CC BY
31
лизм. (Но здесь, как и встарь, Китаю придется делать ставку на распри исламских клерикалов.)
«Ислам и общественное развитие в начале XXI века», М., 2005 г., с. 465-489.
Алексей Малашенко,
доктор исторических наук
КОМУ И КАК УГРОЖАЕТ ИСЛАМИЗМ?
Кому угрожает исламизм, насколько реальна его угроза? В начале XXI в. на этот вопрос приходится отвечать американцам, европейцам, африканцам, индийцам, китайцам, жителям ЮгоВосточной Азии, но прежде самим мусульманам, в частности всем правящим элитам мусульманского мира. Слово «всем» выделено не случайно. Исламисты - обязательная и неизбежная оппозиция в мусульманском мире.
Угроза президентам и правительствам мусульманских стран выглядит по-разному. Легальная деятельность исламистов угрожает правящим режимам не более чем деятельность других партий и движений. Умеренные исламисты действуют в конституционных рамках. Они оказывают давление на исполнительную власть, ориентируя ее на исламизацию всей системы, вынуждают принимать соответствующие нормам шариата законы, блокируя законы, противоречащие, с их точки зрения, нормам ислама (например, об участии в голосовании женщин). Любая администрация вынуждена учитывать реакцию на свои поступки со стороны исламистов. Вместе с тем умеренные, «благовоспитанные» исламисты избегают внепарламентских стычек с властью. Тем более что, по мнению многих экспертов, да и самих мусульманских политиков, если бы выборы проводились честно, то почти повсеместно исламисты получали бы голосов намного больше. Радикальное крыло исламистов не только заседает в парламентах, исламистские радикалы выходят на улицы, организуют демонстрации, действуют за рамками закона, так сказать, революционным путем. Дважды им это удавалось - один раз в Иране, другой в Афганистане, хотя попыток было больше. Исламская революция и кратковременный, но впечатляющий триумф талибов остаются исключениями. В первом случае успех революции стал реакцией на брошенный шахом и его
окружением невиданный, захватывающий вызов исламской традиции. В отличие от других мусульманских стран, где власть всегда была лояльна к религии и использовала ее в качестве политического инструмента, иранский властитель фактически проводил бескомпромиссный курс на построение светского общества. Главной причиной успеха антишахской революции стало единство самых разных социальных сил, в колоссальной степени пострадавших от модернизации, сумевших на какое-то время сплотиться вокруг духовенства. Что касается талибов, то их приход к власти был следствием обстоятельств, навязанных Афганистану извне. Рано или поздно, но антисоветский джихад должен был породить идею исламского государства, а активность на этом направлении соседнего Пакистана сделала успех движения «Талибан» безальтернативным. Талибы пришли на уже удобренную почву и пользовались поддержкой большинства афганского общества. Они придали исламскому фундаментализму новый лик и новую идентичность -ту, которая отказывается признавать любой компромисс и политическую систему, кроме своей собственной.
Иранский и афганский опыт показали - крайности сходятся: экстремальный исламизм приживается и в беднейшем и примитивном обществе, и в обществе, по меркам мусульманского мира, сравнительно благополучном, с сильной вестернизированной элитой. Именно иранская революция, несмотря на тысячу раз отмечавшуюся специфику шиитского ислама, привнесла в остальной суннитский мир идею победы политического ислама, а мусульманские маргиналы - афганцы - подтвердили способность исламского экстремизма вызывать на бой, наносить удары и побеждать (многие талибы были участниками антисоветского джихада) самых могущественных противников. И вот еще что обращает на себя внимание: исламское правление в Иране существует уже четверть века. Сколько просуществовал бы режим талибов, если бы не вмешательство США, сказать невозможно. Парадокс заключается в том, что к власти исламисты чаще приобщаются все-таки легальным путем. Речь идет об умеренных исламистах, о прагматиках. Умеренным исламистам удалось стать во главе правительства в очень демократической по меркам мусульманского мира Турции. В 1995 г. на парламентских выборах Партия благоденствия Неджметдина Эрбакана получила 24,1% голосов. В ноябре 2002 г. ее наследница - Партия справедливости и развития Эрепа
Эрдогана собрала 34,4%. Оба лидера последовательно усаживались в кресло премьер-министра. Создание умеренно-исламистских правительств в Турции, однако, уравновешивается позицией военного руководства, которое остается хранителем светских традиций Ататюрка. Возможно, именно это обстоятельство во многом объясняет умеренность турецких исламистов. В этой связи на ум приходят события 1990-1991 гг. в Алжире, когда также свободное от религиозной зависимости офицерство воспрепятствовало легальному приходу к власти радикального Фронта исламского спасения, пойдя ради этого на государственный переворот. Заметим, что Алжир в 50-70-х годах считался «полуофранцужен-ным» обществом с низкой исламо-политической компонентой.
В Таджикистане после окончания гражданской войны 19921997 гг. и подписания в 1997 г. «Общего соглашения по установлению мира и согласия» местная Партия исламского возрождения Таджикистана (ПИВТ) вошла в состав правительства, получив в нем пять мест. Ее присутствие во власти стало позитивным фактором, поскольку способствовало согласию в обществе. Амбиции ПИВТ (если они вообще имеют место) более чем ограниченны, а сама она находится под сильнейшим прессингом светских партне-ров-конкурентов, которые всячески пытаются ограничить ее влияние. Политические перспективы ПИВТ пока проблематичны. Но зато без ее присутствия стабильность в стране невозможна. К тому же в стране действует другая, более радикальная исламистская группировка, которая всегда готова занять место политически умеренной ПИВТ.
Исламисты-прагматики занимают политическую нишу в законодательных, реже исполнительных структурах во многом благодаря слабости или даже отсутствию светской оппозиции. Их электорат еще более консервативен, чем они сами. Идеология и практика исламистов-прагматиков отличаются двойственностью. Они не против социально-экономических реформ. В определенных ситуациях говорят о демократизации. Однако вряд ли от них можно ожидать целенаправленных шагов по модернизации общества. Они угрожают не столько системе, в которую они вписались, сколько действующим в ее рамках конкретным светским националистическим режимам. Они не ломают систему, но трансформируют «под себя», стремясь занять внутри нее стабильное место. Исламисты пребывают на распутье: одна дорога ведет к либерали-
зации общества, а следовательно - в конечном счете к гибельному для них самоотрицанию, к усилению альтернативной им светской оппозиции; другая - к религиозному радикализму. Но это - умеренные, «полуумеренные» исламисты, исламисты-прагматики.
