CC BY
32
RUDN Journal of Language Studies, Semiotics and Semantics Вестник РУДН. Серия: ТЕОРИЯ ЯЗЫКА. СЕМИОТИКА. СЕМАНТИКА
2017 Vol. 8 No 4 912-919
http://journals.rudn.ru/semiotics-semantics
УДК: 82-1"16/17"
DOI: 10.22363/2313-2299-2017-8-4-912-919
КОДИФИКАЦИЯ ПОЭТИЧЕСКИХ ВОЛЬНОСТЕЙ В МЕТАТЕКСТАХ XVII—XVIII ВВ.
А.Ю. Михайленко
Институт славяноведения РАН Ленинский проспект, д. 32А, Москва, Россия, 119334
Статья посвящена проблеме кодификации поэтических вольностей в церковнославянских и русских лингвистических сочинениях XVII—XVIII вв. Объект исследования — кодифицированные грамматические и лексические неравносложные версификационные варианты, основанные на разных видах изменения слов, сознательно используемые авторами для решения различных задач стихосложения. Предмет исследования — система поэтических вольностей в культурно-языковом контексте разных исторических периодов. Цель исследования: рассмотрение типов поэтических вольностей в церковнославянских и русских метатекстах. Основное внимание уделено изучению поэтических вольностей, зафиксированных в церковнославянской грамматике М. Смот-рицкого и в русских филологических трактатах В. Тредиаковского, А. Кантемира, Ап. Байбакова, В. Подшивалова. Актуальность работы определяется общим интересом современной лингвистики к исследованиям в области истории русского стихосложения, посвященным в том числе проблеме «грамматики» поэзии в аспекте диахронии.
Ключевые слова: поэтические вольности, церковнославянский язык, грамматика
ВВЕДЕНИЕ
Поэтические вольности (лат. licentia poetica) — это система версификаци-онных неравносложных грамматических и лексических вариантов, основанных на разных видах изменения слов. Риторическое учение о поэтических вольностях перешло в славянские грамматические сочинения из греческих и латинских грамматик и риторик XV—XVI веков.
Возникновение в XVII в. системы поэтических вольностей свидетельствует об изменении функции церковнославянского языка, начинающего обслуживать не только тексты конфессиональной культуры, но появлявшиеся собственно литературные тексты, выполнявшие эстетические задачи. Основу формирующейся светской литературы XVI—XVII вв. составляла виршевая поэзия. Книжникам важно было добиться «украшенности» языка. Поэтические вольности позволяли стихотворцу учесть все возможные параллельные варианты, чтобы, соблюдая их, «укладываться в нужный размер по числу слогов».
ПОЭТИЧЕСКИЕ ВОЛЬНОСТИ В РАННИХ СЛАВЯНСКИХ ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ СОЧИНЕНИЯХ
В набор поэтических вольностей входили неравносложные лексические и грамматические варианты. В первой славянской «Риторике», «Риторике псевдо-Макария» (сочинение кон. XVI в., приписываемое вологодскому епископу Мака-рию, восходящее к латинской «Риторике» Филиппа Меланхтона) поэтическим вольностям посвящен раздел «О схематех, сий рёчь начертаниях». В «Грамматике»
(1619) Мелетия Смотрицкого соответствующий параграф называется «О страс-тех речений», а поэтические вольности характеризуются здесь следующим образом: «Страсть речений есть речения измёна мёры ради стихотворны выкаемая. Страсть суть сугувы изовилия и скудости» [Смотрицкий 1619: 248—249].
Каждый вид «страсти речений» (поэтических вольностей) сопровождается примерами на увеличение и на сокращение слогов в слове. К примерам на увеличение («изобилия страсти») отнесены:
♦ «приложение» («прелесть» вместо «лесть», «премудрость» вместо «мудрость»);
♦ «усугубление» — дублирование первого или второго слога либо буквы («естесмы» вместо «есмы», «естесте» вместо «есте»);
♦ «распространение» — включение в середину слова дополнительного слога («царествую» вместо «царствую»);
♦ «раздёление» — расщепление одного слога на два («радуися» вместо «радуйся», «достоиный» вместо «достойный») и т.д.
