CC BY
56
СОЦИАЛЬНЫЕ И ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ФАКТОРЫ РАЗВИТИЯ НАУКИ. ЛИЧНОСТЬ УЧЕНОГО
2019.02.014. ТВ. ВИНОГРАДОВА. КОНЦЕПЦИЯ СОЦИОТЕХ-НИЧЕСКИХ МНИМОСТЕЙ ШЕЙЛЫ ДЖАСАНОФФ. (Обзор).
Ключевые слова: воображаемое будущее; социотехнические мнимости; технонаука; взаимоотношения науки и общества; научная и технологическая политика; процессы сопроизводства; динамика развития социотехнических мнимостей; сравнительные исследования научно-технической политики разных стран; технологии воображения.
Введение
В последнее время ученых, занимающихся исследованиями науки и технологий (Science and technology studies - STS), наряду с оценкой последствий научно-технического прогресса стал интересовать анализ того, «что создает будущее» (2, с. 59). Одним из важных методологических инструментов, позволяющим изучать ментальные конструкции, которые влияют на формирование этого будущего, стала концепция социотехнических мнимостей, или со-циотехнического воображаемого (sociotechnical imaginaries)1, предложенная профессором Гарвардского университета Ш. Джа-санофф.
1 В отечественной литературе встречаются оба перевода этого термина. Первый вариант используется преимущественно в философских работах, а второй -преимущественно в социологических и антропологических, в том числе и переводных. - Прим. авт.
В современной интерпретации отношения между обществом, наукой и технологиями оказываются гораздо более тесными, чем это предполагалось прежде. Как отмечает П.Д. Тищенко, смартфоны или внедорожники - это не просто некие машины, устройство которых задано лишь физическими законами. В них воплощается особый стиль жизни, образ мышления и самосознания человека. «Общество воплощено в техническом устройстве как горизонт возможных личных и коллективных осуществлений» (8, с. 15). Однако современное, технологически ориентированное общество в своих проблемах, потребностях и мотивациях само задает направление для будущих технологических идей и реализаций. Желание летать рождается раньше, чем реальные решения этой технической задачи. Таким образом, общество в научно-технологических проектах проецирует и проектирует себя как горизонт множащихся сценариев своего осуществления. В свою очередь, научно-технологические проекты вырастают из страхов и надежд, желаний и интересов, страданий и устремлений отдельного человека и разнообразных социальных групп (8).
Понятие «социотехнические мнимости» частично опирается на растущее признание в том, что воображаемое будущее представляет собой важный конституирующий элемент в социальной и политической жизни. Воображение рассматривается теперь не как просто фантазия или иллюзия, а как важный социокультурный ресурс, который открывает дорогу новому, позволяя ставить позитивные цели и достигать их. Оно помогает создавать системы значений, которые делают возможным коллективные интерпретации социальной реальности; на него опирается чувство принадлежности к данному политическому сообществу. Таким образом, «воображение, выступая в качестве организованной области социальных практик, обеспечивает существование относительно прочного общественного порядка» (25, с. 122).
В социотехнических мнимостях прежде всего отражаются социальные ожидания, которые определяют способы «колонизации будущего» и стратегии управления неопределенностью. Е.Г. Гребенщикова вспоминает теорему Томаса («То, что люди воспринимают как реальное, реально по своим последствиям») и ее последующую интерпретацию Р. Мертоном в концепции самоисполняющихся пророчеств (2). Однако не все надежды оправды-
ваются, поэтому признание трансформативного характера социальных ожиданий не означает их автоматической реализации. Кроме того, социотехнические мнимости нацелены не только на желаемое будущее, но и на те сценарии, которые необходимо предотвратить или избежать.
Исследовательская политика, как и исследовательская практика, в существенной мере зависят от социотехнических мнимостей. Эти мнимости представляют собой нарративы, в которых предвосхищается нынешнее и будущее общество, нынешняя и будущая наука и технологии и их взаимодействие. Некоторые из них отмирают, другие изменяются, а иные транслируются в действия, которые формируют конкретную материальную реальность (9). Как утверждают норвежские философы Р. Странд и М. Кайзер, «...социотехнические мнимости являются конститутивной частью любого понимания науки и технологий, на основании которого можно выносить этические, политические и регуляторные суждения» (31, с. 13).
Определение социотехнических мнимостей
На протяжении почти 200 лет наука и технология, по словам Ш. Джасанофф, были вовлечены в усилия по трансформации образа и изменению человеческих обществ (23). Тем не менее до последнего времени социальная теория не обращала внимания на это ключевое измерение модерна и не признавала центральной роли этих двух институций в конструировании будущего. Для того чтобы преодолеть этот недостаток, Ш. Джасанофф и предложила концепцию социотехнических мнимостей, или социотехнического воображаемого. Эта концепция предлагает более широкие рамки для ответа на вопрос, почему общества следуют теми путями, которыми следуют, и почему одни формации существуют долго, тогда как другие слабеют и исчезают.
Концепт социотехнических мнимостей включает важные элементы современной жизни, которые обычно отсутствуют в анализе механизмов власти и ее институций: экспертные суждения, интеллектуальная собственность, биоэтика, ядерная энергетика, компьютеры, страх перед пандемиями или генетически модифицированными продуктами и т.д. Этот концепт позволяет прово-
дить анализ и делать теоретические выводы поверх дисциплинарных границ. И поэтому, утверждает Ш. Джасанофф, он полезен как для традиционных общественных наук, таких как антропология, история, социология, правовые исследования и политическая теория, так и для STS (23).
Первое определение социотехнических мнимостей было дано в статье Ш. Джасанофф и С.-Х. Ким, опубликованной в 2009 г. (25). Они пытались понять, какую роль играют разные акторы (в том числе и не профессиональные) и институции в создании образа и продвижении науки и технологии. Эта проблема остается в тени STS, и соответственно отношения между политикой и наукой мало изучены. Почему научно-техническая политика приобретает такую форму, а не иную? Почему эта политика столь сильно отличается в разных странах? И наконец, какова должна быть научно-техническая политика в эпоху глобализации, чтобы полнее отвечать интересам демократии?
Для того чтобы ответить на эти вопросы, Ш. Джасанофф и С.-Х. Ким сочли целесообразным ввести понятие «социотехнические мнимости». Они определяют его, как «коллективно воображаемые формы общественной жизни и социального устройства, которые находят отражение в планировании и реализации национально специфических научных и / или технологических проектов» (25, с. 120).
Исследования науки и техники показали, что обещания, образы и ожидания будущих возможностей вплетены в социальную организацию и практики науки и технологий - вплетены настолько, что они направляют и формируют траекторию развития научных исследований и технологических инноваций. «Социотехниче-ские мнимости нельзя рассматривать как статичные или строго структурированные системы верований. Было бы наивным также думать, что они диктуют направления, по которым пойдет развитие знаний или технологий. Тем не менее в определенных условиях национальное видение будущего способно повлиять на практику научных исследований и технологических разработок» (25, с. 124).
Наиболее эффективным способом изучения социотехниче-ских мнимостей служат сравнительные исследования научно-технической политики разных стран. Поэтому Ш. Джасанофф и
С.-Х. Ким сопоставили политику США и Южной Кореи в области использования ядерной энергии, как она складывалась на протяжении последних 50 лет. Несмотря на то что ядерная энергетика и национальные интересы в обеих странах были тесно переплетены между собой, «образы будущего» сильно отличались, а результатом стали два разных представления о роли государства в развитии и регулировании ядерной энергетики - «мирный атом» (США) и «атом ради модернизации» (Южная Корея).
В США основной вектор научно-технической политики, по крайней мере на эксплицитном уровне, был обозначен как создание «мирного атома», который превратит ядерную энергию из устрашающей в приносящую добро. Ядерную политику США Ш. Джасанофф и С.-Х. Ким характеризуют как непрекращающиеся попытки загнать джинна в бутылку, выпущенного оттуда во время бомбардировок Хиросимы и Нагасаки. Тема возможной катастрофы никогда не исчезала из публичных споров, и поэтому правительство должно было найти способы убедить зарождающееся антиядерное движение в том, что катастрофы не будет (25, с. 128).