В то же время в мусульманских странах существуют исламистские движения и партии, которые вели и ведут борьбу за смену системы. Трудности, порожденные вялотекущей модернизацией, ее многочисленными издержками, приводящими к прямо противоположным результатам - экономической стагнации, глубочайшему имущественному расслоению в обществе, забвению его вестернизированной элитой религиозных традиций, - все это способствует расширению социальной и идейной основы исламизма в его радикальном варианте. Отсюда нацеленность радикальных исламистских группировок на разрушение системы, использование ими для достижения своих целей любых средств, в том числе террора.
Выше был упомянут триумф исламской революции в Иране, успех движения «Талибан». Выдающихся успехов добивались исламисты в Судане, где в конце 80-х годов они входили в состав правительства, а их лидер Хасан ат-Тураби в 1996 г. был избран главой суданского парламента. К Тураби и его сторонникам неприменим эпитет «умеренный». Этот человек интенсивно общался с бен Ладеном, публично поддерживал его акции. Но в конечном счете в его поведении возобладал прагматизм, что определило успешность его карьеры как официального политика. Устойчиво и привычно влияние исламистов в Пакистане, где их присутствие во власти отсчитывается с момента образования этого государства в 1947 г. Принятая в 1956 г. Конституция, по выражению российского исследователя Олега Плешова, была «мягким синтезом либе-рально-секулярного демократизма и религиозного консерватизма». Правда, вторая Конституция 1962 г. была скорее светской. Однако в 70-е годы наступил «откат». Впечатляющих успехов исламисты добились с 1977 по 1988 г., в период пребывания у власти генерала Зии уль-Хакка, который в самом начале президентской карьеры провозгласил себя носителем божественного откровения (ильхам). В 1979 г. уль-Хакк объявил, что законы шариата являются основополагающими, причем наказания за их нарушение также определялись шариатом. После смерти в 1988 г. Зии уль-Хакка ислам продолжал оставаться в центре политической интриги. В 1998 г.
была предпринята попытка провести законопроект, в соответствии с которым Конституция вообще подменялась шариатом. Закон этот был принят Национальной ассамблеей, но провален в Сенате, где исламисты не имели большинства. Пришедший к власти в 1999 г. генерал Первез Мушарраф ценой невероятных усилий, опираясь на поддержку США, пытается ограничить влияние исламистов. Однако, в отличие от Турции и Алжира, пакистанская армия не может рассматриваться гарантом против исламизма, поскольку в ней самой сильны исламистские настроения.
Но имеют ли сегодня исламистские группировки достаточно сил, чтобы свалить режимы и создать иную, исламскую политическую систему? Однозначно - нет. Изменить авторитарную систему власти на иную, шариатскую, ныне невозможно. Вряд ли, например, убийство в Египте в 1981 г. Анвара Садата могло расчистить Исламскому джихаду путь к созданию исламского государства. Не могло быть и речи об этом после убийства в 1992 г. президента Алжира Мухаммада Будиафа. Немыслимо проделать это в Иордании, где в 1996 г. исламисты покушались на членов королевской семьи, или в Саудовской Аравии, где также предпринимались попытки свержения правящей династии. Вряд ли можно рассматривать как попытку государственного переворота с целью установления исламского строя покушение в 2002 г. на лидера Узбекистана Ислама Каримова. Нет, это было единственно самовыражением, доказательством силы, набором «политических очков». Действия экстремистов не сопровождались попытками вывести на улицы толпы своих приверженцев. (Массовые манифестации легко организовывать, когда их объектом является внешний враг, чаще всего Соединенные Штаты, Израиль.) После свержения в 2003 г. Саддама Хусейна у радикальных исламистов появился свой шанс в Ираке. За годы правления Хусейна ислам как политический фактор перестал действовать. Однако после падения режима исламизм обрел второе дыхание. Сопротивление американцам начало исламизироваться почти с самого начала, и борьба против них легко и естественно обрела подзабытую форму джихада. Возможно, Ирак - единственное место, где исламские радикалы рассчитывали на то, что у них есть шанс реализовать, пусть не на всей территории, а на какой-то ее части, свой план по созданию исламского государства. И хотя шанс этот очень призрачный, по мере затягивания кризиса, непрекращающегося, иду-
щего под религиозными лозунгами сопротивления и невозможности быстрой нормализации обстановки, идея исламской альтернативы может обрести привлекательность в глазах мусульман. Кроме того, какой бы режим в конечном счете ни утвердился у власти в Ираке, он не сможет игнорировать героизированное участие исламистов в сопротивлении, их популярность среди части населения, а следовательно, ему не избежать в будущем диалога с ними. Исламисты способны действовать в коалиции со светскими организациями. Они зачастую работают в той же нише, что и левые националисты, либералы и даже коммунисты. Находясь в оппозиции, они идут на сотрудничество с различными партиями в социальных вопросах, вопросах здравоохранения и т.п. В Египте в 70-80 годах умеренное крыло ассоциации «Братья-мусульмане» тесно взаимодействовало с лево-либеральной Национально-прогрессивной партией. В Иордании они были инициаторами подписания Национальной хартии, в которой был засвидетельствован консенсус между всеми политическими силами. Тем самым они не только получили легализацию, но стали ведущий оппозиционной силой. Исламисты контактировали с левыми в Палестине.
