CC BY
36
УДК 343.953 ББК 67.51
© 2019 г. Буткевич Сергей Анатольевич,
заместитель начальника Крымского филиала Краснодарского университета МВД России (по учебной и научной работе) кандидат юридических наук, доцент, заслуженный юрист Республики Крым. E-mail: [email protected]
КРИМИНОЛОГИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ЛИЧНОСТИ ПРЕСТУПНИКА, ПРИЧАСТНОГО К ЭКСТРЕМИЗМУ И ТЕРРОРИЗМУ (КРЫМСКИЙ ГРАДИЕНТ)
В статье приведены обобщенные данные социологического опроса сотрудников правоохранительных органов, осуществленного в целях создания криминологического портрета лиц, причастных к экстремизму либо терроризму на территории Крымского полуострова. Анализ криминологических характеристик субъекта и субъективной стороны преступлений экстремистской направленности и террористического характера позволил выделить реальные и потенциальные угрозы в этой сфере и предложить возможные направления их превенции либо нейтрализации.
Ключевые слова: исследование проблем, криминологическая безопасность, криминологический портрет, Крымский полуостров, предупреждение экстремизма и терроризма, социологический опрос.
Butkevich Sergey Anatolievich - Deputy Head of the Crimea Branch of Krasnodar University of the Ministry
of the Interior of Russia for Education and Research, PhD in Law, Associate Professor, Honored Lawyer
of the Republic of Crimea.
CRIMINOLOGICAL RESEARCH OFTHE IDENTITY OFTHE OFFENDER, INVOLVED IN EXTREMISM
AND TERRORISM (CRIMEAN GRADIENT)
The article provides the generalized data of a sociological survey of law enforcement officers, conducted in order to compose a criminological portrait ofpersons involved in extremism or terrorism on the territory of the Crimean peninsula. The analysis of the criminological features of the subject and the subjective side of crimes of an extremist and terrorist nature made it possible to reveal real and potential threats in this area and suggest possible directions for their prevention or neutralization.
Keywords: research of problems, criminological security, criminological portrait, the Crimean peninsula, prevention of extremism and terrorism, sociological survey.
Выбор Республики Крым и города федерального значения Севастополя в качестве площадки для проведения исследования обусловлен повышенным интересом специалистов в сфере теории управления, права, истории, политологии, социологии и философии к самым новым субъектам Российской Федерации. Не стала исключением в сфере научного интереса и криминологическая безопасность региона, которая сформировалась и деградировала в период пребывания Крымского полуострова в составе Украины [1, с. 104106]. При этом состояние антитеррористической и контрэкстремистской защищенности национальных интересов крымчан после событий «Крымской весны» находится в фокусе пристального внимания органов безопасности и правопорядка, а потому и выбрано предметом отдельного изыскания.
Цель статьи - составление криминологического портрета преступника, причастного к экстремистской или террористической дея-
тельности на Крымском полуострове, основанного на результатах социологического исследования, данных о генезисе и новых трендах современного экстремизма и терроризма в регионе, стране и мире.
Участниками нашего анонимного анкетирования стали 486 слушателей, проходивших обучение в Крымском филиале Краснодарского университета МВД России в 2018-2019 учебном году:
1) 143 слушателя 4-го и 5-го курсов, обучавшихся по программам высшего образования на заочной форме обучения (комплектующие органы - ЦА МВД России, МВД по Республике Крым, УМВД России по г. Севастополю, Управление на транспорте МВД России по Южному федеральному округу, Главное управление Росгвардии по Республике Крым и г. Севастополю);
2) 343 слушателя, обучавшихся по различным дополнительным профессиональным программам (комплектующие органы - МВД
по республикам Алтай, Башкортостан, Крым, Марий Эл, Мордовия, Саха (Якутия), Тыва, ГУ МВД России по г. Москве, Кемеровской, Московской, Саратовской, Челябинской областям, УМВД России по г. Севастополю, Забайкальскому и Хабаровскому краям, Ненецкому и Чукотскому автономным округам, Ханты-Мансийскому автономному округу -Югре, Амурской, Астраханской, Брянской, Владимирской, Ивановской, Калининградской, Кировской, Курганской, Липецкой, Магаданской, Новгородской, Оренбургской, Пензенской, Псковской, Сахалинской, Тамбовской, Томской, Тюменской областям, управления на транспорте МВД России по Приволжскому, Северо-Западному, Северо-Кавказскому, Уральскому, Центральному и Южному федеральным округам).
