Конфликты в Каспийском регионе и меняющаяся Россия Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

БЕЗОПАСНОСТЬ

Конфликты в Каспийском регионе и меняющаяся Россия*

Дина Малышева

Используя понятие «Каспийский регион», автор рассматривает эту геополитическую единицу расширительно: включает в нее не только страны, имеющие непосредственный выход к побережью Каспийского моря — Россию, Иран, Азербайджан, Казахстан и Туркменистан, — но и все государства Закавказья и Центральной Азии. Далее, автор исходит из того, что определяемый таким образом Каспийский регион, с одной стороны, стал средоточением соперничающих торгово-экономических интересов, с другой, далек от того, чтобы исчерпать свой конфликтный потенциал. Помимо «старых» неурегулированных конфликтов в пределах территориального пространства юга СНГ (карабахский, абхазский, южноосетинский, чеченский), оказывающих свое неоспоримое воздействие на ситуацию в Прикаспии, здесь могут формироваться и развиваться и иные очаги межэтнической и межрелигиозной напряженности. В Каспийском регионе возникают также новые риски безопасности, источником которых становятся противоречия между собственно прикаспийскими государствами по поводу раздела поверхности моря, его дна и недр и маршрутов транспортировки энергоносителей.

Способна ли современная Россия, в своем качестве одного из субъектов отношений внутри Каспийского региона, воздействовать на происходящие там процессы? Какова ее роль в нынешнем конфликтном региональном контексте — с точки зрения как угроз безопасности, унаследованных еще от эпохи крушения Советского Союза, так и вновь возникающих? Ответы на эти вопросы невозможны без обращения в первую очередь к анализу известных конфликтных ситуаций в Закавказье и Центральной Азии.

Дина Борисовна Малышева, ведущий научный сотрудник Института мировой экономики и международных отношений РАН, Москва.

* Статья написана при поддержке Российского гуманитарного научного фонда. Проект № 02-03-18027а.

Закавказье: «замороженные конфликты»

Закавказские государства расположены на пересечении стратегических и экономических интересов России, Турции и Ирана, претендующих на роль региональных центров силы. Эти государства либо являются поставщиками энергоносителей на мировые рынки (Азербайджан), либо играют (Грузия) или способны играть (Армении) роль выгодных транзитных коридоров на пути трубопроводных маршрутов. В начале 2002 года реальной стала возможность вовлечения во внутрикавказские споры США и НАТО; это, однако, отнюдь не снижает конфликтности региона и, более того, учитывая сложный характер местных противоречий и отсутствие реальных механизмов их политического разрешения, делает такую конфликтность еще более непредсказуемой.

Армяно-азербайджанский конфликт из-за Нагорного Карабаха. 16 мая 1994 года армянская и азербайджанская стороны подписали в Бишкеке соглашение о прекращении огня. Вплоть до настоящего времени оно в целом соблюдается, однако подходы обеих сторон к большинству спорных вопросов по-прежнему кардинально различаются.

Стремясь заручиться поддержкой мирового сообщества, Азербайджан представляет конфликт не как борьбу карабахских армян за самоопределение, а как агрессию Армении, захват ею чужих земель с вытекающими отсюда международно-правовыми последствиями. Позиция официального Баку базируется на отстаивании территориальной целостности азербайджанского государства: он требует отменить принятые армянами Нагорно-Карабахской Автономной Области законодательные акты, касающиеся изменения ее статуса; разоружить и распустить «Армию Нагорно-Карабахской Республики»; возвратить захваченные ею «оккупированные» районы, прилегающие к Нагорному Карабаху и составляющие, по подсчетам Баку, 20% от общей территории Азербайджана. Для армяно-карабахской стороны эти требования неприемлемы.

Для Армении главными являются обеспечение безопасности армянского населения Нагорного Карабаха и такое решение карабахской проблемы, которое отвечало бы интересам Нагорно-Карабахской Республики (НКР). Официально не признавая это политическое образование, Армения, тем не менее, поддерживает право народа НКР на самоопределение. Как считает министр иностранных дел Армении Вардан Осканян, «Карабах никогда не был в составе

независимого Азербайджана-•• В вопросе урегулирования карабахского конфликта Армения не согласна с сохранением территориальной целостности Азербайджана, поскольку для этого нет никаких

_ <_» і

правовых оснований» \

По мнению же президента Армении Роберта Кочаряна, «важно, чтобы решение карабахского конфликта было найдено его сторонами, а не навязано международным сообществом»2. Тем не менее армянская сторона, вероятно, готова была бы пойти на некоторые уступки, поскольку объективно заинтересована в установлении мира. Это позволило бы Армении наладить отношения с соседями, дало бы возможность подключиться к экономически выгодным проектам, в которых Ереван жизненно заинтересован3. В свою очередь, лидеры НКР стремятся убедить мировую общественность в том, что «народ Карабаха» ведет национально-освободительную борьбу, а потому эта республика должна быть признана воюющей стороной. Иными словами, НКР претендует на прямое участие в переговорах по урегулированию конфликта, чему противится азербайджанская сторона.

Россия пытается демонстрировать, что занимает в карабахском конфликте равноудаленную позицию, развивает диалог, как с армян-

<_> <_> <_> и тт

ской, так и с азербайджанской стороной. Но вплоть до недавнего времени Москва все-таки в большей мере делала ставку на Армению как на стратегического союзника, на территории которого размещено несколько российских военных баз. Армения стала первой и пока единственной страной СНГ, с которой Москва, после своего одностороннего выхода в 2000 году из Бишкекского соглашения о безвизовом обмене, подписала 25 сентября 2000 года договор о взаимных безвизовых поездках граждан. Но и отношения России с Азербайджаном за последние два года улучшились: в начале 2002 года достигнут компромисс по статусу Габалинской радиолокационной станции (РЛС)4, а также по ряду других вопросов, включая вопросы о статусе Каспийского моря и прохождении нефтепроводных маршрутов. Однако в России считают, что это закавказское государство ориентировано на Турцию и Запад, что мешает развитию более углубленных двусторонних российско-азербайджанских отношений.

Усилиями многочисленных посредников переговорный процесс, направленный на решение нагорно-карабахского конфликта, не прерывался на протяжении всех 1990-х годов. В 1999—2001 годах он активизировался и проходил в формате двусторонних встреч азербайджанского и армянского президентов. До недавнего времени

обеим сторонам удавалось соблюдать режим прекращения огня, проводить обмен военнопленными. Все же прорыва в урегулировании конфликта не произошло. Главная причина заключается в неустойчивости внутриполитической ситуации в каждой стране — участнице конфликта.