Тактика исламистов внутри мусульманского мира разнообразна и охватывает все стороны жизни. В Египте, Иордании, Марокко, Пакистане, Турции исламисты участвуют в работе профсоюзов. Они проводят активную работу среди учащейся молодежи, студенчества. Их группы существуют практически во всех мусульманских университетах, в том числе в таких, как каирский аль-Азхар, тунисский аз-Зитуна, университет г. Константины в Алжире, не говоря уже о высших учебных заведениях стран Персидского залива, Пакистана и др. Исламисты оказывали огромное влияние на учащуюся молодежь в первые годы иранской революции. И даже после того как иранское общество, в том числе молодежь, стало в ней разочаровываться, часть студентов сохраняет верность исламо-революционным идеалам. Исламисты действуют легально, принимая активное участие в студенческой общественной жизни (известны случаи их участия в самодеятельных театрах). В Пакистане они контролируют всю систему образования от начального до высшего. Показательно, что достичь к 2010 г. 70% грамотности среди населения (против 34% в 1999 г.) государство рассчитывает с помощью воссоздания сети религиозных школ «мактаба». Тот факт, что пришедшая к власти в 1996 г. в Афгани-
стане группировка состояла из талибов («талиб» по-арабски студент), т.е. учащихся медресе и институтов, носит символический характер и, если угодно, является предостережением. Описывая деятельность исламистов в Магрибе, французский ученый Франсуа Бюрга пишет, что они «используют несостоятельность государства. Бесплатная медицина, распределение школьных принадлежностей, советы в юридических и административных вопросах, охват молодежи скаутской работой и выступления ее активистов, забота о гражданских и религиозных праздниках: свадьбах с их дополнительными расходами, которые отягощают молодые пары, об обрезании, сопровождаемом чтением коранических сур...». «...Игнорируя государство, укореняя в сознании гражданского общества возможность обойтись без государства, они (исламисты) подтачивают авторитет режима более эффективно, чем заурядная конфронтация». «В мусульманском мире процветают институты, книжные магазины, кружки, мечети, где ведется салафитская пропаганда», - ужасаются американские эксперты Даниэл Бенджамен и Стивен Саймон.
Сказанное выше справедливо для всего мусульманского мира. Большинство лечебных заведений на окраинах Каира гласно или негласно патронируется исламскими организациями. «Здесь работают мусульмане», - отрезал на вопрос автора: «Хорошо ли тут лечат?» - пациент поликлиники в районе Гиза.
Разносторонний характер носит активность исламистов на постсоветском пространстве, где им, несмотря на преследование со стороны властей, удается, пусть и не в такой степени, как на Ближнем Востоке и в Северной Африке, оказывать местным мусульманам посильную поддержку в защите их прав, в организации общественных и религиозных мероприятий. Большинство религиозных учебных заведений Северного Кавказа, да и не только его, завалено исламистской литературой в количестве, достаточном для того, чтобы книги Кутба, Маудуди, Тураби, современных исламистов доходили до каждого учащегося. Все более популярными становятся мусульманские свадьбы с соблюдением шариатских обрядов и без употребления алкоголя. Последнее обстоятельство особенно показательно, ибо отказ от спиртных напитков идет вразрез с кавказским народным обычаем. В отдельных районах была фактически легализована полигамия. Против введения многоженства никогда не выступал, например, бывший президент
Ингушетии Руслан Аушев. Повсеместно контролируемые исламистами мечети выполняют функции политических центров, дискуссионных клубов, социальных очагов, притягивающих к себе людей, разочарованных своим положением, жаждущих почувствовать себя защищенными и одновременно обрести покой и уверенность в себе.
Исламисты монополизируют религию. Они выходят победителями из любой религиозной полемики с властью, которую им всегда достаточно удобно критиковать с позиции «чистого ислама». Религиозная мотивация исламистов ставит в тупик оппонентов. Последним приходится либо втягиваться с исламистами в утомительную и бесперспективную богословскую дискуссию, либо проклинать их. В обоих случаях преимущество остается за исламистами, которые прекрасно владеют искусством сочетать упрощенные, доступные пониманию простого мусульманина богословские интерпретации с социальным протестом. Критиковать, особенно именем Аллаха, проще и привлекательнее. В каком-то смысле исламисты идеологически безответственны, ибо любое свое выступление они преподносят как угодное Всевышнему дело. Для совершения его им не требуется ничьих санкций, что является претензией на безнаказанность. Сам по себе исламизм остается достаточно внутренне интегрированным консервативным феноменом, тормозящим и без того проблематичную модернизацию мусульманского сообщества. В то же время за последнее десятилетие стала еще более очевидной его неоднородность, наличие двух крайних направлений - умеренного (либерального) и радикальноконсервативного. Известно немало примеров «дрейфа» радикалов в сторону умеренности, поддержка ими демократии, отступления от противостояния с Западом. Однако известно также и то, что умеренные исламисты остаются верны основополагающим постулатам своей идеологии шариатизации общества, создания исламского государства. Диверсификация политической практики исламизма будет продолжаться. Более того, какая-то часть исламистов вообще выходит за рамки этого течения, сближаясь с реформаторами. Зато на противоположном фланге будут консолидироваться радикалы, ряды которых постоянно пополняются разочарованными в модернизации и реформах, озлобленными и видящими свою самореализацию в джихаде мусульманами.
В Европе мусульманское присутствие стало вечным фактором. Экспансия мусульман на старом континенте есть форма известного по истории движения народов. Такие движения можно уподобить океаническим приливам и отливам. Сейчас мы наблюдаем «мусульманский прилив». Прежде всего констатируем обязательные, возникающие вследствие миграции проблемы: рост безработицы, преступности, обострение межэтнических и меж-конфессиональных противоречий и т.д. Все это составляет фон, ландшафт, на котором действуют исламисты среди мусульманской миграции. Оливье Руа полагает, что «ислам в Западной Европе находится в состоянии быстрого перехода от импортированного ислама к европейскому или «универсальному исламу». Под «импортированным» исламом подразумеваются этнические - марокканские, алжирские, иранские, и т.д. общины, каждая их которых хранит коренную религиозную традицию и поддерживает этническую сплоченность. Этот этнический ислам поддерживается мусульманскими организациями стран, откуда мусульмане прибывают в Европу. «Импортированный» ислам обращен внутрь, он вовлечен в будничные дела, в политические игры, которые остались за кормой корабля, доставившего мусульман на их новую родину. Поддерживаемая в рамках такого ислама традиция инертна, ориентирована на сохранение самодостаточной «материнской» среды. Вновь прибывший мусульманин первое время, оставаясь в рамках своей общины, помогающей ему самоопределиться на новом месте, исповедует именно этот «пассивный» ислам. Такой «пассивный» ислам не несет угрозы для внутренней стабильности в Европе. Он не в состоянии консолидировать европейских мусульман на религиозной основе, не способен генерировать радикальные настроения. Практика показывает, что за редким исключением этнические исламские организации всегда лояльны к местной власти и не стремятся инкорпорироваться в международные религиозные структуры. Этот бытовой ислам, с одной стороны, постоянно подпитывается вновь прибывающими носителями соответствующей этноконфессиональной традиции; зато, с другой стороны, он неизбежно размывается под влиянием европейской культуры, а также крепнущих на старом континенте исламоуниверсалистских настроений. И вот тут возникают проблемы. Этническому исламу оппонирует транснациональный ислам, кото-
рый, в свою очередь, подразделяется на две ветви - «европейский» и «мировой», или универсалистский.