Представители фокусных групп являлись действующими сотрудниками органов правопорядка, имели достаточный стаж работы в практических подразделениях (в среднем - около 10 лет), высшее образование, а также представление о криминологической обстановке в государстве и регионе исследования. Соответственно, опрошенные обладали необходимым уровнем сформированности компетенций, позволившим им выделить основные черты и указать факультативные признаки, характерные для индивидуума, который может быть причастен к совершению преступлений экстремистской направленности и террористического характера на Крымском полуострове.
В первую очередь отметим, что 4 из 5 опрошенных (77,2 %) посчитали, что лицом, причастным к экстремизму или терроризму в регионе, является мужчина. При этом абсолютное большинство респондентов (94,6 %) указало, что крымский экстремист (террорист) - это подросток либо представитель молодежи (14-19 лет - 14,6 %, 20-25 лет -37,5 %, 26-30 лет - 31 %, 31-35 лет - 11,5 %). Кроме того, большая часть участников исследования отметила низкий социальный статус таких лиц (без постоянного источника доходов - 37,9 %, безработные - 18,1 %), не исключив возможности их работы в религиозных организациях (23,1 %) либо обучения в образовательных организациях (13 %).
Причинно-следственная связь полученных результатов обусловлена: во-первых, уязвимостью сознания подростков и молодежи перед привлекательностью деструктивной или радикальной идеологии, «профессионализмом» психологов-вербовщиков экстремистских и террористических организаций, последствия-
ми которых становятся проявления патологической жестокости (колумбайн, скулшутинг, буллинг и т. п.) и суицидальные проявления; во-вторых, эксплуатацией системы корыстной мотивации для вовлечения одиноких, нуждающихся, нетрудоустроенных лиц в противоправную деятельность; в-третьих, нередкими случаями искажения религиозных догматов, нетрадиционного толкования (превратного понимания) вероучений, популяризации деятельности деструктивных культов, тоталитарных сект, провоенных и псевдопатриотических формирований в целях манипулирования общественным сознанием (война с «неверными», «борьба» с преступностью, реализация «гражданских» инициатив и др.).
Опрошенные выдвинули гипотезу о том, что уровень материального положения лиц, причастных к экстремизму, терроризму, и их семей - средний (32,3 %), ниже среднего (30,5 %) и низкий (22,8 %). В то же время, несмотря на невысокий социальный статус указанных субъектов, подчеркнута идеологическая подоплека их асоциальной активности и противоправной деятельности. Так, характеризуя данных девиантов, респонденты отметили идейно-религиозный (48,2 %) и идейно-политический (13,6 %) типы личности. Относительно целей деятельности этих лиц в 7 из 10 анкет были указаны различные модусы фанатизма, а в 6 из 10 - их идеологическая увлеченность.
Изложенное выше свидетельствует о том, что большая часть правоохранителей исключила вероятность монетизации современной экстремистской и террористической деятельности и ее составляющих. Например, в пользу корыстного типа личности экстремистов и террористов сделали выбор только 5,6 % опрошенных, а корыстной заинтересованности -15,8 %. Впрочем, отмечая установки данных лиц, предпочтение было отдано корыстно-насильственной и корыстной (43,6 %), насильственно-эгоистичной (30 %), малодушной и трусливо-малодушной (16,7 %) вариациям. По нашему мнению, поляризация высказанных суждений связана с модификациями типов личностей в структуре исследуемых групп, организаций и сообществ. Безусловно, большинство их «рядовых» членов (боевики, пехота, смертники) вербуется вследствие восприятия и насыщения сознания деструктивным мировоззрением или радикальными убеждениями. Речь о материальном стимулировании активности таких лиц (точнее, членов их семей) может идти только в случае совершения суицидальных терактов либо других престу-
плений с высоким риском летального исхода. В некоторых случаях это могут быть и одиночки (аутсайдеры), которые самостоятельно прониклись идеями экстремизма или терроризма благодаря соответствующему контенту (включая сюжеты жестоких видеоигр, шок-контент, видеоролики и фильмы со сценами насилия и жестокости [2, с. 362; 3, с. 448]), и инициативно реализовывают их в виртуальном или реальном мире. А корыстная компонента присуща лицам более высокой иерархии (организаторы, идеологи, вербовщики). Это связано не только с их стремлением к личному обогащению, но и с необходимостью финансирования потребностей и развития возглавляемых ими «подразделений». Иллюстрацией наших заключений служит существовавшая система развитой торговли террористами «Исламского государства» углеводородами, культурными и историческими памятниками, захваченными в Сирии и Ираке.
