CC BY
82
ФИЛОЛОГИЯ
Вестник Омского университета, 2002. №4. С. 60-64. © Омский государственный университет
УДК 801
КНИГА ВЕЛИКИХ ЧЕТЬИХ МИНЕИ И МАКАРИЕВСКИЕ ЖИТИЯ: ИСТОРИКО-ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЙ И СТИЛИСТИЧЕСКИЙ КОММЕНТАРИЙ
Т.П. Рогожникова
Омский государственный университет, кафедра исторического языкознания
644077, Омск, пр. Мира, 55a
Получена 28 марта 2002 г.
Author examines and illuminates most important lines of antiquity Russian texts «Chetjye Minei» (XVI c.)
В.О. Ключевский назвал Четьи Минеи митрополита Макария «самым отважным предприятием в древнерусской письменности» [1]. Этот энциклопедический труд в условиях государственного строительства, унификации всех сфер общественной жизни явился одним из важнейших идеологических мероприятий Московской Руси XVI в. наряду с Домостроем, Стоглавом, Лицевым летописным сводом, Степенной книгой.
Собирание Великих Миней Четьих (ВМЧ) было начато Макарием еще в 20-е годы XVI в. в Новгороде и завершено им в 1552 г. в Москве в сане митрополита. Составляя этот грандиозный кодекс, Макарий ставил свой целью собрать книги, представлявшие совокупность тех вопросов и интересов, которые не должен был переступать благочестивый русский человек. «В состав Великих Миней входили все виды книг, существовавшие в монастырских библиотеках: помещенные здесь тексты могли служить и для богослужения, и для чтения вслух в церкви, и для индивидуального чтения в кельях. Это были, конечно, не все книги, которые действительно обретались в Русской земле, но все, которые, по мнению составителей, должны были обретаться» [2].
С появлением ВМЧ возникал точный круг, рекомендованный для переписывания и чтения, хотя в полном составе они были созданы всего в трех списках - Софийском, Успенском и Царском. Софийский список в составе 12 книг был окончен в 1541 г. и подарен Софийскому собору. Успенский, завершенный к 1552 г., является наиболее полным по количеству статей из всех списков ВМЧ.
Каждый список ВМЧ как целое представлял собой годовой круг церковного чтения в порядке
празднования памяти святых, а составлявшие его 12 книг - части этого круга, соответствовавшие месяцам (с чем и связано их название). ВМЧ возникли в русле универсализации сакральной жизни.
Четьи минеи изначально (в византийской книжной культуре) представляли собой книгу из числа книг Нового завета. «В них же написано жития святыхъ пророкъ и апостолъ препо-добныхъ и святитель и страсти мученическия» [3]. В основе книги (всего сборника и его темпоральных составляющих), следовательно, лежал принцип осуществления небесного в земном его проявлении, при этом жанровая природа текстов была разнообразной: в четьи минеи включались службы, похвальные слова, мучения и жития. Прагматический XVI в. еще более расширил жанровый состав сборника. Так, к «Житию Иосифа Волоцкого» непосредственно примыкают грамоты, написанные им, в которых он обличает еретиков, далее следует устав монастырской жизни иосифлянского толка - концептуальные тексты для идеологически выдержанных именно в этом духе ВМЧ.
Жития играли очень важную роль в XVI в.: именно в это время происходила канонизация многих общерусских и местных святых, связанная с идеологическими явлениями того времени - образованием централизованного государства, разрывом между русской церковью и Константинополем и острой идейной борьбой в русском обществе конца XV-XVI вв. Созданные под руководством Макария жития и редакции (около 60) способствовали освящению присоединенных территорий, объединению разобщенных вотчинно-феодальных областей под властью
Москвы. В результате был создан своеобразный «хронотоп культуры»: осуществлена сакрализация пространства в перетекании времени, что скрепляло в святости государство и Бога.
Как цикл Макариевские жития впервые были выделены В.О. Ключевским в его докторской диссертации «Древнерусские жития святых как исторический источник» (М., 1871), где приводятся результаты текстологического анализа большого количества агиографических произведений, позволившие автору выявить (весьма приблизительно) принципы отбора текстов для ВМЧ. В дальнейшем, с ростом антиклерикальных настроений, минейные жития использовались в качестве иллюстрации классовой борьбы против монастырей, при этом игнорировались одни факты (аскезы) и принимались на веру другие (борьба нового монастыря с соседями за земли), а монахи-первопроходцы приобрели черты алчных стяжателей [4].
