CC BY
127
с умирающей любимой Екатериной Яковлевной Бастидон.
Река времен в своем стремленьи Уносит все дела людей И топит в пропасти забвенья Народы, царства и царей.
А если что и остается Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется И общей не уйдет судьбы!
Поэтический аккорд Державина звучит уже более двух столетий. «Река времен» бессильна «утопить в пропасти забвения» новаторскую лиру выдающегося русского творца.
1. Державин Г.Р. Оды / сост., вступ. ст. и примеч. С.С. Аверинцева. Л., 1985. Далее цит. преимущественно это издание.
2. Западники 40-х годов: Н.В. Станкевич,
B.Г. Белинский, А.И. Герцен, Т.Н. Грановский и др. / сост. Ф.Ф. Нелидов. М., 1910.
C. 10.
3. Полякова Л.В. Теоретические и методологические аспекты истории русской литературы XX - XXI веков. Тамбов, 2007. С. 232.
4. Грот Я.К. Жизнь Державина. М., 1997. С. 18.
5. Белинский В.Г. Эстетика и литературная критика: в 2 т. М., 1959. С. 34. Т. 2. Далее цит. это издание с указанием страниц в тексте.
6. Макогоненко Г.П. Державин // История русской литературы: в 4 т. Л., 1980. Т. 1. С. 654.
7. Трубецкой Н.С. Наследие Чингисхана. М., 2000. С. 278.
8. Спиридонова Л.А. Максим Горький без мифов и домыслов. К 140-летию со дня рождения // Лит. газета. 2008. 26 марта - 1 апр.
9. Башлар Гастон. Поетика на пространството. София, 1988. С. 53.
Поступила в редакцию 26.05.2008 г.
Polyakova L.V. G.R. Derzhavin: on the conception of the contemporary reading of the poetry. The article suggests an original approach to the reading of the poet’s creative heritage. The author attempts to analyze G.R. Derzhavin’s poetry in the context of the contemporary preferences of literary studies and the humanistic knowledge. The constructive role in the formation of the poet’s artistic system and in the creative evolution is given to love lyrics.
Key words: Derzhavin’s poetry, specificity, historical literary meaning, actual aspects of creativity.
НЕПРИЗНАННЫЕ ВОЛЬНОСТИ ДЕРЖАВИНСКОЙ ПОЭЗИИ1
С.Ю. Дубровина
В статье анализируются языковые новаторства великого русского поэта Г. Р. Державина. Особое внимание уделяется поэтической манере стилизации прилагательных за счет создания искусственных усеченных форм.
Ключевые слова: история русского литературного языка, постломоносовский период, новаторские идеи Державина, усеченные формы прилагательных.
В настоящей статье мы анализируем языковые новаторства великого русского поэта Гавриила Романовича Державина. Особое внимание уделяется поэтической манере стилизации прилагательных за счет создания искусственных усеченных форм.
В истории русского литературного языка творчество поэта обычно рассматривается в рамках проблем высокого, среднего и низкого стилей второй половины XVIII в.
1 Работа осуществлена при финансовой поддержке РГНФ, проект № 08-04-71481 г/Ц.
Внимательно изучая лирику Г.Р. Державина, мы обратили внимание на факт обилия усеченных прилагательных в стихотворениях разного жанра и времени. Данная особенность поэтической манеры поэта обычно не рассматривается в учебниках по литературному языку и стилистике. Между тем, как мы считаем, она является важной приметой, характеризующей, с одной стороны, неповторимую выразительность произведений Г.Р. Державина, его «новый путь», явившийся, по известному выражению Ю. Тынянова,
«уничтожением оды»; с другой - историю становления самого русского литературного языка в плане борющихся противоречий: удержания высокого слога, русской стилизации церковнославянизмов и, одновременно, разрушения ломоносовской теории «трех штилей», введения элементов низкого стиля
и, наконец, выработки новых, «средних», норм,
Эволюцию путей русского литературного языка, становление его национальной формы невозможно представить себе в отрыве от классических произведений русской литературы, наиболее ярко и выпукло запечатлевших этапы его становления. Выдержанная в строгих рамках Ломоносовского «учения о штилях», ненадолго кодифицировавшего язык, наша литература XVIII в. -литература Кантемира, Ломоносова, Прокоповича, Фонвизина, Радищева - жила богатой и наполненной творческими взлетами жизнью. Среди всех этих великих для своего времени литературных имен мощно высится имя величайшего русского поэта XVIII в. -Гавриила Романовича Державина.