В Южной Корее, напротив, использование ядерной энергии рассматривалось как условие, которое поможет решить поставленную задачу - «опора на внутренние силы и достижение научно-технической независимости от США» (с. 121). В представлениях южных корейцев о своем будущем образ «мирного атома» не был доминирующим, в экономическом и технологическом развитии на первый план были поставлены «модернизация страны» и создание «самодостаточной экономики» (25, с. 133). Ядерная энергетика занимала одно из центральных мест в этом воображаемом будущем. Она избавляла от зависимости от зарубежной нефти и способна была обеспечить потребности быстрого промышленного роста. Предполагалось, что она ускорит переход Южной Кореи от бедной ресурсами, технологически зависимой, развивающейся страны к суверенному высокоразвитому государству.
В свою очередь, разная логика привела в этих двух странах к разным реакциям на испытания ядерного оружия, на мелкие и крупные катастрофы, включая Чернобыльскую трагедию, а также на отношение к антиядерному движению. В технологическом плане использование ядерной энергии в США и Южной Корее имело
свои серьезные отличия не только в конструкции атомных электростанций, но и в стратегиях и методах оценки риска, а также в способах захоронения радиоактивных отходов.
Таким образом, делают вывод Ш. Джасанофф и С.-Х. Ким, «сравнительный анализ политики США и Южной Кореи в отношении ядерной энергии убедительно доказывает, что существует влияние на эту политику социотехнических мнимостей» (25, с. 142).
Дальнейшее развитие концепта социотехнических мнимостей
Последующие исследования, выполненные в рамках этого подхода, по словам Ш. Джасанофф, показали ограниченность прежнего определения социотехнических мнимостей (21). Необходимость в пересмотре и расширении прежнего определения она объясняет тем, что социотехнические мнимости не ограничиваются национальным уровнем, но могут артикулироваться и пропагандироваться другими организованными группами (корпорациями, общественными движениями, профессиональными обществами и пр.), и более того, они способны выходить на наднациональный уровень.
Учитывая это, а также те мириады путей, которыми научное и технологическое видение вмешивается в ассамбляж материального мира, значений и реальности, которые конституируют формы социальной жизни, Ш. Джасанофф предложила следующее определение: «Социотехнические мнимости - это коллективно разделяемые, институционально стабильные и публично реализуемые ввдения желаемого будущего, анимируемые общим пониманием форм общественной жизни и социального порядка, которые достижимы и поддерживаются с помощью успехов в науке и технологиях» (23, с. 4). Воображаемое желательное будущее имеет свою оборотную сторону - разделяемые страхи вреда, который могут принести изобретение или инновация (постоянная игра утопии и антиутопии).
В своей концепции социотехнических мнимостей Ш. Джасанофф отталкивается от понятия «социальное воображаемое» (social imaginaires), которое возникло в дисциплинарных рамках антропологии, но затем проникло в политическую теорию, что
произошло благодаря таким антропологически мыслящим ученым, как британский политолог Бенедикт Андерсон и канадский философ Чарльз Тейлор.
Б. Андерсон в своей классической работе «Воображаемые сообщества: Размышления об истоках и распространении национализма» (1) преодолел разрыв между этнографией и политической наукой, дав определение нации как «воображенному политическому сообществу, и воображается оно как что-то неизбежно ограниченное, но в то же время суверенное» (1, с. 8). В своей книге он красноречиво описал, как на протяжении последних 200 лет в воображении современных обществ они сами и их экономика виделись ими, как сосуществующие во времени и пространстве и связанные с нацией как суверенной, географически ограниченной территорией.
Следуя за Б. Андерсоном, Ч. Тейлор расширил анализ коллективных ментальных образов, с тем чтобы использовать их для понимания радикальных поворотов в исторической и политической мысли (7; 32; 33). Ч. Тейлор поясняет специфику понятия социального воображаемого через его отличия от социальной теории. Люди пользовались социальным воображаемым задолго до того, как начали теоретизировать о себе. Поэтому Ч. Тейлор предпочитает говорить именно о социальном воображаемом, а не о социальной теории, потому что между двумя этими вещами есть важные отличия (7).
Он подчеркивает, что социальное воображаемое - это не набор неких интеллектуальных схем, которые люди могут привлекать себе в помощь, отстраненно рассуждая о социальной реальности. Социальное воображаемое есть нечто более глубокое и распространенное. Оно складывается из многих вещей, в частности представлений людей о своем существовании в обществе, сосуществовании с другими членами общества, своих ожиданиях в отношении общества, нормативных предписаниях в отношении общества, а также об образах, на которых такие предписания основываются (32, с. 23). Социальное воображаемое - это то общепринятое понимание, которое делает возможными совместные практики, а также формирует сплачивающее ощущение легитимности происходящего.
Если носителями социальной теории выступает меньшинство (достаточно узкая группа интеллектуалов), то социальное воображаемое разделяется широким слоем людей, если не всем обществом. Этим определяется и специфический для социального воображаемого способ существования: оно существует в форме мифов, легенд, историй и прочих нарративов, а не в форме набора теоретических понятий.
Социальное воображаемое носит эмерджентный характер. Оно не появляется вдруг, но скорее создается и приобретает форму постепенно. Ч. Тейлор описывает воображаемое, как начинающееся с малого, в виде теорий, которых придерживаются небольшие сообщества, входящие в элиту. Они приобретают значение и развиваются на протяжении длительного времени, проходя стадию обсуждения и конфликта. Возникновение в этом смысле носит случайный, неопределенный и динамичный характер.
Процесс «редактирования», по выражению Ч. Тейлора, трансформирует идеи, по мере того как они обдумываются, дебатируются, принимаются, адаптируются и внедряются в практику более широких сообществ. Таким образом, можно говорить о своего рода «долгом марше», в ходе которого появляются новые практики или модифицируются старые. Причем каждый раз дело заканчивается глубочайшей трансформацией этого социального воображаемого (33)1.
На первых страницах своей книги «Социальное воображаемое модерна» (32) Ч. Тейлор задает вопрос: пришел ли модерн с собственным набором практик и институций, способов жизни и новыми болезненными проблемами? Его объяснение, по словам Ш. Джасанофф, можно суммировать так: изменилось воображаемое (21). В отличие от своих предшественников, представлявших себе политику как состоящую из целенаправленных рациональных действий, Ч. Тейлор обратился к этическим практикам общества, тем неявным правилам, по которым строятся взаимоотношения между людьми и которые служат фундаментом социального устройства.
Если рассматривать подобный подход в терминах STS, то он, по мнению Ш. Джасанофф, вполне укладывается в теорию со-
1 Более подробный анализ идей Ч. Тейлора см.: (10). - Прим. авт.
производства (24), которая наводит мосты, не говоря об этом прямо, между эпистемным и нормативным, субъективным и объективным. Однако в «воображаемом» Ч. Тейлора нет места материальным аспектам жизни общества. «Социальное воображаемое в анализе Б. Андерсона и Ч. Тейлора способно связать воедино такие крупные системы, как нация и модерн, тогда как воображаемое может действовать на существенно более низких уровнях» (23, с. 7). Но главным недостатком всех классических описаний социального воображаемого Ш. Джасанофф и ее коллеги считают отсутствие детального изучения главных движущих сил модерна -науки и технологии.
Б. Андерсон и Ч. Тейлор заложили основы для понимания того, почему описание социального и политического воображаемого имеет решающее значение при разработке надежной социальной теории. Вместе они наметили исторические контуры социального воображаемого модерна - индивидуального, национального и наднационального - с XVI до начала XX в. Но их работы, по мнению К. Миллера, имеют два существенных недостатка (29).
Во-первых, они не учли серьезный сдвиг в социальном воображаемом, который начался с середины XX в.: рост нового глобализма, который расширил, бросил вызов и трансформировал более ранние имажинативные образы, уходящие корнями в концепции нации и национального государства. Объяснение подъема глобализма как конкурента и антагониста национальному самосознанию требует понимания динамики социального воображения. Согласно тому образу, который создает глобализм, человеческие общества и экономика, системы, которые они создают, среда, в которой они существуют, риски и угрозы безопасности, которые они переживают, становятся все более глобальными. Поэтому они могут быть поняты и ими можно управлять в планетарном масштабе. Этот новый глобализм представляет собой яркий пример социотехнического воображаемого (29, с. 277).
Во-вторых, и это главное, они не описывают те пути, посредством которых социальное и политическое воображаемое со-производятся вместе с технонаучными идеями, организациями и материальным миром.
