CC BY
49
Горюнов Виктор Николаевич
аспирант кафедры исторических и философских наук Института им. К.В. Россинского
(тел.: 88612336448)_
Кризис правовой культуры
■ч V V
в условиях гражданской войны (на материалах Юга России 1917-1920 гг.)
В статье осуществлен анализ масштабной трансформации правосознания и традиционной правовой культуры населения Юга России в условиях революции и гражданской войны, освещаются основные формы асоциального и преступного поведения.
Ключевые слова: правовая культура, гражданская война, асоциальные девиации, преступность.
V.N. Goryunov, post-graduate of the chair of history and philosophical sciences of the Institute of name K.V. Rossinsky; tel.: 88612336448.
The crisis of the legal culture in condition of the civil war (on material of the South to Russia 1917-1920)
In article is realized analysis to scale transformation lawunderstanding and traditional legal culture of the population of the South to Russia in condition of the revolutions and civil war, are illuminated main forms asocial and criminal behaviour.
Key words: legal culture, civil war, asocial deviation, criminality.
Как доказывает опыт революционных эпох, радикальные изменения в политическом и социально-экономическом строе всякого государства с неизбежностью порождают кризисные тенденции в эволюции правовой культуры практически всех слоев населения. Однако отмеченные тенденции вызревают исподволь, в течение довольно продолжительного промежутка времени. В данном контексте, обращаясь к событиям великой русской революции 1917 г. и невиданной в истории России кровопролитной гражданской войны 1917-1920 гг., следует отметить, что тревожные тенденции роста криминогенной активности населения отмечались в течение всего пореформенного периода.
Канун рассматриваемых событий также подтверждает данную закономерность. После весьма непродолжительного периода стабилизации криминогенной обстановки в конце 1914 - начале 1915 гг., в немалой степени связанного с условиями военного времени и фактическим введением сухого закона, уже в конце 1915 - 1916 гг. в российской правовой культуре началась явная полоса упадка, деградации. Как следствие, устойчивый характер в стране приобрело нарастание всевозможных проявлений преступности. Причина-
ми этого были колебания и провалы курса внутренней и внешней политики правительства, ухудшавшие условия жизни населения, дискредитировавшие существующие власти, подрывавшие веру в их легитимность. Все это расшатывало общественный порядок и, как следствие, порождало рост асоциального и откровенно криминального поведения.
Обусловленное военными потрясениями крушение сложившегося уклада жизни, лишения военного времени, нараставшие элементы хозяйственной дезорганизации, разрухи и т.д. способствовали обострению криминальной ситуации в стране. Кризис общинного сознания, рост асоциальных девиаций (к примеру, возрождающееся пьянство), стали питательной почвой для изменения правовой культуры значительной части населения страны. Особенно значительный масштаб деструктивные изменения приобрели в среде молодежи, которую с уходом на войну людей зрелого возраста, некому было сдерживать. Молодые люди допризывного возраста откровенно говорили: «и нас скоро погонят на войну, а потому надо больше гулять» [1].
Нужно отдельно отметить, что в годы Первой мировой войны экономическая нестабильность привела к заметному обеднению и даже обнищанию значительной части насе-
ления. Все более широкий круг людей испытывал затруднения в приобретении товаров первой необходимости - продуктов, топлива, одежды. Статистика свидетельствует, что в результате этого на Юге России, как и повсеместно в России, значительно возросло количество проявлений корыстной преступности, особенно случаев хищения чужой собственности. При этом кража чужой собственности все чаще сочеталась с преступлениями насильственными, в частности, сопровождалась нанесением телесных повреждений (в том числе, тяжких) или даже убийством потерпевших. Например, «31 декабря 1916 г. в ст. Костромской в своем доме неизвестные злоумышленники проникли через пролом крыши в стене, а потом, снявши с петель двери в комнату, задушили казака 70 лет отроду. Причем было украдено 200 рублей» [2].