В работах литературоведов Макариевские жития фигурируют как материал для сопоставления с более ранними редакциями. Это направление исследования, как правило, оказывается тупиковым в осмыслении развития русской литературы по линии беллетризации, поскольку эволюция житийного жанра - это неуклонное освобождение от древнего канона [5]. В результате в научной теории и практике, представленной как рассмотрение различных типов составления текстов, за Макариевскими житиями закрепилось ставшее затем расхожим мнение как о сугубо канонических (с отрицательной оценочностью), схематизированных, украшенных, риторических, «помпезно пышных и торжественных» [6].
Внешними факторами формирования цикла явились обобщающие тенденции XVI в. и канонизация избранных святых. В качестве внутренних факторов, с той или иной степенью успешности выделенных исследователями, можно назвать текстовые, стилистические, языковые признаки, маркирующие именно эти тексты на фоне ранее созданных житий. Надо сразу отметить, что выделение этих маркирующих признаков часто противоречиво, поскольку вызвано смешением риторико-поэтического, нормативно-стилистического и собственно лингвистического аспектов анализа.
Прагматические установки житий «Макари-евского цикла» стали причиной перераспределения риторического и повествовательного дискурсов между тексатми конфессиональными и светскими. «Хитроречие» осуждается церковными писателями как род профанического творчества, а не богодухновенной мудрости. Главное - выразить и донести до читателя идеальный смысл текста. Так возникает идея «высокой про-
стоты» - проблема прежде всего языка, а не стиля. Простота (как бесхитростность, понятность) противопоставляется ухищрению. Именно такое понимание языка и стиля четьих житий, как показывает анализ текстов, было присуще их авторам и, конечно, митрополиту Макарию и его сподвижникам.
Внутри житийных текстов цикла доминирует повествовательность, а панегирик выводится за пределы жития и бытует как отдельный текст и самостоятельный жанр - похвальное слово. В минейных житиях создавалась каноническая модель жития, которая при Макарии выдерживалась более строго, чем в предшествующей агиографии. Канон проявляется прежде всего в сюжете и композиции: риторическое вступление, в котором развивается мысль о полезности и необходимости житий для церкви, затем следует краткий рассказ о происхождении и рождении святого, о его пристрастии служению Богу с юных лет, пострижении. Далее следует основная часть. В ней обычно повествуется о монашеском периоде жизни святого, создании им своего монастыря, жизни и деяниях его в этом монастыре и о преставлении. Вслед за основной частью идет похвала, далее - раздел посмертных чудес.
Элокутивный аспект риторики (текстопорож-дения) основной части свободен от правил составления текста. На фоне риторической рамки эта часть жития не унифицирована, но в то же время является беспризнаковой, реализующей идею простоты, происходит импликация первичной нормы (recte) и отказ от поэтики (bene).
Редакторы из круга Макария не одобряли неожиданные сюжеты, двусмысленность, сложную характеристику персонажей. Постулируются вероятность, правдоподобие, приличие, ясность. Отрицаются загадка, темнота, вымысел (чудесное в контексте житий предстает как еще более правдоподобное, нежели земные деяния святого, отсюда и разговорный дискурс чудес). Компромисс между традиционностью и понятностью литературной формы достигается при этом за счет декларированного отказа от изощренных форм повествования в канонических текстах, игравших унифицирующую роль.
Внутренние принципы «Макариевского цикла», способствующие его целостности, последовательнее всего реализовывали редакции ранних житий. Эти тексты более адекватны в плане уяснения нормативного в контексте эпохи. Тип редактирования зависел от понимания авторами функций четьего жития и характера материала, подлежащего редактированию.
В отечественном литературоведении были предприняты попытки текстологического анализа различных редакций отдельных житий. Наи-
больший исследовательский интерес, как правило, вызывает «Житие Михаила Клопского», подробно рассмотренное во всех имеющихся в наличии редакциях [7]. Отталкивание от легендарно-биографического источника привело к появлению стилистического типа редакций жития.
Две минейные редакции «Жития Александра Невского» можно определить как концептуальные. Основным средством редактирования при этом являются сокращение реальных подробностей летописного характера и интерполяция (введение в текст исторически и социально значимых фрагментов).