Органично войдя в русскую литературу, поэзия Г.Р. Державина явилась в то же время наиболее ярким отражением сложных языковых процессов второй половины XVIII в.
Говоря о правилах стихосложения XVIII в., мы, естественно, отдаем себе отчет в том, насколько еще «сырой» и незавершенной была система русских поэтических канонов. Сама теория формировалась в спорах, узаконивалась методом проб и ошибок. Чего стоят, к примеру, известные теоретические выкладки предшественников Державина, к которым относятся трактат Ф. Прокоповича («О поэтическом искусстве»), письма
А.Д. Кантемира («Письмо Харитона Макен-тина к приятелю о сложении стихов русских»), мнения В.К. Тредиаковского («Новый и краткий способ к сложению российских стихов с определениями до сего надлежащих знаний»), разработки М.В. Ломоносова («Письмо о правилах Российского стихо-творста»), А.П. Сумарокова («О стоположе-нии»). Примкнуть к тому или иному течению означало на практике постоянно уступать выбранным положениям: столкновение с потенциальными возможностями речи при не устоявшейся еще литературной кодификации порождало сомнения в их универсальности.
Роль и значимость Державина для русского литературного языка состоит как раз в прямоте и открытости его нововведений, особой честности и смелости в том поиске стилей, который осуществляла вместе с ним вся русская литература.
Феномен Г.Р. Державина состоит в том, что некоторые его поэтические нововведения шли вразрез с устоявшимися правилами стихосложения, уже сформировавшимися к тому времени. Смелость его поэтических новообо-ротов, вольность обращения с рифмой и слогом, свободная акцентуация, невыдержанность строф (ср. высказывание А.С. Пушкина о Державине: «Он не только не выдерживает оды, но не может выдержать и строфы» [1]), смешение жанров остались непризнанными среди современных поэту ценителей классического Парнаса и впоследствии не были поддержаны. Но, как верно заметил Д. Благой, «в значительной степени разрушив и, во всяком случае, приведя в хаотическое состояние стройную иерархическую систему жанров и «штилей» классицизма, он еще не смог взамен ее сообщить своему творчеству новую и более высокую художественную гармонию» [2].
Произведшие беспорядок его модерниза-торские попытки не были приняты и позднее, во времена шишковистов, Жуковского и Карамзина, и далее - Пушкина, когда из отдельных проблесков языковых находок и поэтических удач сформировалась эстетика и художественность нового великого литературного языка.
Настоящая статья посвящена проблемам стилистических и грамматических категорий, в пределах которых воплощалось неповторимое своеобразие державинских строк, отразились поиски новых, живых форм, доносящих идеи писателя. Планируя статью как анализ определенного набора текстовых образцов лирики, мы предполагаем, что представленный материал явится при необходимости хорошим подспорьем для иллюстрированного освещения поэтической манеры Г.Р. Державина в исследованиях по истории русского литературного языка второй половины XVIII в.
Перейдем, собственно, к нашим наблюдениям.
1. Церковнославянизмы. Смешение стилей. Как известно, необходимой приме-
той Ломоносовского «высокого стиля» являлось присутствие в языке церковнославянизмов в половинном кратном соотношении со словами из активного фонда русского языка. Введение церковнославянских «украшений» довольно обычно и у Державина: зрэти, доб-родэтель, бренныъи, прахы, души пре-выъспренней, изволенъъе, владычесытво, благоволити, возывестити, купно (купно бедным помогаешь) и мн. др. Причем слова эти вовсе не имеют для эпохи самого поэта того архаичного оттенка, который слышится нашему современнику - это своеобразная диглоссия стилей, дань оде и жанру высокого.
Мы не встретим у Державина семантических анахронизмов разных частей речи, подобных, например, глаголам и производным от них причастиям стукати в значении «1) утеснять; 2) скучать»; стужати в значении «гнать, притеснять», стужающии мя «преследующии меня»; 3) ед. слякохся «согнулся» и т. п.; или существительным - ис-креннии «близкие люди, родственники»; местоименным энклитическим формам, предлогам, наречиям - внегда, мя, тя, аще, яко, вотще, днесь, колико и др.