Большинство лиц, причастных к экстремистской или террористической деятельности, по представлениям опрошенных, ведет несемейный образ жизни: лишь треть интервьюируемых посчитала, что эти субъекты могут состоять в официальном или гражданском браках. Данные результаты можно пояснить соответствующим образом жизни таких лиц, их враждебностью к внешнему миру, мизантропией, отчужденностью от общества и со-циопатией. В подтверждение наших выводов, анализируя возможный образ жизни указанных индивидов, преимущественная часть респондентов назвала замкнутый (56,6 %). Вместе с тем 20,6 % опрошенных допустили возможность немедицинского употребления такими лицами наркотических средств, психотропных веществ или психоактивных веществ, а 12,1 % - их основное времяпрепровождение в киберпространстве. Предполагаем, что выбор последнего варианта ответа связан как с вербовкой и «воспитанием» адептов, подготовкой и получением инструкций от кураторов в сети Интернет, так и непосредственным осуществлением актов киберэкстре-мизма, информационного терроризма и их производных в виртуальном мире. Одновременно с этим респонденты полностью исключили возможность злоупотребления такими девиантами спиртными напитками, а каждый 10-й участник анкетирования указал ведение лицами, причастными к экстремизму или терроризму, активного образа жизни. Также среди внешних признаков исследуемых субъектов 6 % опрошенных отметили спор-
тивное телосложение, одежду в стиле мили-тари, отсутствие растительности на лице. Это можно объяснить их специальной подготовкой к силовым фазам осуществления противоправной деятельности в составе диверси-онно-террористических групп, незаконных вооруженных формирований, а также неформальных течений, выступающих за радикализацию ведения здорового образа жизни, практикующих физические расправы с различными асоциальными проявлениями («Русские пробежки», «Реструкт» и др.).
Стоит обратить внимание на то, что 6 из 1 0 респондентов посчитали, что лица, причастные к экстремистской или террористической деятельности, ранее не привлекались к уголовной ответственности. Наличие судимости у
__Л
данных девиантов указано лишь в каждой 4-й анкете. Более того, 3 из 10 опрошенных отметили, что лица, имеющие отношение к экстремизму либо терроризму, никогда не привлекались и к административной ответственности. Только некоторые правоохранители указали, что ранее они могли совершать правонарушения, посягающие на общественный порядок и безопасность (19,3 %), институты государственной власти (12,4 %), права граждан (10,1 %) и др. Этим подтверждаются выводы исследователей и экспертов о нахождении большинства таких лиц вне правоохранительного интереса, контроля и надзора.
Среди нравственных и психологических признаков, свойственных исследуемым девиантам, респонденты указали: агрессию, жестокость, цинизм (20,2 %); злость, враждебность (14,7 %); фанатизм, склонность к суициду (12,7 %); безволие, слабохарактерность, повиновение; ненависть, гнев, презрение (по 9,2 %). В свою очередь, по мнению опрошенных, наименее характерны для экстремистов и террористов: беспечность, легкомыслие (1 %); прямолинейность, бескомпромиссность (1,4 %); независимость, уединенность (1,5 %); мнительность, недоверчивость (1,6 %). Считаем, что ответы респондентов - прогнозируемые, тем более с учетом возможных диссоциативных расстройств у таких лиц, часто необратимых изменений в их сознании и мировосприятии, управления мышлением после соответствующих манипуляций. В то же время
_______у /I и _
только каждый 4-й участник опроса посчитал, что участие в экстремистской и террористической деятельности обусловлено психопатологией. К аналогичным выводам приходит И. В. Романовская [4, с. 136]. Иначе говоря, основная масса правоохранителей скло-
нилась в пользу осознанного выбора таких девиантов: только 11,1 % посчитали, что это ведомые (внушаемые) лица, а 9,3 % - назвали их легкомысленными.