«Житие Иосифа Волоцкого» известно в двух, возможно параллельных, редакциях - минейной епископа Крутицкого - Саввы Черного - и редакции неизвестного автора, предположительно Льва Филолога. Строго говоря, это, собственно, не редакции, поскольку последовательность их возникновения не доказана, существуют лишь гипотезы, в частности предположение Я.С. Лурье о первичности редакции Саввы. «Житие Филолога отличалось от жития Саввы прежде всего стилистической изысканностью и усилением риторических элементов» [2]. Гипотетически каждый из двух текстов мог быть творчески новым, ибо в них эксплицировано различное понимание высокого стиля и - как результат - разная степень отвлеченности семантики. Остановимся подробнее на этом житии как на менее изученном.
В целом отличие редакции неизвестного автора от минейной заключается в сжатии содержания - сокращении подробностей жизни и деятельности Иосифа Волоцкого, сглаживании острых углов в биографии героя за счет текстового расширения, экспликации признаков понятий, что на языковом уровне реализовалось как синтаксическое распространение словосочетаний, устранение прямой речи и введение косвенной в форме дательного самостоятельного оборота, замена глаголов конкретной семантики абстрактными по смыслу выражениями, активное использование глагольной формы настоящего исторического времени вместо аориста.
В двух текстах можно обнаружить сходные по содержанию фрагменты, в которых выявляются особенности редакций. Одно из общих мест содержит положения церковного устава, культивируемые в монастырях XV-XVI вв., а именно требования к одежде иноков.
Ред. Саввы: вси бо в лычных обущах и в плаченых ризах;
Ред. неизв.: одежа же, рубы ветхи и плаче-ниемъ укреплены носити
обуща же подплесниа древяных кор плетения.
Основное различие в манере изложения - ла-
пидарность, сжатость, простая констатация в редакции Саввы и, на первый взгляд, конкретизирующий характер другой редакции. Определению лычныи соответствует во второй редакции распространенная конструкция на глагольной основе, вместо относительного прилагательного, обозначающего материал, употребляется выражение, эксплицирующее источник материала и процесс изготовления. Обобщающее понятие обуща уточняется словом подплесние ('подошва'), которое подчеркивает неприкрытость ног. Относительное прилагательное лычныи само по себе означает 'плетеный', но автор второй редакции употребляет отглагольное существительное плетение, а вместо однозначного бытовизма лыко вводит перифраз древяных кор. Термину ризы соответствует гипероним одежа, уточненное более экспрессивным видовым рубы, в свою очередь уточненным определением ветхи. В минейной редакции жития причастие плаченыи является синтетической формой выражения эксплицированного в описательной конструкции второй редакции сложного смысла: одежда была ветхой, потому залатанной (ветхи - плачением укреплены ).
Прихотливое изложение второй редакции затемняло содержание, создавало витиеватость повествования, поэтому не способствовало решению прагматических задач четьего жития, что и явилось причиной предпочтения для ВМЧ редакции Саввы.
Редакторам ВМЧ были близки эстетические принципы Пахомия Логофета, который обычно устранял психологические подробности в описании поведения героев, их размышления. Устраивал агиографов и лапидарный стиль сербского писателя, как нельзя лучше соответствовавший общей пуристической тенденции эпохи. Вероятно, в этом случае можно говорить о совпадении жанровых интенций и принципов редактирования, ставших не только авторитетными, но и актуальными.
В то же время отношение к изобразительно-выразительным возможностям жития у авторов конца XV-XVI вв. не во всем совпадало. И здесь сказалось своеобразие «реалистичного» XVI в.: повсеместно в житиях ВМЧ употребляются формы настоящего исторического времени (у Пахо-мия, в отличие от Епифания Премудрого, эти формы встречаются как равноправные наряду с аористом и имперфектом), в то же время сложные составные слова устраняются из системы минейной агиографии в качестве излишества.
Исключая или редактируя русские жития XV в., создатели ВМЧ не позволяли себе этого по отношению к более древним, и особенно переводным текстам в силу консерватизма и ува-
жения к старине. Следовательно, древние тексты представлялись более авторитетными, чем создаваемые для ВМЧ, они находились вне нормирования. Подобный двойной стандарт вполне согласуется с субстанциальным отношением к тексту в средневековой русской культуре.