Важнейший момент, отличающий изучение социотехниче-ских мнимостей от более узкого социального варианта Ч. Тейлора, -это внимание к центральному месту науки и технологии как якоря определенных форм социального воображения и вкладчиков в то, как и почему это воображение меняется со временем. Б. Андерсона и Ч. Тейлора интересовало, как люди воображают свою идентичность и идентичность сообществ, к которым они принадлежат. Для обоих эти образы тесно связаны с языком и литературными конвенциями и формами, с которыми люди сталкиваются, получая информацию о мире.
Это потребление информации происходит в контексте институций, которые создают и распространяют тексты и для элит, и для широкой публики. Университетские отделения, сеть по распространению газет, бюро переписи населения, музейные коллекции, издательства, выпускающие географические карты и пр., -все они помогают трансформировать, в формулировке Ч. Тейлора, социальную теорию в социальное воображаемое, даже если она редактируется по мере столкновения с особенностями истории, географии и политики (34).
Однако связь социального воображаемого с теми или иными формами научных и технологических репрезентаций и рациональностью, по словам К. Миллера, остается на периферии внимания этих авторов. Главный урок, позволяющий объяснить, как, когда и какие формы социального воображаемого побеждают, состоит в том, что воображаемое на самом деле - «это социотехническое воображаемое, вписанное в сопроизводство науки и организаций, которые генерируют, распространяют, обсуждают и внедряют это знание социальной организации, включая государство» (29, с. 282).
Наука и технология занимают центральное место в конструировании современных форм социального и политического устройства. Игнорировать значимость науки и технологии в описании развития современных обществ - значит не заметить строительные блоки, из которых в том числе создается современное социальное и политическое воображаемое.
Особенно очевидной краеугольная роль науки и технологии в жизни общества становится в XXI в. В последние десятилетия очень активно заговорили о наступлении качественно новой ста-
дии развития не только науки и технологии, но и их взаимодействия как между собой, так и с обществом в целом. Одним из выражений этого явления стало широкое распространение термина «технонаука».
С точки зрения бельгийского философа Ж. Оттуа, впервые предложившего этот термин в 1970-е годы, технонаука - это такое переплетение науки и технологий, в котором одно становится неотделимым от другого, наука в такой же мере становится технологией, в какой технология - наукой (19). Технонаука, считает Б.Г. Юдин, это не только теснейшая связь науки и технологии, но и симбиоз, включающий человеческие устремления и интересы. В результате происходит все более основательное погружение человека в мир, проектируемый и обустраиваемый для него наукой и технологиями (12). Поэтому, как пишет К. Миллер, «социотехни-ческие мнимости не могут быть поняты без изучения взаимоотношений между наукой, технологией и ключевыми формами социальной организации, включая государство» (29, с. 282).
Тот факт, что история науки и техники тесно связана с политической историей, не новость, особенно для ученых, знакомых с 8Т8. Тем не менее механика взаимодействия между технонаучной и политической практиками до сих пор не получила систематического и детального описания. Многообещающей стартовой точкой для подобного описания Ш. Джасанофф считает понятие «техно-научные мнимости» (1есЬпо8с1епййс тайтайе8), которое было предложено американским философом Дж. Маркусом и его коллегами, занимавшимися антропологией науки и техники (34).
На первый взгляд, по его словам, этот термин выполняет искомую роль, связывая науку, технику и государственное строительство (21). На самом деле, придерживаясь прежде всего антропологического подхода, а не подходов 8Т8, Дж. Маркус и его коллеги «в гораздо большей степени интересовались воображаемым ученых, его связей с их текущей позицией, практиками и неопределенными локациями, где возможны иные виды науки, которую они могут создать» (23, с. 4). Технонаучные мнимости -субъективные мысленные конструкции ученых, касающиеся будущего. Они непосредственно связаны с практикой научных исследований, которые лишь потенциально способны войти в широкую сферу социальных ожиданий и опасений. Идея вдохновения
по-прежнему присутствует в рассуждениях о воображении. «Тех-нонаучное воображаемое», о котором писали Дж. Маркус и другие антропологи, представляет собой преимущественно продукт индивидуального воображения (21, с. 326). Кроме того, социотехнические мнимости, кодируя коллективное видение желаемых (и не желаемых) направлений развития технонауки, ближе к сфере научной фантастики, чем к творческому воображению ученых.
Как и во всех работах, касающихся воображаемого, в фокусе внимания в данном случае находятся будущее и будущие возможности, но контекст воображения - это научная лаборатория, а цели и достижения привязаны к научной продукции. Тогда как, по словам Ш. Джасанофф, ее цель и цель ее коллег гораздо более амбициозны и симметричны. Они состоят в том, чтобы «исследовать, каким образом через работу по созданию воображаемого разными социальными акторами наука и техника становятся вписанными в продуцирование и практическую реализацию расходящихся представлений о коллективном благе в рамках расширяющейся шкалы от сообществ к нации-государству и до планетарного уровня» (23, с. 11). И поэтому Ш. Джасанофф и ее коллеги предпочли термин «социотехнический», а не «технонаучный».
Стадии развития социотехнических мнимостей
Концепция социотехнических мнимостей открывает возможности для проведения кейс-стади, показывающих, каким образом формируются социотехнические мнимости в различных социальных и культурных контекстах и как они в свою очередь помогают переориентировать эволюцию этих контекстов. Работа в рамках этой концепции, по словам Ш. Джасанофф, предполагает следующие действия.
Во-первых, изучение возникновения (emergence) новых научных идей и технологий, а также социальных условий и их изменений, которые эти идеи и технологии поддерживают.
Во-вторых, изучение воображения как общественной практики позволяет проследить процесс вписывания (embedding) идей в культуру, институции и материальный мир по мере того, как имажинативный образ конвертируется в осязаемые идентичности и рутинные процедуры и предметы.
В-третьих, это вписывание нередко вызывает сопротивление (resistance), когда новые концепции по изменению мира вступают в борьбу со старыми или когда конкурирующие воображаемые борются друг с другом, чтобы укрепиться на одной и той же территории.
Наконец, в-четвертых, прослеживая движение социотехни-ческих проектов от концепции до реализации, можно изучать феномен «распространения» (extension), т.е. совокупность процессов, посредством которых необычные идеи прокладывают себе путь, приобретают силу и масштаб, добиваясь доминирующей позиции на протяжении определенного периода времени или преодолевая геополитические границы (23).
Возникновение (emergence). Нужны смелые люди, чтобы вообразить новые миры, уловить и воплотить в себе циркулирующие в обществе желания и устремления. К числу таких людей относится, например, Сесил Родс (1853-1902), которому посвящена статья У. Стори (30).
С. Родс не был обычным бизнесменом или политиком. Прибыв в Южную Африку в 1871 г. из Великобритании 17-летним юношей, на протяжении последующих 30 лет он играл ключевую роль в формировании социотехнического воображаемого для этого региона, влияя на развитие его ведущих экономических и политических институций. Будучи лидером в бизнесе и политике, С. Родс сделал больше, чем кто-либо другой, чтобы направить Южную Африку не только на путь индустриализации, но и на путь расовой сегрегации. Его политика, по мере того как она трансформировалась из его личного социотехнического видения в коллективное воображаемое, привела к серьезным изменениям.
С. Родс родился в графстве Хертфордшир в 1853 г., он был пятым ребенком в семье англиканского викария. Когда ему исполнилось 17 лет, он уехал к брату, у которого была своя ферма в колонии Наталь в Южной Африке. Но ферма не приносила дохода, и в 1871 г. братья вместе с десятками тысяч других молодых людей отправились в Кимберли, где добывали алмазы. В течение следующих 17 лет им удалось скупить все мелкие шахты в округе.
В 1873 г. С. Родс, оставив ведение дел на своего партнера Ч. Рада, вернулся в Англию для продолжения образования. Он поступил в Ориель-колледж (Оксфорд), но проучился там лишь один
семестр, успев за это время вступить в масонскую ложу. В 1876 г. С. Родс продолжил образование в Оксфорде. По окончании колледжа в 1880 г. и возвращении в Южную Африку он был избран в парламент Капской колонии1 от бурского городка Баркли-Уэст; он оставался членом парламента до самой своей смерти. Будучи членом парламента, С. Родс помог принятию драконовского закона против незаконной торговли бриллиантами, известного как «I.D.B.» (illicit diamond-buying).