Размышляя о внешних признаках лиц, причастных к экстремистской либо террористической деятельности, мнения респондентов разделились. С одной стороны, часть опрошенных указала: отсутствие ярких, заметных деталей, наличие головного убора, несоответствие одежды погоде, сезону и размеру, чистая обувь (23,5 %); наличие багажа (17,3 %); неадекватное поведение, отсутствие реакции на окружающих, отрешенный, неподвижный взгляд, повышенное потоотделение (16,5 %); отсутствие макияжа, имитация беременности (8,1 %). Другими словами, были названы основные признаки, подразумевающие высокую вероятность совершения их обладателями актов суицидального терроризма. С другой стороны, участниками опроса было отмечено наличие: религиозной, этнонациональной, нацистской и другой одежды, символики и атрибутов (15,8 %); растительности на лице, татуировок, шрамов (12,8 %). Считаем, что симптоматика таких поведенческих паттернов связана со стремлением акцентуации принадлежности индивидуума к той или иной социальной группе (в нашем случае экстремистской либо террористической организации), фрондой «оппозиционных» взглядов и бунтарского духа. На наш взгляд, демонстрация этих внешних признаков будет свидетельствовать скорее о причастности их обладателей к чему-то нелегальному, запретному, влиятельному, значимому, чем о желании совершить противоправное деяние.
Иными словами, в современных экстремизме и терроризме наблюдаются не только совершенствование форм, методов, приемов и способов осуществления противоправной деятельности (в том числе благодаря ее циф-ровизации), но и вуалирование, ретуширование либо мимикрия их составляющих. Открытое противостояние органам власти, публичная демонстрация своего членства в запрещенных организациях, фронда принадлежностью к антисоциальным группам и «оппозиционным» течениям остались мейн-стримом прошлых десятилетий. В качестве примера можно привести проведенную в апреле 2019 года контртеррористическую операцию в г. Тюмени, в ходе которой были ликвидированы двое террористов. Соседи охарактеризовали последних как законопослушных и приветливых жителей, не вызывающих подозрений в причастности к про-
тивоправной деятельности. Считаем, что современный экстремизм и терроризм в Республике Крым и г. Севастополе также характеризуются высокой степенью латентности, виртуализации и законспирированностью.
Отвечая на вопрос о национальности лиц, причастных к экстремизму и терроризму, участники опроса отдали значительное преимущество этносам Крымского полуострова (52,7 %) и Северо-Кавказского региона (40,8 %). Это можно объяснить активным участием их представителей в подготовке и осуществлении экстремистской и террористической деятельности в новейшей истории Крыма и России соответственно. Дистанцируясь от национального вопроса, отметим, что проявления экстремизма и терроризма в регионе накануне и после воссоединения с Российской Федерацией связаны преимущественно с проукраински («проевропейски») настроенными силами, стремящимися различными приемами и способами дестабилизировать ситуацию на «аннексированном» полуострове.
Полагаем, что состояние и оценка криминологической обстановки в государстве повлияли на результаты нашего исследования. Так, из мест постоянного проживания экстре-
и Л V
мистов и террористов каждый 4-й респондент выбрал республики Северо-Кавказского федерального округа. 22,6 % в графах анкеты указали бывшие Республики СССР (очевидно, подразумевая Украину), 21 % - Крымский полуостров, 15 % - Турцию и страны Арабского востока, 8,5 % - непризнанные и частично признанные государства. Считаем, что последние два варианта были выбраны в связи с участием некоторых крымчан в вооруженных конфликтах на территории других государств, деятельности «добробатов», задействованных в «антитеррористической операции» на юго-востоке Украины, международных террористических организаций и др. Большинство респондентов посчитали, что такие лица проживают в городах (43,6 %) и имеют гражданство Российской Федерации (50,2 %). То есть правоохранители видят большую угрозу от источников и носителей внешних вызовов экстремистской и террористической деятельности (в том числе финансируемых и координируемых извне), но не исключают возможность участия жителей полуострова в деятельности иностранных или международных организаций, действующих в экстремистских и террористических целях.
