CC BY
66
УДК 377
КЛОУНСКИЙ ИНСТИНКТ В ЭВОЛЮЦИИ ДЕТСТВА Е.А. Семенова
Аннотация. В статье автор пытается рассмотреть, каким образом теоретические концепции карнавальной культуры, смеха, комического способны прояснить вопрос «клоунского инстинкта», пролегающий в сфере физиологии, психологии, педагогики. Клоунский инстинкт рассматривается с нескольких сторон: как «парасмеховой феномен», как феномен детской возрастной одаренности, как рудиментарное качество инфантильности, как «игровая мина», являющаяся прародительницей «метакоммуникативного сигнала псевдо -агрессивной игры» (термин А.Г. Козинцева). В авторском тексте разделяются отдельные теоретические позиции А.Г. Козинцева, его металингвистический подход к семантическим теориям смеха и юмора. В целом клоунский инстинкт донесен до читателя как универсальный механизм психики человека, который генетически заложен у каждого.
Ключевые слова: клоунский инстинкт, игровая мина, метакоммуникативный сигнала игры, тотальная импрессия, внутренний знак, ребенок, эволюция детства.
CLOWN INSTINCT IN THE EVOLUTION OF CHILDHOOD E. Semenova
Abstract. In the article the author tries to consider how the theoretical concept of carnival culture of laughter, the comic is able to clarify the question "clowns instinct" that lies in the field of physiology, psychology, pedagogy. The clownish instinct is considered from several parties: as "a parahumorous phenomenon", as a phenomenon of children's age endowments, as rudimentary quality of infantilism, as "a game mine", being the progenitress of "a metacommunicative signal of a pseudo-aggressive game" (the term оf A.G. Kozintsev). In the author's text are separated by a separate theoretical position A.G. Kozintsev, his metalinguistically approach to semantic theories of laughter and humor. In general the clownish instinct is informed the reader as the universal mechanism of mentality of the person which genetically everyone has.
Keywords: clowns instinct, a play face, metacommunicative of the signal game, the total impression, the sign of the inner, child, the evolution of childhood.
Изначальный факт фундаментальной эксцентричности человека признавали многие ученые в разное время. Об этом задумывались Ж. Лакан, З. Фрейд, М.М. Бахтин, Л.С. Выготский, С. Эйзенштейн, М.К. Мамардашвили, С. Дали, Ф. Феллини и многие другие. Все эти мыслители в поисках объяснения причин человеческой эксцентричности в той или иной степени обращались к феномену клоунады.
В настоящее время био-культурный комплексный подход к клоунаде, смеху, карнавальной культуре осуществляет А.Г. Козинцев. Его понятия: «метакоммуникативный игровой сигнал агрессии», «декарнавализация», теоретический подход к смеху во многом проясняют вопросы, связанные с выбранной нами темой клоунского инстинкта.
Искусствовед Жак Фабри, исследуя «культуру парадокса», выделял особенно «врожденный рефлекс клоуна». Скорее всего, он имел в виду качество, свойственное не всем, а лишь профессионалам в этом искусстве, людям особой одаренности. Ф. Феллини ценил нечто
подобное в актерах, считая их гениальными. Но в отличие от Ж. Фабри под клоунским инстинктом мы подразумеваем то наследство, которое досталось нам от самой природы вне зависимости от профессии, знаний, навыков и т.д. Мы будем искать проявления того клоунского инстинкта, за которым «охотился» Ф. Феллини в фильме «Клоуны», и который обнаруживался не только в среде профессиональной клоунады, но и в любом другом человеке, который просто находился рядом.
Попробуем выделить клоунский инстинкт в отдельный феномен педагогической науки. Феномен Клоуна представлен исторически в основном в нескольких константах-вариациях: трикстер, шут, дурак, скоморох, комический актер, глупец, ряженый, чудак, гений, юродивый, наивный художник, ребенок, сумасшедший, философ. Цирковой комик, коверный, буффон -более поздняя ипостась клоуна. Но у всех этих «собратьев» можно проследить один и тот же родственный корень, который мы назвали «инстинктом клоуна».