В марте 1888 г. С. Родс и Ч. Радд основали алмазную компанию «Де Бирс», которая до сих пор добывает и продает большинство бриллиантов в мире. Он также сыграл важную роль в развитии золотодобычи, модернизации земледелия и развитии железнодорожного сообщения и телеграфа.
Цель С. Родса, которую он сформулировал еще в 1877 г., состояла в укреплении власти Британской империи и подчинении ей всего остального не цивилизованного мира. Поэтому бизнес и политика для него были лишь средствами достижения этой цели (30, с. 39). Политические представления С. Родса стали распространяться и трансформироваться в социотехническое воображаемое благодаря тесному сотрудничеству с членами Капского парламента, завязыванию дружеских отношений с людьми из правительства и партнерами по бизнесу (30, с. 37).
Помимо всего прочего в конце 1880-х годов вместе с Г. Уильямсом он начал заниматься градостроительством. Их самым известным «достижением» стало создание огороженных поселений для африканских шахтеров, которые не могли покидать их до окончания контракта. Поскольку в экономике Южной Африки добыча полезных ископаемых в то время доминировала, строительство подобных поселений, где уровень смертности зашкаливал, стало повсеместным.
Занимался С. Родс и золотодобычей, в 1877 г. он помог создать компанию «Золотые поля», которая процветает до сих пор (с. 47). В бизнесе С. Родса интересовали не только деньги. Его предприятия по добыче золота стали источником финансирования для исследований и колонизации территорий севернее Капской
1 Капская колония - первая голландская переселенческая колония в Южной Африке с центром в г. Капстад, затем английское владение (город переименован в Кейптаун). - Прим. авт.
колонии. В 1890 г. С. Родс послал частную армию «Пионеры», которая принадлежала Британской Южно-Африканской компании (также созданной с его активным участием), что позволило создать колонию, известную как Родезия.
В 1890 г. С. Родс стал премьер-министром Капской колонии, коим оставался до 1895 г. В этой должности он продолжил свои усилия по объединению и развитию колонии и одновременно способствовал принятию двух самых известных расовых законов в истории Южной Африки (30, с. 49).
1895 г. С. Родс встретил в апогее своей власти в бизнесе и политике, но в этом же году он потерпел серьезное поражение. Его планам по созданию в Африке непрерывного пояса британских владений «от Каира до Кейптауна» мешало наличие независимых бурских республик, поэтому в 1895 г. он профинансировал так называемый рейд Джеймсона1, который должен был привести к власти в этих государствах английских переселенцев. Однако попытка окончилась неудачей. В 1896 г. С. Родс вынужден был подать в отставку с поста премьер-министра.
В 1890-е годы С. Родс оставался активным в компании «Де Бирс», но дополнительно занялся сельским хозяйством, купив два больших поместья, где выращивал виноград. При его активном участии было начато строительство железной дороги в Родезии, закончившееся в 1897 г. Вдоль железной дороги были протянуты телеграфные провода, которые были ключевым элементом «управления и контроля» как в бизнесе, так и в политике. Эта дорога поддержала зарождающуюся экономику Родезии и помогла создать систему (правление белого меньшинства), которая просуществовала более 80 лет (30, с. 52).
Занимаясь железными дорогами, телеграфом и фермами, С. Родс не оставлял и политику. Когда началась Англо-бурская война (1899-1902), он отправился в Кимберли и попытался навязать военным свой план действий. Несмотря на то что военные отказались ему подчиняться, компания С. Родса оказала всю возможную помощь для подготовки города к осаде. Когда его мечта о единой Южной Африке была уже близка к осуществлению,
1 Рейд Джеймсона (29 декабря 1895 г. - 2 января 1896 г.) - набег на Транс-ваальскую Республику под руководством британского колониального чиновника Линдера Джеймсона. - Прим. авт.
С. Родс скончался. Он умер в 1902 г. в возрасте 49 лет. Не имея жены и детей, все свое состояние он оставил государству.
Все более сегрегированная Южная Африка, сформировавшаяся в период между прибытием сюда С. Родса в 1871 г. и его смертью в 1902 г., заключает У. Стори, показывает, каким образом индивидуальные идеи, промышленная революция и политические изменения способны пересекаться, чтобы сформировать устойчивое социотехническое воображаемое, задавшее горизонты развития страны.
Не только отдельная личность, как отмечает Ш. Джасанофф, но и страх перед возможными бедствиями или тем, что происходило или происходит в других странах, способны стать толчком для размышлений о будущем как на уровне одного человека или группы людей, так и на институциональном уровне. В своем сравнительном исследовании, посвященном политике в области биотехнологии в разных странах в конце XX в., Ш. Джасанофф предположила, что различия в способах регулирования в этой сфере частично связаны со специфическими культурными нормами, принятыми в каждой стране, а именно с тем, что с нравственной точки зрения считается категорически неприемлемым («монстрами») в проектах по манипулированию природой. Подобные «монстры», которых следует бояться и избегать, представляют неотъемлемую часть воображаемого (22).
Вписывание (embedding). Для того чтобы стать осязаемыми социотехническими мнимостями, идеи (неважно, возникают ли они в воображении отдельного человека, в проектах сходно мыслящих активистов, в зале заседаний директоров компаний или в среде профессионалов, например биоэтиков) нуждаются в поддержке вне этих закрытых сообществ. Часто они должны воплотиться в некие материальные предметы, которые имеют общественную или экономическую ценность: вино или бриллианты; артефакты вроде новых видов вооружений или генно-модифици-рованных продуктов; правовые инструменты, такие как лицензии или патенты, фиксирующие интеллектуальную собственность; или, как в случае восходящих инноваций, в культурные ожидания и межличностные отношения. Эта гибридизация, или сопроизвод-ство, идей, материальных объектов, ценностей и социальности
происходит через процесс, который Ш. Джасанофф назвала «вписывание» (21, с. 326).
Видение будущего одним человеком - это еще не социотех-ническое воображаемое, так же как одна ласточка не делает весны. Могут потребоваться значительные ментальные усилия, чтобы переосмыслить процесс креативного проектирования не как «интеллектуальной схемы» одного человека, а скорее как коллективную рефлексию, касающуюся «социального существования группы» (32, с. 23); не как «простое предположение», а как «организованную область социальных практик» (13, с. 49).
Предчувствие изменений одним человеком или группой людей должно быть наложено на экономическую, материальную и социальную инфраструктуры, чтобы завоевать популярность или выйти на национальный уровень. С. Родс, по словам Ш. Джасанофф, должен был «сдвинуть горы» в прямом и переносном смысле, прежде чем вознестись на политический и экономический олимп и задать траекторию развития Южной Африки (23).
Лишь с помощью труда и капитала, включая природные ресурсы, воображаемое может вписаться в конкретные артефакты промышленной цивилизации; неважно, являются ли они большими по размеру - типа спроектированного ландшафта, средними -типа атомных электростанций или крошечными - типа ГМО (21, с. 327). Процесс распространения этих артефактов, например Интернета в Руанде, может отталкиваться от успешного опыта других стран, в данном случае Сингапура (14). Или же он может отталкиваться от исторического опыта собственной страны, как это было в Китае, когда правительство, опираясь на давние традиции государственного финансирования выращивания риса, одобрило и поддержало использование генной инженерии в растениеводстве (16).
Процесс «вписывания» также может осуществляться на основе воспоминаний о прошлом и представлений о желаемом будущем. Переплетение памяти и воображаемого можно видеть на примере той роли, которую воспоминания об Асиломарской конференции по рекомбинантой ДНК, проходившей в США в 1975 г., сыграли в дискуссиях об этических проблемах в биотехнологии (20).
Эти экспертные сообщества вспоминают Асиломарскую конференцию как крайне важный момент, когда ученые взяли на себя ответственность за риски и пользу, связанные с их новациями в сфере биотехнологий. В действительности встреча в Асиломаре ратифицировала уже сложившийся дискурс о политике сдерживания ГМО (20, с. 126-127). В данном случае ученые и специалисты по этике вместе выступили в поддержку распространенного в США мифа о ценностно нейтральной и саморегулируемой науке, который столь важен для американской политической культуры.