Среди приемов «скудости страсти»:
♦ «отлажение» — устранение буквы или слога в начале слова («мение» вместо «имение», «мена» вместо «измена»);
♦ «стиснение» — исключение слога из середины слова («человек» вместо «человеков»); «усечение» — устранение слога в конце слова, превращение полной формы прилагательного или причастия в краткую («чист» вместо «чистый», «вьющ» вместо «вьющий») и т.д.
В набор поэтических вольностей включались и неравносложные грамматические варианты. Так, в грамматике Смотрицкого отношения между вариантными формами имен м.р. в И. мн. с флексиями -е и -еве рассматривались как пример «прибавления» слога в конце слова: Приплтг / есть слога в конци реченгл изложена/........га^... врачеве, вмёстw враче [Смотрицкий 1619: 251].
Отношения между вариантными формами имен м.р. в Р. мн. с флексиями -ъ и -иввъ рассматривались как пример «убавления» слога из середины слова, при этом буква -ъ рассматривалась как носитель слога: Отнсненне/сть слога 3 среди реченгл кзложенге—аю» человёкъ, вмёсто члвёюивъ [Смотрицкий 1619: 250].
Формы существительных оказывались противопоставленными формам прилагательных и причастий, демонстрировавших «убавление» слога в конце слова: ОУсеченге/%сть слога в конци реченгл ытрёшенге. ткш/ чист в мёсто чистый,
г г г
вгющ, вмёстовгющгй... [Смотрицкий 1619: 251].
В «Риторике» отношения между книжной и некнижной формами инфинитива на -ти и на -ть рассматривались как пример «убавления» в конце слова: продать вмёсто продати (Р, 75). Так, например, в текстах Симеона Полоцкого встречаются неравносложные грамматические варианты: инфинитив на -ти //-ть («Паче же молюся аз на ня ко Богу, да зло еже / любят казнить по премногу»), формы 2-го л. ед.ч. наст. вр. на -ши //-шь («Его же ради духом днесь играеш, / Сим землю, море, аер исполняешь»), рассматриваемые грамматикой как пример «убавления» слога.
КОДИФИКАЦИЯ ГРАММАТИЧЕСКИХ ПОЭТИЧЕСКИХ ВОЛЬНОСТЕЙ В XVIII В.
Определяющим процессом русской языковой ситуации XVIII века явился процесс формирования и становления русского литературного языка нового типа. Уже в петровскую эпоху в связи с происходившими преобразованиями, ведущими к государственной и культурной секуляризации, установилось противопоставление традиционного церковнославянского литературного языка «простому русскому языку» как новому литературному языку. Начальная точка в понимании нового литературного языка определялась предшествующей языковой традицией, а именно гибридным вариантом церковнославянского языка. Тексты на гибридном церковнославянском языке были ориентированы на ограниченный набор маркированных книжных признаков, коррелировавших с некнижными признаками на уровне грамматических категорий. Традиция гибридного варианта церковнославянского языка формировала в языковом сознании эпохи принципиально важную оппозицию «книжные элементы//нейтральные элементы» [Живов 1996; Запольская 1985; 2008].
При негативной ориентации «простого русского языка» относительно церковнославянского создание текстов на простом языке изначально осмыслялось только как отказ от маркированных книжных элементов, в состав которых входили формы аориста и имперфекта, краткие изменяемые причастия и краткие изменяемые формы сравнительной степени, формы двойственного числа и формы звательного падежа.
Церковнославянские элементы, не входившие в набор книжных признаков, допускались и в «простой русский язык» на правах нейтральных элементов. Сферу нейтральных вариантов-элементов составляли падежные формы имен существительных и прилагательных, краткие и полные прилагательные, энклитические и полные местоимения, инфинитив на -тн//-ть, формы 2-го л. ед.ч. наст. вр. на -шн//-шь. Дальнейшая эволюция нового литературного языка, связанная с установлением его собственных норм, предполагала нормализацию нейтрального вариативного материала: либо выбор одного из элементов, либо их функциональное распределение.
