CC BY
26
КРИЗИС ИНСТИТУТОВ ВЛАСТИ И СОБСТВЕННОСТИ И ТРАНСФОРМАЦИЯ ТРАДИЦИОННОЙ ПРАВОВОЙ КУЛЬТУРЫ СЕЛЬСКОГО НАСЕЛЕНИЯ КУБАНИ (1917—1922 ГГ.)
И.А. Хронова, кандидат исторических наук, старший преподаватель кафедры политологии и права Кубанского государственного технологического университета, (812) 2517372
В статье исследуются процессы трансформации традиционной правовой культуры сельского населения Кубани под влиянием событий Гражданской войны, рассматриваются специфика и рецидивы различных форм антиправовых действий власти и асоциального поведения крестьянства.
Ключевые слова: гражданская война, правовая культура крестьянства, кубанское казачество, кризис правосознания.
THE CRISIS OF THE INSTITUTIONS OF POwER AND PROPERTY AND THE transformation OF THE TRADITIONAL LEGAL CULTURE OF THE RURAL POPULATION OF THE KUBAN (1917—1922)
Khronova I.A.
In the article the processes of transformation of traditional legal culture of rural population of Kuban are investigated under influence of events of Civil war, a specific and relapses of different forms of antilegal actions of power and asocial conduct of peasantry is examined.
Key words: civil war, legal culture of the peasantry, Kuban Cossacks, crisis of conscience.
Осмысливая события эпохи Великой Октябрьской Социалистической Революции 1917 года, принципиально изменившей развитие страны в XX столетии, следует учитывать, что они были порождены не только причинами политического и социально-экономического порядка, но и глубоким кризисом общественной нравственности, традиционной правовой культуры. В итоге, в ходе революционных потрясений асоциальные девиации, преступность, уровень которых является важнейшим показателем состояния правовой культуры общества [1], достигли своего пика. Полагаем, что это было вполне закономерно для общества, которое испытывало серьезные изменения в культурных, социальных, политических ориентациях. В подобной социальной среде значительное число людей крайне болезненно приспосабливалось к новым условиям жизни, становясь маргиналами, утрачивавшими прежние социокультурные ценности.
Предпосылки для нарастания кризиса правосознания были созданы, в частности, крайне неэффективной деятельностью имперского правительства. Провалы в его внутренней и внешней политике не только расшатывали общественный порядок, порождали рост криминальной активности, но и подрывали веру в легитимность существующей власти. В итоге, устойчивый рост криминалитета порождал стихийный протест широкой массы населения, все чаще проявлявшийся в стихии самоуправства и самосудов. Так, к примеру, после всплеска преступности
в период Пасхальной недели 1916 года жители станицы Староминской Кубанской области разгромили местный карцер. Под крик «бей полицию, если она защищает воров «грабителей» толпой были убиты три человека из числа заключенных [2].
В целом, наряду с растущей преступностью, проявления самосуда и запугивание потенциальных преступников стали весьма характерными чертами сельской местности региона. Развитие негативных тенденций в сельском социуме на Кубани привело к существенному изменению правовой культуры сельского населения и обусловило присутствие в ней черт постепенно углубляющегося кризиса. Следствием этого стало распространение в данной среде различного рода негативных явлений, связанных с постепенным отходом от традиционных этических, моральных устоев сельского социума. Одним из таких проявлений уже в предреволюционный период стало широкое распространение употребления спиртных напитков. Потребление алкоголя в это время на душу населения существенно возросло. Пьянство стало частью обыденной картины жизни сельского сообщества. По существу в этот период наблюдалась самая настоящая алкогольная революция.
Вхождение российского общества в полосу широкомасштабной гражданской войны максимально обострило отмеченные негативные процессы, довело их до крайних форм проявления. Распад традиционной правовой культуры регионального социума в это время приобрел вид
тотальной криминализации общества. Гражданская война по сути стала войной криминализированных миров. Единое правовое пространство полностью распадается, действие сферы закона максимально ограничивается, а преступление становится естественной нормой жизни и облекается в нормы правопорядка.
Необходимо отметить важную особенность, получившую определяющий характер в общественном восприятии правовой действительности кризисного времени. В условиях гражданской войны само понимание преступления приобрело определенный классовый оттенок: преступно лишь то, что совершается против «своих». Более того, если, к примеру, криминальная активность была направлена против классовых антагонистов, то она воспринималось как несомненно оправданное, справедливое действие. Нередко человек, совершив противозаконные действия, не считался окружающими преступником и не воспринимал себя таковым. Более того, революция давала индульгенцию и на прошлые грехи: «Если в прошлом и занимался грабежами, то исключительно грабил только богатых, а беднякам даже помогал, но никогда не позволял взять, что-либо у бедняка» [3].