Вписывание социотехнических мнимостей происходит разными, частично перекрывающимися путями: через производство, например ГМ-риса или наноматериалов, с которыми связаны надежды на будущее, или через процесс «коллективного» воспоминания о событиях, которые, возможно, и не имели места. Именно благодаря «вписыванию», носящему материальный (в форме предметов) или психосоциальный характер (в форме коллективной памяти и габитуса социальных интеракций), это воображаемое эффективно переводится в новые контексты. Таким образом, «вписывание» выполняет важную работу по распространению со-циотехнических мнимостей, способствуя их продвижению в культуре, времени и пространстве, хотя этот процесс протекает и не бесконфликтно (21 с. 329).
Примером подобного «вписывания» может служить исследование, проведенное У. Фельт в соавторстве с С. Эхснер и посвященное бесконтактным радиочастотным идентификационным этикеткам (RFID - radio frequency identification) с модулем памяти -RFID-системам (17). В торговых магазинах и складах RFID-эти-кетки применяются для того, чтобы автоматизировать и выстроить систему, которая позволяет все происходящие процессы в торговле поставить на учет и наладить систему управления движением товаров. «Внедрение таких меток представляет собой технологическое усилие по осуществлению мечты об образцовом порядке и являет собой интересный случай эксперимента в реальном мире, где общество превращается в квазилабораторию» (17, с. 2).
В 2015 г. компания, занимающаяся разработкой RFID для индустрии моды, выпустила рекламный видеоролик длиной чуть больше трех минут, демонстрирующий потенциал этой технологии. У. Фельт и С. Эхснер тщательно проанализировали этот ро-
лик, разбив его на четыре части (17, с. 5). Они предложили отвлечься от простых технологических возможностей радиочастотных идентификационных этикеток и обратиться к социотехниче-скому воображаемому, воплощенному и реализуемому с помощью подобных крупных инфраструктурных проектов. Это важно, как напоминает культурный антрополог Б. Ларкин, поскольку инфраструктуры всегда «возникают из определенных желаний и фантазий и хранят их в себе» (27, с. 328). Следовательно, «не только технологические характеристики и возможности представляют интерес для аналитика, но и то, как инфраструктура участвует в усилиях по колонизации будущего, концептуализируя его как открытое для изучения и использования, вычисления и контроля» (17, с. 4).
Съемку ролика, демонстрирующего потенциал технологии, У. Фельт и С. Эхснер считают одним из вариантов создания такого имажинативного образа инфраструктуры и варианта будущего, которое, как ожидается, будет ею создано. Подобное исследование, полагают они, можно рассматривать как попытку внести вклад в развитие концепта социотехнических мнимостей (там же). Этот концепт повышает чувствительность аналитиков к тому, насколько плотно технологии вплетены в техно-политическую культуру, т.е. насколько они связаны со специфическими для каждой культуры отношением общества и обращением с технологическими инновациями. Он также указывает на то, что разработка технологических инфраструктурных проектов, с одной стороны, и воображаемые предпочитаемые способы жизни, структура ценностей и социальный порядок - с другой, взаимно конституируют друг друга. Более того, такой подход помогает понять то, что технологические проекты не сводятся к линейной идее совершенствования, но в значительной степени касаются выбора, какое социальное будущее будет создано и чьи ценности будут реализованы через данные технологии (17, с. 4). Поэтому детальный анализ видеоролика позволяет выявить, какой вклад он вносит в реализацию и репетицию желаемого будущего, достигаемого с помощью КРГО-техно-логии.
Анализ широкомасштабных проектов социотехнических инноваций типа КРГО-системы заставляет задуматься и о будущей ответственности, т.е. о целях и ценностях, связанных и реализуе-
мых через эти системы. Таким образом, многие аспекты дискуссии о «вписывании» RFID-технологий в жизнь общества имеют отношение к современным европейским спорам об «ответственном исследовании и инновации» (Responsible research and innovation). Возникающие технологические возможности - это всегда предмет человеческого выбора, и следовательно, их реализация может приобретать разные формы. Поэтому социальные, экономические, юридические и в не меньшей степени моральные соображения вплетаются в процессы изобретения, разработки и использования новых технологий. Таким образом, форма, которую принимает технологическое развитие, не может быть предопределена, но может пойти разными путями и иметь масштабные последствия, что резко повышает значимость вопроса об ответственности не только разработчиков и пользователей, но и широкого круга акторов.
В итоге У. Фельт и С. Эхснер приходят к выводу, что проведенное исследование позволило увидеть, как с помощью видеоролика предпринимаются усилия по конструированию социотехни-ческого имажинативного образа той инфраструктуры, которая строится вокруг RFID-этикеток в индустрии моды. Было показано, как важно не фиксироваться на RFID-ярлыках - ключевой технологии - и их возможностях, но быть внимательным к более крупному инфраструктурному проекту и публично реализуемому ввдению желаемого будущего, которое вписано и которое входит в жизнь через него. «Содержание ролика ухватило и представило публике видение желаемого будущего, которое опирается на принятое и разделяемое понимание социальной жизни и социального порядка, которое поддерживается RFID-инновациями - одним из показателей социотехнической эффективности» (17, с. 18).
Сопротивление. Воображаемое, по словам Ш. Джасанофф, занимает гибридную зону между ментальным и материальным, между индивидуальной свободой воли и групповым габитусом (в интерпретации П. Бурдье), между фертильностью идей и фик-сированностью вещей. Важнее, однако, что социотехнические мнимости могут интегрироваться в дискурсы и практики управления и таким образом структурировать жизненные миры больших групп людей, включая целые нации или даже транснациональные сообщества. Сопротивление новым веяниям, которые грозят де-
зинтеграцией прежним установкам, позволяет лучше понять лежащие за ними структуры и допущения власти (21, с. 329).
Воображаемое продвигается через реальность сопротивления двояким образом: иногда создавая препятствия для распространения новых идей, а иногда переводя недовольство настоящим в возможность другого будущего для людей. Революции, как в науке, так и в социальном мире, можно рассматривать как падение одного уже не удовлетворяющего людей воображаемого другим, которое кажется более перспективным. Ключевую роль в таких радикальных трансформациях играет свойственное людям недовольство сложившимся порядком, что делает предлагаемую альтернативу достижимой, вызывающей доверие и иногда настолько привлекательной, что они соглашаются на борьбу и страдания (21, с. 330).
Неортодоксальным имажинативным образам успех вовсе не гарантирован, особенно когда доминантное воображаемое укоренено в культуре и истории. На примере Южной Кореи С.-Х. Ким показал, как неоднократные настойчивые попытки утвердить новое видение, противоположное тому, которого придерживались правительство и большинство нации, а именно сугубо прагматический подход к новым технологиям (развитию ядерной энергетики, регулированию и контролю за биотехнологиями и пр.), которые рассматривались как способ добиться экономического прогресса и встать вровень с другими развитыми странами, терпели неудачу (26). Каждый раз активисты, выступавшие против строительства в Южной Корее атомных электростанций или требовавшие более строгого контроля и ограничений в развитии биотехнологий, сталкивались со страхом потерять столь важную для нации конкурентоспособность по сравнению с другими странами. «Не было другой равно привлекательной модели, которая увлекла бы нацию, чтобы создать основания для радикально нового социотехническо-го воображаемого» (26, с. 169).
Распространение. В одной из своих ранних статей Б. Латур предложил описание того, как научное знание становится универсальным (28). Его объяснение центрировано на действиях, посредством которых локальные наблюдения благодаря использованию математического аппарата, графических изображений и пр. конвертируются в четкие и формализованные репрезентации, или ин-
скрипции, которые далее распространяются при поддержке ученых, в руках которых сосредоточены власть и контроль (28). Во многом, считает Ш. Джасанофф, сегодняшний обвал заявок на новое знание, которые воплощены в графическую, количественную или картографические формы, казалось бы, подтверждают анализ Б. Латура (23). Хотя, как показывает двадцатилетний спор о климате, даже самые тщательно сконструированные репрезентации могут на своем пути столкнуться с неожиданными трудностями и сопротивлением.
Концепция социотехнических мнимостей предлагает иное объяснение того, каким образом научные и технологические идеи добиваются господства на протяжении некоторого периода времени или на той или иной территории. «Это доминирование достигается не просто путем постепенного, хотя и не бесконфликтного, распространения научных фактов и технологических систем и соответственно разрушения прежней и создания новой социокультурной среды, но во многом благодаря опоре на уже добившихся власти социотехнических мнимостях - таких как бесконечное расширение границ научного познания, прогресс, движимый инновациями, или глобальный кризис в здравоохранении, - которые затем вновь вписываются в локальные констелляции производства и практики» (23).