В своем исследовании мы исходили из того, что «Инстинкт клоуна» наблюдается у ребенка в период дошкольного и младшего школьного возраста и обусловлен специфической возрастной одаренности. У ребенка до пяти лет очень активны карнавальные механизмы, которые сами развиваются в логике клоунады. Инстинкт клоуна очень капризен и непредсказуем, как и вообще любое свойство одаренности данного возраста. С одной стороны, его, как атрибут спонтанности, свободы, не принято прогнозировать. С другой стороны, если пустить всё на самотёк, он может оказаться, крайне опасен.
Поэтому имеет смысл более детально осознать процессы, провоцирующие развитие девиантного поведения, патологических отклонений, агрессии.
А.Г. Козинцев отмечает, что «после появления речи и культуры число норм и запретов взрывообразно увеличилось и, соответственно, появилось ровно столько же новых программ антиповедения» [4;8]. Например, «бессознательный метакоммуникативный сигнал несерьезности, псевдоагрессии - смех, эволюционная предшественница которого, игровая мина, была в докультурном контексте вполне «прозрачной (иконичной), - сохранился в качестве сигнала негативистской игры во всех иных ее культурных разновидностях и дожил до наших дней» [4, с.26;8]. А.Г. Козинцев выделяет в онтогенезе и в филогенезе два источника юмора: псевдоагрессию и неагрессивные формы игрового антиповедения [4, с.26;8].
Другой вопрос, что существует не менее серьезная проблема, когда качества детской одаренности, которые не востребуются в детской, а позже и взрослой жизни, «не институализируясь» [8], прорастают в различные формы смехового антиповедения, в том числе «бесцельного хулиганства» [8]. Н.П. Бехтерева, считала, что чрезмерная одаренность, будучи не реализованной, буквально «пожирает» самого человека. Все исследования в области детской одаренности насыщенны подобными фактами. Одаренность - огромное бремя для того, кто носит ее в себе нереализованной.
Мы считаем, что клоунский инстинкт неизбежно граничит со сферой «патопсихологии». Но здесь грань крайне непроницаема. Поэтому вторгаться в эти слои и что-либо в них корректировать крайне опасно. Это имеет смысл только в случае крайнего отклонения или рецидива, например явной агрессии или истерического припадка и т.д. Чтобы понимать, с чем мы имеем дело, когда затрагиваем сферу клоунского инстинкта,
обратимся к его биогенетическим корням, которые есть у всех Homo sapiens.
А.Г. Козинцев доказывает, что смех как наследие ранних этапов антропогенеза - главный антагонист речи, мысли, действии и культуры [4]. Главная задача смеха, по его мнению «переключить нашу установку с серьезной на игровую, вернуть нас к доречевому и до культурному состоянию, к негативистской социальной игре пред человеческой поры... Ворваться, временно блокировать речь, «отменить» культуру — и снова стихнуть, притаиться, уйти в подполье, уступив речи и культуре их законное место» [4].
Сегодня наблюдаемый в культуре феномен «декарнавализации» [4;8], означающий переход от шуточной агрессии в подлинную, который можно считать вырождением «клоунского инстинкта». Процессы, связанные с «декарнавализацией» «.обозначает трагическое разлучение человека с его эволюционным прошлым» [8, с.214]. «Декарнавализация» - это верхушка айсберга эволюции «клоунского инстинкта Homo sapiens». А вот, что предшествует этому процессу, вопрос далеко не праздный, и, в частности, для педагогики.
В культуре циркулируют усеченные формы «смехового мира», интеллектуальные реакции на смеховые явления: анекдоты, сарказм, сатира и др. Эти формы обозначают знаки смехового мира, которые становятся более привычными, удобными, востребованными в социуме формами коммуникации, знаками вежливости, обозначения социального адаптивного вида карнавальной рефлексии [7].