В Азербайджане обстановку повышенной нервозности создают слухи о проблемах со здоровьем у президента Гейдара Алиева, равно как и о его планах передать власть назначенному преемнику — сыну Ильхаму, главе партии «Ени Азербайджан» и одновременно вице-

тч <_> 1 <_> і <_> <_>

президенту Государственной нефтяной компании Азербайджанской Республики. Оба эти обстоятельства становятся поводом для умножения числа тех, кто разочаровался в возможности решения конфликта путем переговоров. Соответственно все громче заявляет о себе «партия войны». Но и в Армении внутриполитический процесс стабильностью не отмечен: 27 октября 1999 года группа террористов расстреляла в Ереване парламент, и, хотя президент Р. Кочарян и сумел весной следующего года укрепить свою пошатнувшуюся было власть, он, однако, вынужден действовать с оглядкой на армию и оппозицию. Что касается НКР, то здесь президенту А. Гукасяну, после совершенного на него 22 марта 2000 года покушения, удалось разгромить соперничавший с ним клан Бабаянов и нейтрализовать критиковавших его военных. Тем не менее в Степанакерте сохраняется оппозиция президентской власти, представленная армейскими генералами, не склонными к компромиссам в карабахском урегулировании. Трудно представить, чтобы в таких условиях любой политический деятель — будь то в Азербайджане, в Армении или в НКР, мог бы, поставив под угрозу собственное политическое выживание, пойти на серьезные уступки, которые его соперниками будут однозначно трактоваться как «предательство национальных интересов». Но поскольку лидеры конфликтующих сторон вынуждены считаться с внешним давлением, оказываемым на них Россией, США и международным сообществом в целом, постольку они не возражают против продолжения переговорного процесса.

Разрешению конфликта вокруг Нагорного Карабаха препятствует и не устоявшийся международный фон: ни в Закавказье, ни во всем Каспийском регионе еще не завершилась борьба за распределение сфер влияния между региональными и глобальными игроками. Заинтересованные стороны — Россия, США, Турция и Иран — не определили окончательно свои геополитические приоритеты, предлагают взаимоисключающие варианты выхода из сложившегося

положения, и это само по себе затрудняет решение карабахского конфликта. Не нашли применения при его урегулировании и предложения международных посредников5. Минская Группа ОБСЕ, появление которой было, по существу, следствием компромисса между Россией и США, увязла в различных планах и согласованиях и не в состоянии эффективно влиять на миротворческий процесс. Невольно возникает мысль о том, что окончательное решение скорее всего будет выработано самими конфликтующими сторонами, а не посредниками.

Конфликт в Южной Осетии. Благодаря подписанному Грузией и Россией 24 июня 1992 года Соглашению о принципах мирного урегулирования конфликта и вводу в республику миротворческих сил СНГ, завершились боевые действия в Южной Осетии. После чего здесь воцарилось относительное спокойствие, поддерживаемое миротворческими силами и военными наблюдателями ООН. Обе эти группы осуществляют контроль над соблюдением Соглашения.

Но все же идея национального самоопределения в Южной Осетии популярна. Она всплывает и в дискуссиях по вопросу о «воссоединении Южной Осетии и России», и в законодательных актах. Так, в принятой 8 апреля 2001 года Конституции Республики Южная Осетия говорится: «Республика Южная Осетия является независимым, суверенным, демократическим государством»6. Серьезные разногласия южноосетинского руководства с официальным Тбилиси свидетельствуют о том, что на этой части грузинской территории конфликтный потенциал сохраняется, а значит, до урегулирования еще далеко.

Конфликт в Абхазии. Грузия настаивает на том, что данный конфликт является внутренним (гражданской войной), и возражает против его трактовки в качестве «грузино-абхазского» — дабы не узаконивать притязаний абхазской стороны на особый статус контролируемой ею территории. Тбилиси готов обсуждать с абхазскими лидерами статус автономии, но лишь при выполнении ими предварительных условий, главное из которых — возвращение грузинских беженцев в Гальский район, который они покинули во время войны 1992—1993 годов. Численность беженцев оценивается грузинской стороной в 200 тысяч человек7. Абхазская сторона не возражает против заключения с Тбилиси договора — федеративного, конфедеративного либо союзного; но это лишь эвфемизмы, прикрывающие установку на обособление от Грузии, на создание независимого государства.

В политическом отношении Грузия далека от стабильности, в экономическом — от процветания: результаты проведенных в стране реформ скромны, а вот преступность и коррупция огромны даже по кавказским меркам. Как и из других закавказских государств, граждане Грузии устремляются за пределы республики в поисках лучшей доли и работы. В Сванетии, Месхетии, Ахалкалаки не ослабевают дезинтеграционные тенденции. На обстановке в Грузии отрицательно сказывается ситуация в Чечне: в граничащих с Чечней районах Грузии, где компактно проживают родственные чеченцам кистины, в результате притока чеченских беженцев и свободно перемещающихся через российско-грузинскую границу боевиков нарушен прежний этнический баланс. Все это чревато этнополити-ческим конфликтом.

Прерванные весной 2001 года грузино-абхазские переговоры возобновились в феврале 2002 года, когда государственный министр Грузии Автандил Джорбенадзе встретился в Сухуми с премьер-министром Абхазии Анри Джергения. Инициировавший контакты конфликтующих сторон специальный представитель Генерального секретаря ООН Дитер Боден добился также возобновления работы действующего под эгидой ООН Координационного совета по грузино-абхазскому урегулированию. Центральной темой этих и последующих переговоров стала проблема вывода грузинского батальона из Кодорского ущелья, которое, по Московскому соглашению 1994 года, должно быть демилитаризованной зоной. Но в октябре 2001 года Тбилиси перебросил в верховья Кодори армейские части, Сухуми также держит там свои подразделения и заявляет, что выведет их оттуда только после отхода грузинских вооруженных формирований.

Усилия региональных и международных посредников и миротворцев не привели к политическому урегулированию грузино-абхазского конфликта. Зашли в тупик и переговоры о возвращении в Абхазию беженцев. Ни Тбилиси, ни Сухуми все еще не проявили политической воли, необходимой для прекращения диверсионнотеррористической деятельности на территориях, подконтрольных силовым структурам каждой из сторон.

Со времени Стамбульского саммита ОБСЕ (18—19 ноября 1999 года), на котором были приняты благоприятные для Грузии решения о нефтепроводах через ее территорию, о свертывании российских военных баз, действия и заявления официального Тбилиси свидетельствуют как об усилении антироссийской направленности в его внешнеполитическом курсе, так и о решимости пойти на сило-

вые акции с целью присоединения Абхазии (и Южной Осетии). Высадка в начале 2002 года американского спецназа в Грузии для подготовки, по официальной грузинской версии, антитеррористичес-кой операции в Панкисском ущелье, подписание соглашения с Вашингтоном о модернизации вооруженных сил Грузии, переоснащение Турцией бывших российских военных баз в этой закавказской стране — все это лишь способствует сдвигу грузинского руководства в сторону более жесткой политики.