Церковнославянизмы поэта - это слова, происхождение, оформление и смысл которых вполне осознается современником XXI в. Во всех случаях они имеют свой стилистический синоним в русском языке.
Однако влияние церковнославянского на литературную жизнь XVIII в. было очень велико. Чего стоит способ выражения выспренней фразой литургического языка при столкновении с простым слогом (рифма «ударяет - взывает»), видно, например, из державинской «Оды на великость» (1774 г.):
Но что за гром мне ударяет?
Екатерине мир взывает
Ты свергла Змия и Луну!
(курсив и выделение в примерах здесь и в дальнейшем наши. - С. Д.), где вольная мена падежей («мне», ст.-слав. мене - вместо нужного Род. п. употреблен Дат. п.) меняет синтаксис фразы, претворяя конструкцию обычного двусоставного предложения в безличную (ср., мне что-то пришло в голову, мне нездоровится). Возможно, такое построение связано с отголосками церковнославянского дательного самостоятельного
(ср., «и сеющу ему оба падша при пути; идущим же им купити прииде жених»), совершенно неуместного в данной речевой ситуации. Кажется, поэт допустил здесь неловкое «приукрашивание словес», которое связано с попыткой «втиснуть» стих в ритмические рамки.
Нормативное употребление Дат. п. соседствует с отрывом подлежащего от согласованного с ним сказуемого:
Удвой ей гром, спасай вселенну,
Везде от злобы утесненну,
И воцари ее над ней.
(«Ода на день рождения ее величества»,
1774).
Отрыв подлежащего от сказуемого связан с искусственным, инверсированным порядком слов в предложении и является одной из примет высокого стиля. Так, М. В. Ломоносов, наставляя своих читателей в создании торжественных речей, писал: «Витиеватые речи... суть предложения, в которых подлежащее и сказуемое сопрягаются некоторым странным, необыкновенным или чрезъесте-ственным образом.» (М.В. Ломоносов.
Краткое руководство к красноречию, глава «О изобретении витиеватых речей»). Тексты Г.Р. Державина очень показательны в этом отношении:
София
О зрелище! О страх! Окровавленный труп Татары на щитах Феодора взнеся,
Царицы ввергли к дверям,
Сказав, чтоб погребла, иль снедью будет зверям.
(«Евпраксия»).
Ср. также: «То ею в голове ищуся» («Фелица») - замена: вместо активной конституции пассивная с творительным инструментальным.
Другой пример падежной неустойчивости:
В следы счастливый победитель Несет проклятье за собою Защитник - жалость по себе.
(Предложное управление Дат. п. нарушено: вместо жалости к себе с предлогом «к», управляющим возвратным местоимением, мы видим предлог «по». Это напоминает церковнославянское падежное управление: и
по всей земли слава твоя; ъарость ихы по по-добъю Ймъъну. Псал. 56, 57).
Вместе с тем, в лирике Г.Р. Державина влияние старославянского языка сходит на нет даже в высоких жанрах. Ода - жанр, наиболее ярко проявивший себя в XVIII в., хиреет вместе с упадком высокого стиля и приобретает пародический характер иронии. Таковы строки из оды «Фелица» (1782 г.), написанной, по определению самого поэта, «забавным русским слогом»:
Иль, сидя дома, я прокажу,
Играя в дураки с женой,
То с ней на голубятню лажу,
То в жмурки резвимся порой,
То в свайку с нею веселюся,
То ею в голове ищуся;
То в книгах рыться я люблю,
Мой ум и сердце просвещаю,
Полкана и Бову читаю,
За Библией, зевая, сплю.
Державин опрокидывает данное М.В. Ломоносовым в его «Риторике» правило о том, что «к вещам высоким и важным непристойно переносить речения от вещей низких и подлых». Высокое содержание торжественной оды сливалось у Державина с элегией, с анакреонтикой, с элементами басни и даже с сатирой. В его поэзии присутствуют друг подле друга церковнославянские слова и просторечия, церковнославянизмы в простой речи и сниженных контекстах.