Ясно, что большинство пришельцев прибывает в Европу не на несколько недель или месяцев, но для того, чтобы остаться здесь сколь возможно долго, лучше - навсегда. Отсюда следует, что сошедший в аэропорту Шарля де Голля, или незаконно пробравшийся на лодке на Сицилию мусульманин внутренне готов забыть прежнюю жизнь. Многие молодые люди «устали» от сдерживающих их энергию клановых, семейных и иных связей. Они открыты навстречу европейским ценностям, стремятся вкусить от своей грядущей «новой идентичности». Но мусульманин останется мусульманином в любой ситуации. Оливье Руа отмечает, что переход мусульман в «транснациональное состояние», сопровождающийся существенным ослаблением и даже разрывом связи с диаспорой, может проходить в трех формах: а) собственно европеизации; б) интеграции, при которой человек становится арабом (турком, пакистанцем) без языка, просто мусульманином; в) «ре-коммунизации», в которой физическое присутствие в Европе комбинируется с мусульманской идентичностью. Становящийся европейцем алжирец, турок, пакистанец, оставаясь мусульманином, вынужден сам выбирать для себя иной, неэтнический ислам. Потребность в обретении европейского ислама возникает параллельно с чувством сопричастности к мировой умме. Зарождается болезненный конфликт идентичностей, подогреваемый социальными условиями жизни мусульман, межэтническими трениями и, наконец, общим обострением отношений между Западом и мусульманским миром. Мусульманин оказывается на стыке исламских идентичностей - локально-этнической, евроисламской, исламо-универсалистской и собственно европейской.
Адаптируясь к Европе, мусульманин в то же время обособляется от нее во имя сохранения своей религиозной идентичности. Тяге к «европейскости» оппонирует не этнобытовой, но уже нарождающиеся европейский и универсалистский ислам. В европейском исламе присутствуют как либеральная, так и исламистская тенденции. Что касается религиозного универсализма, то он кон-нотируется с исламизмом, отторгающим Запад и бросающим вызов ему на его собственном европейском пространстве. «Через восприятие Европы молодые мусульмане становятся злее, ради-
кальнее и активнее». Исламизм, как и повсюду, представлен как умеренным, так и радикальным направлениями.
В начале нового века отчужденность между мусульманской диаспорой и европейцами как минимум не снижается. Наоборот, европейцы воспринимают своих новых соседей по улице, по городу все с большей настороженностью. Скрытые и явные проявления исламофобии становятся все заметнее. Ответную реакцию мусульман на эти настроения в Европе репрезентативно высказывает выпускник и сотрудник университета г. Гент (Бельгия) Сами Зем-ни: «В Европе легко терпеть изысканную марокканскую, турецкую или индийскую кухню, танцевать под так называемую “всемирную музыку”. Но “Настоящий Другой”, отстаивающий свои права и тем самым переосмысливающий отношения между Ними и Нами, в конечном счете отвергается. Он немедленно объявляется фундаменталистом, особенно если он мусульманин. Терпимость Европейского союза, увы, все более напоминает тонкий слой фанеры, она превращается в репрессивную терпимость, которая официально допускает Другого, но только отвечающего ее (терпимости) собственным представлениям, т.е. существующего в мягкой, асептической, пустой форме, и она не принимает в расчет большинство запросов Настоящего Другого». Земни рассуждает именно о конфессиональной, а не об этнической (музыка, кухня) идентичности, не создающей никаких трудностей и воспринимаемой в Европе как приятная во всех смыслах экзотика. Конфессиональная же идентичность подразумевает в том числе свое, «не европейское», понимание взаимоотношения светского государства и религии, секу-лярности и возможности соблюдения «исламского закона».
Среди европейских мусульман уже давно в ходу термины «фикх аль-акаллият» (право у меньшинств) и «шариат аль-акаллият» (шариат у меньшинств). По мере увеличения числа мусульман и укоренения среди них исламо-универсалистской тенденции эта проблема из академической превращается в политическую. Недаром Юсуф Карадави говорит о необходимости «формальной адаптации шариата и фикха для проживающих на Западе мусульманских меньшинств». Этот вопрос обсуждается на многочисленных семинарах и конференциях. В частности, ему была посвящена состоявшаяся в 2003 г. в Голландии конференция «Исламский закон и мусульманские меньшинства». Проблема сохранения шариата и фикха более всего привязана к тому, что мож-
но назвать «жизненной практикой», которая включает в себя семейные проблемы, предпринимательскую деятельность, безопасность, межрелигиозные отношения, а также отношение мусульманина к впустившему его государству. Все эти практики, хотя и формируются в условиях европейского государства, гражданского общества, по выражению голландского исследователя Мартина ван Брюинессена, «в каком-то смысле являются исламскими, или частью мусульманской культуры, с которой они идентифицируются».