Сумеет ли Грузия вернуть Абхазию — вопрос проблематичный, ибо де-факто Республика Абхазия давно стала независимой, да и роль России в регионе, пожалуй, рано еще сбрасывать со счетов, как то пытается делать официальный Тбилиси. Хотя Москва и поддерживает принцип территориальной целостности Грузии, она тем не менее выступает за урегулирование абхазского и других закавказских конфликтов исключительно политическими средствами. Кроме того, она обладает рычагами, позволяющими ей контролировать этот конфликт. Видимо, грузинским властям придется найти приемлемую политическую формулу для того, чтобы, «не потеряв лица», упорядочить свои отношения с Абхазией.

Очевидно, что без урегулирования закавказских конфликтов трудно гарантировать безопасность перекачки каспийской нефти. Возобновление же боевых действий вообще перечеркнет возможности для включения государств региона в международные транспортноэнергетические проекты. Отсутствие мира и спокойствия негативно сказывается на экономике Закавказья, ощутимо тормозит темпы экономического роста. Так как основную массу беженцев не удалось возвратить в места прежнего проживания, ее давление затрудняет восстановление подорванных войнами хозяйственных связей. Сохраняется угроза гуманитарного кризиса, на население непосильным бременем ложатся военные расходы. Региональная нестабильность питает и такие опасные явления, как международный терроризм и транснациональная преступность.

Центральная Азия: «тлеющая» конфликтность

Конфликты и этнические столкновения в Центральной Азии, происходившие там в течение последнего десятилетия прошлого века, могут свидетельствовать о начавшемся в этом регионе территориальном переделе. В советское время границы между республиками,

впервые установленные в 20-30-е годы ХХ столетия в ходе так называемого «национального размежевания», были всего лишь линиями административного подчинения, многократно перекраивались и были проведены без учета исторических и культурных интересов местных народов. В результате города Самарканд и Бухара, которые таджики (как, впрочем, и узбеки) считают своими историческими и культурными центрами, оказались в составе Узбекистана, а Согдийская (Ленинабадская) область с ее значительным узбекским населением отошла к Таджикистану. Ферганская долина, входившая до российского завоевания Средней Азии в состав Кокандского ханства и ставшая в XIX веке основным очагом сопротивления русской колонизации, а после Октябрьской революции 1917 года — центром басмаческого движения, оказалась разделена между Кыргызстаном (Ошская, Джалал-Абадская, Баткенская области), Узбекистаном (Ферганская, Андижанская и Наманганская области) и Таджикистаном (Согдийская область). Дополнительные осложнения в межэтнические и межгосударственные отношения вносят существующие во всех центральноазиатских республиках анклавные этнические вкрапления: узбекские — на территории Казахстана, Таджикистана и Кыргызстана, таджикские — в Узбекистане и Кыргызстане, русские — в Кыргызстане и Казахстане и т. д. Региональную конфликтность усиливают и проблемы распределения водных ресурсов, важных для сохранения жизнеспособности государств региона (о том, что спор из-за воды может стать причиной конфликтов, свидетельствуют, например, острые противоречия между Узбекистаном и Туркменистаном по поводу Каракумского канала). Конечно же, кризисное состояние экономик центральноазиатских государств, углубляющиеся там социальные диспропорции, стремительное обнищание населения и его маргинализация отнюдь не содействуют стабилизации положения в этой части бывшего Советского Союза. Как в Таджикистане, так и в Кыргызстане и Узбекистане не удается предотвратить спорадические вспышки насилия и решить проблемы, связанные с распространением религиозного экстремизма. В Казахстане, хотя там и сохраняется приемлемый уровень стабильности, ситуация может быть взорвана военно-политическим кризисом в соседних государствах.

Пример двух конфликтных ситуаций — в Таджикистане и Ферганской долине —дает, как представляется, возможность оценить специфику разворачивающихся в Центральной Азии процессов.

Межтаджикский конфликт. Таджикистан стал единственным государством СНГ, где удалось разрешить вспыхнувший внутренний конфликт. Подписанное в Душанбе 27 июня 1997 года Общее соглашение об установлении мира и национального согласия положило начало процессу мирного строительства.

Следует напомнить, что, начиная с 1990 года, огромную роль в провоцировании и развертывании межтаджикского вооруженного противостояния сыграли региональные, этнические и религиозные распри, разгоревшиеся одновременно с политической борьбой между местными региональными элитами. Развязать гражданскую войну в Таджикистане оказалось легко и потому, что в этой, самой слаборазвитой, республике бывшего Советского Союза имелась «горючая» социальная база: массовая безработица, малоземелье, низкий уровень жизни большинства населения. В конфликте присутствовали также элементы ирредентизма: достаточно напомнить о проектах создания Великого Таджикистана, который объединял бы этнических таджиков, проживающих за пределами страны — в Узбекистане и Афганистане. Параллельно во время гражданской войны ощущался рост сепаратистских настроений: в Ленинабадской области и Горно-Бадахшанской Автономной Области (ГБАО) обсуждался вопрос об обособлении этих территорий и о присоединении первой к Узбекистану, второй — к России.

Большинство специалистов давно подчеркивало, что конфликт в Таджикистане едва ли может быть сведен к формулам «исламский фундаментализм против светского государства» либо «демократы против коммунистов». Существовавшая здесь система управления была далека от ее российских аналогов, а партийный функционер воспринимался в первую очередь как представитель власти, опирающийся на родственный ему клан, и уж только потом как представитель власти советской. В равной степени это справедливо и в отношении лидеров Объединенной таджикской оппозиции (ОТО): для них ислам был всего лишь идейным орудием противостояния противнику, избравшему в качестве знамени официальную коммунистическую идеологию. В конечном счете, на поддержку родственных кланов и населения «своих» регионов ориентировались обе конфликтующие стороны.

В 1994 году при посредничестве ООН, направившей в Таджикистан Миссию наблюдателей ООН, а также России и Ирана, между сторонами конфликта начались переговоры, завершившиеся подписанием мирного соглашения, которое положило конец конфликту.

Важным этапом постконфликтного строительства стало примирение официального Душанбе и кланов, входивших в ОТО. Обе стороны — и правительственная, и ОТО — пошли на серьезные взаимные уступки: было достигнуто согласие на вхождение представителей ОТО в состав правительства и о слиянии вооруженных отрядов оппозиции с формированиями таджикской армии. 17 июня 1999 года ОТО и правительство Таджикистана подписали протокол о роспуске и разоружении незаконных вооруженных формирований. Однако не все отряды ОТО согласились на самороспуск. Часть из них сконцентрировалась в Гарме и Каратегине, оставшись в оппозиции официальному Душанбе. Региональные кланы и полевые командиры, не нашедшие места в новых структурах власти, продолжали сводить счеты с нею и друг с другом, заниматься грабежами. Не был решен вопрос о ГБАО, фактически не подчиняющейся центральной власти. Наконец, кланы северного Таджикистана (включая узбекские), представители которых традиционно правили республикой вплоть до начала гражданской войны, оказались и вовсе обделены во власти, что вызывает их недовольство и усиливаетт внутреннюю нестабильность.