Воображаемое носит симметричный характер с точки зрения производства и восприятия идей и артефактов; научные и технологические идеи создаются одновременно с представлениями о науке и технологии. С этой точки зрения, по словам Ш. Джасанофф, со-циотехнические мнимости принадлежат к структуре сопроизвод-ства, описанной ею в книге «Состояния знания» (24).
Эта более сложная динамика зависит от «агентов перевода» (translation agents), которые способны переносить социотехниче-ские мнимости от одной социополитической конгломерации к другой. Примером такого агента может служить С. Родс, который импортировал воспоминания о городской Англии в Южную Африку и соединил их с идеями британского управления этими территориями.
Хотя функции таких «переносчиков» могут выполнять и отдельные личности (как в классических описаниях акторно-сетевой теории), но самыми эффективными агентами распространения яв-
ляются управленческие структуры. Они уже обладают юрисдикцией, т.е. контролируют четко разграниченные области реальной или виртуальной территории, где они осуществляют власть и задают правила игры. «Более того, в современном мире лишь некоторые институции реализуют свои функции, не используя ресурсов науки и технологии; институциональное воображаемое часто сопряжено с технологическими обещаниями и рисками, встроенными в него» (21, с. 333).
Процесс распространения социотехнических мнимостей имеет свои особенности в разных странах. Так, Р. Барри использовал межнациональное сравнение, чтобы проиллюстрировать вариации между подходами США и Германии к нанотехнологиям как объекту регулирования (15). Этот и другие примеры, считает Ш. Джасанофф, показывают, что социотехнические мнимости вписаны в политическую культуру наций. Проекты по изменению мироустройства скорее преуспеют, если они синхронизированы с текущими проектами по укреплению могущества страны и отражают или подтверждают доминирующую национальную идентичность (21, с. 335).
Международные организации в наибольшей степени включены в создание, институционализацию и распространение социо-технических мнимостей. Один из ярких примеров - возникновение идеологии глобализма во второй половине XX в. Кларк Миллер прослеживает рост глобального социотехнического воображаемого через взаимодействие трех структур - глобальной безопасности, глобальных систем и глобального управления (29).
Он предлагает следующее описание послевоенного подъема глобализма: как технонаучного идеала, все в большей степени вписывающегося в работу международных управленческих институций; его превращение со временем в фундаментальный элемент современного мироустройства; трения и сопротивление, которые существуют между глобализмом и более старыми и сильными формами индивидуального, национального и имперского воображения и порядка. Человечество как целое столкнулось с угрозой уничтожения своего мира после ядерных ударов по Хиросиме и Нагасаки. Поэтому в сердце его описания, по словам К. Миллера, находятся значительные трансформации в представлениях о безо-
пасности и способах управления ею начиная со Второй мировой войны.
Наука и технология представляют собой неотъемлемую часть этого процесса. Наука научилась осуществлять мониторинг и создавать детальные модели систем Земли и показала, что угрозы безопасности человечества носят глобальный характер как продукт сложных, взаимодействующих между собой социальных, экологических, политических, экономических и технологических систем. Кроме того, ученые и научные институции сыграли центральную роль в процессах вписывания этого образа в специализированные учреждения ООН - Всемирный банк (ВБ), Международный валютный фонд (МВФ), Международное агентство по атомной энергии (МАГАТЭ), Всемирную организацию здравоохранения (ВОЗ), Всемирную метеорологическую организацию (ВМО) и многие другие. Благодаря этому они выступили в качестве силы социотехнических изменений (29, с. 278).
В исследовании К. Миллера, выполненном в традициях STS, можно в деталях увидеть, как и почему специфические социальные воображаемости, выделенные Б. Андерсоном и Ч. Тейлором, приняли именно ту форму, которую приняли. Развитие глобализма служит ярким примером сопроизводства эпистемной и политической власти и организаций (29, с. 283).
Новое социотехническое воображаемое, касающееся глобальных систем и форм технонаучной и политической организации, которые закрепляют его, оформилось после Второй мировой войны. В этот период, по мере того как дипломаты и эксперты работали, чтобы осмыслить возникающие угрозы и найти способы их смягчения, идеи безопасности находили все большую поддержку. В результате возникло глобалистское воображение, которое и было вписано в набор международных организаций, известных как «Специализированные учреждения ООН». Эти институции боролись за власть и релевантность в ходе обострившихся противоречий «холодной войны»; благодаря альянсу с научными и экспертными сообществами они накопили мощные эпистемные ресурсы.
Ученые и международные организации открыли новые впечатляющие технонаучные возможности для сбора данных и их анализа в общемировом масштабе. В то же время они искали пути, которые позволили бы использовать результаты их анализа для
нового понимания глобальных процессов и систем, а следовательно, и рисков, с ними связанных, а также для формирования новых административных органов, которые бы отслеживали и регулировали эти риски.
Созданная в 1945 г. Организация Объединенных Наций стала одной из первых локаций, где возникли новые формы воображаемого, которые связали науку и технологии с безопасностью. Начиная с 1945 г. именно специализированные учреждения ООН, в отличие от таких организаций, как Генеральная ассамблея или Совет безопасности, внесли наибольший вклад в эволюцию образа глобальной безопасности. «Эти организации очень быстро превратились в научные и экспертные институции, которые сегодня воспринимаются как главные органы, занимающиеся документированием и управлением глобальными рисками» (29, с. 286).
По сравнению с другими научными экспертами метеорологи имели ряд очевидных преимуществ. Для них погода уже начала превращаться в планетарное явление, предъявляющее свои требования к политической жизни и созданию новых форм кооперации. Со временем они превратили ВМО в мощный инструмент сбора данных по всему Земному шару, их систематизации и распространению. Метеорологи продолжат развивать это направление на протяжении следующих 50 лет, превращая атмосферу Земли, озоновый слой и климатическую систему в ключевые элементы в новом глобальном воображаемом, касающемся рисков и опасности.
Столь же очевидным в условиях бурно развивающегося транспортного сообщения и передвижения масс людей было возникновение глобального подхода к проблеме распространения заболеваний. Переговоры по созданию ВОЗ начались в 1946 г. Обоснованием необходимости в подобной организации служила идея о том, что все люди имеют определенные фундаментальные права - в данном случае право на здоровье. Права - это один из центральных элементов в социальном воображаемом модерна, как объяснял Ч. Тейлор.
Однако для Ч. Тейлора, по словам К. Миллера, права локализовались преимущественно в интерфейсе между индивидом, обществом, которое обслуживает индивида, и государством, которое выступает гарантом его прав. В конвенции, легшей в основу ВОЗ, можно видеть новую формулировку этих онтологических
взаимоотношений, которая выносит права человека за рамки и даже противопоставляет их власти национальных сообществ и государства. Эта идея стала распространяться и была воплощена в Международном уголовном суде по преследованию людей за военные преступления и в неправительственной организации «Международная амнистия», следящей за соблюдением государством прав человека (29, с. 289).
Описания угрожающих миру опасностей в научных работах, которые затем находят отражение в фантастических произведениях и блокбастерах, телевизионных передачах и Интернете, постепенно меняли представления публики. Все они говорили о том, что человечество столкнулось с глобальными рисками и должно действовать соответствующим образом, как единое мировое сообщество. «Возникло новое социотехническое воображаемое, касающееся глобальной безопасности, которое связало власть с наукой и технологией, чтобы описать риски и предложить решения наделенным властью общественным и политическим институциям» (29, с. 294).
Воображая глобальные риски и опасности, мировые лидеры расширяют полномочия специализированных учреждений ООН, создавая новые административные органы. В 1988 г. была сформирована Международная группа экспертов по изменению климата, в 2005 г. ВОЗ издала «Международные медико-санитарные правила», в 2008 г. обсуждалась возможность расширения МВФ и пр. Глобальные рынки стали темой для разговоров за обеденным столом. Широкое хождение получили такие выражения, как «глобальные пандемии» и «климатическая система Земли» (природа), «глобальные рынки» и «глобальные сети» (общество), «глобальная политика», «глобальное регулирование», «глобальная ответственность» (политика) (29, с. 296). «Эти изменения в языке говорят о наличии более глубокого социотехнического воображаемого, связывающего в нечто единое новые формы научного наблюдения и анализа, новые инфраструктуры транспорта и коммуникаций, новые модели социальной организации и новые возможности политики и управления» (там же).