М. Вулфенстайн в своих обширных исследованиях доказала, как по мере взросления и социализации детей их грубый и безыскусный юмор все плотнее вытесняется завуалированными формами словесного псевдооскорбления, которые заменяются на взрослые формы юмора. Самый распространенный вид взрослого юмора, прочно усваиваемый детьми к подростковому и юношескому возрасту - анекдоты. Если вдуматься, то это катастрофично для детского сознания. Ведь до семи лет ребенок проходит уже огромный путь индивидуального карнавального становления: развернутый мир перевертышей, небылиц, лимириков, сказок, страшилок. О чем свидетельствуют классические записи К.И. Чуковского о том, как дети парадоксально воспринимают смерть, рождение, а также книги Д. Родари. Этому посвящены научные исследования Н.Е. Вераксы и О.М. Дьяченко. Детское сознание с трех до 5-ти лет можно сравнить с тайфуном карнавального мышления, который вполне способен атаковать категории
амбивалентности [7]. Поэтому мир комического, только приоткрывающийся самому ребенку в эти годы рискует навсегда захлопнуться навсегда, после того как ему откроется «усеченный» мир анекдотов взрослого.
Наблюдения над иронией ребенка, сделанные разными исследователями, показали, что дети начинают понимать ее довольно рано как структуру в прагматическом аспекте, но вот как получить удовольствие от иронии ребенку долгое время неведомо.
Последующий аргументированный ответ, который дает нам А.Г. Козинцев, позволяет нам представить, могут ли люди формально воспринимать иронию и клоунаду. Обратимся к его теории смеха, восходящей к металингвистической концепции смеха М.М. Бахтина. А.Г. Козинцевым утверждается, что на достаточно простом для понимания примере, что смех уничтожает любую претензию на семантику, блокируя речевой канал. Речевой канал парализуется, и вся вторая сигнальная система, отвечающая за знаки, символическую функцию, блокируется. Примерно то же самое исследователь предлагает совершить с подходом к юмору, то есть сделать теорию юмора металингвистической, а не лингвистической или семантической. В противовес всем до этого утверждающим теориям юмора автор противопоставил отсутствие в юморе семантики как таковой. Разумным представляется согласиться с теоретическими аргументами исследователя относительно того, что смех не автокорректор культуры, а скорее ее ярко-выраженный антагонист [3].
Что же нам это дает для понимания клоунского инстинкта? Раньше, чем ребенок доберется до семантики анекдота, он уже прекрасно ориентируется в пространстве с помощью контр-знаков. М.В. Бороденко ввела понятие контр-знак для определения комического. А.Г. Козинцев применил понятие контр-знак для определения смеха и юмора. У смеха, согласно автору данной теории две функции: одна, более древняя, связанная с метакоммуникативным сигналом игровой агрессии, которую мы делим с приматами. Вторая функция смеха - антиречевая, она добавилась позже и принадлежит исключительно человеку. У смеха и юмора, объединенных общей миссией «покушения» на язык, А.Г. Козинцев находит одну и ту же природу контр-знака. Различие исследователь, однако, находит лишь в том, что смех разрушает звуковую сторону (физику языка), а юмор - смысловую сторону языковых знаков (психику языка) [3;4].
Ведь, если придерживаться теории данного исследователя, у юмора нет семантики. Юмор, как производное смеха, дитя хаоса уничтожает референтивную функцию (нагрузку) языка [3]. Ирония очень удобная форма паразитирования на речевой функции. Она в каком-то смысле позволяет человеку бездействовать или лгать, то есть, выражаясь термином теории «словесного юмора» В. Раскина, в отношении юмора осуществлять «недобросовестную
коммуникацию» [3].
Для А.Г. Козинцева ирония ближе ко лжи, чем юмор, именно потому, что в ней роль референции играет такую же роль, как и в серьезном сообщении[3]. Именно это позволяет нам вслед за автором дистанцировать юмор от иронии, как две природы: несерьезную от серьезной, а значит, заключить, что юмору труднее подражать, чем иронии. Скорее всего, и клоунский инстинкт, как, показывает предыдущий ход наших рассуждений - это, далеко не только интеллект, и не речевая функция, но скорее какое-то более сложное явление.