Растущую глубину кризиса общественной нравственности ярко отразил рост преступлений против нравственности, особенно половых преступлений (случаи изнасилования). Не только жандармские и полицейские сводки, но и периодическая печать буквально перенасыщены сообщениями о преступлениях подобного рода. В частности, правоохранительные органы констатировали, что на Юге России «за военные годы значительно увеличилось число насилий над малолетними девочками. Причем насильники вершили свои грязные дела в черте населенных мест, днем, не опасаясь быть пойманными. Увеличилось число и групповых насилий» [3].
Таким образом, уже в годы Первой мировой войны традиционные правовые и нравственные ценности, опорные символы правовой культуры населения Юга России, которые долгое время поддерживали стабильность жизни в регионе, достаточно сильно пошатнулись. Даже в традиционно более стабильных казачьих регионах отмечался острый кризис общественной нравственности. По признанию и властей, и обывателей: «В последнее время в станицах творится что-то невероятное, в праздники от парней - хулиганов нет проходу, ни проезду» [4].
В последующем - годы революции, гражданской войны положение дел в указанной сфере ухудшалось лавинообразно. Основа правовой устойчивости государства и социума - жизнедеятельность человека обрела новые формы, выражение и смыслы. Растущее ожесточение вооруженного противостояния в первую очередь привело к восприятию значительной частью населения окружающей среды как заведомо враждебной, содержащей различного рода апокалиптические элементы, к невиданному обесцениванию чело-
веческой жизни: «Война... враг со всех сторон. Кто друг, кто недруг не известно. От родных далеко и тыла нет. Нет милости к побежденным... Воздух насыщен злобой и ненавистью» [5].
Апология насилия в отношении политических противников нашла свое продолжение в масштабных репрессивных действиях, направленных на лиц, не только участвовавших в военных действиях, но и на связанных с ними родственными и иными узами. При этом оно носило цепной характер, захватывая все новые слои населения.
Через всю гражданскую войну красной нитью прошли репрессивные акции поистине средневекового характера (заложничество, круговая порука, превентивные расстрелы и пр.). Они широко применялись всеми противоборствующими сторонами. Даже на исходе войны один из причерноморских атаманов «зеленых» в своем воззвании напоминал: «Я держу у себя свыше двух тысяч заложников: комиссаров, коммунистов, членов их семейств, жизнью отвечающих за ваши семьи» [6].
Следствием ожесточенного вооруженного противостояния стали массовые антиправовые, криминальные действия значительной части населения страны, которые являлись внутренним аспектом военного конфликта даже в тех областях, которые находились далеко за линией фронта, в глубоком тылу (в частности, в тылу Добровольческой армии).
Кризис традиционной правовой культуры южнороссийского регионального социума привел к тотальной криминализации местного сообщества.
Нужно отметить, что в условиях гражданской войны криминальная активность была в немалой степени направлена, прежде всего, против вполне определенных социальных и политических групп. Примечательно, что данное обстоятельство воспринималось широкими слоями населения как неизбежность. Более того, нередко объективно преступные действия в общественном и личном восприятии не воспринимались таковыми. В частности, для большевиков, как «революционеров», уголовное прошлое не считалось негативной характеристикой человека. Для них было более важным классовое начало, а именно то, что преступник: «Если в прошлом и занимался грабежами, то исключительно грабил только богатых, а беднякам даже помогал, но никогда не позволял взять что-либо у бедняка» [7].
В рамках гражданской войны в региональной правовой культуре восторжествовала «платформа истинного «дедушки» русской революции, блаженной памяти Ивана Емель-
63
яновича Пугачева». По определению одной из газет Ростова-на-Дону: ««Свобода» - это еду куда хочу, беру, что хочу!» «Теперича закон - во» (И перед тощим интиллегентским носом демонстрируется здоровенный кулак) -ежели узаконный так моя и правда!». Недавно одна станица наложила на иногородних контрибуцию по 250 р. со двора, в другой заняты присвоением богатейшего казенного леса..., в третьей толкуют о дележе мизерных мужицких наделов. И все это обильно поливается ракой самогонкой, для регулярной варки которой, один из атаманов вводил даже особую натуральную бабью повинность» [8].