Теперь об отношении мусульман Европы к светскому государству. Проблема не столь проста, как это может показаться. С одной стороны, проживая в европейских странах, мусульмане не могут не принимать «правил игры» секулярного государства, ибо «оно принадлежит всем, а не только немусульманам». Но соблюдение секулярной нормы не означает отказа от исламских представлений о взаимоотношении государства и религии. К тому же в соответствии с не опровергнутой никем, в том числе модернизаторами, концепцией ислам по-прежнему представляется идеальной несекулярной формой государственного устройства. Согласие же с секулярной моделью интерпретируется как отход от одного из главнейших положений ислама. Эту ситуацию можно представить таким образом, что мусульмане лишь временно проживают в условиях секулярности, поскольку, во-первых, конечная победа все равно останется за исламом, а, во-вторых, в будущем мусульманское меньшинство плавно трансформируется в большинство. Последнее является одним из аргументов исламистов, противодействующих распространению среди мусульман Европы секулярного мировоззрения. Конечно, не так много мусульман, озабоченных в первую очередь вопросами трудоустройства, бытовыми проблемами, задумываются о проблемах секуляризма (да и прочих «из-мов»). Однако, пытаясь устроить свою жизнь, они всякий раз имеют дело с представителями этого самого секулярного государства. Это-то и обыгрывает исламистская пропаганда. Мусульмане пытаются сохранить за собой право на выражение своей конфессиональной идентичности в самом широком смысле слова, в том числе в отношении к светскому государству. Это обстоятельство придает гражданскому обществу Европы новый, непривычный для нее аспект межконфессиональных отношений. Такая коррекция неизбежно сказывается на привычном ходе жизни, в том числе по-
литическом. В условиях роста численности мусульман этот акцент становится все более рутинно-будничным.
В борьбу за место мусульман под европейским солнцем, за сохранение ими религиозной идентичности вовлечены сотни существующих в Европе исламистских организаций радикального толка, втягивающих местных мусульман в конфликт между исламом и Западом. Выходец из Ливана французский журналист Антуан Сфер считает, что все они, «открыто проповедующие не-интеграцию (с Европой), даже более опасны чем те, кто ... занимается терроризмом». Часть этих организаций возникла непосредственно на европейской почве, другие - являются секциями международных группировок, в том числе «Аль-Каиды». Как правило, между ними нет структурированных связей и действуют они самостоятельно. Однако они исповедуют общую идеологию. И главное - идентифицируют себя со всемирным исламистским движением, противостоящим Западу. «Конечное решение, единство к нам придет бесспорно из Европы», - сказал в 1996 г. Хасан ат-Тураби. Исламистские организации Европы неотделимы от мирового исламистского движения, многие центры которого расположены не на Ближнем Востоке или в Персидском заливе, но в Лондоне и Париже. «Лондонистан» - больше, чем меткое журналистское словечко. Столица Великобритания уже давно стала центром, откуда исходят исламистские импульсы и где ведется планомерная подготовка авантюрных акций, включая террористические. Примерно каждая четвертая из действующих в Великобритании мусульманских организаций - исламистская или связанная с исламистами, во Франции - каждая пятая... Источники сообщают, что бен Ладен создает некую «европейскую армию», куда уже якобы набрано 40 тыс. человек во Франции, 25 тыс. в Германии,
10 тыс. в Великобритании. По другим данным, только в одной Германии активистами исламистских организаций являются 30 тыс. мусульман, а мечети радикального «Исламского общества Милли Герюз» посещают 300 тыс. верующих. Насколько эти сведения верны, сказать трудно. Ясно одно - европейская сеть бен Ладена насчитывает уже десятки тысяч членов и значительно большее число «симпатизантов». В качестве особого случая утверждения в Европе исламизма назовем албанцев Косова, к которым пока что снисходительно относится европейское сообщество и которые находятся под двойным патронажем международных экстремистских
организаций, чье влияние здесь постоянно растет. Мусульманские общины (преимущественно сельские) попали в материальную зависимость от них. Среди этих организаций особо активен Саудовский объединенный комитет помощи Косову и Чечне, который пропагандирует среди местных мусульман салафитское учение и образовал вокруг 98 местных мечетей целую систему обучения для молодежи, что «наводит на мысль о сравнении с афганскими общинами 80-х годов, когда бывшие в лагерях беженцев на пакистанской границе многочисленные сироты и дети из неполных семей также попали в зависимость от саудовской благотворительности». Так воспитывается грядущее поколение мусульман с двойной взаимоисключающей ментальностью - европейской и исламорадикальной.
Пока исламисты не прибегают к систематическим целенаправленным действиям внутри Европы (взрывы в Мадриде в 2004 г. были частным случаем мести). Однако структуры для этого подготовлены. Есть и соответствующие кадры. Даже если западным спецслужбам известен костяк той или иной группировки, практически никто не может сказать, сколько человек каждая из них способна повести за собой, задействовать при терактах, вывести на улицы в случае обострения ситуации. Сила этих организаций в том, что они способны эффективно сработать в нужный момент в нужном месте. Поводы же для такого рода действий будут существовать и множиться по мере роста числа мусульман в Европе, их зависимости от обострения отношений между мусульманским миром и Западом. Последнее обстоятельство особенно важно. Теракт в Испании подчеркнул уязвимость европейцев, их зависимость от того, насколько их правительства вовлечены в конфликтные ситуации в Ираке, в Афганистане и не только там. Наконец, существует обратная реакция: исламские радикалы с Ближнего Востока могут встать в позу защитников интересов их единоверцев в Европе. Например, в том же 2004 г. в Ираке экстремисты захватили за-ложников-французов, потребовав в качестве платы за их освобождение разрешить проживающим во Франции и работающим в государственных учреждениях мусульманкам носить головной платок. Этот конфликт был благополучно разрешен, но был создан прецедент. Европе продемонстрировали, что она находится под постоянной угрозой, что ее мусульмане вправе рассчитывать на религиозную солидарность, прежде всего со стороны исламских
радикалов. Таким образом, проблема мусульман в Европе есть проблема для всего мусульманского мира, что объективно неизбежно добавляет ей дополнительную остроту. Обосновавшиеся в Европе радикальные исламисты продолжают самоутверждаться здесь с удвоенной энергией. Они наращивают свои структуры, создают новые. Даже после усилившегося после 11 сентября 2001 г. давления на них они сумели сохранить свое влияние, а кризис в Ираке даже способствовал росту уважения к ним со стороны мусульманских общин. Похоже, они становятся все более непримиримы, о чем свидетельствует, например, убийство в Голландии режиссера Тео Ван Гога, дерзнувшего в резкой форме осудить отношение в исламе к женщине и тем самым, по мнению радикалов, оскорбившего ислам. Как бы то ни было, но исламисты являются субъектом - пусть и экстравагантным - политического процесса в Европе, участниками виртуального исламо-христианского диалога, который на старом континенте по большому счету еще только начинается.
