно упомянутом Федеральном законе от 29.12.2010 № 436-ФЗ (ред. от 18.12.2018) «О защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию» (п. 4 и п. 6 ст. 2) представляется излишним, поскольку духовность, на наш взгляд, явно охватывается нравственностью как социальной ценностной категорией, поэтому указание наряду с нравственностью еще и духовности в нормах данного закона представляется излишним.
В-третьих, несмотря на усиление в последние годы КоАП РФ нормами, непосредственно направленными на охрану нравственности, данный Кодекс (в отличие от УК РФ) относи-
тельно охраны нравственности лиц, не достигших 18-летнего возраста, представляется далеким от совершенства. В связи с этим требуется дальнейшая нормотворческая работа по
Литература
1. Егорова Н. Н., Самарин В. Г. Отношение между понятиями морали и нравственности и его методологическое значение // Манускрипт. 2018. № 12-1 (98).
2. Склярова О. А. Соотношение понятий «мораль» и «нравственность» // Известия Таганрогского радиотехнического института. 2004. № 1 (36).
3. Ширшов В. Д. Существенные различия понятий «мораль» и «нравственность» // Научно-методический электронный журнал «Концепт». 2014. Т. 20.
4. Ивашкин И. Ф. К вопросу о различении понятий «мораль» и «нравственность»: сборники конференций НИЦ «Социосфера». 2014. № 45.
5. Куприна Н. Г., Масленникова С. Ф. Современные подходы к содержательной разработке понятий «нравственность» и «мораль» // Современные проблемы науки и образования. 2015. № 4.
6. Еникеев А. А., Шевченко В. С. Соотношение понятий мораль и нравственность в классической философии // Аллея науки. 2018. Т. 6. № 10 (26).
7. Мигушов К. А. Философско-этический анализ понятий «мораль», «нравственность», «этос» // Известия Тульского государственного университета. Гуманитарные науки. 2017. № 4.
8. Брунчукова Н. М. К вопросу о сущности понятия «этика» // Новое в психолого-педагогических исследованиях. 2010. № 4 (20).
9. Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка: 80 000 слов и фразеологических выражений. 4-е изд., доп. М., 1999.
10. Заколодная Е. Е. О соотношении понятий «духовность» и «нравственность» в контексте воспитания личности // Ученые записки Белорусского государственного университета физической культуры. 2013. № 16.
11. Федеральный закон от 08.08.2001 № 129-ФЗ (ред. от 27.12.2018) «О государственной регистрации юридических лиц и индивидуальных предпринимателей» (с изм. и доп.,
изменению и дополнению норм КоАП РФ в целях совершенствования защиты нравственного развития несовершеннолетних.
Bibliography
1. Egorova N. N., Samarin V. G. Relation between concepts of morals and morality and its methodological value // Manuscript. 2018. № 12-1 (98).
2. Sklyarova O. A. Ratio of the concepts «mor-als» and «moralit» // Izvestia of the Taganrog radio engineering Institute. 2004. № 1 (36).
3. Shirshov V. D. Essential distinctions of the concepts «morals» and «morality» // Scientific and methodical electronic journal «Concept». 2014. Vol. 20.
4. Ivashkin I. F. To a question of distinguishing of the concepts «morals» and «morality»: collections of conferences of research center «Sot-siosfera». 2014. № 45.
5. Kuprina N. G., Maslennikova S. F. Modern approaches to informative development of the concepts «morality» and «morals» // Modern problems of science and education. 2015. № 4.
6. Enikeev A. A., Shevchenko V. S. A ratio of concepts morals and morality in classical philosophy // The Avenue of science. 2018. Vol. 6. № 10 (26).
7. Migushov K. A. Philosophical and ethical analysis of the concepts «morals», «morality», «etos» // News of the Tula state University. Humanities. 2017. № 4.
8. Brunchukova N. M. To a question of an entity of the concept «ethics» // New in psychology and pedagogical researches. 2010. № 4 (20).
9. Ojegov S. I., Shvedova N. Yu. Monolingual dictionary of Russian: 80 000 words and phraseological expressions. 4th ed., exp. Moscow, 1999.
10. Zakolodnaya E. E. About a ratio of the concepts «spirituality» and «morality» in the context of education of the personality // Scientists of a note of the Belarusian state University of physical culture. 2013. № 16.
11. The Federal law of08.08.2001 № 129-FL (an ed. of 27.12.2018) «About the state registration of legal entities and individual entrepreneurs» (with amendment and additional, in force from 01.01.2019). URL: http://www.con-sultant.ru/ document/cons_doc_LAW_32881/.
вступ. в силу с 01.01.2019). URL: http://www. consultant.ru/document/cons_doc_LAW_32881 /.
12. Федеральный закон от 24.07.1998 № 124-ФЗ (ред. от 27.12.2018) «Об основных гарантиях прав ребенка в Российской Федерации». URL: http://www.consultant.ru/document/ cons_doc_LAW_19558/.
13. Федеральный закон от 29.12.2010 № 436-Ф3 (ред. от 18.12.2018) «О защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию». URL: http://www.consul-tant.ru/document/cons_doc_LAW_108808/.
14. Федеральный закон от 23.06.2016 № 182-ФЗ «Об основах системы профилактики правонарушений в Российской Федерации». URL: http://www.consultant.ru/document/cons_ doc_LAW_199976/.
15. Миллеров Е. В., Миллерова Е. А. О необходимости введения административной и уголовной ответственности за оборот материалов, пропагандирующих порнографию, культ насилия и жестокости // Проблемы права. 2017. № 3 (62).
16. Миллеров Е. В., Миллерова Е. А. О некоторых проблемах разграничения административных правонарушений и преступлений, посягающих на общественную нравственность в сфере половых отношений // Наука и образование: хозяйство и экономика; предпринимательство; право и управление. 2017. № 6 (85).
17. Миллеров Е. В. Уголовно-правовая охрана нравственности: автореф. дис. .канд. юрид. наук. Ростов н/Д, 2006.
12. Federal law of 24.07.1998 № 124-FL (an ed. of 27.12.2018) «About the main guarantees of the rights of the child in the Russian Federation». URL: http://www.consultant.ru/document/ cons_doc_LAW_19558/.
13. Federal law of 29.12.2010 № 436-FL (an ed. of 18.12.2018) «About protection of children from information doing harm to their health and development». URL: http://www.con-sultant.ru/ document/cons_doc_LAW_108808/.
14. Federal law of 23.06.2016 № 182-FL «About bases of a system of prevention of offenses in the Russian Federation». URL: http://www.con-sultant.ru/document/cons_doc_LAW_199976/.
15. Millerov E. V., Millerova E. A. About need of introduction of administrative and criminal liability for turnover of the materials propagandizing a pornography, a cult of violence and cruelty // Right problems. 2017. № 3 (62).
16. Millerov E. V., Millerova E. A. About some problems of differentiation of the administrative offenses and crimes encroaching on public morality in the field of the sexual relations // Science and education: economy and economy; business; right and management. 2017. № 6 (85).
17. Millerov E. V. Criminal protection of morality: abstract of the thesis for the degree of candidate of legal sciences. Rostov-on-Don, 2006.
УДК 32.001 ББК 66
Тарабан Николай Александрович Taraban Nikolay Aleksandrovich
преподаватель Южного университета (Институт управления, бизнеса и права).
Lecturer of the Southern University (Institute of Management, Business and Law). E-mail: [email protected]
ИДЕЯ ОБЩЕСТВЕННОГО ДОГОВОРА НА СОВРЕМЕННОМ ЭТАПЕ ПОЛИТИКО-ПРАВОВЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ
Public agreement idea at the present stage of political and legal research
В статье осуществляется философско-право-вой анализ концепции народного суверенитета и общественного договора. Автором дается оценка теории общественного договора в системе других теорий генезиса государств, определяется ее роль в прикладной политологии и юриспруденции. Констатируется, что доктрина общественного договора составляет теоретическую основу современного конституционализма США, Западной Европы, Российской Федерации в части установления идей народовластия, паритетных начал взаимодействия власти и личности, участия граждан в управлении делами государства.
Ключевые слова: общественный договор, народный суверенитет, эпоха Просвещения, гражданское общество, конституционализм, либерализм.
Паритетное начало взаимодействия государственной власти и гражданского общества приобретает наибольшую актуальность как в современном научном измерении, так и практическом конституционализме России и зарубежных стран. Большинство конституций мира провозглашают в качестве носителя суверенитета и всей полноты государственной власти народ (ст. 3 Конституции Российской Федерации, ст. 2 и 3 Конституции Франции [ 1], ст. 20 Основного закона ФРГ [2], ст. 1 Конституции Итальянской Республики, ст. 1 Конституции Греции [3] и так далее).
Теоретической основой народного суверенитета, декларируемого в конституционных актах, является доктрина народного суверенитета, получившая первую примитивную разработку в эпоху Античности (например, в философии Эпикура (341-270 годы до н. э.), понимавшего государство и право как результат договора людей между собой во имя взаимной безопасности [4]).
Наибольшее развитие идея общественно-
The article provides a philosophical and legal analysis of the concept of national sovereignty and social contract. The author assesses the theory of the Social Contract in the system of other theories of the genesis of states, determines its role in applied political science and jurisprudence. It is stated that the doctrine of the Social Contract constitutes the theoretical basis of the modern constitutionalism of the United States, Western Europe, and the Russian Federation, in terms of establishing the ideas of democracy, equal beginnings of the interaction between power and personality, citizen participation in managing state affairs.
Keywords: social contract, national sovereignty, age of enlightenment, civil society, constitutionalism, liberalism.
го договора получила в эпоху Просвещения в трудах западноевропейских мыслителей, прежде всего, Д. Локка, Ж. Ж. Руссо, рассматривавших в качестве естественного состояния полную свободу, частную собственность, которые составляют основу естественных прав человека.
Так, Д. Локк подвергал критике установившуюся патриархально-абсолютистскую парадигму политического мышления. Как указывал мыслитель, для правильного понимания природы политической власти и определения источника ее возникновения необходимо рассмотрение естественного состояния (status naturalis), в котором априори находились люди. Таким состоянием английскому мыслителю представляется «состояние полной свободы в отношении их действий и в отношении распоряжения своим имуществом и личностью... Такое состояние подразумевает состояние равенства, при котором вся власть и вся юрисдикция являются взаимными, - никто не имеет больше другого» [5].
Д. Локк полагал, что абсолютная монархия, которая ранее рассматривалась как единственная в мире правления, несовместима с гражданским обществом и участием народа в решении собственной судьбы.
Ж. Ж. Руссо в своем труде «Об Общественном договоре, или Принципы политического Права» [6] описывает общественный договор как действительное основание гражданского общества, при создании которого одновременно и ограничивается, и сохраняется свобода каждого гражданина. Задачей общественного договора, по мнению Руссо, являлось «найти такую форму ассоциации, которая защищала и охраняла бы всей общей силой личность и имущество каждого члена и благодаря которой всякий, соединяясь со всеми, повиновался бы только самому себе и оставался так же свободен, как и прежде» [6].
Основа идеи «Общественного договора», как полагает Ж. Ж. Руссо, лежит в тесной связи с учением об «общей воле» (volonte generale ), или народном суверенитете.
Как отмечено рядом исследователей, включая В. С. Нерсесянца, основной задачей подлинного общественного договора является превращение скопления людей в суверенный народ, а конкретного человека - в гражданина [4].