Опосредованность любой работы книжников с текстом способствовала нейтрализации циклических особенностей Макариевских житий в общем контексте ВМЧ. Особенно ярко подобная нейтрализация проявляет себя в межтекстовых связях разных житий, в частности в использовании материала созданных ранее произведений, героем которых был святой того монастыря или той же области. Так, весьма показательны текстовые связи житий двух святых Вологодского края - Дмитрия Прилуцкого (ЖтДП) и Григория Пельшемского (ЖтГП), представленные в житиях в разных их частях в следующей последовательности: одно и то же событие - поход князя Дмитрия Юрьевича (Шемяки) на Вологду и разорение края его войсками1 - дано первоначально в одном из посмертных чудес Дмитрия Прилуцкого, далее в похвальном слове Дмитрию, где кратко пересказываются чудеса, затем то же событие переосмысляется в основной части ЖтГП (прижизненные подвиги святого) и в кратком пересказе жития в составе похвалы.
Одно и то же событие служит отправным моментом для различных действий героев в двух текстах и изложено в связи с идеей каждого жития, с жанровой разновидностью фрагмента и связанного с ней дискурса. Спасение Дмитрием Прилуцким людей от междоусобных княжеских войн автор ЖтГП использовал в качестве сведений о прижизненном подвиге святого.
Реально подобные компиляции связаны были, скорее всего, с нехваткой сведений о святом, но концептуально выполняли очень важную функцию: сближали святых единой идеей спасения - на земле и «по преставлении». Автор ЖтГП четко мотивирует свое обращение к авторитету Дмитрия и, следовательно, его жития: како препобобныи отець нашь Дмитреи по преставлении Бога и Спаса молитъ за градъ и люди, тако и сеи блаженныи Григореи, еще живъ сыи, не пощадЬ себе идти въ градъ къ князю за люди. В результате повествование в двух житиях, созданных в разное время, фокусируется в едином подвиге. Таким образом, концепту-тально цикл преодолевает свою замкнутость.
Языковые особености каждой текстовой разновидности находятся в отношении дополнительного распределения: в каждой жанровой форме
1В.О. Ключевский (М., 1871) указывает на условную реальности этого события: Московский летописный свод не содержит никаких сведений на этот счет.
свои языковые средства. Так, чудо в ЖтДП начинается с оборота «дательный самостоятельный», а фрагмент ЖтГП - с оборота «именительный самостоятельный»: князю бо Димитрию Юриевичю пришедшу ратию на град Вологду в зимное время с силою многою воинства (ЖтДП) - въ тЬ же лЬта князь Дмитреи Юрьевичь пришед на град Вологду в зимное время с силою многою воинством (ЖтГП). Это отнюдь не случайное различие: для дискурса чудес вообще характерно использование ДС, который передает здесь обычно знания, являющиеся фоновыми для актуальных событий. Так, в интересующем нас фрагменте после ДС следует описание собственно чуда, при этом дискурс его организован предложениями, в которых в качестве предиката использованы формы аориста или настоящего исторического.
Для нарративного режима основной части другого жития (ЖтГП) эти предикативные единицы являются, наоборот, фоновыми сведениями, аналогичными перечислениям последовательности действий в историческом (летописном) повествовании. Актуальные же сведения, в данном случае представленные в виде поучения святого Григория , адресованного князю, выражены предикатами в формах настоящего ситуативного, настоящего вневременного и в императиве в составе цитат из Священного писания.
Следовательно, авторы Макариевских житий, руководствуясь глобальной идеей сакрального единства пространства и времени (идеей Великих Миней Четьих), не только использовали событийную основу ранних житий для развертывания идеи собственного текста, но и не пренебрегали прямыми заимствованиями, применяя их в качестве рамочной конструкции для актуальной аргументации нового текста.
[1] Ключевский В.О. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1871. С. 228.
[2] Лурье Я.С. Судьба беллетристики в XVI. // Истоки русской беллетристики. Л., 1970. С. 393.
[3] Срезневский И.И. Словарь древнерусского языка. М., 1989. Т. 2. Ч. 1. С. 143.
[4] Будовниц И. У. Монастыри на Руси и борьба с ними крестьян в XIV-XVI веках. М., 1966.
[5] Дмитриев Л.А. Житийные повести Русского Севера как памятники литературы XIII-XVII вв. Л., 1973.
[6] Мансикка В. Житие Александра Невского: Разбор редакций и текст. СПб., 1913; Дмитриева Р.П. Агиографическая школа митрополита Мака-рия (на материале некоторых житий) // ТОДРЛ. Т. XLVIII. СПб, 1993.
[7] Дмитриев Л.А. Житийные повести; Белозерцев Г.И. О стилистических особенностях редакций
жития Михаила Клопского // Памятники русского языка. Исследования и публикации. М., 1979.