Вообще, утрату стилистического контраста между высоким и низким стилями можно считать характерной чертой всех авторов конца XVIII в. - А.П. Сумарокова, В.К. Тре-диаковского, М.М. Хераскова, Я.Б. Княжнина, Д.И. Фонвизина, А.Н. Радищева, В.И. Лу-киина, Н.П. Николева и др. Свое развитие эта тенденция найдет и в дальнейшем творчестве поэтов начала XIX в. - П.А. Вяземского,
В.К. Кюхельбекера, А.А. Бестужева, А.И. Одоевского, Батюшкова, Жуковского и др. Похожие устремления наблюдаем у Николая Михайловича Карамзина, который сознательно порывал с остатком своей связи с народом в языке, считая, что этим он способствует европеизации русской культуры. Отмежевываясь от всего «грубого» и «низкого» в своей языковой теории, Н. М. Карамзин в творчестве не смог уйти окончательно от родной почвы и бессознательно пользовался
простонародными элементами в языке своих произведений.
2. Усеченные формы. С введением старославянских слов и выражений в поэтические тексты тесно связано и другое типичное для XVIII-XIX вв. явление - употребление форм усеченных прилагательных и причастий. Исторически этот языковой антураж ничего общего не имеет с грамматикой известного нам общеславянского языка, но с точки зрения стилистики усеченные формы воспринимались именно как украшения, заимствованные из церковнославянского. Явление это обнаруживается в конце XVIII в. у Симеона Полоцкого: «Яко в них есть блаженство небесно Душевное же купно и телесно» (С. Полоцкий. «Достоинство»). Это была поэтическая вольность, созданная для удобства поэтами; вольность, которую можно было применять «по случаю», т. е. для организации рифмы, создания ритма, дублетов грамматических форм и т. п., не вписывающихся в строку. Исторически это не могло быть заимствованной церковнославянской формой, но с позиций стилистической категории усеченное слово именно так воспринималось.
Усеченные окончания получались путем механического отсечения: ые ^ ы, ую ^ у, ая ^ а, ые ^ ы в определенных падежных формах, ограничивающихся приблизительно числом семь: Им. - Вин. падежами всех родов и чисел, Род. п. м. и ср. родов, а также Дат. ед. ч. м. и ср. родов:
Небесные прошу я силы,
Да, их простря сафирны крылы, - Вин. мн. Невидимо тебя хранят.
(«Фелица», 1782)
Ретивый конь, осанку горду
Храня, к тебе порой идет
Крутую гриву, жарку морду - Вин. ед. ж.
Подняв храпит, ушми прядет.
(«Водопад», 1791) Алмазна сыплется гора. - Им. ед. ж.
(«Водопад»). Премилосердно, нежно свойство... -
Им. ед. ср.
(«Изображение Фелицы»). Смерть мужа праведна прекрасна. -
Род. ед. м.
(«Урна», 1797) Сиял при персях пояс злат... - Им. ед. м.
(Видение мурзы», 1783)
У Г.Р. Державина краткие формы наблюдаются не во всех падежах и родах прилагательных и причастий; чаще всего они фигурируют в Им. - Вин. (это относится к именам, прежде всего, м. ед. и ср. ед., а также к Им. - Вин. мн. всех родов, в Род. м. и ср. ед. и Дат. ед. м. и ср. родов).
Приведем примеры:
И пред вельможей пышны взоры
(«Евгению. Жизнь Званская», 1807) О! Коль счастливы человеки Там должно быть судьбою своей.
(«Фелица», 1782)
О, коль приятну получает Награду за свои труды!...
(«Похвала сельской жизни», 1790) Коня парнасска не седлаешь...
(«Фелица», 1782) Сиял при персях пояс злат...
(«Видение мурзы», 1783) Сребро, трепещуще лещами.
(«Евгению. Жизнь Званская», 1807)
Все перечисленные формы не являются обычными краткими формами прилагательных, могущими, как известно, употребляться в качестве сказуемого; это формы, полученные путем механического отсечения, причем ударение полной формы сохраняется (тогда как у кратких прилагательных происходит, в большинстве случаев, перенос ударения на окончания), ср.:
краткая
сильна1
сча'стлив
голодна'
усеченная
си'льна
счастли'в
голо'дна
полная
си'льная
счастли'вый
голо'дная
Усеченные формы прилагательных, как уже было замечено, получаются путем простого усечения окончаний: -ые ^ -ы; -ую ^ -у; -ая ^ -а. Исключение составляет словоформа Дат. п. м. рода (Я видел и внимал ее сердечну стону), в которой окончание -ому переходит в -у в результате выпадения ди-фтонгоидного [ом] и последующего стяжения.