На протяжении всего своего существования концепция общественного договора подвергалась как необычайной поддержке, так и безжалостной критике.
Например, в философии Д. Юма представлена весьма консервативная трактовка фило-софско-политической идеи индивидуалистического либерализма и конституционного республиканизма, а основные политико-правовые мысли просветительского рационализма рассматриваются через призму критического восприятия. Д. Юм видел концепцию естественных прав и добровольного общественного договора политически разрушительной и неприемлемой для теоретического базиса легитимации политической власти [7].
Английским философом, сторонником либерализма И. Бентамом теория Ж. Ж. Руссо об общественном договоре также подвергалась резкой критике как возбуждающая дух восстания. В то же время Бентам отстаивал идеи естественных прав личности, связанные с равноправием, запрещением рабства, отменой пыток и телесных наказаний и так далее.
В понимании Б. Рассела, «договор происходит не между гражданами и правящей властью, как это определялось Локком и Руссо. Это договор, заключенный гражданами между собой, о том, чтобы повиноваться такой правящей власти, которую изберет большинство. Избранием этой власти их политические полномочия заканчиваются» [8].
В свою очередь, по мнению Д. Боуза, учение Д. Локка составило «мощную философскую защиту естественных прав, власти закона и права на революцию» [9], несмотря на то, что Европа по-прежнему находилась под влиянием королевского абсолютизма.
Нельзя обойти вниманием тот факт, что новая политико-правовая мысль была востребована в Новом Свете. Так, в американском конституционализме учение о народном суверенитете получило развитие в трудах отцов-основателей США Т. Джефферсона и А. Гамильтона, констатировавших право народа на революцию, и составило теоретическую основу Декларации Независимости от 4 июля 1776 года и Конституции США от 17 сентября 1787 года [10].
Так, Т. Джефферсон, опираясь на теорию общественного договора, подвергал критике монархическую форму государства, которая, по его мнению, была несовместима с идеей народного суверенитета. Никто из людей, как полагал один из отцов-основателей США, не может и не должен быть лишен права участвовать в создании государственной власти и контроле над ней. По мнению американского политика, именно исходя из незыблемости теории народного суверенитета, народ имеет право на восстание против тирании. При этом Джефферсон выделял три формы общественной жизни: догосударствен-ную (в отсутствие правительства, как у индейцев), народовластную (как в Штатах, где воля каждого оказывает справедливое влияние на жизнь страны), деспотическую (в правительствах силы, как это бывает во всех монархиях) [11]. При составлении Декларации Независимости США Джефферсоном в адрес английского Короля выдвигались обвинения в нарушении естественных прав и посягательстве на суверенитет народа [12].
В Западной Европе конституционализация идей народного суверенитета впервые нашла отражение, в частности, в Декларации о правах
человека и гражданина от 26 августа 1789 года (Франция).
В российской политико-правовой мысли идея общественного договора в наибольшей степени получила отражение в трудах революционного демократа А. Н. Радищева, полагавшего, что власть априори принадлежит народу и лишь передана монарху в управление и должна находиться под контролем общества. Люди, входя в государство, только ограничивают, но не теряют естественную свободу, что составляет теоретическую основу революционного отрешения монарха при произволе и злоупотреблении властью. Названная концепция оказала серьезное влияние на формирование политического мировоззрения декабристов. В советское время теория общественного договора формально отвергалась государственной идеологией как буржуазная и чуждая социалистическому мировоззрению. Однако модель народовластия все же привносилась в усеченном толковании как антипод свергнутой монархии. После закрепления на международном уровне положения о народном суверенитете в ст. 1 Всеобщей декларации прав человека от 10 декабря 1948 года, Международном пакте о гражданских и политических правах от 16 декабря 1966 года, в Конституции Союза ССР от 7 октября 1977 года появилась ст. 2, содержащая формальное положение о принадлежности власти в СССР народу, осуществляющему свою власть через Советы народных депутатов.
Стоит отметить, что не любая конституция государства может играть роль общественного договора. Для определения в ней договорного начала необходимо наличие следующих признаков:
- двусторонний (консенсуальный) характер ее принятия, когда одной из сторон выступает народ;
- наличие в конституции компромисса личных, общественных и государственных интересов;
- решение в конституции задачи, связанной с консолидацией социальных групп;
- консолидация и баланс в конституционном акте различных ценностных установок: либерализма и социализма, индивидуализма и солидарности.
Следовательно, оформление подлинного общественного договора в России и его кон-
ституционализация прошли уже после распада СССР 12 декабря 1993 года при принятии всенародным голосованием ныне действующей Конституции. Таким образом, общественный договор в России впервые получил формальную конституционализацию 25 лет назад. Именно выполнение роли общественного договора является ключевым юридическим свойством Конституции РФ, отличающим ее от иных законов и правовых актов.
В условиях глобализации актуальными представляются суждения о конституциона-лизации идеи общественного договора и в международно-правовых актах. В частности, Всеобщая декларация прав человека ООН от 10 декабря 1948 года (ст. 1) нормативно закрепляет естественное состояние полной свободы людей. В ст. 21 указанной Декларации содержатся конкретизирующие положения, определяющие содержание «народного суверенитета», связанные с предоставлением каждому человеку права принимать участие в управлении своей страной как непосредственно, так и через избранных представителей, обеспечением в государстве свободных, периодических и нефальсифицированных выборов при всеобщем, равном избирательном праве. Содержатся аналогичные положения и в ст. 25 Международного пакта о гражданских и политических правах ООН от 16 декабря 1966 года. Помимо всеобщих, универсальных международно-правовых документов в этой сфере, можно выделить региональные, такие как Заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе от 1 августа 1975 года, Документ Копенгагенского совещания Конференции по человеческому измерению СБСЕ от 29 июня 1990 года.
При этом в свете современных исследований теория общественного договора обычно рассматривается как объяснение происхождения государства [13; 14].
В свою очередь, такие суждения не могут претендовать на абсолютную истину, поскольку государствам, существовавшим на разных географических континентах, присущи разные ментальные установки, порой весьма противоположные. Так, государствам Древнего Востока характерен патриархальный тип, отрицающий паритет в отношениях «личность -власть». В то время как в Древней Греции и Риме уже в эпоху Античности зарождалось
гражданское самоуправление, задолго до полноценного оформления теории общественного договора.
Обращаясь к учению о гражданском обществе Гегеля, можно вспомнить, что гражданское общество в его понимании рассматривалось как «дифференция, выступающая между семьей и государством, хотя развитие гражданского общества наступает позднее, чем развитие государства, ибо в качестве дифференции оно предполагает государство, которое оно, чтобы пребывать, должно иметь перед собой как нечто самостоятельное. Гражданское общество создано, впрочем, лишь в современном мире, который всем определениям идеи предоставляет их право» [15].
Таким образом, формирование гражданского общества следует рассматривать как феномен вторичный по отношению к государству, создаваемый народными массами на основе насущных интересов для совместного консолидированного решения общих целей и задач.
Наиболее удачным в данном плане выгладит подход к интерпретации теории общественного договора А. Б. Венгерова, полагающего, что общественный договор не является конкретным историческим фактом, связанным с единовременным консенсусом индивидов, легшим в основу образования государства [16].
Таким образом, теорию общественного договора не вполне верно рассматривать как теорию происхождения государства в понимании, предложенном большинством исследователей проблем государственного генезиса.
Литература
1. Конституция Французской Республики от 4 октября 1958 года // Конституции государств Европейского Союза / под общ. ред. Л. А. Окунькова. М., 2017.
2. Основной закон для Федеративной Республики Германия от 23 мая 1949 года (с последующими изменениями и дополнениями) // Конституции зарубежных государств. М., 2016.
3. Конституция Греции. Вступила в силу 11 июня 1975 года // Конституции зарубежных государств. М., 2016.
4. История политических и правовых учений / под ред. В. С. Нерсесянца. М., 2014.
5. Локк Дж. Два трактата о правлении // Сочинения: в 3-х т. М., 1988. Т. 3.
Поскольку общественный договор может быть заключен после образования (возникновения) государства, в том числе в результате социального протеста (например, буржуазная революция в Англии), трансформации политического режима (перестройка СССР 1985-1991 года и последующее принятие Конституции РФ), обретение государством независимости (США, Израиль).
В отличие от других теорий происхождения государства теория общественного договора в большей мере направлена на решение не исследовательских, а политико-практических задач, оказывая влияние на формирование народовластия, либеральных ценностных установок.
По своему содержанию теория общественного договора направлена не на отрицание других установившихся в теории государства и права, а на легитимацию трансформаций социально-политических парадигм в эпоху Просвещения.
На современном этапе политико-правовых исследований теория общественного договора составляет доктринальную основу паритетных начал взаимодействия личности и государственной власти, подконтрольности власти гражданскому обществу, механизмов конституционной и политической ответственности.
В условиях юридического позитивизма уместно говорить о конституционализации общественного договора в национальных конституциях и международно-правовых актах.
Bibliography
1. The Constitution of the French Republic of October 4, 1958 // Constitution of the European Union / under the general ed. of L. А. Okun'kov. Moscow, 2017.
2. The Basic law for the Federal Republic of Germany dated May 23, 1949 (with subsequent amendments and additions) // Constitution of foreign states. Moscow, 2016.
3. The Constitution of Greece. Entered into force on June 11, 1975 // Constitution of foreign states. Moscow, 2016.
4. History of political and legal doctrines / ed. by V. S. Nersesyants. Moscow, 2014.
5. Locke J. Two treatises on the board // Works: in 3 volumes. Moscow, 1988. Vol. 3.
6. Руссо Ж. Ж. Об Общественном договоре, или Принципы политического Права. М., 1988.
7. Виноградов Н. Д. Философия Дэвида Юма. М., 2005.
8. Рассел Б. История западной философии. М., 1993.
9.. Боуз Д. Либертарианство: история, принципы, политика / пер. М. Кислова. М., 2014.
10. Тарабан Н. А. Конституционализация общественного договора в Российской Федерации и зарубежных странах: сравнительно-правовой анализ // Государственная власть и местное самоуправление. 2018. № 10.
11. Джефферсон Т. Общий обзор прав британской Америки // Американские просветители. Избранные произведения. М., 1969.
12. Декларация Независимости США от 04 июля 1776 года (Declaration of Independence) // Соединенные Штаты Америки: Конституция и законодательство / под ред. О. А. Жидкова. М., 1993.
13. Власов В. И., Власова Г. Б. Теория государства и права. М., 2011.
1 4. Морозова Л. А. Теория государства и права. М., 2017.
1 5. Гегель Г. В. Ф. Философия права / ред. Д. А. Керимов и В. С. Нерсесянц. М., 1990.
16. Венгерова А. Б. Теория государства и права. М., 2015.
6. Rousseau J. J. On the Social contract, or the Principles of political Law. Moscow, 1988.
7. Vinogradov N. D. Philosophy of David Hume. Moscow, 2005.
8. Russell B. History of Western philosophy. Moscow, 1993.
9. Bowes D. Libertarianism: history, principles, policy / trans. M. Kislov. Moscow, 2014.
10. Taraban N. A. The constitutionalization of the social contract in the Russian Federation and foreign countries: a comparative legal analysis // State power and local self-government. 2018. № 10.
11. Jefferson T. General overview of the rights of British America // American Enlightenment. Selected Works. Moscow, 1969.
12. United States Declaration of Independence of July 4, 1776 (Declaration of Independence) // United States of America: Constitution and legislation / ed. by O. A. Zhidkov. Moscow, 1993.