Ситуация в Таджикистане давно уже стала неотъемлемой частью продолжающейся в регионе перегруппировки сил, ожесточенной борьбы между крупными развивающимися странами, мировыми державами и транснациональными компаниями за политическое лидерство, за овладение богатейшими стратегическими, энергетическими и природными ресурсами, за контроль над действующими и проектируемыми нефтяными и газовыми магистралями. Это региональное измерение придает процессу снижения конфликтности и в самом Таджикистане, и во всей Центральной Азии в целом особую сложность и остроту.

Конфликт в Ферганской долине (1999—2000 годы). Эта конфликтная ситуация была вызвана к жизни не только идеологическими причинами, политическим воплощением которых стал призыв Исламского Движения Узбекистана (ИДУ) к «освобождение территорий ислама от неверных». Во многом ее инициировали афганские наркодельцы, заинтересованные в сохранении и расширении контроля над «северным маршрутом» транспортировки афганского героина в Россию и Западную Европу. Таджикские боевики и узбекские «исламисты» использовались ими для прокладывания и охраны «героиновых троп». Дестабилизация обстановки в Таджикистане, Кыргызстане и Узбекистане создает комфортные условия для увели-

чения поставок наркотиков и потому выгодна международной наркомафии. Но существуют и другие причины возникшего в Ферганской долине конфликта, связанные со спецификой экономического и политического развития центральноазиатских государств, динамикой происходящих здесь процессов, в которых заметную роль играет религия.

Касаясь роли исламского фактора в усилении конфликтности, в частности, в провоцировании вооруженных столкновений в Ферганской долине, напомним, что в 1990-е годы власти Узбекистана безжалостно подавили не только действительно имевшие здесь место и подогревавшиеся потенциальными политическими соперниками режима проявления экстремизма и фанатизма, но и ростки исламского возрожденческого движения. Причем постарались сделать это не только на территории Узбекистана, но и в соседнем Таджикистане. Итогом такого развития события стала реализация и в Узбекистане, и в Таджикистане одного и того же сценария: светские оппозиционные движения, стоявшие на умеренной политической платформе или же занимавшиеся культурно-просветительской деятельностью, запрещены и разгромлены; репрессии властей вынуждают оставшихся на свободе (или в живых) оппозиционеров покидать свои страны, уходить в подполье или примыкать к антиправительственным силам; вместо них на передний план выдвигаются экстремистские организации типа ИДУ, которым разного рода апологеты насилия готовы и способны оказать помощь в приобретении оружия, организации лагерей подготовки боевиков и т. п.

Начавшаяся в 2002 году международная антиталибская операция в Афганистане как будто бы дает основание ожидать, что напряженность в Фергане и у южных границ Кыргызстана и Узбекистана ослабеет. Движению Талибан, группировке «Аль-Каида» и ИДУ был нанесен существенный урон, от которого они еще не скоро оправятся, если оправятся вообще. Угроза реализации потенциала конфликтности в Центральной Азии будет во многом зависеть от того, сумеют ли силы многонациональной коалиции стабилизировать ситуацию в Афганистане. Но в равной мере — и от того, станут ли Ирак и Иран следующими целями «антитеррористической операции», как на это отреагирует мусульманский мир, сумеют ли центральноазиатские правители, опираясь на помощь США, подорвать социальную и политическую базу религиозного экстремизма в своих странах.

Очевидна сложность экономических, политических и военных задач, стоящих перед центральноазиатскими государствами. Пред-

ставляется, что в обозримом будущем исламисты еще будут способны оказывать влияние на местное население, особенно на молодежь. В этом им будут благоприятствовать социальные проблемы, материальные трудности, порождаемые углубляющимся дисбалансом региональных экономик, быстрый рост населения и массовая безработица, неразвитость гражданского общества и отсутствие легальной светской оппозиции. В таких условиях у исламистов сохраняется шанс, и немалый, по-прежнему оставаться главными выразителями протестных настроений.

«Конфликтная политика» России8

Региональная «конфликтная политика» России (если признать, что она существует в принципе) или, иными словами, российские подходы к решению конфликтных ситуаций в Каспийском регионе, к поиску альтернатив снижения напряженности в нем отличаются противоречивостью и непоследовательностью. Такое положение определяется, по-видимому, тем, что на данное направление российской «конфликтной политики» оказывают свое воздействие не только структуры государственной власти (президент, МИД, Совет Безопасности, Федеральное Собрание), но и различные группы интересов (генералитет, ВПК, ТЭК).

Разумеется, официальная Москва выступает за сохранение территориальной целостности всех государств Каспийского региона, которым угрожает сепаратизм, вне зависимости от того, идет ли речь об Азербайджане, Грузии, Таджикистане или любой другой стране этого региона. Россия не желает своим «ближним» — соседям по региону — того, что она не желает себе. Это понятно и объяснимо, поскольку она обладает собственным негативным опытом: с 1991 года федеральному центру не удается вернуть Чечню в «братскую семью народов России».

Вместе с тем в 1990-е годы России было свойственно больше реагировать на происходящие в Каспийском регионе события, включая и конфликты, нежели предупреждать их. Казалось, ситуация изменилась, когда вопрос о стратегических интересах России в регионе Каспийского моря был обсужден 21 апреля 2000 года на заседании Совета Безопасности Российской Федерации. Президент В. Путин заявил тогда, что органы власти должны добиваться за-

<_> <_> и т/ и

крепления позиций российских компаний в Каспийском регионе.

Примечательно, что и Концепция внешней политики Российской Федерации рекомендовала усиливать дипломатическое и экономическое влияние России на Каспии, предусматривала развитие российского сотрудничества с другими государствами региона на основе взаимной выгоды и учета законных интересов каждого из них9. Одновременно Россия выдвинула претензии на свою особую роль на Кавказе. Так, министр иностранных дел И. Иванов подчеркивал: «Россия была, есть и будет кавказской державой, поэтому мы стремимся к стабильности в этом регионе и формулируем нашу позицию открыто: состояние «ни войны, ни мира», которое царит там сегодня, нас не устраивает»10. Россия выражает также готовность содействовать становлению в Закавказье дружественных ей и экономически развитых демократических режимов.