Тем не менее образ глобального управления, поддерживаемый новыми знаниями и становящийся возможным благодаря новым технологиям мониторинга и контроля, по-прежнему остается
плохо реализуемым. Даже в эру нарастающей глобализации национальные государства живы и хорошо себя чувствуют как суверенные центры воображения и управления. Очевидно, что глобализм далек от победы, он регулярно сталкивается с индивидуализмом, национализмом и империализмом. «Глобализм, - делает вывод К. Миллер, - это не свершившийся факт. Тем не менее он сейчас постоянный игрок в мечтах людей о лучшем будущем» (29, с. 296).
Выделение четырех стадий в развитии социотехнических мнимостей, по мнению Ш. Джасанофф, помогает преодолеть ряд противопоставлений, которые не дают покоя социальным наукам: дескриптивного и нормативного, структуры и деятельности, материального и ментального, локального и трансграничного. Конструкт «воображаемое» отражает динамическое взаимодействие между этими сторонами: он не только надстраивается над миром, каков он в данный момент, но и проектирует будущее, каким мир должен стать (23).
В отечественной литературе работ, выполненных в соответствии с подходом, который предлагает Ш. Джасанофф, немного (напр.: 2; 4; 5; 8; 11). В основном они носят философско-теорети-ческий характер и посвящены отдельным технологиям.
Характеристики концепта «социотехнические мнимости» и его использование
На основе вышесказанного можно выделить некоторые особенности понятия «социотехнические мнимости». Самое очевидное - это их коллективный характер, что неоднократно подчеркивает Ш. Джасанофф. Воображаемое - это по определению достояние группы (нации, этнических или языковых сообществ, общественных движений и пр). Биографии отдельных личностей -не лучший способ выяснения истоков воображаемого, тем не менее при определенных условиях индивидуальные мечты и устремления могут стать таким источником (21). Е.Г. Гребенщикова также подчеркивает это обстоятельство (2).
Представления о будущем всегда носят политический характер, а соответственно, утверждает Ш. Джасанофф, верно и обратное: политическое действие всегда сопряжено с воображаемым будущим. Политическая жизнь сообщества - не что иное, как кол-
лективный сторителлинг1. Политическое воображаемое формирует будущее, так же как оно переписывает или реконфигурирует прошлое. Политика, другими словами, постоянно рисует, а соответственно, и порождает иллюзорный ландшафт современности.
Работы, выполненные в рамках концепции социотехниче-ских мнимостей, «доказывают центральное значение науки и технологии в этих актах воображения не только через материальное производство технонауки, но и через сами идеи и практики "науки" и "технологии" как формирующей (и нормативной) силы в мире» (21, с. 338). В этом отношении социально-технические мнимости представляют собой составную часть репертуара конструктивистских и интерпретативных наук. «Политика - это пространство, где социотехнические мнимости зарождаются и расцветают» (там же).
Помимо прочего, утверждает Ш. Джасанофф, наряду с подчеркиванием созидательного потенциала науки и технологии поворот в сторону воображения открывает возможности для изучения альтернативных вариантов будущего. Социотехнический порядок не является естественным, в том смысле, что он не отражает какие-либо внутренне присущие качества людей или вещей. Это положение сейчас уже не вызывает серьезных возражений. Но вывод, что будущие возможные миры присутствуют в настоящем и стремятся быть реализованными, менее очевиден и по-прежнему менее изучен. «Анализ социотехнических мнимостей возникает в таком случае как форма интенсивного политического нарратива, напоминая и наблюдателям, и наблюдаемым, что видимая реальность не единственная, на которую мы можем рассчитывать» (21, с. 340).
Антиципация - еще одна особенность социотехнических мнимостей, на которую указывает Е.Г. Гребенщикова (2). Ожидания - это не только способы обращения с неопределенностью будущего, но и стратегии формирования запроса на желаемое будущего, форма превентивного реагирования на потенциально позитивные и негативные события.
1 Сторителлинг - искусство донесения поучительной информации с помощью знаний, рассказов, историй, которые возбуждают у человека чувства и размышления. - Прим. авт.
Антиципация тесно связана с практикой управления, прежде всего упреждающего управления. Управление на основе ожиданий отличается от реакционных и ретроспективных подходов и предполагает использование разнообразных ресурсов, которые нацелены на достижение социального блага и предотвращение потенциально опасных последствий развития технонауки. С развитием концепции упреждающего управления связан сдвиг социогумани-тарного обеспечения технонаучного развития от оценки рисков и последствий к превентивным установкам (2).
С признанием роли воображения в научно-технической политике связано развитие технологий, ориентированных на проак-тивный подход, упреждающее развитие, открытость к критике и активное включение. «Технологии воображения» - методы, позволяющие пользователям обсуждать потенциальные социотехниче-ские миры с разных точек зрения, представляя, каким образом развитие новых технологий, например нанотехнологий, может повлиять на их жизнь и на будущее общества в целом (18).
Мнимости могут быть заданы воображением любой группы участников, формирующих контур функционирования технонауки (12). И. Сидорчук подчеркивает, что концепции технологий и со-циотехнического воображаемого нередко «спускаются сверху», т.е. являются предметом государственной пропаганды. Государство обычно сознает значимость общественного мнения и восприятия технологий для их успешного внедрения. Поэтому в случае его заинтересованности в той или иной технологической новинке оно стремится создать благоприятный образ технократического и технологически оснащенного будущего, несущего благо человеку и человечеству (в качестве примера он приводит советскую пропаганду 1920-х годов) (6).
В то же время, как показала Ш. Джасанофф, концепция со-циотехнических мнимостей может быть рассмотрена и в другой оптике, которая не расширяет теоретическую перспективу за пределы национальных границ, а наоборот, сужает ее до социальных общностей (корпораций, социальных движений, профессиональных сообществ), имеющих общие представления о желаемом будущем.
Научную фантастику Ш. Джасанофф называет главным, но не единственным ресурсом для формирования социотехнических
мнимостей - представлений, которые связывают возможные варианты будущего в свете расширения знаний и развития технологий с нормативной оценкой того, что это будущее может и должно значить для сегодняшних обществ. «Неважно, носят ли эти произведения утопический или антиутопический характер, они подчеркивают очевидную истину, что технологически возможное будущее - это также ценностно нагруженное будущее» (21, с. 337).
Социотехнические мнимости, полагает П.Д. Тищенко, формируются на границе науки, научной журналистики и научной фантастики. В индивидуальной и общественной жизни, в мышлении индивидов и социальных групп они являются репрезентантами будущего (8). Будущее в таком случае выступает в качестве реальной действующей силы настоящего. Тем самым разрозненные, еще малоубедительные, но многообещающие научные и технологические успехи складываются благодаря усилиям активных социальных групп в целостные имажинативные образы возможного будущего отдельных социальных групп и человечества в целом. Они играют роль движущих сил в формировании стратегии научно-технологического развития, в обеспечении научных проектов ресурсами и широкой социальной поддержки.
Будущее в социотехнических мнимостях, по словам П.Д. Тищенко, репрезентируется двояко в зависимости от фиксирования внимания на собственно технических и социальных аспектах. В технических репрезентациях оно фигурирует как цели действия, конкретизируемые категориями изменения, контроля (управления) и проектирования; в социальных репрезентациях -как гетерогенные семантические сети самых разнообразных репрезентантов надежд, желаний, интересов, ценностей, страхов, рисков, опасений и т.д.
Наконец, концепция социотехнических мнимостей позволяет переосмыслить эволюцию взаимоотношений науки и общества от технологического детерминизма середины прошлого века и социального детерминизма второй его половины до современного понимания взаимодействий технонауки и общества и подчеркивания нелинейного, многовекторного характера этих взаимоотношений (2).
В появлении концептов, подобных социотехническим мнимостям, можно увидеть стремление удовлетворить «потребность в
новых методологических подходах и инструментах исследования науки, которые бы позволяли объединить глобальный, панорамный способ видения науки с обстоятельным и конкретным анализом исторических ситуаций и социальных коллизий ее существования» (3, с. 9).
Список литературы
1. Андерсон Б. Воображаемые сообщества: Размышления об истоках и распространении национализма. - М.: Канон-Пресс-Ц, 2001. - 288 с.