Этому есть еще одно доказательство. В статье Л. Воронова и А. Ландышевой «Думай что говоришь» приводятся данные
экспериментальных исследований в области говорящих птиц. В центре внимания авторов статьи оказались преимущественно попугаи. Нейроанатомические исследования мозга попугаев показали, что функция в их мозге, отвечающая за речевой канал, связана с той, которая, как правило, заведует интеллектом [2]. Данные экспериментов, которые обобщают авторы статьи далее, полученные во многих лабораториях, свидетельствуют об очень ценной для нас информации. Дело в том, что в родословной (эволюции) как ворон, которые могут подражать человеческой речи, так и говорящих попугаев прослеживаются птицы как более «умные», так и более «глупые» [2].
Из этого можно сделать вывод, что в формировании более сложного необходимо участие «умных» и «глупых». В родословной клоунского инстинкта должны присутствовать архетипы белого и рыжего: юмористы, шуты, дети, дураки, гении, юродивые, идиоты, анархисты, романтики, ученые и т.д. В противном случае он будет постепенно вырождаться.
М.М. Бахтин на примере карнавальной гротескной образности показал, что карнавальный образ неотделим от шлаков реальной жизни. Рассмотрим гипотетически противоположный вариант формирования «чистого» клоунского инстинкта на примере теории А.Н. Леонтьева. Исследователь понимал
детскую игру-грезу как более зрелую ступень психической эволюции ребенка, в ходе которой заканчивается эра игры, и начинается эра грезы. Точнее, грезу он видел, в качестве революционного качественного изменения, когда игровое количество вдруг переходит в новое качество. С одной стороны, сложно согласиться с утверждением Леонтьева о том, что игра-греза, подобно игре-драматизиации и игре-фантазии символизируют ту стадию психического у ребенка-дошкольника, когда игра как таковая уже идет к стадии распада [6]. В этом возрасте, по мнению исследователя, игровая мотивация спадает, и игра вообще умирает. Это Леонтьев объясняет тем, что ребенок уже не довольствуется теми мотивами, которые были в игре. Его влечет продуктивная деятельность. В качестве альтернативы перехода от игры к эстетической деятельности он предлагает ребенку игру-фантазию. Именно данный вид игры-фантазии исследователь относит к грезе и мечте, которая есть смерть игры, на «могиле» которой рождается «цветок» грезы. На первый взгляд, смерть игры не может породить игру грёзы. Но, однако, именно этот принцип лежит в основе карнавальных закономерностей. После игры может возникнуть естественная потребность анти-игры. Поэтому переход от игрового состояния к состоянию фантазии-грезы представляется крайне любопытным в теории А.Н. Леонтьева.
Этот переход от игры к грезе можно считать вообще универсальным не только для детской психики дошкольного возраста, но для психики человека вообще. Поэтому с этого ракурса теория А.Н. Леонтьева не противоречит определенным карнавальным механизмам психического развития, так как двуединство игры-грезы укладывается в бахтинскую формулу «беременной смерти». Греза, рожденная во чреве игры, трансформируясь, подвергается карнавализации. У ребенка так и продолжают идти два сигнала практически одновременно: игровой и фантазийный. Но в том-то и разница, что - это не игра-греза, а игрогреза, и проследить до мили секунды сигнал, который сменяет игру на грезу и наоборот, невозможно.
С одной стороны, в пользу теории А.Н. Леонтьева о продуктивной деятельности, которая с возрастом приходит на смену игре, свидетельствуют данные о прогрессии процента прагматизма среди молодого поколения. Но прагматизм не отменяет в структуре личности сохранения и проявления рудиментарных качеств (инфантильности, игры, смеховых форм поведения), свойственных дошкольной стадии развития. Это можно расценить, в качестве
сильной генетики того самого клоунского инстинкта, которая подает нам одновременно двойной сигнал: «умный» - «глупый».