На первом этапе кодификации нового русского литературного языка (30— 40 гг.) ведущей нормализаторской тенденцией явилась тенденция устранения «глу-бокословныя славенщизны» на грамматическом уровне. В этот период удаление «славянизмов» предполагало уже не только отказ от маркированных книжных элементов, но и последовательную дифференциацию ранее нейтрального вариативного языкового материала в плане новой функционально-генетической оппозиции «славенские элементы//русские элементы». Однако устранение широкой вариативности, вызывающей усложнение внутренней структуры языка, проводилось не во всех сферах литературного языка. Развитие в этот период поэтических литературных жанров особо остро поставило вопрос «об умении подчинять требованиям метрики грамматически оформленное слово... поэтому громадное практическое значение приобрели всякого рода неравносложные варианты, предоставлявшие возможность известного выбора языкового материала в соответствии с требованиями стиха» [Винокур 1959: 127].
Таким образом, конструирование поэтического языка в рамках «простого русского языка» легализовало использование церковнославянских элементов для формального разграничения языка поэзии и языка прозы. Элементы, релевантные для грамматики поэтического языка, могли восприниматься либо в плане предшествующей оппозиции как нейтральные признаки, либо в плане новой оппозиции как признаки «славенского» языка. Обе указанные возможности, облегчавшие стихотворную практику и вместе с тем удерживавшие ее в рамках «природного» русского языка, отразились в концепциях «поэтических вольностей», изложенных в трактатах двух ведущих кодификаторов — В.К. Тредиаковского и А.Д. Кантемира.
Предстояло решить, учитывать систему поэтических вольностей, заданную церковнославянской традицией или отказаться от предшествующего опыта использования неравносложных морфологических вариантов.
Первую возможность реализовал Кантемир в трактате «Письмо Харитона Ма-кентина к приятелю о сложении стихов русских» (1744 г.): он включил в кодекс поэтических вольностей русского языка грамматические формы, демонстрирующие приемы «стиснения» и «усечения», представленные в грамматике Смот-рицкого:
А.Д. Кантемир
«Все сокращении речей, которые сла-венской язык узаконяет, можно понужде смело принять в стихах русских, так например изрядно употребляется в*Ькъ, че-лон'Ькъ. чистъ, сладкъ, вместо в'кковъ, челов'йковъ, чистый, сладюй» (27).
М. Смотрицкий
Стпснен1е/ 'есть слога з" среди ре-чен ¡а изложен ¡е йки>/ чисть, в мёст^ чистом^ человёкъ, в мёсти> члвЛюжъ И про4 (Г1619, л. 250) ^
ОусЬчеше/'есть слога в© конци ре-чен ¡а Мрёшен ¡е гакад/ чист", в мёст^
Г /V Г Г Г /V г
чистый к ¡ющ", в мёст^ е 1ющ|й чиста,
А /V Г Г /V
в мёсти> чстал чисто, в мёстад чстое И проч (Г1619, л. 251)
ПрилагателнаА на кй ...клгоглас ¡а дёлА ...о в" кончаемый слог" приемлют ... сладкй, сладокъ (л. 80)
Тредиаковский в трактате «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» (1735 г.) предложил новую систему поэтических вольностей, большую часть которой составляли формы, относившиеся к нейтральным вариантам. Следуя за Тредиаковским, эти формы кодифицировал как поэтические вольности и Кантемир:
В.К. Тредиаковский «Местоимения мя, тя вместо меня, тебя, так же ми, ти, вместо лмгЬ, тев'к, не не часто ж кладется ти вместо твой» (16).
«Существительныя и прилагательныя имена, которыя кончат творительный единственный на ю, после каковаго ни-будь гласнаго, могут оной кончить в стихе на и краткое. Так вместо совершенною правдою, можно положить совершенной правдой» (17).