13. Vlasov V. I., Vlasova G. B. Theory of state and law. Moscow, 2011.
14. Morozova L. A. Theory of state and law. Moscow, 2017.
15. Hegel G. V. F. Philosophy of law / ed. by D. A. Kerimov and V. S. Nersesyants. Moscow, 1990.
16. Vengerova A. B. Theory of state and law. Moscow, 2015.
УДК 340 : 1 ББК 67
Бурлуцкий Андрей Николаевич Burlutskiy Andrey Nikolaevich
доцент кафедры гуманитарных дисциплин Ростовского филиала Российской таможенной академии кандидат философских наук, доцент.
Associate Professor of the Department of Humanitarian Disciplines of the Rostov Branch of the Russian Customs Academy, PhD in Philosophy, Associate Professor. E-mail: [email protected]
Небратенко Геннадий Геннадиевич Nebratenko Gennady Gennadievich
профессор кафедры теории государства и права Ростовского юридического института МВД России доктор юридических наук, доцент.
Professor of the Department of Theory of State and Law of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, Doctor of Law, Associate Professor. E-mail: [email protected]
«ФИЛОСОФИЯ ПРАВА» ГЕГЕЛЯ В КОНТЕКСТЕ ФИЛОСОФСКОЙ РЕФЛЕКСИИ О ПРАВЕ И АБСОЛЮТНОМ ДУХЕ: ИСТОРИКО-ФИЛОСОФСКИЙ АНАЛИЗ
«Philosophy of law» by Hegel in the context of philosophical reflection on law and Absolute spirit: historical and philosophical analysis
В статье анализируется философско-право-вая концепция Гегеля, сформулированная в работе «Философия права». Обращается внимание на то, что Гегель разрабатывает свою «Философию права» как составную часть философской системы Абсолютного духа, которая понимается им в контексте проявления Объективного духа. Авторы указывают, что философия права позиционируется Гегелем как философская наука, а не юриспруденция. В связи с этим придается большое значение философской рефлексии, предметом которой становятся абстрактное право, мораль, нравственность.
Ключевые слова: философия права, философская рефлексия, право, диалектический метод, Объективный дух, Абсолютный дух.
Философия Гегеля не теряет свой актуальности и мировоззренческой ценности в настоящее время в силу того, что она систематична, масштабна в рамках исследовательских предметов, приоритетна с методологической точки зрения. Системность философии Гегеля заключается в логической взаимосвязи, обусловленности явлений и предметов материальной (философия природы) и идеальной (философия духа) действительности. Масштабность определяется предметными уровнями
The article analyzes the philosophical and legal concept of Hegel, formulated in the work «Philosophy of law». Attention is drawn to the fact that «Philosophy of law» is an integral part of the philosophical system of Absolute spirit and is understood by Hegel as a manifestation of Objective spirit. The author points out that Hegel positioned the philosophy of law as a philosophical science, not a law. In this regard, great importance is attached to the philosophical reflection, the subject of which is abstract law, morality.
Keywords: philosophy of law, philosophical reflection, law, dialectical method, Objective spirit, Absolute spirit.
исследований, нашедшими свое отражение в фундаментальном труде Гегеля «Энциклопедия философских наук» и затрагивающими бытие, познание, природу, человека, общество, Абсолютную идею в многообразии их проявления. Методологический приоритет обуславливается теоретической и практической значимостью гегелевской диалектики, которая объективно описывает любые процессы развития (изменения вообще) мира в их взаимосвязи. Философская система Гегеля - это
классическая традиция и альтернатива в понимании и объяснении сущности окружающего мира, составляющих его объектов (от материальной природы до Абсолютного духа), и познающего субъекта (как на рациональном, так и на иррациональном уровнях).
Философию Гегеля принято называть философий Абсолютного духа, исходя из конечной цели философского познания. Сам Гегель рассматривал философию как наилучший метод познания Абсолютного духа, потому что этот метод обусловливает систему понятий. Философия затрагивает «.формообразования реальной и идеальной конечности, равно как и формообразования бесконечности и святости, и постегает их и самое себя в понятиях» [1, с. 289]. Философия - это понятийное знание, которое в процессе отражения и познания мира приобретает категориальные формы. Философия основывается на рефлексии, она сама есть рефлексия, направленная на предметы и явления с целью их познания. В рефлексивном суждении существует определенное содержание, «содержание вообще; ибо это содержание есть рефлектированное в тождество определение формы...» [1, с. 83]. Предметом философской рефлексии может быть человек (философская антропология), общество (социальная философия), сверхъестественное (философия религии), мораль (этика), право (философия права) и так далее.
Философия права Гегеля как философская рефлексия о праве представляется систематизированным знанием, основанным на анализе историко-философского наследия о государстве и праве (Платон, Аристотель, Руссо, Кант и другие), а также на философско-правовом исследовании таких социокультурных феноменов, как абстрактное право, собственность, мораль, нравственность, гражданское общество, государство. Философия права Гегеля как самостоятельное учение о праве впервые формулируется в работе «Энциклопедия философских наук» (1817) в рамках философии духа и занимает промежуточное место между Абсолютным духом (проявляется через искусство, религию, философию) и Субъективным духом (проявляется в реализации антропологии, феноменологии, психологии как знания). Объективный дух (проявляется в реализации абстрактного права, моральности, нравственности
как социального действия) или «Философия права» - есть его реальное (действительное) проявление, описание и выражение. Она является составной частью философии Абсолютного духа и в диалектическом контексте познания (от простого к сложному), как Объективный дух, опосредуется Субъективным духом и опосредует Абсолютный дух как этап развертывания, самопознания последнего.
Объективный дух, то есть философию права Гегеля, можно рассматривать в двух аспектах: как политико-правовое учение и как политико-правовую теорию. В первом случае смысл политико-правового учения сводится к актуализации познания Абсолютного духа, предполагающего объективированние, нахождение, историческое проявление и самопознание через Объективный дух, который у Гегеля рассматривается в государственно-правовом контексте как реализация абстрактного права, морали и нравственности. В то же время, «.хотя общество, государство, право относятся к ступени объективного духа, однако в учении Гегеля они освещаются и оцениваются с позиций абсолютного духа» [2, с. 36].
Во втором случае содержательная часть политико-правовой теории гегелевского Объективного духа или философии права представляется как разработанная теоретическая база, система философских и обществоведческих категорий, философская методология и рефлексия, знание об Объективном духе.
Дух в контексте философского понимания гегелевской системы Абсолютного духа предполагает исторические контексты (принцип историзма). У духа должно быть историческое время проявить себя в практической, творческой деятельности. Хотя он самодостаточен и абсолютен, но такова его сущность, через движение (противоречия как источник изменения в смысле диалектики), исторически детерминируя, вернее «.история обнаруживает дух, конкретно осуществленный в отдельных событиях и индивидах реального движения. История философии есть саморефлектирующее сознание духа, как он обнаруживает себя незавершенным в системах философии. История, основанная на понятии, является историей воспоминания абсолютного духа, воплощением его истины и действительной жизни» [3, с. 24]. «Философия права» Гегеля в этом
смысле является составной частью философской рефлексии, процессов обнаружения и онтологического описания, субстанциональной и проявленной «жизни Абсолютного духа», которая осуществляется в социальном действии, характеризующем Объективный дух.
Таким образом, если акцентировать внимание на философии как рефлексивном акте, то философию права Гегеля следует понимать как рефлексию об Объективном духе и саморефлексию Абсолютного духа. «Возможность философии права Гегель прямо связывает с открывшимся на уровне абсолютного самосознания (знания) "образом" завершенного, развернутого и ставшего для себя во времени человеческого мира» [4, с. 13], в данном случае проявленного на социально-государственном уровне. Гегелевское философско-правовое учение не является юриспруденцией в строгом смысле слова. Это учение, прежде всего, философское описание права как социокультурного явления. «Философия права» Гегеля написана по правилам философской работы, опирающейся на историко-философскую традицию, философскую методологию изучения и описания предмета исследования, философский категориальный аппарат. «Поэтому понятие права по своему становлению трактуется вне науки права, его дедукция предполагается здесь уже имеющейся и его следует принимать как данное» [5, с. 60].
Право для Гегеля - это объект философской рефлексии, «наличное бытие свободной воли», пронизывающей разнообразные социальные отношения (владение собственностью, воспитание детей, государственные отношения и т. п.), или Объективный дух, к которому в результате практической, творческой деятельности человека опосредовано переходит Субъективный дух. Рефлексия по поводу права обусловливает решение дуалистической проблемы: как соотнести понятие «право» и реальное существование («наличное бытие») права. Решение проблемы снимается ответом на вопрос: возможно ли единство (тождество) понятия права и его реального существования? Гегель отвечает положительно. Единство (тождество) достигается в результате реализации понятия права в реальном социальном действии, когда понятие и социальное действие понимаются идентично.
Для понимания тождества (единства) понятия «право» и наличного бытия права Гегель вводит понятие «идея права». Словно понятие «право» есть душа, наличное бытие права есть тело, а идея права есть их тождество (единство). Идея права в этом контексте выступает как возможность саморазвивающегося, осуществляющегося понятия «право» получить в многообразных формах наличные варианты бытия права. При этом «структура, которую понятие сообщает себе в процессе своего осуществления, есть другой существенный для познания самого понятия момент идеи, отличный от формы, которая есть только понятие» [5, с. 59].
«Философия права» (1826) Гегеля как самостоятельная работа была опубликована в берлинский период его творчества. В ней в качестве аналитической информации использовался государственный и исторический опыт современной Гегелю Пруссии, а социально-политический строй Пруссии объявлялся вершиной общественного развития (это создало Гегелю репутацию официального прусского философа) [6, с. 189]. Актуализация и приоритетное исследование Гегелем государственно-политических аспектов социальной жизни Пруссии начала XIX века только подтверждают спекулятивный, субъективно-философский (рефлексивный), а не юридический (объективный, научный, практический) статус гегелевской философии права.
Основная задача «Философии права» определяется Гегелем в широком смысле как познание, исследование, анализ абстрактного права, морали и нравственности как государственно-правовых, социокультурных феноменов. Важно указать, что в рамках рефлексии об абстрактном праве Гегель для философского анализа выделяет такие государственно-правовые феномены, как «собственность», «договор», «неправо». Для анализа морали такие государственно-правовые и социокультурные феномены, как «умысел и вина», «намерение и благо», «добро и совесть», а для анализа нравственности - «семья», «гражданское общество» и «государство».
При этом акцентируется внимание на том, что «Философия права» является, прежде всего, философской системой, в рамках которой рефлексируют о праве, а не указывают, каким оно должно быть. В узком смысле основная
задача «Философии права» определяется Гегелем как описание указанных выше социальных феноменов в рамках своей эпохи, определении положительного исторического опыта, а не в формулировке и создании новой теории государства и права. Гегель о своей работе «Философии права» говорил, что поскольку в ней описывается государство, то важно представить последнее как что-то разумно функционирующее. Как философская работа «...должна быть дальше всего от того, чтобы конструировать государство таким, каким оно должно быть» [5, с. 54-55].
«Философия права» Гегеля как философская система представляет собой самостоятельную завершенную составную часть всей гегелевской философской системы, которая в методологическом плане опирается на диалектику. Гегелевская философия права есть реализация метода диалектики в конкретном исследовании, указывая на то, что «.процесс диалектического развития и реализации единого начала и единой тотальной целостности -объективного духа - в множестве необходимо связанных его проявлений и ступеней самодвижения» [2, с. 41].