Москва предприняла и практические шаги, нацеленные на удержание Россией своих позиций в мировом производстве нефти и газа. Она стремится отстаивать свои интересы в конкурентной борьбе на международных рынках, отражать по мере сил угрозы и риски региональной безопасности, противодействуя военно-политическим угрозам. Последнюю задачу Россия прямо связывает с разрешением карабахского, абхазского, чеченского конфликтов, а также географически более отдаленных от нее — центральноазиатских и меж-афганского. Без их урегулирования, как справедливо полагают официальные российские власти, трудно гарантировать безопасность маршрутов транспортировки каспийских нефти и газа. Озабоченность России вызывают рост религиозного экстремизма, терроризма и торговли наркотиками, а также потенциальные конфликты, которые могут быть вызваны территориальными, этническими, социальными противоречиями, спорами между прикаспийскими государствами за месторождения энергоносителей. Угрозу своей безопасности она видит и в милитаризации региона, а потому пытается воспрепятствовать появлению в Каспийском море флотов далеких от этого региона государств.

После 11 сентября 2001 года к старым факторам региональной конфликтности добавились и новые, связанные с возрастанием в Каспийском регионе военно-политической активности США, наделивших себя здесь (как, впрочем, и в других частях мира) исключительными полномочиями по установлению «справедливого глобального порядка». Одновременно с самовыдвижением США на роль «империи добра»11 происходит быстрое и бесцеремонное вытеснение России из сфер ее традиционного влияния, а «сдерживание»

Ирана, включенного американским президентом в конце января 2002 года в прочерченную им «ось зла», сочетается с продвижением Соединенными Штатами в качестве единственной региональной державы своего стратегического союзника Турции. Все это способно нарушить баланс сил, веками складывавшийся в регионе, спровоцировать такие политические процессы, которые окажутся фатальными для безопасного развития не только самой России, но и других государств Каспийского региона.

В силу того, что развитие негативных тенденций в Каспийском регионе непосредственно затрагивает национальную безопасность России, она рассматривает свое военное присутствие здесь и как фактор влияния, и как важный компонент своей стратегии безопасности. Россия, как и прежде, пытается развивать углубленные отношения с теми государствами, которые готовы к встречным адекватным шагам. При этом российские стратеги исходят из того, что военные контингенты Министерства обороны Российской Федерации и ее пограничные войска — важный фактор стабильности в регионе и одновременно средство поддержания здесь стратегического баланса. По мнению Москвы, они могут служить и противовесом вызывающим озабоченность постсоветских государств турецким, иранским либо китайским притязаниям на региональное лидерство.

Реальность такова, что российский миротворческий контингент на реке Ингури остается единственной гарантией невозобновления боевых действий на линии грузино-абхазского противостояния. 500 российских миротворцев выступают гарантами мира и спокойствия в Южной Осетии. Именно Россия обеспечивает перемирие между сторонами карабахского конфликта. Без нее невозможно было бы разрешить и межтаджикский конфликт, создать заслон на пути проникновения в Центральную Азию с территории Афганистана боевиков, террористов и торговцев наркотиками.

Но, разумеется, нынешняя роль России в постсоветском пространстве не сопоставима с той безграничной властью, которой пользовался в прошлом союзный центр. Более того, ее влияние стремительно сужается. Заметным в последнее время стало стремление Москвы занять демонстративно равноудаленную позицию в отношении конфликтных ситуаций в регионе, проявлять сдержанность в процессах их урегулирования, что, скорее всего, связано с желанием избежать прямого участия своих военнослужащих в тех конфликтах, которые не затрагивают непосредственно ее национальные интересы. Российские руководители дают понять, что

Москва не собирается занимать одностороннюю позицию в конфликтах, не намерена, как раньше, решать за своих южных соседей их проблемы. Так, в сентябре 2000 года во время переговоров в Москве с президентом Армении В. Путин заявил, что не желал бы, «чтобы кто-то считал, что у России есть права и какие-то уникальные возможности для разрешения любых конфликтов, в том числе и карабахского». Не согласился российский руководитель и с мнением, что «если Россия захочет, то завтра все будет по-другому», назвав подобный подход «проявлением рудиментов имперского мышления»12.

Под лозунгом «реформирования системы зарубежного базирования, которое должно отвечать в первую очередь национальным интересам России», происходит быстрое свертывание ее военного присутствия за рубежами СНГ и на всем постсоветском пространстве. В рамках этой политической линии на саммите ОБСЕ в Стамбуле было подписано российско-грузинское соглашение, ставшее официальным приложением к Договору об обычных вооруженных силах в Европе. Россия взяла тогда на себя обязательство сократить свое военное базирование в Грузии и уже частично выполнила его. Эта новая линия поведения России в конфликтных зонах каспийского региона создала определенный политический вакуум, чем поспешили воспользоваться иные посредники и внешние силы — Турция, США, другие страны Запада, активно завоевывающие экономическое и политическое пространство Центральной Азии и Закавказья. Со своей стороны, новые независимые государства региона заинтересованы в капиталовложениях Запада и в его финансовой помощи, а также в военном сотрудничестве с ним. В этих государствах рассчитывают, что западные, турецкие либо международные посредники лучше, чем российские, справятся с задачей урегулирования конфликтов (в случае Закавказья) и с угрозами, создаваемыми религиозными экстремистами и наркомафией (в Центральной Азии).

Учитывая все эти факты и обстоятельства, а также усиление военного присутствия США в зоне Каспия и в сопредельных регионах, многие политики и аналитики в России критикуют ее руководство за то, что оно самоустранилось от разрешения конфликтов на южных рубежах России, как и за то, что российское участие в региональных процессах ослабевает. «Все то, что сейчас делают американцы в Центральной Азии и Афганистане, пусть в меньших масштабах, ждали от России, но не дождались. Теперь все это они получают от США, да вдобавок Вашингтон платит за аренду объектов. Так стоит

ли осуждать лидеров стран региона? Их поступки прагматичны. Российским политикам нужно винить самих себя за недальновидность и отсутствие государственного подхода»13. Таково основное направление внутрироссийской критики политики официальной Москвы.

Но столь ли велика ее вина? И вообще, насколько выгодно России проявлять поспешную оперативность в случае каждой междоусобицы, постоянно вспыхивающей в этом неспокойном регионе?

Повторим, присутствие в Каспийском регионе нужно России, в том числе и для минимизации существующих на ее южных границах рисков и угроз, снижения здесь уровня межнациональной напряженности, пресечения нелегального транзита через районы конфликтов оружия, наркотиков, товаров и людей. Учитывается российскими политиками и стратегическая значимость Каспийского региона. В Ферганском же конфликте проявилась новая тактика России, удивившая многих. Была ли она ошибочна или стала следствием прагматичного расчета? Похоже, имело место второе.