2. Гребенщикова Е.Г. Социотехнические мнимости технонауки // Вопросы философии. - М., 2018. - № 3. - С. 59-67.
3. Касавин И.Т. Социальная философия науки: Идея и проект // Эпистемология и философия науки. - М., 2014. - Т. 42, № 4. - С. 5-19.
4. Никифорова Н.В. Публичная научная коммуникация и формирование социо-технического воображаемого // Неделя науки СПбПУ: Материалы научной конференции с международным участием. - СПб., 2016. - С. 183-185.
5. Обухова Ю.О., Евсеева Л.И., Танова А.Г. Новые технологии коммуникации в восприятии современного человека // Теория и практика общественного развития. - Краснодар, 2017. - № 12. - С. 1-5.
6. Сидорчук И. Технократическая утопия и буколическая реальность: Большевики, техника и общество 1920-х гг. // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение: Вопросы теории и практики. - М., 2017. - Т. 82, № 8. - С. 179-183.
7. Тейлор Ч. Что такое социальное воображаемое? // Неприкосновенный запас: Дебаты о политике и культуре. - М., 2010. - Т. 1, № 69. - С. 19-26.
8. Тищенко П.Д. Конвергентные технологии, социотехнические мнимости и будущее человека // Философские проблемы биологии и медицины. - Тверь: Твер. гос. ун-т, 2017. - Вып. 11: Образы социального и витального в биомедицине: сборник статей. - С. 15-18.
9. Тищенко П.Д., Юдин Б.Г. Звездный час философии // Вопросы философии. -М., 2015. - № 12. - С. 198-204.
10. Фомин И. Категория социальной воображаемости // МЕТОД. - М.: ИНИОН РАН, 2012. - Вып. 3. - С. 115-130.
11. Шевченко С.Ю. Эпистемологические установки биомедицины и понимание человека как субъекта // Знание. Понимание. Умение. - М., 2016. - № 3. -С. 102-108. - DOI: 10.17805/zpu. 2016.3.8.
12. Юдин Б.Г. Наука в обществе знаний // Вопросы философии. - М., 2010. - № 8. -С. 45-57.
13. Appadurai A. Disjuncture and difference in the global cultural economy // The anthropology of globalization / J.X. Inda, R. Rosaldo (eds.). - Oxford: Blackwell, 2002. - P. 46-63.
14. Bowman W. Imaging a modern Rwanda: Sociotechnical imaginaries, information technology, and the postgenocide state // Dreamscapes of modernity: Sociotechnical imaginaries and the fabrication of power / Sh. Jasanoff, S.-H. Kim (eds.). -Chicago; L., 2015. - P. 199-218.
15. Burri R.V. Imaginaries of science and society: Framing nanotechnology in Germany and the United States // Dreamscapes of modernity: Sociotechnical imaginaries and the fabrication of power / Sh. Jasanoff, S.-H. Kim (eds.). - Chicago; L., 2015. - P. 233-253.
16. Chen N. Consuming biotechnology: Genetically modified rice in China // Dreamscapes of modernity: Sociotechnical imaginaries and the fabrication of power / Sh. Jasanoff, S.-H. Kim (eds.). - Chicago; L., 2015. - P. 219-232.
17. Felt U., Ochner S. Reordering the «world of things»: The sociotechnical imaginary of RFID tagging and new geographies of responsibility // Science and engineering ethics. - 2018. - OnlineFirst. - DOI: 10.1007/s11948-018-0071-z.
18. Felt U., Schwartz C., Strassnig M. Technology of imagination: A card-based public engagement method for debating emerging technologies // Qualitative research.-2014. - Vol. 14, N 2. - P. 233-251.
19. Hottois G. Techno-sciences and ethics // Agazzi E. Right, wrong and science / C. Dilworth (ed.). - Amsterdam; N.Y., 2004. - P. 261-265. - (Poznan studies in the philosophy of science and humanities; vol. 81).
20. Hurlbut B. Remembering the future: Science, law and the legacy of Asilimar // Dreamscapes of modernity: Sociotechnical imaginaries and the fabrication of power / Sh. Jasanoff, S.-H. Kim (eds.). - Chicago; L., 2015. - P. 126-151.
21. Jasanoff Sh. Imagined and invented worlds // Dreamscapes of modernity: Socio-technical imaginaries and the fabrication of power / Sh. Jasanoff, S.-H. Kim (eds.). -Chicago; L., 2015. - P. 321-341.
22. Jasanoff Sh. In the democracies of DNA: Ontological uncertainty and political order in the states // New genetics and society. - 2005. - Vol. 24, N 2. - P. 139-155.
23. Jasanoff Sh. Future imperfect: Science, technology and imagination of modernity // Dreamscapes of modernity: Sociotechnical imaginaries and the fabrication of power / Sh. Jasanoff, S.-H. Kim (eds.). - Chicago; L., 2015. - P. 1-34.
24. Jasanoff Sh. States of knowledge: The co-production of science and social order. -L.: Routledge, 2004. - 317 p.
25. Jasanoff Sh., Kim S.-H. Containing the atom: Sociotechnical imaginaries and nuclear power in the United States and South Korea // Minerva. - L., 2009. - Vol. 47, N 2. - P. 119-146.
26. Kim S.-H. Social movements and contested sociotechnical imaginaries in South Korea // Dreamscapes of modernity: Sociotechnical imaginaries and the fabrication of power / Sh. Jasanoff, S.-H. Kim (eds.). - Chicago; L., 2015. - P. 152-172.
27. Larkin B. The politics and poetics of infrastructure // Annual review of anthropology. - 2013. - Vol. 42, N 1. - P. 327-343.
28. Latour B. Drawing things together // Representations in scientific practice / M. Lynch, S. Woolgar (eds.). - Cambridge: MIT press, 1990. - P. 109-133.
29. Miller C.A. Globalising security: Science and the transformation of contemporary political imagination // Dreamscapes of modernity: Sociotechnical imaginaries and the fabrication of power / Sh. Jasanoff, S.-H. Kim (eds.). - Chicago; L., 2015. -P. 277-297.
30. Storey W.K. Cecil Rhodes and the making of a sociotechnical imaginary for South Africa // Dreamscapes of modernity: Sociotechnical imaginaries and the fabrication of power / Sh. Jasanoff, S.-H. Kim (eds.). - Chicago; L., 2015. - P. 34-55.
31. Strand R., Kaiser M. Report on ethical issues raised by emerging sciences and technologies: Report written for the Council of Europe, Committee on bioethics. - Bergen (Norway): SVT University of Bergen, 2015. - January 29. - 41 p.
32. Taylor Ch. Modern social imaginaries. - Durham: Duke univ. press, 2004. - 215 p.
33. Taylor Ch. A secular age. - Cambridge, Mass.: Harvard univ. press, 2007. - 889 p.
34. Technoscientific imaginaries: Conversations, profiles and memories / G. Marcus (ed.). - Chicago: Univ. of Chicago press, 1995. - 560 p.
2019.02.015. ДЖАСАНОФФ Ш., МЕТЦЛЕР И. ПОГРАНИЧНЫЕ ОБЛАСТИ ЖИЗНИ: ЭКОЭМБРИОНЫ И ПРАВОВОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ В США, ВЕЛИКОБРИТАНИИ И ГЕРМАНИИ. JASANOFF Sh., METZLER I. Borderlands of life: IVF embryos and the law in the United States, United Kingdom, and Germany // Science, technology & human values. - 2018. - January 29. - P. 1-37. - DOI: 10.1177/0162243917753990.
Ключевые слова: биоконституционализм; сравнительная проблематизация; экоэмбрионы; стволовые клетки.
Эмбрионы, создаваемые вне тела матери, по словам авторов, американского и австрийского специалистов в области исследований науки и технологий (Science and technology studies - STS), породили целый ряд неопределенностей для законодателей: онтологическую, нравственную и административную. Онтологически эти созданные в лаборатории сущности попадают в «серую зону» между жизнью и еще не жизнью. С точки зрения морали, остается неясным, существуют они преимущественно вне контроля государства в зоне свободного репродуктивного выбора или же находятся под защитой конституции, как и всякий гражданин. И, наконец, административно, если они требуют защиты, то надо понять, какие институциональные и политические механизмы в наибольшей степени подходят для этого.
Ответы на эти вопросы, которые даются в трех странах (Великобритании, Германии и США) на протяжении последних