А.Д. Кантемир
«Всего же реже употреблять советую мя, тя, ми, ти, вместо меня, тебя, мн'й, тев*Ь (22).
«Изрядно употребляются вместо тво-рительнаго на ами, или ою сокращенное на ы, и, ой; так писать можно роги вместо рогами, советы вместо советами, рукой вместо рукою» (22).
«Глаголы втораго лица, числа един-ственнаго, могут кончиться на ши, вместо шь, так же и неопределенные на ти, вместо на ть. Например: пишеши вместо пишешь и писати вместо писать» (16).
«Можно в глаголах второе лице единственнаго числа кончить на ши вместо шь, и неопределенные на ти вместо на ть; например: пишеши вместо пишешь, читати вместо читать» (23).
В.К. Тредиаковсий «Сверх сего, слова, которыя двойное, и часто сомненное имеют ударение просодии, могут положиться в стихе двояко; например: цветы, и цвёты. Однако, в сем случае, больше надобно держаться общаго употребления. Впрочем не для чего, кажется, упоминать о прилагательных сокращенных, которые понеже и в прозе часто употребляются, то в стихах могут употреблены быть, ежели надобно будет и чаще» (18—19).
Только вводя в кодекс поэтических вольностей формы Зв. п., являвшиеся маркированным книжным элементом, Тредиаковский представил развернутый комментарий, в котором соотнес формы Зв. п. с церковнославянским языком: «Многие звательные падежи, которые у нас все подобны именительным (кроме преблагословенных и превысоких сих имен: Боже, Господи, Слове, то есть воплощенное Слово) могут иногда в стихах образом славенских кончится. Так вместо Фглотъ, может положиться Фглоте, что я и употребил в одной моей сатире» [Тредиаковский 1735: 18].
Концепция поэтических вольностей, изложенная А.Д. Кантемиром, реализовалась на втором этапе кодификации языка (50—70 гг.), когда была провозглашена ориентация нового «российского» литературного языка на «славенский» язык. В этот период поэтические вольности рассматривались как принадлежность только высокого поэтического стиля и непосредственно соотносились с церковнославянским языком.
Лишь на третьем этапе кодификации (конца XVIII — начала XIX вв.) характеризовавшемся консолидацией нейтральных языковых средств, поэтические вольности вновь стали рассматриваться как нейтральные грамматические варианты, безразличные к дихотомии церковнославянского и русского языков. Так, В. Под-шивалов в трактате «Краткая русская просодия, или правила, как писать русские стихи» (1798 г.) указывал, что «...стихотворец может сокращать слова, посредством некоторой перемены...» таким образом он может оказать вместо чистый чист).
КОДИФИКАЦИЯ ЛЕКСИЧЕСКИХ ПОЭТИЧЕСКИХ ВОЛЬНОСТЕЙ
Наряду с грамматическими формами кодификаторы вводили в предлагаемые системы поэтических вольностей и лексические элементы, которые также в зависимости от установки соотносились или не соотносились с церковнославян-
А.Д. Кантемир О вольностях рифм
«Совсем не хвалю преложение силы с одного слога на другой, так, чтоб вместо
г г г
глава писать глава, вместо законъ, писать законъ и проч.» (9)
ской языковой традицией. Подчинение метрике выражалось либо в искусственном увеличении или сокращении слогов в начале/середине/конце слова, либо в использовании неравносложных родственных слов с сохранением или потерей исходной семантики. В грамматике М. Смотрицкого лексические поэтические вольности, как уже указывалось выше, с одной стороны, демонстрировали повторение первого или второго слога, или устранение слога в начале слова, с другой стороны, представляли отношения родственных слов [Смотрицкий 1619: 248—249].