В момент вторжения боевиков ИДУ в Узбекистан и Кыргызстан военные силы России были заняты в Чечне, а потому Москва попыталась избежать прямого военного втягивания в Ферганский конфликт, к чему ее активно подталкивал Ташкент. Иное дело, что, пообещав поставить этим двум центральноазиатским государствам необходимое для проведения контртеррористической операции вооружение, Россия не оказала им помощи в запрошенных размерах и масштабах. В итоге Узбекистан был вынужден покупать необходимое оружие и боеприпасы у Китая14. Следует, однако, учесть, что отношения между Ташкентом и Москвой в то время были отнюдь не идеальными. Узбекский президент, демонстрируя самостоятельный, не зависимый от Москвы курс, не раз заявлял, что российская «военная деятельность» в «некоторых частях Содружества» является фактором дестабилизации15. Вступил он и в прямые контакты с талибами, которые, по некоторым данным16, обещали в обмен на военный нейтралитет Узбекистана не вмешиваться в его внутренние дела и даже «утихомирить ИДУ». Это противоречило стратегическим интересам России в Афганистане, где она сделала ставку на Северный альянс. Кроме того, узбекские руководители активно искали контакты с Западом, в том числе и в военной сфере, и лишь непосредственная угроза со стороны ИДУ пробудила в Узбекистане (как и в Кыргызстане) надежды на то, что Россия примет удар боевиков на себя.

Но такая военная помощь в создавшихся после распада Советского Союза новых условиях не могла предоставляться безвозмездно,

и Узбекистану, вероятно, пришлось бы расплачиваться за нее либо ограничением суверенитета, либо уступками в военной и экономической сферах, на которые он вряд ли захотел бы пойти. В то же время от США Ташкент рассчитывает (возможно, не без оснований) получить больше. Видимо поэтому, когда после 11 сентября 2001 года представилась возможность покончить с ИДУ, опираясь на американскую поддержку, президент Узбекистана немедленно воспользовался этим шансом, добровольно пошел даже на ущемление суверенитета своей страны. Воздушное пространство Узбекистана стало использоваться военными самолетами США, а на его территории были размещены американские военные базы. Впрочем, то же самое относится и к соседнему Кыргызстану.

Что касается военно-политического сотрудничества России со считающимся в либеральных российских и западных кругах «недемократичным» душанбинским режимом (хотя политическая система Таджикистана мало чем отличается от систем власти в других государствах региона), то Россия учитывает важное стратегическое положение этой страны, способной играть роль «заслонки» от наркомафии и религиозного экстремизма, проникающих в Центральную Азию из пока еще «не замиренного» Афганистана. Москва понимает, что потоки беженцев из этого и других центральноазиатских государств в случае возникновения там политического хаоса хлынут в Россию. При этом официальные российские лица делают очевидную ставку на президента Э. Рахмонова, считая, что он худо-бедно, но лучше, чем иные другие, обеспечивает безопасность населения республики и по мере сил пытается навести порядок в своей стране.

Частично стратегия Москвы в Таджикистане себя оправдала, хотя России и не удалось здесь решить сколько-либо крупные политические и экономические задачи. Остатки местного русского населения покидают республику из-за экономических трудностей, безработицы, нестабильности и антирусских настроений. Государственная граница не стала безопасней. Не удалось пресечь и идущий из Афганистана и Пакистана в направлении СНГ поток наркотиков. Москва не сумела укрепить свои позиции в экономике Таджикистана, отдав «поле боя» компаниям США, Канады, Великобритании и Узбекистана. Бывшие участники межтаджикского конфликта и связанные с ними заинтересованные стороны, в особенности Узбекистан, давно уже проводят в регионе собственный, независимый от Москвы курс. Сегодня не существует гарантий того, что официальный Душанбе, уже сейчас во многом зависящий от других регио-

нальных сил, не будет и впредь использовать российский военный потенциал исключительно для собственной защиты, а не в интересах безопасности страны. Нельзя исключить и смены в Душанбе правящей элиты, что будет означать приход к власти представителей соперничающих с окружением Рахмонова кланов или же новой по-

<_> <_> ' I' <_>

литической силы, близкой к исламским кругам. Тогда российские позиции, учитывая прошлые связи Москвы с «антиисламской» стороной конфликта, окажутся подорванными. Это ставит перед российскими политиками задачу корректировки курса в отношении Таджикистана: следует признать, что поддержание стабильности в

<_> и ТТ <_> А <_>

этой стране, да и во всей Центральной Азии, является задачей не только и не столько Москвы, сколько государств, являющихся неотъемлемой частью данного региона и жизненно заинтересованных в его безопасном развитии.

Оценивая с позиции российских интересов центральноазиатские реалии в целом, можно с большой долей уверенности утверждать, что подлинным региональным союзником и партнером России здесь может стать Казахстан. Однако это государство находится в центре внимания не у России, а у США. Многостороннее экономическое и стратегическое казахстанско-американское сотрудничество бурно развивается. Показателем уровня, которого оно достигло, стало объявленное Вашингтоном 28 марта 2002 года решение о признании Казахстана — первым из государств СНГ — страной с рыночной экономикой17.

Время покажет, удастся ли центральноазиатским режимам, опираясь на внешнюю, преимущественно американскую, военную поддержку, нейтрализовать угрожающих их безопасности исламистов. Для России же становящаяся реальностью потеря Узбекистана и других центральноазиатских государств не является трагедией или свидетельством краха и несостоятельности ее внешнеполитического курса. Достаточно обратить внимание на то, что ряд государств региона давно проводит объективно антироссийскую политику. Это видно и по отношению к русскому языку, и по сознательному предпочтению, оказываемому представителям «титульных наций» при занятии государственных должностей, и в экономической области — при выборе маршрутов прокладки нефтепроводов, в спорах о статусе Каспийского моря и по вопросам, связанным с эксплуатацией его недр. Более того, едва ли постсоветская Центральная Азия — этот крупный историко-географический блок, органически связанный с этнокультурными и религиозными центрами, лежащими за

пределами России и даже СНГ — в долгосрочной перспективе останется столь уж значимым для России торгово-экономическим и политическим партнером. И уж тем более Россия мало что может сделать для предотвращения и урегулирования местных конфликтов, поскольку они вызваны скорее внутренними факторами, нежели негативным внешним воздействием.

Иное дело — Закавказье, где существует большой и плохо предсказуемый конфликтный потенциал и велика угроза перевода переговорного процесса в русло вооруженной борьбы. Здесь Россия будет вынуждена принять участие в разрешении споров и разногласий, ибо нестабильность на Кавказе глубоко затрагивает ее жизненные интересы как сопредельного государства и как региональной кавказской державы. Но вот сможет ли Россия попутно взять на себя, как в советские времена, и хозяйственное освоение Закавказья? Представляется, что сегодня это нереалистическая задача. Россия не обладает необходимыми ресурсами для финансирования развивающихся экономик новых независимых государств, она не может обеспечить социальное выживание их граждан или, иными словами, взять на себя их дотирование — оно в любой форме будет бременем для российской экономики.