Диалектика у Гегеля представляется учением о всеобщей связи, единстве и развитии. Всеобщее развитие (изменение) осуществляется в результате действия трех законов: во-первых, закона единства и борьбы противоположностей (в контексте философии права: свобода и воля, право и неправо, умысел и вина и так далее); во-вторых, закона перехода количества в качество (переход от гражданского общества к государству, другими словами, количество институтов гражданского общества приводит к качеству государственно-социальной системы); в-третьих, закона отрицания отрицания (отрицание по принципу преемственности - отрицаю, но использую предшествующий опыт, например, переход от феодализма к капитализму). Законы универсальны и могут быть применены в исследовании, понимании и описании как материального (природы, общества и мышления), так и идеального мира - мира Абсолютного духа, который в процессе самопознания может проявляться в формах и сферах материального мира. В контексте рефлексии по поводу Абсолютного духа диалектика в методологическом контексте по-
зволяет исследовать Объективный дух как специфическую изменяющуюся сферу права, государства, политики, общества, то есть как сферу философии права. «То, что Гегелем обозначается в качестве ступени объективного духа, есть специфическая сфера со специфическим смыслом и содержанием» [2, с. 36].
В «Философии права» Гегеля рассматриваются следующие социально-политические, государственные сферы, характеризующие Объективный дух в контексте диалектического развития форм права:
1) абстрактное право (включает собственность, договор, неправо);
2) мораль (включает добро и совесть, благо и намерение, умысел и вину);
3) нравственность (включает семью, гражданское общество, государство).
По Гегелю, абстрактное право выступает первым началом Объективного духа и переходом к пониманию права как конкретного права. В рамках абстрактного права актуализируется проблема свободной воли, становления свободного духа и человека как свободной сущности, то есть индивида. «Личность содержит вообще правоспособность и составляет понятие и саму абстрактную основу абстрактного и потому формального права. Отсюда веление права гласит: будь лицом и уважай других в качестве лиц» [5, с. 98].
Гегель определяет абстрактное право как непосредственное внешнее наличное бытие, которое определяется, во-первых, владением собственностью (здесь право определяет абстрактную свободу «единичного лица»); во-вторых, договором между собственниками или «единичными лицами», когда «...переход собственности одного в собственность другого при наличии общей воли и сохранения их права» оформляется в договоре; в-третьих, неправом и даже преступлением, когда свободная «воля как (а) в своем соотношении с собой, различенная не от другого лица (Ь), а в себе самой, есть как особенная воля, отличная от себя и противоположная себе как в себе и для себя сущей.» [5, с. 99].
Таким образом, абстрактное право в контексте философской рефлексии об осуществлении Объективного духа понимается как «первая ступень развития свободной воли, а именно единичной воли.» определенного
правоспособного индивида, обладающего единичной волей [7, с. 71]. Мораль, по Гегелю, переходит от внешнего наличного бытия к внутреннему наличному бытию в самом себе. Мораль - это дальнейшее развитие свободы воли, но не на уровне личности, а на уровне субъекта. Если в праве свободный человек есть личность, то в морали он - субъект. Свобода субъекта заключается в том, что его моральные паттерны, понимание добра и зла (например, в религиозном контексте) определяются самим субъектом, а не «... предписаны некоторыми авторитетами, или законом; одобрение, признание и даже обоснование их он находит в своем сердце, образе мыслей, совести понимании и т. д.» [8, с. 189-190].
Гегель выделяет следующие формы морали как субъективной свободы воли, внутреннего наличного бытия и развития права: во-первых, умысел и вина (когда умысел должен быть реализован в моральном поступке и избежать вины); во-вторых, намерение и благо (когда намерение должно нести благо «для многих других»); в-третьих, добро и совесть (когда добро должно совершаться по совести). При этом совесть, в понимании Гегеля, определяет безусловное право субъекта «.знать в себе и из себя самого, что есть право» [5, с. 178], а добро как конечная цель морали представляется полной реализованной свободой. «Добро - это реализованная свобода, абсолютная конечная цель мира» [5, с. 172].
Таким образом, мораль в контексте философской рефлексии о реализации Объективного духа представляется как вторая ступень развития свободы воли на уровне субъекта, который сам выбирает делать добро или зло, поступать по совести, по внутреннему субъективному убеждению, по праву.
Нравственность, по Гегелю, является высшей ступенью развития Объективного духа, характеризующейся конкретностью, подлинностью, истинностью. Следует обратить внимание, что у Гегеля «внешнее наличное бытие» - это абстрактное право, «внутреннее наличное бытие» - это мораль, настоящее «истинное наличное бытие» (свобода воли) - это нравственность. Нравственность по определению есть проявленное в действии добро и истинная свобода. Свобода при этом определяет наличие нравствен-
ности: «. нравственность есть понятие свободы, ставшее наличным миром и природой самосознания» [5, с. 200]. Нравственность -это конечное объективированное развитие свободы воли и права на уровне индивида, когда «... нравственное не абстрактно, подобно добру, а в самом интенсивном смысле действительно. Дух обладает действительностью, и ее акциденции суть индивиды» [5, с. 208].
Гегель выделяет три основные формы объективирования нравственного духа, его непосредственной субстанциональности и правовых отношений на уровне индивидов: во-первых, семья (которая предполагает такие социальные отношения, как брак, семейное имущество, воспитание детей и распад семьи); во-вторых, гражданское общество, функционирование которого предполагает наличие системы потребностей (акцентируется внимание на понимании смысла труда, имущества, сословий); системы правосудия, полиции и системы борьбы с коррупцией; в-третьих, государство, в рамках которого осуществляется внутреннее государственное право (княжеская власть, правительственная власть, законодательная власть), внешнее государственное право, всемирная история. Важно отметить, что для Гегеля нравственность является синтезирующим началом, поскольку государство первое по своей сути опосредует функционирование семьи, которая «.развивается в гражданское общество, и сама идея государства распадается на эти два момента» [5, с. 278].
Таким образом, нравственность в рамках философской рефлексии о реализации Объективного духа представляется как конечная подлинная ступень развития свободы воли и особой формы права, объединяющей индивидов. Гегель, описывающий Объективный дух как осуществление идеи свободы и свободы воли, создал оригинальное учение о праве. Философская юридическая доктрина Гегеля выступает актуальным развитием свободы, «. и каждая ступенька развития этой идеи свободы есть особая форма права. Можно сказать, что идея свободы словно ступает по правовым ступенькам» [9, с. 15].
Философское учение Гегеля о праве как философской рефлексии об Абсолютном духе в историко-философском контексте оценивалось неоднозначно. Н. М. Коркунов рассмат-
ривает теорию права Гегеля в системе этических учений, тем самым указывая на философский статус «Философии права». Он обращает внимание на роль диалектического метода, основанного на анализе «необходимого развития духа» в трех стадиях. Объективных дух, отмечает Н. М. Коркунов, проявляется в объ-ективированнии свободной воли. «Произведение свободной воли, как объективная действительность, есть право. Право - не ограничение свободы, а его осуществление» [10, с. 367]. Философия права рассматривает право как постоянно изменяющуюся свободу воли и реализацию идеи права. Право у Гегеля, которое всегда находится в диалектическом движении, отличается от сути естественного права, стремящегося узаконить, сделать неизменным эталоном неотъемлемые принципы и права, вытекающие из природы человека. Неразвивающееся, неизменяющееся естественное право, предшествующее философии права Гегеля «.заменяется у него постоянно осуществляющейся по закону диалектического развития в положительном праве идей свободы» [10, с. 369].
По-своему интерпретирует «Философию права» Гегеля И. А. Ильин. Он упрекает Гегеля в метафизичности его учения о праве, которое требует более корректного применения юридических терминов. И вместе с тем он указывает на оригинальность подхода философа в создании учения о праве, к которому он относит мораль и нравственность как духовные составляющие права. Гегель определяет право и нравственность, по мнению И. А. Ильина, отталкиваясь из определенного «.предметного опыта, но сосредоточивается при этом не на данных привычного юристу и общедоступного, повседневного правового опыта, а на "духовной" сущности и на "духовном" значении правовых и нравственных состояний» [11, с. 297]. В этом контексте И. А. Ильин обращает внимание на то, что «Философия права» Гегеля изначально есть философская рефлексия: «.философия права есть результат опыта, раскрытый мыслью. Этот опыт есть самодеятельный, внутренний опыт, спекулятивно очищенный, выношенный и выстраданный самим Гегелем, и вслед затем раскрытый им . в виде философского анализа-синтеза, выполненного над предметным содержанием опыта» [11, с. 298].
Подлинной заслугой «Философии права» Ильин считает актуализацию «разумной действительности», божественного разума (Абсолютного духа), который является истинной «развертывающейся» сущностью всех явлений и образов мира. Право, исходя из гегелевского учения, И. А. Ильин называет особым состоянием человеческого духа, детерминированного «.всегда тем, что оно есть состояние божественного Духа» [11, с. 304]. Другими словами, И. А. Ильин указывает на божественную природу права, которая проявляет себя как наличное бытие (существование) свободной воли. «Право вообще слагается на почве духовного, и свобода составляет его субстанцию» [11, с. 307].
Р. Гайм рассматривает «Философию права» Гегеля как «реставрационный дух» Пруссии (после завоеваний Наполеона и освободительных войн 1813-1815 годов), как философское обоснование правильности прусского государственно-правового устройства, как описание «царства осуществившейся свободы», поскольку «свобода в ее непосредственном тут-бытии составляет сферу права» [12, с. 304]. Свобода в субъективном контексте выражается моралью, в более полной форме -нравственностью, которая организуется в государство. «Нравственность есть "идея" свободы, есть понятие о свободе, превратившееся в существующий мир и в сущность самосознания» [12, с. 305]. Государство есть высшая социальная организация, потому что оно есть «божественная воля» проявление Абсолютного духа.
«Философию права» Гегеля как политическую философию анализирует и критикует Г. Маркузе. Он указывает, что в системе гегелевской философии труд мыслителя занимает место, которое не позволяет качественно исследовать государство, представляющееся высшей реальностью в области права. Учение о праве и государстве в гегелевской системе уступает идеалистическому учению об Абсолютном духе. «Даже весьма выразительное обожествление государства, к которому прибегает Гегель, не может завуалировать тот факт, что он решительно подчиняет объективный дух абсолютному, а политическую истину -истине философской» [13, с. 234].
Для Г. Маркузе сфера государства - это, прежде всего, сфера политическая. Он кри-
тикует Гегеля, при этом отдает ему должное за актуализацию политических проблем философии, создание рефлексивной системы о праве и государстве. Г. Маркузе обращает внимание на то, что все основные понятия «Философии права» (право, власть, гражданское общество, государство и т. п.) не потеряли актуальности в современной философии, а вновь отражают социальную действительность. «Они утрачивают свой абстрактный и метафизический характер, выявляя действительное историческое содержание» [13, с. 241], которое сводится к тому, что «личность», «субъект», «индивид» («я») становятся «экономическим человеком», свобода определяется собственностью, разум проявляется в конкуренции, а естественный закон становится законом общества взаимной конкуренции, «и это социальное содержание не является продуктом вынужденного толкования или внешнего применения данных понятий, но представляет собой окончательное раскрытие их изначального смысла» [13, с. 241].