Для Соединенных Штатов угроза со стороны исламистов носит прежде всего внешний характер. Сейчас, когда в США появились десятки монографий, воспоминаний участников борьбы против этой угрозы, остается только поражаться тому, как большинство политиков и экспертов ее прозевали. Например, после прочтения фундаментальнейшей книги Даниэла Бенджамена и Стивена Саймона «Времена священного террора» вообще непонятно, каким образом, владея такой информацией, американские спецслужбы и политики оставались столь безответственно и, я бы сказал, «непрофессионально» недальновидными. Свет на все это не проливают многочисленные слушания в Сенате, Пентагоне, других институтах США, где острые вопросы преобладали над вразумительными ответами. На правительственном уровне словосочетание «исламский терроризм» впервые было произнесено, когда в 1993 г. при президенте Клинтоне главой ЦРУ был назначен Джеймс Вулси. Конечно, США наносили удары по исполнителям и зачинщикам терактов. Крупнейшие из них - ракетные обстрелы Судана и Афганистана в ответ на взрывы американских посольств в Восточной Африке. Они носили характер самообороны, были реактивными, а не превентивными, что было реактивной тактикой, но в то время так и не превратилось в стратегию. Символично, что в появившейся уже в 2001 г. книге Генри Киссинджера с претен-
циозным названием «Нужна ли Америке внешняя политика? К [вопросу о] дипломатии для XXI века» исламизм и исламский экстремизм вообще не упомянуты. Проще всего обвинить патриарха американской внешней политики в том, что он стар (во время его выступлений на конференциях некоторые ныне действующие политики снисходительно улыбаются). Однако его подход свидетельствует об общей инерционности мышления, о том, что, избавляясь от комплекса «холодной войны», разработчики американской политики долгое время не допускали и мысли о том, что кто-то способен представлять угрозу непосредственно для США. 11 сентября 2001 г. обнаружило уязвимость Америки. Правда, после атаки на Торговый центр в Нью-Йорке и Пентагон в Вашингтоне удары по территории США не наносились. Тому есть несколько причин, из которых трудно выделить самую главную и тем более единственную. Во-первых, трудно представить теракт, который бы по своей театрализованности и всемирному эффекту может превзойти сентябрьскую драму. Во-вторых, эффективнее заработали спецслужбы. В-третьих, если верить захваченному в 2004 г. американцами ближайшему соратнику бен Ладена аз-Заркауи, экстремисты испытывают острую нехватку смертников-шахидов. В-четвертых, борьба против Америки перенесена в другие регионы - прежде всего в Ирак, Афганистан, Палестину, другие мусульманские страны, наконец, в Европу.
Именно исламисты сумели организовать сопротивление войскам коалиции в Ираке. Действовавшая в главном его бастионе, г. Фаллуджа, группировка была переименована в «Аль-Каиду священной войны двух рек». Возглавивший ее аз-Заркауи публично поклялся в верности бен Ладену. Несмотря на проведенные в 2004 г. президентские выборы, в Афганистане продолжается активность уцелевших и реорганизовавшихся талибов. Всякий раз, нанося удар по своим противникам, исламисты подчеркивают, что их жертвы наказаны за поддержку Соединенных Штатов. В самом деле, оказание помощи американцам в мусульманском мире подвергает их партнеров определенной опасности. Заметим, что не совсем корректно приписывать «антиамериканизм» исламистам Северного Кавказа. Сотрудничающий с «Аль-Каидой» Шамиль Басаев публично заявил, что его война не направлена против США. Но и в этом регионе имеет место отождествление борьбы под лозунгами ислама с глобальным антиамериканским джихадом.
Тем более что местные радикально настроенные мусульмане не скрывают симпатий к иракскому, палестинскому, афганскому сопротивлению, пытаются развивать связи с мусульманскими мигрантами в Европе. В 2003 г., когда войска коалиции вступили в Ирак, в Дагестане была весьма популярна идея отправки туда добровольцев, причем называлась даже цифра 6 тыс. человек. Автору довелось разговаривать с этими людьми, и, судя по всему, они действительно готовы были ехать в Ирак. Действия исламистов против США ставят под сомнение, как минимум на уровне мирового массового сознания, их геополитическое лидерство. Они стали специфическим сегментом антиглобалистского движения (тем самым его компрометируя). Само их существование как качественно нового, никем не предугаданного «центра силы» есть претензия на опровержение идеи однополярного мира. Если признать, что исламизм есть циклическая, или вечная, сила, то в борьбе за новый мировой порядок он оказывается серьезнейшим и постоянным оппонентом США. Действия исламистов влияют на внутриполитические процессы. По поэтическому выражению Лилии Шевцовой, «Америка парализована страхом перед непонятным врагом, каким стал для нее международный терроризм». Этот страх явился одной из причин победы Джорджа Буша на президентских выборах 2004 г.
Некоторые вопросы встают и в связи с присутствием исламистов непосредственно внутри самих Соединенных Штатов. Миграция мусульман в Америку имела место еще в 60-е годы, когда через Атлантику устремлялись в основном палестинцы, среди которых было немало тех, кто «ставил своей целью оказывать влияние на политику США во имя палестинского дела». В 80-е годы новая волна мусульман появилась в связи с войной в Афганистане. Примерно в это время в США начинают создаваться филиалы воинствующих исламских организаций (ХАМАС, Хезбулла, Исламский джихад и др.), которые в те времена были поглощены борьбой в локальных конфликтах и еще не вкусили от идеологии «мирового джихада». Некоторые из этих групп мотивировали свое создание необходимостью борьбы за права мусульманских меньшинств. (Напрашивается параллель с действиями мусульманских радикалов в России, утверждавших, что их целью также является борьба за права мусульман.) Однако все эти радикально настроенные мусульманские деятели не помышляли о том, чтобы «расша-
тать» Америку изнутри, а стремились повлиять на внешнюю политику страны.