Попробуем перейти более подробно к изложению нашей гипотезы, которая состоит в следующем:
- клоунский инстинкт» вероятно старше «древнего подкоркового метакоммуникативного «контрзнакового» сигнала несерьезности игры» [8], который А.Г. Козинцев называет смехом. Изначально клоунский инстинкт берет свое начало в игровой мине.
Мы предполагаем, что эта игровая мина и пробуждает тот инстинкт клоуна, который вызывает метакоммуникативный сигнал несерьезности, то есть инстинкт смеховой игры. «Инстинкт клоуна» подобно «тотальной импрессии» [1], которая на уровне нерасчленимого предощущения «аромата целого» как-бы предвосхищает будущее смеховой «жизни личности».
В данном случае та игровая мина, которую мы находим в родословной клоунского инстинкта, связана не столько с той «непроизвольной мимикой», криками или в целом с любыми физиологическими реакциями, связанными с подражанием, сколько с игровой миной, возбуждающей клоунский инстинкт далеко от «выраженной мины». Мы считаем, что это скорее всего, мина внутренняя. При том, что А.Г. Козинцев подчеркивает мощнейшее качество непроизвольной мимики, которое способно противоречить речи, он все-таки, отдает главенствующую роль в этом процессе смеху. Для разъяснения нашей позиции обратимся к тезису М. Бахтина, с которым мы не согласны. Бахтин считал, что «организующий центр всякого выражения - не внутри, а вовне... Только нечленораздельный животный крик,
действительно, организован изнутри
физиологического аппарата единичной особи. В нем нет никакого идеологического плюса по отношению к физиологической реакции» [1]. Не случайно против этого утверждения М. Бахтина [1] решительно восстал Ф. Гиренок в работе «Абсурд и речь. Антропология воображаемого». Он считал, что тем самым М. Бахтин как-бы обкрадывает личность, лишает ее сферы дословного.
Но с другим утверждением М. Бахтина мы полностью согласны [1]. Следуя логике Бахтина, знак понимается нами, а сигнал узнается. Сигнал неподвижен; он не имеет ничего общего с идеологической сферой, ничего не отражает и не преломляет. По мнению, М. Бахтина, идеал усвоения - язык, «это когда происходит «поглощение сигнальности чистой знаковостью,
узнания - чистым пониманием» [1]. Этот феномен он называет единицей внутренней речи. Данный термин заимствуется им у Гомперца [1]. М. Бахтин использует понятие «нерасчлененное впечатление от целого, которое предшествует любому отчётливому «узнанию предмета», которое называется «тотальной импрессией». Впервые данный термин употребил О. Вейнингер. Далее М. Бахтин пишет о том, что принято различать внутреннюю речь на зрительную, слуховую и моторную. Но, учитывая теорию «тотальной импрессии», каждый из данных типов внутренней речи протекает такими тотальными импрессиями, расчленяясь на подвиды, имеющие свой «аромат целого».
Если трактовать «тотальную импрессию» в контексте нашей темы, как некое нерасчлененное впечатление от целого («аромат целого»), именуемое игровой миной, которая пробуждает инстинкт клоуна, что в результате такого процесса мы получаем тотальную карнавальную импрессию.
Мы исходили из предположения, что клоунский инстинкт, как тотальная импрессия, пролегает в сфере, которая предвосхищает процессы «узнания» [1], пролегающие в сфере понимания. А значит клоунский инстинкт - это, в какой-то степени, внутренний знак. В этом контексте достаточно убедительна теория Ж. Лакана «Стадии Зеркала».
Ж. Лакан выделяет данную стадию как стадию идентификации ребенка шестимесячного возраста со своим изображением в зеркале на том этапе развития, когда субъект еще лишен как такового социального развития. «Ликующее принятие своего зеркального образа существом, еще погруженным в моторное бессилие и зависимость от питания, каковы на этой стадии инфанс является младенец, отныне в образцовой ситуации проявит... ту символическую матрицу, в которой «Я» оседает в первоначальной форме, прежде чем объективироваться в диалектике идентификации с другим и прежде чем язык
всесторонне не воссоздаст ему функцию субъекта» [5].