«Философия права» Гегеля, по своей сути, определяет Г. Маркузе, носит материалистический характер, поскольку в ней разворачивается логика социально-экономического развития (например, отношение к собственности, труду, потребности и удовлетворении, сословиям, власти и т. п.). По его мнению, в ней нет никакой оригинальной теории государства и права. «Это просто философская дедукция права, государства и общества или выражение личных взглядов Гегеля относительно их реальности» [13, с. 242].
Положительным моментом «Философии права» Маркузе называет то, что в гегелевских рассуждениях и формулировках наблюдается прогресс развития отношений между людьми в отношении к материальным объектам, вещам. «Личность растворяется в своей собственности
Литература
1. Гегель Г. В. Ф. Наука логики: в 3-х т. М., 1972. Т. 3.
2. Нерсесянц В. С. Философия права Гегеля. М., 1998.
3. Торубарова Т. В. Понятие духа в философии Гегеля // Научные ведомости Белгородского государственного университета. Серия: Философия. Социология. Право. 2016. № 3 (224). Вып. 35.
и остается личностью лишь благодаря этой собственности» [13, с. 254]. Другими словами, вычерчиваются реальные социально-экономические и политические отношения.
Неоднозначность трактования положений «Философии права» Гегеля только подтверждает ее актуальность. Философско-правовые идеи, сформулированные в данной работе и нашедшие свое отражение в системе философии Абсолютного духа, и в настоящее время представляют большой исследовательский интерес и базу для философской рефлексии в рамах познания государственно-правовой, социокультурной, этической, духовно-культурной (идеальной) действительности.
В целом историко-философский анализ «Философии права» Гегеля показал, что, во-первых, философия права есть философская рефлексия о праве, которая представлена как Объективный дух; во-вторых, право как Объективный дух является составной частью философии Абсолютного духа и занимает промежуточное место в системе Субъективный дух - Объективный дух - Абсолютный дух; в-третьих, философия права есть спекулятивное, философское понятийное знание, философская наука о праве, а не юриспруденция; в-четвертых, философия права представляет собой составную часть всей гегелевской философской системы, которая в методологическом плане опирается на диалектику; в-пятых, философия права есть рефлексия по поводу проявления права как «свободной воли» (на уровне личности, субъекта, индивида) и наличного бытия (внешнего, внутреннего, подлинного). Суть «Философии права» Гегеля заключается в осмыслении права как социальной и духовной панацеи от всех бед, осуществление которого реализует законность, справедливость, порядок, системность и целесообразность государственного управления.
Bibliography
1. Hegel G. V. F. The science of logic: in 3 volumes. Moscow, 1972. Vol. 3.
2. Nersesyants V. S. Philosophy of law of Hegel. Moscow, 1998.
3. Torubarova T. V. The concept of spirit in Hegel's philosophy // Scientific Bulletin of Belgorod state University. The series: Philosophy. Sociology. Right. 2016. № 3 (224). Issue 35.
4. Moiseev A. V. «Philosophy of law» by He-
4. Моисеев А. В. «Философия права» Гегеля: самосознание и критика исторического времени // Философия права. 2015. № 6 (73).
5. Гегель Г. В. Ф. Философия права. М., 1990.
6. Кузнецов В. Н. Немецкая классическая философия второй половины XVIII - начала XIX века. М., 1989.
7. Сокольникова В. А. Понятие неправа в философии Гегеля // Пробелы в российском законодательстве. Юридический журнал. 2013. № 6.
8. Овсяников М. Ф. Философия Гегеля. М., 1959.
9. Большаков Н. Н. Размышления по поводу логического развертывания «Философии права» Г. Гегеля // Наука о человеке: гуманитарные исследования. Философские науки. 2015. № 1 (19).
10. Коркунов Н. М. История философии права. СПб., 1915.
11. Ильин И. А. Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека. СПб., 1994.
12. Гайм Р. Гегель и его время. Лекции о первоначальном возникновении, развитии, сущности и достоинстве философии Гегеля. СПб., 2006.
13. Маркузе Г. Разум и революция: Гегель и становление социальной теории. СПб., 2000.
gel: self-consciousness and the critique of historical time // Philosophy of law. 2015. № 6 (73).
5. Hegel G. V. F. Philosophy of law. Moscow, 1990.
6. Kuznetsov V. N. German classical philosophy in the second half of XVIII - early XIX century. Moscow, 1989.
7. Sokolnikova V. A. The Concept wrong in the philosophy of Hegel // Gaps in the Russian legislation. Legal journal. 2013. №. 6.
8. Ovsyanikov M. F. Hegel's philosophy. Moscow, 1959.
9. Bolshakov N. N. Reflections on the logical development of Hegel's «Philosophy of law» // Human science: humanitarian studies. Philosophical sciences. 2015. № 1 (19).
10. Korkunov N. M. History of philosophy of law. St. Petersburg, 1915.
11. Ilyin I. A. The philosophy of Hegel as a doctrine about the concreteness of God and man. St. Petersburg, 1994.
12. Haym R. Hegel and his time. Lectures on the origin, development, essence and dignity of Hegel's philosophy. St. Petersburg, 2006.
13. Marcuse G. Reason and revolution: Hegel and the formation of social theory. St. Petersburg, 2000.
Момотова Екатерина Павловна Momotova Ekaterina Pavlovna
адъюнкт Нижегородской академии МВД России.
Adjunct of the Nizhny Novgorod Academy of the Ministry of Internal Affairs of Russia. E-mail: [email protected]
ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО ПАВЛА I В СФЕРЕ ПРОКУРОРСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ: СТРУКТУРА, СОДЕРЖАНИЕ, ЗНАЧЕНИЕ
Legislation of Paul I in the sphere of prosecutor's activity: structure, content, meaning
УДК 34 (091) (470) ББК 67.3
В статье анализируются нормативные правовые акты, принятые в период правления Павла I и регламентирующие сферу прокурорской деятельности. Автором рассматриваются документы, исходившие от генерал-прокурора либо содержащие информацию о деятельности прокуратуры в целом и опубликованные в Полном собрании законов Российской империи.
Ключевые слова: прокуратура, Полное собрание законов Российской империи, именной, объявленный генерал-прокурором, именной, объявленный Сенату, именной, данный генерал-прокурору, высочайше утвержденный доклад.
The article analyzes the regulatory legal acts adopted during the rule of Paul I and regulating the scope of prosecutorial activities. It considers the documents emanating from the Prosecutor General, regarding him, or containing information about the activities of the prosecutor's office as a whole, and published in the Complete Assembly of the laws of the Russian Empire.
Keywords: the prosecutor's office, the complete collection of laws of the Russian empire, nominal, declared by the procurator-general, nominal, announced to the senate, nominal, given to the procurator-general, the highest approved report.
При императоре Павле I прокуратура переживала невиданный подъем. Как известно, Павел I был проникнут идеей законности и с момента вступления на престол пытался держаться закона и требовал от всех его исполнения. Другое дело, что это благое начинание вследствие личных качеств императора превращалось зачастую не только в свою противоположность, но и в абсурд. К тому же любое проявление своей воли Павел I также считал законом. Следить же за исполнением законов и любой воли императора должен был генерал-прокурор, без которого, как отмечают исследователи российской прокуратуры, не решалось, по существу, ни одно важное дело [3, с. 5].
Император реформировал прокуратуру в целом, превратив ее в основной орган, надзирающий за военными, финансовыми, административными, полицейскими, судебными, личного состава армии и флота, государственными делами чиновников. Он наделил прокуроров всех уровней особым доверием, которое позволяло им оказывать большое влияние на государственное управление [7, с. 66].
При Павле I несколько сократилась численность органов прокуратуры: вначале в связи с закрытием верхних земских судов и верхних расправ, а с 1800 года губернских магистратов [3, с. 5]. Однако в целом статус прокуратуры сохранял первостепенное значение в государстве. Это был активно действующий правительственный орган, а генерал-прокурор являлся одновременно министром юстиции, министром финансов и министром внутренних дел. Таким образом, в отдельные периоды российской истории генерал-прокурор выступал не только как блюститель законов, но и как министр финансов и внутренних дел [5, с. 217].
В короткое царствование Павла I власть генерал-прокурора упрочилась, в его канцелярию поступали доклады и дела из коллегий, расписываемые по специальным экспедициям. Генерал-прокурор сосредоточил в своих руках максимально возможную при российском абсолютизме полноту власти, занимался делами правительства, фактически исполняя обязанности его председателя. В сферу ответственности генерал-прокурора в этот короткий пе-
риод вошли дела, не имевшие никакого отношения ни к надзору, ни к законности вообще. Помимо снабжения армии и флота, генерал-прокурор без обсуждения в Сенате единолично контролировал суды, генерал-губернаторов и всю вертикаль власти. Такая концентрация власти у прокурора существенно снизила надзорную функцию, не способствуя укреплению законности. Надзор был фактически низведен до второстепенной функции общего управления [8, с. 20-26]. Руководителям различных центральных учреждений удавалось вносить свои предложения на утверждение непосредственно императору. Прочие части, которые или не имели своего главного директора, или директор которых не имел доступа к государю, входили по большей части прямо к генерал-прокурору и от него подносимы были непосредственно на высочайшее усмотрение [7, с. 5].
Первым доверенным лицом Павла I стал А. Б. Куракин, и занимался он не только судебными и прокурорскими делами, но также финансовыми, административными, полицейскими и даже военными вопросами. От него зависело назначение и увольнение сановников, раздача наград и пожалований. После отставки князя А. Б. Куракина должность генерал-прокурора на короткое время занял князь П. В. Лопухин. 7 июля 1799 года А. А. Бекле-шов был назначен генерал-прокурором Правительствующего сената. Дела административные, судебные, военные, финансовые, хозяйственные и прочие находились в его поле зрения. В последний год царствования Павла I непродолжительное время пост генерал-прокурора занимал П. Х. Обольянинов. Многие признавали, что эта должность была явно не для него. Обольянинов тем не менее пользовался гораздо большим доверием императора, нежели его предшественники [3, с. 5].
Исследуя юридический фольклор, А. А. Де-мичев в одной из своих работ приводит несколько анекдотов, связанных с деятельностью генерал-прокурора Обольянинова и взаимодействием Павла Петровича, генерал-прокурора и Сената. Проанализировав эти анекдоты, автор приходит к выводу о восприятии населением Павла I в качестве справедливого и разумного императора [2, с. 27-36].
Самые разнообразные узаконения характеризуют период правления Павла I (1796-1801),
считавшего себя хорошим законодателем: манифесты, именные указы, регламенты, уставы и так далее. Генерал-прокуроры в эти годы достигли наибольшей власти, а правовые акты сделали их ответственными за дела, которые не имели отношения к надзору: рекрутские наборы, материально-техническое снабжение армии и флота, строительство, цензура и другие [6, .с. 126-129].
В. Н. Галузо отмечает, что при Павле I было издано 648 узаконений в сфере прокуратуры [1, с. 48-51 ]. По нашим подсчетам (на основе Полного собрания законов Российской империи) издано 357 нормативных правовых актов, 340 из которых содержат наименование органа прокуратуры или должности генерал-прокурора в названии и содержании и 17 только лишь в содержании.
В 1796 году количество именных указов составило 25, из которых 10 - данных генерал-прокурору, 2 - данных Сенату, 3 - объявленных генерал-прокурором, 9 - объявленных Сенату генерал-прокурором, 2 из которых генерал-прокурором Куракиным, и Высочайшая резолюция на доклад генерал-прокурора.