Ввиду привлечения неофитов и консолидации своих сторонников благодаря активной
эксплуатации (псевдо)религиозного фактора некоторыми организациями и сообществами, деятельность большинства из которых запрещена, не можем оставить без внимания конфессиональный аспект их деятельности, в том числе используемые для сплочения «скрепы». Так, отвечая на вопрос об отношении лиц, причастных к экстремизму или терроризму, к религии и верованиям, большинство респондентов склонились в пользу ислама (66,3 %), сектантства (14,6 %), атеизма (9 %) и (нео)я-зычества (5,6 %). Полученные результаты можно объяснить не только умышленным искажением исторических фактов, происходящих событий, нетрадиционным толкованием или радикализацией (около)религиозных догматов, социальных ориентиров, традиционных ценностей и образа жизни (футбольные фанаты, здоровый образ жизни, ультрапатриотизм и т. д.), но и их популяризацией массмедиа (в том числе как способы ведения гибридных, информационных войн [5, с. 56-57]). Для наглядности можно привести освещение средствами массовой информации массового убийства в Керченском политехническом колледже (17 октября 2018 года). Причиной и следствием подачи «новостей», непроверенной или недостоверной информации о происшествии стали не только общественный резонанс и паника среди населения, но и появление в России и за ее пределами последователей, подражателей и даже фан-клубов «керченского стрелка». Уже через неделю инициировались акции памяти В. Рослякова, а через две - его 17-летний эпигон взорвал самодельное взрывное устройство в здании ФСБ г. Архангельска. И, как «добрая» традиция, в апреле 2019 года стартовало производство киноленты, посвященной данным событиям (кинокомпания «Базелевс»), и, вполне ожидаемо, последующие очередная героизация убийцы, тотальные эмпатия и принятие его псевдоидеалов.
Таким образом, возвеличивание и популяризация культа террористов и идеологии индивидуализма, фетишизация инакомыслия осуществляются при активном содействии средств массовой информации и интернет-ресурсов. При этом меры по реализации государственной политики в сфере обеспечения информационной безопасности в России и зарубежных странах, включая жесткие запретительные меры и санкции, не всегда адекватны внешним и внутренним вызовам в этом сегменте. Синергети-ческий эффект также дают онлайн-трансляции совершаемых преступлений и деятельность за-
прещенных организаций, которые ввиду общественного резонанса берут на себя ответственность за совершенные противоправные деяния (чаще всего террористические акты, убийства, совершенные с особой жестокостью, общеопасным способом и др.), даже при отсутствии какой-либо причастности к таковым. Как следствие, на фоне дальнейшей популяризации идеологии и деятельности такой организации осуществляются дальнейшая эскалация напряженности и дестабилизация криминологической обстановки.
Безусловно, одним из способов пресечения подобной информационной активности может стать попытка табуирования освещения такой тематики. В частности, за данный подход выступают активисты движения «Don't Name Them» («Не называйте их»), которые призывают к всеобщему забвению лиц, причастных к массовым убийствам, благодаря исключению их упоминания и популяризации, прежде всего в массмедиа [6]. Очевидно, этого тезиса придерживалась и премьер-министр Новой Зеландии Дж. Ардерн, запретив после теракта в марте 2019 года распространение информации о личности террориста, его взглядах («манифесте») и совершенном деянии (санкция - лишение свободы на срок до 14 лет). После этого только корпорация «Facebook», своевременно не прекратившая прямую трансляцию убийств, удалила более 1,5 млн репостов, а в июне 2019 г. к уголовной ответственности привлечен новозеландец Ф. Арпс, распространявший видеозапись нападения на мечети, добавив в нее счетчик убитых и изображение перекрестия прицела.