Одной из важнейших черт правовой ситуации являлось восприятие населением окружающей среды как заведомо враждебной и содержащей различного рода негативные, апокалиптические элементы: «Война... враг со всех сторон. Кто друг, кто недруг не известно. От родных далеко и тыла нет. Нет милости к побежденным... Воздух насыщен злобой и ненавистью» [4]. Общее состояние политической конфронтации обусловливало неустойчивое положение индивида в региональной правовой среде и вело к восприятию ее в виде распадающейся целостности.
Правовая активность в данной ситуации не могла рассматриваться как определенная и стабильная. А существование человека в нестабильной правовой среде предполагало постоянный поиск врага, преимущественно политического. Например, в «Воззвании коммунистов-большевиков на Кубани», вышедшем в 1918 г., были следующие положения: «Наши враги прикрываются различными масками. Кто такие беспартийные. Это те же контрреволюционеры только временно переменившие свою вывеску... и между нами большевиками-коммунистами есть лица примкнувшие к нам с единственной целью, разрушить нашу дорогую революцию... Товарищи! Я обращаюсь к Вам, осмотритесь, что творится вокруг» [5].
Поиск и разоблачение вражеских происков были характерны и для Белого движения. В частности, об этом свидетельствует текст телеграммы генерала Врангеля: «Прикрываясь именем Кубанцев горстка предателей, засев в тылу, отрешаясь от матери — России. ... Преступники оказывали содействие врагам России, той Красной нечисти, которая год назад залила Кубань кровью» [6].
Необходимо отметить, что насилие в отношении политических противников, лиц, связанных с ними родственными и иными узами, имело цепной характер, за-
хватывая все противостоящие друг другу силы и считаясь совершенно оправданным с правовой точки зрения. Так, в воззвании атамана Зеленых отмечалось: «Я держу у себя свыше двух тысяч заложников: комиссаров, коммунистов, членов их семейств, жизнью отвечающих за ваши семьи. Я объявил и объявляю еще раз: за расстрел семейств, перешедших ко мне красных солдат, будут расстреляны эти и другие заложники, по 10 человек за каждого расстрелянного большевиками, из семейств, пришедших ко мне красноармейцев» [7].
На данном этапе развития следует констатировать отсутствие в правовой культуре сельского населения Кубани целостных правовых норм и установок. Восприятие правовой среды населением области носило парадоксальный и инверсионный характер, выразившийся в многовариантности правовых представлений кризисного периода. Зачастую правовые взгляды, идеи, которыми руководствовалось сельское население Кубани в повседневности, совмещали в себе черты различных, иногда взаимоисключающих правовых доктрин и идейных концепций [8].
Правосознание в исследуемый отрезок исторического времени находилось в процессе инверсирования, сохраняя при этом прежнюю структурную основу, предполагающую наличие устоявшихся правовых норм, закрепленных в российской правовой культуре. Вместе с тем оно начинало приобретать новые черты, появление которых было обусловлено реалиями кризисного времени. Возникали такие формы правовой культуры, которые включали в себя как традиционные нормы правосознания, так и новые видоизмененные правовые установки.
Смешение и распад прежних правовых норм, основанных на религиозных, этических и нравственных ценностях прежней исторической эпохи, общая морально-нравственная дезориентация сознания в условиях всеобщего вооруженного противостояния — все это обусловило появление хаотических форм проявления правовых установок. Так, газета «Великая Россия», выходившая в г. Ростове-на-Дону, писала: «Живет и крепнет другая «платформа», порожденная глубокими разрушениями судебно-администра-тивного аппарата, свободой — безнаказанностью, платформа истинного «дедушки» русской революции, блаженной памяти Ивана Емельяновича Пугачева. «Свобода» — это «еду, куда хочу, беру, что хочу!». «Теперича закон — во, — и перед тощим интеллигентским носом демонстрируется здоровенный кулак, — ежели узаконный, так моя и правда!». Недавно одна станица наложила на иногородних контрибуцию по 250 р. со двора, в другой заняты присвоением богатейшего казенного леса..., в третьей толкуют о дележе мизерных мужицких наделов. И все это обильно поливается ракой самогонкой, для регулярной варки которой, один из атаманов вводил даже особую, натуральную, бабью повинность... » [9].