В 1797 году в сфере прокурорской деятельности было подписано 125 узаконений: 71 именной, объявленный генерал-прокурором, 13 - объявленных Сенату, 11 - данных генерал-прокурору, 4 высочайше утвержденных доклада, 10 именных указов должностным лицам и 15 единичных указов.
В 1798 году Павел I издал 70 указов, касавшихся прокуратуры, из них 21 именной, данный генерал-прокурору, 23 - объявленных генерал-прокурором, 10 - Сенату генерал-прокурором, 5 - объявленных должностным лицам, 2 сенатских указа.
В 1799 году было подписано 52 указа, из них: 14 именных, объявленных генерал-прокурором, 24 - объявленных Сенату, 9 именных, объявленных должностными лицами или в отношении их, Высочайше утвержденный доклад генерал-прокурора и Сенатский указ.
В 1800 году вышло 72 указа, из них: 9 именных, объявленных генерал-прокурором, 40 -объявленных Сенату генерал-прокурором, 4 -данных Сенату, 3 - Высочайше утвержденных доклада генерал-прокурора и 2 совместных высочайше утвержденных доклада генерал-прокурора и должностных лиц, 2 - Сенатских указа, 3 - Высочайше утвержденных записки
и постановления генерал-прокурора совместно с должностными лицами, 9 именных указов, объявленных генерал-прокурором в отношении должностных лиц, таких как Митрополит римско-католических церквей, Военный губернатор, Вице-президент Военной коллегии, Действительный тайный советник, Государственный казначей, Главный директор Мануфактуры-коллегии.
В 1801 году было издано 13 указов, из них: 10 именных, объявленных Сенату генерал-прокурором, 2 именных указа от конкретных должностных лиц и Высочайшее повеление, объявленное Сенату в приложении генерал-прокурора.
Наибольшее количество нормативных актов в сфере деятельности прокуратуры за весь период правления Павла I составили именные указы, объявленные генерал-прокурором. Таковых по нашим подсчетам было120. Касались они в большинстве своем работы Сената, а именно: 1 ) обязанности обер-прокурора вести записи о присутствии сенаторов и доносить эти сведения до императора; 2) обращения напрямую в Сенат в различных случаях; 3) взноса в Сенат всех именных указов, кроме секретных; 4) невозможности изменить мнения сенаторов на общем собрании. Примерами таких указов являются следующие: от 30 ноября 1796 года № 17.597 «О ведении обер-прокурором записи о не присутствующих сенаторах для представления оной на высочайшее усмотрение»; от26января 1797года № 17.762 «О не отступлении сенаторов в общем собрании от своих мнений, объявленных в департаментах Сената по одному делу». Также указы касались военной службы: 1) о роспуске дивизионов; 2) о производстве прапорщиков в чины гвардии; 3) об исключении из службы не явившихся в срок с определения к должностям и из отпусков. Примерами таких указов являются: от 19 января 1797 года № 17.745 «О производстве в чины гвардии прапорщиков, состоящих в штатской службе»; финансовая сторона отображалась в указе от 7 февраля № 17.792 «О сборе с Ясачных народов подати лосиными и оленьими кожами, а ни деньгами». Несколькими указами учреждались присутственные места, губернские правления, казенные палаты, консулаты, магазины, полиция. Например, указ от 5 февраля 1797 года № 17.785 «О восстановлении в Курляндии и
Пильтенском округе прежних присутственных мест»; от 15 апреля 1797года № 17.919 «Об учреждении консулата для выдачи паспортов приезжающим к Таврическим портам по торговому промыслу». Л. Ш. Куанчалеева считает, что среди указов рассматриваемого наименования можно выделить присоединение географического департамента и управления государственными лесами к экспедиции государственного хозяйства [4, с. 51-54]. По иным делам следует обратить внимание, что книги, поставленные под сомнение по вопросу цензуры, отдавались на дополнительную проверку императорскому совету (указ от 4 июля 1797 года № 18.032 «О представлении книг на рассмотрение Совета Его Императорского Величества, признаваемых цензурою недозволенными и сомнительными»). Преступников же распределяли на каторжную и иную работу исходя из значимости правонарушения, а дезертиров приказывали искать в городах и селениях, где они скрывались.
Во время правления императора было издано 66 именных указов, объявленных Сенату генерал-прокурором. Наибольшее их количество приходится на 1799 и 1800 годы (указы от 30 ноября 1796 года № 17.596 «О заседании в Сенате в свободные от присутствия дни для исполнения именных указов, требующих скорого распоряжения»; от 5 декабря 1796года № 17.616 «О не производстве жалования чиновникам, назначенным к определению, но не получившим еще место»; от 14 января 1797года № 17.734 «О прекращении переселения крестьян в Вознесенскую губернию»; от 8 октября 1798 года № 18.696 «Обучреждении в городе Либаве института для воспитания сирот»; от 6 марта 1799 года № 18.879 «О позволении сенаторам в неприсутственные дни отъезжать в свои деревни»; от 10 августа 1799 года № 19.074 «О новом Российском гербе»; от 14 марта 1800 года № 19.324 «О предписывании от Сената по делам, касающимся до губернского управления и полицейского исполнения гражданским губернаторам»). В основном они регулировали сферу общественной жизни граждан, учреждали государственные экспедиции, комиссии, проекты, институты для сирот. В военной сфере запрещались ношение мундиров и стрельба из пушек, определялись в военную службу приказные служители, закреплялись правила об-
мундирования и финансирования служащих. Данные акты также регулировали служебную деятельность Сената: вводили новшества в заседания, регулировали правила присутствия на них сенаторов, им же разрешалось выезжать в свободные от заседаний дни в свои деревни, на выездах сенатским курьерам запрещалось брать с собой пассажиров.
Третьими по численности стали именные указы, данные генерал-прокурору, таковых было 42. В основном они регулировали финансовую сторону, а именно расходы, доходы, цены, выдачу сумм, материальное обеспечение (указы от 17 ноября 1796 года № 17.560 «О ежегодном отпуске денег Императорской фамилии»; от 12 мая 1797 года № 17.962 «Об отпуске фуража для лошадей кавалерийских полков»; от 31 мая 1797 года № 17.979 «Об обращении казенных конских заводов на прежнее экономическое положение»; от 28 июля 1797года № 18.064 «Ораспространении мер, принятых в Санкт-Петербурге, против возвышения от перекупщиков цен хлеба, на город Астрахань»; от 15 марта 1798 года № 18.439 «О прибавке суммы, положенной по штату на Санкт-Петербургское губернское Правление и Гражданскую Палату, и об отделении из оной части на Канцелярию Губернатора»; от 17 июня 1798 года № 18.554 «О цене вексельной бумаги».
Анализ содержания данных указов приводит нас к выводам, что в них частично определялась работа Уложенной комиссии, Тайной канцелярии, производились назначения на должности, в частности, государственного казначея; двух директоров в государственный ассигнационный банк; докторов при Заемном и Ассигнационном банках не держали, а определяли к Сенату, Экспедиции о государственных доходах и к Тайной экспедиции; распределяли коллегию юнкеров, окончивших курс обучения, к должностям Сената и Коллегий; расширяли штат чиновников и служителей в Гатчинском госпитале (указы от 21 ноября 1796 года № 17.574; от 4 декабря 1796 года № 17.610; от 22 июля 1797 года № 18.059; от 11 декабря 1799 года № 19.222). В сравнении с предыдущими, эти указы меньше касались сущности работы Сената. Немаловажно и то, что одним из подобных указов было объявлено о составлении трех книг законов Российской империи: уголовных, гражданских
и казенных дел (указ от 16 декабря 1796 года № 17.652).
В Высочайше утвержденных докладах генерал-прокурора (по нашим подсчетам их было 8) докладывалось об учреждении госпиталя, городского правления, школы для юнкеров, штата канцелярии и штата батальона при Сенате, о введении должности фискалов в нескольких губерниях, штатном положении архива дел, об увеличении штата комиссаров и вахтеров (указы от 12 января 1796 года № 17. 725 «Об учреждении в городе Гатчине городского правления и городского госпиталя»; от 14 января 1796 года № 17. 733 «Об учреждении школы при канцелярии Санкт-Петербургских департаментов Сената для обучения юнкеров»; от 5 июня 1797года № 17.990 «О штате канцелярии рекетмей-стерских дел»; от 12 августа 1797 года № 18.091 «О штате батальона при Сенате»; от 8 декабря 1799 года № 19.218 «О должности фискалов, утвержденных в Литовской, Минской, Волынской, Подольской, Киевской, Белорусской губерниях»).
В совместных докладах (по нашим подсчетам их было 3) генерал-прокурора и иных должностных лиц доводилась информация: 1) об обращении в первобытное состояние живущих в Астрахани в мещанском звании азиатцев (Высочайше утвержденный доклад генерал-прокурора Беклешова и действительного тайного советника графа Ростопчина от 11 ноября 1799 года № 19.185); 2) об учреждении при Императорской академии художеств медальерного класса (Высочайше утвержденный доклад Президента Императорской академии художеств и генерал-прокурора № 19.395 от 20 апреля 1800 года); 3) об отводе земель в южных краях России, желающих разводить свекольные плантации для производства сахара (Высочайше утвержденный доклад государственного казначея барина Васильева, адмирала графа Кушелева и генерал-прокурора Обольянинова № 19.550 от 10 сентября 1800 года).
Обобщая сказанное выше, отметим, что прокуратура по своей сути являлась надзорным органом и контролировала исполнение нормативных правовых актов императора во всех сферах жизни российского общества. Нельзя говорить об урегулировании вопросов прокуратуры как изолированного органа госу-
дарства, но можно выявить основной круг вопросов, урегулированных деятельностью генерал-прокуроров (регламентация работы Сената и некоторых других государственных органов, назначение на должности, финансовые вопросы). Остальным направлениям было уделено
Литература
1. Галузо В. Н. Законодательство и обеспечение его единообразного исполнения представителями «должности прокурора» в правление государя императора Павла Петровича // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение . Вопросы теории и практики. 2013. № 10-2 (36).
2. Демичев А. А. Образ Павла I как «идеального» монарха в российском общественном сознании XVIII - начала XIX в. (по материалам исторических анекдотов) // Историко-пра-вовые проблемы: Новый ракурс. 2017. № 2.
3. Звягинцев А. История Российской прокуратуры. 1722-2012. М., 2012.
4. Куанчалеева Л. Ш. Правовые основы работы Сената при императоре Павле I // Актуальные проблемы гуманитарных и естественных наук. 2015. № 11-7.
5. Ласкина Н. В. Прокурорский надзор: учебник. М., 2012.
6. Павлов В. С. Прокуратура царской России: обзор юридических источников // The genesis of genius. 2015. № 4-1.
7. Памятники российского права: в 35-ти т. Памятники права в период правления Павла I: учебно-научное пособие / под общ. ред. Р. Л. Хачатурова. М., 2014. Т. 7.
8. Сугаипова Э. А. Становление и развитие прокуратуры Российской империи в 1722-1863 гг. // Актуальные проблемы права: материалы V Международной научной конференции. М., 2016. URL: https://moluch.ru/conf/law/archive/ 224/11608/ (дата обращения: 15.11.2018).
значительно меньше внимания. В целом количество нормативных правовых актов в сфере прокуратуры в период правления Павла I составило около 16 % от их общего количества (2 248 наименований).