На этом фоне идеи «белых» о необходимости восстановления и укрепления норм традиционного права были не жизнеспособны.
Нужно особо отметить, что правовая культура региона менялась не только стихийно, но и прямым явочным порядком. Устраняя «старый строй», большевики ликвидировали и прежние представления о законности. В новой политической и правовой реальности уже не было места традиционным представлениям о законности и правопорядке.
Впрочем, в хаосе гражданской войны традиционные представления о законности и мерах ее обеспечения девальвировались и у представителей белого движения. Его адепты были вынуждены повсеместно отходить от ранее общепризнанных норм в пользу «нового права», основанного на насилии и разделении общества на различные группы, слои, классы.
Переплетение разноплановых правовых установок усиливало правовую дезориентацию, формировало психологию самоуправства, вседозволенности, произвольного смешения правовых ориентиров, принципов, норм. В итоге общество вошло в состояние общественной аномии, когда формы человеческой активности выстраивалось вне системы каких-либо правовых ценностей.
В ходе революционных потрясений и гражданской войны четкие правовые ориентиры были потеряны. В России произошло значительное изменение прежде базовых правовых представлений (о воинском долге, праве и обязанностях, политической власти, о собственности и пр.). В то же время, видоизменилась правовая культура в целом, возникли новые варианты правовых представлений. Все эти правовые представления обретали новый смысловой контекст для которого было характерно присутствие политического компонента, довольно абстрактных и предельно категоричных идеологем, отражавших нега-
тивное развитие российской и региональной политической жизни.
Данная ситуация стала особенно очевидной на завершающем этапе масштабного гражданского противостояния.
Наиболее заметным криминальным проявлением уже в 1920 г. в регионе стал уголовный бандитизм, в ряде случаев имевший и определенный, зачастую ярко выраженный политический оттенок. На 1920-1921 гг. в регионе приходится его расцвет.
Постепенно именно уголовный бандитизм приобрел на Юге России характер самого настоящего бедствия. Он представлял собой значительную проблему как для новой -большевистской власти, так и, особенно, для широких слоев населения.
В Докладе секретного отдела ВЧК «О повстанческом движении по состоянию на ноябрь 1920 г.» отмечался невиданный подъем и повстанчества, и обычного уголовного бандитизма. По мнению чекистов: «Бандитизм, являясь временным наростом на теле Советской России, наростом, который исчезнет при успешном завершении для нас гражданской войны, требует все же внимательного и вдумчивого отношения к себе, со стороны карательных и других органов пролетарской диктатуры, а также единого плана борьбы, при отсутствии такового бандитизм может развиться и вырасти во всеобщее повстанческое движение». Для искоренения данного явления на Юге России чрезвычайными органами предлагались мероприятия следующего характера: «Нужно действовать таким образом, чтобы население само было заинтересовано в скорейшей ликвидации шаек. Здесь надо действовать всесторонне и решительно: если культпросветительные и агитационные меры не достаточны, следует обязать круговой порукой всех кулаков и богатеев данного села» [9].
Даже беглый взгляд на документы 1920 г. показывает, что новая власть плохо владела ситуацией в регионе. Даже в крупных городских центрах, где присутствовали воинские гарнизоны, различного рода чрезвычайные органы и их формирования, властям с большим трудом удавалось обеспечивать относительный общественный порядок.
По сути, основная часть региона в 1920 г. вообще оставалась неподконтрольной большевикам. Криминальные элементы действовали на Юге России практически демонстративно.
Наиболее тяжелая ситуация сложилась в сельской местности (особенно в предгорьях и горных районах). Колоссальный размах здесь приобрели кражи скота, разбойные нападения. Так, к примеру, 5 мая 1920 г. горцы из
64
аула Джегутинский практически ограбили пасечников из ст. Усть-Джегутинской, угнав две пары лошадей и две пары быков [10]. Интересно, что схожим образом действовали и многие «администраторы», открыто грабившие обывателей на большой дороге при проверках документов. При этом все происходило откровенно, цинично, а пострадавшие даже были вынуждены оправдываться, поясняя, что «документов у нас не спрашивали и никакой взятки мы им не давали» [11]. Еще более обесценилась человеческая жизнь. Отмечалось большое число убийств, при низкой их раскрываемости.