В отличие от кратких форм прилагательных, употреблявшихся в качестве сказуемого, в народном языке в некоторых фразеологизмах, сращениях (от ма'ла до вели'ка), в народной поэзии (лебедь бе'ла) и не совпадавших с полными формами по ударению усеченные формы получаются путем меха-
нического отсечения и остаются с теми же ударениями, что и полные формы.
Стилистическое распространение усеченных прилагательных приводит к тому, что во второй половине XVIII в. модным становится создавать усеченные субстантивированные прилагательные (ср. у Тредиа-ковского - все животны рыщут от существительного «животное»). Эта стилизация совершенно не соответствовала тенденциям и традициям русского словообразования, по которым краткие формы прилагательных не образуются от субстантивированных слов.
По страницам пиитических сборников красиво «гуляют» усеченные причастия «высокого слога». Эта особенность ярко проявилась у Державина:
(«Соловей»)
На крыльях эха раздробленна Пленяет песнь твоя весь дух.
И зрел бы я ее на троне
Всему дающу жизнь и душу И управляющую всем.
Заметим, что краткие причастия прошедшего времени имеют, в отличие от полных причастий одно -н-, тогда как в усеченных причастиях сохраняется двойное -нн-:
Оставь нектаром наполненну
Опасну чашу, где скрыт яд.
(Видение мурзы»)
Мода на «усечение имен прилагательных» была распространена столь широко, что могла захватить и существительные (что звучит парадоксально с точки зрения словообразования частей речи в русском языке). Иными словами, инерция стилистического стандарта высокого слога еще так велика, что усеченными могут стать даже существительные:
Мужайся, твердый росс и верный,
Еще победой возблистать!
Твоя геройска грудь, твой щит;
Честь мзда твоя, вселенна зритель Потомство плесками гремит.
Правда, случаи эти редки и едва ли не относятся только к существительному «вселенная»:
То, возмечтав, что я султан
Вселенну устрашаю взглядом.
(«Фелица»).
Которого она страшилась
Кому вселенная дивилась.
(«Водопад», 1791-1794)
Новопридуманные поэтические приметы века постепенно исчезают из обихода, их еще можно встретить у поэтов начала XIX в., но к концу 30-х гг. XIX в. они совершенно выходят из употребления.
В стихотворениях первой половины XIX в. широкое употребление церковнославянизмов становится уже предметом пародии: круг их значительно сужается и сводится к предпочтению в «высокой» лексике неполногласных форм, церковнославянской акцентуации и некоторым морфологическим явлениям (например, ц.-слав. В. мн. сыны, веки вместо русского сыновья', века'; ц.-слав. оне - форма личного местоимения Им. дв. ж. соответствует русскому «оне»; в членной форме местоимения: о'ныя - окончания И. мн., прилагательного «небесныя») и некоторые др.
3. Ударение. На постановку ударения в стихотворениях державинской поры оказало большое влияние перераспределение ударений между высоким и простым слогом, где уклонение от церковнославянского истолковывалось как искажение норм литературной речи. Как факт отражения акцентных норм в диахронии интересно рассмотреть примеры ударений в некоторых формах существительных мн. числа.
В соответствии с ломоносовскими правилами, позднее положенными в основу Словаря Академии Российского 1789-1794 гг., составители которого отказались от прямого вмешательства в систему орфографических норм литературного языка и избрали авторитет ломоносовской грамматики отправным моментом своей работы, поэты XVIII в. употребляли существительные множественного числа, существительные мужского и женского родов в форме с флексией -ы и ударением на флексии: скалы', валы', высоты', страны', судьбы' и т. д. Это была не поэтическая вольность, а следование каноническим правилам высокого произношения.
Ведь, как известно из истории русского языка, ударная флексия -а сравнительно недавно появилась в Им. мн. под влиянием южновеликорусских говоров, вошедших в
состав великорусского языка в Х1У-ХУ вв. (матеря', площадя' и под.) Вначале форма на -а как раритет двойственного числа закрепилась в русском языке в Им. - Вин. мн. ч. парных существительных с подвижным ударе -нием (бока', жернова', рога') и здесь приняла ударность флексии, как и в остальных формах мн. ч. Затем форма -а начинает распространяться на другие существительные мужского рода, приняв новую акцентную характеристику на окончании.