Bibliography
1. Galuzo V. N. Legislation and ensuring its uniform execution by representatives of the «prosecutor's office» during the rule of the sovereign emperor Pavel Petrovich // Historical, philosophical, political and legal sciences, cultural studies and art history. Questions of theory and practice. 2013. № 10-2 (36).
2. Demichev A. A. The image of Paul I as an «ideal» monarch in the Russian public consciousness of the XVIII - beginning of the XIX century (based on materials of historical jokes) // Historical and legal problems: New perspective. 2017. № 2.
3. Zvyagintsev A. History of the Russian prosecutor's office. 1722-2012. Moscow, 2012.
4. Kuanchaleeva L. Sh. Legal bases of the work of the Senate under Emperor Paul I // Actual problems of the humanities and natural sciences. 2015. № 11-7.
5. Laskina N. V. Prosecutor's supervision: a textbook. Moscow, 2012.
6. Pavlov V. S. The Prosecutor's office of tsarist Russia: a review of legal sources // The genesis of genius. 2015. № 4-1.
7. Monuments of Russian law: in 35 volumes. Monuments of law during the reign of Paul I: teaching and research manual / under total ed. R. L. Khachaturov. Moscow, 2014. Vol. 7.
8. Sugaipova E. A. Formation and development of the procuracy of the Russian Empire in 1722-1863 // Actual problems of law: materials of the V International scientific conference. Moscow, 2016. URL: https://moluch.ru/conf/law/ar-chive/224/11608/ (accessed date: 15.11.2018).
УДК 340 : 1 ББК 67
Черкасова Марина Александровна Cherkasova Marina Aleksandrovna
профессор кафедры государственного и муниципального управления Государственного университета управления доктор философских наук, профессор.
Professor of the Department of State and Municipal Administration of the State University of Management, Doctor of Philosophy, Professor. E-mail: [email protected]
ФИЛОСОФСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ ЮРИДИЧЕСКОЙ СЛАВИСТИКИ Philosophical significance of the law of slavistics studies
В статье автор рассматривает философско-правовые основы формирования современной юридической славистики. Анализируется исторический процесс зарождения юридической славистики в XIXстолетии, условия ее возрождения в начале XXI века и перспективы развития. Особое внимание в статье уделено идеологическому и мировоззренческому значению юридической славистики в качестве новой отрасли философии права.
Ключевые слова: юридическая славистика, право, славяне, государство, юриспруденция, Россия.
Особый интерес к исследованию государства и права славянских народов возник в XIX столетии, когда сербы и болгары при военно-политической, духовной и экономической поддержке России вступили в борьбу за национальную независимость и суверенную государственность от исламской Османской империи.
Наряду с этим хорваты, словенцы, словаки и чехи, находившиеся в составе Австро-Венгерской империи, в данную историческую эпоху все более пристальное внимание стали уделять своей национальной средневековой истории, в которой они имели независимые королевства и княжества [18].
Кроме того, после 1815 года, когда Царство Польское вошло в состав Российской империи, возник важный идеологический дискурс, связанный с культурно-правовым объединением славян на основе их общих, этнона-циональных, языковых корней и юридических обычаев, не обремененных религиозной ориентацией. В Варшавском Императорском Университете с 1863 года для укрепления русофильских панславянских идей стали читать курс история славянского законодательства [17, с. 237].
In the article the author considers the philosophical and legal basis of the formation of modern legal Slavistics. The paper analyzes the historical process of the origin of legal Slavistics in the XIX century, the conditions for the revival of legal Slavistics in the early XXI century and the prospects for its development in the future. Particular attention is paid to the ideological and ideological significance of legal Slavistics as a new branch of the philosophy of law.
Keywords: legal slavistics, law, Slavs, state, law, Russia.
Россия, оставшаяся на тот момент единственной независимой православной славянской страной, в то же время в геополитическом плане выступала имперской сверхдержавой, претендующей на центральную роль в панславянской и византийской идее единой политико-правовой ойкумены.
Огромный вклад в зарождение основ славянских юридических исследований внесли А. Ф. Гильфельдинг [2], М. Винавер [23], Т. Во-ланский [1], В. Дьячан [24], Ф. Ф. Зигель [5], Д. Я. Самоквасов [13], И. М. Собестианский [20], П. И. Шафарик [27], Й. Иречек [25], Е. И. Клас-сен [6], А. А. Котляревский [26], Ф. И. Леонто-вич [8] и другие. Труды вышеперечисленных ученых носили преимущественно компаративистский историко-правовой характер, но в них прослеживалась борьба с засильем нор-манизма, германизма и тюркизма в воззрениях на генезис древнеславянской государственности и правовой системы.
Но в отличие от лингвистики, в лоне которой развивалась языковая славистика, юридическая славистика в качестве самостоятельного научного направления правовых исследований не сложилась. Во многом это объясняется тем,
что в XIX - начале XX века только сербы, черногорцы и болгары получили собственную государственность.
После Первой мировой войны (1914-1918) и Великой Октябрьской социалистической революции 1917 года появились новые независимые славянские государства, имеющие как федеративное, так и унитарное устройство. Например, сербы, хорваты и словенцы объединились в Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев, чехи и словаки создали Чехословакию, отделившись от бывшей Австро-Венгрии, Польша получила независимость, а Российская империя, рухнув, трансформировалась в Союз Советских Социалистических Республик, субъектами и учредителями которого признавались такие суверенные славянские республики, как Украина (УССР), Белоруссия (БССР) и Россия (РСФСР).
В период между двумя мировыми войнами (1839-1939) в СССР панславянские идеи были заменены принципом пролетарского интернационализма, а в Польше - идеями великополь-ского шовинизма и национализма. На Балканах, напротив, преобразовали Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев в Королевство Югославию, эти унитаристские процессы стимулировали развитие славянских историко-правовых исследований под руководством русских эмигрантов (Ф. В. Тарановского [22], А. В. Соловьева [21] и других), возглавивших работу юго-славянских юридических факультетов.
В Пражском университете интенсивно развивались исследования истории древне-славянских государств во главе с профессором Ф. Дворником [3] и Л. Недерле [9].
После Второй мировой войны (19391945) история государства и права славянских народов была объявлена буржуазно националистической дисциплиной и устранена при обучении юристов в странах социалистического лагеря.
В 90-х годах XX века произошел ренессанс славянско-правовых исследований. В Республике Беларусь в учебную программу юристов-специалистов ввели дисциплину «История государства и права славянских народов» [7], но после перехода на болонскую систему дуалистической подготовки юристов по уровню бакалавриата и магистратуры данный предмет, к сожалению, был исключен из программы подготовки высшего образования будущих юристов.
В Российской Федерации о необходимости изучения юридической славистики в качестве специальной дисциплины и отрасли теоретической юриспруденции заговорил Серегин А. В. [14, с. 173-175; 15, с. 692-698; 16, с. 61-65]. Его идея была поддержана сербскими (Д. Ни-количем [10, с. 68-71], А. Джоржевичем [11, с. 12-20]) и белорусскими историками права (В. И. Ермоловичем и Р. В. Шармовым [4, с. 15-27]), которые согласились, что юридическая славистика должна изучать целый ряд органически взаимосвязанных общественных отношений в области исторического генезиса и эволюции государственности и права славянских народов, славянские юридические доктрины и отраслевое (конституционное, административное, уголовное, гражданское, уголовно-процессуальное, гражданско-процессуальное и пр.) право современных славянских государств [19, с. 315-316].
Повышенный интерес к славянским юридическим исследованиям не случаен.
В конце XX - начале XXI века славянские народы и государства оказались в состоянии жертв агрессивной экспансии Западного мира (в первую очередь страны НАТО).
Югославия, Чехословакия и Советский Союз не только прекратили свое существование, но и на их территории (за исключением Чехии и Словакии) разгорелись этнонацио-нальные и религиозные войны и конфликты.
Недооценка конфессиональных, национальных, культурно-исторических и правовых противоречий восточного славянства на территории современной Украины привело к крайне невыгодной геополитической ситуации перманентного конфликта на Донбассе и мобилизации украинских граждан вокруг идеи борьбы против Российской Федерации, объявленной проамериканским киевским правительством виновницей всех проблем на планете Земля.
Более того, Украина конституционно объявила о курсе на вступление в Европейский Союз и военно-политический блок НАТО.
Для развенчания антинаучных, античеловеческих, антиславянских и антирусских концепций именно сейчас необходима юридическая славистика, которая по своей природе важнейшее значение должна уделять цивили-зационным особенностям правовых систем современных славянских государств.
Цивилизационный подход к изучению славянского права предполагает исследование религиозного, культурного, антропологического, этнического, исторического и геополитического влияния на содержание правовых норм.
С эпохи раннего Средневековья и до наших дней каноническое право влияет на формирование правосознания славянских народов. Так, западные славяне (поляки, чехи и словаки) оказались в зоне католической цивилизационной парадигмы, в которой решения папы римского принимаются единолично и считаются непогрешимыми. Южные или балканские славяне в межконфессиональной борьбе вынуждены примкнуть к латинской (римской) церкви, как хорваты и словенцы; к константинопольской церкви, что сделали болгары и хорваты, и после вторжения турок принять ислам и образовать новую народность боснийцев, среди которых в раннем Средневековье огромное распространение имели богумильские учения.
В современном геополитическом плане после развала Югославии хорваты и словенцы первыми вошли в состав Европейского Союза и НАТО, преемников Священной Римской империи германской нации, в которую входила значительная часть Австрийской империи, а затем и Австро-Венгрии.
На территории современной Украины и сегодня продолжается борьба за приходы с момента принятия Берестейской унии 1596 года.
Юридическая славистика с методологической точки зрения должна опираться на герменевтический и сравнительно-правовые методы научного исследования, включая его диахроническую и синхроническую разновидности. Особое значение в юридической славистике важно уделить философии славянского конституционализма в его исторической ретроспективе и футурологическом перспективном моделировании [12, с. 13-18].
Новому поколению философов права необходимо разработать панславянскую теорию государства и права. Отраслевые юридические науки в славянских государствах логично изучать в рамках сравнительного уголовного, административного, конституционного, гражданского, семейного, уголовно-процессуального, административно-процессуального и других отраслей права.
Правовые исследования исторического развития государства и права славянских народов должны разрешить такие дискуссионные проблемы, как:
- особенность самобытного происхождения славянской государственности и правовой системы;
- причины инволюции вечевого правления и древнеславянского общинного и родового самоуправления;
- политико-правовой статус казачества в славянском мире;
- степень взаимного влияния законодательств древних и современных славянских государств друг на друга;
- феномен сложноорганизованных славянских государств, таких как Речь Посполитая, Российская империя, Чехословакия, Югославия, СССР, Российская Федерация и Союзное Государство Республики Беларусь и Российской Федерации.
В рамках специальных научных проектов необходимо изучать роль России в защите и восстановлении сербской и болгарской государственности.
К сожалению, современная российская юридическая наука развивается в фарватере англосаксонской, точнее англо-американской правовой, политической и государственной либеральной парадигмы.
Любая философская доктрина, в том числе и правовая, предназначена предлагать фу-турологические прогнозы развития человеческого общества с альтернативными вариантами улучшения нравов, законов и государственного строя.
Теоретики юридической славистики среди национальных славянских концептуальных задач по совершенствованию государства и права обязаны рассматривать цивилизацион-ные перспективы панславянского объединения на основе новой гуманистической идеологии социалистического общества. Но славянская правовая и политическая идеология не может родиться и совершенствоваться без воспитания славянской интеллектуальной (софикрати-ческой) элиты [17, с. 267-275] - носительницы панславянской и русофильской юридической доктрины.