В целом, для основной части общества проблема борьбы с уголовной стихией приобрела в 1920 г. первостепенное значение. Однако большевики ставили перед собой иные задачи. В конечном счете, для восстановления правопорядка новая власть прибегла, прежде всего, к антиправовым действиям. На наш взгляд, этот рецидив широкомасштабной гражданской войны заложил известную антиправовую традицию всего советского времени.
С августа 1920 г. в регионе (особенно на Дону и Кубани) начался массовый красный террор, что, на наш взгляд, отнюдь не способствовало повышению эффективности борьбы с преступностью уголовной.
Анализ документов рубежа 1920-1921 гг. показывает следующую картину. В условиях разрухи преступность приобрела предельно простые формы. Основными видами преступлений стали кражи и грабежи. При этом абсолютно преобладали простые кражи без взлома (до 1 тыс. руб.) и невооруженные грабежи. Более мелких краж почти не регистрировалось. Похоже, что население о них просто не заявляло. Необходимо также учесть, что преступность носила выраженный «сезонный» характер. Весна с неизбежностью давала вспышки скотоконокрадства. С наступлением холодов обнаруживался рост преступности в городах, крупных населенных пунктах. В данной связи, именно осенью-зимой вопросы борьбы с уголовной преступностью привлекли внимание региональной власти, вынужденной считаться с растущим недовольством жителей городских окраин [12].
В условиях, когда усилия власти оказались направленными в основном на борьбу с политическим противником, в регионе все большее значение стала приобретать стихийная инициатива населения, ориентированного на восстановление норм элементарной законности. В частности, определенное значение здесь получили иррегулярные милиционные формирования по типу отрядов самообороны.
1. ГАКК. Ф. 583. Оп. 1. Д. 1073. Л. 13.
2. ГАКК. Ф. 583. Оп. 1. Д. 1073. Л. 2.
3. РГИА. Ф. 1276. Оп. 19. Д. 1425. Л. 8.
4. Кубанская мысль. 1916. 9 августа.
5. Часовой. Париж, 1933. № 101. С.25 -26.
6. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 1. Д. 18. Л. 28.
7. ГАКК. Ф. Р-411. Оп. 2. Д. 207. Л. 3.
8. В Кубанских станицах // Великая Россия. 1919. 20 сентября.
9. Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. 1918 - 1939 гг. / Под ред. Берло-вича А., Данилова В. Т. 1. М, 1998. С. 363364.
10. ГАКЧР. Ф. Р-4. Оп. 2. Д. 5. Л.Л. 16-16об.
11. ГАКЧР. Ф. Р-326. Оп. 1. Д. 1. Л. 18об.
12. См. напр.: Известия Кубанско-Черноморского областного отдела управления. 1920. № 3. С. 7.
1. GAKK. F.583. Op. 1. D.1073. L. 13.
2. GAKK .F.583. Op. 1. D. 1073. L. 2.
3. RGIA. F. 1276. Op. 19. D. 1425. L. 8.
4. Kuban thought. 1916. the August 9.
5. Sentry. Paris, 1933. № 101. S. 25 -26.
6. RGASPI. F. 17. Op. 1. D. 18. L. 28.
7. GAKK. F. R-411. Op. 2. D. 207. L. 3.
8. In Kuban large cossack village // Great Russia. 1919. the September 20.
9. The Soviet village eye VCHK-OGPU-NKVD. 1918 - 1939 / Under ed. Berlovich A., Danilov V. T. 1. M., 1998. P. 363-364.
10. GAKCHR. F. R-4. Op. 2. D. 5. L.L. 16-16 b.
11. GAKCHR. F. R-326. Op. 1. D. 1. L. 18 b.
12. Refer to eg.: notify Kuban-Chernomorsky regional division of management. 1920. № 3. P. 7.
65