Таким же тяжелым бременем окажется и сохранение в Закавказье прежних форм военного присутствия, тем более его масштабное увеличение. Ныне из этого присутствия выгоду извлекают в основном высшие военные чины; на практике же факт пребывания российских воинских подразделений за пределами страны не обеспечивает ей соответствующего политического и экономического влияния. С апреля 1999 года Грузия и Азербайджан, а вместе с ними и Узбекистан приостановили свое членство в заключенном странами СНГ Договоре о коллективной безопасности (ДКБ), переориентировались на других стратегических партнеров. Эти государства в большей мере интересует участие в ГУУАМ и региональных проектах, плохо учитывающих интересы России (ТРАСЕКА, ИНОГЕЙТ, нефтепровод Баку— Тбилиси—Джейхан). Что, однако, не мешает им и пытаться решать свои проблемы за счет России, и возлагать на нее ответственность за экономическую разруху, нерешенность конфликтов и политическую нестабильность.

Между тем самые серьезные вызовы и угрозы безопасности для закавказских и других постсоветских государств Каспийского региона исходят не от России. Они образуются на местной почве, вырастают из условий внутреннего развития каждого из них. Это и

этносоциальные противоречия, способные вылиться в вооруженные конфликты, и коррупция, и неэффективная экономическая стратегия, растущая финансовая и экономическая зависимость от иностранного капитала, питающие экономические дисбалансы и социальную напряженность. В политическом плане новые конфликты провоцируются авторитарными устремлениями местных правителей, подавлением ими гражданских свобод — то и другое создает питательную среду для роста экстремизма. Менее значимыми, но достаточно реальными угрозами безопасного развития государств Каспийского региона являются нерешенные территориальные споры, ирредентистские устремления «разделенных народов», столкновение геоэкономических и геополитических интересов, борьба за региональное лидерство. В такой ситуации Россия должна либо нарастить здесь в кратчайшие сроки свое экономическое и военное присутствие, либо инициировать создание работоспособной системы коллективной безопасности для защиты внешней границы СНГ. К сожалению, первое для нее непосильно, второе — нереально.

В этой связи Россия методом проб и ошибок пытается ранжировать конфликты в Каспийском регионе по степени их возможного воздействия на ее внешние и внутренние экономические и политическими интересы, по глубине их реальной соотнесенности с проблемами ее собственной безопасности и территориальной целостности и соответствующим образом проводит корректировку своего курса в отношении этих конфликтов. Каспийский регион — зона повышенной нестабильности, плохо интегрируется в современное экономическое развитие, требует огромных финансовых вливаний, но важен в стратегическом отношении. Россия должна повысить в нем уровень безопасности и защитить свои интересы; но делать это она может только с помощью экономических и политических рычагов, оставшихся от советского прошлого; а они далеко не столь значительны, как еще недавно представлялось.

Вместо заключения: возможные пути снижения конфликтности

Пробивающая себе дорогу в государствах региона тенденция к авторитаризму, делающему ставку на силу и ограничивающему, в целях сохранения властных полномочий правящих режимов, права человека, свободу печати, другие демократические ценности, препятствует разрешению местных конфликтов на основе переговоров

и компромиссных решений. Здешние конфликтующие стороны будут по-прежнему стремиться подключить к своим спорам внешних игроков, чтобы, опираясь на них, в каждом конкретном случае реализовать собственную политическую стратегию. Для политического поведения этих сторон и в дальнейшем будут характерны непредсказуемость и отсутствие толерантности.

Во всех странах Каспийского региона возникла приблизительно одинаковая ситуация, когда местные правящие режимы стремятся усилить боеспособность своих армий ради всемерного укрепления собственной власти. Но одновременно они оказались неспособны поддерживать, пусть на минимальном уровне, общественные учреждения, обеспечивать социальную защиту населения. По мнению А. Ливена, вплоть до настоящего времени президенты всех стран СНГ стремились в первую очередь укрепить режим личной власти. Вместе с тем отсутствие в этих странах четкого механизма ее передачи — демократическим ли или олигархическим путем — побуждает некоторых лидеров к тому, чтобы назначить преемниками своих сыновей. Однако совсем не очевидно, что соперники и конкуренты примут такую игру в «наследственную династию». Что же касается самих «наследников», то они, по мнению того же исследователя, отличаются «крайне невыразительными характеристиками и являются всего лишь сыновьями-плейбоями советской элиты»18.

Переход к постконфликтному периоду осложняют, как правило, преступные и коррумпированные деятели, сумевшие проникнуть во властные структуры стран Каспийского региона. Для таких влиятельных сторонников условной «партии войны» нестабильность, экономическая военная и политическая неразбериха — благоприятная среда для личного обогащения, поэтому они прилагают все силы для блокирования мирного процесса.

Расчеты на то, что Запад, НАТО, международные посредники или нефтяные компании заставят стороны умиротвориться, дабы обрести возможность беспрепятственно добывать и транспортировать каспийскую нефть или прокладывать новые торговые маршруты, могут не оправдаться. Уводят противоборствующие стороны от достижения разумного компромисса и попытки добиться решения спорных вопросов при помощи двух противоречащих друг другу международных норм — принципа территориальной целостности и права народа на самоопределение, или же с помощью ссылок на международные прецеденты (отделение Бангладеш от Пакистана, Эритреи от Эфиопии, распад СССР, Югославии и Чехословакии).

Как в таких условиях достичь мира и стабильности в Каспийском регионе?

Представляется, что во всех неразрешенных здесь конфликтах переговорный процесс сдвинется с «мертвой точки» только в том случае, если стороны начнут слушать друг друга и попытаются пойти хотя бы на минимальные уступки. Пример арабо-израильского мирного процесса — при всех трудностях и извивах его эволюции — показывает, что положившие ему начало кэмп-дэвидские соглашения между Израилем и Египтом стали возможными благодаря компромиссу, достигнутому двумя сторонами при посредничестве «третьей», и реальным взаимным уступкам, в том числе территориальным. Есть и другие примеры, когда в рамках формально единого государства отдельные территории десятилетиями живут по своим законам. Но де-факто — это независимые государства, не желающие по тем или иным причинам порывать с «метрополией». Такой путь решения территориальных или этнических споров оправдывает себя, по меньшей мере, в течение переходного периода и до того, как стороны решатся на подписание мирного договора.

Обращает на себя внимание опыт урегулирования конфликта в Таджикистане, поскольку он, во-первых, был успешным, во-вторых, в нем была широко задействована общественная дипломатия. Это, по существу, был первый на постсоветском пространстве опыт культуры диалога, в ходе которого были созданы условия для вовлечения в процесс обеспечения национального согласия и государственного строительства максимально широкого числа представителей общественных организаций, неправительственных объединений в качестве важных институтов гражданского общества19.