Полагаем, что всеславянская идея может быть лишь учением о социалистическом, гуманистическом, интеллектуальном, духовно-нрав-
ственном и физически (спортивном) развитии народа, общества, государства и личности.
Поэтому при подготовке российских юристов необходимо преподавать юридическую славистику, историю государства и права славянских народов, теорию федерализма и союзной государственности.
Панславянская правовая идеология не противоречит идеи евразийства, а дополняет ее, так как восточное славянство, особенно в пределах современной Российской Федерации, Казахстана и других государств Средней Азии,
Литература
1. Воланский Т. Письма о славянских древностях. СПб., 2010.
2. Гильфердинг А. Ф. Когда Европа была нашей: история балтийских славян. М., 2010.
3. Дворник Ф. Славяне в европейской истории и цивилизации. М., 2001.
4. Ермолович В. И., Шарпов Р. В. Процесс эволюции реальных договоров в римском частном праве и законодательстве Великого княжества Литовского, Русского, Жа-майтского // Вестник юридического факультета Южного федерального университета. 2017. Т. 4. № 3 (13).
5. Зигель Ф. Ф. История славянских законодательств: курс лекций, читанных в императорском Варшавском университете 19131914 акад. г. Варшава, 1914. Ч. 1-2.
6. Классен Е. И. Древнейшая история Славян и Славяно-Руссов. 1854-2005. М., 2005. Вып. 1-3.
7. Кузнецов И. Н. История государства и права славянских народов. Мн., 2004.
8. Леонтович Ф. И. Древнее хорвато-далматинское законодательство. Одесса, 1868.
9. Нидерле Л. Славянские древности. М., 1956.
10. Николич Д. Сравнительная история права славянских народов (юридико-истори-ческое эссе) // Вестник юридического факультета Южного федерального университета. 2017. № 4 (14). Т. 4.
11. Николич Д., Джоржиевич А., Серегин А. В. Сравнительный анализ судебных доказательств в средневековых правовых системах славянских народов // Вестник юридического факультета Южного федерального университета. 2018. Т. 5. № 2.
культурно, политически и цивилизационно влияло и продолжает влиять на развитие государств других народов.
Таким образом, подводя итоги данного исследования, можно сделать вывод, что развитие юридической славистики в современной отечественной юриспруденции носит мировоззренческий, методологический и воспитательный характер, направленный на укрепление российской государственности в геополитической конфигурации многоцентричного мира настоящего времени и будущего миропорядка.
Bibliography
1. Volansky T. Letters about Slavic antiquities. St. Petersburg, 2010.
2. Gilferding A. F. When Europe was ours: the history of the Baltic Slavs. Moscow, 2010.
3. Dvornik F. The Slavs in European history and civilization. Moscow, 2001.
4. Ermolovich V. I., Sharpov R. B. The evolution of real contracts in Roman private law and the laws of the Grand Duchy of Lithuania, Russian, Galitskogo // Bulletin of the law faculty of Southern Federal University. 2017. Vol. 4. № 3 (13).
5. Ziegel F. F. The history of the Slavic legislations: a course of lectures, read at the Imperial University of Warsaw 1913-1914 academic year. Warsaw, 1914. Part 1-2.
6. Classen E. I. Ancient history of the Slavs and Slavic-Rus. 1854. Moscow, 2005. Vol. 1-3.
7. Kuznetsov I. N. History of the state and the rights of the Slavic peoples. Minsk, 2004.
8. Leontovich F. I. The ancient Croatian-Dalmatian legislation. Odessa, 1868.
9. Niederle L. Slavic antiquities. Moscow, 1956.
10. Nikolich D. Comparative history of the law of the Slavic peoples (legal-historical essay) // Bulletin of the faculty of law of the Southern Federal University. 2017. № 4 (14). Vol. 4.
11. Nikolich D., Georgievich A., Seregin A. V. Comparative analysis of judicial proofs in medieval legal systems of the Slavic peoples // Vestnik of the law faculty of the Southern Federal University. 2018. Vol. 5. № 2.
12. Ovchinnikov А. I. The methodology of the study of constitutional and legal policy: the hermeneutic aspect // Philosophy of law. 2018. № 2 (85).
12. Овчинников А. И. Методология исследования конституционно-правовой политики: герменевтический аспект // Философия права. 2018. № 2 (85).
13. Самоквасов Д. Я. Курс истории русского права. М., 1908.
14. Серегин А. В. Предмет и метод юридической славистики // TerraEconomicus. 2013. Т. 11. № 3-3.
15. Серегин А. В. Теоретические основы юридической славистики // Юридическая техника. 2015. № 9.
16. Серегин А. В. О необходимости возрождения юридической славистики в современной Российской Федерации // Вестник юридического факультета Южного федерального университета. 2015. № 1 (3).
17. Серегин А. В. Духовно-нравственное учение о правовой культуре: монография. М., 2016.
18. Серегин А. В. Цивилизационный феномен средневекового многообразия форм славянских государств: монография. М., 2017.
19. Серегин А. В. Эволюция древнеславянского права (эпоха Средневековья: от общинно-вечевых истоков к крепостничеству): монография. М., 2018.
20. Собестианский И. М. Учения о национальных особенностях характера и юридического быта древних славян. Харьков, 1882.
21. Соловьев А. В. Великая, Малая и Белая Русь // Вопросы истории. 1947. № 7.
22. Тарановский Ф. В. Сравнительное правоведение в конце XIX века. Варшава, 1902.
23. Винавер М. М. ИзслсЬ доваше памятника польскаго обычнаго права XIII всВ ка, на-писаннаго на нсъ мецкомъ языксъ. Вопросъ о происхожденш и систематическое изложете содержатя. Варшава, 1888.
24. Дьячан В. Учаспе народа въ верховной власти въ славянскихъ государствахъ до изменетй их государственнаго устройства въ XIV и XV вв. Варшава, 1882.
25. Иречек К. I. Истс^я болгаръ. Одесса, 1878.
26. Котляревский А. А. Древности юри-дическаго быта балтшскихъ славянъ. Опыт сравнительнаго изучетя славянскаго права // Сочинешя А. А. Котляревского. СПб., 1895. Т. IV.
27. Шафарик П. I. Славянсюя древности. Часть историческая. М., 1847. Т. II. Кн. I.
13. Samokvasov D. Ya. Course in the history of Russian law. Moscow, 1908.
14. Seregin A. V. The subject and method of legal Slavonic studies // Terra Economicus. 2013. Vol. 11. № 3-3.
15. Seregin A. V. Theoretical basis of Slavic studies legal // Legal technique. 2015. N° 9.
16. Seregin A. V. On the need for the revival of legal Slavistics in the modern Russian Federation // Vestnik of the law faculty of the Southern Federal University. 2015. № 1 (3).
17. Seregin A. V. Spiritual and moral teaching of legal culture: monograph. Moscow, 2016.
18. Seregin A. V. Civilizational phenomenon of the medieval variety of forms of Slavic States: monograph. Moscow, 2017.
19. Seregin A. V. Evolution of ancient Slavonic law (middle ages: from the community of Veche origins to serfdom): monograph. Moscow, 2018.
20. Sobesteansky I. M. Doctrine about national specific character and legal life of the ancient Slavs. Kharkov, 1882.
21. Solovyov A. V. Great, Small and White Russia // Questions of history. 1947. № 7.
22. Taranovsky F. V. Comparative jurisprudence in the late XIX century. Warsaw, 1902.
23. Vinaver M. M. A study of the monument of the Polish customary law, XIII the Armenian language is written in German. The question of the origin and systematic presentation of the content. Warsaw, 1888.
24. Dyachan V. The participation of the people in the supreme power in the Slavic States to change their state structure in the XIV and XV centuries. Warsaw, 1882.
25. Irechek K. I. The history of Bulgaria. Odessa, 1878.
26. Kotlyarevsky A. A. Ancient legal code, the Baltic Slavs. Experience of comparative study of Slavic law // Works of the A. A. Kotlyarevsky. St. Petersburg, 1895. Vol. IV.
27. Shafarik P. I. Slavic antiquity. Part of historical. Moscow, 1847. Vol. II. Book I.
Правила для авторов и условия публикации статей
1. Редакцией принимаются рукописи научных статей, оформленные строго в соответствии с требованиями журнала.
2. Объем научной статьи должен составлять от 10 до 15 страниц (включая схемы, таблицы, рисунки), объем научных обзоров, отзывов и рецензий на уже опубликованные издания - от 2 до 4 страниц.
3. Материалы представляются в редакцию:
на электронном оптическом носителе (или по электронной почте), выполненные в текстовом редакторе Microsoft Word (шрифт - Times New Roman, размер шрифта - 14, межстрочный интервал - 1,5, левое поле - 3 см, сверху и снизу - 2 см, справа - 1 см). Название файла - фамилия и инициалы автора.
на бумажном носителе (на стандартных листах белой бумаги формата А4 с одной стороны). Распечатанный текст должен полностью соответствовать электронному варианту статьи.
4. К научной статье прилагается следующая информация на русском и английском языках: название статьи, аннотация (3-4 предложения), ключевые слова (6-10 слов или словосочетаний), контактная информация, сведения об авторе (авторах) (должность, место работы, ученая степень, ученое звание), список использованной литературы, оформленный в соответствии с ГОСТом Р 7.0.52008, который размещается в конце статьи. В тексте указание на источник оформляется в квадратных скобках, где приводится номер источника из библиографического списка, после запятой - цитируемая страница.
5. Таблицы и рисунки нумеруются в порядке упоминания их в тексте статьи, каждая таблица и рисунок должны иметь свой заголовок.
6. Используемые в тексте сокращения должны быть расшифрованы, за исключением общеупотребительных (названия мер, физических, химических и математических величин и терминов).
7. Ответственность за точность цитат, фамилий и имен, цифровых данных, дат несет автор. На последнем листе автор (авторы) указывает: «Материал не содержит неправомерного заимствования, вычитан, цифры, факты сверены с первоисточниками», подписывает, расшифровывает подпись, ставит дату. Соискатели ученой степени кандидата наук также указывают: «Текст согласован с научным руководителем». Далее - дата, Ф.И.О., должность, ученая степень, ученое звание, подпись научного руководителя.
8. Вместе со статьей в редакцию журнала представляется заявка на публикацию (размещена на сайте журнала).
9. К статье прилагается внешняя рецензия. Подпись рецензента заверяется печатью организации, в которой он работает. Рецензент должен иметь ученую степень доктора либо кандидата наук в соответствующей научной области.
10. Рукопись статьи публикуется на основании экспертного заключения, составленного редакционной коллегией журнала.
11. Рецензированию подлежат все рукописи научных статей, поступающие в редакцию журнала.
12. По запросу автора статьи ему может быть предоставлена рецензия.
13. Статья, поступившая в редакцию журнала после доработки, рассматривается в порядке общей очередности.
14. Не подлежат обязательному рецензированию обзоры и рецензии на уже опубликованные издания.
15. Редакция оставляет за собой право в случае необходимости осуществлять техническое и художественное редактирование представленных материалов.
16. Плата за публикацию статей с авторов не взимается.
17. Материалы публикуются на безгонорарной основе.
18. Статьи, не принятые к изданию, авторам не возвращаются.
Уважаемые авторы, в случае невыполнения вышеперечисленных условий
статья опубликована не будет!