В XVII в. очень заметен процесс выравнивания акцентных парадигм словоизменения существительных, и именно в это время развивается активность флексии -а. «Процесс распространения ударной флексии -а как показателя значения Им. - Вин. мн. ч. м. можно считать продолжающимся: литературный
язык едва ли не каждое новое десятилетие вынужден признавать нормативность все новых словоформ с -а (типа директора', трактора', цеха'), вытесняющих еще недавно считавшиеся единственно возможными словоформы с -ы/и (дире'кторы, тра'кторы, це'хи)...» [3].
Обращение к исторической грамматике русского языка показывает, что закрепление ударной флексии -а в именительном падеже множественного числа является великорусским по происхождению явлением.
Что же мы видим у Державина?
Можно с уверенностью сказать, что в лирическом языке поэта преобладает старая флективная норма на -ы, закрепленная в ломоносовской грамматике:
Пустыня, взор насупя свой,
Уте'сы и скалы' дремали,
Волнистой облака грядой Тихонько мимо пробегали.
Он спал - и чудотворный сон Мечты ему являл геройски:
Казалося ему, что он Непобедимы видит во'йски...
Увы! - и гро'мы онемели Ревущие тебя вокруг;
Полки твои осиротели Наполнили рыданьем слух
(«Водопад», 1791-1794) .Ты ведаешь, Фелица, нра'вы И человеков и царей
(«Фелица», 1782)
Ударение этих словоформ, как видно из примеров, может варьироваться, окончание же остается безвариантным (-ы):
Иль, накормя моих пшеницей голубей, Смотрю над чашей вод, как вьют под небом
кру'ги;
На разноперых птиц, поющих средь сетей,
На кроющих, как снегом, лу'ги.
(«Евгению. Жизнь Званская»)
В косвенных падежах существительных мужского и женского родов вполне обычным явлением у поэтов XVIII в. было ударение без переноса на основу. Встречаем это явление и у Державина (наш современник волен рассматривать акцентное оформление слова «трус» как пример пародийной омонимии):
Который оком лучезарным Шутам, труса'м, неблагодарным И праведным свой свет дарит.
(«Фелица», 1782)
Перенос на основу в данном случае - явление позднее, ближе к нам, современникам XX в. В современном русском языке до сих пор существуют колебания преимущественно в косвенных падежах: то вода'м, то во'дам; то толпа'м, то то'лпам. Мы говорим: сё'страми, жё'нами, ко'сами, но: слеза'ми, волна'ми, доска'ми.
В стихотворном языке державинской поры принято было флективное ударение в косвенных падежах, поэтому мы, читая стихотворения той эпохи, находим много случаев с непривычным нашему слуху произношением.
В разговорном языке пушкинского времени были известны эти колебания в именительном падеже, и уже значительно шире был круг слов с ударением на флексии.
Что же касается ударения в глаголах, то здесь Державин проявляет большую смелость в употреблении форм, используя для организации своей рифмы и слога всю амплитуду возможных акцентных колебаний:
Иль средь рощицы прекрасной В беседке, где фонтан шуми 'т.
При звоне арфы сладкогласной,
Где ветерок едва дыши 'т.
(«Фелица»)
Слух и'дет о твоих поступках,
Что ты нимало не горда...
(«Фелица»)
Наряду со свободным обращением со словом, не соответствующим живой речи грамматическим употреблением словоформ (чего стоит, например, «средь вин, сластей и аромат» вместо «ароматов» - Род. мн. по типу столъ, отьць, селъ), можно отметить колебания в фонетическом оформлении слов («донкишотствуешь» вместе с «донкихотствуешь», «клоб» и «клуб»); моделирование в глагольной лексике деепричастий, не свойственных церковнославянской морфологии и созданных под влиянием разговорного языка («преобращая»); мену ударения (дыши'т, и'дет вместо ды'шит, идет) и т. п. «несуразности» словоупотребления. Рассмотренные выше особенности стиля и рифмы составляют неповторимую индивидуальность поэтической манеры Г.Р. Державина, удивляющую и волнующую нас вот уже два с половиной столетия.
Поэтический дар Державина явился в эпоху, характеризующуюся поисками прочной языковой нормы и стремлением к выработке литературного языка и регламентации языкового употребления. Как справедливо замечает исследователь истории развития письменного языка XVIII в. Г.О. Винокур, «XVIII век в России есть пора выработки книжного языка нового типа, который должен был заменить собой старую книжную речь, имевшую своим основным источником язык церковных книг» [4].