Осуществившийся в XVIII веке переход от конфессиональной культуры к се-кулярной, возникновение новых литературных жанров вызвало необходимость кодификации набора лексических поэтических вольностей, возможных в стихах уже на русском языке. Так, В. Тредиаковский в трактате «Новый и краткий способ к сложению российских стихов с определениями до сего надлежащих званий» (1735) сформулировал принцип «употребительности» поэтических вольностей, применение которого не допускало искусственного увеличения или сокращения слогов в начале/середине/конце слова: «стихотворцы весьма великую нашему языку противную употребляют вольность, когда кладут вместо... имею способ, мею способ».
Формирование поэтического языка в рамках нового литературного языка мотивировало появление нового типа поэтических вольностей, включавшего лексику книжных («Словам: рыцерь, ратоборец, рать, витязь, всадник, богатырь и прочим подобным, ныне в прозе не употребляемым, можно в стихе остаться») или фольклорных текстов («Ежели материя будет не важная и шуточная, то не некрасно положатся прилагательныя с своими существительными, в особливой поэзии... у нашего простаго народа употребленныя, например: тугой лук, бел шатер и прочия премногия подобныя») [Тредиаковский 1735: 18]. А. Кантемир, говоря об отграничении языка поэзии «от обыкновеннаго простаго слога» с целью «укрепить тем стихи свои» («Наш язык ... изрядно из славенскаго занимает отменные слова»), ссылается на поэтический опыт итальянских, испанских, английских грамматик, которые, «имея подобные нам способы, были много удачливы в свободных стихах». Равным образом и А. Байбаков в трактате «Правила пиитические о стихотворении российском и латинском со многими против прежнего прибавлениями» (1790) в разделе «О вольностях в стихах» признает только поэтические вольности, «употреблением утвержденные»: «Остерегаться однако же надобно, дабы не положить слов каких странных, диких и нелепых. Ибо в таковой излишней вольности погрешали иногда и знаменитые Стихотворцы. Напр. Небо, жребо. Вместо жребя» [Байбаков 1790: 34]. В. Подшивалов в трактате «Краткая русская просодия, или правила, как писать русские стихи» (1798 г.) также указывал, что «под вольностью разумеется здесь право, присвоенное стихотворцами, отступать иногда для большей удобности, от тех правил, коих прозаик нарушать не должен...» [Подшивалов 1798].
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Таким образом, набор элементов системы поэтических вольностей зависел от типа литературного языка и от лингвистической установки конкретного исторического периода. Основной исторический смысл поэтических вольностей за-
ключался в том, что посредством их решалась проблема использования ресурсов традиционного церковнославянского языка в рамках нового русского литературного языка. В поэтической практике XVII в., XVIII в., а затем и XIX в. поэтические вольности получили широкое распространение, поскольку предоставляли возможность выбора языкового материала в соответствии с требованиями стиха.
© Михайленко А.Ю.
Дата поступления: 2.08.2017
Дата принятия к печати: 10.09.2017
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Байбаков А. Правила пиитические о стихотворении российском и латинском со многими против прежнего прибавлениями: с приобщением Пиитико-Исторического словаря... а также Овидиянские превращения при конце отборные Пуб. Виргилия Марона стихи. Изд. 4. Москва, 1790.
2. Винокур Г.О. Избранные работы по русскому языку. Москва: Учпедгиз, 1959.
3. ЖивовВ.М. Язык и культура в России XVIII века. М.: Языки русской культуры, 1996.
4. Запольская Н.Н. «Усеченные» причастия в русском литературном языке XVIII века // Вестник Московского университета. Сер. Филология. 1985. № 3.
5. Запольская Н.Н. Грамматика и субграмматика славянских литературных языков (XVI— XVIII вв.): теория и история норм // XIV Международный съезд славистов. Славянское языкознание, Доклады Российской делегации. 2008.
6. Подшивалов В.С. Краткая русская просодия, или правила, как писать русские стихи. Изданы для воспитанников Благородного Университетского Пансиона. Москва, 1798.
7. Смотрицкий М. Граммапки Славе?нски) пра?вилное Сц?нтагма Мелей) Смотри?ског£. В Аве. 1619 (репринт Мелетий Смотрицький Граматика Киев, 1979).