Отдельные мотивы «удовольствия ребенка оказываются утерянными для нас, взрослых, поэтому мы при подобных же условиях ощущениях «комическое» чувство взамен утерянного» [9, с.238]. Так З. Фрейд отмечал, что не случайно именно «комизм подражания» представляет наибольшие трудности для нашего понимания до тех пор, пока мы не учитываем его инфантильного момента [9].
Дело в том, что клоунада - это сигнал несовпадения человека с самим собой. Интересно то, что в момент смеха смещается центр восприятия самого смеющегося, критерием которого можно считать появление «игровой мины», самой продуцирующей «смеховой мир», что можно связать с «инстинктом клоуна», изменяющим всю «психо-физиогномику смеющегося», даже когда смех редуцирован, то есть пребывает в пространстве внутренней речи.
В современном ребенке наблюдается интуитивный творческий вызов культуре, формирующий в последующем всю его творческую личность. Но питать иллюзий по поводу окультуривания клоунского инстинкта не следует даже в случае его расположения на охраняемой педагогической территории. Ребенок, как и взрослый, одинаково нуждаются во временной регрессии в смех, чтобы снять стресс перед культурой. Природа более мудра, чем мы, чтобы ее изменять. Не случайно В.И. Полунин гордится своей библиотекой, в которой у него собрана уникальная коллекция деревьев, животных, которые он считает клоунами, созданными природой. Одним из таких клоунов он считает причудливое дерево Баобаб.
Очевидно, что если не нарушать природной структуры клоунского инстинкта, он прекрасно уживается в био-культурной двойственности человека и способен выявлять его творческую одаренность в более зрелом возрасте.
Литература:
1. Бахтин М.М. Марксизм и философия языка. Основные проблемы социологического метода в науке о языке: сборник трудов / М.М. Бахтин; составление, текстологическая подготовка И.В. Пешкова. Комментарии В.Л. Махлина, И.В. Пешкова. - М.: Лабиринт, 2000. - 640 с.
2. Воронов Л., Ландышева А. Думая, что говоришь [Электронный ресурс] / Л. Воронов, А. Ландышева // Наука и жизнь. - 2015. - № 8. - Режим доступа: http://elementy.ru/nauchno-populyarnaya_biblioteka/
432849 /Dumay_chto_govorish
3. Козинцев А.Г. Юмор: до и после иронии / А.Г. Козинцев // Языковые механизмы комизма; под ред. Н.Д. Арутюновой. - М.: Индрик, 2007. - С. 238-253.
4. Козинцев А.Г. Человек и Смех / А.Г. Козинцев. -Спб.: Алетейя, 2007. - 236 с.
5. Лакан Ж. Инстанция буквы в бессознательном или судьба разума после Фрейда / Ж. Лакан. - М.: Русское феноменологическое общество, Логос, 1957, 1997.
6. Леонтьев А.Н. Избранные психологические произведения / А.Н. Леонтьев: в 2-х т. - Т.1. - М.: Педагогика, 1983. - С. 303-323.
7. Семенова Е.А. Культуротворческая природа карнавальной рефлексии детства / Е.А. Семенова // Казанский педагогический журнал. - 2016. - Т. 2. -
№2(117). - С. 313-318.
8. Смех: истоки и функции; сборник статьей под ред. А.Г. Козинцева. - СПб.: Наука, 2002.
9. Фрейд З. Остроумие и его отношение к бессознательному / З. Фрейд // Я и Оно. - М., Эксмо, 2005.
Сведения об авторе:
Семенова Елена Александровна (г. Москва, Россия) кандидат педагогических наук, старший научный сотрудник лаборатории интеграции, Федеральное государственное бюджетное научное учреждение «Институт художественного образования и Культурологии» Российской Академии Образования, e-mail: [email protected]
Data about the author:
E. Semenova (Moscow, Russia), candidate of pedagogical Sciences, senior researcher of the laboratory of integration, Federal state budget scientific institution "Institute of art education and Cultural studies of the Russian Academy of Education, e-mail: [email protected]