В 90-е годы в США действовали несколько сотен исламских организаций самого разного толка, включая самые радикальные. К началу XXI века количество только официально зарегистрированных общин достигло полутора тысяч. Примерно 50 из них специализируются на оказании помощи мусульманам в различных странах. Треть из этой полусотни ориентирована на бывшую Югославию, четверть - на Чечню. Отследить деятельность каждой организации практически невозможно. Американское руководство пропустило создание разветвленной инфраструктуры, которая может быть использована радикалами для ведения пропаганды, привлечения к себе молодежи. Не анализировались и произносившиеся в мечетях проповеди. До 11 сентября 2001 г. не отслеживалось движение финансовых потоков в мусульманской среде. Первый террористический акт - покушение на известного своими вызывающими высказываниями раввина Меира Кахане - был совершен в США в 1990 г. Непосредственным исполнителем был египетский мигрант ас-Сайд Нусейр. Но за ним стояла целая группа, в том числе военнослужащий американской армии, несколько постоянных прихожан из мечети Абд аль-Фарука в Бруклине. Организаторы носили майки с символической надписью «Мусульманин к мусульманину - каменная стена». Сами участники этой акции рассматривали свои действия как подготовку к джихаду. В 1993 г. полупалестинец, полуегиптянин Рамзи Юсеф организовал взрыв в Торговом центре. Он говорил, что это месть за Хиросиму и Нагасаки. Далее вплоть до 11 сентября 2001 г. в самих США серьезных терактов не происходило.
Однако активность радикальных исламистов никогда не прекращалась, принимая завуалированные формы. Отказ от террора (или невозможность его применения) компенсируется прозелитско-политической активностью, которая стала одним из главных направлений в деятельности исламистов. «Мы завоюем Соединенные Штаты с помощью джихада, но не мечом, а да’ва (прозелитизмом)», - восклицает один из исламистских лидеров Юсеф аль-Кадали. Влиятельная в США Конференция мусульман Лос-Анджелеса заявляет, что ее цель обратить в ислам 50-70 млн. американцев. Эпатаж в этой декларации преобладает над реальностью, но и полностью сбрасывать со счетов такого рода порыв не
приходится. Американские власти провели расследования в Айдахо, Мичигане, Нью-Йорке, Северной Вирджинии на предмет обнаружения религиозного радикализма, а также того, каким образом исламисты используют в своих целях мечети, Интернет, благотворительность для рекрутирования новых муджахедов. Выяснилось, что в этих и других штатах приобщение к джихаду, пока на словах, было поставлено на поток. Из этого отнюдь не следует, что толпы муджахедов готовы выйти на улицы американских городов, но то что призыв к джихаду проникает в сознание местных мусульман, которые относятся к нему достаточно лояльно, сомнений не вызывает. «Доминирующие в мечетях Америки исламские радикальные клирики угрожают всему, что приобрели американские мусульмане». В Бостоне по дороге в аэропорт шофер-араб из Ливана поначалу яростно ругал бен Ладена и террористов, а затем сказал, что в Америке джихад - это защита прав американских мусульман, и, подумав, добавил: «И вообще всех мусульман». На вопрос, от кого их надо защищать, он ответил: «От врагов», не уточнив, однако, кто эти враги. Сумеет ли администрация США обезвредить исламистские группы, нарушить связь между ними и их иностранными спонсорами и вдохновителями, удастся ли остановить приток в ряды радикалов молодых мусульман? Конечно, можно изолировать наиболее ревностных проповедников исламизма, разорвать финансовые потоки внутри исламистского движения. Но даже самая недавняя практика показывает, что все уничтоженное, подобно Терминатору, регенерируется и оказывается способным к дальнейшим действиям. К тому же исламизм обладает удивительной проникающей способностью, и жить в полной изоляции от него, имея в обществе больший или меньший мусульманский компонент, невозможно.
Вопрос об исламизации Америки или американизации ислама, по аналогии с Европой, в США не стоит. В 90-е годы «ислами-зация» охватывала некоторые группы негритянского населения. Наиболее энергично в этом направлении их подталкивала основанная еще в 1931 г. организация «Нация ислама», возглавляемая эксцентричным Луисом Фарраханом. Несмотря на претенциозное название, неоднократные попытки добиться широкого признания в мусульманском зарубежье (Луис Фаррахан приезжал даже в Россию), «Нации ислама» так и не удалось найти поддержку у остальных мусульманских этносов Америки. Американские мусульмане
ощущают себя в первую очередь американцами. Обособленность мусульман от остального общества составляет допустимую норму. В материале, размещенном на сайте газеты «US-Тoday», задан вопрос: «Как следует приветствовать арабо-американца?». Ответ был таков: «Помните, что большинство арабо-американцев выросли в США и не нуждаются в специальных приветствиях. Будьте сами собой и предоставьте им быть самими собой. Если они практикующие мусульмане или недавние иммигранты, то приглядитесь к их манерам. Улыбка, кивок, слово приветствия - хороши для любых ситуаций». Заметим, речь идет об арабских мусульманах, которые в наибольшей степени ощущают свою религиозную идентичность. Одновременно в поставленном вопросе оговаривается, что особо предупредительным следует быть в отношении новых иммигрантов и «практикующих мусульман». Проблема сохранения конфессиональной идентичности, отчасти привнесенная извне, отчасти имеющая внутренние корни, обострилась среди мусульман еще до 11 сентября. «Тот, кто призывает к исламу, прежде всего должен осознать и поверить в то, что ислам противостоит некоторым аспектам вестернизированного общества». «Не идите на компромисс: подчеркивайте различия», - призывает журнал «Американский мусульманин» устами сестры Умм Биля аль-Хиши. После 11 сентября проблемы ислама и мусульман внутри Америки и во внешней политике США соединяются. В ряде провинциальных университетов, в том числе Калифорнийском, желание мусульман обозначить религиозную самобытность сочетается с протестом против отождествления ислама с экстремизмом, против восприятия их религии в качестве угрозы. Такие настроения вполне объяснимы. Однако нельзя забывать и то, что в ряде мусульманских общин США, например, в нью-йоркском Бруклине,
11 сентября было воспринято как свидетельство силы ислама, его способности противостоять самому могущественному противнику, т.е. Америке. Радость эта не могла не остаться незамеченной американским обществом и государством, которое убедилось, что в крайне обостренной ситуации чувство принадлежности к Америке оказалось слабее (следовательно, и в будущем также может оказаться слабее) чувства принадлежности к умме.