Схожие идеи генерировались и парламентариями Северо-Кавказского региона, инициировавшими деидентификацию личности террориста, прежде всего его национальной принадлежности, религиозных взглядов, политических и иных убеждений. К конфиденциальным сведениям можно отнести и данные о семье, близких родственниках и регионе проживания. Это, вне сомнений, могло бы снизить градус социальной напряженности, в том числе исламофобии, кавказофобии и т. п. А подробная информация о личности преступника, причастного к экстремизму и терроризму, должна быть объектом интереса не широкой общественности, а правоохранителей, криминологов, социологов, психологов, религиоведов и других специалистов. Однако такая тактика противодействия экстремизму и терроризму в информационной плоскости более чем дискуссионная, в первую очередь вви-
ду глобализации, гласности, открытости, доступности и незащищенности современного информационного пространства. Поэтому смещение акцентов должно произойти в культуре противодействия преступности в целом [7, с. 349-350] и концепции создания, распространения и потребления информационных продуктов в частности. Убеждены в необходимости сублимации внимания потребителей от вредного, опасного и сомнительного к интересному, полезному и достоверному контенту, конвертации интересов социума от желающих публичности и канонизации террористов к гордости за оперативные действия спасателей и правоохранителей, сочувствию жертвам терактов, их родным и близким.
По нашему мнению, систематизированные данные социологического опроса релевантны результатам исследований актуальных экстремистских и террористических проявлений
Литература
1. Игнатов А. Н. Проблемы криминологического обеспечения развития государственности и права в Республике Крым // Развитие государственности и права в Республике Крым: материалы Всероссийской научно-практической конференции. Краснодар, 2016.
2. Никитина Л. Н. Компьютерные игры с элементами насилия как источник посылов к агрессии у несовершеннолетних // Азимут научных исследований: педагогика и психология. 2018. Т. 7. № 3 (24).
3. Чудина-Шмидт Н. В. Социальные условия формирования экстремальной личности // Евразийский юридический журнал. 2019. № 6 (133).
4. Романовская И. В. Психолого-криминологическая характеристика крымского экстремиста // Противодействие экстремизму и терроризму в Крымском федеральном округе: проблемы теории и практики: монография. Симферополь, 2015.
5. Коноплева А. А. Гибридность современных цивилизаций // ПОИСК: Политика. Обществоведение. Искусство. Социология. Культура. 2018. № 4 (69).
6. Don't Name Them! // URL: http://www. dontnamethem.org.
7. Токарчук Р. Е. Актуальные проблемы дозволительной роли уголовного закона в предупреждении терроризма // Уголовная политика и культура противодействия преступности: материалы Международной научно-практической конференции. Краснодар, 2016.
на Крымском полуострове и в смежных регионах. При этом задачей научной разведки не являлись разработка лекал крымского экстремиста (террориста), составление типажа такого эндемика. В результате проведенного исследования были подтверждены, дезавуированы или, наоборот, опровергнуты некоторые устоявшиеся стереотипы и искусственно формируемые в общественном сознании представления о субъекте и субъективной стороне преступлений экстремистской направленности и террористического характера, источниках и видах потенциальных угроз современного экстремизма и терроризма на Крымском полуострове. Полученные результаты могут быть использованы в криминологической науке, правоохранительной деятельности, а также при подготовке проекта государственной программы «Профилактика терроризма в Республике Крым».
Bibliography
1. Ignatov A. N. Problems of criminological support for the development of statehood and law in the Republic of Crimea // Development of statehood and law in the Republic of Crimea: materials of All-Russian scientific and practical conference. Krasnodar, 2016.
2. Nikitina L. N. Computer games with elements of violence as the source of the promise to minors' aggression // Azimuth of Scientific Research: Pedagogy and Psychology. 2018. V. 7. № 3 (24).
3. Chudina-Shmidt N. V. Social conditions of forming an extreme personality // Eurasian law journal. 2019. № 6 (133).
4. Romanovskaya I. V. Psychological and crimi-nological characteristics of the Crimean extremist // Counteraction to extremism and terrorism in the Crimean Federal District: problems of theory and practice: monograph. Simferopol, 2015.
5. Konopleva A. A. Hybridity of modern civilization // PSASC: Politics. Social Studies. Art. Sociology. Culture. 2018. № 4 (69).
6. Don't Name Them! // URL: http://www. dontnamethem.org.
7. Tokarchuk R. E. Actual problems of the permissive role of criminal law in the prevention of terrorism // Criminal policy and culture of combating crime: materials of International scientific-practical conference. Krasnodar, 2016.