Неорганизованная, еще не приспособленная к выражению всего спектра разностилевой грамматики книжного и разговорного типов национального языка, поэзия Г. Р. Державина явилась попыткой выбора удачных форм и синтеза языковых подсистем складывающегося литературного языка. Европеизация общества вела к крушению норм высокого слога. Свои права на существование заявила живая народная речь.
Нужен был гений Пушкина, чтобы вся предшествующая культура русского художественного слова достигла своего расцвета и получила возможности для последующего развития.
1. Пушкин А.С. Полн. собр. соч. М., 1976. Т. 13.
С. 178, 182.
2. Благой Д.Д. От Кантемира до наших дней. М., 1972. Т. 1. С. 83.
3. Горшкова К.В., Хабургаев Г.А. Историческая грамматика русского языка. М., 1981. С. 209211.
4. Винокур Г. О. Избранные работы по русскому языку. К истории нормирования русского письменного языка в конце XVIII в. М., 1959.
С. 163.
Поступила в редакцию 26.05.2008 г.
Dubrovina S.Yu. Unacknowledged liberties of Derzhavin’s poetry. In this article the lingual innovations of the great Russian poet G.R. Derzhavin are analyzed. Special attention is paid to the poetic manner of the stylization of adjectives due to the creation of the artificial truncated forms.
Key words: the history of the Russian literary language, post-Lomonosov’s period, Derzhavin’s innovative ideas, the truncated forms of adjectives.
ВОЗВРАЩЕНИЕ КУМИРА. АВТОР И ЕГО ГЕРОЙ В РОМАНЕ Ю.О.ДОМБРОВСКОГО «ДЕРЖАВИН»1
Н.Ю. Желтова
В статье обозначаются основные вехи возвращения творческой личности Г.Р. Державина в разные художественно-идеологические реальности русской литературы первой половины века. В этой связи впервые в отечественной филологической науке комплексно анализируется художественнобиографический роман Ю.О. Домбровского «Державин».
Ключевые слова: Домбровский, Державин, русская литература ХХ в.
Творчество Г.Р. Державина на протяжении всей первой половины ХХ в. было одним из тех цементирующих оснований, которое позволило русской литературе сохранить свое единство. Поэт стоял у истоков создания русского литературного языка, выступал как национальноориентированный писатель, заложивший многие духовные, философско-этические, художественно-эстетические традиции великой русской литературы. Не случайно именно в первой половине ХХ в. обозначился такой пристальный и устойчивый интерес к творчеству Г.Р. Державина, коснувшийся всех художественно-идеологических эпох и реальностей.
В эпоху «серебряного века» пришло понимание того, что влияние творческого гения Державина на становление и развитие великой русской литературы еще не вполне осознано. В 1907 г. Б.А. Садовской в статье «Державин» констатировал: «... Державинский кумир остается не оцененным и доныне» [1]. В 1914 г. известный литературовед Б.А. Грифцов в одноименном очерке, опубликованном в журнале «София», впервые заговорил о необходимости освобождения представлений о творчестве великого рус-
1 Работа осуществлена при финансовой поддержке РГНФ, проект № 08-04-71481 г/Ц.
ского поэта от разнообразных штампов, клише и стереотипов, которые успели сложиться в XIX столетии. Речь шла о том, что весьма авторитетные критики того времени (В.Г. Белинский, А.Н. Пыпин, Н.Г. Чернышевский и др.) отказывали Державину в художественном профессионализме («Ничего не может быть слабее художественной стороны стихотворений Державина»; «...Поэтические его произведения не имеют ровно никакой цены»; «. В его стихах одно только безвкусие»), личностной состоятельности («Он был дикарь с добрым от природы сердцем...»; «Державин оставил после себя в ка-
зенных архивах массу официальных кляузных бумаг») [1, с. 350].
«Кол за колом вколачивали в могилу Державина исследователи его поэзии и его жизни» [1, с. 350], - справедливо отмечал писатель и критик Б. А. Садовской. Необходимо заметить, что его статья послужила своеобразным импульсом к возникновению устойчивого интереса к творчеству Г.Р. Державина, продержавшегося на протяжении всей первой половины ХХ ва. Особенно активизировался он в 1916 г., когда отмечалось столетие со дня смерти поэта. На эту дату великолепными критическими работами откликнулись Ю.И. Айхенвальд, Б.М. Эйхен-