Проблема самоидентификации американских мусульман вписывается в размышления Хантингтона, изложенные им в книге «Кто мы? Вызовы американской идентичности». Ученый рассуж-
дает о том, что лежащая в основе американской идентичности англо-протестантская культура не является более абсолютным консолидирующим началом общества. Это начало становится все более мультикультурным, объединяющим общество по принципу «салата». Великий «плавильный котел», обеспечивший лидерство США и «выплеснувший» из себя глобализацию, не в силах, как прежде, полностью перемешать этнокультурные идентичности, творя из них однородную субстанцию. Стиранию этноконфессиональных граней противостоит мультикультурализм со всеми его центробежными издержками. Как долго продлится такое положение, сказать затруднительно. Эта ситуация, вызываемая колоссальным притоком испаноязычного населения, кризисом в отношениях между Америкой и мусульманским миром, вполне может «рикошетом» спровоцировать американских мусульман на обособление во имя поддержания собственной идентичности. У исламистов остается благоприятный и устойчивый шанс для закрепления своего влияния со всеми вытекающими для американских мусульман и для всей Америки последствиями. Одним словом, внутренний исламский фактор будет держать страну в напряжении неопределенно долгое время, даже если это демонстративно не будет замечаться политкорректными американскими политиками.
Деятельность исламистов, их большой агрессивный потенциал постоянно актуализирует систематически подвергающуюся критике концепцию «столкновении цивилизаций», наиболее аргументировано изложенную Хантингтоном. Примерно в 1997 г. совместно с крупнейшим знатоком шариата в России Леонидом Сю-кияйненом мы проводили с молодыми учеными шведского университета в г. Упсала семинар, посвященный теории американского исследователя. Хантингтон был буквально «повержен в прах», причем особое усердие проявили выходцы именно из мусульманских стран - Пакистана, Марокко, Ирана и, кажется, Алжира. В конце дискуссии я не удержался - стало обидно за мэтра -и задал его оппонентам вопрос: «Если эта теория столь нелепа, то почему по всему миру тратится столько интеллектуальных сил, чтобы ее опровергнуть? Неужели она столь бессмысленна?». Ответы я получил в коридоре - это было, пользуясь немецкой пословицей, «остроумие на лестнице». Суммируя их, можно получить примерно следующее: «Хантингтон, конечно, неправ, но если он все-таки окажется прав, то всех нас ожидает кошмар».
Восприятие нынешней ситуации как столкновения цивилизаций, даже теми, кто не слышал о Хантингтоне, т.е. «человеком с улицы», в начале нынешнего века получило очень широкое распространение. Подобный взгляд нашел отражение в средствах массовой информации. В России некоторые рассчитанные на массового читателя газеты стали подавать конфликт в Чечне именно как частный случай межцивилизационного столкновения. Дефакто к этому склоняются и многие серьезные политики, хотя говорить об этом вслух, разумеется, считается не совсем уместным. Однако при всей политкорректности, признание наличия этого столкновения читается между строк. Есть ли конфликт между цивилизациями? Француз Эрик Руло тактично называет эту ситуацию «водоразделом (gulf) между цивилизациями». В нее вписываются и 11 сентября, и гражданская война в Ираке, и ближневосточный кризис, талибы, исламская революция в Иране, напряженность на Северном Кавказе и т.д. Косвенным признанием межци-вилизационного конфликта является попытка форсировать в мусульманском мире процесс демократизации и создания гражданского общества, без чего трудно представить бесконфликтное развитие отношений между западным и мусульманским мирами.
На жестко поставленный вопрос - возможно ли, или уже имеет место столкновение цивилизаций? - нет и не может быть прямого ответа. Кризис отношений между мусульманским миром и Западом очевиден. Его главным признаком является даже не сам по себе религиозный экстремизм, но то, что его существование в той или иной форме воспринимается как естественное в мусульманском сообществе. «Джихадистское» направление обрело сторонников среди мусульман, непосредственно не вовлеченных в конфликты. Непосредственное «столкновение цивилизаций» осуществляется со стороны мусульман всего лишь десятками, пусть сотнями тысяч и даже несколькими миллионами людей (по данным спецслужб, число лиц, способных совершить теракты, в 1995 г. насчитывало 50 тыс. человек), но за их спиной колоссальные людские резервы. Ведя только вооруженную борьбу против этого авангарда, Запад неизбежно оказывается вовлеченным в межцивилизационный конфликт. Затяжной характер борьбы с исламским экстремизмом втягивает в нее новых участников из числа мусульман. В отношениях между носителями двух крупнейших мировых религий аккумулируется устойчивая напряженность.
Возникает чувство, что с обеих сторон почти смирились с таким ходом развития политики, что сохраняет поле деятельности для исламистов, предопределяет угрозу с их стороны. Эта угроза, с одной стороны, реактивна, ибо является ответом на глобализацию - политическую, идеологическую, культурную активность Запада. Но, с другой стороны, ей присуща внутренняя энергетика, исламисты самодостаточны, они следуют своей логике, опираются на некоторые близкие им компоненты исламской традиции, политической культуры. Исламистская угроза носит разносторонний характер, с ней сталкиваются мусульманские режимы, отдельные государства Запада, Россия. Актуальность исламистского проекта на разных уровнях - локальном, национальном, региональном, мировом - остается реальной сегодня и сохранится в будущем. А невозможность реализации этого проекта стимулирует его участников к продолжению борьбы за свою цель. Однако единственного метода преодоления исламистской угрозы нет и не может быть. Одним способом противодействия ей является координация усилий всего мирового сообщества, другим - выбор каждым из его членов своих собственных конкретных средств ее предупреждения. Наконец, остаются уже подтвержденные временем возможности вести диалог с умеренным, прагматично настроенным крылом исламистов.
«Arabia Vitalis: Арабский Восток, ислам, Древняя Аравия», М., 2005 г.
Леонид Васильев,
доктор исторических наук ИСЛАМ И ТЕРРОР
В последние десятилетия мир сотрясают террористические акты, едва ли не 90% которых совершаются теми, кто имеет отношение к исламу. Радикализация этой религии вполне определенно опирается на толкование ряда заповедей Корана. И как ни изощряйся в политкорректности, невозможно отрицать, что террористы, о которых идет речь, очень тесно связаны именно с исламом, что они преданы идеям, запечатленным в Коране (неважно, как их интерпретируют более умеренные мусульмане), что они, с готовностью убивая других, умирают со словами «Аллах Акбар!». По-