8. Тредиаковский В.К. Новый и краткий способ к сложению российских стихов с определениями до сего надлежащих званий. Санкт-Петербург, 1735.
УДК: 82-Г16/17"
DOI: 10.22363/2313-2299-2017-8-4-912-919
POETIC LICENCES IN METATEXTS OF THE 17TH TO EARLY 18TH CENTURIES
A.Yu. Mikhaylenko
Institute of Slavic Studies of the Russian Academy of Sciences 32А Leninsky Av., Moscow, Russia, 119334
Abstract. The article is devoted to the problem of of poetic licences' codification in Church Slavic and Russian linguistic works of the 17th—18th centuries. The object of the study is the codified grammatical and lexical unequal versification variants based on different kinds of word accidence, responsibly used by the authors to solve various problems of versification. The subject of the study is the system of poetic licences in the cultural and linguistic context of different historical periods. The purpose of the study: consideration of poetic licences' types in Church Slavonic and Russian metatexts. The research is focused the study of poetic licences, recorded in the Church Slavonic grammar of M. Smotritsky and in Russian philological tracts of V. Trediakovski, A. Kantemir, Ap. Baibakov, V. Podshivalov. The relevance of the work is determined by a general interest of modern linguistics to research in a history of Russian versification, among which are the problems of the poetry "grammar", presented in an aspect of diachrony.
Key words: Poetic licences, Church Slavonic language, grammar
REFERENCES
1. Baibakov, A. (1790). Pravila piiticheskie o stikhotvorenii rossiiskom i latinskom so mnogimi protiv prezhnego pribavleniyami: s priobshcheniem Piitiko-Istoricheskogo slovarya... a takzhe Ovidiyanskie prevrashcheniya pri kontse otbornye Pub. Virgiliya Marona stikhi. Izd. 4. Moscow. (in Russ.).
2. Vinokur, G.O. (1959). Selected works on Russian language. Moscow: Uchpedgiz (in Russ.).
3. Zhivov, V.M. (1996). Language and culture in Russia of the XVIII century. Moscow: Yazyki rus-skoi kul'tury (in Russ.).
4. Zapolskaya, N.N. (1985) "Clipped" adjectives in the Russian Standart language of XVIII century. Moscow State University Bulletin. Series 9. Philology, Vol. 3. (in Russ.).
5. Zapolskaya, N.N. (2008). Grammar and sub-gramar of Slavic literary languages (XVI— XVIII centuries): the theory and history standards / XIV International Congress of Slavists. Slavic linguistics. Reports of the Russian delegation. Moskow. (in Russ.).
6. Podshivalov, V.S. (1798). A short Russian prosody, or the rules of how to write Russian poetry. Published for the students of the Noble University hostel. (in Russ.).
7. Smotritskii M. (1979). Meletiy Smotritskiy's Grammar book. 1619. (in Russ.).
8. Trediakovskii, V.K. (1735). Trediakovskij's Method of 1735. (in Russ.).
Для цитирования:
Михайленко А.Ю. Кодификация поэтических вольностей в метатекстах XVII—XVTII вв. // Вестник российского университета дружбы народов. Серия: Теория языка. Семиотика. Семантика, 2017. Т. 8. № 4. С. 912—919. doi: 10.22363/2313-2299-2017-8-4-912-919.
For citation:
Mikhailenko A.Yu. (2017). Poetic licences in metatexts of the 17th to early 18th centuries. RUDN Journal of Language Studies, Semiotics and Semantics, 8(4), 912—919. doi: 10.22363/2313-22992017-8-4-912-919.
Сведения об авторе:
Михайленко Арина Юрьевна, младший научный сотрудник Института славяноведения Российской академии наук; научные интересы: история русского литературного языка, поэтический язык, история литературных языков; e-mail: [email protected]
Bio note:
Mikhailenko Arina Yurievna, Junior Researcher of the Institute of Slavic Studies of the Russian Academy of Sciences; Scientific Interests: the history of the Russian standart language, poetic language, the history of standart languages; e-mail: [email protected]