Следует также отметить, что состояние правовой дезориентации сознания усиливалось по мере трансформации правовой установки «друг—враг». Его мыслительные
границы теряли четкость и определенность, становились размытыми и аморфными, не подлежащими однозначному определению. Его прежние смысловые составляющие утрачивали свою актуальность. Один из командиров действовавшей на Кубани Зеленой армии — Макаров — указывал на то, что уже в 1919 г. «жители перестали видеть в Зеленой армии свою спасительницу от гнева Деникина, и стали смотреть на зеленоармейцев, как на обыкновенных грабителей, у которых нет ничего святого, и никакими социальными вопросами они не заинтересованы: кроме чисто личной своей материальной выгоды. В общем, взгляд жителей, по отношению к зеленоармейцам изменился к худшему. И все те граждане, которые раньше были так преданы Зеленой армии, которые помогали Зеленой армии, чем только могли, не считаясь с опасностью, часто угрожавшей их жизни, надеясь, что Зеленая армия есть заступница... И вот на глазах у этих жителей, вожди той Зеленой армии, в которую так горячо верили граждане, стали открыто заниматься убийствами, грабежами, налетами и т.п.» [10].
Военное противостояние отрицательно воздействовало на характер правовой культуры большинства сельского населения Кубанской области. Им было напрочь потеряно уважение к законности и правопорядку, в данной среде исчезли представления о характере прав и обязанностей личности, о справедливости и праве как неизменных категориях общественного бытия. Теперь право и закон представляли собой совершенно абстрактные категории, не имевшие практического смысла, поскольку реально право карать и миловать находилось в руках того, у кого в руках была винтовка и на чьей стороне была сила. Именно принудительная сила, — а вовсе не законодательные и не правовые нормы — воспринималась населением как реальное выражение права, а само понятия законности теперь связывалось с политической волей победившей политической силы.
Заключительный этап изменения правовой культуры сельского населения Кубани в период гражданской войны происходил в условиях прекращения полномасштабного гражданского противостояния и его перехода в очаговую стадию. Исходя из этого сам процесс трансформации правовой культуры в данный отрезок исторического времени имел свои специфические особенности. В частности, они были связаны с такими внешними проявлениями данного процесса, как возникновение разветвленного повстанческого движения на территории данных областей, создание многочисленных зеленых армий, партизанских отрядов, боровшихся против существующей политической и государственной власти. В состав этих воинских формирований, наряду с остатками Белого движения в крае, как раз и входили в своем большинстве представители сельского населения региона. Специфическим явлением данного периода стал бандитизм, который имел особый политический оттенок. Постепенно он приобрел характер самого настоящего бедствия.
Для искоренения данного явления в среде сельского населения Кубани чрезвычайными органами пред-
лагались мероприятия следующего характера: «Нужно действовать таким образом, чтобы население само было заинтересовано в скорейшей ликвидации шаек. Здесь надо действовать всесторонне и решительно: если куль-тпросветительные и агитационные меры недостаточны, следует обязать круговой порукой всех кулаков и богатеев данного села» [11].
Угрозы советской власти по отношению к бело-зеленым звучали в многочисленных документах еще летом 1920 г. Так, газета «Баталпашинская правда» писала: «Вплоть до превращения в пепел станиц, Советская власть будет вытравливать корешки и хвостики деникинской затеи. Колеблющимся и тайным пособникам бандитов следует трижды прочесть приказ № 18 и в предоставленный им последний час выбрать определенно или рука об руку с Советской властью, или открыто против нее. Мы переходим от слов к делу» [12].
В свою очередь, повстанцы не рассматривали свою деятельность как преступную. Напротив, они воспринимали ее как противодействие преступной политике, проводимой Советской властью, как своего рода заслон против коммунистического рабства и насилия. С этой точки зрения в представлении участников повстанческих отрядов насилие носило ответный, вынужденный характер, и потому не содержало признаков преступного деяния. Основываясь на данных установках правовой культуры, бандитизм и повстанчество в данный период обладали особым политическим подтекстом и совершенно справедливо расценивались большевистскими властями не столько как уголовная преступная деятельность, сколько как деятельность, направленная в первую очередь против самого существования Советской власти.
Ответом на это стал полномасштабный красный террор. Осуществление красного террора проводилось двумя путями: с санкции советской власти и без санкций — путем самовольной деятельности различных силовых органов, совершающих акции вне рамок существующих законов. Санкционированный террор осуществлялся акциями возмездия против «буржуев» и офицерства, а также за счет такого метода, как заложничество. И первый, и второй методы политики красного террора носили массовый характер.