Международный опыт постконфликтного строительства также дает немало примеров успешного использования различных факторов, которые могут способствовать приближению общества, находившегося в состоянии конфликта, к мирной жизни. Это развитие местного самоуправления, предоставление национальным общинам квот в парламенте, поощрение неправительственных организаций, развитие культурной автономии, инициирование и реализация социально-экономических программ. Один из возможных выходов из существующих в регионе конфликтных ситуаций состоит в том, чтобы этническим группам было предоставлено право на беспрепятственное развитие своей культуры и языка, чтобы местное общество обратило свое внимание на решение экологических проблем.

Вмешательство в конфликтный процесс на ранней стадии, до перерастания разногласий в вооруженные столкновения позволяет выявить противоречия и не дать им развиться в полномасштабные боевые действия. Выявление умеренных лидеров и группировок, «работа» с ними помогают иногда установить контроль над конфликтом, снизить его интенсивность и привести враждующие стороны сначала к перемирию, а затем и к разрешению конфликта.

Деятельность по предотвращению конфликтов протекает в разных формах. Совершенно необходимы меры профилактической политики. Ее компоненты известны: помощь развитию, продвижение принципов человеческого измерения безопасности, превентивное разоружение конфликтующих сторон, создание демилитаризованных зон, обмены военными миссиями, раннее предупреждение о голоде или массовых передвижениях населения. Когда же эти меры не приводят к желаемому результату и конфликт не удается предотвратить, вступает в силу механизм его урегулирования, в том числе и политико-дипломатическими методами, направленными на то, чтобы убедить стороны прекратить вооруженную борьбу и начать переговоры о мирном разрешении спора.

В последние годы все труднее становится применить к конфликтным ситуациям формат традиционных операций ООН по поддержанию мира. В Афганистане, например, невозможно было разделить враждующие стороны, создать буферные зоны, поскольку здесь нет сплошной линии соприкосновения, а есть чересполосное противостояние мелких отрядов. Кроме того, не имелось предусмотренного операциями классического типа согласия всех противоборствующих сторон на развертывание миротворцев, которые обеспечивали бы осуществление соглашения, достигнутого сторонами. Поэтому-то в Афганистане легче было задействовать не вполне легитимный, с точки зрения международного права, механизм «принудительных действий» по образцу конфликтов в Боснии и Герцеговине или на Восточном Тиморе. Но этот опыт — неоднозначный и не всегда успешный.

Разрешение конфликта — это не только достижение согласия между сторонами, кульминацией которого становятся мирные соглашения. Это и процесс, сопровождающий постконфликтное строительство, либо идущий параллельно с ним. Речь идет о принятии мер по устранению последствий боевых действий, по достижению доверия, которые в целом отражены в концепции ООН по укреплению мира. Вместе с тем для разрешения конфликта не стоит слиш-

ком полагаться на внешних участников. Да, порой они проводят успешные военные операции, но при этом концентрируются на краткосрочных задачах, заключая сделки с местными политическими элитами в ущерб долгосрочным решениям. Как показывает практика урегулирования ряда конфликтов, более эффективно мирному процессу могут содействовать региональные организации, неформальные группы, односторонние политические действия, частные лица, неправительственные и финансовые организации. Роль последних особенно важна в период постконфликтной реконструкции.

Каждый из конфликтов в рассматриваемом регионе имеет сложный внутренний характер. Для их решения нет единого сценария. Невозможно отыскать магическую формулу, с помощью которой мгновенно удалось бы преодолеть разногласия. Иностранный опыт и предлагаемые модели могут в лучшем случае стать источником вдохновения для поисков приемлемого пути решения конфликта. Но разрабатывать их — дело самих сторон. В том, чтобы содействовать развитию событий именно в таком направлении, видимо, и заключается роль современной России в Каспийском регионе.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Ханбабян А. А. Ереван и Баку обязались сохранять перемирие // Независимая газета, 2002, 14 февраля.

2 Зеркало, Баку, 2000, 16 февраля.

3 По утверждению аналитика Информационного центра «Туран» Джуварлы Тог-рула, еще в 1998 году ереванский институт «Армгазпроект» предложил восемь вариантов прокладки нефтяных маршрутов, которые могли бы пройти через территорию Армении. См.: Джуварлы Т. Азербайджанская нефть: поиск равнодействующей // Азербайджан и Россия: общества и государства. М., 2001. С. 402.

4 Являясь элементом стратегической системы предупреждения о ракетном нападении, развернутой Советским Союзом по советско-американскому договору по противоракетной обороне 1972 года, эта станция, введенная в строй в середине 1980-х годов, покрывала южный фланг стратегической обороны СССР.

5 См. подробнее: Malysheva D. The conflict in Nagorno-Karabakh: its impact on security in the Caspian region // G. Chufrin (ed.). The Security of the Caspian region. SIPRI, Stockholm, 2001. P. 257-280.

6 Жажнев А. Южная Осетия в очередной раз проголосовала за независимость // Независимая газета, 2001, 12 апреля.

7 Барановский В. Россия: конфликты и мирное урегулирование споров // Ежегодник СИПРИ 1998, М., 1999. С. 152.

8 В отечественную конфликтологию термин «конфликтная политика» был введен И. Д. Звягельской. См.: Звягельская И. Д. «Конфликтная политика» США на Ближнем и Среднем Востоке. М., 1990.

9 Концепция внешней политики Российской Федерации // Независимая газета, 2000, 11июля; см. также официальный сайт МИД РФ www.mid.ru.

10 Цит. по: Дубнов А. Великая кавказская держава // Время, 1999, 2 сентября.

11 Новопрудский С. Империя Добра // Известия, 2002, 6 марта.

12 Ханбабян А. Москва и Ереван удовлетворены уровнем политических отношений // Независимая газета, 2000, 27 сентября.

13 Шелия В. Прощай или до свидания? // Новая газета, 2002, 21 марта.

14 Там же.

15 Юсин М. Узбекистан бросает вызов России // Известия, 1999, 4 февраля.

16 Дунаев В. Неверные друзья // Известия, 2000, 3 октября.

17 Ханбабян А, Ходаренок М. Американская морская пехота в степях Казахстана // Независимая газета, 2002, 29 марта.

18 Lieven A. The (Not So) Great Game // The National Interest. Washington, Winter 1999/2000. № 58,. Р. 76.

19 См.: Сондерс Г., Чуфрин Г., Имомов А. Опыт межтаджикского диалога в Дартмутской конференции // Конфликт - диалог - сотрудничество. Бюллетень. Международная общественная организация Центр стратегических и политических исследований. М., 1999.