В частности, только 8 марта 1921 г. один из членов Реввоенсовета IX Кубанской армии — Эпштейн — санкционировал захват заложников в 20 населенных пунктах Кубанской области. В Славянском отделе заложников планировалось взять в станицах Новонижестеблиевской, Ивановской, Староджермовской, Степной. В Ейском отделе — в г. Ейске и станицах Новоминской, Староминской, Албанской. В Майкопском отделе — в г. Майкопе и в станице Кубанская. В Баталпашинском отделе — в г. Ба-талпашинске и станице Темнолесской. В Кавказском отделе — в станицах Усть-Лабинской и Тихорецкой. В Краснодарском отделе — в станицах Эриванской, Баканской, Ключевой, Мартанской, Бжедуховской и Кущевке [13]. Несмотря на то что в Кавказском отделе бело-зеленых от-
рядов замечено не было, началась активная подготовка к взятию заложников в станицах Тифлисской, Казанской, Кавказской, Новобекешовской, Тихорецкой, Новопокров-ской и Темижбекской [14].
Политика заложничества привела к тому, что на территории Кубанской области был распространен формуляр, указывающий, кого и в каком количестве необходимо брать в заложники. В рекомендации отмечалось, что заложником должен быть человек не старше пятидесяти лет, пользующийся авторитетом среди кулацкого населения, под эту категорию попадали также лица, являющиеся противниками советской власти, члены семей, ушедших с Врангелем или в бело-зеленые банды, активно способствующие бело-зеленым и сознательно ведущие антисоветскую пропаганду. О взятии заложников предлагалось широко оповещать население станицы, предупреждая, что в случае продолжения выступления банд, а также и отдельных лиц из населения вплоть до убийства советских работников, все взятые большевиками заложники будут беспощадно расстреляны [14].
Репрессивная деятельность советской власти, направленная на искоренение повстанчества, в которой использовались такие методы, как заложничество, массовые расстрелы, концлагеря, дала свои результаты. Несмотря на бытующее мнение, большевистская пропаганда не стала причиной прекращения повстанчества. Так, например, в 1922 г. в Кубано-Черноморской области были убиты или схвачены 605 повстанцев, и только 1 человек добровольно сдался советским властям [15]. Это свидетельствует о том, что на Кубани у повстанцев не было
доверия к советской власти. Тем не менее усталость от войны, тяга к мирному, созидательному труду обусловили то, что сельское население региона в полной мере смирилось с тем, что место закона заняла произвольно трактуемая политическая целесообразность.
ЛИТЕРАТУРА
1. Миронов Б. Преступность в России в начале XX века // Отечественная история. — 1998. — № 3; Золин П.М. Преступность в стране в 1909—1918 гг. Сравнительная статистика // Советское государство и право. — 1991. — № 5.
2. ГАЕК. Ф. 583. — Оп. 1. — Д. 1032.
3. ГАЕК. Ф. Р-411. — Оп. 2. — Д. 207.
4. Первый Кубанский поход. Февраль 1918 г. // Часовой. — № 101. — Париж, 1933.
5. Кубанская правда. — 1918. — 25 мая.
6. ГАСК. Ф.2061. — Оп. 1. — Д. 2.
7. РГАСПИ. Ф.17. — Оп. 1. — Д. 18.
8. ГАРФ. Ф.446. — Оп. 1. — Д. 29.
9. В Кубанских станицах // Великая Россия. —
1919. — 20 сентября.
10. ГАКК. Ф. Р-411. — Оп. 2. — Д. 207.
11. Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. 1918—1939 гг. / под ред. Берловича А., Данилова В. Т. 1. — М., 1998.
12. Баталпашинская правда (Баталпашинск). —
1920. — 20 сентября.
13. ГАКК. Ф. Р-102. — Оп. 1. — Д. 239.
14. ГАКК. Ф. Р-596. — Оп. 1. — Д. 6.
15. АОАГН. Р-9. — Оп. 1. — Д. 26.
БОРЬБА С ЭКОНОМИЧЕСКИМИ И ДОЛЖНОСТНЫМИ ПРЕСТУПЛЕНИЯМИ НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ В УСЛОВИЯХ НЭПА (1921—1928 ГГ.)
С.А. Федоренко, кандидат юридических наук, старший научный сотрудник филиала ВНИИ МВД России по Ставропольскому краю, г. Ставрополь, (865) 2742132
В статье исследуется политика Советского государства в сфере борьбы с экономическими и должностными преступлениями, освещаются обусловленные ею приоритеты и основные направления деятельности местных правоохранительных органов.
Ключевые слова: нэп, советская правоохранительная политика, экономические преступления, милиция, органы правопорядка.
THE FIGHT AGAINST ECONOMIC CRIMES AND MALFEASANCE IN THE NORTH CAUCASUS UNDER THE NEP (1921—1928)
Fedorenko S.A.
The paper investigates the policy of the Soviet state in the fight against economic crimes and malfeasance are highlighted due to its priorities and key actions of local law enforcement agencies.
Key words: NEP, Soviet policy of law enforcement, economic crime, police, law enforcement agencies.
